Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Человек как центр религиозно-философского поиска в творчестве Джона Донна 18
Глава вторая. Синтез философских антиномий как элемент воссоздания целостности мироздания 71
2.1. Дух и плоть 71
2.2. Вера и разум 100
Глава третья. Концепция Церкви как единства че ловечества с Богом и миром в творчестве Донна 127
Заключение 174
Примечания 178
Библиография 199
Введение к работе
Вопрос о взаимодействии философских традиций Средних веков и Возрождения в английской литературе последнего десятилетия XVI и начала XVII веков неоднократно и неоднозначно рассматривался в англоязычном и мировом литературоведении. Во многом это было связано с продолжающимися и по сей день дискуссиями о борьбе литературных стилей - позднего Ренессанса, маньеризма, зарождающегося барокко в литературе эпохи. На протяжении многих десятилетий общим местом в мировом литературоведении, как известно, была трактовка литературного процесса рубежа веков как отступления от поэтики Возрождения, возвращение к «средневековому миросозерцанию».
В нашу задачу не входит опровержение этого уже неоднократно опровергнутого мнения. Еще в середине нынешнего столетия оно было преодолено большинством западных ученых. В фундаментальных исследованиях, таких, например, как работы П.Кристеллера , была показана глубинная связь между философией, литературой, политической и юридической мыслью, образованием Средневековья и Возрождения. Кристеллер, в частности, указал на такие общие для двух эпох черту мировоззрения, как иерархический синтез начал, воспринимаемых в последующие века как разнородные: «душа» и «тело», наука и религия, вера и разум; на четкость и законченность модели мира в сознании человека, на общность античных истоков Средневековья и Возрождения (Платон, Аристотель, неоплатонизм) при решающем влиянии христианства на оформление европейской культуры.
Согласно концепции единства двух эпох, «ренессансный гуманизм возник отнюдь не на развалинах средних веков, а, наоборот, в плотном средневековом окружении, когда средневековая цивилизация продолжала жить активной жизнью, претерпевая процесс сложного развития» . Новому ос- мыслению подверглись термины «маньеризм», «барокко», «пост-Возрождение», так как, не оспаривая сам факт обостренного ощущения кризиса в произведениях поэтов и философов рубежа XVI-XVII веков, его уже невозможно было однозначно объяснять, опираясь лишь на идею сознательного отхода авторов от поэтики Возрождения. Кроме того, в силу прочности и многоплановости преемственных традиций, существовавших между Средневековьем и Возрождением, исследование литературных произведений XV-XVII веков стало невозможно без учета широкого общекультурного контекста его создания. Литературоведы все чаще стали обращаться к считавшимся прежде «второстепенными» аспектам творчества, прежде всего к философским и религиозным, справедливо полагая их принципиально важными для изучения как в широком смысле мировоззрения автора, так и собственно его поэтики.
Этот процесс может быть прослежен и применительно к изучению наследия Джона Донна (1572-1631) в зарубежном и отечественном литературоведении с точки зрения религиозных и философских аспектов его творчества. На протяжении последнего столетия исследователи по-разному подходили к решению вопроса о взаимовлиянии собственно литературных, научных, философских и религиозных традиций Средних веков и Возрождения в творчестве Джона Донна.
Основоположники научного осмысления творчества Донна - критики и литературоведы викторианской эпохи (Э.Госс3, Г.Морли , Дж.Сейнтсбери5) впервые сформулировали проблемы его изучения, оставшиеся основными для ученых последующих поколений. Основной из них, по мнению большинства исследователей, долгое время оставалась так называемая проблема «Джека и доктора», основанная на дословном понимании цитаты из письма Донна своему другу сэру Роберту Кэру. Разбирая рукописи перед поездкой на континент в качестве капеллана посольства лорда Донкастера, Донн оставил одну из них - трактат «Biothanatos», посвященный про- блеме самоубийства и возможного оправдания его с религиозных позиций, Кэру, написав в сопроводительном письме, что трактат нельзя печатать, но лучше и не уничтожать, несмотря на то, что «it was written by Jack Donne... and not by Doctor Donne...»6. Для литературоведов, начиная с викторианской эпохи, это отчасти ироническое признание стало символом раздвоенности творческого сознания поэта: с одной стороны, это ренессансная стихия, где господствуют парадокс и этический релятивизм, с другой, это позднее «религиозное» творчество поэта, полное библейских и схоластических аллюзий, вызванное обращением и покаянием «Донна-повесы» ('Donne the rake'). Отсюда следуют выводы о преобладании тех или иных жанров у «раннего» или «позднего» Донна и общей тональности творчества. Как писал Дж.Сейнтсбери, в целом ход его развития можно сравнить с постепенным превращением храма Диониса и Афродиты в христианскую церковь («a tem-pie of Dionysius and Aphrodyte ... turned into Christian church») . Проблема «Джека» и «доктора», как видим, с самого начала получает актуальный для нашего исследования характер: если «Джеку» достается все или почти все изучаемое поэтическое наследие, то «доктор» оказывается ученым богословом, вычеркнутым из истории английской поэзии.
Показательно, что проповеди Донна, как и его письма, в данную эпоху вызывали интерес ученых больше как возможный источник фактического материала для более глубокого изучения его поэзии, которая также изучалась избирательно. Предпочтение отдавалось так называемым «ранним любовным циклам» - «The Elegies», «The Songs and Sonnets», «Сатирам», а также «Священным сонетам» как иллюстрации «поздней лирики» Донна, причем не всегда осознавался факт искусственного разделения стихотворений на циклы, предпринятый издателями уже после смерти Донна. Редкие сравнения развития той или иной темы в стихотворениях и проповедях в большинстве случаев оказывались не в их пользу последних из-за их перегруженности «богословскими аспектами». Стоит, однако, вспомнить, что еще Коль- ридж призывал к изучению проповедей не на основе поэтики «любовных стихотворений» Донна, а в 1841 один из обозревателей американского журнала «Арктур» высказал схожую мысль: «We like to read the theology of Donne by the light of his earlier love poems... To hold his life up to the vulgar sot or take it as an illustration of the converting power of religion, is to misunderstand not only Donne, but the spirit of Christianity itself...»8.
Поворотным моментом для изучения философских аспектов творчества Донна, как и всего наследия поэта в целом, явилось первое комментированное издание его стихотворений, предпринятое Г.Дж.Грирсоном в 1910-е годы. Известный ученый, издатель, университетский профессор впервые после Кольриджа обратил внимание на глубину богословских и философских познаний Донна, на связь между многими мотивами ранней лирики Донна и трудами европейских гуманистов, особенно флорентийских неоплатоников. Грирсон, в своей классической монографии «Metaphysical Lyrics and Poems of the XVII century»9 обратил внимание на особое место Донна в литературном процессе XVI-XVII веков, на обостренное внимание современников к богословию Донна-проповедника, на широкую известность его трактатов среди европейских теологов и философов.
Работа, выполненная Грирсоном, послужила отправной точкой для ряда противоречивых по отношению друг к другу исследований. В 1919 в Париже на французском языке выходит диссертация М.П.Рамсей «John Donne et les doctrines medievales»10, где делается попытка доказать принадлежность Донна-мыслителя скорее к средневековой, чем к ренессансной традиции. К трехсотлетней годовщине смерти поэта Рамсей, наряду с другими крупнейшими специалистами, была приглашена участвовать в сборнике «Венок Джону Донну», получив таким образом возможность еще раз суммировать увиденные ею в поэтике Донна черты «средневекового», «схоластического» мировосприятия: «completeness and universality of his scholastic system... faith as intellectual act; the philosophy of word»11, причем в качестве причин, побу- дивших Донна обратиться к средневековому мировосприятию указывались: «natural bent of his mind,... the need of examining his faith,... the obligation to defend the positions of the Church of England»12. В таком освещении Донн впервые представал как «поэт-философ» и «поэт-богослов», одинаково интересующийся указанными проблемами как в «ранний», так и в «поздний» период. Нет необходимости доказывать уникальность и значение этого исследования, заметим лишь, что все указанные М.П.Рамсей черты миросозерцания Донна до сих пор не вызывают сомнения у ученых. Некоторые аспекты их интерпретации мы также постараемся раскрыть в данном исследовании.
Полемичной по отношению к диссертации М.П.Рамсей стала другая эпохальная работа - эссе Т.С.Элиота «О метафизических поэтах», вышедшее в 1927 году в литературном приложении к «Тайме» Элиота, включенное им впоследствии в сборник «Священный лес», а в 1931 полемика с Рамсей продолжилась на страницах «Венка Джону Донну». Полагая недостаточным рассмотрение философского аспекта поэтики Донна лишь как следование поэта средневековым традициям, что превратило бы его из гениального поэта в «заурядного философа» Элиот основал свою работу на тех положениях, которые, как виделось ему, точнее передают суть именно поэтического ми-ровидения Донна. Таким положением стала мгновенно получившая широкую известность идея кризиса художественного сознания, так называемого «распада восприятия» («dissociation of sensibility»), поразившего литературу и мировоззрение в целом, начиная с середины XVII века. Донн, таким образом, в культурологическом смысле оказался для Элиота фигурой предкризисной, а вся «метафизическая школа» - уникальным последним опытом творчества, не поддававшимся наступлению «reflective poetry», описывающей, а не преображающей реальность, разорвавшей связь между чувством и мыслью. «The metaphysics possessed a mechanism of sensibility which could de-vour any kind of experience... A thought for Donne was an experience itself...» -писал Элиот, выказывая восхищение единством и силой поиска идеала на протяжении всего творчества Донна, его способностью не разделять поэтическую мысль и реальность, так что любой акт творчества непременно становился для поэта жизненным поступком, преобразованием жизни в той же степени, что и самовыражением.
Впрочем, в статье 1931 г. Элиот несколько изменил свою концепцию, доказывая наличие «трещины» («manifest fissure») между мыслью и чувством уже у Донна. В философском смысле эта «трещина» стала знаком распада средневековой концепции мироздания, а сам Донн у Элиота предстает как анти-схоласт, чей разум устремлен не к «сумме», включению всех реалий мира в единую иерархическую систему, а к их парадоксальному оправданию, сохраняющему discordia мира: В целом для Элиота значение Донна как философа и богослова невелико: «his mind (is) legal and controversial rather than philosophical and theological...»14, поскольку он «оригинален в беспорядочности» своей поэзии.
Таким образом, как М.П.Рамсей, так и Т.С.Элиот, при всем различии их подходов, достаточно одинаково преодолевали стереотип «двух Доннов», соединяя «Джека» и «доктора» в постоянном следовании либо канонам, «мистической эстетики средневековья», либо общим тенденциям развития миросозерцания эпохи. Оба подхода, хотя и грешили некоторой схематичностью, но впервые представляли читателю целостный, не разделенный между «средневековым» и «ренессансным» образ поэта. Применительно к Донну оба исследователя показали условность и неточность выделения «собственно литературных», «философских», «религиозных» аспектов творчества.
Оба возможных пути исследования были приняты и развиты в последующих работах. К ним прежде всего нужно отнести работу Л.Бредволда «The religious thought of Donne in relation to medieval and later traditions»15, вышедшую в 1925 г., где исследователь предпринял попытку анализа большинства философских проблем творчества Донна - соотношение веры и знания в постижении тайн бытия (рассмотрены традиции Дунса Скота, Ан- сельма Кентерберийского, Оккама, Помпонацци), реакцию поэта на популярность «новой философии» Бэкона, Коперника, Кеплера и др., высказав, однако, идею «биографического», т.е. основанного на постоянном внимании к выражению мировоззрения поэта в его стихах, метода изучения. Сущность концепции Бредволда - указать на промежуточность положения Донна по отношению к средневековым и ренессансным традициям, на важность изучения мировоззрения Донна как предшественника Декарта и Паскаля.
Преемственным по отношению к нему было исследование Ч.М.Коффина «Donne and the New Philosophy»16, к которому мы обратимся во второй главе исследования, а также работа М.Ф.Молони «John Donne his flight from medievalism» , акцентирующая внимание на разрыве Донна со средневековой традицией. Взаимодействие средневекового и ренессансного начал видится ему как борьба «мистической эстетики» средневековья, основанной на иерархической концепции мироздания, впрочем «умирающей после Данте», и «языческого натурализма» Возрождения, берущего начало в идее господства «нового хаоса», где все реалии равны и взаимозаменяемы. Острие критики Молони направляет против высказанной Рамсей идеи дон-новского «синтеза», который напоминает ему схоластические «суммы», особенно их томистский вариант. Для него разрыв с католицизмом, совершенный Донном, неминуемо значит разрыв с его философией, смерть философии как таковой, «disintegrated into personal feelings»18. Вместо «трансцен-дентальности» средневекового мировоззрения, по мнению Молони, Донн выбирает «the Greek ideology with its worship of form, later transformed into carnality»19. Это ведет к «победе» в нем поэта, к этическому скептицизму, временному отказу от решения научных, философских и других проблем эпохи. Таким образом формируется миросознание «Джека», сохранившееся у Донна - как доказывает Молони - и впоследствии, и лишь в силу необходимости скрытое под обликом «доктора».
Следует также отметить анализ религиозно-философского смысла «Годовщин» профессором Л.Марцем , впервые связавшим творчество Донна с религиозной ситуацией эпохи. Во многих произведениях поэта он находит черты строго выдержанной иерархической структуры, заимствованной из католической практики медитаций, в частности, представленной в «Духовных упражнениях» Лойолы. Средневековая философия, во многом подготовившая эту идею, теперь, по мнению Марца, отступила на второй план и используется прежде всего как «арсенал инструментов».
Начиная с конца 1940-х годов, происходит очередная смена ориентиров для исследователей творчества Донна. В философском плане это проявляется в утверждении уже не принадлежности Донна тому или иному типу миросозерцания, но в постоянном акцентировании внимания на уникальности пути Донна. Именно в это время наносится серьезный удар по обновленному варианту концепции «Джека» и «доктора». Дж.Поттер и Э.Симпсон начинают публиковать десятитомное комментированное издание проповедей Донна21, где показывают сходность толкования многих тем в ранней поэзии и поздней духовной прозе поэта, выходят научные издания всех трактатов Донна, готовятся новые издания его стихов. Своеобразным знаменем новой эпохи в изучении творчества Донна становится идея «вечного поиска истины», предпринятым уже не последовательно «Джеком» и «доктором», а единым, цельным сознанием поэта, философа и богослова.
Одной из первых, еще в 1930-х, обратила на этот феномен внимание Эвелин Симпсон: «То find the One beyond the many, to trace the permament through the ever-changing... this was the quest in which Donne set forth early and continued late till death overtook him...» . Это, разумеется, не означало полного отхода от элиотовской идеи сознания Донна как «controversial mind»; впоследствии обе концепции достигли своеобразного симбиоза: вечный поиск истины определяет постепенность и неоднозначность ее постижения, что, например, в исследовании У.Нелли становится знаком «диалектично-сти» мировоззрения Донна, видящего противоречия мира и не желающего искажать мироздание путем их игнорирования: «Donne (acts) as able judge summoning to the bar of his wit every shade of opinion» .
Несмотря на все различия концепций, большинство ученых выдвинули тезис о неприемлемости оценочного подхода к культурным эпохам. Донн, по их мнению, не стремился воссоздать средневековое мышление или удержать от распада ренессансное мировосприятие, но создать на их основе свой идеал мироустройства. Так, Э.Симпсон указывает на сочетание в средневековом и ренессансном мистицизма античных и внесенных христианством элементов, из которых в итоге выстраивается единая картина, в целости сохраненная Донном: «Donne's mysticism only as deep sense of underlying unity of all things, consciousness of one beyond the many... That lies in the root of discovering resemblance between things apparently unlike...»24. Дж.Лишмен говорит об использовании Донном схоластических идей для выражения собственного опыта, скорее чем для воскрешения средневековой культуры или для паро- дирования ее .
Приведенные примеры дают возможность видеть формирование единой линии англоязычного донноведения в 1940-е - 50-е годы, в пределах которой работы объединены идеей уникальности единого «поэтико-философского» творчества целостной личности. В последующую эпоху, когда вышли комментированные издания поэзии Донна, подготовленные Х.Гарднер и У.Милгейтом , а также фундаментальная биография Донна, доведенная Р.Болдом до последней главы и завершенная У.Милгейтом28, Донн окончательно занял место среди классиков английской литературы. Классическими стали и исследования Х.Гарднер , основанные на анализе мировоззрения Донна как целостного феномена средневеково-ренессансного типа, в котором иерархически различаются черты разнородных влияний, но все они подчинены необходимости обретения истины.
Можно заметить, что идея «единства творческого поиска», отрицающая концепцию «Джека» и «доктора», до сих пор остается краеугольным камнем большинства исследований творчества поэта. Так, в 1970е Барбара Харди обратила внимание на «сплетение» образности, связанной с эмоциональным и рациональным мировосприятием ('tender well-arm'd feeling brain', 'a naked thinking heart') в произведениях Донна, от «Песен и сонетов» до проповедей, что позволило ей сделать примечательный вывод: «(Donne) plainly speaks from and to human complexity»30. К такому же выводу приходит Д.Новарр десятилетием ранее, анализируя роль «анатомии» как рассмотрения иерархии мира в его нынешнем состоянии: «Donne more typically showed the wholeness of his mind by allowing us to see all the parts that made up the whole, and the inner and outer tensions of mind...» .
Шумный резонанс в науке вызвала книга Джона Кэри «John Donne: Life, Mind and Art»32, вышедшая в 1981. Английский ученый выдвинул идею, что именно в религиозно-философских исканиях Донна следует искать нить, связующую «Песни и сонеты» и «Элегии» со «Священными сонетами» и проповедями. К этому времени такой взгляд уже не был новым, но характерная для метода автора связь между Донном-поэтом и Донном-человеком, объединенными прежде всего подсознательным страхом религиозного преследования и стремлением к государственной службе, вызвала ряд обвинений во фрейдизме. По сути же, концепция Кэри, сводящая творчество поэта к необходимости обретения религиозного покоя, представляет собой обратное фрейдизму явление, а само исследование лежит в русле популярной во второй половине века психологии религии.
Однако в целом работа Дж.Кэри явилась скорее исключением из общей тенденции развития донноведения. В 1980х -90х годах отошли на второй план биографические исследования, вопросы датировки стихотворений, а в центре внимания оказались более общие проблемы. Смена фокуса необходима, чтобы очертить новый облик Донна - поэта и человека, учитывая как можно больше факторов его мировоззрения и таким образом приблизиться к постижению его личности. Более характерными, например, оказались работы
М.Т.Хестера, рассматривавшего произведения Донна, в частности, «Сатиры» как проявление мировоззрения автора в пределах установленных моделей мысли и поведения33.
Как можно видеть, итогом обращения западных ученых к наследию Донна за сто лет стал прежде всего вывод, что религиозные, эстетические и философские искания Донна неотделимы друг от друга, обеспечивают единство его духовного поиска, становятся неотъемлемой чертой его поэтики и до того охватывают все его существо, что этот поиск, как и само имя - Донн -становится общим для «Джека» и «доктора».
Для отечественной науки актуальность этих проблем также представляется бесспорной. Если до середины 1960-х годов в науке господствовала концепция Р.И.Самарина, рассматривавшего творчество Донна как отступничество от «прогрессивных традиций Возрождения»34, что, помимо прочего, обусловило невозможность изучения философских и религиозных аспектов творчества как «реакционных», то, начиная с 1970-х, положение начало меняться. Некоторое влияние на это оказала широко отмеченная в научном мире 400-летняя донновская годовщина. Ряд исследователей - В.Захаров, В.Хрипун, С.Макуренкова - обратились к изучению места Донна в английской и мировой литературы, некоторых черт его поэтики, тесно связанных с философскими и религиозными идеями эпохи: образу человека-микрокосма, проблеме любви и ее интерпретации в раннем и позднем творчестве поэта. Однако по понятным причинам изучение поздней лирики Донна, а также проповедей, оставалось невозможным до второй половины 1980-х годов.
В последние десять лет отечественное донноведение совершило значительный скачок вперед, во многом, правда, еще отставая от западных ученых. Концепция «двух Доннов», просуществовавшая в России почти на тридцать лет больше, чем на Западе, наконец уступила место концепции «единства поиска».
Донн, во многом под влиянием цитаты Хемингуэя и переводов Брод- ского, занял свое место в русской культуре, что, наряду со значительными достоинствами, обусловило и ряд недостатков, в том числе наложение черт постмодернистской поэтики на поэтику «метафизической школы». Отечественные и зарубежные понимания термина «метафизический», его смысл применительно к русской поэзии и возможное использование в будущем, суммированы в вышедшей несколько лет назад статье И.О.Шайтанова35.
Вышедшая в 1994 году монография С.А.Макуренковой «Джон Данн: поэтика и риторика» представила разнообразные аспекты творчества поэта в их связи с современной ему риторикой, натурфилософией, логикой, отчасти богословием - почти всем спектром гуманитарного и естественного знания эпохи. Многие черты поэтики Донна, такие, как мотив смерти, риторическая структура стихотворения, впервые получили осмысление в отечественной науке, и сама работа в целом явилась попыткой целостного исследования, основанного одновременно на учете биографических фактов, анализе текста и стоящего за ним религиозного и философского смысла. Однако, к сожалению, автор не ставил себе задачу очертить, хотя бы и не подробно, общие основы мировоззрения поэта, отчего работа все же носит несколько фрагментарный характер.
Во многом продолжением такого типа исследования стала статья А.Нестерова «Джон Донн: портрет на фоне эпохи», опубликованная в 1997 . Биографические данные в ней соседствуют с изучением структуры и образности ряда стихотворений путем приведения параллелей с творчеством «школы ночи», герметическими трактатами Дж.Ди, Дж.Бруно, Парацельса и др. Необходимость биографического контекста для русского читателя пока еще очевидна и обусловлена прежде всего признаваемой всеми исследователями тесной связью между жизнью поэта и его творчеством.
Особое место в современной отечественной науке принадлежит моно-графии А.Н.Горбунова как наиболее глубокому исследованию места Донна в английской и мировой литературе, соединения разнородных влияний в его поэтике и личностном опыте, а также философских сторонах мировоззрения.
Наше обращение к данной теме, таким образом, обусловлено рядом факторов ее актуальности. В первую очередь, для отечественной науки в последние годы новым типом работы является целостное исследование поэтического творчества на основе привлечения как биографических данных, так и философских аспектов работы автора над произведением. Во-вторых, такой тип исследования особенно оправдан при изучении литературы указанного периода, так как большинство жанров еще не потеряли синкретической связи с типами произведений, которые в настоящее время считаются лежащими вне собственно литературной сферы. В-третьих, творчество Донна сравнительно недавно стало предметом внимания отечественных исследователей, и поэтому совершены лишь несколько попыток анализа его религиозных и философских аспектов.
Актуальность избранной темы обусловлена рядом факторов. В первую очередь, для отечественной науки всегда актуальным было исследование поэтического творчества на основе привлечения как биографических данных и собственно текстологического анализа, так и философских аспектов работы автора над произведением. Во-вторых, такой тип исследования особенно оправдан при изучении литературы указанного периода, так как некоторые, особенно поэтические, жанры еще не потеряли синкретической связи с типами творчества, которые в настоящее время считаются лежащими вне собственно литературной сферы (философскими и богословскими трактатами, проповедями) .
Вследствие этого основная цель нашей работы - рассмотреть проявление в творчестве Донна сложившейся в его миропонимании схемы мировой иерархии, уделяя внимание ее звеньям пропорционально их важности. Мы попытаемся указать на наиболее общие положения, служащие основой концепции мироздания в творчестве Донна. Это становится возможным только путем рассмотрения наследия поэта и проповедника в контексте философских и религиозных традиций Средних веков и Возрождения.
В работе поставлен ряд задач: показать ключевое положение человека в мироздании (а также важность этого факта для поэтики Донна) на примере трактовки кризиса мировой иерархии и ее восстановления; исходя из интерпретации сходных тем и образов в условно определяемом «раннем» (1590-е -нач. 1600-х) и «позднем» (1610-е - 20-е) творчестве поэта, раскрыть единство его творческого пути, в том числе проследить тематическое сходство между типологически различными жанрами в поэтическом и прозаическом наследии Донна. Также ставится задача указать на некоторые черты в трактовке идей и образов, роднящие мировоззрение Донна с положениями, высказанными богословами, от отцов Церкви до деятелей Реформации и современных Донну англиканских теологов, философами, поэтами.
Предметом исследования в первую очередь станут стихотворные произведения Донна, однако вышесказанное определило необходимость привлечения обширного контекста писем, проповедей и трактатов Донна, а также данных средневековой и ренессансной философии и богословия.
Наше исследование, будучи предпринято в целом в рамках литературоведческого анализа, неизбежно включает в себя ряд особых методологических подходов. Подробный анализ развития в стихотворении тех или иных идей или тем обусловлен тесной связью мысли Донна со схоластическими традициями логического мышления и уместен в том случае, если стихотворение является концептуально важным и развитие в нем той или иной темы может способствовать постижению анализируемого понятия. Эта сложность развития темы и диалогическое построение стихотворения, приводящее читателя через множество ложных гипотез к одной, истинной, отмечена многими исследователями.
В первой главе нашего исследования мы обратимся к идее мира как целостного организма, создающей основу для понимания ключевого места человека в мироздании, и интерпретации этой идеи в творчестве Донна.
Дух и плоть
В первой главе нашего исследования мы стремились доказать необходимость соединения всех свойств человеческой души для восстановления иерархии мироздания. В гносеологическом смысле это прежде всего означает единую картину мира, в которой должно найтись место каждому понятию. Синтез не предполагает смешения, основной его принцип - внутренняя иерархичность - остается неизменным. Сама возможность такого синтеза основана на концепции человека как микрокосма, не отвергающей ни одной составляющей его бытия, но находящей всему соответствие в замысле Творца, в той мере, в которой он открыт человеку.
Целью данной главы станет показать путь преодоления кризиса на примере синтеза традиционных антиномий тела и духа, веры и разума. Для достижения этой цели мы будем главным образом использовать максимально тщательный анализ наиболее характерных произведений, памятуя о том, что в каждом стихотворении Донна развитие мысли индивидуально и вырванные из контекста цитаты теряют большинство смысловых связей с текстом.
Донн, как мы постараемся проследить, принимая во внимание античные и средневековые философские и религиозные традиции, стремился указать реальный путь преодоления «распада восприятия», приспособленный к миропониманию своего времени, в частности, к новому соотношению разума и веры в светской и религиозной гносеологии и изменившимся представлениям об онтологии человека.
В онтологическом смысле наиболее значительно противоречие «тела» и «души», имеющее многовековую историю. Двойственность человеческого существа осознавалась всеми культурами и народами.
Следует в первую очередь принять во внимание опасную многозначность слова «душа» - у Донна оно выступает и как синоним всей человеческой сущности, и как участник противопоставления «душа/тело». Традиционное христианское представление о троичности человеческой природы: тело - душа - дух также, несомненно, должно быть учтено, причем последние два понятия у Донна сближаются в противопоставлении первому.
Основное противоречие дихотомии духа и тела - в смертности последнего и бессмертии первого. Отсюда неоплатонистское стремление «вырваться из тюрьмы тела», широко распространившееся в эпоху поздней античности и повлиявшее на философию Плотина и стоиков, и в гораздо меньшей степени на христианскую мысль. Исследователи, в частности, отмечают: «For Augustine the soul is not the entire man but his better part»1. Но связь души и тела в средневековой мысли намного крепче такого одностороннего понимания процесса как борьбы платонистских и христианских тенденций.
Одним из наиболее устоявшихся в науке мифов следует считать концепцию постоянного дисбаланса телесного и духовного начал, презрения к одному из них за счет возвеличения другого. Во многом ей отдали дань и Л.Бредволд, и П.Легуи, и Т.С.Элиот. Мы постараемся доказать стремление Донна к соединению духа и плоти, присущее всему творчеству поэта.
В поэзии Донна 1590-х - 1600-х годов одним из наиболее характерных и ярко выраженных примеров связи между телесным и духовным началами, а также их примирения может служить стихотворение «The Extasie». Стоит вспомнить, что на полях взятого им у Чарлза Лэма экземпляра стихотворений Донна против «The Extasie» Кольридж написал: «I should never fmd fault with metaphysical poems were they all like this or but half as excellent» , очевидно считая его образцом метафизического стиля как соединения реального и абстрактного.
Стихотворение достаточно часто становилось предметом исследования как зарубежных, так и отечественных исследователей3. В.И.Березкина в своей работе анализирует структуру стихотворения с точки зрения способа передачи содержания метафорическим путем в образе-концепте. Интересным феноменом автор также считает присущее Донну стремление «все связать и все объяснить»4, прослеженное на примере использования союзов в тексте.
Оригинальная концепция стихотворения как хитроумно выстроенной цепи аргументов хладнокровного соблазнителя предложена П.Легуи5, считающим цепь развернутых героем аргументов не более чем предпринятое циничным героем «clever seduction», пародийное возвышение любви с целью добиться удовлетворения низменного желания. Легуи признает присутствие некоторого «поиска истины» в стихотворении, но определяет его следующим образом: «If truth exists in The Extasie , it is the truth that we find in speeches of Moliere s Don Juan»6.
С нашей точки зрения, гораздо ближе к истине был еще Г.Дж.Грирсон, рассматривавший «Экстаз» как доказательство исключительно тесной взаимосвязи между душой и телом, завершающееся выводом о необходимости сбережения и развития обеих составляющих человеческой природы . Тем не менее, связь эта более глубокая и многостороняя, чем в философии Платона и платоников, с которой ее обычно сравнивают.
Х.Гарднер продолжила концепцию Грирсона о наличии платонистских элементов в «The Extasie», рассмотрев стихотворение как проявление влияния философии неоплатонизма на поэзию Донна. По ее классификации «Экстаз» оказался во второй, более поздней группе «Песен и сонетов», где собраны главным образом серьезные философские стихотворения. Отвергая внесенный Легуи дуализм, Гарднер, в частности, пишет: «The final cause of love... is the desire for perfection, for the union of all the parts of the Universe, so Q that it may perfectly realise the divine idea of its being»
Вера и разум
Нельзя не отметить некоторую привилегированность веры по сравнению с разумом, выраженную в сопоставлении с десницей, но в достижении
Богоподобия оба они важны («by these»), причем важны как свойства человеческой души, данные ей при творении. Любовь к идеальной душе, стремление к подражанию ей возможны как на основе разума, так и на основе веры. Разумно любят ее, по мнению Донна, те, кто ближе ее знает, а самому автору-герою (к тому времени еще недостаточно лично знакомому с графиней), остается путь веры, признания ее достоинств со слов других: Their loves, who have the blessings of your light, Grew from their reason, mine from faire faith grew. (11.3-4) Но степень личного знакомства с почитаемым человеком не имеет решающего значения в метафизическом смысле, так как каждый человек при-частен к идеальной душе, каждый стремится к ней, поэтому и первенство разума не может превзойти, а в чем-то и уступает первенству веры в душевную чистоту адресата. Эта вера ярче высвечивает стремление самого автора-героя к поиску идеала духовного совершенства и желание найти его в каждом человеке.
Таким образом, умалить разум или веру, отказать им в значимости значило бы исказить гармонию всей системы. Тем самым отметается одновременно и крайний рационализм, и крайний фидеизм, отвержение разума как средства познания мира. Без усилия разума невозможно и собственное спасение: But as, although a squint lefthandednesse Be ungracious, yet we cannot want that hand, So would I, not to encrease, but to expresse, My faith, as I beleeve, so understand. (11.5-8)
Здесь Донн создает свою формулу познания, сопоставимую с вариантами Ансельма Кентерберийского и бл.Августина. Наподобие формулы Ан-сельма Донн выдвигает на первый план мысль о тождественности результата веры и знания ( as... so... ), два процесса предстают параллельными или, точнее, слитыми воедино, хотя на разных стадиях его вера или разум могут первенствовать. Разум не увеличивает веру и не изменяет ее, но он необходим для выражения веры, которая, оставшись без помощи разума, неминуемо попадет в плен страстей. Подобно Августину, высшим авторитетом и итогом познавательного процесса он называет познание истины, в которой сходятся вера и разум46.
Каждый человек, насколько он воспринимает Божественный свет, присутствующий в каждом творении, и тем более в идеальной душе, способен на «изучение» души разумом и верой. Это «изучение» не только продвигает его самого на пути совершенствования, но и, считает герой-автор, должно помочь самому адресату осознать все возможное величие его души, не останавливаться в продвижении выше. «Изучение» души начинается с ее друзей и совершенных его дел, присущих ей привычек, любимых ею книг, всего того, в чем она не может не проявиться: Therefore I study you first in your Saints, Your friends, whom your election glorifies, Then in your deeds, accesses, and restraints, And what you reade... (11.8-12)
Естественный ход знакомства двух людей получает особый метафизический смысл познания внутренней сущности, в котором лишних деталей нет: все связано незримыми нитями с сущностью души. Такое внешнее знакомство для Донна и составляет рациональный элемент «изучения» души, когда герой-автор может определить, почему он должен верить тому восторженному мнению о графине, которое он слышал.
Исследователю такое соединение повседневного с философским может показаться неестественным, а само «изучение» души полупародийным. Из всего наследия Донна, как уже говорилось в первом разделе главы, послания более всего страдают от непонимания, нежелания осознавать, что они представляют собой уникальную попытку исследовать философский смысл отношений между людьми, повлиять словом на их развитие, как бы возвести
их до проникновения в сущность души. Элементы богопознания, прорывающиеся в «изучение» души (друзья сравниваются с избранными святыми, изучение дел Божиих есть необходимое средство познания вездесущего и недоступного Божества) на деле есть не кощунство, но поиск и нахождение в душе следов ее причастности Богу, чтобы посеянное Им семя образа проросло.
В «изучении души» вера и разум имеют такое же значение, как и в познании других явлений мира. Любое познание так же должно быть неразрывно связано со стремлением к личному духовному поиску, всякая познаваемая реалия мира, по мнению Донна, улучшается и совершенствуется нашим познанием, и тем более человеческая душа, любить которую заповедано Богом.
Вследствие этого, отвергая любое подозрение, герой продолжает «изучение» и доводит его до доступной разуму вершины: But soone, the reasons why you are loved by all, Grow infinite, and so passe reason s reach, Then backe againe t implicite faith I fall, And rest on what the Catholique voice doth teach; (11.13-16) Достигнув этой вершины, разум не останавливается полностью, но вновь передает первенство вере, не покидавшей «изучение» и до того и вновь соглашается с «всеобщим мнением» - хотя никогда от него и не отказывался. Теперь голос автора-героя может вступить в общий хор: он уже прошел все этапы познания души, ему открыта ее возвышенная сущность, разум и вера защитили его от возможных ошибок в «изучении» души. Он не выскажет о ней предвзятого и неверного мнения, то есть не оскорбит ее никаким подозрением и не впадет таким образом в грех.
Мы видим, что достижение личной добродетели для Донна неразрывно связано с познанием причастности души леди Бедфорд к идеальной душе; чем выше добродетель воспевающего поэта, тем выше - не только в посла ний, но и в реальности! - может подняться душа «адресата». Остается лишь одна проблема - как защитить ее от возможного неверного познания, от искажений и обвинений?
Здесь вновь соединяются усилия обеих душ. Донн вводит в послание заимствованный им из философии Парацельса образ естественного бальзама47 - некоей особой сущности, находящейся внутри каждого живого предмета (в данном случае души), являющейся средоточием его сущности. «Естественный бальзам» сохранял человека от болезней и повреждений, в случае его истощения или повреждения здоровье ухудшалось, а окончательное исчезновение означало смерть.
