Содержание к диссертации
Введение
Раздел I. Формирование историко-культурных взаимосвязей тюрко-монгольских кочевых сообществ на ранних этапах культурогенеза 35
1. Историко-культурные взаимосвязи тюркских и монгольских народов в структуре общности алтайских языков 35
2. Языковые и мифоэпические традиции в решении проблем древней истории монголов 50
Раздел II. Тюрко-монгольский этнокультурогенез в Центральной Азии в древности и средневековье 85
1. Древнетюркское и раннемонгольское время 85
2. Историко-культурные связи протобурятских племен в Центральной Азии 127
Раздел III. Этнокультурогенез народов Центральной Азии в языковых и мифоэпических традициях 184
1. Миф о Буха ноёне и «Гэсэриада». Ранний этап культурогенеза в Центральной Азии 184
2. «Сокровенное сказание монголов» как отражение этнокультурогенеза монгольских народов в средневековье 227
3. Основные аспекты историко-культурных связей кочевых сообществ с народами оседлой культуры и формирование их мировоззренческих представлений 252
Заключение 291
Библиография 314
Основные информанты 357
Список сокращений 358
- Историко-культурные взаимосвязи тюркских и монгольских народов в структуре общности алтайских языков
- Древнетюркское и раннемонгольское время
- Миф о Буха ноёне и «Гэсэриада». Ранний этап культурогенеза в Центральной Азии
Введение к работе
Актуальность темы. Выявление истоков этногенетических процессов, условий и предпосылок межкультурных взаимодействий, характер и специфика этих явлений в разные конкретно-исторические периоды, также социально-экономические последствия взаимовлияния культур имеют не только теоретическую, но и практическую значимость.
Происхождение монгольских народов, характер и особенности их этнических связей стали предметом научных изысканий давно. Имеется уже достаточное количество работ, посвященных проблеме происхождения, вопросам родоплеменного состава, расселения, материальной и духовной культуры как отдельных монгольских народов (напр., халха-монголов, бурят, калмыков и т.д.), так и монгольской этноязыковой общности в целом. В свете опубликованных материалов история формирования монгольских народов значительно усложнилась, отодвинулась вглубь тысячелетий, а сами этносы предстают перед нами как многослойные образования, менявшиеся в ходе развития производительных сил и производственных отношений, внешних этнокультурных связей.
Однако многие аспекты названной проблемы еще нуждаются в
дальнейших разработках, требуют новых, принципиально иных
подходов для их реализации, что диктуется, в частности, и
значительным расширением в последние годы источниковой базы
исследования, пересмотром некоторых установившихся
методологических ориентиров. Сложившаяся ситуация объясняется, в первую очередь, сложностью исследуемых вопросов, требующих привлечения разнообразного и широкого круга источников из различных областей исторической науки и смежных дисциплин, также многолетней, кропотливой работы в «этнографическом поле», непосредственно в среде изучаемого этноса.
Сложность и актуальность исследований проблем этно- и культурогенеза монгольских народов заключается в том, что Центральная Азия, основная и исконная территория их становления и современного проживания, с древности представляла своеобразный этнический узел. Здесь на протяжении многих веков находились в сложном взаимодействии многие племена и народы, разворачивались важные этнические и политические события, имевшие влияние далеко за пределами региона. Поэтому исследование рассматриваемой нами проблемы выходит за рамки конкретных вопросов монголоведения и представляет интерес для разработки некоторых аспектов этнокультурной истории и для ряда других народов соседних регионов - Восточной Сибири, Средней и Передней Азии.
Сложность этногенетических и этнокультурных изысканий по народам Центральной Азии заключается и в том, что основные народы, формирование которых в прошлом связано с рассматриваемой территорией - тюркские, монгольские и тунгусо-маньчжурские -объединены в рамках одной языковой семьи, о сущности которой среди исследователей до сих пор нет единства мнений. Если одни исследователи (Г.И. Рамстедт, Н.Н. Поппе, Б.Я. Владимирцов, О.П. Суник и др.) придерживаются мнения о генетическом родстве входящих в названную семью групп языков, то друге ученые (В.Л Котвич, A.M. Щербак, В.И. Рассадин и др.) склонны считать, что общность данных языков сложилась в результате их тесного многовекового взаимодействия и сложной интерференции на всех уровнях языка. К тому же вопросы лексикостатистики остаются почти не разработанными, т.е. не освещена хронология существования алтайской языковой семьи и время ее распада. Поэтому возникают определенные трудности при попытках более детального и разностороннего освещения характера и направленности их межъязыкового и межкультурного взаимодействия.
Далее, остаются не до конца выявленными четкие этноразличительные критерии между тюркскими, монгольскими и тунгусо-маньчжурскими народами. Например, такие декларируемые многими исследователями «устойчивые» этноразличительные признаки, как запах одежды, ориентировка по странам света и т.д., на поверку оказываются не совсем приемлемыми.
Объективная реконструкция ключевых моментов этнической истории, всего комплекса этнокультурного наследия должна также способствовать исследователям современности - историкам, этнологам, социологам, политологам - определить роль и место монголоязычных народов в условиях нынешних, весьма противоречивых геополитических процессов, оценить их вклад в мировую историю и культуру.
Степень изученности проблемы. Вопросы происхождения монгольских народов, характер и особенности их этнокультурных связей начали интересовать ученых давно. Первые высказывания по этой проблеме содержатся в трудах Г.Ф. Миллера, Я.И. Шмидта, Д. Банзарова, Н.Я. Бичурина, Г.Н. Потанина.
Новый импульс исследования по данной проблеме получили в трудах таких известных востоковедов, как В.В. Бартольд, Б.Я. Владимирцов.
В 1920-х годах исследования по этно- и культурогенезу монгольских народов приняли более целенаправленный характер в связи с возникновением специальных научных учреждений в Бурятии -Буручком (1922 г.), Научное общество им. Д. Банзарова (1923 г.). Именно в этот период появляется целая серия специальных статей и монографий (М.Н. Богданов, А. Турунов, П.П. Баторов, Н.Н. Козьмин, Б.Б. Барадин, В.И. Сосновский, Б.Б. Бамбаев и др.).
Начало нового этапа в исследовании проблемы знаменует собой появление в 1937 г. книги А.П. Окладникова «Очерки из истории западных бурят-монголов», в которой, наряду с традиционно
использовавшимися фольклорными материалами, были широко привлечены результаты археологических изысканий, данные письменных памятников, архивных источников. В последующих трудах ученого вопросы ранней этнической истории и культуры монгольских народов получили дальнейшее развитие.
В 1950-60-х годах различные аспекты рассматриваемой нами проблемы получили разностороннее освещение в трудах Г.Н. Румянцева, С.А. Токарева, Б.О. Долгих, Е.М. Залкинда, Ю.Н. Рериха. В 1970-80-х годах ряд интересных и оригинальных идей по рассматриваемой тематике было выдвинуто нашими монголоведами-филологами Ц.Б. Цыдендамбаевым, Т.А. Бертагаевым, Г.Д. Санжеевым. В 1980-90-х годах над разработками ряда важных аспектов проблемы плодотворно работали археологи П.Б. Коновалов, Б.Б. Дашибалов, Н.В. Именохоев, этнографы Б.Р. Зориктуев, Т.М. Михайлов, Д.Д. Нимаев, антрополог А.И. Бураев, историки Н.П. Егунов, Ш.Б. Чимитдоржиев. Проблема межязыкового взаимодействия в прошлом, этимология этнонимов и этническая терминология постоянно находились в сфере исследовательских интересов филологов Э. Хэниша, Ф. Кливза, И.Д. Бураева, Д.С. Дугарова, В.И. Рассадина, Л.Д. Шагдарова, С.Ш. Чагдурова, У-Ж. Ш. Дондукова и др.
Вопросы происхождения и родоплеменного состава отдельных этнических групп бурят и монголов неоднократно затрагивались в работах С.Д. Бабуева, Д.Г. Дамдинова, Ж.А. Зимина и др.
Отдельные вопросы, связанные с происхождением, расселением и родоплеменным составом монгольских народов затронуты в трудах наших коллег из соседних регионов - новосибирских, иркутских и читинских археологов А.В. Асеева, В.В. Свинина, Е.В. Ковычева, якутских ученых А.И. Гоголева, А.В. Константинова, исследователя из Тувы Б.И. Татаринцева, монгольских историков Ш. Вира, Д. Гонгора, X. Пэрлээ, Ч. Далая, С. Бадамхатана, Д. Билэгта. Достойна отдельного рассмотрения исследовательская деятельность Г. Сухбаатара, всю свою
жизнь посвятившего изучению истории и культуры древнего населения Центральной Азии. Много времени и энергии он вложил для выявления характера и особенностей ранних этнокультурных связей, этнической принадлежности таких племенных объединений древности, как хунну, дунху, сяньби [1971,1975,1979,1980,1996].
Как видно даже из приведенного здесь краткого обзора, по названной тематике имеется уже весьма обширная и разнообразная историография, накопилась солидная источниковая база. Тем не менее многие аспекты проблемы еще являются спорными и не до конца разработанными или же остаются за пределами должного внимания специалистов.
Для наглядности проведем более подробный обзор некоторых работ, в отдельности рассматривая публикации, посвященные вопросам этногенеза и этимологии этнонимов, языковых и мифоэпических связей монгольских народов.
Одним из первых этимологией слова монгол заинтересовался Д. Банзаров, который исходил из того, что без всякой натяжки "око разлагается на мон-гол, "река Мон"... Следовало бы теперь представить эту реку Мон, но мы не отыщем ее в географиях и ландшафтах, а найдем только гору Мона, которая зовется еще Мона-хан, т.е. царем гор. Она возвышается в Южной Монголии на северном берегу Желтой реки против области Ордос" [1955, с. 169-171].
Против этой версии выступил Г.Н. Румянцев, редактор
«Собрания сочинений» Д. Банзарова. Хотя сам Г.Н. Румянцев не
касался отдельно вопроса этимологии этнонима монгол, его по
совокупности работ по праву можно назвать одним из ведущих
специалистов в области этногенеза и истории культуры монгольских
народов. Не пытаясь объять все стороны его деятельности, мы здесь
остановимся лишь на некоторых важных аспектах, связанных с нашей
тематикой. Наиболее полно его идеи нашли отражение в монографии
«Происхождение хоринских бурят» [1962]. if
Не приходится сомневаться в том, что объектом исследования Г.Н. Румянцева отнюдь не случайно оказались именно хоринские буряты. Как он предполагал, компонент «хор» лежащий в основе многих этнонимов (хори, хорчин, хурумши, курыкан), мог быть «общим наименованием большой группы древних протомонгольских племен, расселенных на большом пространстве от Прибайкалья до Восточной Монголии». [1962, с. 128]. Для обнародования такого достаточно смелого и ответственного вывода ученому пришлось провести масштабную и скрупулезную сравнительно-историческую и лингвистическую работу, уделяя при этом серьезное внимание поискам этимологии широкого круга этнонимов. Он, в частности, обращая внимание на факт сохранности в некоторых монгольских языках древнего форманта - р, высказывал оригинальную мысль, что «хор -мн. число от хо- или ху-. Тогда китайское наименование предков сяньбийцев - дун-ху - «северные варвары», может быть истолковано л как «северные хоры». [Там же, с. 127].
"Неудачной" назвал гипотезу Д. Банзарова Г.Д. Санжеев, ссылаясь в частности на то, что в "Монголии нет ни реки Мон и ни горы Мона". Критически рассмотрев также точки зрения монгольского ученого Хас-Доржа, калмыцкого филолога А.Ш. Кичикова и А. Мостарта, он высказался весьма однозначно и категорично, что "этимология слова монгол пока остается неразгаданной, ибо ни одна из изложенных гипотез не может считаться вполне убедительной" [1983, с. 54], не предложив, правда, при этом своего альтернативного варианта.
На рубеже 1950-60-х годов в ряды востоковедов, занимающихся проблемами этнической истории и культуры древнего населения Центральной Азии, буквально ворвался Л.Н. Гумилев, сразу заняв там свою собственную нишу со своей оригинальной и самобытной теорией, сбалансированной на стыке нескольких научных дисциплин - истории, географии, биологии.
Создается впечатление, что настороженно нигилистическое отношение к трудам Л.Н. Гумилева, царившее среди отечественных историков до относительно недавнего времени, уходит в прошлое. Как констатировал в свое время профессор ЛГУ Р. Ф. Итс, автор предисловия к книге «Этногенез и биосфера Земли», «Я не знаю никого среди советских этнографов, кто принимал бы ее», т.е. теорию Л.Н. Гумилева.
Считаем целесообразным еще раз дать слово профессору, который, на наш взгляд, весьма объективно, точно и очень образно (вполне под стать своему оппоненту) охарактеризовал работы исследователя. «Чтение увлекательных по манере изложения книг Льва Николаевича Гумилева нередко создавало у меня иллюзию чтения некоего научно-фантастического романа, где объективные факта истории соседствуют с блестящими логическими пассажами и даже домыслами, выстроенными в гипотетические цепи. Не лишало меня такой иллюзии и чтение представляемого читателю капитального труда «Этногенез и биосфера Земли», в котором обширность знаний автора нередко порождает парадоксальность выводов, «неакадемическую» манеру изложения взглядов и своеобразную форму критики оппонентов и предшественников» [Гумилев, 1990, с. 3].
Так, в чем же суть самой теории, основу которой, по Л.Н. Гумилеву, составляет понятие «пассионарность»?
«...Есть ... вид энергии, - поясняет исследователь - который мы получаем небольшими порциями из космоса, - это пучки энергии, приходящие из Солнечной системы, иногда пробивающие ионосферу, достигающие дневной поверхности планеты и ударяющие нашу, как, скажем, ударяет плеткой шарик, обхватывая какую-то часть ее, молниеносно производят свое энергетическое воздействие на биосферу, иногда большое, иногда малое. Приходят они нечасто, во всяком случае, неритмично, а время от времени, но не учитывать их, оказывается, тоже невозможно».
«Неравномерность распределения биохимической энергии живого существа биосферы за длительное историческое время должна была отразиться на поведении этнических коллективов в разные эпохи в разных регионах. Эффект, производимый вариациями этой энергии, как особое свойство характера людей, мы называем пассионарностью (от лат. слова passio - страсть)», - продолжает Л.Н. Гумилев [1997, с. 55, 71].
Что касается конкретно монголов XI-XII вв., то «прирост населения в XI в. резко увеличился. В начале. XII в. монголам уже мало стало долины Онона. Они распространяются на запад - к Хилку и нижней Селенге, где наталкиваются на храбрых и воинственных меркитов, мало затронутых пассионарным толчком...
... Ареал пассионарного толчка охватил Приамурье, Уссурийский край и Восточное Забайкалье. Восточные соседи монголов - чжурчжэны - овладели Северным Китаем до р.Хуай. Западные соседи монголов в долинах Селенги и Ангары оказались вне пределов действия толчка, захватившего монголов и татар в междуречье Онона и Керулена. Приняв этот тезис, мы можем легко объяснить подъем активности восточных кочевников, обитавших в степях менее обильных, чем западные...
... Монголы имели силы и способности к сверхнапряжению, благодаря чему они шли от победы к победе... В начале XII в. монгольский этнос стал уже фактом Всемирной истории...» [Гумилев, 1989, с. 397-399].
Со ссылкой на китайские источники, опираясь также на археолого-этнографические материалы и на результаты исследований ряда зарубежных специалистов (Комаи Есиаки, Тамура Дзицудзо, Луи Амбиса) Л.Р. Кызласов, Е.И. Кычанов ратовали за локализацию территории расселения ранних монголов в пределах верхнего и среднего течения р. Амур, включая предгорья Хингана. При этом предполагалось, что монголы начали выходить из горно-таежной зоны в степи Монголии лишь в ІХ-Х вв., заимствовав при этом у тюрков всю
основную терминологию и элементы хозяйственно-бытового уклада, связанные с условиями жизни в степной полосе [Кызласов, 1975; Кычанов, 1980].
По мнению B.C. Таскина, проделавшего, безусловно, огромную работу по переводу и переосмыслению содержаний китайских хроник о древних племенах Центральной Азии, "сложившееся в традиционной китайской историографии деление северных народов на три большие этнические группы - сюнну, дунху и сушэнь - совпадает с принятым в настоящее время делением этих же народов на тюрко-, монголо- и тунгусоязычные. Если в отношении сюнну и сушэней, рассматриваемых соответственно в качестве предков современных тюрков и тунгусо-маньчжуров, вопрос представляется решенным, то отсюда вытекает логический вывод, что этнической группе дунху относились монголоязычные племена" [Материалы..., с. 4, 55-56; Таскин, 1979, с. 35].
Рассматривая вопрос об этнической дифференциации древнего населения центральной Азии, Л.Л. Викторова исходила вообщем-то из популярного в то время тезиса о том, что предками монголоязычных народов являлась группа племен дунху, а тюркоязычных - хунну; при этом она отождествляет дунху с носителями культуры плиточных могил. "В III в. до н.э. дунхусцы, занимавшие обширную территорию, состояли из многих родов и племен, образовавших более или менее постоянный союз. Они господствовали в степях Центральной Азии, где вскоре резко изменилась политическая ситуация", чему причиной стало возвышение хунну [1972,1980, с. 119-121].
Э.А. Новгородова также считает культуру плиточных могил одной из "древнейших протомонгольских", поскольку "становление монгольского этноса с самой его ранней стадии было связано со степным ландшафтом, располагающим к занятию скотоводством" [1981, с. 211-212].
Последнее десятилетие отмечено появлением целого ряда новых содержательных работ по рассматриваемой нами тематике.
В 1999 г. вышла работа С.Ш. Чагдурова "Прародина монголов", в которой обобщены результаты исследований нового направления в этногенезе монголов. "Никто не спорит по поводу того, - отмечал, в частности, ученый, - что возвышение монголов на исторической арене началось именно с берегов Онона, Керулена и других притоков Аргуни. Однако, наряду с этими бесспорными обстоятельствами сторонники версии аргунь-амурского круга должны считаться с довольно серьезной альтернативной позицией в лице сторонников саяно-алтайского обоснования прародины монголов" [Чагдуров, 1999, с. 8].
Схожей точки зрения придерживались и некоторые монгольски г историки (А. Амар, Ч. Далай), которые в качестве вероятной прародины монголов рассматривали Северо-Западную Монголию, район оз. Хубсугул [Амар, 1989; Далай, 1996, с. 7.].
П.Б. Коновалов в последние годы выступал как последовательный сторонник монголизма и носителей культуры плиточных могил, и хунну.
Им также выдвинута идея "о двух этапах движения и прихода Бортэ-Чино и его народа в верховье Онона". Утверждая, что образования "супружеского союза Бортэ-Чино и Гоа-Марал произошло на территории Северной Монголии на пространстве между Хангаем и Саянами", он явно солидаризируется со сторонниками Саяно-Алтайской версии.
Однако П.Б. Коновалов склонен рассматривать Саяно-Прибайкальский период лишь как один из этапов в истории становления монголов, а родословную линию, восходящую к Бортэ-Чино, как одно из двух направлений в этногенезе монголоязычных племен вообще. Эта ветвь, восходящая к хунну, развивалась в составе тюркских и уйгурских каганатов, "в условиях, подвластных тюркам".
Другую ветвь этногенеза монголов ученый связывает с дунху и сяньби, склоняясь тем самым и к версии об Амуро-Хинганской прародине монголов. "По-видимому, - констатирует он, представители этой ветви монголов встретили дальнего потомка хунну Бортэ-Чино в верховьях Онона и сделали его своим предводителем". [1999].
Д.Д. Нимаев за все годы своей исследовательской деятельности проявил себя как активный сторонник Аргуно-Хинганской версии прародины монголов. Начало широкого расселения монголоязычных племен в Центральной Азии он связывает с возвышением сяньби. Однако, как он предполагает, монголоязычные племена, несмотря на начавшееся расселение, почти до конца I тыс. н.э., до выхода киданей на историческую арену и образование ими империи Ляо, продолжали занимать периферийные территории на северных и южных окраинах центральноазиатских степей.
Этническая основа протобурят связана с байырку (байегу) древнетюркского времени, которые сопоставимы с баргутами монгольского периода. [2000, с. 5-120].
Д.С. Дугаров, признав все доселе существующие версии этимологии названия монгол не убедительными, предлагает аппелятивную форму этнонима "искать в северно-тюркских языках и, особенно, в уйгурском". Уйгурское монгул, телеутское, шорское и алтайское монгул означает 1) сильный, храбрый, крепкий, удалый; 2) герой, боец; 3) злой. Названными качествами, на его взгляд, вполне обладали "уйгуры, потомки полулегендарных светловолосых и голубоглазых гаогюйских динлинов". Таким образом, заключает Д.С. Дугаров, что "монголы - это совершенно новая общность, возникшая в IX-XIII вв. на этнокультурной базе потомков разгромленных енисейскими кыргызами северо-восточных уйгуров. Оказавшись в изгнании, вдали от родных кочевий, среди чуждых им по языку и культуре охотничьих племен, уйгурские беженцы присвоили себе новое
этническое имя монгол, означающее по-уйгурски "сильный, храбрый, герой и т.д." [2000, с. 205-206].
Если ранее Б.Р. Зориктуев по вопросу о местоположении легендарной страны Эргунэ-кун занимал относительно нейтральную позицию, заявляя, что "окончательно разрешить эту сложную проблему может только детальное изучение этнографии и археологии Аргуни и сопредельных районов Северо-Западной Монголии и Тувы" [1997, с. 20-21], то в последующем его точка зрения стала более определенной.
Б.Р. Зориктуев из различных вариантов толкований этимологии этнонима монгол выделил версию, что данное название произошло от тунгусо-маньчжурского мангму, манггу, что означает "крепкий, сильный, твердый, упругий". Этим словом местное население обозначало и реку Амур. Однако, если В.П. Васильев, Э.В. Шавкунов подразумевали под этим названием именно нижнюю часть течения реки, то Л. Билэгт и Б.Р. Зориктуев склонны предполагать, что так именовалась река на всем своем протяжении. Более того, как выясняется, правый приток Аргуни р. Жилюхэ, что с китайского означает "стремительная, бурная река", имеет еще и другое название -Мангу. Это тунгусское слово с тем же значением "стремительная, бурная река". Наличие р. Мангу в системе Аргуни, по мнению Б.Р. Зориктуева, "является ярким свидетельством обитания там шивэицев мэнгу". Причем основу этих монголов - мэнгу - составила часть жужаней, которые после разгрома их каганата оказалась в Эргунэ-куне, среди шивэицев. Во время достаточно длительного проживания там они получили от своих соседей прозвище монгол - «люди живущие по реке Мангу», которое позже, сохранив свое смысловое значение, превратилось в этноним монгол» [Зориктуев, 2004].
По заключению Б.Б. Дашибалова, древнейший центр монгольского этногенеза располагается в Южной Маньчжурии. При этом становление древнемонгольского этноса происходило в условиях тесного взаимодействия с предками тунгусо-маньчжуров и корейцев.
Затем, как предполагает Б.Б. Дашибалов, в районе Кукунора сложился вторичный центр монгольского культурогенеза. Он также согласен с тем, что «крупный регион раннего монгольского развития связан с рекой Амур". [Дашибалов, 2005, с. 47-50].
Что касается работ, посвященных конкретно этногенезу бурят, в частности, самого этнонима, то их достаточно подробный обзор имеется в трудах наших предшественников. [Румянцев, 1962; Егунов, 1984; Нимаев, 1988], что во многом избавляет нас от необходимости их специального рассмотрения.
В последнее время свою версию относительно этимологии этнонима бурят предложил Б.Р. Зориктуев, отметив, что "существующие сегодня интерпретации этнонима бурят не могут быть удовлетворительными как с лингвистической, так с исторической и этнографической точек зрения". Он обращает внимание на то, то в монгольском языке встречается термин бураа, имеющий значение "густаяроща", "лесная чаща", "растущий кучами или полосами на горах или в степи лес". Исходя из этого, он предположил, что лесные племена Прибайкалья, по крайней мере, та их часть, которая именуется у Рашид-ад-дина "булагачинами и керемучинами", могли быть обозначены именем бураад, т.е. "лесные, или "люди леса", что точно соответствует понятию "лесные племена", которым "степные монголы называли население по обе стороны Байкала".
Вначале бураад, по его мнению, было только прозвищем, которое степные монголы еще в XIII в. применяли по отношению к лесным племенам Предбайкалья. Позже оно начинает наполняться этническим содержанием и принимает известную ныне форму буряад (по-русски передаваемую как бурят), что, вероятно, было обусловлено формированием союза предбайкальских племен булагатов и эхиритов, в конечном итоге приведшем к образованию бурятской народности. Образование этого союза и переход бураад в бурят ориентировочно можно отнести к XVI - середине XVIII в. Поэтому он считает, что
16 именно название бураад, а не бурят, соответствует хакасскому пыраат и русскому "браты", потому что во второй половине XVII в. западнее Байкала был употребительным только этот вариант. Например, есть бурат среди узбеков, в ряде письменных источников западных монголов; по свидетельству Я.И. Линденау, и "якуты называют ... братских - Burat" [1996, с. 22-25].
В целом мы признаем версию Б.Р. Зориктуева весьма убедительной, обстоятельной и, главное, доступной для понимания в отличие от большинства предшествующих.
Недавно предложен еще один вариант этимологии этнонима "бурят", который представляет собой дальнейшее развитие "волчьей" версии, предложенной в свое время Ц.Б. Цыдендамбаевым. Б.З. Нанзатов исходит того, что "буряадай и буртэ" - это фонетические варианты одного и того же слова" [2005, с. 22-25].
Мифы, легенды и предания, эпические произведения уже рассматривались нами в качестве источников. Сейчас мы обратимся к содержанию некоторых специальных исследовательских работ, посвященных мифу о Буха-нойоне, являющегося центральной фигурой бурятских генеалогических мифов.
Первые варианты записи данного мифа зафиксированы еще в конце XVIII в. Более подробное изложение содержания мифа о Буха-нойоне дается в XIX в трудах Г.Н. Потанина [1881, 1883], М.Н. Хангалова [1961, с. 386-387], позднее в работах П.П. Баторова, А.П. Окладникова [1937].
В последующем исследованием мифа о Буха-нойоне плодотворно занималась Н.О. Шаракшинова. В разных вариантах мифа "довольно легко обнаруживаются, - отмечает ученый, - древние мотивы, космогонические представления, различные ко времени возникновения, но весьма интересные по своему характеру". Оценивая содержание мифа о Буха-нойоне и связанных с культом быка всей системы обрядовых действий, особенности произошедших в них стадиальных
изменений, Н.О. Шаракшинова, подводя итог сказанному, заявила, что рассматриваемый миф "является мифологическим закреплением победы отцовского рода над материнским" [1962].
На точку зрения Б. Ринчена она среагировала следующим образом: "Был ли Буха-нойон действительно историческим лицом, сказать трудно, приведенных доказательств крайне недостаточно для такого утверждения. По нашим материалам, Буха-нойон является мифологической личностью" [1980, с. 117].
Рассматривая мифы бурят, связанные в основном с Байкалом и Ольхоном, С.Г. Жамбалова констатирует, что "представление о Байкале как колыбели бурятского народа питается целым комплексом космогонических мифов о Буха нойон бабае, Эхирите и Булагате, Хоридое, шаманках Асуйхан и Хусыйхан". Раскрывая содержание различных вариантов мифов о Буха-нойоне, опираясь на результаты исследований А.П. Окладникова и материалы М.Н. Хангалова, исследователь приходит к выводу "о наличии у бурят близнечных мифов. При этом здесь сохранились наиболее архаичные пласты, а именно зооморфный близнечный миф, так как близнецы рождаются от быка".
Далее отмечено, что в мифах "прочитывается мотив непорочного зачатия дочери Тайжи-хана от Буха нойон бабая... сам близнечный миф подразумевает божественное зачатие одного из детей" [Жамбаловп, 2000, с. 191-194].
Много внимания уделено анализу мифа о Буха-нойоне в изысканиях Т.М. Михайлова. Им, в частности, затронут один из весьма интересных и малоизученных аспектов проблемы - о происхождении и реальной исторической сущности названного мифологического персонажа. В итоге он пришел к следующему заключению. "Во-первых, в культе и образе Буха-нойона содержатся два самостоятельных 'и взаимодополняющих друг друге начала - религиозно мифологическое и реально-историческое. Во-вторых, мифологические рассказы о нем в
ходе истории трансформировались, обогащались, получали ту или иную этнополитическую направленность" [2000, с. 16].
Первое, религиозно-мифологическое начало имеет, по мнению исследователя, древнейшее происхождение, восходящее к эпохе позднего неолита, когда зарождается и развивается скотоводческое хозяйство и устанавливаются патриархальные отношения.
Далее, в ходе истории, в частности, на монгольском этапе, культ быка-предка столкнулся с реальными событиями и лицами и постепенно из образа тотемического происхождения превратился в культурного героя - божества - в Буха-нойона. Т.М. Михайлов, продолжая и развивая идеи Б. Ринчена, в качестве прототипа исторического персонажа рассматривает одного из военачальников Чингис-хана по имени Буха. Как известно, в "Сокровенном сказании" Буха упоминается как проводник в войске Джочи, отправившегося для покорения "лесных" народов. Вполне вероятно, что после окончания похода Буха-Гургэн возвысился, и после своей смерти стал почитаемым, постепенно его образ слился с образом тотемного предка булагатов [Там же].
К настоящему времени накопилась значительная литература по Гэсэриаде. Нас больше интересовали работы, посвященные поискам исторических корней Гэсэриады, примерной датировке возникновения эпоса. Эти вопросы все еще спорны и решались неоднозначно. Характерна в этом плане позиция С.А. Козина. Сначала он предполагал, что данное эпическое произведение возникает на тибетской основе, в эпоху смут, воин и обострения классовых противоречий [1935/36, с. 7-34].
Однако впоследствии он довольно резко изменил свою точку зрения, возведя генезис Гэсэриады к восточномонгольским сказаниям о Чингис-хане [1946, с. 173-179].
Предложение о тюркском (уйгурском) генезисе Гэсэра выдвигал Г.Н.Потанин [1893, с. 363].
Ц. Дамдинсурэн считал, что бурятская Гэсэриада, особенно по версии М. Эмегеева, состоит почти целиком из бурятских фольклорных мотивов, а с монголо-тибетскими текстами ее связывает только имя. Что касается имени Гэсэр, то оно восходит к титулу туфаньского князя Госыло, жившего в XI в. в Северо-восточном Тибете [1957, с. 146-160].
Два наших ведущих эпосоведа А.И. Уланов и И.О. Шаракшинова, насколько известно, определенно не высказывались за «иноземное» происхождение Гэсэра, предполагая, стало быть, его бурят-монгольские корни.
По мнению А.И. Уланова, наиболее архаическими является эхирит-булагатские улигеры, возникшие примерно в середине I тыс. н.э. и отразившие смену материнского рода отцовским [1957, с. 104].
И.О. Шаракшинова, в целом соглашаясь с А.И. Улановым в оценке идейно-содержательной стороны эпоса, отвергает предложенную им датировку, считая, что большинство бурятских улигеров сложилось в эпоху разложения первобытно-общинного строя, bXII-XIVbb.[1968,c.9-12].
Б. Сумьяабаатар сблизил имя Гэсэр с именем древнекорейского князя Косыря (I в. до н.э.). По его мнению, прототипом Гэсэра мог быть исторический деятель по имени Гуси, возглавивший в 58 г. до н.э. восстание восточных хунну против западных. Затем он оказался на Корейском полуострове, где основал свое государство и был удостоен титула кбсыркан, расшифруемого как «всеобщий хан» [1975, с. 213-217].
Не совсем однозначна и позиция М.П. Хомонова, который с одной стороны, считал, что эпос «единое создание монгольских народов», его ядро «зародилось еще в период общности монгольских народов и их языков», что эпос существовал у всех монгольских народов ранее второй половины первого тысячелетия [1976, с. 25-44], в то же время пытается истоки Гэсэра увести на территорию Ирана. Он допускал, что путем контаминации образов Гэрсаспы и Касура
(персонажей из таджикско-персидской мифологии) в бурят-монгольской мифологии появился образ Гэсэра [1976, с. 57].
С.Ш. Чагдуров ранее возводил истоки Гэсэриады к мидийским корням, сопоставляя Гэсэра с Кей-Хосровом [1980, с. 33-50]. Впоследствии он, похоже, несколько изменил свою точку зрения. Исходя из положения, что «большие этнические полотна чаще всего возникают в условиях какого-то социального потрясения или угнетения, и главным образом у тех, кто непосредственно испытывает такое угнетение», он предполагает, что создатели этноса могли быть именно те монголоязычные племена в районе Амдо и Кукунора, которые оказались под властью тибетцев [1998].
Обобщая имеющиеся версии, СЮ. Неклюдов резюмирует, «итак из Тибета эпос о Гэсэре проникает в Монголию, а оттуда - в Бурятию. Хотя отдельные звенья и механизмы этого движения остаются не столь ясными, данная картина в целом сейчас самоочевидна и не нуждается в обсуждении» [1984, с. 155-166].
Не разделяет категоричность вывода СЮ. Неклюдова Д.А. Бурчина, поскольку «серьезного изучения бурятской Гэсэриады во всей полноте существующих ее версий ровно как и публикации их, учеными пока не предпринималось, не говоря уже о сравнительных последованиях их с монгольскими и тибетскими версиями... Суть дела не столько в установлении заимственности этого памятника, а в том, что необходимо внимательное изучение всех его версий и вариантов» [1990, с. 50-52].
К проблемам Гэсэриады обращались и археологи, и этнографы. [Грязнов, 1961, с. 7-31; Вайнштейн, Липец, 1978]. Как отмечает П.Б. Коновалов, «действительно, нельзя не согласиться с тем, что многое из искусства звериного стиля ранних кочевников - изображения животных, зверей, иногда в их фантастически нереальных формах, сцены борьбы, нападения и терзания одних другими, изображения дерущихся лошадей, бодающихся быков, поединка спешившихся
всадников и тому подобные сюжеты изобразительного искусства, находимые в Алтае-Саянском и Байкальском регионах, в Монголии и Северном Китае - все это находит свое соответствие в сюжетах и образах героических или так называемых богатырских сказаний тюркских и монгольских народов...
Весомым датирующим признаком возникновения древнейшего ядра эпоса может служить упоминание бронзового вооружения. Если прочие предметы из меди и бронзы - утварь и украшения - сохранились вплоть до недавнего времени, то основные орудия труда и оружие с наступлением железного века были вытеснены железными, за исключением, очевидно, сакрального меча... Однако доминирующее место в «металлических» образах и персонажах занимает не бронза, а железо. Возможно, основное содержание эпоса сложилось в период, когда люди перешли к широкому применению железа и им стали понятны все преимущества нового металла [Коновалов, 1999, с. 32-41].
Над различными аспектами традиционной культуры монгольских народов на протяжении нескольких последних десятилетий активно работает Н.Л. Жуковская. Из всего многообразия ее исследовательских интересов в этой области, в рамках нашей работы больше интересовали научные поиски ученого в сфере мировоззренческих представлений народов Центральной Азии, в частности, о символике чисел в общем комплексе культуры. «Числа, числовые наборы предметов и понятий, -замечает она, - всегда имеют дополнительное, символическое, ритуальное, выражающее определенную традицию значения. У разных народов есть свои излюбленные, предпочитаемые для таких символических целей числа, и в этом, как и в других аналогичных явлениях, ярко выражается своеобразие локальных, присущих определенным этносам культур» [1988, с. 131-152].
Анализируя степень разработанности исследуемой нами проблемы, следует указать, что имеющиеся работы весьма различны и по тематической направленности, уровню и масштабам поставленных
целей и задач, характеру и содержанию привлекаемых источников. Очевидно также, что проблема происхождения монгольских народов, особенности их этнокультурных связей на основе широкого привлечения, кроме традиционных историко-этнографических источников, материалов по языку, фольклору, религиозно-мифологическими и мировоззренческими представлениям народов Центральной Азии, еще не рассматривалась.
Цель и задачи исследования. Цель: выявление характера ранних
этнокультурных связей монголських народов на основе проведения
комплексного историко-филологического и историко-
этнографического исследования.
Поставленная цель предопределяет решение следующих задач:
установить ранние этнические истоки монгольских народов;
определить территориальные и хронологические рамки ранних этапов этно- и культурогенеза монгольских народов;
выявить основные этнические компоненты в составе монгольских народов, рассмотреть этимологии их этнонимов.
провести сравнительно-типологический анализ мифо-эпических традиций у народов Центральной и Восточной Азии, Ближнего и Среднего Востока.
- провести исследование по выявлению исторических корней
Гэсэриады, по определению датировки ее возникновения;
- рассмотреть мировозренческие представления монголов.
Методика и методология исследования. Теоретическую основу
нашего исследования составили труды отечественных и зарубежных специалистов - этнологов, историков, археологов. Здесь необходимо указать имена таких известных деятелей, как В.В. Бартольд, Б.Я. Владимирцов, С.А. Токарев, Э. Тайлор, В.П. Алексеев, Л.Н. Гумилев, Н.Н. Чебоксаров, С.А. Арутюнов, Г.Д. Санжеев и др. Специфика их деятельности определялось широким интересом и вниманием к разработке проблем происхождения как отдельных народов Евразии,
так и в постановке теоретических и методологических вопросов этногенеза и культурогенеза.
Методологической основой исследования является принцип историзма, когда все процессы и явления рассматриваются в тесной взаимосвязи в виде последовательного и всестороннего развития. Данный принцип позволяет выявить основные закономерности развития этноса и его культуры, установить движущие силы, основные факторы и условия его развития.
В нашем исследовании использовались следующие методы:
синхронный, позволяющий рассматривать явление (межкультурное взаимодействие) в статике, целостно и как систему;
сравнительно-исторический, дающий возможность рассматривать этнокультурные процессы в динамике, последовательно на разных исторических этапах, сравнивать эти процессы и явления одновременно в разных регионах и в разной этнокультурной среде;
проблемно-хронологический, позволяющий рассматривать процессы и события по конкретным проблемам и в рамках отдельных хронологических срезов;
описательный, дающий возможность непосредственного наблюдения за объектом исследования, зафиксировать конкретные факты и явлении в результате длительного пребывания в самой изучаемой этнической среде.
Объект исследования - историко-культурные связи монгольских народов в языковых, мифоэпических традициях Центральной Азии.
Предмет исследования - закономерности процессов этнокультурного взаимодействия народов Центральной Азии, Переднего Востока и Китая.
Хронологические рамки исследования - III в. до н.э. - XVI в н.э. Выбор названных хронологических рамок обусловлен чрезвычайной важностью данного периода в становлении и развитии всего этнокультурного облика народов Центральной Азии и сопредельных
регионов. Верхние хронологические пределы определены тем, что примерно в это время возникают реальные, вполне осязаемые этнические черты в культурах древнего населения. В отличие от полулегендарных динлинов, жунов и пр., упоминаемых в китайских письменных источниках более ранних эпох, на исторической арене начали фигурировать этнические общности или племенные союзы типа дунху, хунну, дунъи, которые вполне могут рассматриваться в качестве предков современных тюрко-монгольских, тунгусо-маньчжурских народов. Еще одна примечательная особенность рассматриваемого периода времени: китайцы начинают поворачиваться лицом к «варварам», т.е. больше интересоваться их культурой и бытом, судя по количеству и характеру содержавшихся в династийных хрониках сведений. А от степени «разговорчивости» этих источников напрямую зависит полнота и достоверность наших знаний о жизни и быте наших далеких предков, характере их взаимоотношений со своими соседями.
Далее, и это, возможно, даже главное, III век до н.э. - начало бурных и полномасштабных этнополитических и социальных преобразований в регионе, связанных с возникновением державы хунну. Эти события дали своеобразный импульс, определившего во-многом характер и особенности социально-политического и этнокультурного развития племен и народов региона всех последующих эпох. Мы, в частности, генезис Гэсэра, величественного эпического памятника народов Центральной Азии, возводили именно к эпохе хунну, исходя из того, что большие эпические произведения возникают в условиях крупных социальных потрясений.
Нижние хронологические рамки исследования определены таким образом потому, что на рубеже XVI-XVII вв. начали происходить крупномасштабные события, кардинально изменившие общую этнополитическую обстановку в регионе. В Монголии - это результат экспансии Маньчжурской империи, что привело страну к полной
потере политической самостоятельности, а территория Бурятии оказалась в составе Российского государства.
Научная новизна диссертационного исследования определена его целями и задачами. Это первый опыт обобщающей монографической работы с целью выявления ранних этнических истоков, характера и направленности историко-культурных связей монгольских народов. Значимость и масштабность исследования определяют его значительные хронологические и территориальные рамки.
В диссертации впервые подробно обосновано положение о том, что территория Центральной Азии очень рано, по крайней мере с эпохи неолита, стала зоной интенсивных контактов различных по происхождению племен и народов - предков позднейших тюрков, монголов, тунгусо-маньчжуров, индоиранцев и, возможно, корейцев и кетов. Становление монгольских народов, формирование их культуры с глубокой древности происходило в тесной связи с этнической историей народов всей Евразии. При этом имеется в виду и население далеких западных регионов, представленное этническим миром индоиранского происхождения.
Автором выдвинут принципиально новый тезис о возможности локализации территории проживания ранних монголов в пределах Саянского нагорья. Впервые также рассмотрен вопрос о конкретном времени выхода монголов из легендарной области Эргунэ-кун. Это время определено ориентировочно серединой VIII в., когда в Центральной Азии началось возвышение уйгуров.
Впервые детальному анализу подвергнут популярный миф о Буха-ноене именно с целью выявления характера историко-культурных контактов монгольских народов. В итоге засвидетельствовано существование весьма ранних этнокультурных связей у населения Бурятии с далекими западными районами.
Комплексные исследования по определению этнических корней Гэсэриады позволили высказать предположение, что истоки эпического
наследия монгольских народов могут быть отнесены к периоду не позднее, чем к III в. до н.э., т.е. к эпохе хунну.
В диссертации также обоснован вывод, что многие положения мировоззренческой системы древних народов Центральной Азии вырабатывались синхронно, в условиях постоянного контакта, поскольку кочевники всегда были связующим звеном между различными оседлыми культурами, выгодно для себя впитывая их нужные для себя достижения.
Высказанные идеи по результатам анализа источников и материалов по языку, мифологии, эпосоведении заставляют во многом по-новому рассмотреть некоторые стороны этнической истории и культуры монгольских народов, пересмотреть отдельные устоявшиеся представления о характере и направленности их историко-культурных связей.
Источниковая база. При характеристике древнего этапа этнической истории народов Центральной Азии основным и практическим единственным источником для нас явились данные китайских династийных хроник. Весьма существенной оставалась роль этих источников и при освещении всех последующих исторических периодов вплоть до XIII-XIV вв.
Впервые в знаменитом Ши цзы («Исторические записки») «отца» китайской историографии Сыма Цяня была помещена специальная глава о северных кочевниках - хунну. Новаторство Сыма Цяня заключалось в том, что он порвал с традиционным делением соседних с Китаем народов по территориальному признаку.
В числе других, наиболее известных из использованных сочинений назовем следующие.
Цянь Хань-шу - «История ранней династии Хань»; Хоу Хань шу -«История поздней династии Хань»; Сань-го чжи - «История трех государств»; Вэй шу - «История династии Вэй»; Суй шу - «История династии Суй»; Цзю Тан шу - «Старая история династии Тан»; Синь Тан шу - «Новая история династии Тан»; Ляо ши - «История династии
Ляо»; Цидань го цзи - «Описание государства киданей»; Мэн-да бэй-лу
- «Полная история монгол о-татар». Соответствующие отрывки из названных сочинений представлены в переводах Н.Я. Бичурина [1950], Н.В. Кюнера [1961], Н.Ц. Мункуева [1975], B.C. Таскина [1971, 1973, 1979,1984], А.Г. Малявкина [1980,1989], Е.И. Кычанова [1980].
В процессе работы мы постарались по мере необходимости критически отнестись к материалам китайских хроник вследствие некоторой тенденциозности их изложения. Существует, в частности, крайняя выборочность по отношению к зафиксированными в них явлением исторической жизни. Впрочем, сказанное относится не только к китайским источникам, а к материалам исторических сочинений большинства соседних народов.
Пришлось также учесть, что переводы некоторых авторов, в частности, Н.Я. Бичурина, несколько устарели и требуют существенных уточнений, нередко заставляющих серьезно пересмотреть первоначальный смысл отдельных фраз [1971, с. 3-5; Думан, 1977].
Вызывали также определенные трудности отождествления упоминающихся в китайских источниках этнонимов с их реальными названиями, что обусловлено не только историческим развитием фонетики китайского языка, но и нередким искажением незнакомых китайцам этнонимов.
Следующая группа использованных нами памятников — это широко известные древнетюркские эпиграфические надписи, дающие в целом довольно подробную картину событий примерно в VI—IX вв. н. э. в пределах Центральной Азии и Южной Сибири. Так как в них во многом описываются события, отмеченные и в синхронных им китайских хрониках, при сопоставлении обоих источников можно получить вполне достоверные сведения о племенах и народах того времени. К настоящему времени выявлено и расшифровано в пределах интересующей нас территории довольно большое количество такого
рода памятников [Мелиоранский, 1899; Малов, 1951, 1959; Бернштам, 1951; Рыгдылон, 1953,1954; Рыгдылон, Хороших, 1962].
Материалы предыдущих источников в известной мере были дополнены сведениями о племенах Центральной Азии и Сибири, содержащимися в работах ряда мусульманских авторов X-XI вв. -З.Гардизи, Тахир Марвази, также в анонимном Китаб Худуд ал' - алам мин ал - Машрик ила-л-Магриб - («Книга о пределах мира от востока и западу»). Сведения об этих сочинениях и отдельные выдержки из них на русском языке имеются в трудах академика В.В. Бартольда [1963, с.66; 1966, с.23; 1973, с.41].
Худуд ал'-алам издан В.В. Бартольдом в факсимильном воспроизведении в 1930 г. с подробным введением и указателем. Затем полный текст сочинения переиздан в Тегеране; на английский полный перевод текста осуществлен В.Ф. Минорским. Мы воспользовались русским вариантом перевода этого произведения [Материалы по истории киргизов... с.35-45].
В этих сочинениях нас прежде всего заинтересовало то, что в них упоминается о «большом племени фури», которые поселяются к востоку от хырхызов и не смешиваются с прочими хырхызами... их языка другие хырхызы не понимают...» По мнению исследователей (В.В. Бартольд, Г.Д. Санжеев), написание фури должно быть прочитано как кори (хори).
Важнейшее значение по полноте и богатству содержащихся в нем сведений имеет древнемонгольское сочинение «Сокровенное сказание монголов», написанное в 1240 г. неизвестным автором. Это наиболее раннее из дошедших до нас собственно монгольских произведений, в котором дано подробное описание родоплеменной структуры и генеалогии монгольских племен того времени. Именно здесь впервые упомянуты многие этнонимы, созвучные с названиями родоплеменных групп современных бурят и монголов [Хэниш, 1939; Козин, 1941; Поуха, 1956; Гаадамба, 1989].
Подробные сведения о монгольских родах и племенах средневековья приводятся в известном сочинении персидского историка Рашид-ад-Дина, который в своей работе использовал также не дошедшую до нас древнемонгольскую рукопись «Алтан дэптэр». Эти сведения помогли нам в значительной мере дополнить и уточнить факты из предыдущего сочинения и в соответствии с материалами из других источников позволили составить довольно цельное представление об образе жизни средневековых племен Центральной Азии и Восточной Сибири. Разумеется, приходилось учитывать некоторую тенденциозность изложения этих произведений, отражающих официальную точку зрения на описываемые события. [Рашид-ад-дин, 1952].
В качестве источника, в определенной мере дополняющего предыдущие, особенно в области духовной культуры монголов, нами использовано историко-правовое сочинение XIII в. Могущественная и всесильная сутра, называемая «Белая история» [П.Б. Балданжапов, Ц.П. Ванчикова, Cayan teuke, Улан-Удэ, 2001].
Нами использованы почти все источники на монгольском языке, изданные в разное время, как "Алтан тобчи" Лубсанданзана и Мэргэн-гэгэна, "Эрдэнийн эрикэ", "Эрдэнийн тобчи", "Шара туджи", "Болор толи", "Kelen-u cimeg", "Jiruken-u tolta-yin tayiburi", "Altan Kurdun Mingyan Gegesiitu Bicig", "Илэтхэл шастир".
Для нас также интерес представлял «Акбар-наме» Абу-л Фазла Аллами, историка и политического деятеля Индии XVI в., как труд, содержащий сведения о предках Акбара, фактически создавшего империю Великих Моголов. В частности, заслуживало внимания описание легендарной страны Эргунэ-кон, по содержанию существенно отличающегося от варианта Рашид-ад-дина [с.11-113].
Ряд интересных этнографических свидетельств о средневековых монголах содержатся в произведениях западноевропейских путешественников [Кн. Марко Поло, 1955; Карпини, Рубрук, 1957], а
также в исторических сочинениях монгольских авторов XVII— XVIII вв., важнейшие из которых уже переведены на русский язык. Их ценность для нас заключалась в том, что кроме сведений, почерпнутых из рассмотренных выше письменных сочинений по истории средневековых монголов, в них содержатся отдельные факты, взятые из ранее нам не известных письменных источников и произведений устного народного творчества. Кроме того, рассматриваемые исторические произведения — богатейший источник, характеризующий быт, культуру и этнические взаимоотношения монгольских племен [Позднеев, 1883, Шара Туджи, 1957; Л. Данзан, 1973; Балданжапов, 1970; Вира, 1978].
Также как источники наших исследований служила литература Древнего Египта, Шумера и Вавилонии, Древнего Ирана, прежде всего, как эпос о Гильгамеше, священная книга зороастризма «Авеста».
Из богатейшего фольклорного наследия бурят нами использованы в основном устные народные легенды и предания, генеалогии, исторические песни и эпические произведения.
Устные предания начали привлекаться для этногенетических построений уже в первых работах, посвященных этой теме, и долгое время оставались одним из основных источников. Авторов первых работ можно упрекнуть за недостаточно критический подход при использовании этого специфического материала. Однако опыт работы А.П. Окладникова, Г.Н. Румянцева, Ц.Б. Цыдендамбаева и др. доказывает правомерность привлечения при этногенетических исследованиях данные устных преданий и легенд в сопоставлении с материалами других источников.
В настоящее время практически все основные варианты легенд и преданий бурят известны и опубликованы [Сказания бурят.., 1890]. [Забанов, 1929; Балдаев, 1958, 1970; Ленхобоев, 1956; Хаптаев, 1930; Хадахнэ, 1927; Румянцев, 1961; Буряад арадай туухэ домогууд, Барадин, 1988]. В нашей работе привлечены также некоторые неопубликованные
фольклорные материалы, известные нам. В качестве сравнительного материала использованы некоторые из опубликованных работ по фольклору соседних народов - тувинцев, хакасов, алтайцев, якутов, эвенков [Исторические предания якутов; Ксенофонтов, 1977; Василевич, 1966; Бутанаев, 1988].
Отдельную группу письменных источников составляют исторические хроники и родословные предания бурятских авторов. Это рукописные произведения написаны на старомонгольском языке. В них содержатся подробные сведения об отдельных бурятских родах и племенах, об их происхождении, об особенностях хозяйственно бытового уклада, административном устройстве бурят, о распространении среди них буддизма, строительстве дацанов и прочие этнографические подробности, изложенные, как правило, непосредственными представителями этих родов, прекрасно знавшими свой материал. Кроме того, эти сочинения — своеобразный источник для изучения фольклорного наследия бурят, так как в них содержатся практически все основные варианты устных легенд и преданий о происхождении бурят. К настоящему времени все основные варианты летописей и родословных переведены на русский и современный бурятский языки [Позднеев, 1900, с. 47-55; Востриков, Поппе, 1935; Летописи хоринских бурят, 1940; Бурятские летописи, 1995; Буряадай туухэ бэшэгууд, 1992,1998].
В то же время мы были вынуждены учесть и некоторые специфические особенности названных источников. Во-первых, авторы всех наиболее известных вариантов летописей - представители правящей верхушки (Ц. Сахаров, Т. Тобоев, Д. Ломбоцыренов были главными тайшами, В. Юмсунов - голова цаганутского рода хоринцев). Это обстоятельство, конечно, не могло не наложить некоторый отпечаток тенденциозности при освещении этнической и социально-экономической обстановки бурятского общества того времени.
Во-вторых, летописи создавались во многом по инициативе местной бурятской и также русской администрации и представителей научных кругов (О.М. Ковалевский) и потому были подвержены некоей схеме или стандарту. Например, история монгольских по происхождению селенгинских родов начинается обычно с рассказа о том, в подчинении какого правителя они там находились, далее -конкретные причины и дата бегства: представителей тех или иных родов, испытав жестокие притеснения со стороны местных монгольских правителей или в результате развернувшихся там междоусобных войн, вынуждены были уйти под покровительство могущественного и доброго белого царя. Как правило, обходится полным молчанием более ранний период их истории. Так, нет ни слова о таком достоверном и не столь уж отдаленном факте, как пребывание табангутов в Забайкалье до их ухода в Монголию в 1690-х годах. Сказанное относится и к ашебагатам, часть которых оказалась в Монголии вместе с некоторыми другими западно-бурятскими родами в 1658г. в результате произвола местного русского воеводства.
Нами использованы также полевые материалы наших именитых предшественников - этнографов и фольклористов: М.Н. Хангалова, Ц. Жамцарано, Д.А. Клеменца, СП. Балдаева, К.А. Хадахнэ, которые хранятся главным образом в Архиве Института народов Азии АН СССР, г. Ленинград, в Хранилище восточных рукописей ИМБиТ СО РАН, в библиотеке Иркутского краеведческого музея. Это родословные таблицы, названия разных родовых групп и их ответвлений, тексты генеалогических легенд и преданий, материалы по шаманству и т.д.
В качестве дополнительного источника нами привлечены материалы по ономастике, т.е. этнонимы, топонимы, антропонимы, теонимы. Попытки этимологического анализа этнонимов дали ключ к разгадке многих не до конца разработанных вопросов по этногенезу и этнической истории. Именно наличие горы (или даже двух гор) под названием Мон в Тункинской долине послужило нам основанием для
локализации прародины монголов в предгорьях Саян. Антропонимический материал стал дополнительным подтверждением вывода об активной роли тунгусских и тюркских этнических компонентов в формировании монгольских народов. Теонимы стали важным подспорьем при выявлении связей населения Центральной Азии с индоиранским этническим миром.
Кроме материалов, собранных и обработанных лично автором, мы также широко привлекли данные, имеющиеся в публикациях В.А. Казакевича [1934], Э.М. Мурзаева [1974, 1996], М.Н. Мельхеева [1969, 1975], А.Г. Митрошкиной [1987, 1995], Л.В. Шулуновой, [1995], Т.М. Михайлова [1976], В.И. Рассадина [1987] и др.
В качестве источника нами также активно использованы результаты изысканий наших археологов, антропологов. Если этническая идентификация археологических материалов остается еще проблематичной, то для оценки характера и особенностей развития культуры в том или ином регионе представлен достаточно полноценный материал. При обосновании некоторых наших концептуальных идей важное значение имел вывод палеоантропологов и археологов о том, что Центральная Азия достаточно рано, где-то еще с конца неолита стала зоной интенсивных контактов между представителями монголоидной и европеоидной рас [Асеев, 1980; Асеев', Кириллов, Ковычев, 1984; Данилов, 1985; Дашибалов, 1995, 2005; Именохоев, 1992, 1993; Коновалов, 1976, 1993; Окладников, 1955, 1976; Алексеев, 1974, Алексеев, Гохман, 1984; Алексеев, Гохман, Тумэн, 1987; Бураев, 2000; Гохман, 1958, 1980; Золотарева, 1960; Мамонова, 1974, 1980].
Практическое значение диссертации
Результаты исследования этой темы могут способствовать изучению современных проблем взаимодействия народов Центральной и Восточной Азии, раскрытию причин замкнутости этнических
общностей и особенностей их взаимоотношений в пространствах кочевой Азии.
Основные положения диссертации могут быть использованы при подготовке учебных пособий, лекционных курсов, методических разработок, рекомендаций для общеобразовательных школ, средних специальных и высших учебных заведений, музейных учреждений историко-этнографического профиля. Отдельные выводы работы могут послужить также источниковой базой для исследовательской работы по другим смежным дисциплинам - фольклору, языкознанию, археологии.
Апробация
Диссертация прошла предварительное обсуждение на заседании отдела истории, этнологии и социологии ИМБиТ СО РАН.
Основные положения диссертации прошли апробацию на заседаниях научно-практических конференций: международных -«Чингисхан и судьбы народов Евразии» (Улан-Удэ, 3-5 октября 2002), «Проблемы этнокультурных связей тюркских и монгольских народов» (Улан-Удэ, 10-13 марта 2005 г.), «Бурятский язык и культура в условиях глобализации» (Улан-Удэ, 9-11 ноября 2005 г.), 12 всероссийских и региональных в 1998-2005 г.г.
Структура диссертации
Диссертация состоит из введения, трех разделов, заключения, библиографического списка литературы и источников, списка основных информантов, списка принятых сокращений.
Историко-культурные взаимосвязи тюркских и монгольских народов в структуре общности алтайских языков
Удовлетворительное решение ряда принципиальных аспектов проблем этногенеза и этнокультурогенеза многих народов Центральной Азии и Сибири, установление характера и направленности их межэтнического взаимодействия тесно связано с современным состоянием разработанности проблемы общности алтайских языков.
Алтайская теория и сравнительно-историческое изучение алтайских языков имеют длительную историю и обширную специальную литературу. Общие типологические и генетические черты алтайских языков были отмечены учеными еще в XVIII в.
В числе авторов основных трудов по алтайским языкам, представляющих собой развернутые исследования по сравнительной фонетике, грамматике и лексике, нужно назвать В.Л. Котвича, Г.И. Рамстедта, Б.Я. Владимирцова, Н.Н. Поппе, О.П. Суник, В.И. Цинциус, Н.А. Баскакова, Т.А. Бертагаева, Л.Д. Шагдарова и др.
Значительным событием в деле дальнейшего развития исследований в этом направлении стала 1-я алтаистическая конференция, которая состоялась в мае 1969 г. в Ленинградском отделении института языкознания АН СССР [Проблема общности алтайских языков, 1971].
Тем не менее, по констатации одного из авторитетов в области исследования данной проблемы в последнее время Н.А. Баскакова, «проблема алтайской семьи как общности языков до настоящего времени, остается в языкознании не разрешенной. Все лингвисты, занимающиеся языками, входящими в состав этой семьи, признают эту общность и само название этой общности, но отношения отдельных групп языков между собой внутри этой общности понимается и определяется различными исследователями по-разному. Некоторые алтаисты считают, что все группы языков, входящие в эту семью, являются генетически родственными, другие же, - что это родство определилось позже - не общим их происхождением, а тем, что приобретено в результате тесного взаимодействия и сложной интерференции на всех уровнях языка: фонетическом, лексическом, морфологическом и синтаксическом» [Баскаков, 1981, с.3].
Для наглядности позволим себе привести характерные цитаты из работ представителей того и другого направления. Дж. Г. Киекбаев считает, что «путем структурного анализа грамматического строя урало-алтайских языков можно установить, что модель образования их грамматических форм едина и в своей основе сходна. Однако это свидетельствует не только о типологическом сходстве, но и генетическом родстве названной семьи языков, т.е. об их общем происхождении» [Киекбаев, 1996, с. 11]. По утверждению данного исследователя, урало-алтайская языковая общность существовала приблизительно до X тысячелетия до н.э. Выделившаяся из нее после её распада алтайская языковая общность стала распадаться на тюрко-монгольскую и тунгусо-маньчжурскую языковые общности где-то с VI тысячелетия до н.э. Образовавшиеся тюрко-монгольский и тунгусо-маньчжурский языки - основы просуществовали примерно до IV тысячелетия до н.э., а затем распались на монгольский, тюркский и тунгусо-маньчжурский праязыки, которые стали делиться на конкретные языки приблизительно со II тысячелетия до н.э. [Киекбаев, 1972, с. 24].
В.И. Рассадин указав, что данное высказывание представляет личную «точку зрения» автора, отмечает: «В самом же алтайском языкознании, которое оформилось как самостоятельная отрасль общего сравнительно-исторического языкознания на подлинно научной основе лишь в XIX в., вопросы лексикостатистики почти не разработаны, поэтому в исследованиях алтаистов (Б.Я. Владимирцова, Г.И. Рамстедта, В.Л. Котвича, Н. Поппе, Н.А. Баскакова и др.) не освещается хронология существования алтайской языковой общности и время её распада. В алтаистических работах нет также единства взглядов на процесс распада алтайской общности" [Рассадин, 2005, с. 133].
По мнению одних специалистов, протоалтайский язык сначала разделился на две ветви: на тюрко-монгольский язык-основу и на тунгусо-маньчжурский праязык (Б.Я. Владимирцов, Н.А. Баскаков, Г.Д. Санжеев).
Древнетюркское и раннемонгольское время
Хуннуское господство в степи сменилось сяньбийским.
«Начало широкого расселения монголоязычных племен в степных просторах Центральной Азии мы склонны связывать с периодом возвышения сяньби», - пишет Д.Д. Нимаев.
Он тут же замечает, что «монголоязычные племена, несмотря на начавшееся расселение, продолжали оставаться в основном в пределах северной периферии степных просторов Монголии, а в степях по-прежнему преобладало тюркоязычное население» [Нимаев Д.Д., 2000, с. 61-62].
В нашу задачу не входят вопросы, касающиеся соотносимое тюркоязычного и монголоязычного мира. К тому же никогда между ними не было равновесия. Между ними всегда действовала очень подвижная динамика. В результате этого в их языках исконно существовали общие слова: невозможно подразделять точно их на тюркизмы и монголизмы и нет смысла. Вспомним, что в 93-94 гг. 100 тыс. юрт хунну перешли к сяньбиицам и приняли «народное название сяньби» [Гумилев Л.Н. История хунну. т.1, с. 230]. И кто может сказать, что либо опеределенное про язык перешедших. И сяньбийцы были неоднородными и с приобретением могущества они становились ещё более разношерстными и по обычаю, и по быту, и по языку. Это общая для всех этнических процессов явление.
Он далее приводит заключение Э.В. Шавкунова: «В настощее время все извеетные средневековые городища Монголии относятся к следующим культурно-историческим эпохам: гуннской, уйгурской, киданьской» юаньской, и цинской. Совершенно не представлен период, когда на территории Монголии его древнейшее коренное население, прямые предки киданей и монголов - сяньбийцы, тобасцы и жужани были объединены в могущественные государственные образования [Шавкунов, 1978, с. 23].
Остается также не до конца ясной картина этнического развития населения Западного Забайкалья в послехуннское время вплоть до VII-VIII вв., так как соответствующие археологические памятники не выявлены, продолжает Д.Д. Нимаев.
Он отмечает, что в настоящий момент не удается с достаточной уверенностью проследить на архологическом материале связь памятников бурхатуйского типа с погребениями собственно монгольского времени, которые широко распространены на территории Восточного и Западного Забайкалья, а также Монголии».
Как известно, бурхатуйскую культуру мы связываем с возвышением сяньбийцев в Центральной Азии и проникновением их на север с Приамурья (по предположению с мест первичного расселения монголоязычных племен) в Восточное Забайкалье [Нимаев, 2000, с. 61-62].
Танынихуай умер в 181 г. в 45 лет. На его место во главе сяньбийцев стал его сын Кэбинын, победив своих соплеменников, организовавших коалиции против него (Бугд найрамдах монгол ард улсын туух, 1966, с. 100)..
Вскоре у Кэбинына обострились отношения с Тоба Вэй [Там же].
А после смерти Кэбинына в 235 г. государство сяньби окончательно распалось на ряд отдельных племен, из которого выделились муюн и тоба [История Монгольской народной республики, 1967, с. 83].
Муюны усилились после присоединения многих сяньбийских аймаков и успешных нападений на Китай и их предводитель с 318 г. объявил себя шаньюем [Бугд найрамдах, с. 102].
Но их разбило государство Тоба-Вэй в 410 году [Там же]. Тобаецев в орхоно-енисейских надписях называет табгач, в греческих описаниях "товгач" в арабских - "Тамгадж" [Там же].
И вдруг появляется в Центральной Азии народ жужани, "возникший буквально на глазах историков" [Гумилев, 1998, с. 118]. "Это осколки разбитых табгачами сяньбийских и хунских родов. Те, кому посчастливилось спастись от жестокого врага, нашли себе убежище в бескрайней монгольской равнине и постепенно сжились между собой настолько, что и к концу IV века организовались в орду и превратились в самостоятельный этнос", - продолжает Л.Н.Гумилев.
Миф о Буха ноёне и «Гэсэриада». Ранний этап культурогенеза в Центральной Азии
Культы Буха ноёна и Будан хатан ибии довольно подробно рассмотрены в исследованиях о бурятском шаманизме. Особо следует отметить работы Т. Михайлова.
Однако данный миф практически не рассматривался в связи с вопросами происхождения бурятского народа, его этнокультурных связей.
Буха ноён и Будан хатан ибии в шаманском пантеоне относятся к рангу хад (Хад бурхад). Притом, среди них Буха ноён занимает высшее положение как сын тэнгэри (тэнгэршн хубуун). В Тунке считается, что из всех хад только двое являются сыновьями тэнгэри - это Шаргай ноён и Буха ноён.
При этом следует отметить, что именно с образом Буха ноёна тесно переплетены разнообразные легендарно-мифологические сюжеты..
Он пришел в Саяны из глубинных западных земель (баруун досоо газарпаа). По пути он забредает в стадо хана (Тогоон Тумэр хаан) или Тайджи-хана в Тунке (по другой версии). И однажды дочь хана ударила его ургой (длинным шестом для поимки коней). И Буха ноён, по одному варианту, из-за обиды, по-другому, вследствие естественного влечения, он на расстоянии оплодотворил её. Так появились два сына, найденные потом на берегу Байкала и названные Эхиритом и Булагатом. Впрочем есть и другие варианты легенд про этих мальчиков, как и про их родителей и про ситуации, как они были найдены, но одно постоянно -это то, что их вывел в люди Буха ноён. После происшествия у Тогоон Тумэр хана Буха ноёну пришлось идти на север, перевалить хребет Хамар Дабана и спуститься в Тункинскую долину. На северном склоне хребта есть тропа, которая так и называется Бухын (Бухайн) харгы «Дорога Буха ноёна». По этой тропе испокон веков переваливали люди через хребет в ту и другую сторону. И это путь по кедрачу. Поэтому в призываниях в честь Буха ноёна говорится, что кедры выросли по следу Буха ноёна, что его испражнения дали всходы этим кедрам, то стоящим редко (шэнгэн хуша), то росшим трудно проходимой стеной (удхэн (баглаа) хуша). Есть высоко в горах своеобразной формы каменные образования, которые называются Буха шулуун. Его здесь встретил Пестрый бык Тайбгая (Тайбгайн тарлаг эреэн буха) или Тайджи-хана (по другой версии). Буха ноён превратился в каменное изваяние и ждал нападения. Пестрый бык налетел на него, да сломал один рог, отступил и убежал восвояси. Буха ноён последовал за ним, догнал в местности Тайбгай, где и обитал его противник. И целую неделю Буха ноён готовился к последнему поединку: рыл копытами и рогами землю, бросая комья её на себя, превращая степь в пустыню, мычал на всю долину, сотрясая горы... И так появились Пески Тайбгая. Конечно же, Пестрый бык здесь окончательно был побежден. Буха ноён дальше пошёл в сторону Саянских гор и у их подножия облюбовал некую круглую высокую сопку, на вершине которой он и улегся. Эта сопка с тех пор называется Бухын (Бухайн) хэбтэшэ «Лежбище Быка». Оттуда он перебрался на склон хребта, окаймляющего Торскую котловину с севера. И теперь стоят рога его - две каменные башни высотой 60-70 метров, обращенные в сторону Байкала, - это Буха ноён смотрит на Байкал, охраняя восточную границу Тунки.
Конечно, такое скупое изложение содержания легенды не передает всей той красоты, которой отличается шаманское призывание, как образец народно-поэтического творчества.
У монголо- и тюркоязычных народов имя «.Буха» нередко встречается в виде антропонима.
