Универсальное и идиоэтническое в культуре (На примере языковой картины мира в сравнении с научной) Даниленко Лариса Владимировна

Содержание к диссертации

Введение

1. ПОИСК УНИВЕРСАЛЬНОГО В ИСТОРИИ НАУКИ 9

2. УНИВЕРСАЛЬНОЕ И ИДИОТНИЧЕСКОЕ В ЯЗЫКОВЫХ КАРТИНАХ МИРА33

2.1. Языковая картина мира (В.Гумбольдт) 34

2.2. Зарождение понятия языковой картины мира 35

2.3. Неогумбольдтианство (Э.Сепир, Б.Уорф, Л.Вайсгербер) 44

2.4. Представленность проблемы языковой картины мира в лингвистической философии (М.Шлик, Л.Витгенштейн) 70

3. ФИКСАЦИЯ УНИВЕРСАЛЬНОГО И ИДИОЭТНИЧЕСКОГО В ИДЕОГРАФИЧЕСКИХ СЛОВАРЯХ 84

3.1 Место языковой и лингвистической картин мира среди других картин мира 84

3.2. Первые идеографические словари 95

3.3. Идеографические словари с точки зрения представленностив них эволюционной картины мира (П.Роже, Ш.Балли,Ф.Дорнзайф, Х.Касарес, Р.Халлиг, В.Вартбург) 98

3.4. Роль идеографических словарей терминологического типа в организации подлинно человеческого общения и проблема упорядочивания наших знаний о мире 111

4. Заключение 129

5. Список использованной литературы 132

• Языковая картина мира (В.Гумбольдт)
• Место языковой и лингвистической картин мира среди других картин мира
• Первые идеографические словари

Введение к работе

Термин «универсальный» (или «всеобщий») с давних пор употребляется в философии в одном ряду с терминами «особый» и/или "индивидуальный". Но в наше время приобрела популярность и другая категориальная дихотомия: универсальное - идиоэтническое. Она используется не столько в философии, сколько в науках культурологического цикла. Особенно широкое распространение эта дихотомия получила в языкознании (в работах Б.А.Серебренникова, И.П.Сусова, О.А.Радченко и мн. др.). Обычно ее употребляют по отношению к языковой картине мира, имея в виду, что в языке отражаются, с одной стороны, всеобщие (универсальные) свойства объективного мира, которые не зависят от точки зрения на них со стороны носителей данного языка, а с другой стороны, в языковой картине мира представлен субъективно-национальный (или идиоэт-нический) компонент, который, напротив, указывает на национальное своеобразие мировоззрения, заложенного в том или ином языке, проистекающее из ментальных и культурных особенностей народа (этноса), создавшего данный язык.

Объект и предмет исследования. В качестве объекта исследования в предлагаемой работе выступают научная и языковая картины мира. Предмет работы - дихотомия «универсальное - идиоэтническое» в языковой картине мира в сравнении с научной. Она рассматривается как категориальная диада, вытекающая из природы любой области духовной культуры: в религии, науке, искусстве, нравственности, политике или языке имеются, с одной стороны, черты, которые являются универсальными для любого народа, а с другой, идиоэт-нические. Любая религия, например, будь то христианство, буддизм или ислам, содержит универсальный компонент, связанный с особенностями религиозного мировоззрения вообще. Это мировоззрение всегда предполагает господство над миром высших, сверхъестественых, божественных сил, способных творить чудеса. Но этот универсальный компонент, вместе с тем, представлен в конкретных религиях в своеобразной, идиоэтнической форме.

Проблема «универсальное - идиоэтническое» исследуется в работе главным образом на примере одного из компонентов культуры - языка. Но при этом она рассматривается вовсе не как сугубо лингвистическая проблема, а как культурологическая, поскольку язык рассматривается здесь в качестве примера для реализации в нем универсального и идиоэтнического в культуре вообще. Предполагается, что на его месте может оказаться и любой другой продукт духовной культуры - религия, искусство и т.п. Выявление универсального и идиоэтнического компонентов в языковой картине мире при этом осуществляется в сравнении этой картины мира в сравнении с научной.

Актуальность проблемы. Нашу эпоху часто называют либо эпохой глобализации, либо, вслед за Ж.-Ф.Лиотаром, эпохой постмодерна. Философия постмодерна стала в значительной мере философским обоснованием глобализации. Если под современной глобализацией обычно понимают активное распространение культурного влияния на весь мир (всю планету), исходящего со стороны Западных стран во главе с США, то философы-постмодернисты (Ж.-Ф.Лиотар, Ж.Деррида, Ж.Бодрийяр, Ж.Делез и др.) стали объяснять глобализа-ционные процессы, происходящие в современной культуре, главным образом как результат разрыва с универсалистскими идеалами Нового времени (модерна), которые приблизительно до середины XX века воплощались в культуре того или иного народа по преимуществу в национальной (идиоэтнической) форме. Глобализация в таком случае выглядит как аннулирование («деконструкция») идеалов эпохи Просвещения и их заменой на новые, однако в очищенном от идиоэтнической формы виде, поскольку национальных (государственных) границ она не признает. В этих условиях чрезвычайно актуальным оказывается вопрос о гармоничном соотношении в любой культуре универсального и идиоэтнического компонентов. Глобализация не может отдать последний на откуп первому.

Цель, задачи и методы исследования. Цель исследования - поиск путей к духовному единению людей, принадлежащих к разным народам и культурам,

к установлению между ними подлинно человеческого общения на основе универсальных представлений о научной картине мира, как она отражается в идеографических словарях терминологического типа. Указанная цель определила и её основные задачи, состоящие, во-первых, в выявлении путей, по которым шла европейская наука, к универсалистскому взгляду на мир, во-вторых, в историографическом анализе универсального и идиоэтнического в языковой картине мира в сравнении с научной и, в-третьих, в рассмотрении перспективы построения идеографического словаря научного типа. При выполнении этих задач в работе использовались различные методы исследования - синхронический (описательный) и диахронический (исторический), метод историографического моделирования и метод компонентного анализа языковых значений и др., однако основным методом исследования был характерологический. Этот метод предполагает выявление наиболее характерных особенностей того или иного объекта исследования в сравнении с другим. В настоящей работе такие особенности выявлялись у языковой картины мира в сравнении с научной картиной мира вообще и с общенаучной (философской) в частности. В качестве же общеметодологической основы исследования в ней принят эволюционизм.

Материал исследования. В качестве основного материала исследования по моделированию общенаучной картины мира в работе использовались труды Аристотеля, Фомы Аквинского, Роджера Бэкона, Фрэнсиса Бэкона, Жульена де Ламетри, Огюста Конта, Н.Я.Грота, В.Вундта, Пьера Тейяра де Шардена, Б.М.Кедрова, А.И.Опарина. В качестве основного материала исследования по моделированию языковой картины мира и ее фиксации в идеографических словарях в свою очередь использовались работы В.Гумбольдта,Э.Сепира, Б.Уорфа, Л.Вайсгербера, Л.Витгенштейна, М.Шлика, Ш.Балли, Р.Халлига, В.Вартбурга, Х.Касареса, М.Молинер, Ф.Дорнзайфа.

Научная новизна диссертации. В многочисленных публикациях, посвященных понятию языковой картины мира, как оно представлено в работах В.Гумбольдта, Э.Сепира, Б.Уорфа, Л.Вайсгербера и других неогумбольдтиан-

цев, главное внимание уделялось методологическим огрехам неогумбольдтиан-ства (см. работы О.С.Ахмановой, В.А.Звегинцева, П.В.Чеснокова, В.З.Панфилова, Ю.Н.Караулова и др.). Настало время для нового шага в осмыслении самой сущности этого понятия. Это невозможно сделать, на наш взгляд, в отрыве языковой картины мира от других типов картин мира и в первую очередь - от картин научного типа. Понятие языковой картины мира должно выйти за пределы философии языка на простор культурологических исследований. Культурологическая перспектива в его исследовании позволяет увидеть языковую картину мира на фоне других на уровне представленности в ней ее основных компонентов - универсального и идиоэтнического. Научная новизна настоящей работы состоит в попытке наметить именно такую перспективу на примере изучения языковых картин мира в сравнении с научными. Кроме того, в работе предложена авторская модель общенаучной картины мира, исходя из которой, с одной стороны, в ней переосмысливается история научных классификаций, а с другой, предлагается пятичленная идеографическая схема, которая может служить основанием для новых словарей научно-идеографического типа.

На защиту выносятся следующие положения диссертации:

1. сквозь призму научных классификаций европейская наука шла по пути поиска универсалистского взгляда на структуру мира;

2. как в научной, так и в языковой картинах мира представлен универсальный компонент, однако в первой он стремится к полному аннулированию своей противоположности - идиоэтнизма, а во второй он в принципе не может существовать без этнической составляющей;

3. неогумбольдтианцы делали упор на идиоэтнической стороне языковой картины мира, оставляя на втором плане её универсальную сторону;

4. в имеющихся идеографических словарях преобладает ориентация на фиксацию в них языковых картин мира, отображающих обыденное сознание его национальных носителей;

5. идиоэтнические черты языковых картин мира не могут восприниматься как непреодолимое препятствие для сближения обыденного сознания (языковых картин мира) с научным (с научными картинами мира);

6. установлению подлинно человеческого общения в межэтнической коммуникации могут способствовать идеографические словари научно-терминологического типа;

7. идеографические словари терминологического типа помогут установить гармонию универсального и идиоэтнического в мировой культуре.

Теоретическая и практическая значимость диссертации. В теоретическом плане результаты данного диссертационного исследования могут служить в качестве одного из путей к общекультурологическому взгляду на соотношение универсального и идиоэтнического - к взгляду, который предполагает, что в любом типе картины мира - религиозном, научном, художественном, нравственном, политическом и языковом - в разных пропорциях и в разном качестве присутствуют два компонента - универсальный и идиоэтнический. Этот взгляд позволяет, с одной стороны, видеть основу для подлинного сближения людей, принадлежащих к разным этносам и культурам, а с другой стороны, он предполагает бесперспективность глобалистского постмодерна в его стремлении к унификации национальных различий в мировоззрении людей, принадлежащих к разным народам. В практическом плане результаты исследования могут быть использованы при чтении курсов по теории и истории культуры, по истории науки вообще и истории культурологии в частности, при написании дипломных и курсовых работ, при составлении учебных пособий и методических рекомендаций по культурологии и т.д.

Апробация работы. С основными положениями диссертации ее автор имел возможность ознакомить участников научных конференций, проводимых в Санкт-Петербургском и Иркутском государственных университетах, а также в Иркутском государственном техническом университете. Результаты исследования отражены в нескольких публикациях автора.

Структура работы. Основная часть работы состоит из трех глав. В первой из них предпринята попытка проследить, как европейская философия шла к универсалистскому взгляду на мир как к объекту научного познания. По мнению автора, это легче всего сделать сквозь призму научных классификаций, которые предлагали те или иные ученые, поскольку наука в целом покрывает собою весь мир и ее представители стремятся быть свободными от каких-либо субъективно-национальных ограничений. На конкретном историко-научном материале здесь показывается ведущая черта научной картины мира - ее тенденция к абсолютной универсальности и, следовательно, к полному освобождению от идиоэтнизма. Во второй главе речь идет о выявлении универсального и идиоэтнического в языковой картине мира в сравнении с научной. Основная задача этой главы состояла в том, чтобы показать, что неогумбольдтианцы, а именно они ввели в науку само понятие языковой картины мира, делали акцент на обособленности языковой картины мира от научной, тем самым оставляя в тени их общую основу - универсальное. В третьей главе, наконец, анализируются имеющие идеографические словари, которые расцениваются автором работы, с одной стороны, как средство вербальной фиксации языковых картин мира, а с другой, как средство терминологического моделирования научной картины мира. В работе подчеркивается огромная роль идеографических словарей научного (терминологического) типа в установлении подлинно человеческого мышления, преодолевающего рамки, препятствующие духовному единению людей, принадлежащих к разным народам и культурам.

1. ПОИСК УНИВЕРСАЛЬНОГО В ИСТОРИИ НАУКИ

До появления глобалистской идеологии (в лице ее наиболее известных представителей - К.Поппера, Ж.Аттали, И.Валлерстайна, Ф.Фукуямы, З.Бжезинского) и постмодернистской философии, которая сформировалась главным образом во Франции (Ж.-Ф.Лиотар, Ж.Деррида, Ж.Бодрийяр и др.) даже и в голову никому не приходило усомниться в универсальности научного знания. В интерпретации категорий истины, красоты, добра, справедливости и т.п. хотя и допускался момент относительности, проистекающий из их зависимости от их субъективно-национального истолкования в конкретных общественно-исторических условиях, в конечном счете побеждала уверенность в их универсальности. На ее поиск и направляли свои усилия лучшие научные умы. Они были убеждены, что идиоэтнические коннотации, наслаивающиеся на истинное и ложное, прекрасное и безобразное, доброе и злое и т.п. не могут служить основанием, выражаясь языком Ж.-Ф.Лиотара, для «деконструкции» их универсальной сущности, для стирания границ между ними или, что еще хуже, для замены положительных идеалов на отрицательные. Вот как писал о постмодернистской философии А.С.Панарин: «Именно она утверждает прямо и откровенно, что у современной культуры в целом нет никаких процедур, позволяющих достоверно отличить правду от вымысла, знание от мифа, добродетель от порока, прекрасное от безобразного. Даже более того: второй ряд предпочтительнее первого, ибо правда, знание, добродетель и красота статичны, тогда как вымысел, миф, порок и безобразие динамичны, ибо чувствуют свою несамодостаточность» ( Панарин 2002:343).

Постмодернистский «метод деконструкции» приобрел во второй половине XX века форму разрушения научных (шире - культурных) универсалий, на поиск которых была направлена вся предшествующая наука. В конечном же счете она была направлена на построение универсальной научной картины мира, свободной от каких-либо идеоэтнических ракурсов. Уже античные ученые

сознавали необходимость в общей (философской) картине мира, исходя из которой можно продвигаться к ее частнонаучной конкретизации. Вот что по этому поводу писал А.С.Панарин: «Перед нами, собственно, кредо научного фундаментализма, требующего и сегодня идти в глубь явлений и именно там находить их скрытую общность - онтологические универсалии» (там же:351).

Западная наука шла по пути все большей и большей дифференциации научных знаний. В результате, как красноречиво писал М.Г.Чепиков, приобрела в XX веке «угрожающие формы», поскольку «в новых отраслях, число которых растет чрезвычайно быстро, вырабатываются своя терминология, свои методы и приемы обработки исследовательского материала». «И не удивительно, - писал он далее, - что порой специалисты даже одной отрасли науки, но работающие на смежных ее участках, перестают понимать друг друга» (Чепиков 1981:7-8).

Ответом на подобную ситуацию в науке может служить построение единой научной картины мира, которая не может быть западной или восточной, американской или китайской и т.д., но может быть только универсальной. В качестве же стартовой площадки для такой картины мира может служить общее представление о мире, отправляясь от которого мы может углубляться во все более и более конкретное представление о нем. Речь идет, таким образом, о движении научного знания от абстрактного к конкретному, от общей (философской, интегрированной) картины мира к частнонаучной (дифференцированной).

Имея в виду приоритетное положение общенаучной (философской) картины мира по отношению к его частнонаучным картинам, А.С.Панарин писал: «В целом назрел решительный поворот в технологическом подходе к миру; теперь знание общей картины непременно должно предшествовать специализированным инструментальным подходам, дабы предотвратить их неосмотрительную разрушительность... Путь к фундаментальным открытиям ныне лежит не через дальнейшую специализацию наук..., а через их интеграцию, высту-

пающую в роли процедуры открытия ускользающих универсалий и целостно-стей... Знание идет, таким образом, сверху вниз, а не снизу вверх» (Панарин 2002:351-352). Вот почему в настоящей работе главное внимание уделено общенаучной (философской) картине мира, тогда как частнонаучные его картины остаются в ней на втором плане.

«Ускользающие универсалии» бытия были предметом науки с самого начала ее появления. В этом, собственно, и состоит ее главная отличительная черта в сравнении с религией, искусством, нравственностью, политикой и языком. В отличие от последних в науке преобладает универсализм. Идиоэтнические проявления универсальных культурных ценностей, очевидно, в максимальной степени представлены в языке и политике, а промежуточное положение между наукой, с одной стороны, и языком и политикой, с другой, занимают религия, искусство и нравственность. При этом существенный прогресс в развитии человечества напрямую связан с его способностью подвести под политику подлинно универсальную основу - научную картину мира. В современной геополитике, в частности, господствует не истина, а национальные интересы стран так называемого «золотого миллиарда», жаждущих превратить другие страны в неоколониальную периферию.

Идеологи однополярного мира понимают под глобализацией распространение на всю Землю своей, западной (и в первую очередь - американской) культуры. Но это означает, что вместе с нею они навязывают незападному миру и идиоэтнический компонент своей культуры, что неизбежно влечет за собой «деконструкцию» национальных особенностей незападных культур. Между тем возможно и другое - универсалистское - понимание глобализации, исходящее из дальнейшей интеграции человечества, но не на основе подавления одной культурой других культур, а на основе, с одной стороны, научной картины мира, в которой универсальное господствует над идиоэтническим, как в никакой иной картине мира, а с другой сторны, также и на основе тех универсалий, которые присутствуют и в других картинах мира (в том числе и в языке) и кото-

рые являются общечеловеческими, Универсальное - вот подлинная основа для единения людей, принадлежащих к разным культурам и разным этносам.

Явное господство универсального над идиоэтническим ставит научную картину мира на особое положение по отношению к другим. В сравнительном анализе всех шести типов картин мира она выступает как точка отсчета для проверки универсального в религиозных, художественных, нравственных, политических и языковых картинах мира. Иначе и не может быть, поскольку без обнаружения универсальной сущности тех или иных категорий, являющихся абстрактными извлечениями из мира объективной действительности, невозможно обнаружить степень присутствия в них субъективно-национальных наслоений. Вот почему прежде, чем решать вопросы, связанные с соотношением универсального и идиоэтнического в культуре вообще и в той или иной ее сфере в частности (например, в языке) необходимо обратиться к истории науки, чтобы увидеть в ней, каким путем она шла к поиску универсального. Этому и посвящена настоящая глава.

Научное знание стремится быть свободным от какого-либо субъективизма вообще. В одном из современных словарей читаем: «Наука есть сфера познавательной деятельности людей, базирующая на допущении существования реального, не зависящего от субъекта познания мира, все процессы и явления которого подчинены закономерностям, доступным познанию с помощью чувств и мышления» (Современная философия 1995:47).

Отличительная черта научного сознания в том и состоит, что оно стремится к максимальной объективности. Это означает, что научное сознание направлено на постижение истин, которые не зависят от чьей-либо точки зрения на них. В суждениях учёного в идеале должна полностью отсутствовать как его индивидуальная субъективность, так и его культурная или национальная принадлежность.

Результатом познавательной деятельности ученых является научная картина мира. Это представление может быть общим, абстрагированным от част-

нонаучных наблюдений (со стороны физиков, биологов и других представителей частных наук) и конкретным. В первом случае мы имеем дело с общенаучной (философской) картиной мира, а во втором - с научной картиной мира в целом. Первая входит во вторую как общее в отдельное, как абстрактное в конкретное, как часть в целое. Научная картина мира, таким образом, имеет два уровня - общенаучный (философский) и частнонаучный. И.Я.Лойфман писал: «...научная картина мира является системой научного знания об объекте, раскрывающей его строение, отношения, устойчивость и изменчивость. Объектом познания в данном случае является мир в целом... А это значит, что научная картина мира является системой научного знания, которая занимает промежуточное положение на границе философии и частных наук и имеет два уровня — общенаучный (философский) и частнонаучный». (Научная картина мира 1985:4).

Независимо от того, о каком типе научной картины мира идет речь - общенаучном или частнонаучном, подлинные ученые стремятся к универсалистскому взгляду на мир, т.е. направляют свои усилия на его объективное исследование. Мы можем это увидеть на примере европейской науки, которая, начиная с античности и кончая современностью, искала пути к такому, универсалистскому, взгляду на мир. Увидеть универсальное в мире для ее представителей значило прежде всего быть объективным, что указывает, в частности, на игнорирование ими своей национальной принадлежности.

Национальной точке зрения на мир настоящие ученые не придают самодовлеющего значения. Они исходят из интернациональной природы научного знания. Их убеждение состоит в том, что научная истина на всех одна. Вот почему они стремятся к извлечению из научных исследований субъективизма, в какой бы форме - субъективно-личностной или субъективно-национальной - он в них ни присутствовал. Этот взгляд был характерен для европейской науки с античных времен. Мы можем это увидеть, в частности, в стремлении ее вы-

дающихся представителей к построению общенаучных картин мира сквозь призму научных классификаций.

Историю общенаучных представлений о мире легче всего проследить по научным классификациям, которые предлагал тот или иной ученый в свое время. В самом деле, в предметную область науки входит весь мир. Следовательно, мы можем судить о взгляде на мир, имеющемся в сознании определенного ученого, сквозь призму предлагаемой им классификации наук. Упомянем в связи с этим в данной работе лишь о некоторых научных классификациях в истории европейской науки.

Здесь не место подробно останавливаться на описании научных воззрений множества ученых. Для целей нашей работы достаточно обратиться к научно-классификационным представлениям только некоторых из них. Начнём с Аристотеля (384 - 322 до н.э.).

Аристотель представил в своих трудах трехчленную классификацию наук. Он делил науки на теоретические, практические и творческие («поэтические»). В основе первых лежит умозрение. Сюда относится философия («первая философия»), физика, биология и психология. В основе практических наук лежит деятельность. Сюда относятся этика и политология. В основе «поэтических» наук, наконец, лежит творчество. Сюда Аристотель относил поэтику и риторику.

Аристотелевская классификация наук антропоцентрична, поскольку в ее основе лежат разные виды человеческой деятельности. Отсюда не следует, что науки, представленные в работах Аристотеля, не могут быть осмыслены в рамках иных классификационных представлений - тех представлений, которые лежат в основе авторской научно-классификационной модели мира. С точки зрения этой модели, в нашей работе интерпретируются научно-классификационные представления не только Аристотеля, но и других учёных.

Если мы будем исходить из деления мира на четыре глобальных компонента - неорганическую природу (физиосферу), биосферу, психику и культуру,

мы можем выделить четыре частные науки - физику, биологию, психологию и культурологию. Они изучают физиосферу, биосферу, психику и культуру соответственно. Философия - общая наука, поскольку ее предмет, в отличие от частных наук, не ограничен какой-либо частью мира, но охватывает мир в целом. Иначе говоря, она изучает все четыре типа частнонаучных объектов — физические, биологические, психологические и культурологические, но изучает их со стороны их общих или наиболее общих особенностей. Это позволяет ей создавать общенаучную картину мира. Каждая из пяти базовых наук имеет внутреннюю дисциплинарную структуру - в зависимости от дифференциации их предметных областей. Так, в рамках психологии могут быть выделены такие дисциплины, как психология животных (зоопсихология) и психология человека, а в рамках культурологии - религиеведение, науковедение, искусствознание, этика, политология, лингвистика, растениеводство и тому подобные науки.

Аристотель относится к числу энциклопедистов с чрезвычайно широким научно-отраслевым охватом. Он занимался не только философией (включая онтологию и гносеологию), но также физикой, биологией, психологией и многими культурологическими науками (искусствоведением, этикой, политологией и др.). Учитывая огромное влияние этого ученого на развитие мировой науки, мы можем утверждать, что его труды в значительной мере воздействовали на формирование в сознании людей научной картины мира.

Центральное место в аристотелевской онтологии занимает учение о десяти бытийных категориях - сущности, количестве, качестве, отношении, месте, времени, положении, обладании, действовании и страдании. Характерная черта этого учения заключается в том, что перечисленные категории интерпретировались Аристотелем в связи со средствами их выражения в языке. Философ как бы подсказывал идеографам, каким образом философские категории могут быть вписаны в лингвистическую картину мира. Средства языка, служащие для обозначения онтологических категорий, не ограничиваются у него именами существительными (типа «сущность», «качество» и т.п.), в их состав включа-

ются и другие языковые показатели - вопросительные местоимения, глаголы и т.д. «...каждое, - писал философ, - означает или сущность, или «сколько», или «какое», или «по отношению к чему-то», или «где», или «когда», или «находиться в каком-то положении», или «обладать», или «действовать» или «претерпевать» (Аристотель 1976;2:55).

Центральное место в аристотелевской гносеологии занимает формальная логика. Как и в онтологии, мы находим в ней характерное для ее автора стремление рассматривать логические категории в связи с их выражением в языке. Рассмотрение Аристотелем логических категорий в связи с лингвистическими, с одной стороны, способствовало разработке в дальнейшем синтаксического учения о главных членах предложения - подлежащем и сказуемом, а с другой стороны, вплоть до XVII-XVIII вв. препятствовало отграничению логики от грамматики. Обе тенденции - разграничительная и объединительная - в отношении логических и грамматических категорий представлены у Аристотеля. С одной стороны, он не отождествлял предложения с суждениями, а с другой, их отграничение не получило у него четкой формы. Так, он указывал, что не любое предложение выражает суждение. Это относится, в частности, к предложениям, передающим мольбу. В отличие от суждений, они не могут быть ни истинными, ни ложными (Аристотель 1981;2: 95). С другой стороны, он определял предложение («речь») как высказывание, в котором не может быть не заключено суждение (там же: 96).

Диапазон интересов Аристотеля в области физики был весьма широк. Ученый исследовал землетрясение и ветер, гром и молнию, ложное солнце и радугу. И т.д. Однако в центре его физики находится учение о пяти природных элементах - земле, воде, огне, воздухе и эфире. Это учение проходит лейтмотивом через все собственно физические работы Аристотеля - «Физику», «О небе», «О возникновении и уничтожении», «Метеорологику». С точки зрения Аристотеля, все в природе состоит из указанных элементов («простых тел»).

Качественное многообразие природных тел объясняется их сложной природой: они содержат эти элементы в самых разнообразных пропорциях.

Аристотель - основоположник биологии. В области описательной биологии он проделал огромную работу. В особенности это относится к зоологической классификации. Им описано более пятисот видов животных. При этом он высказывал весьма ценные мысли об отсутствии резкой границы между животными и растениями (Чанышев 1981).

Аристотеля считают основателем не только биологии, но и психологии. Под душой он понимал «первую энтелехию (осуществление) естественного тела» (Аристотель 1981;3:395). Тем самым он хотел подчеркнуть зависимость души от тела. Последнее он рассматривал как субстрат (материю) души (формы). Подобно тому, как глаз - материя зрения, так и тело - материя души. «Итак, - делал материалистический вывод Аристотель, - душа неотделима от тела» (Аристотель 1981; 1:396).

Огромный вклад внес Аристотель в разработку наук о культуре. Особенно интенсивно он работал в области искусствоведения, этики и политологии.

Искусство, как и наука, по Аристотелю, не ставит перед собой утилитарных целей. В этом состоит отличие искусства и науки от ремесла, которое преследует цели корыстной выгоды. Наука, вместе с тем, отличается от искусства тем, что она содержит систему логических доказательств, направленных на выявление общего в исследуемых предметах, их причин и связей с другими предметами.

Ядро аристотелевской этики составляет теория добродетели. Ее автор относил добродетель к приобретенным свойствам души, «...добродетель человеческая, - писал Аристотель, - состоит в приобретенном свойстве души, в силу которого человек становится хорошим и в силу которого он хорошо выполняет свое назначение» (Аристотель 1981 ;1: 460). В другом месте своей «Этики» ученый уточняет: «Итак, добродетель - преднамеренное (сознательное) приобретенное качество души, состоящее в субъективной середине и определенное ра-

зумом, и притом определенное так, как бы ее определил благоразумный человек, середина двух зол - избытка и недостатка» (АМФ; 1:462-463). Щедрость в таком случае - добродетель, поскольку она находится посредине между жадностью и мотовством. Храбрость - тоже добродетель, ее носитель выбирает середину между трусостью и безрассудной отвагой. И т.д.

Предметом аристотелевской политологии является государство. Вот как оно понималось ее автором: «Общение вполне завершенное, состоящее из нескольких селений, образует государство» (там же: 465). В правовых законах Аристотель видел средство, позволяющее регулировать общение в государстве - в том числе между свободными и рабами. «.. .природа не создает одних людей рабами, других свободными», - писал Аристотель (там же: 471). Вместе с тем, он соглашался с теми, кто считал «такое разделение на рабов и свободных вполне естественным» (там же: 471). Правовые отношения между рабами и господами он предлагал строить на «известной общности интересов и взаимном дружелюбии» этих классов граждан. Задача государственной власти - поддерживать гражданское согласие.

Античность (прежде всего в лице Аристотеля) передала Средним векам достаточно разработанную дисциплинарную структуру науки, хотя она и находилась еще в стадии своего формирования. В общем виде она пятичленна: философия, физика, биология, психология и культурология. Эта структура выступала в древности в качестве мощного фактора в формировании у людей научной картины мира, которая на протяжении Средних веков и эпохи Возрождения теснилась ее религиозным аналогом. Важно, однако, отметить, что религию и науку не следует абсолютно противопоставлять друг другу. Это тем более необходимо, что в Средние века произошел синтез христианской теологии с греческой философией. Результатом этого синтеза стала христианская философия. Ее самыми крупными представителями считают Аврелия Августина (354-430) и Фому Аквинского (ок. 1226-1274).

Блаженный Августин, как, впрочем, и другие отцы церкви, всю свою жизнь во Христе был охвачен одной, но пламенной страстью - вопросы, поставленные в науке, согласовать с Библией. Чтобы показать, как он это делал, возьмем пример с категорией времени. Авторитет Священного Писания был для Августина превыше всего. Всякий здравомыслящий человек не сомневается в вечности времени. Но в Библии говорится «вначале сотворил Бог небо и землю». Следовательно, рассуждал Августин, «вначале, не было ничего - в том числе и времени». «До творения Твоего, - обращается он ко Всевышнему, - ничего не было, кроме Тебя... Нет никакого сомнения, что мир сотворен не во времени, но вместе со временем» (там же: 585; 589). Теология здесь явно господствует над наукой.

Если Августин Блаженный решал проблемы науки с богословских позиций, то Фома Аквинский стал решать проблемы богословия с научных позиций. Он стремился ввести теологию в состав научных дисциплин. Свою главную задачу христианский философ видел в том, чтобы научно обосновать существование Бога. В его «Сумме теологии» приводится пять путей к доказательству бытия Бога. Первый из них - самый важный. «Все, что движется, должно иметь источником своего движения нечто иное, - рассуждал Фома. - Но невозможно, чтобы так продолжалось до бесконечности, ибо в таком случае не было бы пер-водвигателя... Следовательно, необходимо дойти до некоторого перводвигателя, который сам не движим ничем иным; а под ним все разумеют Бога» (там же: 829). Как видим, Фома весьма искусно использует здесь идею Аристотеля о божественном перводвигателе. Порочность этой идеи заключается в признании исключительно внешних источников движения и в абсолютном отрицании его внутренних источников. На подобной односторонности держатся у Фомы и другие его пути к доказательству бытия Божьего.

Оппозиционную позицию по отношению к Фоме Аквинату занимал Роджер Бэкон (ок. 1214-1292), который опирался в своих трудах не только на учение Аристотеля, но и на концепцию «князя ученых» Ибн-Сины.

Абу-Али Ибн-Сина (980-1037) усовершенствовал и углубил научную классификацию Аристотеля. Вместо трехчленной классификации греческого философа арабский мыслитель предложил двучленную. Он делил все науки на теоретические (умозрительные) и практические (прикладные). Последние непосредственно связаны с человеческими действиями, первые - нет. В состав практических наук Ибн-Сина включал этику как учение о правильном поведении индивида, экономику как науку о хорошем ведении домашнего хозяйства и политологию как учение о мудром управлении государством. Между теоретическими науками он устанавливал иерархию: философия - высшая наука, математика - средняя, физика - низшая. Эта иерархия основывается на соответственных ступенях абстракции от объектов этих наук. Так, наименьшую ступень абстракции от объектов реального мира использует физика. В нее входит целый комплекс дисциплин - теория элементов (стихий), метеорология, минералогия, ботаника, зоология, психология, медицина и т.д. Подобно физике, математика представляет собою новый комплекс дисциплин - арифметику, геометрию, астрономию, оптику и музыковедение. Классификацию Ибн-Сины, бесспорно, можно критиковать за ее неполноту (так, в ней отсутствует наука о языке, хотя еще Аль-Фараби (870-950) именно с данной науки начинал свою научную классификацию), но бесспорно также и то, что ее автор внес огромный вклад в упорядочивание научных представлений о мире.

Свою четырехчленную классификацию наук Р.Бэкон начинает с науки о языке, сближая ее с логикой и риторикой. Грамматику, логику и риторику, с его точки зрения, объединяет то, что все они направлены на изучение слов, хотя и с разных сторон. Второй класс наук - арифметику, геометрию, механику и музыковедение - объединяет математика, которую он почитал за царицу наук. Р.Бэкон называл ее «вратами и ключом» ко всем наукам (там же: 865). Третий класс наук, включая астрономию, алхимию, медицину и т.п., составляет физика. Четвертый класс наук, наконец, связан с философией. В него входят этика, метафизика и богословие. Как видим, классификация Ибн-Сины в целом отлича-

ется от классификации Р.Бэкона большей строгостью. Тем не менее, английский ученый впервые в средневековой Европе попытался по-своему подойти к проблеме классификации наук, во многом отойдя от Аристотеля и Ибн-Сины. Новые попытки такого рода станут предприниматься в значительной мере под его влиянием.

Научная картина мира в эпоху Возрождения начинает активно освобождаться от религии. В это время появляется целая плеяда блестяще образованных людей - Лоренцо Валла, Пико делла Мирандола, Леонардо да Винчи, Николай Коперник, Парацельс, Джордано Бруно и много других. Они имели, как правило, энциклопедические познания. Так, Леонардо был не только гениальным художником, но и, по выражению В.В.Соколова, «пионером современного естествознания» (Соколов1984:134).Он сделал изобретения в области военного дела (включая идею танка), ткацкого производства, воздухоплавания, гидротехники и т.д. В эпоху Возрождения, вместе с тем, не было серьезных попыток в области классификации наук.

Попытку «великого восстановления наук» в начале XVII в. предпринял знаменитый английский философ Френсис Бэкон (1561-1626). «Общей матерью всех наук» он назвал тот раздел метафизики, который Аристотель называл «первой философией». Эта наука предшествует другим, частным, наукам, поскольку имеет дело с категориями, не закрепленными за теми или иными отдельными предметами. У Ф.Бэкона, таким образом, стал вырисовываться подлинный объект философии, философии как таковой. Он охватывает общие или наиболее общие признаки всех явлений. Правда, у английского ученого этот предмет еще не обозначен с достаточной отчетливостью. С одной стороны, он интерпретирует философию как общую науку («общую мать всех наук» (а с другой, включает ее в состав частных наук, основывающихся на разуме.

Бэконовская классификация наук базируется на трех способностях души - памяти, воображении и разуме. Поскольку с воображением Ф.Бэкон связывал поэзию, собственно научная классификация у него основана на использовании

ученым памяти и разума (рассудка). Память позволяет ему изучать историю, а рассудок - Бога, природу и человека. Отсюда следуют соответственные науки: история, теология, философия природы и антропология. Вместе с «первой философией» они составляют основу бэконовской классификации наук. Каждая из указанных базовых наук имеет внутреннюю дисциплинарную структуру. Так, история подразделяется на историю природы и историю общества, т.е. «естественную» и «гражданскую». Философия природы в свою очередь делится на теоретическую и практическую.

Весьма разветвленную структуру у Ф.Бэкона имеет антропология. Прежде всего, он делил ее на «философию человека» и «гражданскую философию». Под последней он имеет в виду политологию. В состав первого раздела антропологии он включал психологию, этику и логику. Последнюю науку он интерпретировал весьма оригинально.

Логика - в том виде, как она понималась другими, - Ф.Бэкона не устраивала. В своем «Новом органоне» (1620) он писал: «Логика, которой теперь пользуются, скорее служит укреплению и сохранению ошибок имеющих свое основание в общепринятых понятиях, чем отысканию истины. Поэтому она более вредна, чем полезна» (АМФ; 2: 194). В другой книге - «О достоинстве и приумножении наук» (1623) - ученый добавлял: «Часть философии человека, которая посвящена логике, не очень-то нравится большинству умов, и в ней не видят ничего, кроме шипов, запутанных сетей и силков утонченного умозрения» (Бэкон 1971:292).

Ф.Бэкон пошел по пути приближения логики к жизни. Вот почему он включил ее в антропологию. Чтобы возродить ее как науку жизненно полезную, он предложил свое понимание ее задач. Он стал связывать их с изучением четырех «идолов», мешающих человеку делать истинные суждения (рода, пещеры, площади и театра), а также с изучением знаков вообще и языковых знаков, которые изучаются наукой о знаках (семиотикой), грамматикой и риторикой, и

с исследованием методов познания, отдавая предпочтение индуктивному мето-

ДУ-

Достоинство научной классификации Ф.Бэкона связано в первую очередь

с тем, что о «первой философии» ее автор говорил как об «общей матери всех наук». Кроме того, его заслуга состоит в том, что он выделал науку о человеке, в которой следует видеть предтечу культурологии. Правда, субъективные основания, лежащие в основе его классификации потянули за собой целый рад неясностей. Так, термин «философия» у него употребляется в целом весьма расплывчато: этим представлением все науки делятся на естественные и гуманитарные. Первые изучают природу, другие - человека. Вопросы же, связанные с классификацией этих наук, в послебэконовской философии вплоть до XIX в. специально не ставились. Развитие дисциплинарной структуры частных наук происходило по существу стихийно и во многом независимо от философии. Известны, например, открытия, которые были сделаны в XVIII в. в области биологии и физики. Эти науки активно расширяли свои предметные области. Так, Ш.Бонне исследовал регенерацию у червей, А.Пейссоннель обнаружил растительную природу кораллов, А.Трамбле открыл удивительную способность у полипов: если их разрезать на части, то каждая из этих частей становится самостоятельным существом, и т.д. Расширение предметных областей у частных наук приводило их ко все увеличивающейся научно-отраслевой дифференциации. Отсюда не следует, что в это время не действовала и противоположная тенденция - тенденция к интеграции науки. Выдающаяся роль в этом принадлежит знаменитому французскому философу и врачу Жульену Офрэ де Ламетри (1709-1751).

Ж.Ламетри, опережая свое время, стал разрабатывать эволюционистский подход к изучению не только природы, но и культуры, чем и вызвал со стороны своих современников, остающихся в своем большинстве во власти клерикальной идеологии, целую бурю негодования. Научная картина мира и в Новое время должна была с великим трудом освобождаться от религиозных пут.

Ж.Ламетри жил задолго до Ч.Дарвина, но он вполне определенно заявил о животном происхождении человека, «...переход от животных к человеку, -писал он, - не очень резок. Чем, в самом деле, был человек до изобретения слов и знания языков? Животным особого вида... он отличался от обезьяны и других животных тем, чем обезьяна отличается и в настоящее время, т.е. физиономией» (Ламетри 1983:190). С изобретения языка, по Ж.Ламетри, начинается собственно человеческая история. Но в один ряд с языком, он ставит и другие продукты культуры, которые выступали как факторы дальнейшего очеловечивания наших предков. Ученый писал: «Слова, языки законы, науки и искусства появились только постепенно; только с их помощью отшлифовался необделанный алмаз нашего ума. Человека дрессировали, как дрессируют животных; писателем становятся так же, как носильщиком... подобно тому, как обезьяна научается снимать и надевать шапку или садиться верхом на послушную ей собаку» (там же: 191).

Эволюционизм был весьма характерен для французских «энциклопедистов». Проблему происхождения жизни, в частности, исследовал их руководитель - Дени Дидро (1713-1784). При решении этой проблемы он исходил из ги-лозоистской позиции. С его точки зрения, «камень тоже чувствует», хотя степень чувствительности у неживых субстанций безмерно мала. Но именно благодаря эволюции данной способности из мертвой природы развились живые существа. В свою очередь дарвиновскую концепцию происхождения видов в живой природе в XVIII веке готовили Линней, Бюффон, Боннэ и др.

Эволюционизм не был уникальной чертой только французской философии XVIII в. Известно, что Иммануил Кант (1724-1804) применил генетический подход в своей теории неба. Сущность его космогонической гипотезы состоит в том, что она строится на предположении о возникновении Солнечной системы из рассеянной туманности. На долю Бога И.Кант оставил лишь творение этой туманности, но дальнейшая ее эволюция описывалась им, исходя из внутренних источников ее развития. В конце XVIII в. Пьер Лаплас (1749-1827) полно-

стью освободил свою теорию космогенеза от вмешательства божественных сил. С некоторой долей условности мы можем расценить данный факт как символ освобождения от теизма к началу XIX в. науки в целом.

Процессы дифференциации научных знаний в XIX в. все больше и больше набирают силу. Люди, энциклопедически образованные, становятся уже в этот период величайшей редкостью. Тем более ценными в подобных условиях становятся попытки ученых систематизировать науку. Без попыток такого рода научное сознание становится разорванным. Оно утрачивает способность видеть картину мира. Наука в этом случае теряет свое высшее назначение, состоящее в системном моделировании мира в целом.

К энциклопедически образованным людям XIX в. относится Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1779-1831). Его философская система включает три раздела - науку логики, философию природы и философию духа. В рамках первого раздела представлена не только гносеология, но и онтология, в рамках второго раздела - физика и биология, в рамках третьего раздела - психология и культурология. В свою очередь в пределах культурологии он исследовал проблемы религиеведения, искусствоведения, этики и политологии. Его научный кругозор, таким образом, охватывал предметные области всех базовых наук -философии, физики, биологии, психологии и культурологии.

Г.Гегель исследовал множество онтологических категорий - качества, количества, меры, сущности, явления, действительности и др. При их описании он демонстрировал применение своего диалектического метода познания.

Первый момент диалектического метода познания является абсолютным («рассудочным» в терминологии Г.Гегеля). В этот момент противоположности в предмете исследования рассматриваются в их «борьбе» (по формуле А = не А). Следующий момент в диалектическом познании - релятивный («диалектический»). В этот момент противоположности рассматриваются в единстве. Граница между ними стирается (по формуле А = не А). Третий момент диалектического познания - завершающая ступень в исследовании предмета. Это диалек-

тический момент как таковой. Г.Гегель называл его «спекулятивным». Опираясь на тщательное изучение исследуемого предмета, которое предполагает и обращение к его истории, субъект познания приходит к окончательному выводу о том, какой момент - абсолютный («или-или») либо релятивный («и-и») - преобладает в этом предмете (по формуле: в конечном счете А = не А или А = не А). Вывод может быть разным. Это должном показать завершенное исследование. Истина всегда конкретна. «Диалектика, - указывал Г.Гегель, - приводит к положительному результату, так как она имеет определенное содержание или, иначе говоря, так как ее результат есть поистине не пустое, абстрактное ничто, а отрицание известных определений, которые содержатся в результате именно потому, что он есть не непосредственное ничто, а результат» (Гегель 1977; 1: 210).

В области установления дисциплинарной структуры физики особого внимания заслуживают соображения Г.Гегеля об отграничении механики от химии. Первая из этих наук исследует такие отношения между объектами, которые не предполагают их соединение (в таких отношениях, например, находятся небесные тела). Другая наука, напротив, изучает «химически небезразличные объекты», «...они представляют собою, - поясняет ученый, - абсолютное влечение соединиться в одно целое друг с другом и друг через друга» (там же: 390).

Как ни странно, в области биологии Г.Гегелю не был в целом присущ эволюционизм. Он писал: «Человек не развился из животного, как и животное не развилось из растения; каждое существо есть сразу и целиком то, что оно есть» (Гегель 1959: 356). Великий диалектик здесь изменяет самому себе, своему утверждению, что в природе имеется дух развития.

Первый раздел гегелевской философии духа посвящен исследованию субъективного духа, а второй и третий - объективного и абсолютного духа. При ближайшем рассмотрении этих разделов обнаруживается, что под субъективным духом ее автор имел в виду то, что составляет предмет психологии в со-

временном понимании этого термина, а под объективным и абсолютным духом - предмет наук о духовной культуре. В области этих наук Г.Гегель заявил о себе в первую очередь как религиевед, искусствовед, этик и политолог.

Как религиевед, Г.Гегель был настроен весьма критически к официальной теологии («позитивной» религии). Он выступал за «субъективную» религию -религию откровения. Он отличал первоначальное учение Христа от возникшего затем христианства. Первое он оценивал в целом положительно, а другое - отрицательно. Более того, даже по отношению к Иисусу он позволял себе быть критичным. В частности, он усматривал в его отношении к ученикам элементы авторитаризма.

Как искусствовед, Г.Гегель был весьма разносторонен. В своих «Лекциях по эстетике» он излагает материал в привычной для него манере - в виде триад. Так, в первой части лекций описывается триада «прекрасное вообще - прекрасное в природе - прекрасное в искусстве» а во второй части - триада, включающая в себя три исторические формы искусства — символическую, классическую и романтическую. Специфику искусства вообще при этом он усматривал в том, что идея, составляющая содержание того или иного художественного произведения, находит в нем особую - чувственно-образную - форму выражения.

Как этик, Г.Гегель видел в добре «абсолютную цель мира и долг для субъекта, которые должен иметь понимание добра, сделать его своим намерением и осуществлять в своей деятельности» (Гегель 1977; 3: 336).

Как политолог, наконец, Г.Гегель видел в свободе высший политический идеал. Но речь у него шла не об абсолютной свободе, а о свободе, которая дается гражданину в рамках законов, действующих в государстве.

Наиболее мощной в адрес гегелевской классификации наук была критика со стороны Огюста Конта (1798-1857). Французского учёного не устраивал в гегелевской классификации наук ее умозрительный, по его мнению, схематизм. Основатель позитивизма стремился сблизить философию с жизнью. Вот почему цель «позитивной» философии он видел в систематизации человеческой жизни.

О.Конт делил науки на теоретические и прикладные. В свою очередь первые подразделялись на абстрактные и конкретные. Если последние охватывают лишь ту или иную часть исследуемого предмета (например, ботаника изучает лишь часть живой природы - растительность), то первые исследуют предметную область той или иной науки в целом (например, биология изучает живую природу в целом). Вот почему физика, биология и т. под. науки делятся на два раздела - абстрактный и конкретный (=общий и частный). Иначе говоря, есть общая физика и частная, есть общая биология и частная и т.д. У О.Конта мы обнаруживаем следующий перечень теоретических наук: математика, астрономия, физика, химия, «физиология» (куда включались биология и психология), социология (куда помещались этика и политология). Под влиянием О.Конта находились многие систематизаторы науки. Отметим среди них только двух -В.Вундта и Н.Я.Грота.

Вильгельм Вундт (1832-1920) попытался выправить перекос, имеющийся в классификации О.Конта в сторону естественных наук за счет других - психологических и культурологических. Он делил науки на формальные и реальные. К первым относится математика, а другие включают в себя естественные науки и науки о духе. В состав последних попали психология и культурология.

Эволюционная основа в классификации Николая Яковлевича Грота (1852-1899) оказалась более прозрачной, чем у В.Вундта. Он делил частные науки на три группы - неорганические, органические и надорганические. Первые изучают неживую природу (космология, геология, география и т.п.), вторые - живую природу (ботаника, зоология и т.п.), третьи - психику и культуру (психология, этика, социология и т.п.). Мы находим у русского исследователя, таким образом, ту классификационно-научную модель мира, которая весьма близка к авторской. Это объясняется тем, что в основе этих моделей лежит общая методологическая основа - эволюционизм. Эволюционный принцип в науковедении, к сожалению, не стал общепринятым не только в XIX, но и в XX в.

Дифференциация науки в XX в. приобрела колоссальный размах. В книге «Интеграция науки» М.Г.Чепиков (Чепиков 1981) убедительно показал, что отставание интеграции науки от ее дифференциации приводит к утрате целостной научной картины мира. Следует, однако, отметить, что дифференциация науки не может увеличить число ее базовых отраслей, поскольку она осуществляется в рамках отдельных базовых наук или на стыке между ними, а классификация этих наук основывается на четырех эволюционно-структурных компонентах мира: неживой природе, жизни, психике и культуре. Выделим здесь классификации, которые приближены к структуре объективной действительности, -В.Лаэра, С.Г.Струмилина и Б.М.Кедрова.

На первом месте в классификации В.Лаэра находятся «физические» науки и «науки о культуре». Они противостоят математическим и философским наукам. Характерно, что в состав последних - наряду с «метафизикой» - введены эстетика и этика, хотя эти две науки - по предметам их исследования -культурологические дисциплины. У В.Лаэра же в состав наук о культуре введены только политологические науки и религиеведение. Это свидетельствует об отсутствии у голландского ученого четкого представления о строении культуры. В состав «физических» наук у него входят не только науки о неживой природе (астрономия, геология, метеорология, минералогия и т.п.), но и науки о живой природе (ботаника, зоология и т.п.).

С.Г.Струмилин расширил состав базовых наук за счет деления науки о мертвой природе - физики - на механические, физико-химические, астрономические и геологические науки. Наряду с этими науками у него выделены следующие базовые дисциплины: философия, математика, биология, антропология и обществоведение. В этом перечне вообще нет психологии и непонятны, по крайней мере, два отграничения математики от философии и обществоведения от антропологии.

М.Б.Кедров выделил по существу четыре базовых науки - философию, математику, естествознание и социологию. В состав естественных наук у него

введены механика, астрономия, «физика», химия, геология, география, биология и т.п., а в состав социальных наук - «история», археология, этнография, экономическая география, языкознание, психология и т.п. Как видим, и в данной классификации нет строго продуманного подхода к выделению базовых наук в соответствии с основными компонентами мира.

Итак, краткий экскурс в историю разработки проблемы научной классификации показывает, что наука шла ко все более адекватному отражению эволюционной структуры мира. Эта структура не имеет идиоэтнической привязки. Мы можем в связи с этим утверждать, что ведущей особенностью научной картины мира является ее тенденция к абсолютной универсальности. Универсальное всегда господствовало в научной картине мира. Отсюда вовсе не следует, что в науке господствует полное единодушие. Стремление ученых к объективности вовсе не означает отсутствия в науке множества субъективных точек зрения на ту или иную проблему. Однако не следует вслед за П.Фейерабендом абсолютизировать и научный плюрализм, ибо в научном познании не он, а монизм должен быть ведущим гносеологическим идеалом, поскольку в идеале истина о предмете познания должна быть одна.

Авторская модель общенаучной картины мира строится на выделении четырех эволюционно-структурных компонентов мира - мертвой природы, жизни, психики и культуры. С каждым из указанных компонентов мира связана соответственная частная наука - физика, биология, психология и культурология. Что касается философии, то она как общая наука изучает мир в целом, но - со стороны общих или наиболее общих признаков четырех его компонентов (таких, как время, количество, качество и т.п.). Кроме того, она формирует общее представление о мире. Иными словами, она создает общенаучную картину мира. В общем виде классификация наук может быть представлена следующим образом:

ФИЛОСОФИЯ

Физика

Биология

Психология

Кул ътурология

Последовательность, в которой названы частные науки имеет эволюционную подоплеку: в такой последовательности развивались их предметы исследования. Каждый из них может быть Представлен как эволюционное звено в развитии мира. Эволюция мира может быть изображена в виде цепочки следующих переходов:

Мертвая природа — жизнь — психика — культура

Согласно гипотезе А.И.Опарина, первичный океан представлял собою объединение неуглеродных и углеродных соединений. Причем первые в нем преобладали. Вот почему этот «океан» в конечном счете был мертвым, однако в его недрах зародилась жизнь.

В результате дифференциации неорганических и органических соединений и дальнейшего развития последних возникли гигантские белковые молекулы, названные А.И.Опариным коацерватами. Их можно рассматривать как элементарные эмбрионы будущих живых существ. В коацерватах уже существовал обмен веществ. Дальнейшее развитие коацерватов привело к появлению первых живых организмов - на первых порах растительных, а затем и животных.

Психическая способность - результат многовекового развития у животных организмов информационной активности, носителями которой стали нервные клетки. Эта способность возрастала по мере их концентрации в специальных участках организма. Высшей формой такой концентрации стал мозг. Он позволил высшим животным - и, в особенности, нашим предкам - локализовать не только индивидуальный, но и врожденный опыт. Благодаря той и другой формам опыта наши предки оказались способными создавать первые продукты культуры и тем самым превращаться в людей.

Культуру составляет все то, что создается человеком в результате его воздействия на мир и самого себя. Ее создание стало возможным с того момента, когда мышление человекообразных обезьян достигло такой степени своего развития, что они сумели увидеть в мире то, что можно изменить, преобразовать, усовершенствовать, улучшить. Уже самые первые продукты преобразующей деятельности наших предков (обработанные шкуры животных, использующиеся в качестве одежды, примитивные орудия труда и т.д.) были продуктами культуры.

Культура, как известно, подразделяется на материальную и духовную. Первая служит для удовлетворения биологических потребностей человека, другая - для удовлетворения его духовных потребностей. Основными компонентами материальной культуры являются пища, одежда, жилище и техника. К основным компонентам духовной культуры в свою очередь относятся религия, наука, искусство, нравственность, политика и язык. С тем или иным продуктом культуры связана соответственная культурологическая наука. Так, религия изучается религиеведением, наука - науковедением, искусство - искусствоведением, нравственность - этикой, политика - политологией, язык - лингвистикой. В свою очередь с изучением продуктов материальной культуры связаны такие науки, как растениеводство, животноводство, технические науки и т.д.

2. УНИВЕРСАЛЬНОЕ И ИДИОЭТНИЧЕСКОЕ В ЯЗЫКОВЫХ КАРТИНАХ МИРА

Научная картина мира (а вместе с нею и философская) существует в научном сознании, но картина мира принадлежит и обыденному сознанию. Мы можем сказать, что картина мира существует в двух ипостасях - научной (в сознании ученых) и обыденной («массовой»).

Языковая картина мира моделируется в науке лингвистами. На лексическом уровне эта картина мира фиксируется в идеографических словарях не научно-терминологического, а обыденного типа (Морковкин 1970). С нашей точки зрения, большую ценность для широкого круга людей представляют собою идеографические словари, которые фиксируют не языковые картины мира, а научную. Если идеографические словари, фиксирующие языковые картины мира, интересны в первую очередь узкому кругу людей, профессионально занимающихся языкознанием, то идеографические словари научно-терминологического типа адресованы всем людям. Последний тип словарей базируется не на обыденных картинах мира.

Идеографические словари научно-терминологического типа имеют нормативный характер, тогда как словари, отображающие идиэтнические особенности тех или иных языковых картин мира имеют скорее историко-культурную ценность, поскольку они свидетельствуют о сохранении в них многих представлений, ставших анахроничными. Отсюда не следует, что лингвисты должны отказаться от моделирования в своих исследованиях языковых картин мира, но подобные исследования могут иметь лишь вспомогательное значение по отношению идеографическим словарям научно-терминологического типа. Словари идеографического типа в первую очередь должны содействовать распространению научных, а не обыденных знаний. В последних, как известно, представлен элемент ненаучных, ошибочных представлений о мире, которые в значительной мере объясняются сохранением в языке устаревших представлений о

мире, которыми располагал народ, создававший данный язык в течение многих столетий.

2.1. Языковая картина мира

Общее (абстрактное) представление о мире - лишь часть целостного (конкретного) представления о мире. В последнем случае мы имеем дело с энциклопедическим охватом действительности, а в первом - лишь с ее обобщенным отражением в сознании человека.

Лишь редкие люди способны вмещать в своем сознании энциклопедические знания о мире (с полной уверенностью к ним можно отнести, пожалуй, только Аристотеля и Гегеля). Вот почему носителем конкретного представления о мире в конечном счете является коллективное сознание. Что касается абстрактного представления о мире, то оно в принципе доступно каждому. Его наличие в сознании человека зависит лишь от его стремления к приведению разрозненных знаний о структуре мира в систему.

Общее представление о мире существует в двух формах - обыденной и научной. Обыденная картина мира, как и научная, отражает объективную действительность во всем ее многообразии, однако научная картина мира приближается к ее познанию в большей мере, чем обыденная.

Если научная картина мира - плод коллективных усилий лишь части человечества - ученых, то обыденная картина мира - плод коллективных усилий того или иного народа. Если первая по существу интернациональна (универсальна), то другая - национальна (идиоэтнична). Первая находит отражение в науке, а другая - в том или ином языке. Иначе говоря, обыденная картина мира (уровень мышления) актуализируется в языковой картине мира (уровень языка), а одной из форм научной картины мира является его лингвистическая картина, представленная в научных идеографических словарях.

Соотношение основных понятий, упомянутых выше, можно изобразить следующим образом:

Языковая картина мира

Лингвистическая картина мира

Обыденная картина мира

Научная картина мира

Философская картина мира

Общее представление о мире

Конкретное представление о мире

2.2. Зарождение понятия языковой картины мира (В.Гумбольдт)

Языковую картину мира не следует путать с лингвистической. Носителем первой является тот или иной народ. Свой взгляд на мир он закрепляет в родном языке. Носителями же лингвистической картины мира являются ученые-лингвисты (точнее говоря, те из них, которые связаны с составлением идеографических словарей научно-терминологического типа).

Если лингвистическая картина мира призвана отражать объективный мир как таковой, то в языковой картине мира он изображается с субъективно-

национальной (идиоэтнической) точки зрения. «Человеческий фактор» здесь играет более существенную роль, чем в случае с лингвистической картиной мира. Мы можем сказать, что языковая картина мира есть способ национального «вочеловечения» образа объективной действительности в языковом сознании того или иного народа. Своим зарождением понятие «языковая картина мира» обязано выдающемуся немецкому философу языка Вильгельму фон Гумбольдту (1767-1835).

Как справедливо отмечал Г.В.Рамишвили, В.Гумбольдт шел своим путем в философии и науке в целом (Гумбольдт 1985: 311). В конечном счете он оказался в стороне от известного послекантовского трумвирата «Фихте —Шеллинг - Гегель». Так, по поводу первого ученый писал: «...«абсолютное Я» Фихте всегда было для меня неприемлемо и неясно, так как оно, снимая действительное (т.е. индивидуальное - Л.Д.) Я, не что иное, как гипостазирование химерического» (там же).

Научный путь В.Гумбольдта - движение от философии к культурологии («антропологии»), а от последней - к языкознанию. Особенностью его научного мышления при этом был характерологизм. Эта особенность заключается в том, что в любом культурологическом объекте (и прежде всего - в народе, его духе и языке) он стремился видеть не только те черты, которые объединяют его с подобными объектами, но и те, которые индивидуализируют его, составляют его своеобразие («характер»).

Категория «характера» проходит красной нитью через научное наследие В.Гумбольдта. Она исследовалась им в отношении отдельного человека и целого народа, в отношении отдельного языка и целого класса языков. Данная категория - синоним категории индивидуального.

Категорию индивидуального В.Гумбольдт считал в какой-то мере обойденной в науке. Она затмевалась в культурологии, с его точки зрения, категорией общего. Вот почему он сосредоточивал внимание на первой из этих категорий. Она не может быть обнаружена без сравнения подобных объектов между

собою. Отсюда и стремление немецкого ученого к исследованию человека и его языка в сравнительном плане. Он - основатель сравнительной антропологии и сравнительно-типологического языкознания. Составляя план первой из этих наук, он писал: «В человеческой жизни нет ни одного практического занятия, которое не требовало бы знания человека - и не просто обобщенного, философского образа, но индивидуального, в том виде, в каком он предстает перед нашими глазами» (там же:318). Составляя план систематической энциклопедии всех языков, он указывал: «Если бы в этой энциклопедии было отражено, как разум и мировоззрение разных народов земли находят способы для решения насущных языковых задач, картина возможных различий между языками была бы завершена; тем самым было бы легче описывать характер каждого отдельного языка, сгруппировав их по степени родства и переходя от похожих друг на друга к более изолированным» (там же).

В.Гумбольдт еще не пользовался термином «картина мира», но он употреблял близкий к нему термин «мировидение» (мировоззрение). Понятие, стоящее за ним, как известно, относится к числу весьма многоуровневых. Им пользуются в политологии и религиеведении, искусствознании и этике и т.д. В.Гумбольдт стал его исследовать в языкознании. Основные усилия при этом он направлял на развенчание убеждения в том, что разные языки отличаются друг от друга только в звуковом (знаковом, внешнем) отношении, но имеют одну и ту же смысловую структуру.

В.Гумбольдт писал: «...различия между языками суть нечто большее, чем просто знаковые различия, .. .слова и формы слов образуют и определяют понятия и ...различные языки по своей сути, по своему влиянию на познание и на чувства являются в действительности различными мировидениями» (там же:370). Мировидение, о котором здесь идет речь, есть не что иное, как прообраз понятия языковой картины мира.

Учением о мировоззренческом характере языка В.Гумбольдт заложил основы того направления в философии языка, которое можно назвать идиоэтни-

ческим или характерологическим. Своего расцвета оно достигло в неогум-больдтианстве. Его антиподом было универсалогическое (универсалистское) направление. Его апогей приходится на философские грамматики XVII-XVIII вв. (А.Арно, К.Лансло, Д.Уилкинс, Н.Бозе, А.Кур де Жебелен и многие другие).

Если идиоэтническое направление в философии языка шло по пути разработки понятия языковой картины мира, то представители универсалогическо-го направления способствовали зарождению понятия лингвистической картины мира, которое, с нашей точки зрения, должно базироваться на понятии научной картины мира. Они были убеждены в том, что различия между языками не могут отменить универсальной природы человеческого мышления. Они считали, что люди, независимо от их индивидуальных особенностей, мыслят одинаково.

Если представители идиоэтнического направления в философии языка становились на точку зрения обыденного сознания, то представители универсалистского направления - на точку зрения научного сознания. Первые делали упор на многообразии картин мира, другие - на ее единстве. Вот почему при составлении своих универсальных грамматик последние исходили из единой системы понятий, отражающих структуру мира. Они верили в единственность научной картины мира. Ярким представителем универсалистского направления в философии языка был английский ученый Д.Уилкинс (1611-1672).

Чтобы добиться полной адекватности при описании системы понятий, отражающих структуру мира, Д.Уилкинс стремился в своей книге (Wilkins 1668) к созданию искусственного языка, который был бы лишен недостатков естественных языков. Этот язык, с его точки зрения, должен быть универсальным, т.е. содержать в себе черты, общие для всех языков. С помощью такого языка он и предлагал описывать систему универсальных понятий. Эта система при ближайшем рассмотрении оказывается ничем иным, как идеографической схемой. Ее основу составила рубрика «Мир». Английский ученый делил весь мир на пять сфер: предметы, количества, качества, действия и отношения. Каж-

дая из этих сфер в свою очередь делилась на внутренние области. Так, в состав предметов у него попали камни, металлы, листья, цветы, семена, кустарники, деревья, насекомые, рыбы, птицы и звери, а отношения он делил на экономические, гражданские, юридические, военные, морские и религиозные.

Идеографическая схема Д.Уилкинса отражала представление ее автора о научной картине мира. Он ничуть не сомневался в ее единственности, хотя и любой ученый, не мог не понимать, что наука лишь приближается к адекватному отражению мира в системе ее понятий, но никогда не достигнет этого полностью. Надо полагать, что и авторы знаменитой «Энциклопедии» понимали это, но это не мешало им верить в универсальность научных понятий (Философия в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера 1994). Но они, поскольку речь шла о научных, а не обыденных понятиях, абстрагировались от их национально-мировоззренческого компонента.

В.Гумбольдт тоже признавал универсальность понятий, но он сосредоточил свое внимание н том, что однотипные понятия отражаются в смысловых структурах различных языков не совсем одинаково. Иначе говоря, он сконцентрировал свое внимание на «мировоззреническом» компоненте универсальных понятий.

Язык - детище того или иного народа в целом. В качестве носителей универсальных понятий, отягченных «мировоззренческим» компонентом, В.Гумбольдт рассматривал не ученых-энциклопедистов, а рядовых представителей того или иного народа, которые в конечном счете и создают смысловую сторону языка. Универсальные понятия в этом случае выступают как продукты не научного, а обыденного сознания.

Существовало до В.Гумбольдта и существует до сих пор чрезвычайно живучее предубеждение, связанное с отношением между мышлением (познанием) и языком. Это предубеждение основывается на сравнении языка с одеждой мысли. Исходя из него, многие люди думают, что язык ничего не добавляет к

нашему познанию, он лишь оформляет (или материализует) уже готовую мысль.

Заслуга В.Гумбольдта заключается в том, что он был первым в науке, кто начал мощную атаку на развенчание предубеждения, о котором идет речь. Язык, по его мнению, бесспорно, «одевает» мысль, но он, вместе с тем, не является лишь пассивным органом, служащим для материализации мысли. В свою очередь он оказывает обратное воздействие на процесс мышления. Он, как говорил В.Гумбольдт, «орган, образующий (а не только выражающий - авт.) мысль» (Гумбольдт 1984: 75). В нем заложено некое активное, энергетическое начало по отношению к мыслительной деятельности того или иного народа, а следовательно, и по отношению к его видению мира. В данном контексте и следует понимать знаменитое высказывание В.Гумбольдта о том, что «язык не есть продукт деятельности (эргон), а деятельность (энергейа)» (там же: 70).

Энергетическую роль языка по отношению к мышлению В.Гумбольдт пояснял, в частности, таким образом: «Человеку удается лучше и надежнее овладевать своими мыслями, облечь их в новые формы, сделать незаметными те оковы, которые налагает на быстроту и единство чистой мысли в своем движении вперед беспрестанно разделяющий и вновь объединяющий язык» (там же: 376). Здесь, как видим, ученый говорит об активной деятельности человека, но в данной цитате еще не объясняется, почему язык накладывает отпечаток на мировоззрение его носителей. «Я намереваюсь исследовать функционирование языка в его широчайшем объеме, - писал в связи с этим В.Гумбольдт, - не просто в его отношении к речи и к ее непосредственному продукту, набору лексических элементов, но и в его отношении к деятельности мышления и чувственного восприятия. Рассмотрению будет подвергнут весь путь, по которому движется язык - порождение духа, - чтобы прийти к обратному воздействию на дух» (там же: 75).

«Обратное воздействие на дух» со стороны языка В.Гумбольдт объяснял следующим образом: язык, локализующийся в сознании того или иного его но-

сителя, в своей смысловой структуре («внутренний форме» - в терминологии В.Гумбольдта) содержит особую точку зрения на мир; используя данный язык, говорящий не может не приобщаться к этой точке зрения - той точке зрения, с которой смотрел на мир создавший этот язык народ.

Национальный язык, по В.Гумбольдту, направляет мыслительную деятельность того или иного народа, по определенному руслу и тем самым ограничивает эту деятельность. Для пояснения этой идеи, немецкий ученый прибегал к сравнению языка с кругом. Он писал: «Посредством того же самого акта, в силу которого он сплетает изнутри себя, он вплетает себя в него; и каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка. Освоение иностранного языка можно было бы уподобить завоеванию новой позиции в прежнем видении мира; до известной степени фактически так дело и обстоит, поскольку каждый язык содержит всю структуру понятий и весь способ представлений определенной части человечества» (там же: 80).

Все исследователи творческого наследия В.Гумбольдта (В.З.Панфилов, В.А.Звегинцев, Г.В.Рамишивили и др.) сходятся на том, что сущность гум-больдтовской философии языка связана с учением ее автора о «внутренней форме языка», представляющей собой прообраз языковой картины мира.

Имея в виду звуковую и смысловую стороны языка, В.Гумбольдт различал два типа «техники языка». Он писал: «Совокупность всех средств, которыми пользуется язык для достижения своих целей, можно назвать техникой языка и, в свою очередь, подразделить ее на фонетическую и интеллектуальную» (там же). Под последней ученый имел в виду совокупность «понятий», выражаемых в языке. Гумбольдтовское «понятие» — это синтез мысли и значения. Вот почему процесс выражения мыслей в речевой деятельности он понимал как соединение понятий со звуками. Изучая «фонетическую технику» языка (т.е. систему звуковых средств этого языка), которая использовалась говорящими при создании языковых единиц, мы можем обнаружить «внешнюю форму язы-

ка», а изучая его «интеллектуальную технику», мы можем понять его «внутреннюю форму».

Для обнаружения внутренней формы у той или иной единицы определенного языка, необходимо восстановить понятия, которыми пользовались говорящие при создании этой единицы. Так, при создании санскритских слов со значением «слон», говорящие оперировали то понятиями «дважды» и «пьющий», то понятиями «два» и «зубы» (там же). В процессе создания данных слов говорящие объединяли соответственные простые понятия в сложные (дважды пьющий, беззубый). Эти сложные понятия и составляют внутреннюю форму анализируемых слов, обозначающих в санскрите слона. «И в этом случае, - писал В.Гумбольдт, - слово - не эквивалент чувственно-воспринимаемого предмета, а эквивалент того, как он был осмыслен речетворческим актом в конкретный момент изобретения слова. Именно здесь - главный источник многообразия выражения для одного и того же предмета» (там же: 103).

Подобным образом, по В.Гумбольдту, восстанавливается внутренняя форма не только у словообразовательных, но и других языковых единиц. Например, при создании морфологических форм, служащих для выражения наклонений, говорящие на санскрите не использовали понятие времени. Внутренняя форма этих единиц оказалась свободной от понятия времени. Внутренняя форма греческих форм наклонения, напротив, связана с выражением времени (там же).

Во внутренней форме того или иного языка (т.е. в системе внутренних форм его единиц) В.Гумбольдт видел более тонкое проявление характера этого языка, чем в его внешней форме, поскольку звуковые различия между языками лежат на поверхности, а «интеллектуальные» могут быть обнаружены с трудом. Это связано с тем, что структурно-семантические различия между языками выявляются с помощью реконструкции той стадии речетворческих актов, когда говорящие имеют дело с понятиями, которые они собираются выразить с помощью определенных языковых средств. Состав таких понятий, с точки зрения

В.Гумбольдта, зависит не только от природы обозначения вещей, но и от точки зрения говорящих на эти вещи. В системе таких точек зрения немецкий ученый видел основной источник различий между языками. Исходя из этого, он и считал, что внутренняя форма того или иного языка заключает в себе особое видение мира того народа, который создавал этот язык.

Как бы предвосхищая выводы некоторых исследователей о непреодолимой «тирании слов» над человеческим познанием, В.Гумбольдт предупреждал: «Неправильна и сама по себе попытка определить круг понятий данного народа в данный период его истории, исходя из его словаря... Большое число понятий... может выражаться посредством необычных, а потому незамечаемых нами метафор или же описательно» (там же: 57).

Отсюда не следует, что В.Гумбольдт не был отцом теории лингвистической относительности. Пафос его философии языка был направлен не на установление содержательной структуры языковой картины мира, а лишь на сам факт ее существования. Он сосредоточил свое внимание на установлении «мировоззренческого» (идиоэтнического) компонента во внутренней форме любого языка. Он учил в связи с этим видеть в языке «творящую силу», способную направлять мышление его носителей по определенному руслу. Но он не ставил перед собою задач, связанных с установлением картины мира, заключенной во внутренней форме того или иного языка. Он много писал о точке зрения на мир, которая заключена в том или ином языке, но ничего - о самом языке, его структуре, а между тем, несмотря на разницу между языковыми картинами мира, в основе любой такой картины не может не лежать структура мира как такового. Свои усилия немецкий мыслитель направил на доказательство активной роли языка по отношению к мышлению. «Главное воздействие языка на человека, - резюмировал он свою основную идею, - обусловливается его мыслящей и в мышлении творящей силой; эта деятельность имманентна и конструктивна для языка» (там же: 58). Представление о языке как имманентной творящей си-

ле по отношению к познанию легло в основу в XX веке теории лингвистической относительности.

2.3. Неогумбольдтианство (Э.Сепир, Б.Уорф, Л.Вайсгербер)

К понятию языковой картины мира в первой половине XX века более других приблизились неогумбольдтианцы. Наибольшую известность среди них получили Э.Сепир, Л.Уорф и Л.Вайсгербер. Отношение к неогумбольдтианству со стороны исследователей всегда было двойственным. С одной стороны, все, пишущие о нем, охотно поясняли примеры, связанные со структурно-семантическими различиями между языками, а с другой стороны, критически относились к крайним выводам из них со стороны Л.Вайсгербера, Э.Сэпира, Б.Уорфа и других неогумбольдтианцев.

Подобный трафарет в отношении к неогумбольдтианству был выработан сначала за рубежом (обширный список литературы о неогумбольдтианстве см. у О.С.Ахмановой (Ахманова 1957: 53-57), а затем и у нас. Так, еще в 1957 г. в упомянутой книге О.С.Ахманова дает прекрасный комментарий к примерам, показывающим, что у каждого языка лексико-семантическая структура является своеобразной. Она делает упор при этом на семантических различиях между языками в области абстрактной и конкретной лексики.

В области абстрактной лексики О.С.Ахманова обращала внимание, в частности, на то, что семантические структуры слов, обозначающих 75 и 80, в английском и французском языках не совпадают: seventy-five (7x10+5), eighty (8x10) и soixante-quinze (60+15), quatre-vingt (20x4). В области конкретной лексики в свою очередь подробно анализировались различия между некоторыми индоевропейскими языками на примере слов, обозначающих руку и ногу. В русском языке слова «рука» и «нога» обозначают соответственные конечности в целом, в английском (hand-arm, foot-leg), французском (main-bras, jambe-pied) и немецком (Hand-Arm, Bein-FuB ) языках указанные пары слов обозначают лишь части руки и ноги.

Из подобных несоответствий О.С.Ахманова делала вывод о том, что структурно-семантическая специфика того или иного языка накладывает отпечаток на мышление людей, говорящих на нем. «...пользуясь русскими словами «рука» и «нога», - писала она, в частности, - легче мыслить всю руку и всю ногу в целом, отвлекаясь от их членения, чем с помощью английских, французских и немецких «foot/leg, mein/bras» и др., с помощью которых, наоборот, легче мыслить соответствующие их части, именно как таковые, в их отличии друг от друга» (там же: 46-47). Это не означает, что «англичане, французы и немцы вообще не могут помыслить руку и ногу в целом» (там же, 46). Это свидетельствует лишь о том, что лексико-семантические различия между языками только «подчеркивают разные объективно существующие в ней (в действительности - Л.Д.) моменты» (там же). Общий вывод о влиянии языка на мышление у О.С.Ахмановой звучит следующим образом: ««Руководство» языка приобретает большое значение для возникновения именно такой, а не иной мысли, но и в таких случаях по существу определяющим моментом остается действительность. В самой действительности есть и более общее, и более частное, и целое, и его части, так что язык, предоставляя в распоряжение пользующегося им ту или иную семантику, ничего не прибавляет к данной действительности, никак ее не организует и не модифицирует, но лишь направляет внимание на то или другое в ней самой» (там же: 49). С этим выводом нельзя не согласиться.

О.С.Ахманова не ограничилась в анализируемой работе только вышеприведенным выводом о роли языка по отношению к мышлению. Она пришла также и к другому, более частному, заключению: «руководство» языка в формировании мысли является более сильным в области абстрактной лексики, чем конкретной. Вот как она сама это объясняет: «Когда мы имеем дело с объективно четкими различиями конкретных предметов и явлений (как в случае с рукой или ногой в целом и с их частями - авт.), сама действительность настолько ясно определяет соответствующее содержание, что собственно языковой аспект, «руководство» со стороны языка (со стороны слов, обозначающих руку или но-

гу или их части, например - Л.Д.) оказывается менее существенным. И наоборот: то или другое специфическое оформление мысли, обусловленное мышлением на базе данного языка, играет тем большую роль для выделения в действительности тех или других ее элементов и для самого возникновения той или иной мысли, чем менее четко разграниченными или чем более абстрактными являются сами мыслимые предметы, явление или отношения действительности» (там же: 44). Отсюда, казалось бы, должен следовать призыв к исследованию философских аспектов лингвистической картины мира, поскольку в области абстрактной (а следовательно, и философской) терминологии люди, говорящие на разных языках, больше всего нуждаются в объединяющей из мышление основе, а именно - в философской картине мира. Но О.С.Ахманова такого призыва не сделала. Она ограничилась в анализируемой работе лишь неоднократными указаниями на объективно-идеалистическую сущность неогумбольдтиан-ства. Такие указания оформлены в контексте ее работы как нечто само собой разумеющееся, но читатель все-таки остается в недоумении от вывода об объективно-идеалистической природе неогумбольдтианства, поскольку О.С.Ахманова не поясняет, что она в данном случае имеет в виду.

Трафарет, выработанный в 50-е годы по отношению к немецким неогум-больдтианцам и американским авторам гипотезы лингвистической относительности, продолжал сохраняться и в дальнейшем, но уровень философской критики неогумбольдтианства в 60-е и последующие годы заметно повышается. Некоторые авторы, хотя и не ставили вопроса об отношении языковой картины мира к философской на уровне отдельных компонентов последней, тем не менее стали приближаться к постановке этого вопроса на уровне общих представлений об отношении языка и познанию (мышлению) и действительности (включая культуру). Выделим среди таких авторов наиболее значительных, а именно - В.А.Звегинцева, П.В.Чеснокова и В.З.Панфилова.

Особенно важными для настоящей работы представляются соображения В.А.Звегинцева о месте языковой картины мира в триаде «действительность -

сознание (мышление) - язык». С необычной глубиной он сумел расставить здесь все на свои места. Если у Б.Уорфа в этой триаде определяющая роль принадлежит языку, то В.А.Звегинцев показал, что эта роль в конечном счете принадлежит действительности. Он отметил зависимую природу языка от действительности и сознания, не отрицая вместе с тем и некоторого влияния на них со стороны языка, «...язык, включаясь составным элементом в единую цепь отношений, существующих между человеческим сознанием и объективной действительностью, - писал он, - является производным и от сознания (и его деятельности, т.е. мышления), и от объективной действительности» (Новое в лингвистике 1960 :122). Б.Уорф же, с его точки зрения, «выхватывает из единой цепи взаимоотношений языка с сознанием (не упоминая должным образом о наличии третьего фактора - действительности) и превращает его в основной и ведущий. Посредническая роль языка у него проявляется в том, что язык фиксирует в своей структуре особую «картину мира» и, находясь между человеком и действительностью, подчиняет ей человеческое мышление, когда оно направляется на осмысление действительности» (там же).

Своеобразие картины мира, заключенной в значимой стороне того или иного языка, по мнению В.А.Звегинцева, проистекает из того, что «действительная и объективная картина мира запечетлена в языках неодинаковым образом» (там же). Ученый указал на три рода причин, лежащих в основе различий, имеющихся в языковых картинах мира. Первый род таких причин он выводил из своеобразия объективной действительности, в которой живут носители определенного языка. Второй род причин, о которых идет речь, он выводил из особенностей мышления соответственного народа. «Путь познания, - писал он, - извилист, сопряжен с ошибками, уклонениями в сторону, заблуждениями... И все эти ошибки, заблуждения и уклонения человеческого познания фиксирует в системе своих «значений» язык» (там же: 124). Очевидно, такие «ошибки», заметим мы от себя, могут быть обнаружены лишь с позиций научной картины мира. Третий род причин, лежащих в основе семантических различий между

языками В.А.Звегинцев выводит из структурных особенностей самого языка, поскольку факты действительности и сознания получают в языке «всегда специфическую форму в соответствии с особенностями его структуры» (там же: 125).

К сожалению, В.А.Звегинцев, хотя и указал на объединяющую роль действительности по отношению к разным картинам мира, заключенным в языках, вообще не ставил вопроса о структуре этой действительности, о строении мира, который отражается в любом языке «неодинаковым образом». Говоря о действительности, он упоминает лишь о «физических, географических, экономических и прочих условиях существования народа» (там же: 123). Очевидно, пришло время, когда о влиянии действительности на язык следует говорить в более конкретной форме. В идеале это станет возможным, когда при сравнении языковых картин мира буду исходить из научной картины мира. Приближение к этому идеалу невозможно без предварительной работы, связанной с установлением философской картины мира как общей части научной картины мира в целом.

В пространном обзоре неогумбольдтианства П.В.Чесноков поставил перед собою вскрыть его гносеологическую основу, его обзор отличается широким охватом теорий неогумбольдтианцев: он анализирует взгляды не только основных представителей неогумбольдтианства - Э.Сепира, Б.Уорфа и Л.Вайсгербера, но и менее типичных его приверженцев - Г.Хольца и С.Ульмана. По мнению П.В.Чеснокова, все они близки по своим методологическим воззрениям к представителям логического позитивизма (М.Шлику, Р.Карнапу, О.Нейрату, Б.Расселу и др.) и лингвистического позитивизма (А.Папу, У.Куайану, Д.Остину, позднему Л.Витгенштейну и др.).

Неогумбольдтианцев, по мнению П.В.Чеснокова, объединяет с логическими и лингвистическими позитивистами одна гносеологическая позиция, а именно - субъективно-идеалистическая. В качестве аргумента при этом ученый приводит преувеличение неогумбольдианцами роли языка по отношению к

мышлению. «Философия неогумбольтианства, - писал он, - есть субъективно-идеалистическая философия позитивизма, и основывается она на метафизическом преувеличении активности языка...» (Чесноков 1977: 25).

Слабость точки зрения П.В.Чеснокова на методологию неогумбольдтиан-ства, по нашему мнению, заключается в том, что она не учитывает диалектической природы этой методологии. Неогумбольдтианцы подходили к решению вопроса о соотношении языка и познания не метафизически, а диалектически, полагая, что они взаимно воздействуют друг на друга. П.В.Чесноков же усматривал в этом дурное противоречие. Так, с одной стороны, указывал он, Б.Уорф преувеличивал влияние языка на мышление, а с другой, отмечал и обратное влияние - влияние мышления на язык. Чтобы показать последнее, П.В.Чесноков приводил следующую цитату Б.Уорфа: «Язык... отражает массовое мышление; он реагирует на все изменения и нововведения, но реагирует слабо и медленно, тогда как в сознании производящих изменения это происходит моментально» (там же: 10).

Утверждать, что Б.Уорф, как и другие неогумбольдтианцы, не сводит концы с концами, значит становиться на метафизическую точку зрения, а именно, опираться на абсолютистскую логику «или-или». Диалектическая логика, как известно, не существует без обнаружения противоречий между исследуемыми явлениями. Неогумбольдтианцы видели противоречие между языком и познанием. Следовательно, они были диалектиками, а не метафизиками. Правда, в конечном счете они преувеличивали влияния языка на познание, что указывает в решении вопроса о соотношении языка и познания (мышления) занимали позицию диалектического идеализма, а не метафизического.

В сжатой, но глубокой форме провел анализ гносеологических основ не-огумбольдтианства В.З.Панфилов (Панфилов 1982: 18-46). Особенно важной для темы настоящей работы представляется его мысль о том, что содержательная сторона нашего сознания не сводится к семантической стороне языка. Исследователь писал: «Содержание сознания носителей того или иного языка от-

нюдь не сводится к набору значений, зафиксированных в языковых единицах и грамматических категориях. Посредством ограниченного в каждом языке набора языковых единиц носитель соответствующего языка выражает в речи и такое мыслительное содержание, которое непосредственно не закреплено за какой-либо отдельной языковой единицей (ср. противоположное утверждение Л.Вайсгербера о том, что существует лишь то понятие, которое закреплено за отдельной языковой единицей)» (там же: 38).

В.З.Панфилов высказал сомнение в том, что языковая картина мира в нашем сознании существует отдельно от мыслительной (или логической) картины мира. Действительно, вряд ли правомерно утверждать, что в человеческом сознании имеется две картины мира - языковая и мыслительная. В нем, очевидно, представлена одна картина мира, единое представление о мире в целом. Отсюда вовсе не следует, что мы не можем рассматривать ее в разных аспектах - языковом и мыслительном. В первом случае целостное представление о мире рассматривается в связи с языком. Единицы языка при этом связаны лишь с некоторой частью знаний, находящихся в распоряжении человека, как справедливо отмечал В.З.Панфилов. С мыслительной же картиной мира мы имеем дело в том случае, если весь объем человеческих знаний, имеющихся в сознании, рассматривается вне его связи с языком.

Как в науке, так и в языке универсальное господствует над идиоэтниче-ским. Однако сравнение науки с языком показывает, что идиоэтнического в языковой картине мира намного больше, чем в научной. На идиоэтническом аспекте языковой картины мира и сосредоточили своё внимание неогумбольд-тианцы - Э.Сепир, Б.Уорф и Л.Вайсгербер.

Эдвард Сепир (1884-1939) был одним из авторов теории лингвистической относительности (гипотезы Сепира-Уорфа). Его участие в создании этой теории главным образом связано с двумя его статьями - «Язык и среда» (1912) и «Статус лингвистики как науки» (1929).

В первой из указанных статей Э.Сепир ставил перед собой задачу показать, как отражается в языке окружающая его среда. «Наиболее отчетливо, -указывал он в связи с этим, - отражается физическая среда в словарном составе языка» (Сепир 1993: 272).

Новизна подхода к изучению поставленной проблемы заключалась у Э.Сепира не в том, что он стал исследовать лексический состав языка в направлении «вещь - слово» (т.е. вслед за Г.Шухардтом обращал внимание на объективный фактор, участвующий в формировании словарного запаса, а в том, что он стал подчеркивать субъективный («мировоззренческий») фактор в установлении лексического состава языка. Так, с точки зрения первого, объективного, фактора он отмечал такой факт, как развитие специальной лексики в индейских языках, связанной с обозначением лекарственных трав, которая отсутствует в английском языке. С точки зрения субъективного фактора словообразования исследователь обращал внимание на факты специфической точки зрения («интереса») на те или иные объекты, нашедшие в индейских языках особые наименования, «...поучительный пример, - поясняет он, - того, в какой степени состав словаря предопределяется интересом людей к тем или иным реалиям, представляют собой обозначения луны и солнца в некоторых из индейских языков. В то время, как мы считаем необходимым разграничивать эти понятия, немало индейских племен вполне довольствуются одни словом для их обозначения» (Сепир 1993: 273).

Субъективному фактору словообразования Э.Сепир стал отдавать предпочтение перед объективным. Более того, он стал придавать субъективному фактору словообразования самодовлеющее значение. «Все, разумеется, - делал он категоричный вывод, - зависит от точки зрения, предопределяемой интересом» (там же: 273). Субъективный фактор словообразования у него вытесняет объективный, «...становится очевидным, - писал он, - что наличие или отсутствие общего обозначения для какой-либо группы понятий в значительной мере связано с тем, имеется ли у людей интерес к соответствующим явлениям окру-

жающей среды» (там же: 273). Мы должны здесь уточнить: прежде, чем говорить об «интересе» к тем или иным явлениям окружающей среды, необходимо иметь в ней эти самые явления. Другими словами, объективный фактор словообразования предшествует субъективному. При этом последний не может существовать без первого, как не может существовать точка зрения на отсутствующий предмет.

Выдвижение на первый план субъективного («мировоззренческого», национального, идиоэтнического) фактора в словообразовании позволило Э.Сепиру сформулировать свое понимание гипотезы лингвистической относительности. «Язык - это путеводитель в «социальной действительности», - писал он во второй из названных нами статей. - Люди живут не только в материальном мире и не только в мире социальном, как это принято думать: в значительной степени они все находятся и во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. Представление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык является всего лишь случайным средством решения специфических задач мышления и коммуникации, - это всего лишь иллюзия. В действительности же «реальный мир» в значительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а вовсе не одни и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками» (там же: 261).

Для подтверждения приведенного заключения Э.Сепир приводит следующий пример: «...если нарисовать несколько десятков линий произвольной формы, то одни из них будут восприниматься как «прямые» (straight), другие -как «кривые» (crooked), «изогнутые» (curved) или «ломаные» (zigzag) потому только (подчеркнуто нами - авт.), что сам язык предлагает такое разбиение в

силу наличия в нем этих слов» (там же). Следует уточнить: дело здесь не столько в словах, о которых идет речь, сколько в форме линий.

По Э.Сепиру выходит, что выделение тем или иным человеком, владеющим английским языком, указанных линий целиком (см. подчеркнутые слова) зависит от того, что в этом языке имеются соответственные слова. Объективная основа данной классификации - формы линий - по существу игнорируется американским исследователем. Объективный фактор познания здесь вытеснен субъективным, если иметь в виду духовную природу языка. Мы видим здесь явную абсолютизацию познавательной роли языка в восприятии окружающего мира. А между тем он может изучаться и непосредственно - в абстракции от языка. Еще Томас Гоббс писал: «Язык что паутина: слабые умы цепляются за слова и запутываются в них, а более сильные легко сквозь них прорываются» (Гоббс 1977: 261).

Роль языка для человека Э.Сепир связывал то с восприятием окружающего мира, то с процессом передачи мыслей и моделей поведения. «Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе, -писал он, - главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» (Сепир 1993: 261). С другой стороны, язык, по его мнению, «облегчает или затрудняет процесс передачи мыслей и моделей поведения от человека к человеку» (там же: 262). В первом случае мы имеем дело с познавательным аспектом гипотезы Сепира-Уорфа, во втором - с ее коммуникативным аспектом. Оба эти аспекта были углублены в работах ученика Э.Сепира - Бенждамена Ли Уорфа (1897-1941).

В своей основной работе - «Отношение норм поведения и мышления к языку» (1939) - Б.Уорф поставил глобальную задачу - показать «влияние языка на различные виды деятельности людей не столько в особых случаях употребления языка, сколько в его постоянно действующих общих законах и в повседневной оценке им тех или иных явлений» (Уорф 1960: 135).

Автора приведенных слов, очевидно, не устраивала мягкость выводов о «влиянии языка на различные виды деятельности», сделанных его учителем. Можно предположить, что Б.Уорфа не устраивала прежде всего сепировская интерпретация коммуникативного аспекта теории лингвистической относительности, связанная с выражением однотипного содержания в разных языках, а следовательно, и с переводом этого содержания с одного языка на другой.

В статье «Грамматист и его язык» (1924) Э.Сепир выступил против возведения барьеров между различными языками в их выразительных возможностях. Для подтверждения своего отрицательного отношения к возведению такого рода преград он прибегал к двум примерам. Первый из них связан с возможностью адекватного перевода кантовской «Критики чистого разума» с немецкого языка на язык эскимосов или готтентотов, «...в формальных особенностях языков эскимосов или готтентотов, - писал ученый, - нет ничего такого, что затемняло бы ясность или скрывало бы глубину кантовской мысли» (Сепир 1993: 252).

Еще более категорично Э.Сепир указывал на равенство эскимосского языка с «цивилизованными» языками в связи с возможностью выражения в нем абстрактных категорий (например, причинности). Он писал: «Все же имеется один великий вопрос, который нам следует разрешить безотлагательно. Если эскимос и готтентот не располагают ни каким понятием, адекватным нашему понятию причинности, следует ли из этого, что их языки неспособны выразить причинное отношение? Конечно же, нет» (там же: 254).

Б.Уорф прямо заявлял об отсутствии адекватности между разными языками в их возможностях выражать однотипное содержание. Степень такой адекватности он соотносил со структурной близостью между этими языками. «Мы сталкиваемся, таким образом, - резюмировал Б.Уорф, - с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем» (Уорф 1960: 198). Возможность пол-

ного понимания между людьми, говорящими на разных языках, ставится при таком подходе в непреодолимую зависимость от структурного сходства между этими языками.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что Б.Уорф лишь довел до конца логику своего учителя. В самом деле, несмотря на то, что в практическом плане Э.Сепир говорил о равенстве разных языков в их выразительных возможностях, в теоретическом плане он подчеркивал «тираническую власть» языковых значений по отношению к ориентации в мире его носителей. Языковые значения, по его мнению, «не столько раскрываются в опыте, сколько накладываются на него вследствие тиранической власти, которой языковая форма подчиняет нашу ориентацию в мире» (Сепир 1993: 313). Но в этом случае выходит, что эскимос поймет кантовскую «Критику чистого разума», если она будет переведена с оригинала на его родной язык, вовсе не так, как немец? «Тираническая власть» эскимосского языка над его носителем наложит мощный отпечаток на его понимание кантовского труда?

Хотим мы того или не хотим, но логика гипотезы Сепира-Уорфа приводит нас к мысли о том, что люди, говорящие на разных языках, являются носителями «параллельных» мировоззрений. Более того, они живут в разных мирах. Они не способны преодолеть тиранию своих языков над их представлениями о мире. Эта логика не может быть принята безоговорочно даже и в отношении к обыденной картине мира, отображаемой в структуре того или иного языка. Тем более она должна быть отвергнута в отношении к научной картине мира.

Еще в большей мере, чем обыденная, научная картина мира должна строится на объективной основе, т.е. в абстракции от языка. Формы ее выражения в языке ищутся лишь после того, как научная картина мира уже смоделирована в сознании ученого в ее мыслительной форме. Отсюда не следует, что «тирания языка» над человеком - чистая выдумка. Картины мира, заключенные в разных языках, на самом деле не могут быть одинаковыми, как не может быть одинаковой культурная история их носителей. Более того, представители науки не

могут не находиться под влиянием той картины мира, которая заключена в их языке, поскольку они являются носителями не только научного, но и обыденного сознания, где и локализуется языковая картина мира. Задача ученого, моделирующего научную картину мира, вместе с тем, состоит в преодолении на него влияния языковой картины мира, даже если она, как считал Э.Сепир, находится в подсознании.

Термин «языковая картина мира» не употреблялся авторами гипотезы лингвистической относительности, однако понятие, стоящее за ним, описывалось ими неоднократно. Приведем здесь лишь некоторые выдержки из работ Э.Сепира, связанные с «очертаниями» этого понятия:

1. «Мир языковых форм, взятый в пределах данного языка, есть завершенная система обозначения, точно так же, как система чисел есть завершенная система задания количественных отношений или как множество геометрических осей координат есть завершенная система задания всех точек данного пространства. .. Переход от одного языка к другому психологически подобен переходу от одной геометрической системы отсчета к другой. Окружающий мир, подлежащий выражению посредством языка, один и тот же для любой системы отсчета. Однако формальные способы обозначения того или иного элемента опыта, равно как и той или иной точки пространства, столь различны, что возникающее на их основе ощущение ориентации не может быть тождественно ни для произвольной пары языков, ни для произвольной пары систем отсчета» (там же: 252).

2. «...каждый язык обладает законченной в своем роде и психологически удовлетворительной формальной ориентацией, но эта ориентация залегает глубоко в подсознании носителей языка» (там же: 254).

3. «...языки являются по существу культурными хранилищами обширных и самодостаточных сетей психических процессов» (там же: 255).

4. «Язык - не просто более или менее систематизированный инвентарь различных элементов опыта, имеющих отношение к индивиду (как это часто

наивно полагают), но также замкнутая в себе, творческая и символическая система, которая не только соотносится с опытом в значительной мере приобретенным помимо ее помощи, но фактически определяет для нас опыт посредством своей формальной структуры и вследствие того, что мы бессознательно переносим свойственные ей особенности в область опыта» (там же: 313).

Уточняя и углубляя мысли своего учителя, Б.Уорф писал: «...основа языковой системы любого языка (иными словами, грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза. Формирование мыслей - это не независимый процесс, строго рациональный в старом смысле этого слова, но часть грамматики того или иного языка и различается у различных народов в одних случаях незначительно, в других - весьма существенно, так же как грамматический строй соответствующих языков. Мы расчленяем природу в направлении подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нами сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы - участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка. Это соглашение, разумеется, никак и никем не сформулировано и лишь подразумевается, и тем не менее мы - участники этого соглашения; мы вообще не сможем говорить, если только не подпишемся под систематизацией и классификацией материала, обусловленной указанным соглашением» (Уорф 1960: 175).

Во всех этих выдержках речь идет о том, что в каждом языке заключена особая картина мира. При этом подчеркивается, что наше представление о мире главным образом формируется под влиянием соответственной языковой картины мира. Непосредственным наблюдениям за миром при этом отводится второстепенная роль. Б.Уорф стремился доказать это не столько теоретически, как Э.Сепир, сколько практически - на материале сравнения европейских и индейских языков.

Примеры расхождений между языками приводились Б.Уорфом главным образом из области философской и натуралистической лексики (сам Б.Уорф был химиком по базовому образованию). Так, отправляясь от категорий времени, пространства, количества и т.п. он делал тонкий анализ, связанный с семантическими расхождениями в средствах их выражения в английском языке и языке хопи. С другой стороны, в языках индейцев часто отсутствуют лексические обозначения, связанные с понятиями холода, льда, снега и т.п. Например, у аптеков, как и эскимосов, есть слова, обозначающие падающий снег, снег на земле, снег, плотно слежавшийся, как лед, талый снег, снег, несомый ветром и т.д., но нет слова для снега вообще. «Для эскимоса, - пишет в связи с этим Б.Уорф, - это всеобъемлющее слово было бы почти немыслимым; он заявил бы, что падающий снег, талый снег и т.п. различны и по восприятию, и по функционированию» (там же: 178).

Европейские и индейские, как и все остальные, языки по-разному членят с помощью слов (т.е. вербализуют или ословливают) окружающий мир. Так, в хопи имеются слова, с помощью которых все летающие предметы делятся на два класса: птицы - не птицы (т.е. насекомые, самолеты и т.п.). Такая лексическая классификация в европейских языках отсутствует. Она отсутствует также и в науке.

В процессе анализа подобных примеров, Б.Уорф пришел к весьма важным выводам, связанным с разграничением языковой и научной картин мира. Та и другая представляют собою «систему анализа окружающего мира» (там

же: 190). Но в языковой картине мира эта система в течение многих тысячелетий создается рядовыми носителями языка, а в научной картине мира она представляет собою результат усилий ученых-энциклопедистов. Первая локализуется в языке, другая - в науке. Тем не менее в том и другом случаях мы имеет дело с «делением окружающего мира на элементы» (там же: 148, 192). Так, например, обстоит дело с делением живых объектов. Б.Уорф писал: «Ботаники и зоологи для того, чтобы понять мир живых существ, вынуждены описывать разновидности, обитающие во всех частях света; даже вымершие виды подвергались изучению... Ученые столкнулись также и с необходимостью сравнивать и противопоставлять друг другу эти разновидности, разделить их на семьи и классы, изучить различные стадии из развития, их морфологию и таксономию. В науке о языке происходит то же самое» (там же: 191).

Заслуга Б.Уорфа заключается в том, что понятия языковой и научной картин мира он вывел с достаточной отчетливостью. Но какие выводы он сделал из сравнения этих картин между собою? Его симпатии, если позволительно употребить это слово в научной работе, оказались на стороне языковой картины мира. Во-первых, это объясняется ее «возрастом» - она несоизмеримо старше, чем научная, а следовательно, в ней закреплено намного больше знаний, чем в научной картине мира. Во-вторых, именно языковые картины мира, с точки зрения Б.Уорфа, а не объективная действительность в конечном счете служат в качестве основных источников для построения научной картины мира. В-третьих, языковых картин много, а научная картина мира в идеале должна быть на определенном этапе научного развития одна. Иначе говоря, в языковых картинах мира заключено столько же физик, биологии и других областей знаний, сколько существует (и существовало) языков.

Подытоживая сказанное, мы можем указать на следующие различия между языковой и научной картинами мира, выделенные Б.Уорфом:

1) языковые картины мира намного старше и богаче содержанием научных;

2. языковые картины мира - главный источник научной картины мира;

3. наука стремится к построению единой картины мира, а в языках заключено множество картин мира (иначе говоря, язык плюралистичен, а наука монистична).

Научный опыт, представленный в научных текстах, Б.Уорф уподоблял «следу на толще карандашного штриха на шкале, какой измеряется наш прошлый опыт на этой планете» (там же: 182). Несоизмеримо большая часть этого опыта заключена в языковых картинах мира. Преимущество языковых картин мира перед научными заключается, с его точки зрения, также и в том, что последние исходят из объективного мира, «из природы», но «определить явление, вещь, предмет, отношение и т.п., исходя из природы, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка» (там же: 177).

В только что приведенных словах Б.Уорфа по существу перечеркивается роль объективного фактора в познании. Наука при таком подходе ставится в зависимость от языкознания, постигающего значения, заключенные в языках. Ученые в таком случае главным образом переводят на научный язык уже содержащиеся в языке сведения. Б.Уорф писал: «...человечество не знает внезапных взлетов и не достигло в течение последних тысячелетий никакого внушительного прогресса в создании синтеза (научных знаний о мире - авт.), но лишь забавлялось игрой с лингвистическими формулировками и мировоззрениями, унаследованными от бесконечного в своей длительности прошлого. Но ни это ощущение, ни сознание произвольной зависимости всех (подчеркнуто нами -авт.) наших знаний от языковых средств, которые еще сами в основном не познаны, не должны обескураживать ученых, но должны, напротив, воспитать ту скромность, которая неотделима от духа подлинной науки» (там же: 182).

Подтверждая зависимость научных знаний от языковых, Б.Уорф следующим образом объяснял сходство научных картин мира у европейских ученых: европейская культура «во многом, и особенно в интеллектуальной области,

развивалась под большим влиянием латыни и греческого» (там же: 176). «Нужно, однако, подчеркнуть, - добавлял он, - что понятия «все современные ученые, говорящие на индоевропейских языках» и «все ученые» не совпадают. То, что современные китайские ученые описывают мир, подобно европейским ученым, означает только, что они переняли целиком всю западную систему мышления, но совсем не то, что они выработали эту систему самостоятельно, с их собственных наблюдательных постов» (там же), т.е. исходя из их родных языков.

Языковая картина мира (В.Гумбольдт)

Научная картина мира (а вместе с нею и философская) существует в научном сознании, но картина мира принадлежит и обыденному сознанию. Мы можем сказать, что картина мира существует в двух ипостасях - научной (в сознании ученых) и обыденной («массовой»).

Языковая картина мира моделируется в науке лингвистами. На лексическом уровне эта картина мира фиксируется в идеографических словарях не научно-терминологического, а обыденного типа (Морковкин 1970). С нашей точки зрения, большую ценность для широкого круга людей представляют собою идеографические словари, которые фиксируют не языковые картины мира, а научную. Если идеографические словари, фиксирующие языковые картины мира, интересны в первую очередь узкому кругу людей, профессионально занимающихся языкознанием, то идеографические словари научно-терминологического типа адресованы всем людям. Последний тип словарей базируется не на обыденных картинах мира.

Идеографические словари научно-терминологического типа имеют нормативный характер, тогда как словари, отображающие идиэтнические особенности тех или иных языковых картин мира имеют скорее историко-культурную ценность, поскольку они свидетельствуют о сохранении в них многих представлений, ставших анахроничными. Отсюда не следует, что лингвисты должны отказаться от моделирования в своих исследованиях языковых картин мира, но подобные исследования могут иметь лишь вспомогательное значение по отношению идеографическим словарям научно-терминологического типа. Словари идеографического типа в первую очередь должны содействовать распространению научных, а не обыденных знаний. В последних, как известно, представлен элемент ненаучных, ошибочных представлений о мире, которые в значительной мере объясняются сохранением в языке устаревших представлений о мире, которыми располагал народ, создававший данный язык в течение многих столетий.

Общее (абстрактное) представление о мире - лишь часть целостного (конкретного) представления о мире. В последнем случае мы имеем дело с энциклопедическим охватом действительности, а в первом - лишь с ее обобщенным отражением в сознании человека.

Лишь редкие люди способны вмещать в своем сознании энциклопедические знания о мире (с полной уверенностью к ним можно отнести, пожалуй, только Аристотеля и Гегеля). Вот почему носителем конкретного представления о мире в конечном счете является коллективное сознание. Что касается абстрактного представления о мире, то оно в принципе доступно каждому. Его наличие в сознании человека зависит лишь от его стремления к приведению разрозненных знаний о структуре мира в систему.

Общее представление о мире существует в двух формах - обыденной и научной. Обыденная картина мира, как и научная, отражает объективную действительность во всем ее многообразии, однако научная картина мира приближается к ее познанию в большей мере, чем обыденная.

Если научная картина мира - плод коллективных усилий лишь части человечества - ученых, то обыденная картина мира - плод коллективных усилий того или иного народа. Если первая по существу интернациональна (универсальна), то другая - национальна (идиоэтнична). Первая находит отражение в науке, а другая - в том или ином языке. Иначе говоря, обыденная картина мира (уровень мышления) актуализируется в языковой картине мира (уровень языка), а одной из форм научной картины мира является его лингвистическая картина, представленная в научных идеографических словарях.

Соотношение основных понятий, упомянутых выше, можно изобразить следующим образом: Языковую картину мира не следует путать с лингвистической. Носителем первой является тот или иной народ. Свой взгляд на мир он закрепляет в родном языке. Носителями же лингвистической картины мира являются ученые-лингвисты (точнее говоря, те из них, которые связаны с составлением идеографических словарей научно-терминологического типа).

Если лингвистическая картина мира призвана отражать объективный мир как таковой, то в языковой картине мира он изображается с субъективно национальной (идиоэтнической) точки зрения. «Человеческий фактор» здесь играет более существенную роль, чем в случае с лингвистической картиной мира. Мы можем сказать, что языковая картина мира есть способ национального «вочеловечения» образа объективной действительности в языковом сознании того или иного народа. Своим зарождением понятие «языковая картина мира» обязано выдающемуся немецкому философу языка Вильгельму фон Гумбольдту (1767-1835).

Как справедливо отмечал Г.В.Рамишвили, В.Гумбольдт шел своим путем в философии и науке в целом (Гумбольдт 1985: 311). В конечном счете он оказался в стороне от известного послекантовского трумвирата «Фихте —Шеллинг - Гегель». Так, по поводу первого ученый писал: «...«абсолютное Я» Фихте всегда было для меня неприемлемо и неясно, так как оно, снимая действительное (т.е. индивидуальное - Л.Д.) Я, не что иное, как гипостазирование химерического» (там же).

Научный путь В.Гумбольдта - движение от философии к культурологии («антропологии»), а от последней - к языкознанию. Особенностью его научного мышления при этом был характерологизм. Эта особенность заключается в том, что в любом культурологическом объекте (и прежде всего - в народе, его духе и языке) он стремился видеть не только те черты, которые объединяют его с подобными объектами, но и те, которые индивидуализируют его, составляют его своеобразие («характер»).

Категория «характера» проходит красной нитью через научное наследие В.Гумбольдта. Она исследовалась им в отношении отдельного человека и целого народа, в отношении отдельного языка и целого класса языков. Данная категория - синоним категории индивидуального.

Категорию индивидуального В.Гумбольдт считал в какой-то мере обойденной в науке. Она затмевалась в культурологии, с его точки зрения, категорией общего. Вот почему он сосредоточивал внимание на первой из этих категорий. Она не может быть обнаружена без сравнения подобных объектов между собою. Отсюда и стремление немецкого ученого к исследованию человека и его языка в сравнительном плане. Он - основатель сравнительной антропологии и сравнительно-типологического языкознания. Составляя план первой из этих наук, он писал: «В человеческой жизни нет ни одного практического занятия, которое не требовало бы знания человека - и не просто обобщенного, философского образа, но индивидуального, в том виде, в каком он предстает перед нашими глазами» (там же:318). Составляя план систематической энциклопедии всех языков, он указывал: «Если бы в этой энциклопедии было отражено, как разум и мировоззрение разных народов земли находят способы для решения насущных языковых задач, картина возможных различий между языками была бы завершена; тем самым было бы легче описывать характер каждого отдельного языка, сгруппировав их по степени родства и переходя от похожих друг на друга к более изолированным» (там же).

Место языковой и лингвистической картин мира среди других картин мира

История науки сложилась так, что интеграционные процессы в ней отстают от дифференционных (Чепиков 1981). Эта сказалось, в частности, и на решении проблемы картины мира. Философия шла к ней своим путем, а лингвистика - своим. Более того, даже в рамках последней по существу независимо друг от друга работали неогумбольдтианцы и идеографы. Первые направляли свои усилия на постижение языковой картины мира, другие - лингвистической. 3.1. Место языковой и лингвистической картин мира среди других картин мира

Настало время взглянуть на проблему картины мира с интеграционной точки зрения. Авторы недавно вышедшей в Санкт-Петербурге «Философии культуры» (Философия культуры 1995) нашли эту точку зрения в семиотическом подходе. «Семиотический подход, - пишет один из авторов указанной работы, - в котором культура предстает как сверхсложная система и ненаследственная память человечества, позволил рассматривать картину мира как с точки зрения первичных моделирующих систем (язык), так и с точки зрения вторичных моделирующих систем (искусство, религия и др.), а также выделить в общей картине мира ее разновидности - научную, философскую, языковую и т.д.» (там же: 251).

В.И Постовалова указала на то, что при характеристике картины мира следует различать три ее ипостаси: самое реалию (или феномен) картины мира, ее понятие и термин. «Феномен, именуемый «картина мира», является таким же древним, как и сам человек. Создание первых картин мира у человека совпадает по времени с процессом антропогенеза. Тем не менее реалия, называемая термином «картина мира», стала предметом научно-философского рассмотрения лишь в недавнее время, понятие картины мира находится в настоящий момент в стадии своего формирования» (Постовалова 1988: 12). Что касается термина «картина мира», то, по ее наблюдениям, он был введен на рубеже XlX-ХХ ве ков в науку Г.Герцем и М.Планком, которые стали его употреблять применительно к физической картине мира. Последний, в частности, понимал под физической картиной мира «образ мира», формируемый физической наукой, и утверждал, что «картина мира, мира вещей для всех людей одинакова» (Планк 1966: 106). Следует добавить, что в философии и лингвистике его впервые стали употреблять Л.Витгенштейн, К.Ясперс и Л.Вайсгербер.

Термин «картина мира» вошел в «Краткую философскую энциклопедию», где под ним понимается «совокупность мировоззренческих знаний о мире, «совокупность предметного содержания, которым обладает человек» (Яс-перс)» (Краткая философская энциклопедия 1994: 201). Более понятное определение данному термину дает В.И.Постовалова: «Картина мира есть целостный глобальный образ мира» (Постоваловой 1988: 19). Речь идет, как видим, об общем представлении о мире. Это представление призвана формировать философия. Результатом ее деятельности должна стать общенаучная (философская) картина мира.

Философская картина мира входит в состав научной, где наряду с общенаучной (философской) имеются также и частнонаучные картины мира (физическая, биологическая, психологическая и культурологическая). Последние представления о соответственных частях мира - мертвой и живой природе, психике и культуре. В своей совокупности общенаучная и частнонаучная картины мира и составляют научную картину мира в целом. Каково место научной картины мира среди других картин мира? Этот вопрос есть вопрос о классификации картин мира.

В.И.Постовалова писала: «Существует несколько качественно различных типов субъектов картин мира: взрослые и дети; лица психически нормальные и лица с нарушениями в психике; люди современной цивилизации и люди архаического миропонимания. Соответственно выделяются три принципиально различных типа картин мира:

1) картина мира взрослого человека и детская картина мира; 2) картина мира психически нормального человека и психопатологическая картина мира;

3) «цивилизованная» картина мира и архаическая» (там же: 32).

Подобные классификации картин мира, бесспорно, имеют право на существование, но они имеют узкое применение. Первая классификация, очевидно, важна, главным образом, для педагогов, вторая - для психиатров, третья - для историков. Широкую значимость для человека имеет культурологическая классификация картин мира, в основе которой лежат определенные сферы (компоненты) духовной культуры. Попытку такой классификации мы находим у той же В.И.Постоваловой. Она писала: «В каждой самостоятельной сфере общественного сознания - мифологии, религии, философии, науке - существуют свои особые средства мировосприятия, свои «призмы», через которые человек видит мир. Итогом такого мировидения и являются соответственные картины мира -мифологические, религиозные, философские, научные» (там же: 33).

Культурологический подход к типологии картин мира, предпринятый В.И.Постоваловой, оказался не доведенным до конца: в основе ее классификации лежат не все компоненты духовной культуры. Неясно также, почему у нее религия отделена от мифологии, а философия - от науки.

Культурологическая точка зрения на типологию картин мира, на наш взгляд, предполагает, что основные типы картин мира связаны с шестью компонентами духовной культуры - религией, наукой, искусством, нравственностью, политикой и языком. Каждый из этих компонентов предопределяет соответственный тип картины мира. В итоге мы получим шесть базовых типов картины мира - религиозный (мифологический), научный, художественный, нравственный, политический и языковой. Каждый из них строит свою модель мира, осваивая свой взгляд на мир.

Субъектами религиозной картины мира являются верующие, субъектами научной картины мира - ученые, субъектами художественной картины мира -художники, субъектами нравственной картины мира — нравственные учители, субъектами политической картины мира - политики и субъектами языковой картины мира - рядовые носители повседневного языка. Все они смотрят на один и тот же (хотя и меняющийся) объект - мир, но смотрят на него по-разному.

«Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира, - писал А.Эйнштейн, - для того, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни» (Эйнштейн 1964;2: 136).

Каждый из шести выделенных нами типов картины мира имеет множество подтипов. Так, религиозный тип включает в себя столько подтипов, сколько на свете существует религий. Следовательно, можно говорить об индуистской, иудаистской, христианской, исламской, зороастрийской и т.п. картинах мира. Более того, они имеют особые национально-исторические формы своего существования (одна форма языческой картины мира, например, была у древних славян, другая - у скифов и т.д.). Вот какой набросок языческой картины мира у славян сделали В.В.Иванов и В.Н.Топоров: «Картина мира в реконструированной древней модели у славян предстает как набор разных уровней (примеры таких разноуровневых элементов: Перун, Ярило, Правда, Соловей-разбойник, Чудо-Юдо), существующих в особом времени и размещающихся в особом пространстве, в котором вычленяются такие части, как небо, земля, подземное царство и соединяющее их мировое дерево, а также отдельные области типа заморского царства или ритуализованных частей земного пространства: дом, двор, дорога, перепутье...» (Постовалова 1988: 16).

Первые идеографические словари

В основе классификации слов в словарях идеографического типа лежит так называемая идеографическая схема. Это понятие аналогично понятию философской картины мира. Чем больше первое понятие приближается ко второму, тем больше идеографическая схема может претендовать на статус философской картины мира. Подобно последней, первая фиксирует наиболее общее представление о мире.

В начале XX в. швейцарский языковед Шарль Балли обнародовал свою идеографическую схему:

I. Априорное:

A. Бытие (начало то же, что и у П.Роже - авт.)

Б. Отношение

B. Причинность

Г. Порядок

Д. Время

Е. Количество, число, интенсивность

Ж. Пространство. Положение в пространстве

3. Изменение

И. Движение

II. Материя. Чувственный мир:

A. Созидание

Б. Мир, природа, существа

B. Свойства материи

Г. Восприятие чувственных объектов

III. Мышление и его выражение:

А. Свойства мышления Б. Операции мышления В. Выражение и коммуникация мышления

IV. Воля:

A. Свойства воли

Б. Операции воли

B. Воля по отношению к другому

Г. Воля взаимная или внешне ограниченная

V. Действие:

A. Необходимые действия; потребности, источники, средства

Б. Свойства объекта действия; ценность, полезность

B. Состояния и качества, относящиеся к результату действия

Г. Свойства предмета действия

Д. Мотивы действия

Е. Подготовка действия

Ж. Модусы действия

3. Взаимодействие или действие внешне ограниченное

VI. Собственность:

А. Приобретение и владение Б. Пользование, передача, мена

VII. Чувства:

A. Чувства вообще

Б. Чувство удовольствия и неудовольствия

B. Инстинктивные чувства

Г. Чувства эгоцентрические

Д. Эстетические чувства

Е. Чувства и действия альтруистические

VIII. Общество:

A. Общественная жизнь

Б. Место индивида в обществе

B. Права и обязанности; закон, суд IX. Нравственность:

А. Форма долга; поведение

Б. Оценка поведения. Репутация

X. Религия.

Как видим, Ш.Балли следовал за П.Роже, но он чуть ли не в два раза по сравнению со своим предшественником увеличил число рубрик (разделов) и подрубрик в своей схеме. С одной стороны, это оправдано (это касается рубрик «Общество», «Нравственность» и «Религия», которые у П.Роже входили в раздел «Чувства»), а с другой стороны, это вызывает множество вопросов. Почему, например, «мир» оказался втиснутым в одну из подрубрик второго раздела («Материя. Чувственный мир»)? Более того, он почему-то отделен от всех других рубрик и поставлен в один ряд с «природой» и «существами», как будто «мир» не покрывает собою «материю», «мышление», «волю» и т.д. Зачем понадобилось выделять в особые разделы (или, как говорит Ю.В.Рождественский, категории мира) «мышление», «волю» и «чувства», предварительно не объединив их в рубрику «Психика»? Почему эгоцентризм и альтруизм попали в чувства, а не в нравственность? Почему в рубрику «Действие» помещены лишь человеческие действия? Почему выделены на особое положение такие сферы духовной культуры, как нравственность и религия, но нет других ее сфер - языка, науки, искусства? И т.д., и т.п.

Эти и подобные вопросы свидетельствуют о том, что у Ш.Балли философская картина мира представлена в его идеографической схеме весьма туманно. Она лишь слегка «просвечивает» через его идеографическую схему (так, удачно помещены философские категории, хорошо, что нравственность и религия вычленены из чувств), но в целом, эта схема весьма далека от философской картины мира, как она понимается в настоящей работе. Схема Ш.Балли отдалилась от философской картины мира даже в большей мере, чем схема П.Роже. Неслучайно Л.В.Щерба связывал словарь Ф.Дорнзайфа, о котором речь еще впереди, непосредственно с П.Роже, а не с Ш.Балли.

Еще дальше, чем у Ш.Балли, от философской картины мира отстоят идеографические схемы Г.М.Майера и М.Молинер (см. эти схемы у Ю.Н.Караулова (Караулов 1976: 252-253). Несмотря на то, что они были разработаны сравнительно недавно, они, с нашей точки зрения, не соответствуют ни языковой, ни научной картинам мира. Иначе говоря, они не отражают ни массовое сознание, ни научное, а отражают сознание их составителей. Так, в основе идеографической схемы Г.М.Майера лежат следующие «категории мира»:

1. Основные элементы для построения предложений и соединения идей (соединять, противопоставлять, приравнивать и т.п.).

2. Предпосылки всего мыслимого и сущего (данное, время, пространство, причинность и т.п.).

3. Основные понятия душевной и духовной жизни (психики и ума) (опыт, мышление, речь, интеллект, талант, эмоция, чувство прекрасного, темперамент, желание, свобода, вера и т.д.).

4. Основы общественных отношений (положение личности, семья, дружба, вражда, добродетели, препятствия, спорт и т.д.).

5. Определяющие понятия жизни (государство в мире, отдельное государство, война, школа, наука, искусство, правосудие и т.д.).

6. Главные понятия из мира вещей (человек, жилье, погода, животные, растения, химические вещества, орудия, пища, одежда, медицина, техника и т.д.).

Легко увидеть, что подобные идеографические схемы способны окончательно затуманить наше представление о мире, но отнюдь его не прояснить. Схема Г.М.Маейра даже не может претендовать на статус системной, поскольку только структура объективного мира может выступать в идеографической схеме в качестве системообразующего фактора. В данной схеме эта структура искажена до неузнаваемости. Вот почему философская картина в ней чуть ли не целиком теряется в авторском субъективизме.

Только три идеографические схемы, созданные после Ш.Балли, заслуживают, на наш взгляд, внимания в нашей работе. Это схемы, лежащие в основе идеографических словарей Ф.Дорнзайфа (Dornseiff 1933) и Х.Касареса (Casares 1959) и ислледования Р.Халлига и В.Вартбурга (Hallig, Wartburg 1963). Несмотря на то, что их авторы ориентировались, по словам двух последних, на сознание «индивидуума средних способностей, чья картина мира составляется из обусловленных языком донаучных понятий и который смотрит на мир и на людей с наивных реализмом» (Караулов 1975: 242), степень представленности философской картины мира в них довольно высока. Это свидетельствует, очевидно, о том, что научная и обыденная картина мира на уровне наиболее общих представлений о мире не столь существенно расходятся.

Философская картина мира составляет наиболее устойчивый компонент лингвистической картины мира, поскольку первая отражает мир, рассматриваемый со стороны его наиболее устойчивых компонентов - мертвой природы (которая изменяется очень медленно), живой природы (эволюция здесь протекает несколько быстрее, чем в мертвой природе, но классификация основных видов растений и животных в достаточной мере стабильна), психики, где конкретное содержание эмоциональной и интеллектуальной жизни меняется весьма быстро, но психические формы этой жизни остаются у человека одинаковыми (ощущение, восприятие, представление, понятие, суждение, умозаключение и т.п.) и культуры (скорость культурной эволюции намного превосходит скорость естественной эволюции, как справедливо отмечал Д.Гексли (Хюбшер 1993: 235), но общие концептуальные схемы отдельных сфер культуры исторически достаточно устойчивы (возьмите, например, виды искусства).

Первое издание словаря Ф.Дорнзайфа вышло в Берлине еще в 1933 г. Идеографическая схема, лежащая в основе этого издания, начиналась с философских категорий времени, пространства и т.п. В более поздних изданиях автор стал исходить из следующей идеографической схемы:

I. Неорганический мир. Вещества

2. Растительный мир. Животный мир. Человек как физическая сущность.

3. Пространство. Положение в пространстве. Форма.

4. Величина. Масса. Число. Степень.

5. Существование. Отношение. Причинность.

6. Время.

7. Свет. Цвет. Звук. Температура. Вес. Состояние. Обоняние.

8. Движение.

9. Желания и поступки.

10. Ощущения.

11. Чувства. Аффекты. Черты характера.

12. Мышление.

13. Знаки. Сообщение. Язык.

14. Письменность. Знание (наука).

15. Искусство.

16. Общество и общественные отношения.

17. Инструменты. Техника.

18. Хозяйство.

19. Право. Этика.

20. Религия. Сверхъестественное.

Исходная модель философской картины мира позволяет нам высказать некоторые соображения по поводу приведенной схемы:

1) философскую лексику было бы целесообразнее возвратить в начало словаря, поскольку категории, с ним связанные, отражают универсальные свойства предметов. Естественно начать идеографический словарь с такого рода категорий, поскольку их диапазон позволяет охватить мир в целом. Но именно в этом состоит первейшая задача идеографического словаря;

2) рубрики, относящиеся к универсальным категориям (3-6,7), логичнее объединить в одну;

3) в 7-ой рубрике оказалась физическая (Свет. Цвет. Звук. Температура. Вес. Состояние) и психологическая (Обоняние. Вкус) лексика. Первую, очевидно, следует отнести к неорганическому миру, а другую - к психическому;

4) рубрики 9-12 включают слова, относящиеся к психическим явлениям, поэтому их разумнее было бы объединить в соответственный раздел («Психика»);

5) рубрики 13-20 следовало бы рассматривать как подрубрики одного раздела - «Культура»;

6) в рамках этого раздела рубрики 17 и 18 следует отделить от остальных, поскольку первые имеют отношение к материальной культуре, а другие - к духовной;

Похожие диссертации на Универсальное и идиоэтническое в культуре (На примере языковой картины мира в сравнении с научной)

Менталитет как выражение специфики этнической картины мира : на примере традиционной культуры чувашейЗверев, Олег Владимирович

Национальный менталитет в языковой картине мира : на примере сопоставления русскоязычной и англоязычной картин мираКазакова Ольга Михайловна

Способы репрезентации картины мира в портрете : на примере итальянской и французской школ живописи XVII - XVIII вековСтукалова Светлана Тимофеевна

Сон и сновидения как феномен культуры : на примере культуры северо-буддийского регионаРабинович, Евгений Ильич

Этнические стереотипы в культуре : на примере культур Северного КавказаАрсельгов, Али Уварович

Подростковая субкультура: специфика идентичности (на примере культуры агинских бурят)Жимбаева Цыпылма Черниновна

Театральность культуры тоталитарного государства : на примере советской культуры конца 1920-х-1930-х годовЛихонина Ольга Владимировна

Познавательный потенциал коммуникативной культуры : на примере Интернет-пространства вуза культуры и искусствВарэлис Андрей Марекович

Реинтерпретация текстов культуры : на примере кинематографа XX векаТатарский Петр Андреевич

Личностный фактор в контексте диалога культур : на примере деятельности С.П. Дягилева во ФранцииБуцан, Анастасия Сергеевна