Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретико-методологические основы исследования рода в российской провинции 14
1.1. Род как культурно-исторический феномен 14
1.2. Хронотоп рода в провинциальной культуре европейского центра России 48
Глава 2. Формирование и динамика родов в Ярославской губернии (XVII - начало XX вв.) 92
2.1. Культурно-историческая динамика рода в уездном городе (рыбинские мещане и купцы Жилые - Жиловы) 92
2.2. Культурно-историческая динамика рода в селе (помещичьи крестьяне Бутиковы и Смирновы) 136
Заключение 172
Библиографический список использованных источников и литературы
- Род как культурно-исторический феномен
- Хронотоп рода в провинциальной культуре европейского центра России
- Культурно-историческая динамика рода в уездном городе (рыбинские мещане и купцы Жилые - Жиловы)
- Культурно-историческая динамика рода в селе (помещичьи крестьяне Бутиковы и Смирновы)
Род как культурно-исторический феномен
Родовая принадлежность как ценностная ориентация глубоко отрефлек-сирована в народных пословицах и поговорках, во фразеологических оборотах. И здесь мы опять имеем дело с четко выверенной ценностной ориентацией. К индивиду, принимающему родовые ценности как обязательное условие полноценного настоящего и единственное условие реализации будущего, закреплено однозначно позитивное отношение: «Это у нас в роду», «На роду написано что предопределено» и т. д. В то же время негативно, причем резко негативно оценивается индивид, оказывающийся за пределами родового пространства. «Ни роду ни племени», - так оценивают человека одинокого, без родины, без родственных связей [271; 117].
Как видим, семантически род актуализируется и как «средство познания» реальности, и как «средство участия» [374], и, на наш взгляд, как средство этической дифференциации.
В культурфилософском аспекте понятие род играло значимую мировоззренческую роль еще в древности. На макроуровне компетенции мироустройства и мироуправления приписывались богам, иерархия которых выстраивалась не только в зависимости от их функциональной ответственности за различные стороны сакрального и профанного пространств, но и степеней родства с верховным божеством. На микроуровне самоидентификация индивида определялась прежде всего местом личности в родословной иерархии, прослеживаемой по мужской или женской линии.
Традиционное смысловое наполнение понятия род практически не изменилось за последние века. «Род - это много людей, происходящих от одного родоначальника», - писал в VII в. Исидор Гиспальский в «Двадцати книгах этимологии» (цит. по [262]). Тысячу триста лет спустя Ф. Энгельс в общем-то ничего нового не добавит в это определение, говоря о «весьма определенном кровном родстве, в силу которого объединяемые им индивиды только и становятся родом» [382, 88].
С развитием общества усложняются взаимоотношения рода и семьи, трансформируются их место и роль в социуме, меняется влияние закономерностей, порожденных той или иной эпохой; дифференциация наук позволяет углубить понимание рода и в данном контексте полнее отрефлексировать целостность жизни. Вышеозначенная, наиболее актуализированная трактовка рода закреплена в понятийном аппарате генеалогии и этнологии; то же традиционное соотнесение используют политическая экономия, история, социология. Толкование рода как «общественной организации первобытнообщинного строя» [118, 607] остается за пределами нашего исследования).
Род как культурный феномен через бытование в повседневной жизни обрядов и ритуалов - брачных, погребальных, обрядов инициации, посмертный культ предков и так далее - реализуется во всех традиционных обществах. Исследование повседневной культуры доказывает, что понятие рода даже в бытовом сознании всегда трактовалось шире, чем просто биологическая связь потомков с предками.
Так, в различных культурных и религиозно-философских системах всегда довольно четко обозначается место пребывания предков, завершивших земное пребывание. Во-первых, как непосредственное физическое место погребения останков. «Сооружение надгробного памятника во всяком обществе было залогом связи поколений и, стало быть, единства этого общества - общности предков и потомков» [286] прежде всего конкретного рода. В частности, в символике славян, «могила (курган, домовина) тяготеет к миру живых, стремящихся сохранить связь с благодетельными предками, находится на границе между своим и иным миром» [286]. Явными антиподами культа предков, актуализированного созданием семейных склепов, по мнению дис - 17-сертанта, можно рассматривать братские могилы - своеобразный символ без-родности.
Во-вторых, место пребывания предков, на наш взгляд, можно трактовать как особое надфизическое пространство рода. Пространство, не замкнутое на самом себе, а обязательно коммуникатирующее, пусть и неким особым образом, с «земным» миром. И в данном контексте род как культурный феномен актуализируется в культурфилософском понимании через взаимодействие «потустороннего» мира предков с миром «земным», то есть здравствующими потомками. Это взаимодействие в экстремальных ситуациях может реализо-вываться, например, через упоминавшуюся выше «деднюю и отнюю молитву», а в культуре повседневности через жестко нормированные определенные ритуальные действия и вербальные коды, которые в обрядовом контексте носят глубоко символический характер. В последнем случае коммуникатором между этими двумя мирами выступают и лица, наделенные специальными полномочиями (например, священник, отпевающий усопшего), и - чаще - те, кто был связан с ушедшими кровным родством. Во время выполнения обрядовых действий родительской субботы, соблюдения Радоницы реализуется как православная традиция (по канонам церкви в эти дни подтверждается «предстательство церкви» [126, 1958], то есть заступничество, ходатайство, за умерших), так и сохранившаяся с языческих времен (умершего предка стараются задобрить - дарами, молитвами; на наш взгляд, память об имени ушедшего родственника, его поминание, почитание тоже можно расценивать как своего рода дар). Таким образом пространство рода расширяется за пределы физического существования здравствующих его представителей.
Хронотоп рода в провинциальной культуре европейского центра России
Сапожниковы породнились с земляками - купцами и фабрикантами Алексеевыми, которые вели свой род от помещичьих крепостных крестьян села Добродеева Ярославской губернии. Родоначальник, Алексей Петрович (1724-1775), женился на дочери конюха графа П. Б. Шереметьева и переселился в Москву, торговал в серебряном ряду; с 1746 года значился в списках московского купечества. Его потомкам в начале XX века принадлежали хлопкоочистительные заводы и шерстомойная фабрика, крупные овцеводческие хозяйства и конные заводы. Два представителя династии, Александр Васильевич (1840-1841) и Николай Александрович (1885-1893), управляли Москвой на выборной должности городского головы [162]. С. В. Алексеев избирался в старшины московского купечества. Его сын, К. С. Станиславский (Алексеев), стал великим реформатором русского театра.
Род Затрапезновых ведет свое исчисление со второй половины XVII века. Купец гостиной сотни Максим Семенович Затрапезнов жил в приходе церкви Николы Надеина в Ярославле; владел несколькими домами и лавками, торговал москательным, крашенинным, коробейным и прочим товаром; с 1721 года совладелец Московской полотняной мануфактуры. Один из его сыновей, Иван Максимович (1695- 1741) стал основателем полотняной Ярославской Большой мануфактуры. Другие сыновья и внуки также стали мануфактурщиками: в первой половине XVIII века владели шелкоткацким производством, бумажной мельницей, маслобойкой, кирпичным заводом [186; 307, 436]. В 1764 году Ярославская Большая мануфактура перешла из владенийрода Затрапезновых в руки представителя другого известного рода - Яковлева, а в XIX веке - в ведение купцов Карзинкиных.
Род Яковлевых (Собакиных) ведет свой отсчет от Саввы Яковлевича, мещанина Тверской губернии. Согласно семейному преданию он пришел в Петербург и занялся мясной торговлей, к началу 1760-х записался в купечество и составил огромный капитал. В 1762 году перешел из податного звания в чиновничье, и в том же году был возведен Петром 111 в потомственное дворянство [370, 64]. За свою жизнь Савва Яковлев скупил и построил 22 завода в Сибири, на Урале, в центральной России, став самым крупным русским заводчиком [185]. Все наследство было поделено между его четырьмя (по другим данным пятью) сыновьями.
Московский купец Иван Андреевич Карзинкин считается родоначальником купцов и заводчиков Карзинкиных. В 1857 году он приобрел Ярославскую Большую мануфактуру. Его дети и внуки продолжили дело: к 1914 году предприятие занимало второе место в России по количеству веретен на прядильной фабрике; сырье для нее поставлялось из Америки, а затем - из Средней Азии, где компания к 1900 году открыла 12 хлопкоочистительных заводов, создала собственные опытные плантации. [208].
Родоначальниками впоследствии известных российских родов выступали и крепостные крестьяне. Так, крепостной крестьянин села Иваново Иван Матвеевич Гарелин, начав с торговли полотнами, основал династию предпринимателей текстильных мануфактур [288]. Другой крепостной, Савва Васильевич Морозов (1770-1862), «прошел длинный путь от пастуха, извозчика, наемного ткача» [288] до крупного промышленника. Выкупившимся на свободу крепостным был Алексей Васильевич Локалов (7-1874), уроженец села Великое Ярославской губернии, основатель и владелец Гаврилов-Ямской мануфактуры - одного из старейших русских предприятий по производству льняных изделий. Сын основателя, Александр Алексеевич (? - 1890), расширил производство, основав в 1888 году паевое товарищество с основным ка -41 -питалом в 1,5 млн. руб. (за неимением наследников мужского пола, семейное дело по начало XX века продолжили его зятья) [249].
Представители известной фамилии российских предпринимателей Ря-бушинских за три поколения прошли путь от мещан до предпринимателей всероссийского масштаба. Их родоначальник, мещанин Ребушинской слободы Пафнутьевского монастыря близ Боровска (в то время Калужская губерния) Яков Денисов был резчиком по дереву (конец XVIII века). Его сыновья, Артемий и Михаил, перебрались в Москву, и в начале XIX века значатся то купцами 3-й гильдии, то мещанами. В 1840-х - 1850-х годах создали ткацкие фабрики в Москве и Калужской губернии. Если в 1820 году капитал М. Я. Рябушинского составлял не более 1 тыс. рублей, то к моменту смерти (1858) превысил 2 млн. рублей. Внуки Якова Денисова продолжили семейное дело. Состоя купцами 2-й и 1-й гильдий, они строили новые предприятия, ткацкие и кирпичные. П. М. Рябушинский был в числе организаторов 1-го купеческого съезда - «первой попытки купечества поднять свой голос в защиту русской промышленности» [284, 29-48; 309]. Представители четвертого колена Якова Денисова продолжили расширять семейные торговые и промышленные предприятия, создали Банкирский дом (1902), открыв 12 отделений в городах с развитой текстильной промышленностью центра России. В 1913 году семейный банковский капитал составил 20 млн. рублей. В совместном бизнесе участвовали шесть братьев. П. П. Рябушинский возглавлял Всероссийский союз промышленности и торговли, занимался издательским делом, имел собственную типографию. Его брат Николай был художником, издателем. Другой брат, Дмитрий, профессор, член-корреспондент Французской академии наук (1935), доктор наук (Сорбонна, 1920), профессор Русского высшего технического училища во Франции, работал в области аэродинамики. Возглавлял Русское философское общество и Ассоциацию по сохранению русских культурных ценностей за рубежом. Примечательно, что, несмотря на активное освоение цивилизационных достижений эпохи модерна, в роду староверов Рябушинских на уровне бытовой культуры приоритет оставался за традиционными ценностями. Как вспоминает современник, «характерная черта Рябушинских - это внутренняя семейная дисциплина... каждому было отведено свое место по установленному рангу, и на первом месте был старший брат, с которым другие... считались и, в известном смысле, подчинялись ему» [309].
Культурно-историческая динамика рода в уездном городе (рыбинские мещане и купцы Жилые - Жиловы)
Конечно, в уездах благотворительная деятельность не достигала размаха губернской, но память о достойных примерах сохранилась до начала XXI века. Так, в Мологе на капитал купца П. М. Подосенова и его супруги был открыт детский приют (1882). В Шестихино Мышкинского уезда действовал приют имени купцов Дурдиных (1914). В Романов-Борисоглебске на средства наследников Е. Е. Классен действовал приют для престарелых фабрики Товарищества Романовской льняной мануфактуры (1900-е); в Мышкинском уезде - Воскресенская богадельня имени купцов П. И. и Е. И. Третьяковых (1902). В Рыбинске на средства купцов Щербаковых функционировала Щербаковская богадельня (1874), а на капитал потомственных почетных граждан К. Н. и Г. Н. Лытиковых - приют (1894). В Угличе более 60 лет работал детский приют (1851) и более 45 лет действовали две богадельни - Александрийская (1859) и Димитриевская (1863), основанные потомственным почетным гражданином В. А. Пивоваровым, и поддерживаемые впоследствии по его духовному завещанию супругой Пивоварова, а также его племянницей А. И. Гласковой (по матер. [300, 269-283]). И так далее
Нередко благотворителями выступали состоятельные крестьяне, хотя масштаб этой деятельности по сравнению с представителями родов состоятельных купцов, как и при храмоздательстве, оставался более скромным. Так, богадельня и дневной приют-ясли при Гаврилов-Ямской мануфактуре существовали на средства А. А. Беляевой, наследницы А. А. Локалова (1900-е). В селе Никольском Угличского уезда действовала церковно-приходская богадельня, содержавшаяся на капитал церковного старосты и его жены В. А. и Е. И. Курдюковых (1906); в селе Гари Ростовского уезда - богадельня на средства крестьян И. И. и Д. Я. Ворониных (1898) [300]. И так далее. Но по крестьянскому сословию, как правило, сложнее проследить преемственность поколений, так как достаточные для благотворительной деятельности средства сформировались в одном роду во второй половине XIX века - начале XX века, то есть на протяжении жизни двух поколений рода.
Сакральный топос рода, как мы выше обозначили, включает в себя также проявления повседневной культуры. По Т. И. Ерохиной, «культура повседневности представляет собой образ жизни и мышления людей данной социальной общности и исторической эпохи и складывается из нравов, обычаев, верований, привычек сознания и поведения, способов мировосприятия и картины мира в целом...» [197, 222]. Традиционно повседневность определяется как «процесс жизнедеятельности индивидов, развертывающийся в привычных общеизвестных ситуациях на базе самоочевидных ожиданий» [236, 204], то есть в проявления повседневной культуры мы включаем образ жизни, отношение к образованию и так далее.
Нравственные идеалы провинциального купечества конца XIX века ростовский купец М. И. Щапов (1834-1892) сформулировал так: «Независимое мнение, самостоятельное создание себе положения честным и настойчивым трудом, любовь к образованию, крепкая семья» (цит. по: [232, 58]).
Образование как вектор ценностной ориентации присутствовало в родах податных сословий, особенно купцов, из поколения в поколение. При этом пространство повседневной культуры русской провинции обнаруживает свою локальную специфику. Так, в Ростове следствием «разъездного» образа жизни главы семьи было то, что «в течение года некоторые пребывали в лоне семьи не более шести месяцев. Все остальное время уходило на деловые по -77-ездки. В отсутствие главы семейства рождались дети, делали первые шаги, произносили первые слова, уходили из жизни родные и близкие...» [232, 39]. То есть основная задача поддержания семейного уклада ложилась на старших представителей рода и на женщин. С другой стороны, следствием широких экономических связей ростовских купцов, знакомства с культурой различных регионов России и зарубежья («с конца XVII века ростовские купцы занимались меновой торговлей с Астраханью, по Уральской и Оренбургской линиям, и пограничной - с Бухарой, Хивой, Кокандом». [232, 15]) стало формирование собственной активной позиции в освоении общероссийского культурного пространства. Ростовский купец В. Д. Щапов «уже в 1787 году торговал книгами издания Императорской Академии наук» [381, 241]. «В домах ростовских купцов в конце XVIII века имелись книжные собрания: в первой половине XIX века библиотека М. И. Морокуева была самой обширной и насчитывала около тысячи томов. Представитель «400-летней ростовской фамилии» [218], почетный гражданин П. В. Хлебников (1799-1865) был собиратель древностей и редкостей, сотрудничал с газетой «Ярославские губернские ведомости». Состоятельные купеческие семьи выписывали журналы - «Отечественные записки», «Русский вестник» и другие [232, 42, 43, 51, 114-115]. Иные купеческие сыновья не были чужды литературному творчеству. Успешный предприниматель А. А. Титов, потомок монастырских крестьян, являлся автором многочисленных научных и литературных печатных трудов, служил в Министерстве народного просвещения, состоял сотрудником Археологической комиссии. Много сделал для сохранения памятников старины в Ростове Н. А. Кайдалов, представитель рода состоятельных купцов [232, 76]. Внучка ростовского купца и представителя старейшего рода Милютиных, В. Н. Харузина, стала в первой в России женщиной-профессором этнографии [232, 138].
Культурно-историческая динамика рода в селе (помещичьи крестьяне Бутиковы и Смирновы)
Проанализируем иконографию исследуемого рода как визуальную демонстрацию одной из важнейших ценностных ориентации - принадлежности к купеческому сословию. Наличие живописных портретов представителей рода Жилых - Жиловых диссертантом не установлено, однако в государственных и частных архивах нами хранятся в общей сложности более десятка фотографий. Атрибуция большей части из них осуществлялась на основе подписей на обороте фотографий. Наши исследования родословной Жилых -Жиловых позволили: а) идентифицировать изображения отдельных представителей рода; б ) уточнить датировку ряда материалов.
При этом всю совокупность выявленных фотографий обозначить понятием семейный альбом, по мнению диссертанта, было бы некорректно. Данное понятие в нашем конкретном случае оказалось в значительной степени девальвировано за счет того, что основной массив фотографий оказался в фондах государственных архивов вследствие насильственной десакрализа-ции приватного пространства хронотопа рода, в частности, как мы полагаем, расстрела во время так называемого планового красного террора, с 30 августа по 5 сентября 1918 года, В. И. Жилова [112] и ареста в 1937 году его жены, Анны Васильевны [62]. Отсутствие фотографий родственников в фонде «М. В. Жилова» СПФ АР АН, куда после смерти М. В. Жиловой были переданы все ее личные документы, объясняется, по мнению диссертанта, теми же причинами: репрессиями в 1930-х - 1940-х годах сотрудников Пулковской обсерватории и сознательным уничтожением имевшихся памятных снимков.
Самый ранний снимок представителей рода Жиловых атрибутирован сотрудниками РБМ как «Супруги Жиловы. 1860-1899» (прил. 6, В). Идентифицировать поименно персонажей, изображенных на фотографии, не представляется возможным, но логотип фотографа позволяет заключить: фотография была выполнена в Самаре. Это подтверждает тесную связь торгового бизнеса рыбинских купцов Жиловых с поволжскими городами, губернскими и уездными. Герои - немолодые люди, их внешний облик, традиционная одежда свидетельствуют о принадлежности к купеческому сословию: мужчина - в сапогах и длиннополом пальто, сшитом из грубоватой ткани, но добротном, у него седые длинные волосы, закрывающие уши, усы и длинная, по грудь, борода; женщина - в темной одежде, закрывающей практически все тело, кроме кистей рук и лица, голова покрыта темной однотонной шалью; ее свободно ниспадающая одежда скрывает очертания тела, какие-либо украшения отсутствуют. По добротности одежды и по тому достоинству, с которым держатся супруги, можно признать в них зажиточных мещан.
Более поздние фотографии Жиловых свидетельствуют о модернизаци-онных процессах, дошедших и до уездного Рыбинска, а также о влиянии столичных образцов на быт и нравы провинциального купечества. Один из ярких представителей рода, купец 1-й, а впоследствии 2-й гильдии, потомственный почетный гражданин А. В. Жилов в ноябре 1877 года обвенчался с Марией Андреевной Никитиной, принадлежавшей к состоятельному местному купеческому роду. На фото, атрибутированном ГАЯО как «Жилова Мария Андреевна и ее мать купчиха А. А. Никитина. Конец XIX в.» [64], изображены две женщины (прил. 6, Г). Пожилая женщина одета в темную длинную юбку, чуть приталенный жакет, украшенный темными кружевами по воротнику и манжетам, волосы гладко зачесаны назад и скрыты под темным платком. Рядом с ней стоит дочь, одетая тоже в одежду темных тонов, но более изящную, в которой просматривается псевдорусский стиль: длинная в пол юбка, сильно приталенный жакет с суженными плечиками отделан широкой декоративной полосой с яркой вышивкой, ворот украшен рюшами. На ее запястье - браслет, волосы зачесаны гладко назад, но голова остается непокрытой. Во внешности Марии Андреевны нет и налета архаичности, ничего общего с грубоватыми чертами лиц грузных купчих, изображенных на живописных полотнах провинциальных художников XVIII - начала XIX века. В лице Марии Андреевны видны воля и властность, - черты характера, которые ей очень пригодятся после смерти мужа в начале XX века, когда придется семейный бизнес брать в свои руки.
Ее супруг, сам А. В. Жилов (прил. 6, Д) на снимке 1880-х годов [63] изображен сидящим у резного секретера. Европоцентричность явно просматривается в его внешнем облике (короткая стрижка с зачесанными назад волосами открывает лицо, пригнанный по фигуре дорогой костюм, накрахмаленный белый воротник рубашки, темный галстук), но Александр Васильевич предстает в образе, скорее, не делового человека (и, конечно, он ничуть не напоминает устоявшийся образ купца-барышника), а интеллигента. И только богатый антураж, уверенный и властный взгляд, достоинство и уверенность, которые сквозят в его позе, намекают не просто на достаток героя, но на его изрядную состоятельность - перед нами представитель торговой элиты провинциального города.
