Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Основные признаки человеческой культуры 29
Глава 2. Культура как система. Теоретические предпосылки 49
Глава 3. Субкультуры и их взаимоотношения в культуре 83
Социальная дифференциация 84
Социальная интеграция ...104
Субкультуры, без которых социуму не обойтись 112
Механизмы сохранения системной целостности: социальные и природные..., 118
Глава 4. Культуры и контркультуры: адаптационные парадоксы 126
Дифференциация и интеграция социумов как борьба тенденций 126
Дифференциация социума по признакам «профпригодности»: преступность как «профнепригодность» 130
Субкультуры, которые представляются лишними 167
Глава 5. Типы мышления и их роль в эволюции культуры 185
Два главных блока в системе «культура» 185
Функциональная асимметрия головного мозга 186
Система жизнеобеспечения как ресурсная база социума 194
«Картина Мира» как средство управления социумом 208
Глава 6. Механизмы наследования культуры 237
«Генотипы культуры» и «фенотипы культуры»: два способа экспликации понятий 237
Единицы культурного наследования 244
Единицы культуры как объект критического анализа 256
«Мем» и его «аллели»: попытка расширения гипотезы 266
Глава 7. Художественное творчество как компенсаторный механизм в культуре 271
Контуры регулирования в системе 271
Художественная деятельность как механизм поддержания психологической устойчивости 276
Глава 8. Архетипы как общечеловеческая основа культуры 311
Архетипы как претендент на роль единиц культурного наследования 311
«Архетипические профили» - индивидуальные, субкультурные, общекультурные 315
«Архетипические профили» как показатели устойчивости социума 346
Глава 9. Куда движется западная культура по "Вселенной смыслов" 357
Философия В.В.Налимова и информационный подход к эволюции культуры 357
Каким курсом движется западная культура? 375
Заключение 382
Литература 385
- Основные признаки человеческой культуры
- Культура как система. Теоретические предпосылки
- Субкультуры и их взаимоотношения в культуре
Введение к работе
Прежде чем приступить к изложению целей и задач настоящей работы, следует хотя бы предельно коротко сказать о понятии «культура» вообще и об авторском к нему отношении.
Культура — одно из нескольких самых многозначных слов, используемых в нашем практическом и научном обиходе. Отчасти это объясняется тем, что оно имеет длинную и запутанную языковую историю, а отчасти тем, что оно применяется для обозначения крайне сложных понятий в разных научных дисциплинах и, к тому же, в самых различных системах мысли.
Культура (cultura) изначально — слово латинское, означавшее возделывание, обработка, улучшение. Такой генезис этого слова принимается большинством лингвистов. Как самостоятельное лексическое понятие оно существует с XVIII в., с эпохи Просвещения. Однако до сего времени общепринятого определения этого понятия нет: существуют более 500 его дефиниций. И сегодня трудно найти другое слово, которое имело бы такое множество значений в самых разных сферах — не только в науке, но и в обыденном языке (Жидков, Соколов, 2003, с.35).
В русском языке слова «культура» вообще не существовало до середины XIX в. Только в 60-х его годах оно наконец появилось в словарях русского языка, и только в 80-е годы получило широкое распространение. Согласно словарю Даля, культура означала обработку, уход и возделывание, а также «...образование, умственное и нравственное...».
То же самое происходило в Европе. Полностью это слово утвердилось как общепринятый там термин только к XX в. Попытка же дать научное его определение впервые встречается в книге английского историка Э.Тэилора "Первобытная культура", изданной в 1871 г. (см. последнее издание на русском языке: Тейлор, 1989, с. 18).
Понятие «культура» прочно вошло не только в обыденную речь населения европейских стран и Американского континента, но и в лексикон социологов, психологов, публицистов, политиков, экономистов. В результате оно стало одним из фундаментальных в современной науке, особенно в гуманитарной сфере. Его быстрое распространение не случайно: оно было вызвано острой потребностью в синтетических категориях, которые позволили бы привести в систему массу накопленных, фактов, касающихся самых различных сторон человеческого бытия.
Однако на самом деле никакого синтеза не получилось. Науки, изучающие общество и его культуру, как были, так и остались множеством частных дисциплин, частично самостоятельных, частично взаимопересекающихся. Среди них — религиоведение, языкознание, социология, психология, этика, эстетика, антропология, этнография, археология, искусствознание, науковедение, история техники и технологии.
Научные размышления о сути культуры как общечеловеческого феномена появились сравнительно поздно — в XVII—XVHI вв. Начиная с эпохи Просвещения, многие ученые полагали, что мир состоит из двух частей — природы и культуры. А культура понималась при этом как «царство духа» — совокупность различных форм сознания — нравственного, религиозного и эстетического. Поэтому классическая концепция культуры сложилась на основе противопоставления культурного и природного, и этот подход не потерял своего значения и до настоящего времени, когда Живое в целом стало пониматься как биосфера Земли, а собственно человеческое — как антропосфера.
Понятие «культура» широко используется и в историческом (в том числе — собственно археологическом) смысле. В этом случае под «культурой» понимается все, что несет на себе следы человеческой активности. Именно это определение, видимо, является самым широким, также тяготеющим к классическому: «культура» — это все, что не является «продуктом» природы, любые следы присутствия человека (как конструктивные, так и деструктивные) в нашем мире, любая совокупность артефактов, в том числе и выбывших из современной жизни человека — и тогда это археологическая культура, хотя однозначно понимаемого определения, что это такое, и здесь нет (Смирнов, 1964; Захарук, 1973; Клейн, 1970; Каменецкий, 1970; Генинг, 1989). Очевидно, что при таком понимании «культура» неизбежно смыкается с «цивилизацией» в том смысле последнего термина, какой ему придается историками, когда они говорят «древнеегипетская цивилизация», «древние цивилизации Месопотамии», «цивилизация ацтеков» и т.д. В этом ключе использовал понятие цивилизации, например, А.Тойнби (Тойнби, 1991).
Однако в настоящее время отождествление культуры и цивилизации, как правило, встречается только в обыденном словоупотреблении (ср. «культурный человек» и «цивилизованный человек»). В научном понимании это существенно различные термины. Культура (от лат. cultura — возделывание) — способ и результат всей человеческой деятельности, в отличие от того, что уже существует в природе; цивилизация (от лат. civil — гражданский, государственный) в строгом историческом (и археологическом) словоупотреблении — эпоха классовых обществ, в отличие от обществ доклассовых, или уровень их культуры, или тип, разновидность их культуры (ср. античная, европейская, христианская и т. п. цивилизация). В то же время и теперь в научной литературе встречается восходящее к Гегелю понимание цивилизации как материально-технической базы духовной культуры, причем не обязательно культуры классового общества (например «неолитическая цивилизация» — что на сегодня воспринимается как терминологический архаизм). Но в целом соотношение этих понятий и сегодня является предметом обсуждения (Келле, 2001).
Основополагающие представления о культуре рождались в разных науках, а также в сфере вненаучного и донаучного опыта. Поэтому очертить культурологическую парадигму как единую логически непротиворечивую систему утверждений — невозможно. Попытаемся лишь перечислить некоторые идеи, которые используются для понимания, объяснения и систематизации культурных явлений — такие, которые относятся к генезису, назначению, составу и ходу развития культуры.
1. Культура включает в себя материальные, идеальные, социо- нормативные и поведенческие феномены, организованные в некоторую систему.
Человек — творец культуры.
Человек — продукт культуры.
Культура творится Богом или с его помощью.
Культура есть нечто «искусственное», создаваемое руками и разумом человека и в этом смысле отличается от «природы», которая «естественна» и развивается сама собой.
Культура обусловлена «природой человека», из которого она возникает самопроизвольно, благодаря мутациям генов или естественному отбору в биологических сообществах.
Культура развивается с необходимостью — по воле Провидения, на основе «закона прогресса», логики человеческого разума.
Культура развивается свободно благодаря целеполаганию, творчеству и стремлению людей к счастью.
9. Культура развивается благодаря случайным факторам, путем инноваций, их «естественного отбора», «проб и ошибок», удачного и неудачного «заимствований».
Культура целостна, подобна организму и развивается путем естественной эволюции, проходя стадии молодости, зрелости и упадка.
Культура развивается благодаря конкуренции и борьбе поколений, социальных классов и групп.
Культура развивается благодаря сотрудничеству, альтруизму и взаимопомощи.
Смысл культурного развития состоит в непрерывной адаптации общества к природной среде.
Смысл культурного развития состоит в достижении обществами и человечеством в целом все большего счастья, разумности и справедливости общественного устройства.
В культурном развитии нет никакого смысла, если оно не имеет прямого отношения ни к адаптационному процессу, ни к счастью человеческому.
16. Системообразующие связи в культуре являются материально- экономическими, биопсихологическими, идеальносмысловыми, социо- нормативными.
Культура развивается, прежде всего, благодаря труду, стихийному творчеству народа.
Главным двигателем культуры является «творческое меньшинство», «праздный класс», экспериментирующий в сфере досуга.
Культурой является, по преимуществу, сфера должного, идеального, сфера Истины, Добра и Красоты, составляющая лишь незначительный островок в стихии социума.
Культурой охватываются все действия, отношения и поступки людей, как полезные, нравственные, разумные, соответствующие праву, так и бесполезные, вредные, безнравственные и антиправовые, при том, однако, условии, что они не являются чисто биологическими отправлениями.
Нетрудно видеть, что хотя многие из этих утверждений совместимы, а точнее — взаимодополнительны, это касается далеко не каждого из них. Тем не менее «несовместимые» суждения часто оказываются включенными в одну парадигму (Соколов, 1998, с.36,37). Из чего следует, что даже сегодня, когда среди научных дисциплин уже утвердилась такая, которая называется «культурология», т.е. имеющая своим объектом изучения культуру как таковую, не существует сколько-нибудь определенного и более или менее общепризнанного содержания — генетического, структурного или функционального, — которое вкладывается в это понятие. И потому исследователи всякий раз вычленяют в неопределенно-обширном поле «культуры» именно тот фрагмент, который совпадает с их исследовательским интересом, и именно его объявляют «культурой». Видимо, такая разноголосица в определении культуры коренится не в поголовной склонности всех исследователей к редукционизму, а в исключительной сложности этого объекта. И упомянутый исследовательский редукционизм в большинстве случаев — вынужденная мера, позволяющая хоть как-то к нему подступиться, а не сознательное нежелание ученых игнорировать сложность культурологических проблем.
Тем не менее были и есть исследователи, считающие, что культуру как феномен только тогда можно понять, когда она будет изучаться как целостный объект. Но, принимая утверждение, что культура — это все, что не есть природа, т.е. что она — порождение человеческой деятельности в самом широком смысле этого слова, они понимали неоперациональность данного утверждения. Действительно, оно говорит только о генезисе культуры, но не вскрывает ни ее назначения, ни структуры, ни функции. Однако все это получает связное объяснение, если считать, что все эти характеристики культуры взаимозависимы. А представить себе такое можно только при одном условии, а именно — считать, что культура есть целостная функциональная система, а не просто совокупность артефактов и форм человеческой деятельности, и эта система имеет свое совершенно конкретное назначение: способствовать выживанию человеческих сообществ. Иначе говоря, человек создает культуру целенаправленно, хотя — по крайней мере, до некоторого исторического времени — и не осознанно: он просто стремится выжить, как и все Живое вообще, и делает это так, как ему позволяют его природные качества.
Во второй половине XX в. такой подход к сложным исследовательским объектам, в которых априори виделась структурная и/или функциональная целостность, стал называться системным подходом, и вполне закономерно, что рано или поздно он должен был проникнуть и в гуманитарную сферу, в том числе и в культурологию. Точнее сказать, культурология как самостоятельная дисциплина смогла возникнуть тогда, когда в мыслях ряда исследователей, изучающих с тех или иных сторон человеческое общество, утвердилась упомянутая радикальная идея: культура — это целостный системный объект.
Исторически такой подход к культуре вырос в среде этнологов (культурных антропологов). С.В.Лурье в своей книге «Историческая этнология» (Лурье, 1997), давая последовательный сквозной анализ взглядов крупнейших этнологов западного мира, показывает, как при всем разбросе во взглядах на то, есть культура, они постепенно подходят к пониманию культуры как целостного системного объекта, «выращивая» тем самым культурологию как самостоятельную дисциплину, и кто из них впрямую формулирует наконец это понимание. Как следует из текста его книги, таким человеком можно считать культурного антрополога Л.Уайта, для которого культура — интегративная система, не совпадающая с самим обществом и его социальной системой и имеющая свои особенности, продиктованные спецификой собственно человеческого бытия. Уже в своей книге «Наука о культуре», опубликованной в 1949 г., Л. Уайт определяет цели, задачи и методы культурологии, считая основным подходом в интерпретации культуры как целостного образования системный подход. «Системный подход, предложенный Уайтом..., — пишет об этом Л. Мостова, — способствовал выявлению сущности культурологии как науки о целостном феномене культуры, специфики ее как гуманитарной науки XX века, и новом качестве исследования, которое она как инструмент познания мира человека дает изучающему культуру» (Антология исследований культуры, 1997, с.5).
Из сказанного выше не следует, однако, что «отцы-основатели» культурологии понимали системный подход к объекту своего изучения, да и сам этот объект, так, как его стали понимать во второй половине XX в. Ситуацию очень точно подметил Ю.В.Осокин: «Но, с другой стороны, чрезвычайная важность и «методологическая мощь» трактовки и изучения культурологией культуры именно как системы (как и суть самого способа такого изучения) были осознаны, на наш взгляд, значительно позже, нежели тогда, когда эта мысль впервые прозвучала у Л. Уайта. Для этого потребовалось, в частности, понять, что целостно изучать какой-либо объект (то есть рассматривать его как целое и изучать комплексно, не упуская всех наиболее важных направлений и существенных деталей) и изучать его как целостность, как систему, — далеко не одно и то же (кстати, с непониманием этого различия мы до сих пор постоянно сталкиваемся). Рискну утверждать, что в полной мере смысл этой концептуальной идеи Л. Уайта был осознан лишь тогда, когда культурологи открыли для себя, что здесь они действуют, по сути дела, в рамках парадигмы, задаваемой одним из важнейших направлений междисциплинарных исследований, активно развивавшимся с середины XX в., — той самой общей теории систем (ОТС), которая как раз и занимается изучением абстрактных моделей сложных реальных систем произвольной природы» (Осокин, в печати, с. 15) . Но об этом будет сказано чуть ниже, когда мы сформулируем собственный подход к культуре и вытекающие из него задачи настоящей работы.
Здесь же отметим, что, с другой стороны, Л.Уайт определял культуру еще и следующим образом: «Культура представляет собой организацию явлений, видов и норм активности, предметов (средств, вещей, созданных с помощью орудий), идей (веры, знания) и чувств (установок, отношений, ценностей), выраженных в символической форме» (цит. по Лурье, 1997, с. 149).
Таким образом, Л.Уайт своими взглядами на культуру задает в складывающейся в середине XX в. культурологии как бы два взаимосвязанных подхода к ней: культура — это целостная система, построенная человеческим обществом «для себя», и она же — система символическая, что также является ее важнейшей характеристикой. Это последнее обстоятельство также чрезвычайно существенно, поскольку отношение к культуре как к символической системе породило очень плодотворное и активно развивающееся направление в науке — символическую культурологию, большой вклад в которую (со своих позиций) вложили структуралисты, в частности — К.Леви-Стросс (Levi-Strauss, 1958; Леви-Стросс, 1985-а,б, 1994). Но классиком этого направления считают К.Гирца. В наиболее полном виде символическая концепция культуры была изложена в его работе «Интерпретация культуры», изданной в 1973 г. Культура, в понимании этого исследователя, — это «стратифицированная иерархия значимых структур; она состоит из действий, символов и знаков. Анализ культуры, т.е. этнографическое описание, сделанное антропологами, — это интерпретация интерпретации, вторичная интерпретация мира, который постоянно описывается и интерпретируется людьми, которые его создают» (цит. по Лурье, 1997, с. 150). Существование культуры — это процесс ее интерпретации, быть носителем культуры — означает ее интерпретировать.
К сказанному добавим, что сегодня прямым продолжением этого направления в культурологии можно считать уже сложившуюся в самостоятельную дисциплину и имеющую богатейшую литературу (в том числе и российскую) семиотику — науку о знаковых и символических системах (Успенский, 1996, 1997; Лотман, 2000, его библиография). Из чего, впрочем, не следует, что вся культурология свелась к этому направлению исследований. На сегодня и совершенно самостоятельных и частично пересекающихся направлений в культурологии, культурной антропологии и смыкающейся с ней социологии существует столько, что это многообразие само порождает потребность в какой-то систематизации. Это обстоятельство породило ряд обобщающих работ, где такая систематизация (по разным основаниям) проводится (см., напр.: Американская социология..., 1972; Новые направления..., 1978; Маркарян, 1983; Постмодернизм и культура, 1991; Орлова, 1994; Современные теории цивилизаций, 1995; Антология исследований культуры..., 1997) . Тем не менее официальный статус культурологии как самостоятельной дисциплины среди других гуманитарных дисциплин (в России, по крайней мере) и сейчас еще требует специального обоснования (Разлогов, 2002; Челышев, 2002; Быховская, 2002).
А теперь — о нашем собственном подходе к культуре и вытекающих из него целях настоящей работы. В настоящей монографии, как следует из ее названия, предлагается рассматривать эволюцию «картины Мира» культуры как адаптационный процесс. Но сам термин «адаптационный», производный от понятия «адаптация», применим лишь к тому, что есть саморегулирующаяся система, поскольку «адаптация» по определению — это «приспособляемость — способность некоего объекта сохранять свою целостность, свои главные качества при изменении параметров вмещающей среды. При этом подразумеваются не простые объекты, сохраняющие свою целостность за счет такого, например, свойства, как механическая прочность, а объекты системной природы, обладающие качеством саморегуляции, т.е. компенсационного изменения собственных параметров в ответ на изменение параметров внешней среды. Поэтому термином «адаптация» пользуются как науки о живом, так и кибернетика. Предметом изучения последней являются как технические, так и любые другие саморегулирующиеся системы, в принципе — любой степени сложности, в том числе живые и социальные» (Черносвитов, 2000). Следовательно, если мы считаем, что эволюция «картины Мира» культуры — это процесс приспособления, мы тем самым утверждаем, что априори рассматриваем ее как системный объект, не объяснив даже, к чему, собственно, она приспосабливается. Спрашивается, что дает нам такое право?
Чтобы ответить на этот вопрос, нам сначала придется определить две вещи. Во-первых, необходимо уточнить, что впредь будет подразумеваться под «картиной Мира» культуры, коль скоро мы выделили это понятие в самостоятельный объект исследования. Во-вторых, если мы предлагаем считать, что такая составляющая культуры, как ее «картина Мира», обладает свойством адаптации, то сначала требуется понять, обладает ли этим свойством сама культура в целом, и если обладает, то каким образом связаны между собой (и влияют друг на друга) адаптивные свойства целостной системы и одной из ее существенных составляющих. Поскольку представляется, что начинать разбор этих вопросов было бы логичнее с целостной системы, а потом перейти к роли в ее существовании составляющих ее частей, то начнем с рассмотрения нашего «во-вторых».
Вряд ли у кого-нибудь вызывает сомнение утверждение, что культура — это феномен, порождаемый существованием на Земле человеческого общества, и чрезвычайно интересный тем, что, как совершенно точно выразил упомянутый выше культуролог К.Гирц в своей книге «Интерпретация культуры», «...Без людей не было бы культуры, это точно; но что более примечательно, без культуры не было бы людей» (Антология исследований культуры, 1997, с. 132). Поскольку данное утверждение можно считать одним из базовых для предлагаемого ниже исследования, из него следует, что с наших позиций эволюция человеческого общества и эволюция культуры — процессы, не разделимые ни в пространстве, ни во времени. И тогда рассмотрение эволюции культуры как адаптационного процесса можно «оправдать» тем, что человеческое сообщество (социум), владеющее некоей культурой, вроде бы очевидно является саморегулирующейся системой, и его поведение, как ежемоментное, так и протяженное в историческом времени (эволюционное), всегда является приспособительским, т.е. направленным на выживание — самосохранение. А раз так, то и культура не может не эволюционировать в ту же сторону.
На самом деле последнее утверждение относительно социума только в наше время воспринимается как очевидное, да и то не всеми. Его абсолютно строгое доказательство на сегодня невозможно, поскольку любой социум является, с точки зрения математики, системой громадной сложности, и адекватному математическому описанию не поддается. Тем не менее, логические и «общесистемные» доказательства того, что социум нужно рассматривать именно как целостную систему, приводились давно и массой исследователей самого различного профиля и под самыми различными углами зрения (см., напр.:
Клаус, 1967; Черныш, 1968; Моисеев, 1982, 1998; Пелипенко, Яковенко, 1998; Майсурян, 2000 и др.). Но вообще подход к сообществу людей как к системе, позволяющий его рассматривать хоть до какой-то степени формализованно, стал возможен тогда, когда появилось научное направление под названием кибернетика — наука об управлении.
Кибернетика начала складываться, когда потребовалось создать точное, строгое описание поведения саморегулирующихся систем, т.е. таких, которые способны автоматически сохранять свою целостность (гомеостазис) в среде с изменяющимися параметрами. Нужно отметить, что на самом деле механические устройства, выполняющие функцию поддержания какого-то параметра технической системы в заданных пределах без вмешательства человека, были созданы задолго до того, как появилась теория, описывающая действие подобных устройств. Простейшие и всем известные механизмы такого рода — разного рода пружинные и рычажные клапаны в пневматических и гидравлических системах, поддерживающие нужное значение уровня жидкости или давления газа.
С другой стороны, задолго до появления кибернетики некоторыми учеными, в основном — естественниками, было осознано, что в природе, по-видимому, существует определенная закономерность, позволяющая живым существам любого уровня организации сохранять свою целостность в очень широких рамках изменений внешних условий среды обитания, и что собственно Живое — это то самое, которое «умеет это делать». Иначе говоря, сохранение гомеостаза — суть главное свойство Живого. Осознание данного обстоятельства послужило толчком к появлению в первой половине XX в. общей теории систем, теснейшим образом связанной с кибернетикой. К пионерским работам в этой области следует отнести «Тектологию» А.А.Богданова (Богданов, 1912, 1925 — 1928), ранние работы Л. фон Берталанфи (Берталанфи, 1969 — 1;2) и П.К.Анохина (Анохин, 1935, 1948).
Наконец, с третьей стороны, опять-таки задолго до появления кибернетики и в совершенно другой области знаний, а именно — в той, которая занимается изучением социальных систем, были сделаны словесные описания их поведения, которые по существу с полным правом можно считать кибернетическими. Из наиболее разработанных и широко известных — это сделанное К.Марксом описание поведения капиталистической формации как целостной экономической системы, регулирующейся через рынок. Заметим попутно, что сам К.Маркс по естественным причинам не осмысливал свои построения как реализацию понятий кибернетики в сфере экономических наук, но это делают современные исследователи, следуя марксовской схеме развития производственной деятельности и производственных отношений и интерпретируя их именно таким образом (Голанский, 1978, с.23 — 60). Впрочем, направление теоретической экономики, опирающееся на основные кибернетические (системные) понятия и не апеллирующее к марксистской политэкономии, активно развивается и сегодня (Костюк, 2001,2002; Завельский, 2002; Ключко, 2002, и др.).
Здесь нет необходимости подробно говорить об истории зарождения и развития собственно кибернетики: на эту тему существует обширная литература (см., например: Садовский, Юдин, 1969; Блауберг, Юдин, 1973; Винер, 1983). Отметим только важнейшие моменты, существенные для нашей темы.
Кибернетика, зародившаяся как дисциплина, необходимая для конструирования чисто технических систем автоматического регулирования, оказалась математически адекватной необычайно широкому классу природных объектов (Винер, 1983; Хэммонд, 1963). Довольно быстро стало понятно, что, опираясь на ее главные составляющие — теорию устойчивости, теорию точности, понятие «обратная связь», а, главное, на ее математический аппарат — системы дифференциальных уравнений — можно достаточно строго описать не только, скажем, «поведение» в полете самолета с автопилотом, но и «поведение» таких разнородных объектов как, например, планет в поле тяготения центрального светила, или нарастающего ледника, или механизма, помогающего животному сохранять равновесие стоя, или механизма, поддерживающего у животного постоянную температуру тела, и т.д. Наконец, когда стало понятно, что кибернетика, в сущности, занимается описанием того же класса объектов, что и общая теория систем, стали делаться попытки строго описать поведение систем такого уровня сложности, как биологические системы в целом и нервные системы животных и человека, в том числе на уровне носителя «высших психических свойств» последнего — головного мозга. Даже в Советском Союзе, несмотря на существование заданной идеологической установки «кибернетика — буржуазная лженаука», многими биологами велись работы, которые фактически являлись исследованиями, касающимися разных физиологических систем, которые рассматривались как саморегулирующиеся и самоуправляющиеся, т.е., в сущности, как кибернетические (см., напр.: Анохин, 1968, 1970, 1975, 1978; Шмальгаузен, 1965, 1968; Малиновский, 1970; и др.). В результате неоспоримых успехов исследований такого рода официальная советская идеология вынуждена была «вписать» это направление науки в официально исповедуемый марксизм-ленинизм. Надо отметить, что это было достаточно остроумно сделано через «увязывание» кибернетики с ленинской «теорией отражения», результатом чего было появление таких фундаментальных коллективных трудов, как, например, трехтомник «Ленинская теория отражения и современная наука» (1973), где целый ряд разделов был написан крупными учеными, опирающимися на понятия кибернетики. Появились и другие сводные работы, обобщающие на философско-методологическом уровне кибернетический подход к изучению и объяснению Живого (Афанасьев, 1986).
Естественно, что проникновение кибернетики в разные сферы науки не ограничилось биологией. Довольно рано многим исследователям стало ясно, что кибернетической интерпретации и «математизированному» описанию поддаются — и тем самым функционально объясняются — даже таких макросистемы, как социум, или хотя бы некоторые подсистемы в нем — демографическая, экономическая и т.д. (Винер, 1983; Системный анализ и научное знание, 1978; Черныш, 1968; Моисеев, 1982, 1998; Андреев, Черносвитов, 1988: Черносвитов, 1989).
Исследования объектов такого уровня сложности с годами вылились в обширнейшее научное направление, получившее достаточно расплывчатое наименование — «системные исследования». Подразумевалось, что последние должны представлять собой некое новое методологическое направление в науке, имеющее очень высокий гносеологический статус, почти метанаучный: ведь предлагалось рассматривать привычные для самых различных научных отраслей объекты с единых позиций — таких, где эти объекты рассматривались как целостные, обладающие главным общим свойством: способностью к самосохранению во вмещающей их среде. Предполагалось также, что в принципе уже существует достаточно строгий математический аппарат, способный хотя бы в общих чертах описывать такого рода объекты, — кибернетика. Однако на этом этапе исследований начались трудности другого порядка.
Прежде всего довольно быстро выяснилось, что большинство реальных природных объектов (главным образом, живых и социальных) не являются системами автоматического регулирования, они — системы автоматического управления. На смысловом уровне описания это означает, что такие системы при воздействии на них извне неким изменением фактора вмещающей среды не реагируют на это изменение каким-то однозначным, строго стандартным, компенсирующим это изменение действием. Так «просто» работают лишь технические саморегулирующиеся системы первых поколений. Реальные же природные, живые объекты не просто «реагируют», они «ведут себя». И хотя иногда, для простейших живых объектов, можно с приемлемой степенью приближения разложить такое «поведение» на ряд простейших реакций и, соответственно, описать совокупность этих реакций системой дифференциальных уравнений, в большинстве случаев такое описание неадекватно реальному поведению. Исследование живых организмов на нейрофизиологическом уровне показало, что живые системы — не просто большая совокупность простейших регулирующих механизмов типа павловских условных рефлексов, хотя в каждом организме имеется и такая (Винер, 1983; Анохин, 1957; Эшби, 1962; Роуз, 1995; Сентаготаи, Арбиб, 1976). Автоматическое управление отличается от автоматического регулирования принципиально. И это отличие заключается в том, что сам акт управления включает в себя (по сравнению с актом регулирования) еще одно звено: сравнение совокупного внешнего воздействия с теми, которым данная система (организм) подвергалась раньше. А чтобы это сравнение стало возможным, система должна обладать дополнительными свойствами, физически воплощенными в определенных органах (блоках), а именно: памятью, где запечатлеваются «картины» предыдущих воздействий, блоком хранения оптимальных программ поведения, где хранится вся совокупность возможных для данного организма типов реакций на внешние воздействия, и блоком — оперативным полем, в котором и вырабатывается собственно поведенческий акт. Для этого в него вводится с помощью совокупности «датчиков первичной информации» «картина» конкретного внешнего воздействия, из памяти — подборка «по аналогии» близких «картин», имевших место в прошлом, из блока программ поведения — та, которая была выработана ранее, как оптимальная в аналогичном случае (Сентаготаи, Арбиб, 1976, с. 15 — 50). Понятно, что на самом деле выработка поведенческого акта — акта управления — сложнейший многоступенчатый процесс, при описании которого необходимо введение абсолютно новых понятий, таких, как информация, моделирование (составление «образов» — «картин» внешнего воздействия), обучение (введение в систему программ оптимального поведения или выработка таких программ ей самой), оперирование (сравнение «образов» текущего воздействия с «образами» воздействия из памяти), оптимизация (формирование поведенческого акта с опорой на программы поведения) и т.д. (Сентаготаи, Арбиб, 1976, с. 15 — 50; Информатика, 1994).
Нельзя забывать, что все только что приведенные понятия не есть порождение только самой кибернетики: они родились при непосредственном и длительном контакте «отцов» последней и их продолжателей с нейрофизиологией. Иначе говоря, у кибернетики есть два «родителя»: сложные технические системы, в том числе системы связи, породившие потребность в разработке понятий «информация» и «управление», и нейрофизиология, породившая потребность в разработке понятий «саморегуляция», «обратная связь», «гомеостазис» и других. Вся приведенная выше литература, да и вообще все работы по кибернетике и теории информации (на сегодня — огромный массив исследований), может быть, за исключением работ по сугубо математическим разделам этих дисциплин, показывают неразрывность развития этих дисциплин с нейрофизиологией, на их весьма плодотворное для обеих взаимовлияние. Кибернетика постоянно опирается в своих построениях на исследования нейрофизиологов, а нейрофизиологи ищут адекватные нервным процессам модели в построениях кибернетики.
Этот контакт двух дисциплин породил, однако, любопытный психологический эффект: практическое приложение кибернетического описания функционирования живых объектов к самим этим объектам с годами вызвало у массы исследователей ощущение, что описываемые объекты — не более чем сложные (пусть даже очень сложные!) формальные системы, именуемые кибернетическими . Причем это ощущение, по-видимому, стало присущим не только самим исследователям-кибернетикам, но и многим нейрофизиологам, что также проступает из контекста многих из вышеприведенных работ (Роуз, 1995; Сентаготаи, Арбиб, 1976; Анохин, 1975, 1978; Кибернетика живого, 1982).
Доля истины в этом, безусловно, есть. За последние десятилетия кибернетика как самостоятельная математическая дисциплина далеко ушла от своих исходных корней. Этому способствовала не только потребность в описании сложных природных объектов. Вторым мощным фактором ее развития стала чисто техническая потребность в создании сложных самоуправляющихся систем. Именно последние, со всей той их функциональной атрибутикой, о которой только что говорилось, потребовали введения в кибернетику новой математической области — теории информации. А разработка последней, в свою очередь, стимулировала обращение специалистов к таким областям математики, как теория множеств, теория чисел, формальная логика, теория вероятностей, которые, в свою очередь, активно развивались в применении к задачам, выдвинутым кибернетикой (Колмогоров, 1956, 1987; Ляпунов, 1958; Тьюринг, 1960; Бриллюэн, 1960; Яглом М., Яглом И., 1960; Шеннон, 1963; Винер, 1983; Эшби, 1962, 1969).
Все это привело к двум важным последствиям, теснейшим образом взаимосвязанным. С одной стороны, появилась и стала активно использоваться возможность строгого формального описания нейрофизиологических механизмов, вплоть до построения математических моделей достаточно сложных нервных процессов (Сентаготаи, Арбиб, 1976). С другой стороны, с необычайной скоростью начала развиваться совершенно новая отрасль человеческой деятельности — построение всевозможных вычислительных устройств самого различного назначения. Это важно отметить потому, что данные устройства предназначены не только и не столько для собственно управления, сколько для моделирования на математическом, расчетном уровне громадного количества объектов и процессов, исследуемых в самых различных научных направлениях, — от ядерной физики и космологии и до биологии и социологии.
Наконец, нужно отметить еще одно важное следствие развития всех современных отраслей кибернетики. Упомянутые выше системные исследования из чисто методологического направления в науке постепенно становились конкретными научными исследованиями, позволяющими достаточно строго описывать весьма сложные живые и социальные объекты как системы автоматического управления, а не только говорить о них, как о целостных объектах. Выяснилось, что «системная» мировоззренческая (гносеологическая) позиция на самом деле имеет мощное отологическое основание: эволюция Вселенной (наряду с тем, что она — процесс энергетических взаимодействий различных форм материи) — есть процесс накопления, передачи и преобразования информации, и именно ими сопровождаются (и на них опираются) процессы формирования саморегулирующихся и самоуправляемых сложных систем типа Живое и Социальное (Винер, 1983).
Итак, общий подход к Живому, сформированный развитием кибернетики: Живое — это то, что способно к самосохранению в среде с изменяемыми параметрами. Но для нашей темы, посвященной эволюции системных объектов, к которым мы вслед за массой исследователей относим Социальное, одним из важнейших утверждений кибернетики является следующее, названное «теоремой необходимого разнообразия», сформулированной и доказанной одним из «отцов» кибернетики — У.Р.Эшби. Предельно краткую формулировку этой теоремы предложил сам Эшби: «только разнообразие может уничтожить разнообразие». (Эшби, 1959, с. 171 — 198). В ней доказывается, что для самосохранения системы во вмещающей среде ее сложность, понимаемая как совокупное разнообразие возможных компенсаторных реакций на внешние воздействия, должна быть не меньше сложности — совокупного разнообразия — этих внешних воздействий. Откуда следует, что эволюция системных объектов — если они вообще способны к таковой — это «отслеживание» уровня сложности внешней среды через «подгонку» к этому уровню сложности собственной организации — структурной и функциональной. И если сложность среды обитания со временем растет, то должна расти и сложность населяющих ее систем, если последние «хотят выжить».
На сегодня в науках о Живом практически бесспорно доказанным является утверждение, что сложность Живого растет в процессе эволюции биосферы Земли. Выражается это как в палеонтологически фиксируемом нарастании сложности структуры организмов и их нервных систем, так и в нарастании структурной сложности экосистем, составляющих биосферу. Иначе говоря, с течением геологического времени появляется все большее количество видов, обладающих все большей сложностью собственной структуры, и при этом растет еще и общее видовое разнообразие биосферы, так как более высокоорганизованные виды не вытесняют полностью виды более «простые», а «надстраиваются» над ними, образуя все более высокую «пирамиду сложности» организации биосферы в целом.
Здесь следует отметить очень важное обстоятельство. Дело в том, что кибернетика, дав принципиальное объяснение тому, в какую сторону должна идти эволюция саморегулирующихся систем в изменяющейся вмещающей среде, никак не объясняет, с помощью каких механизмов должен реализовываться этот процесс. Да, в усложняющейся среде должна расти сложность таких систем. Спрашивается, каким образом? Ведь понятно, что один отдельно взятый организм, сколь сложен он бы ни был — это некая конечная структура, у которой имеется естественный предел функционального усложнения собственного поведения, как предел «загрузки» собственной памяти моделями среды и программами адекватного реагирования на ее изменения. Спрашивается, «что делать» Живому, когда этот предел достигнут, а сложность среды обитания продолжает расти хотя бы за счет роста численности населяющего ее Живого?
Изучение мира Живого показало, как именно решается в нем задача самосохранения во времени. Живое идет двумя путями: через самосохранение особей и их репликацию на популяционном уровне. Второе необходимо, поскольку первое, как только что было сказано, не способно сохранять себя персонально до бесконечности. Репликация же, происходящая всегда с некоторыми ошибками, создает необходимое разнообразие среди особей каждого следующего поколения, т.е. «поле для отбора» наиболее приспособленных для выживания в меняющихся условиях среды. И пусть ее изменение идет в сторону усложнения: в новом поколении особей всегда найдется некое количество таких, чей набор компенсаторных реакций — или хотя бы способность к выработке таковых — окажется достаточным для того, чтобы выжить в новой среде и оставить потомство, в котором эта особенность родителей будет закреплена генетически. Таким образом, только оба способа самосохранения в совокупности позволяет Живому реализовать классическую «дарвиновскую триаду» эволюции: изменчивость, наследственность, отбор.
Наконец, в мире Живого есть еще один механизм усложнения структуры, позволяющий скомпенсировать рост сложности вмещающей среды. Это — кооперация особей одного вида в сообщества, ведущие себя как единая целостная структура, т.е. создание на базе какого-то исходного вида некоей новой системной сущности, обладающей более высокой совокупной сложностью относительно сложности среды обитания особей исходного вида. Известно, что эволюция Живого на Земле активно двигалась этим путем и пережила ряд фундаментальных этапов такого кооперирования. Наиболее известные и очевидные из них — появление многоклеточных организмов из одноклеточных, появление сообществ такого уровня интеграции популяций, как коллективные насекомые, появление стайных и стадных высших животных и, наконец, — квинтэссенция этого процесса (с нашей собственной видовой точки зрения, естественно) — появление мира Социального, т.е. тесных интегральных сообществ на базе популяций Человека разумного.
Таким образом, через осмысление феномена Живого в понятиях кибернетики и, скажем шире, — общей теории систем — наука приходит к пониманию того, как ведут себя любые сложные системы организменного типа, т.е. способные к самосохранению через авторегуляцию, репликацию и кооперацию.
Из всего вышесказанного понятно, что Социальное относится к числу именно таких систем. Ему можно дать такое краткое определение: Социальное — это то Живое, которое строит свои популяции из индивидов, обладающих Разумом и способных к самым разнообразным формам кооперации.
На сегодня имеется подход, позволяющий объяснить в рамках эволюции Живого появление Разумного, и как следствие этого — Социального. Его условно можно назвать «экологическим» или «эколого-стратегическим» (Жегалло, Смирнов, 2000, с.124 — 131). Суть его заключается в следующем (в интерпретации указанных авторов).
В природе (во Вселенной или каком-то большом ее локусе, например на планете Земля) имеется три типа ресурсов: масс-энергетический (М-Э), пространственно-временной (П-В) и структурно-информационный (С-И). Утверждается, что «длительность экогенеза зависит не от количества, а от исчерпаемости лимитирующего ресурса. Ресурсы всех типов конечны в конечной Вселенной и потому в принципе исчерпаемы». В силу этого обстоятельства Живое, строя естественную экосистему на некоей территории, сначала исчерпывает доступный ей М-Э-ресурс этой территории. Это побуждает его к освоению П-В-ресурса, т.е. к расширению территории обитания, после чего начинается освоение М-Э-ресурса новой территории. Этот процесс идет до тех пор, пока не исчерпается весь П-В-ресурс. В ситуации, близкой к этой критической, в системе Живого начинает проявляться тенденция к поискам нового М-Э-ресурса на уже освоенном пространстве жизни, что равносильно расширению освоения ресурсов С-И-типа. Авторы утверждают, что их «в сравнении с двумя первыми можно считать практически неисчерпаемыми, поскольку живая система любого уровня по определению открыта информационно, в то время как в М-Э и П-В-смысле имеет ограничения».
Хотя последнее определение не совсем точно, в принципе авторы правы. Как и в том, что жизнь «может существовать только в форме экосистемы ... поскольку существует иерархия исчерпаемости ресурсов, определяющая смену эпох доминирования типов ресурсных стратегий...». Т.е., по мысли авторов, еще прокариоты освоили все доступные М-Э-ресурсы планеты, затем эукариоты освоили все доступные П-В-ресурсы, освоив все мыслимые на планете экологические ниши и построив все мыслимые трофические пирамиды, и, стало быть, Разум — неизбежный продукт именно такой, построенной в форме сложнейшей экосистемы — биосферы — жизни, так как только он и способен осваивать оставшийся неисчерпанным до конца (и не могущий быть исчерпанным!) С-И-ресурс. Причем авторы называют главное условие, при котором Живое может и должно породить Разумное: это «своевременное», правильнее сказать — опережающее, расширение С-И-стратегии выживания, которое должно идти через формирование хотя бы в нескольких видах Живого морфологических структур, специально предназначенных для сбора и обработки информации. Иначе говоря, если Разумное не появилось до того, как на планете исчерпались М-Э и П-В-ресурсы, то оно уже никогда не появится: на него не ватит ресурсові История жизни на Земле показала, однако, что здесь успели появиться виды Живого, в которых произошло формирование именно таких морфологических структур, т.е. высокоразвитого головного мозга.
Представляется, что такой подход к причинам появления Разумного, а, стало быть, и Социального, из собственно Живого вполне адекватно объясняет зарождение и развитие этого феномена. Можно согласиться и с тем, что вполне представима экосистема, в которой Разум (как Рассудок) является главным (эффективным) регулятором. И совершенно справедливо утверждение, главное для нашей темы в целом: «реализация регуляторного потенциала С-И-ресурса экогенеза осуществляется Разумом (Рассудком) вкупе с его носителем через культурогенез». Да, социогенез — это культурогенез, т.е. доступная только Разумному возможность реализовывать в полном объеме С-И-стратегию выживания через построение искусственной — культурной — среды обитания, которая по мере ее собственной эволюции превращается в масштабах планеты в антропосферу.
Вполне адекватным истинному положению вещей представляется и авторское утверждение, что человек действительно стал с построенной им искусственной средой обитания — антропосферой — конкурентом биосферы, «замыкая на себя» все виды М-Э и П-В-ресурсов, что неизбежно ведет его к кризису, поскольку, во-первых, он отнимает эти ресурсы у других видов, а во-вторых — погружает его в продукты собственного «культурного» метаболизма, потребить которые без риска для собственной жизни не способен никто. Разумеется, это именно так, поскольку культура в целом — это подсистема в системе «социум» (о чем подробно будет говориться ниже), а последний не может не быть вписанным в какой-то биогеоценоз, как популяция биологических существ. Из чего вовсе не вытекает, что он обязательно вписывается в экосистему, на этом биогеоценозе сложившуюся, без ущерба для последней. Мысль авторов статьи заключается именно в том, что на энергетической базе того же биогеоценоза социум через свою культуру создает свою антропосистему, тесня при этом естественные экосистемы, из которых человек как вид когда-то и вырос.
Таким образом, изложенный выше «экологический» подход к проблеме культурогенеза потому представляется наиболее адекватным описанием этого процесса, что он прямо вырастает из системного подхода к Живому и Социальному. Именно этот подход столь кратко, но емко изложенный в цитированной выше статье, позволяет представить зарождение Разумного, порождающего мир Социального, как естественный процесс эволюции Живого, ограниченного в пространстве масштабами собственной планеты. И, как правильно утверждают авторы статьи, именно это и привело в конечном счете к конкуренции мира Социального (антропосферы) с миром Живого (биосферы): это результат все той же борьбы за ресурсы, присущей жизни как феномену Вселенной.
В настоящем исследовании не ставится специальная задача — рассмотрение перспектив этой конкуренции, прогнозирование ее возможных результатов, хотя в последних главах мы коснемся по необходимости этого вопроса, коль скоро главной нашей темой является рассмотрение эволюции «картины Мира» культуры как адаптационного процесса, т.е. процесса приспособительского, направленного на выживание тех, кто является носителем культуры. Но сначала надо показать, что мы имеем право на это утверждение и что это право подтверждается всей историей становления и развития человеческой культуры. И потому требуется начать с самых ранних проявлений того, что Разум — «инструмент» активного освоения структурно-информационных (С-И) ресурсов — проявил себя в эволюции Живого через культуру.
Иначе говоря, если мы хотим отыскать это главное проявление Разума, будучи фактически «сторонними наблюдателями» древнейших этапов эволюции Разумного, мы должны выявить в палеонтологических слоях — т.е. в остатках прошлых эпох истории планеты — наличие признаков культуры, поскольку носитель Разума отличается от прочего Живого умением строить свою систему адаптации внебиологическими (внефизиологическими) средствами.
Таким образом, базовой посылкой всего исследования является утверждение: культура — феномен, являющийся неотъемлемым для человека как биологического вида и только для него.
Следует отметить, что хотя научная мысль, казалось бы, уже не первое столетие ищет доказательства справедливости этого утверждения, на самом деле, «чисто психологически», мы воспринимаем его практически как аксиому — т.е. не мыслим себе человека без культуры, и потому, ища во времени момент или эпоху появления Человека разумного как вида, ориентируемся даже не столько на палеонтологические его останки, сколько на малейшие признаки ее проявлений.
Теперь, определив в целом наше отношение к культуре, необходимо столь же кратко характеризовать, что мы будем понимать под «картиной Мира» культуры. Прежде всего, отметим, что сам этот термин родился «внутри» тог направления науки, которое именуют культурно-исторической антропологией или «историей ментальностей» (Гуревич, 1991, с.525). В свою очередь, понятие «ментальность» было введено в широкое употребление французскими историками М.Блоком и Л.Февром, основавших в 1929 журнал «Анналы», который к 60-м гг. достиг пика своего влияния. Одним из важнейших принципов «Анналов» в течение многих лет было воспроизведение субъективных представлений людей прошлого о мире и самих себе — т.е. того, что, собственно, и было названо «ментальностью». С помощью этого понятия сегодня проводится различие между европейской и американской, между западной и восточной культурами, но могут характеризоваться и этапы развития собственно европейской культуры: так, правомерно говорить об античной и средневековой ментальносте, о ментальносте Нового и Новейшего времени. Можно также говорить о тоталитарной и бюрократической ментальносте, о национальном и детском ментальном сознании (Гуревич, 1995, с.245,246).
Во второй половине XX в. аналогичное научное направление возникло и в нашей стране. Российская история ментальностей была создана главным образом трудами А.Я.Гуревича, Ю.М.Лотмана, М.М.Бахтина, и Л.М.Баткина. В отечественной науке сегодня под словом «ментальность» понимают «относительно целостную совокупность мыслей, верований, навыков духа, которая создает картину мира и скрепляет единство культурной традиции или какого-нибудь сообщества» (Гуревич, 1995, с.241). Именно «картина Мира» определяет поведение человека, индивидуальное и коллективное (Гуревич, 1986, с.229).
Из сказанного, впрочем, не следует, что понятие «картина Мира» не употреблялась фактически в том же значении другими исследователями. Как отмечает К.Б.Соколов, им активно пользовались в своих философско-культурологических работах и М.Вебер, и О.Шпенглер, и М.Хайдеггер, и К.Г.Юнг, и Э.Фромм (Цветущая сложность..., 2003, Введение). Сегодня в отечественной науке это понятие широчайшим образом используется в социологии искусства, в работах, посвященных разработке теории субкультурной стратификации общества и его художественного творчества (см., напр.: Социологические проблемы..., 1993; Художественная жизнь..., 1996; Модели мира, 1997; Осокин, 1999; Дуков, Жидков и др., 2001; Жидков, Соколов, 2001; Жидков, Соколов, 2003, и др.).
Наш подход к понятию «картина Мира» имеет более формализованный характер и прямо вытекает из подхода к культуре как к адаптивной системе. Коль скоро Разум — это сложившийся в ходе эволюции «инструмент», предназначенный для освоения структурно-информационных (С-И) ресурсов, то, следовательно, именно с его помощью информация о вмещающей среде и потенциально имеющихся в ней ресурсах нового (относительно всего остального Живого) типа носителями Разума собирается, накапливается и каким-то образом обрабатывается — осмысливается. Т.е. анализируется на предмет выявления тех материально-энергетических ресурсов, которые недоступны другим видам Живого (в силу отсутствия у них Разума!). С позиций кибернетики, о которых мы говорили выше, это означает, что носитель Разума строит модель вмещающей среды, содержащую все доступные его «датчикам первичной информации» (органам чувств) данные о ней, а затем на основании ее анализа вырабатывает методы извлечения необходимых для него ресурсов доступными его «исполнительным механизмам» (органам движения и физиологическим системам) средствами. Иначе говоря, модель Мира, в котором живет носитель Разума, — это основа его стратегии выживания, которая практически отливается в искусственно (разумно!) им создаваемую систему выживания, т.е. совокупность приемов энергообеспечения и самосохранения во вмещающей среде.
Если теперь обратиться к данному выше определению культуры как адаптивной системы, осуществляемой внебиологическими средствами, которая присуща только человеку — носителю Разума, то понятно, что она сразу может быть условно разбита на два главных блока: модель Мира и систему выживания. Причем очевидно, что эта последняя вторична относительно модели Мира, так как опирается на собранную и проанализированную информацию о вмещающей среде, о своем собственном состоянии и на выработанную на соотнесении того и другого стратегию выживания. И совершенно очевидно, что если культура в целом — адаптивная система, то таковой она является потому, что модель Мира, которую впредь мы будем называть «картиной Мира», создается Разумом в адаптивных целях, преследуя главную для всего Живого цель — оставаться живым. И, естественно, в адаптивных же целях реализуется на основании «картины Мира» система выживания. Следовательно, если рассматривать эволюцию культуры как адаптационный процесс, порожденный изменением Мира, в котором обитают человеческие сообщества, то понятно, что за ней стоит в первую очередь эволюция «картины Мира» как совокупной и непрерывно анализируемой информации об этих изменениях, без которой невозможна адекватная эволюция системы выживания.
Таким образом, наличие «картины Мира» у сообщества носителей Разума представляется одним из важнейших признаков появления человеческой культуры. И коль скоро она является продуктом деятельности Разума, а не просто высокоразвитого инстинкта, то она по каким-то внешне проявляемым признакам должна отличаться от проявлений пусть и сложной, но не более чем сенсомоторной модели окружающей среды, на которой базируется стратегия выживания всего остального Живого, пусть и высокоорганизованного.
Из сказанного выше следует, что Главной гипотезой настоящей работы, выдвигаемой на защиту, является следующее утверждение: все проявления культуры имеют адаптивный характер и все культурные трансформации имеют адаптивную направленность, если понимать термин «адаптация» широко и не сводить его только к приспособляемости системы жизнеобеспечения. Культура является системой выживания социума как целостности, что требует наличия в ней механизмов гораздо более разнообразных и тонких, чем совокупность всех технологий жизнеобеспечения. Представляется, что это утверждение можно доказать, рассматривая все главные характеристики культуры, и в первую очередь ее «картину Мира» как проявления ее системной сущности.
Отсюда — цели и задачи настоящей работы:
1) Выявить, что именно является признаками собственно человеческой культуры, т.е. наличия у ее носителей некоей «картины Мира», за которой стоит проявление Разума.
2) Построить теоретическую модель культуры, которая могла бы позволить априори описать те потенциально заложенные в ней механизмы, которые позволяют владеющему данной культурой социуму выживать в изменяющейся вмещающей среде.
3) Показать, какие эпохальные трансформации претерпевает культура в процессе эволюции, и как они проявляются на уровне эволюции «картины Мира».
4) Показать, что эпохальные культурные трансформации могут приводить к появлению ряда субкультурных образований, на первый взгляд противоречащих восприятию культуры как адаптивной системы, но на самом деле лишь подтверждающих это ее главное свойство.
5) Показать, что за эволюцией «картины Мира» культуры стоит процесс эпохальной эволюции типа человеческого мировосприятия.
6) Показать, что за таким системным свойством культуры, как способность к самосохранению на протяжении целых исторических эпох, стоит механизм репликации, в главных своих чертах аналогичный механизму репликации в Мире Живого, и опирающийся на способности к репликации «картины Мира».
7) Показать, что за эпохальной устойчивостью базовых оснований «картины Мира» стоят неизменные общечеловеческие архетипы, а за исторической и субкультурной ее трансформацией стоит смена архетипических доминант, и это можно доказать экспериментально.
8) Специально рассмотреть отдельно художественную жизнь социума, ее роль в формировании «картины Мира», и описать ее эволюцию, показав, что и эта последняя — тоже адаптационный процесс, без которого невозможна нормальная жизнь социума.
9) Рассмотреть эпохальную эволюцию «картины Мира» культуры с позиции философской концепции В.В.Налимова, как наиболее адекватно (при некоторой ее модификации), по нашему мнению, отражающей суть исторической трансформации общечеловеческой культуры. Попытаться в качестве результата такого рассмотрения спрогнозировать потенциальные возможности дальнейшей эволюции западной культуры.
Научная новизна настоящей работы определяется широтой охвата самых различных сторон культуры и, в первую очередь - ее «картины Мира» с единых исследовательских позиций, задаваемых системным подходом к изучаемому объекту. Как отмечалось выше, существует огромное количество определений культуры, каждое из которых диктует исследователю, руководствующемуся каким-то из них, изучение той характеристики культуры, которая с позиции данного определения видится главной. Рассмотрение же «картины Мира» культуры с системных позиций позволяет показать, что эволюционная динамика последней имеет адаптационный характер, и именно этим задается направление эпохальных трансформаций всех главных характеристик культуры, как структурных, так и функциональных. И это касается даже тех проявлений культуры, которые с любых других исследовательских позиций выглядят совершенно неадаптивными.
Теоретическое и практическое значение работы определяется тем, что методология системного подхода, не раз использованная ранее в изучении сложных целостных объектов, в данном случае приложена к исследованию всех главных характеристик культуры, в том числе и таких, которые с этих позиций не рассматривались. Именно это позволило показать, что неадаптивных характеристик культура не имеет.
Кроме того, системный подход в данном случае был приложен к рассмотрению не только к культуры в целом, но и основных составляющих ее субкультур, и, как было показано в итоге, каждая из них оказывается подсистемой, способной к адаптационным изменениям, задаваемым - диктуемым — адаптационной направленностью трансформации «картины Мира». Из чего следует, что данной работой доказана главенствующая роль «картины Мира» в эволюции культуры, поскольку никакие изменения в объектном - бытийном - воплощении культуры невозможны, пока не произошли изменения в ментальной сфере социума-носителя данной «картины Мира». Целостное же функционирование культуры есть непрерывное и обоюдозначимое взаимодействие между ментальной и объектной сферами бытия культуры, и ни одна из сфер не является в нем приоритетной. Это позволяет руководствоваться полученными результатами в дальнейших культурологических исследованиях.
Еще одним теоретически значимым результатом работы можно считать рассмотрение всех аспектов эволюции «картины Мира» с позиций философско-культурологической концепции В.В.Налимова. Это позволило, с одной стороны, модифицировать саму концепцию В.В.Налимова, придав ей более глубокую внутреннюю логику, с другой - вписать выводы, полученные данным исследованием, в более широкий мировоззренческий контекст, с третьей - дать прогноз дальнейшего развития западной культуры.
Источниками исследования являются, прежде всего, фундаментальные работы по общей теории систем, основам кибернетики и ее приложению к моделированию нервной деятельности. Привлекаются многочисленные работы в основном монографического характера - т.е. содержащие широкие обобщения -по всем главным аспектам культуры и охватывающие разные культурные эпохи в истории человечества - от эпохи палеолита до современности. Используются также работы, посвященные исследованиям функциональной асимметрии больших полушарий мозга человека - той сферы нейропсихологии, которая непосредственно связана с эпохальной эволюцией человеческого мировосприятия и структурой его «картины Мира». Используются также авторские работы по культурологическим вопросам, а при написании Главы 8 -результаты его исследований по выявлению доминирующих архетипов в современном российском обществе.
Основные признаки человеческой культуры
Итак, если мы принимаем утверждение, изложенное в конце «Введения», что первые признаки проявления Разума как некоего нового феномена в мире Живого на Земле могут быть обнаружены только по «законсервированным» в палеонтологических отложениях признакам культуры, мы должны ответить на главный вопрос: что на самом деле можно считать остатками именно культуры, пусть даже самой примитивной? Там же, в конце «Введения», был предложен и ответ: то, что содержит уловимый со стороны отпечаток наличия Разума, способного нести в себе «картину Мира», отличную от сенсомоторной модели Мира, присущей даже очень высокоразвитому животному.
На самом деле такой ответ при всей своей очевидности носит слишком общий характер. Действительно, если считать вслед за авторами цитированной во «Введении» статьи (Жегалло, Смирнов, 2000), что в деле освоения системно-информационных ресурсов Разум проявляет себя главным образом как Рассудок, то первым и очевидным его проявлением должны быть признаки деятельности, направленной на освоение в целях выживания тех ресурсов среды, которые недоступны другим высшим животным. Стало быть, если мы обнаружим на какой-то стадии эволюции Живого признаки использования именно таких ресурсов, мы имеем право утверждать, что обнаружили признаки культуры, поскольку их освоение требует наличия в сознании «картины Мира», построенной на рассудочном анализе информации и содержащей основанной на его результатах достаточно сложной технологической цепочки.
Но чтобы обнаружить такие признаки, прежде всего нужно ответить на вопрос: какие именно ресурсы не могут быть освоены никакими видами животных? И, может быть, они не освоены потому, что остальному Живому они просто не нужны? Тогда почему они стали нужны носителю Разума (Рассудка)? Какие преимущества для выживания принесло ему их освоение?
На последние вопросы ответы искались давно, и, как представляется, были найдены в следующем утверждении (или ему подобных, но несколько по-другому сформулированных): одно из главных проявлений Разума — высокоразвитая способность к органопроекции (Флоренский, 1969), т.е. к созданию квазиорганов, с помощью которых носитель Разума может вторгаться как на любой уровень «трофической пирамиды», заставляя силой «потесниться» его обитателей, так и в те регионы планеты, в которые он не мог бы вселиться в силу ограниченности своих физиологических параметров (низкой морозоустойчивости, например). Иначе говоря, способность к органопроекции, порожденная Разумом (на уровне прогностического рассудочного поведения), компенсирует многие другие слабые стороны развития его носителя. Существует огромное количество животных самых различных видов, которые и сильнее его, и быстрее, и выносливее, и температуроустойчивее и т.д. Но нет таких, которые умели бы компенсировать отсутствующие у них способности с помощью внефизиологических средств, и, тем самым, могли бы вторгаться в экологические ниши, к условиям жизни в которых они органически не приспособлены.
Ответив таким образом на вопрос — какие преимущества для выживания дало носителю Разума использование неких ресурсов, не используемых другими представителями Живого, мы тем самым ответили и на вопрос — почему их не используют другие виды животных. Да просто потому, что они им не нужны! Они нужны только тому, кто способен использовать их в качестве материалов для квазиорганов и для изготовления с помощью этих квазиорганов каких-то приспособлений, позволяющих ему выживать в экологических условиях, превышающих физиологические способности к выживанию его организма.
Однако все изложенное в последних абзацах — не более чем логическая схема. На самом деле живая природа дает массу примеров (ставших уже хрестоматийными) того, как животные разных видов либо используют квазиорганы для добывания пищи, либо строят искусственные сооружения, помогающие им выжить в самых разнообразных средах. Это и птицы, вытаскивающие насекомых из укрытий с помощью длинных растительных шипов, и каланы (морские бобры), разбивающие камнями раковины для вытаскивания моллюсков, и шимпанзе, раскалывающие камнем орехи и с помощью ошкуренных веточек добывающие термитов из термитников, и сами термиты и прочие коллективные насекомые, строящие сложнейшие сооружения для своих популяций (которые в силу сложности организационной структуры воспринимаются исследователями почти как социумы), и бобры с их гидротехническими сооружениями, и все те животные и птицы, которые строят себе жилища (гнезда) разных видов, и т.п. Спрашивается, разве все это не является проявлением если не Разума в высоком смысле, то, по крайней мере, Рассудка?
Разумеется, этот вопрос поднимался в науке не раз в силу его актуальности для решения коренной проблемы антропогенеза. Примечательно, что этологические наблюдения, широко ведущиеся не одно десятилетие за самыми различными видами животных, в том числе и антропоидами (см., напр.: Шаллер, 1971; Goodall, 1976, Itani, 1977 и др.) и на которые возлагались большие надежды, также не внесли ясность в этот вопрос. Скорее, наоборот: их широкое обобщение только «смазало» картину, поскольку выяснилось, что многие поведенческие формы, которые привычно считались собственно человеческими, на самом деле имеют глубокие корни в поведении животных, в их внутрипопуляционных «нормативных системах», т.е. могут быть отнесены к сложным формам инстинктивного поведения, а не порожденного культурой (Файнберг, 1980).
Культура как система. Теоретические предпосылки
Как было сказано во «Введении», одной из задач настоящей работы является построение теоретической модели культуры как явления, порожденного существованием биологического вида Homo sapiens, что и будет сделано в данной главе. Это построение является разворачиванием базового для всего исследования утверждения, фактически сформулированного в том же «Введении», вкратце сводящегося к следующему. Социум — сообщество людей, осознающих свое единство и стремящихся его сохранить — является саморегулирующейся системой, обладающей способностью к адаптивному поведению во вмещающей среде. Это утверждение справедливо по отношению к любой популяции любого вида, и человеческое сообщество в этом смысле не является чем-то отличным от популяций всех других видов, входящих в биосферу Земли. Видоспецифическим признаком человека служит то, что свое адаптивное поведение социум осуществляет не столько за счет совокупности адаптивных физиологических способностей, присущих входящим в него индивидам, и их инстинктивного популяционного поведения, сколько за счет построения искусственной адаптивной подсистемы под названием культура.
Культура — это своеобразный «демпфер», который социум воздвигает между собой и вмещающей средой. Именно она «смягчает» удары, наносимые социуму этой средой, позволяя ему сохранять свою целостность, предохраняя входящих в него индивидов от выхода за пределы физиологических возможностей их организмов, сохраняя максимально допустимое количество потомков каждого поколения, добывая энергию для его повседневного существования, т.е. выполняя массу жизненно необходимых функций, которые все остальные виды живого реализуют только за счет своих природных способностей. Человек же, в отличие от последних, обладает еще и способностями мыслительными, позволяющими ему строить «идеальные» модели вмещающей среды и модели себя самого в этой среде, и, проигрывая (произвольно оперируя!) — опять-таки, в уме — взаимодействие этих моделей, строить в итоге искусственную систему защиты от тех воздействий среды, которые он считает опасными для себя и своей популяции.
Будучи подсистемой в системе социум, культура сама по себе — чрезвычайно сложная многоуровневая система, охватывающая все стороны жизни любого индивида, входящего в любой социум. И мы не собираемся в данном тексте описывать все ее элементы, блоки и связи. Это делалось в тысячах работ как собственно культурологического плана, так и в системных исследованиях самого различного профиля, касающихся разных аспектов культуры (см., например: Черныш, 1968; Кибернетика живого, 1985; Моисеев, 1982, 1988; Черносвитов, 1989, 1994). Наша задача значительно уже, и вытекает из осознания двух элементарных истин, относящихся к культуре как подсистеме в системе социум.
Во-первых, она обязательно должна содержать в себе механизмы (понимаемые сколь угодно широко), обеспечивающие физическое существование социума в реальной среде обитания. Это значит, что культура должна содержать в себе систему жизнеобеспечения, позволяющую социуму поддерживать положительный энергобаланс с вмещающей средой. Иными словами, система жизнеобеспечения должна быть такова, что расходы на получение энергоресурсов должны быть меньше получаемой из этих ресурсов энергии.
Во-вторых, достаточно очевидно, что реализация такой системы жизнеобеспечения практически возможна как минимум при осуществления следующего условия: идеальная модель окружающей среды, являющаяся той «базой» для каждой культуры, на основании которой последняя вырабатывает свою стратегию выживания, непременно должна нести социуму максимум информации об энергоресурсах, имеющихся во вмещающей среде, и о тех параметрах последней, которые являются критическими для самого физического существования данной человеческой популяции.
Напомним: как было оговорено во «Введении», идеальную модель, которой владеет социум, мы будем называть «картиной Мира» данной культуры. Тем самым мы избавимся от налета механистичности в наших рассуждениях и подчеркнем, что такая модель охватывает именно Мир, в котором этот социум живет, причем не только «внешний» по отношении к нему мир, но и его собственный, внутренний. И, что самое важное: модель должна описывать взаимодействие этих миров, без понимания всевозможных аспектов которого невозможно было бы вырабатывать хоть сколь-нибудь адекватную жизненным потребностям стратегию поведения.
Теперь напомним, что устойчивое состояние такой саморегулирующейся системы во вмещающей среде поддерживается тем, что на каждое воздействие на систему со стороны среды она отвечает каким-то противодействием, это воздействие компенсирующим. Но система должна знать (иметь информацию) о том, до какой степени адекватным оказалось ее противодействие воздействию среды. Для этого в саморегулирующейся системе существует обратная связь — некий механизм, позволяющий «сталкивать» внешнее воздействие с выработанным системой противодействием. А результат этого «столкновения» фиксируется совокупностью датчиков первичной информации (всей совокупностью органов чувств индивидов данного социума). Эта совокупность фиксирует сигналы рассогласования между внешним воздействием и ответным противодействием системы (общее осознание членами социума неустраненного в процессе жизнедеятельности дискомфорта по какому-либо важному параметру). Именно сигналы рассогласования по всей совокупности жизненно важных для системы параметров, на которые может воздействовать внешняя среда и которые защищаются ее ответной реакцией, и есть та информация (сведения о недостаточности принимаемых мер по ликвидации замеченного дискомфорта), на основании которой управляющие органы системы (органы власти, чей состав зависит от уровня социального развития социума) должны осуществлять свою функцию управления. Последняя суть реакция органов управления на сигналы рассогласования с целью сведения их до нулевых значений (принятия мер, достаточных для полного снятия дискомфорта).
Субкультуры и их взаимоотношения в культуре
Изложенная в предыдущей главе теоретическая модель культуры — при всем том, что мы уже отмечали эпохальный рост структурной сложности социумов и, соответственно, рост сложности несомых ими культур как адаптивных систем — будет далеко не полной, если мы не рассмотрим следующее положение, вытекающее из упомянутой нами во «Введении» теоремы У.Р.Эшби о необходимом разнообразии. Последняя гласит: «только разнообразие может уничтожить разнообразие». Как пояснялось, смысл этого достаточно абстрактного высказывания заключается в следующем. Если саморегулирующаяся система помещена в некую вмещающую среду, то успешность ее защиты от воздействий этой среды на собственные жизненно важные параметры зависит от того, до какой степени система способна правильно отследить количество факторов средового воздействия, понять законы изменения этих факторов, и выработать меры адекватной реакции на них. Так вот, теорема Эшби доказывает, что все это система способна осуществить только при одном условии: ее структурная и функциональная сложность должна не уступать сложности факторов средового воздействия на нее, т.е. совокупности их количественных и качественных характеристик.
Отсюда непосредственно вытекает следующее утверждение. Если вмещающая социум среда — природная и социальная — усложняется, то одним из важнейших механизмов эволюции социума в сторону усложнения, как условия, необходимого для выживания последнего, будет его дифференциация на функциональные блоки в сочетании с интеграцией их в единую синтактно действующую систему. А поскольку культура социума — это его адаптивная система, то этот процесс будет выражаться именно в виде усложнения культуры, ее структуры и механизмов функционирования. Ибо социальная дифференциация человеческих коллективов — это не распад на группы особей, отличающихся по физиологическим параметрам в зависимости от выполняемых ими общепопуляционных задач, как это могло бы быть в популяциях животных, а разделение по целой совокупности культурных признаков. И на уровне изучения культуры как целостной адаптивной системы эта дифференциация выражается в разделении общей культуры социума на субкультуру. Социальная дифференциация
Прежде всего следует специально подчеркнуть — говорить о появлении субкультур в культуре можно тогда, когда функциональные группы внутри социума «вдруг» осознают, что у них есть свои собственные корпоративные интересы, и их требуется защищать внутри собственного социума. Т.е. для функциональной группы остальной социум с системных позиций становится вмещающей средой, но уже культурной (социальной), «наложенной» на природную, в которой живет данный социум. Эта потребность в самосохранении и формирует свою отдельную субкультуру со своей системой жизнеобеспечения и соответствующей «картиной Мира» — коль скоро первая опирается на рациональную составляющую второй как на источник информации о среде обитания.
Важно помнить, что сам процесс формирования субкультуры со всеми ее атрибутами неизбежно вытекает именно из того, что мир Социального также подчиняется законам системогенеза, как и мир Живого — о чем, собственно, и говорилось в предыдущей главе. «Фундаментальная» аналогия между ними (но именно аналогия, а не абсолютный инвариант!) состоит в следующем. В мире Живого наращивание биомассы на некоей территории неизбежно приводит к формированию экосистем — саморегулирующихся сообществ с «пирамидальной» структурой распределения энергоресурсов по ее трофическим уровням, где каждый вышележащий уровень потребляет лишь часть энергии (биомассы), производимой нижележащим (Пианка, 1981, с.295 — 304). В мире Социального при достижении некоей критической плотности населения также начинает строиться пирамидальная структура из взаимодействующих и сложным образом соподчиненных функциональных групп, которые тоже перераспределяют внутри социума получаемые им из вмещающей среды энергоресурсы. Причем группы, входящие в вышележащие социальные уровни, потребляют некую часть энергии (в том числе и биомассы продуктов питания), получаемые (производимые) на нижележащих социальных уровнях. Но какую именно часть и на каких условиях — это очень сложный вопрос, каковой, собственно, и необходимо рассмотреть в данной главе. И чтобы понять причины и историю сложения субкультур, надо хотя бы коротко остановиться на истории формирования социальных функциональных групп.
Прежде всего отметим, что самое раннее разбиение сообщества на функциональные группы относится к очень ранней стадии антропосоциогенеза и корнями уходит еще в естественную структуру популяций стайных и стадных животных: это разбиение по половому и возрастному признакам. Оно вполне естественно, сравнительно просто объяснимо через физиологические различия членов этих групп, и фиксируется как во всех животных популяциях, так и в самых примитивных по социальной организации человеческих коллективах. Это обстоятельство попутно отмечается в массе исследований и по этологии животных, и по этнографии (см., например: Файнберг, 1980; Мид, 1988, История первобытного..., 1988, с.5 — 28). Хотя на самом деле вопрос о причинах возникновения функционального разбиения любой популяции или социума по половозрастным признакам и адаптивного смысла такого разбиения является сложной проблемой, которая подробно рассматривается рядом исследователей с различных позиций (Геодакян, 1992; Ершова, Черносвитов, 2002, с.68 — 82). Но в целом, обобщая выводы исследований этого вопроса, можно сказать, что за этим действительно функциональным разбиением как популяций животных, так и социумов, стоит изначально биологически-адаптивный смысл, который в процессе антропосоциогенеза плавно перерастает в смысл социально-адаптивный, т.е. такой, который выражается в формировании субкультур, несомых этими группами, со всеми соответствующими культурными атрибутами. И, что важно отметить, разбиение по этим группам настолько устойчиво и не устранимо — при всем разнообразии эволюционных путей различных социумов — что оно никогда не исчезает, но лишь меняет окраску и усложняется от эпохи к эпохе.
