Содержание к диссертации
Введение
РАЗДЕЛ 1. Статус текстового измерения социальности в социологии: концептуальные представления и дефиниции
Глава 1. Теоретико-методологические основания текстового анализа: внутридисциплинарные особенности категориального аппарата и фундаментальных принципов интерпретации данных
1.1. Двойная фактичность общества и принципиальная познаваемость текстового измерения социальности: социологическая трактовка
1.2. Базовые ограничения аналитических подходов к интерпретации текстовых данных
Глава 2. Особенности социологической номинации предмета и объекта исследования в эмпирических проектах, основанных на получении и анализе текстовых данных
2.1. Теоретическая трактовка и эмпирическая интерпретация понятий «документ» и «текст» в социологических исследованиях
2.2. Нарратив как междисциплинарный теоретический конструкт и объект эмпирического изучения: специфика социологической дефиниции
2.3. Особенности социологического сужения содержательных и функциональных трактовок понятий «метанарратив» и «дискурс»
РАЗДЕЛ 2. Основные модели текстового анализа в социологии: принципы интеграции по критерию фокусировки системы целеполагания
Глава 3. Предмето-ориентированные модели: социологически релевантные трактовки и области применения дискурсивных исследований
3.1. Традиционные варианты структурирования поляпрактического использования дискурс-анализа
3.2. Дискурс-анализ: «нисходящая» логика поиска дискурса как детерминирующего содержание, тип и прагматические функции определенной совокупности текстов
3.3. «Восходящая» логика реконструкции дискурса как доминантного вида практик конституирования социальных реалий и описания социальной причинности
Глава 4. Объекто-ориентированные модели: возможности и ограничения фокусировки на объекте изучения
4.1. Конверсационный анализ как самостоятельный подход внутри и вне рамок этнометодологической традиции
4.2. Варианты реализации биографического метода:особенности интерпретации данных в зависимости от «статуса» метода
4.3. Причины и последствия отсутствия конвенциональ- ной трактовки нарративного анализа для эмпирических исследований
РАЗДЕЛ 3. Методические решения, лежащие в основе анализа текстовых данных в социологии
Глава 5. Преимущества и ограничения классической квантитативной и расширительной трактовок контент-анализа
5.1. Самоидентификационные проблемы контент-анализа в его традиционной версии: причины и последствия
5.2. Возможности расширительной трактовки метода: основания разведения частотной и нечастотной моделей контент-анализа
Глава 6. Статус визуального в текстовом анализе: природа данных как несущественный фактор для выбора методических решений
6.1. Возможности семиотического подхода в интерпретации «вещественного»
6.2. Фотографические практики: потенциал нарративного анализа в интерпретации визуального
Заключение 280
Библиография
- Двойная фактичность общества и принципиальная познаваемость текстового измерения социальности: социологическая трактовка
- Нарратив как междисциплинарный теоретический конструкт и объект эмпирического изучения: специфика социологической дефиниции
- Традиционные варианты структурирования поляпрактического использования дискурс-анализа
- Варианты реализации биографического метода:особенности интерпретации данных в зависимости от «статуса» метода
Двойная фактичность общества и принципиальная познаваемость текстового измерения социальности: социологическая трактовка
Очевидно, что социолог в эмпирической деятельности сталкивается с тремя форматами социологических данных по степени формализации [Татарова, 1999: 39-41; 2013: 191]: во-первых, с жестко формализованными данными, которые упорядочены в матрицах разного вида (объект–признак, признак– признак, объект–объект, респондент–объект–признак) и могут быть подвергнуты многомерному анализу (например, ответы на закрытые вопросы анкеты, показатели государственной статистики и т.д.), – этот тип данных однозначно не требует и не доступен текстовому анализу. Во-вторых, социолог нередко имеет дело со слабо формализованными данными, т.е. с особым образом организованными текстами. При работе с открытыми вопросами анкеты, методом неоконченных предложений и методикой двадцати самоопределений мы получаем слабоформализованные данные предсказуемой структуры и достаточно небольшого объема – он может существенно возрасти только при значительных размерах выборки, но это, с одной стороны, редкость, с другой стороны, увеличивает не столько содержательное разнообразие, сколько частоту упоминаний однотипных закрытий. В-третьих, основной источник неформализованных данных, которые и составляют предмет интереса текстового анализа в социологии – глубинные и полуформализованные интервью, письменные (авто)биографии, любые виды нарративов, некоторые виды документов, в том числе визуальные, отчасти невербалика. Поскольку среди материалов средств массовой информации могут встречаться все форматы данных, этот тип текстовой информации также может оказаться объектом текстового анализа (например, можно рассматривать новости как нарратив или проводить дискурсивное исследование особенностей конструирования или освещения определенных социальных проблем масс-медиа).
Итак, учитывая объемы, тематическую разрозненность, немаркированность методологических и методических оснований и приоритетов (в силу не-проблематизации подобных вопросов) и междисциплинарный характер имеющейся научной и публицистической литературы, однозначно или с приемлемой натяжкой имеющей отношение к текстовому анализу, вряд ли задача составления «тезауруса» социологически релевантного понятийно-категориального аппарата, основных подходов и методических решений текстового анализа в принципе имеет смысл, не говоря уже о возможностях ее практической реализации, даже если предпринять попытку (скорее всего, заранее обреченную на неудачу) ограничить ее рассмотрение дисциплинарными границами социологической науки. Безусловно, концепты и конструкты социально-гуманитарного знания сегодня настолько часто «затираются» в повседневности и/или обрастают всевозможными коннотациями, что вне контекста науки мало что говорят содержательно, но это лишь подчеркивает необходимость их прояснения: по меньшей мере, внутридисциплинарно их трактовки должны быть едиными и однозначными, а логика использования – понятной и очевидной. Поэтому более корректной представляется задача систематизации и структурирования поля текстового анализа посредством метатеоретизирования о концептуальных основаниях, методологических принципах и методических решениях тех социологически релевантных концептуальных моделей работы с текстовыми данными, которые стремятся к соблюдению (или имитации) правил (или терминологии) научного метода и отказываются идентифицировать себя в качестве оригинальных авторских подходов к «прочтению» специальным образом сконструированного, отобранного или стихийно сложившегося массива текстов любой «природы» (совершенно необязательно речь должна идти об устных высказываниях и их письменных эквивалентах – текстовому анализу в широком смысле этого слова и трактовки самого понятия «текст» можно подвергнуть и фотографические, и «вещные» объекты).
Использованное в данном случае понятие «метатеоретизирование» требует своего уточнения. По определению Дж. Ритцера, это «систематическое изучение фундаментальной структуры социологической теории», решающее три основные задачи: более глубокого понимания предметных теорий, преодоления логических и концептуальных слабостей существующих теорий, построения сводной теоретической перспективы6. Вероятно, сложно было бы апеллировать к Ритцеру и его трактовке метатеоретизирования, если бы он ограничился только подобной его дефиницией, однако в книге «Современные социологические теории» представлено и другое определение «метатеоретизиро-вание – рефлексивное исследование собственной дисциплины» (со ссылкой на П. Бурдье, считавшего, что в процессе социологического анализа необходимо постоянно рефлексивность, что социологи должны размышлять о своих действиях и порождаемых ими искажениях), которое удачно и четко обозначает проблемное поле диссертационной работы. Фактически в диссертации предпринимается попытка метатеоретического анализа7 многообразия «языков» и моделей изучения текстового измерения социальности, систематизации используемого в этих целях инструментария и методологических принципов для преодоления сложившихся в этой области очевидных проблем, препятствующих росту социологического знания. В частности, это отсутствие единого и единообразно теоретически и эмпирически трактуемого концептуального словаря и критериев корректной номинации аналитических подходов и выбора как общей модели социологической работы с текстовыми данными, так и конкретных методических решений внутри или для нее – нередко эти проблемы предлагается преодолевать с помощью постмодернистского отказа от построения теорий и аналитических обобщений в пользу откровенно публицистических работ и самоценных авторских нарративов, что неприемлемо для социологии.
Нарратив как междисциплинарный теоретический конструкт и объект эмпирического изучения: специфика социологической дефиниции
Обращаясь к герменевтической программе в рамках социологической науки и, тем более, применительно к сфере текстового анализа, нет смысла фокусироваться на существовавших до начала XIX века двух ее версиях – сакральной, призванной интерпретировать библейские тексты в теологическом русле, и профанной, имевшей дело с разными типами текстов в филологической традиции: еще Ф. Шлейермахер отказался от подобного различения, считая, что существует общая герменевтика, задача которой – интерпретация (объективная/грамматическая и субъективная/психологическая) вербальных и зафиксированных текстов [Гадамер, 1991: 346]. Также вряд ли стоит пытаться упорядочить содержание герменевтики как философской программы, где спокойно сосуществуют разные теории интерпретации – нередко их объединяет лишь интерес к языку как предмету истолкования. Сажем, Г.-Г. Гадамер обращается к языку в целях прояснения фундаментальных основ социального и исторического опыта, полагая, что «герменевтический аспект не может ограничиваться “герменевтическими науками” – искусством, историей, не может ограничиваться общением с “текстами”: универсальность герменевтической проблемы относится к совокупности всего разумного» [Гадамер, 1991: 14]. Ю. Ха-бермас сосредотачивается на речевых высказываниях участников коммуникативной ситуации [Хабермас, 2006]. П. Рикер считает предметом герменевтики «формы дискурса», а не непосредственные высказывания [Рикер, 1995: 3], т.е. задача герменевтической процедуры – понимание предмета истолкования (вкладываемых человеком в тексты и высказывания смыслов) через процедуры интерпретации (текстов и высказываний как «внешних проявлений» субъективности) в рамках «герменевтического круга».
Социологию интересуют в первую очередь методы аналитической работы с текстами, и потому герменевтическая программа Гадамера не может выступать ее фундаментом: он разрабатывал универсальную философию языка как конституирующего элемента любого человеческого опыта, его универсальная герменевтика – значимый концептуальный ресурс для социальной теории, но не для методологии прикладного социологического анализа текстов. Герменевтика Хабермаса в большей степени подходит для возведения методологического базиса текстового анализа в социологии – как ориентированная на изучение языковых высказываний в ходе коммуникативного взаимодействия посредством их рациональной реконструкции и «имеющая дело сразу с трояким отношением высказывания, которое служит, во-первых, выражением намерений говорящего, во-вторых, выражением межличностного отношения, устанавливаемого между говорящим и слушателем, и, в-третьих, выражением, в котором говорится о чем-то, имеющем место в мире. Кроме того, при попытке прояснить значение того или иного языкового выражения мы сталкиваемся с отношением между данным высказыванием и совокупностью всех возможных высказываний, которые могут быть сформулированы в том же самом языке» (т.е. всех устойчивых социальных допущений, символических значений, речевых и поведенческих практик, в контекст которых включен конкретный коммуникативный акт) [Ха-бермас, 2006: 40].
Хабермас видит в герменевтике методологическую программу социальных наук, которая позволяет обнаруживать важные составляющие социальной жизни, ускользающие от статистических генерализаций (исходные правила и допущения социального взаимодействия), и осуществлять критическую функцию относительно идеологии (языка как инструмента господства и власти). Однако и герменевтическая программа Хабермаса не может лечь в основу социологически релевантных версий работы с текстовыми данными: он не считает возможным использовать интерпретацию в рамках социальных наук как само-42 стоятельный метод, видя в ней лишь дополнение к генерализациям и потому не проблематизируя соотношение смыслов социальных фактов и сконструированных исследователем интерпретаций с их референтами и т.д.
Таким образом, наиболее оптимальной для целей социологической работы с текстовыми данными оказывается герменевтическая программа Рикера, которая формулирует и решает принципиально важные для нашей дисциплины вопросы и в то же время снимает проблему вещественной природы текста (его Рикер понимает максимально широко – как систему значений). Задачей герменевтической процедуры объявляется постижение значений знаков посредством последовательных процедур интерпретации – перехода от «внешних выражений сознания» (речи, позы, изображения и пр.) к внутренней интенции заключенных в них символов/знаков, которые имеют не индивидуальную, а социально детерминированную природу [Рикер, 1995]. Понимание и объяснение для Рикера являются взаимодополняющими процедурами: в силу своей интенцио-нальности и интерсубъективности любой текст обладает многозначностью, а потому структурное его объяснение (через разложение на некие составляющие элементы) недостаточно и должно дополняться пониманием, способным ухватить двусмысленность и изменчивость, порождаемые субъективными намерениями и ориентацией на других. Для Рикера «объект социальных наук обнаруживает некоторые черты, конститутивные для текста как такового; в их методологии разрабатываются процедуры, аналогичные процедурам истолкования или интерпретации текста» [Рикер, 2008: 25].
Традиционные варианты структурирования поляпрактического использования дискурс-анализа
В узком смысле нарратология – литературная теория структуралистского толка, которая на основе различения фабулы и сюжета28 развела понятия нар-рации («акт рассказывания сам по себе»), нарратива («трехуровневая иерархия истории, текста и наррации», или же двухуровневая структура, в которой выделяют историю/фабулу и сюжет – объединение текста/дискурса и наррации) и нарративности (движение сюжета во времени от завязки до финала) [Franzosi, 1998]. В широком смысле нарратология – теория нарратива, рассматривающая причины, ход, содержание, результаты и последствия нарративного поворота [Нарратология…, 2002] и сформулировавшая ряд неотъемлемых, но далеко не очевидных характеристик повествования [Сыров, 1999]. Так, нарративы – основополагающий способ осмысления человеческой жизни и действий, увязывающий их кажущиеся несвязанными и независимыми элементы в единое целое, прежде всего, благодаря темпоральной последовательности; реальность имеет нарративный характер, а потому концепты нарратологии могут применяться далеко за ее пределами, адаптироваться к новым исследовательским ситуациям, позволяя выделять в любых событиях и действиях нарративную структуру (начало – середина – конец или происхождение – осуществление – цель) и использовать ее элементы как технологии конструирования социальности. В рамках нарратологии сложились разнообразные подходы, фокусирующиеся на тех или иных компонентах нарративного анализа или конституирования социальных практик, но их объединяет стремление определить фундаментальные, смысло-образующие принципы повествования (как правило, в качестве таковых фигурирует модальность нарративной репрезентации, «голос» рассказчика, темпоральная последовательность событий и их нарративного изложения и др.).
Если структурализм старательно демистифицировал литературу, видя в тексте только конструкт, элементы и механизмы создания которого можно классифицировать и проанализировать, то антиструктурализм отказался от столь «объективистской» трактовки языка и текста, включив в анализ последнего всех участников его создания и использования – автора, слушателей/читателей, конкретную ситуацию, определенный социальный контекст – каждый из которых может наполнить «сообщение» особыми и непостоянными личностными и социальными тонами и ценностями. Как правило, говоря об антиструктурализме, авторы приводят как яркий его пример теорию речевых актов: она выделяет в качестве единиц человеческой коммуникации не отдельные слова, словосочетания или предложения, а сложные по структуре речевые действия, направленные на достижение определенных эффектов в ситуации коммуникативного взаимодействия [Зарубежная лингвистика: II, 1999: 212].
Основоположник теории речевых актов Д. Остин первоначально разделил все высказывания на констативные (описания, которые могут быть истинными или ложными) и перформативные (слово как действие), но позже вместе с Дж. Серлем попытался разграничить значения элементов языка и форматы их использования в речи, а также речь как действие и другие действия как прогнозируемые последствия высказывания, выделив три типа речевых актов [Серль, 1999]: локутивные (акты говорения, обладающие конкретным значением, референтом и предикатом), иллокутивные (совершение действия в высказывании, что позволяет ему достигать некоей внеязыковой цели, скажем, выполнения действия с помощью просьбы, приказа, угрозы и т.д.) и перлокутивные (совершение действия посредством высказывания, например, объявление мужчины и женщины мужем и женой имеющим на то полномочия субъектом автоматически меняет их брачный статус). Правила совершения каждого типа речевых актов должны быть очевидны всем участникам коммуникативного взаимодействия (иначе они не могут быть осуществлены), но социальные акторы могут ва- риативно им следовать и даже от них отклоняться, например, ненамеренно или сознательно (протестуя) нарушая конститутивные условия и требования конкретного речевого акта. Нарратив в теории речевых актов может выступать в качестве любого из обозначенных трех типов, а потому трактуется как «прототип или единственный пример идеально оформленного речевого акта с началом, серединой и окончанием» [Калмыкова, Мергенталер, 2002; Labov, 1997].
Критерии выделения следующего варианта структуралистской ориентации весьма условны, но обращение к нему позволяет перейти от понятия «нар-ратив» к понятию «дискурс», поскольку в основе постструктурализма (или неоструктурализма) лежит сомнение в существовании «привилегированного дискурса», т.е. универсального метода или теории, претендующих на абсолютное знание [Richardson, 2002: 415]: любые «истины» рассматриваются как целенаправленно сконструированные в целях поддержки определенных локальных, культурных или политических притязаний и, в конечном итоге, обеспечения претензий на власть. Концептуальный фундамент постструктурализма заложили два тезиса позднего Р. Барта [Анкерсмит, 2003а: 21-22]: текст всегда выражает этические, идеологические и иные взгляды автора на реальность, о которых не подозревают ни автор, ни читатель; реальность прошлого порождается эффектом реальности прошлого, который создается, казалось бы, иррелевант-ными деталями текста (прежде всего, риторическими). Иными словами, ключевые элементы создания текста – наррация, рефлексивность и контекстуализация – в совокупности определяют междисциплинарность текстового анализа: в рамках поструктурализма он считается продуктивным только в том случае, если учитывает экстратекстовые (экстралингвистические) системы порождения значений [Richardson, 2002: 415].
Варианты реализации биографического метода:особенности интерпретации данных в зависимости от «статуса» метода
Данную группу аналитических подходов объединяет два принципиальных обстоятельства: во-первых, каждый из них фокусируется на совершенно определенном объекте изучения, базируясь при этом на принципиально различных теоретико-методологических основаниях и допуская весьма вариативные исследовательские приемы в рамках процедур сбора, транскрибирования, редактирования и собственно анализа приоритетного для себя объекта. Во-вторых, данные подходы категорически отрицают возможность интерпретации текстовых данных как репрезентирующих (с той или иной степенью достоверности, но все же отражающих) некие объективные социальные структуры и рассматривают «сообщения» как имеющие социально-конституирующий характер – (вос)создающие социальный порядок в локальных ситуациях разговорного взаимодействия (конверсационный анализ), (ре)конструирующие параметры идентичности и частной повседневности (биографический метод) или индивидуальные и социальные аспекты жизненного мира и окружающей действительности и «нормы» (само)познания (нарративный анализ). Иными словами, объекто-ориентированные виды текстового анализа не укладываются в общую логику классической/традиционной трактовки текстов, согласно которой «часто в тексте видят непроблематичное отражение некоего объекта(ов) в реальном мире, текст кажется просто “сцепленным” с этими объектами-в-мире, по сути, неотделимым от них… Язык, ряды чисел, графики и другие элементы текстов в целом принимаются данными аналитиками как нечто непроблематичное; для них это всего лишь проводники к объектам их анализа… Для этих ученых текст представляет собой более-менее незамечаемое и неинтересное средство достижения цели. Тексты служат исследованию “других”, отдельно полагаемых феноменов…, необсуждаемыми проводниками, своего рода нейтральными “окнами” или “каналами” к ним... Социология и другие ученые, очевидно, не способны исключить текстуальный анализ из своей практики» [Уотсон, 2006: 93-94], но таковую невозможно и некорректно редуцировать лишь к изучению отражательного потенциала текстовых данных.
Как нарративный анализ и биографический метод, конверсационный анализ, или «анализ разговоров», основан на методологических принципах интер-претативной парадигмы и конструктивистском видении реальности, а потому рассматривает структуру высказываний и формальные свойства речевого взаимодействия с точки зрения тех социальных практик и ожиданий, на основе которых собеседники организуют свое поведение и интерпретируют «ходы» другого участника разговора «здесь-и-сейчас» [Исупова, 2002: 35]. Хотя акцент в конверсационном анализе делается на исследовании способов организации разговорного общения в разных локально и институционально контекстуализиро-ванных ситуациях, участники разговоров, как и нарраторы (рассказчики) в рамках нарративного и биографического подходов, считаются «экспертами», более компетентными в области собственного повседневного опыта (биографических и социальных практик), чем кто бы то ни было, в таковые не включенный, в том числе и социолог [Семенова, 1998: 68]. Однако, в отличие от нарративов личного опыта и биографических повествований, в большинстве повседневных разговоров число (новых) сообщаемых фактов, как правило, невелико (примерно 90% разговора составляют бесконечные вариации на давно известные его участникам темы, дающие фактам новое «иллюстративное» обрамление или интерпретацию), и почти во всех случаях упоминания фактов служат прежде всего задачам не информирования, а конституирования общих/понятных социальных практик и перспектив восприятия реальности [Анкерсмит, 2003: 199].
Схематично суть конверсационного анализа сводится к следующему: исходя из убеждения, что вклад каждого участника разговора в коммуникативную интеракцию контекстуально ориентирован (непосредственно предшествующей ему конфигурацией действий/высказываний и совокупностью привычных практик конструирования разговора на определенную тему в конкретной ситуации), конверсационный анализ принципиально базируется на эмпирии без привлечения заранее сформулированных гипотез; рассматривает мельчайшие детали текста как значимый аналитический ресурс, а не как помеху, которую следует устранить из транскрипта беседы посредством соответствующего его редактирования (например, обилие многоточий, прерывающих диалог, может манифестировать некоторую растерянность одного/обоих участников и/или незнание ими правил конструирования разговора на заданную тему в конкретных контекстуальных условиях); признает упорядоченность естественной речи, имеющую социальный смысл, очевидной для конструирующих данный порядок людей [Исупова, 2002: 37], т.е., в отличие от критического дискурс-анализа, кон-версационный анализ не предполагает убеждения участников коммуникации в том, что им навязываются некие идеологические клише неочевидным для них образом. Поэтому, например, в конверсационном анализе «гендерный анализ имеет смысл только в том случае, если гендерные различия имеют смысл для самих участников разговора», и участники интеракции демонстративно на них ориентируются и «создают» [Stokoe, Weatherall, 2002: 707; Tracy, 1998: 15].
