Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Иркутские пригороды как пространство освоения 28
1.1.Миграционные процессы в регионе как контекст формования пригородов 32
1.2. Пригороды как фронтирное пространство 50
1.3. Пространство пригорода как транслокальность 68
Глава 2. Динамика социального пространства пригорода: новые агенты и диспозиции 87
2.1.Горожане в пригороде: новые статусы и позиции 90
2.2. Трансграничные мигранты в пригородном сообществе 108
Глава 3. Динамика экономического и властного поля социального пространства пригорода 144
3.1. Изменения конфигурации позиций в экономическом поле пригорода 147
3.2. Эволюция властного поля социального пространства пригорода 172
Глава 4. Дискурсивное пространство пригорода 196
4.1. Пригородное пространство в дискурсе региональных СМИ 199
4.2. Конструирование пригородного сообщества в интернет-форумах 227
4.3. Символическое освоение пригородного пространства 245
Заключение 267
Список литературы 277
Приложения 302
- Пригороды как фронтирное пространство
- Пространство пригорода как транслокальность
- Трансграничные мигранты в пригородном сообществе
- Эволюция властного поля социального пространства пригорода
Введение к работе
Актуальность исследования. С конца 1990-х – начала 2000-х годов в региональном развитии России растет тенденция жесткого структурирования пространства (территории, сообществ, локальных экономик) через выстраивание иерархичной системы управления, укрупнение регионов и, шире, через то, что во властном и медийном дискурсах принято обозначать как «укрепление вертикали власти». Маркером этого процесса, протекающего как на федеральном, так и на региональном уровне, становится фиксация структуры пространства через систему границ, с помощью которых оформляются объекты управления: края, области, районы. Выделенным таким образом «регионам» (субъектам федерации) и территориальным единицам меньшего масштаба (муниципальным районам и городским округам) приписываются, а иногда и предписываются те или иные идентичности, предполагающие их большую или меньшую гомогенность, и как объектов управления, и как групп.
Возникающая при этом пространственная модель, охватывающая не только собственно территорию, но и систему социальных, экономических, культурных взаимодействий, с одной стороны, упрощает организацию системы управления, но с другой – все более отходит от реальности. Сложные миграционные процессы, новые векторы социальной мобильности, формирование обширной сферы невидимой экономики создают качественно иную структуру российского и регионального пространства. Формирующиеся при этом связи и сообщества складываются не только вне закрепленной («предписанной») структуры пространства, но и вопреки ей, развиваясь в собственной логике неформальных отношений, реализуемых через комплексы специфических, большей частью неформальных практик. В результате в едином географическом пространстве складываются несколько «Россий», живущих в собственных властных, социальных, культурных полях, плохо вписывающихся в официальный образ страны.
На региональном и локальном уровне описанное противоречие реализуется в выделении городских округов и сельских муниципальных районов. Здесь граница между муниципальными образованиями не только разделяет административные единицы, но и выступает водоразделом между городским и сельским пространством. На этом уровне проблема формальной и реальной локализации сообществ, соотнесения административно-территориальных границ и реального социального и физического пространства дополняется проблемой соотношения законодательно определенной дихотомии города и села и континуальности реальной системы расселения. Комплекс этих противоречий не остается исключительно в плоскости научно-теоретических изысканий, но воплощается в острой проблеме взаимоотношений муниципальных районов и расположенных на их территории городских поселений, а также в организации системы управления агломерационными образованиями.
Местом пересечения или, точнее, линией разлома властного конструкта («система административно-территориального деления») и реальной структуры пространства становятся границы между выделяемыми административно-территориальными единицами. Границы эти определяются не только «линиями на карте», но и пространственной организацией управленческих, контрольных, силовых структур, системы здравоохранения и образования и т. д. Невидимые на местности, они (границы) объективно начинают все
более приобретать барьерные функции, реализуемые не столько через юридические ограничения на их пересечение, сколько через систему граничных различий – разности в уровне доходов, качестве жизни, в возможностях для пространственной и социальной мобильности и т. д. Росту барьерности внутренних границ способствует и сужение спектра возможных каналов их пересечения, прежде всего – образовательных (свертывание в 1990-е системы среднего профессионального образования и взятый с конца 2000-х годов курс на сокращение сети учреждений высшего образования).
Повышение степени барьерности границ, с одной стороны, может служить фактором консолидации локальных сообществ, задавая объективные различия между ними, формируя оппозицию «мы» versus «другие». С другой стороны, растущие сельско-городские различия (на региональном уровне являющиеся различиями между центром и периферией) становятся ресурсом и благоприятной средой для возникновения новых локальных социумов, формирующихся по модели трансграничных сообществ. Пригород как периферия крупных городов, представляющая собой комплексную границу (сель-ско-городскую и административно-муниципальную), создает, пожалуй, наиболее благоприятную ситуацию для складывания подобных локальных сообществ – новых и типологически, и онтологически для Сибири и большинства регионов страны в целом. В тех же регионах, где формирование пригородов происходит не за счет урбанизационных миграционных потоков, но на основе встречной миграции из города, новизна складывающихся локальностей становится особенно заметной.
В значительной степени российские пригороды и их сообщества отличаются и от субурбий городов иных частей света. Диахронно следуя мировому тренду развития периферии крупных городов и мегаполисов, российский пригород и его сообщества развиваются в качественно иных условиях и имеют принципиально иной исторический фон. Российские власти (прежде всего, федеральное правительство) не создают специальных условий для переселения в пригород, как это было в послевоенных США; в сибирских регионах нет исторически сложившейся системы расселения в небольших городах, примыкающих к региональным центрам, как это было в Центральной и Западной Европе и Великобритании; климатические, экономические и социокультурные условия России препятствуют образованию фавел по типу южноамериканских и африканских городов, а традиционно-советский образ жизни исключает формирование юрточных и фавельных пригородов азиатских городов. Иными словами, социальное пространство пригородов сибирских городов представляет собой новое, и в российском, и мировом масштабе явление.
Вместе с тем, исследование пригородных сообществ сибирских городов, даже на примере одного города, выводит далеко за пределы феноменологии, формулируя комплекс исследовательских проблем. Обусловливает ли маргинальность пригородных сообществ их временность с последующей абсорбцией их городским либо сельским пространством? Возможно ли существование пригородных сообществ как транслокальных образований, живущих за счет эксплуатации ресурса границы и граничных различий? Как соотносятся и с помощью каких механизмов взаимодействуют официально установленные институты и структуры с неформальным сообществом неинституализиро-ванного пространства?
Комплекс социологических проблем, находящихся в фокусе диссертационного исследования, тесно связан с актуальными проблемами смежных наук, в той или иной степени рассматривающих пригородную проблематику. Поставленный в недавнее время в социально-географических исследованиях и работах по урбанистике исследовательский вопрос «Что находится за пределами городов?»1, связанный с социологическим изучением сельского пространства, дополняется вопросом о том, «Что находится между городом и селом?». Смещение фокуса исследования с традиционной проблематики города и сельско-городской оппозиции на пригород и его социальное пространство приводит к вопросу о границе между городской и сельской местностью и новой системе взаимодействия городских и сельских сообществ.
Шире этот вопрос можно поставить как проблему соотношения предписанной (законодательной рамкой и системой управления) и реальной структуры физического и социального пространства, соотношения властного конструкта («система административно-территориального деления») и реальной топологии социального пространства страны. Укрупнение масштаба (до уровня локальности) исследования, сужая территориальные рамки и оставляя за скобками региональную дифференциацию (проблему саму по себе чрезвычайно важную), позволяет увидеть изучаемый объект объемно, в сочетании комплекса свойств и функций. Иными словами, научная актуальность изучения социального пространства пригорода связана с возможностью определения предпосылок, условий, конкретных механизмов возникновения и жизнедеятельности неинституализи-рованных локальных сообществ, наполняющих поселенческий континуум и формирующих социальное пространство страны.
Вместе с тем рассматриваемые в диссертации темы имеют высокую актуальность и с точки зрения практической организации пространства страны и системы регионального управления. Несоответствие административно-территориальной структуры и связанной с ней организации системы управления реальным тенденциям регионального и местного развития порождают серьезные сложности в планировании комплексного развития территории, коммуникациях с локальным бизнесом и сообществом, снижают эффективность сложившихся управленческих практик.
Один из наиболее ярких примеров развития пригорода дает Иркутская городская агломерация, на примере которой будет рассматриваться процесс формирования пригородных сообществ в данной работе.
Степень разработанности проблемы
Социальное пространство пригорода как городской периферии и маргинальной зоны между городом и селом в социологических исследованиях пока не получило широкого распространения в качестве объекта специального анализа. Отчасти это диктуется тем, что вопрос места, пространства для социологии долгое время не относился к числу важнейших. Констатируя данный факт, А.Ф. Филиппов цитирует П.Бергера и Т.Лукмана, прямо отрицающих значение пространства в социологическом анализе2. Признание роли пространства, его влияния на формирование социальных структур и отношений происходит лишь в работах Г.Зиммеля и представителей Чикагской школы. Вместе с тем, разработка концепта социального пространства стала центральной про-
Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни. – СПб.: Алетейя, 2013. Филиппов А.Ф. Социология пространства. – СПб.: «Владимир Даль», 2008. С. 19.
блемой для социологической науки. В работах И.Гофмана, Г. Зиммеля, Э.Дюркгейма, Р.Коллинза, Э.Сэйра, Х.Хоффмана, Э.Гидденса, П. Бурдье3 разрабатывается целый ряд концепций социального пространства, основанных как на классических направлениях структуралистской и конструктивисткой парадигм, так и на разработках структурно-генетического подхода. «Пространственный поворот» в современной российской социологии связан с работами А.Ф. Филиппова, А.Т. Бикбова, С.М. Гавриленко и ряда других исследователей4.
Другой и, пожалуй, более значимой причиной отсутствия пространства пригорода в фокусе социологических исследований стал приоритет городской проблематики в социологических исследованиях. Полярное противопоставление города и села, заложенное еще М.Вебером в «Городе»5, сформировало оппозиционное представление о городе и прочем пространстве, в рамках которого существованию чего-либо между этими полюсами не оставалось места. Подобную дихотомию можно обнаружить и у Г. Зиммеля, противопоставившего «нервность» большого города, его ориентацию «вовне» не только сельскому пространству, но и малому городу6. В таком противопоставлении пригороду, как маргинальной форме, не остается места, он становится лишь периферией городского пространства, которая будет поглощена городским организмом в процессе его развития.
Подобное видение пригорода находит развитие в разработках социологов чикагской школы Р.Парка, Р.Маккензи, Л.Уирта, Э.Бреджесса, Х.Зорбахта. В рамках «городской экологии», как принято обозначать сложившийся здесь подход к изучению социального пространства города7, пригород низводится Р.Парком до «простого продолжения городского сообщества»8, неотъемлемой части «социального организма города»9. В знаменитой схеме концентрических зон роста города и его социальной организации10 пригород растворяется в зонах «домов получше» и «ежедневных пассажиров», превращаясь в пространство расселения среднего класса. Именно поэтому пригород не выделяется Р.Парком и его последователями в качестве самостоятельного «естественного района», выступая в их разработках в качестве еще одной транзитной зоны, уравновешивающей развитие примыкающей к городскому центру зоны «трущоб» и «порока». Несмотря на активную критику чикагской школы за игнорирование или, по крайней мере, недостаточный учет культурных факторов в жизни городских сообществ (У. Файри,
3 Гофман И. Представление себя в другим в повседневной жизни. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000;
Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2003. – 528 с.; Дюрк-
гейм Э. Социология и социальные науки // Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод и назначение. – М.: Канон,
1995. – С. 38–61; Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос. – 2002. – № 3-4. – C.1–12; Бурдье П. Фи
зическое и социальное пространство // Социология социального пространства. – М.: Инст-т экспериментальной
социологии; СПб.: Алетейя, 2010. – С. 49–64.
4 Филиппов А.Ф. Социология пространства – СПб.: Владимир Даль, 2008. – 285 с.; Филиппов А.Ф. Теоретические
основания социологии пространства. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, 2003 – 150 с.; Бикбов А.Т., Гавриленко С.М. Про
странственная схема социальной теории как форма объективации властного интереса теоретика: Парсон/Фуко //
Пространство и время в современной социологической теории. – М.: Институт социологии, 2000. – С. 33–65.
5 Вебер М. История хозяйства. Город. – М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. – С. 333–488.
6 Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос. – 2002. – № 3-4. – С. 1–12.
7 Трубина Е.Г. Город в теории. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – С. 67.
8 Парк Р. Город как социальная лаборатория // Социологическое обозрение. – 2002. – Т. 2. – № 3. С. 7.
9 Парк Р.Э. Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок // Социологическое
обозрение. – 2006. – Т. 5. – № 1. – С. 14–17.
Park Robert E., Burgess Ernest W., McKanzie Roderick D. The City. The University of Chicago Press, 1925, 1984. – Pp.
50-53.
М. Кастелс), экологическое направление в исследовании городских сообществ и заданное ею видение пригородного пространства сохраняло свои позиции до 1940–1950-х годов и получило развитие в ряде позитивистских по духу исследований.
В 1960-е годы критика чикагской школы и ее видения развития городского пространства и сообщества вылилась в формирование концепции «нового урбанизма», связанной с именами А.Лефевра, У.Уайт, Л. Лафланда, Д.Джейкобс11, сформулировавших идеи возвращения к малому «пешеходному» городу, одной из моделей которого выступали пригородные поселения и сообщества.
Качественно новое видение городского пространства и сообщества и связанного с ними пригорода складывается в рамках лос-анджелесской школы городской социологии. В разработках авторов этой школы (М.Дэвис, М.Диэ, С.Фласти, Э. Соджа и другие12) появляется ряд принципиальных отличий в видении города по сравнению с чикагской школой. Е.Г. Трубина выделяет восемь принципиальных отличий лос-анджелесской школы, среди которых полицентричное видение города, акцент на периферии, а не деловом центре, внимание к влиянию социального и политического воображаемого на развитие города13. В этой концепции пригородное пространство занимает иное, нежели в схеме Р. Парка и его соавторов, место. Используя в качестве основы схему концентрических зон, М.Дэвис помещает пригород между «токсичным кольцом» загородной территории с повышенным уровнем опасности и «внутренним городом» как зоной, «свободной от наркотиков»14, где порядок поддерживается с большими усилиями. Пригород в этой схеме выступает как неотъемлемая («внешняя») часть города, более противопоставленная «токсичному кольцу», чем городу. В данной концепции город не поглощает пригородное пространство, но, напротив, растворяется «в безграничности пригородов».
Формирование подобного постмодернистского взгляда на социальное пространство города и пригорода во многом определялось характером развития системы расселения в США, где субурбанизационный тренд в послевоенный период стал определяющим в территориальном развитии15. Значимость пригородов в урбанистическом и социальном развитии сформировала широкий спектр исследований по истории развития американских пригородов (К.Т. Джексон, Р.Фишман, Д.Арчер, Д.Хайден, А. Селиг-ман)16, экономическим и технологическим основаниям развития пригородного расселе-
11 Лефевр А. Идеи для концепции нового урбанизма // Социологическое обозрение. – 2002. – Т. 2. – № 3. – С. 19–
26; Джейкобс Д. Смерть и жизнь больших американских городов – М.: Новое издательство, 2011. – 460 с.
12 Davis M. City of Quartz: Excavating the Future in Los Angeles. – London: Verso, 1990; Soja E.W. Postmetropolis. Crit
ical Studies of Cities and Regions. – Oxford: Blackwell, 2000. – 472 pp.
13 Трубина Е.Г. Урбанистическая теория. – Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2008. – С. 87.
14 Davis M. Ecology of Fear: Los Angeles and the Imagination of Disaster. – N.Y., Metropolitan Books, 1998. – Pp.393,
397–398. Приводится по: Трубина Е.Г. Урбанистическая теория. – С. 88–89.
15 The Suburb Reader / Ed. by Becky M. Nicolaides and Andrew Wiese. – N.Y. Routledge, 2006. – P. 2–3.
16 Jackson, K. T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States. – Oxford University Press, 1985. – 396 pp.;
Fishman R. Bourgeois Utopias: The Rise and Fall of Suburbia. – Basic Books, 1987. – 272 pp.; Archer J. Colonial Suburbs
in South Asia, 1700–1850, and the Spaces of Modernity in Visions of Suburbia, ed. Roger Silverstone – London:
Routledge, 1997. – Pp. 26–46; Hayden D. Building Suburbia: Green Fields and Urban Growth, 1820–2000. – Vintage
Books, 2003. – 336 pp.; Seligman, A.I. The New Suburban History // Journal of Planning History. – 2004. – Vol. 3. – № 4
– Pp. 312–331
ния (Г.Бинфорд, Г.Райт, Дж.Кай17), классовым, расовым и этническим различиям в ранней (Б.Николайдес, Э.Вейс18) и современной субурбии (Дж. Лившиц, Б. Хайнс19).
Насыщение поля первичного научного описания субурбанизационного процесса привело к появлению комплекса работ, посвященных специфике пригородного социума (С. Мюррей, Л. Макгирр, М. Ласситер, Р. Сэлф, Э.Блэкли, М. Снайдер20), формированию эксклюзивных и инклюзивных практик взаимодействия пригородных сообществ с внешними («пришлыми») группами, в том числе трансграничными мигрантами (Т. Фонг, С.Малер, Э. Маккензи, С. Лоу)21. В широком круге работ, вышедших до конца 1980-х годов, субурбанизация признавалась генеральным направлением развития не только системы расселения, но и американского социума, а рекламный образ «американской мечты» прочно вошел в терминологический аппарат подобных исследований. Позднее, однако, появляется комплекс работ, ставящих под сомнение гомогенность сообществ пригорода, перспективы развития субурбии как единственной альтернативы большим городам (М.Мортон, Э.Флинт, Б.Ханлон).22
Несмотря на то что обширный опыт урбанистического и социологического изучения американских пригородов, сформированный в том числе и российскими авторами (Е.С. Шомина, А.В. Никифоров23), не может быть прямо спроецирован на российские реалии, выработанные в нем подходы представляют серьезную ценность для анализа российской субурбанизации. В частности, представляет значительный интерес периодизация американской субурбанизации, предложенная Р.Лангом, Дж.ЛеФерги и
17 Binford H.C. The First Suburbs: Residential Communities on the Boston Periphery, 1815–1860. – Chicago: University of
Chicago Press, 1985. – 384 pp.; Wright G. Moralism and the Model Home: Domestic Architecture and Cultural Conflict in
Chicago, 1873–1913. – Univ of Chicago Pr (T); Reprint edition, 1985. – 242 pp.; Kay, J.H. Asphalt Nation: How the Au
tomobile took over America, and How We Can Take it Back. – Crown Publishers, 1997. – 417 pp.
18 Nicolaides B. My Blue Heaven: Life and Politics in the Working-Class Suburbs of Los Angeles, 1920–1965. – Universi
ty Of Chicago Press, 2002. – 430 pp.; Wiese A. Places of Their Own: African American Suburbanization in the Twentieth
Century. – Chicago: University Of Chicago Press, 2004. – 422 pp.
19 Lipsitz G. The Possessive Investment in Whiteness: Racialized Social Democracy and the ‘White’ Problem in American
Studies // American Quarterly. – 1995. – Vol. 47. – №.3. – Pp. 369–387; Haynes B. Red Lines, Black Spaces: The Politics
of Race and Space in a Black Middle-Class Suburb. – Yale University Press, 2006. – 208 pp.
20 Murray S. The Progressive Housewife: Community Activism in Suburban Queens, 1945–1965. – University of Pennsyl
vania Press, 2003. – 264 pp.; McGirr L. Suburban Warriors: The Origins of the New American Right. – Princeton Universi
ty Press, 2001. – 416 pp.; Lassiter M. D. Suburban Strategies: The Volatile Center in Postwar American Politics // The
Democratic Experiment: New Directions in American Political History, ed. Meg Jacobs, William J. Novak, and Julian E.
Zelizer. – Princeton, NJ: Princeton University Press, 2003. – Pp. 327–345; Self R. O. American Babylon: Race and the
Struggle for Postwar Oakland. – Princeton University Press, 2003. – 408 pp.; Blakely, Ed. J., Snyder M. Fortress America:
Gated Communities in the United States. – Washington, D.C.: Brookings Institution, 1997. – 209 pp.
21 Fong T.P., The First Suburban Chinatown: The Remaking of Monterey Park, California. – Temple University Press,
1994. – 240 pp.; Mahler S. J. American Dreaming: Immigrant Life on the Margins. – Princeton University Press, 1995. –
256 pp.; McKenzie E. Privatopia: Homeowner Associations and the Rise of Residential Private Government. – Yale Uni
versity Press, 1996. – 254 pp.; Low S. Behind the Gates: Life, Security, and the Pursuit of Happiness in Fortress America. –
Routledge, 2003. – 288 pp.
22 Morton M. The Suburban Ideal and Suburban Realities: Cleveland Heights, Ohio, 1860–2001 // Journal of Urban Histo
ry. – 2002. – № 5 (September) – Pp. 671–698; Flint A. This Land: The Battle Over Sprawl and the Future of America. –
Johns Hopkins University Press, 2006. – 312 pp.; Hanlon B. Once the American Dream: Inner ring Suburbs of the Metro
politan United States. – Philadelphia: Temple University Press, 2010. – 224 pp.
23 Шомина Е.С. Контрасты американского города: (Социально-географические аспекты урбанизации). М.: Наука,
1986. – С. 12–14; Никифоров А.В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное вос
приятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в.). [Электронный ресурс]. – М.: Эдиториал
УРСС, 2002. – Режим доступа:
А.Нельсоном и включающая шесть этапов развития пригородов: от протопригородов до современных «пригородных мегаполисов»24.
Российский опыт изучения пригородного пространства практически полностью ограничивается работами в области урбанистики и экономико-географических исследований. В работах, связанных с исследованиями российского города, пригород рассматривается чаще как продолжение сельского пространства, составляющее неотъемлемую часть городской повседневности (Г.М. Лаппо, Т.Г. Нефедова, А.И. Трейвиш, А.Г. Вишневский, Н. Зубаревич)25. Проблема пригородного пространства включается в исследования по развитию городских агломераций (Е.Н. Перцик, П.М. Полян, Г.М. Лаппо, С. Артоболевский, Н. Мкртчан26). Отчасти пригородная проблематика затрагивается в работах, посвященных развитию городского пространства (Е.Г. Трубина, Н.В. Зубаре-вич).27 Отдельно необходимо отметить работы В. Глазычева, посвященные формированию и функционированию городских сообществ28.
Ряд аспектов развития пригородного пространства затрагивался в исследованиях научного коллектива под руководством Т.И. Заславской, реализовавшего широкомасштабные сравнительные социологические исследования села и сельского образа жизни29. В разработках коллектива, посвященных перспективам развития сельской системы расселения и взаимодействий городского и сельского социумов, пригородное пространства затрагивалось как переходное в рамках урбанизационного процесса.
Проблемам развития собственно пригородного пространства российских городов посвящен очень небольшой круг исследований, имеющих преимущественно прикладной характер,30 среди которых необходимо выделить работы Т.Г. Нефедовой.31 Автором раз-
24 Lang R., LeFurgy J., Nelson A.C. The Six Suburban Eras of the United States // Opolis. – Vol. 2. – №. 1. – 2006. –
Pp. 65–72.
25 Лаппо Г.М. География городов. – М.: Гуманитарное изд-во ВЛАДОС, 1997; Лаппо Г.М. Российский город – сим
биоз городского и сельского [Электронный ресурс]. // Демоскоп-Weekly. Демографический еженедельник. – Режим
доступа: ; Вишневский А.Г. Серп и рубль. – М., 1998. – 432 c.;
Алексеев А.И., Зубаревич Н.В. Кризис урбанизации и сельская местность России // Миграция и урбанизация в СНГ
и Балтии в 90-годы. – М., 1999. – С. 83–94; Нефедова Т.Г., Трейвиш А.И. Теория «дифференциальной урбаниза
ции» и иерархия городов в России на рубеже XXI века // Проблемы урбанизации на рубеже веков / Отв. ред. А.Г.
Махрова. – Смоленск: Ойкумена, 2002. – С. 71–86.
26 Перцик Е.Н. Города мира: География мировой урбанизации. – М.: Международные отношения, 1999. – 384 с.;
Перцик Е.Н. Проблемы развития городских агломераций // Academia. Архитектура и строительство. – 2009. – № 2.
– С. 63–69; Полян П.М. Методика выделения и анализа опорного каркаса расселения. Ч. 1. – М.: ИГ АН СССР,
1988. – 220 с.; Лаппо Г.М. Городские агломерации СССР-России: особенности динамики в XX веке // Удобное
пространство для города. Российское экспертное обозрение. – 2007. – № 4–5. – С. 6–9; Артоболевский С., Гради-
ровский С., Мкртчан Н. Концепция Иркутской агломерации: полюса роста национального уровня (народонаселен-
ческий аспект) [Электронный ресурс] // Русский архипелаг. Сетевой проект «Русского Мира». – Режим доступа:
.
27 Трубина Е.Г. Город в теории: опыты осмысления пространства – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – 520
с.; Зубаревич Н.В. Социальное развитие регионов России: проблемы и тенденции переходного периода. – М.: Эди-
ториал УРСС, 2003. – 264 с.
28 Глазычев В. Глубинная Россия: 2000-2002. – М.: Новое издательство, 2002. – 328 с.; Глазычев В. Город без гра
ниц. – М.: Территория будущего, 2011. – 398 с.; Глазычев В. Социальная жизнь города на молекулярном уровне
(заметки по горячим следам) [Электронный ресурс] // Свободная мысль. – 1995. – Режим доступа:
.
29 Методологические проблемы системного изучения деревни. – Новосибирск: Наука, 1977. – 344 с.; Методология
и методика системного изучения советской деревни / Отв. ред. Т.И. Заславская и Р.В. Рывкина. – Новосибирск:
Наука, Сиб. отд., 1980. – 344 с.
30 Пчелинцев О.С. Переход от урбанизации к субурбанизации // Региональная экономика в системе устойчивого
развития. – М., Наука, 2004. – С. 44–51; Поносов А.Н. Социально-экономические аспекты формирования террито
рий поселений в зоне влияния крупного города (на примере пригородной зоны г. Перми). Автореферат … дисс.
рабатывается типология дачных пригородов крупных российских городов, прежде всего, на примере Московского мегаполиса и прилегающих к нему регионов. В основу выделения четырех типов пригородов Т.Г. Нефедовой положен критерий способа взаимодействия города и села, понимаемого как способ проникновения и жизнедеятельности жителей города в пригородных поселениях. Однако дальнейшего развития и социологического наполнения (стратегии, механизмы и практики взаимодействия городского и сельского социумов, формирование локальных пригородных сообществ и т. д.) данный критерий в работах указанного автора не получил. В последние годы появляется ряд региональных исследований, затрагивающих отдельные проблемы развития пригородных территорий Восточной Сибири.32
Объект исследования – пространство пригорода, занимающее в сельско-городском поселенческом континууме промежуточное положение между крайними формами сельского поселения и города.
Предмет исследования – процесс и основные акторы формирования социального пространства пригорода.
Цель работы – выявить особенности формирования социального пространства пригорода как среды нового способа взаимодействия городского и сельского сообществ, проявление специфики пригородного пространства в экономическом и властном поле и дискурсивном пространстве.
Целью работы и спецификой предмета исследования определяется система исследовательских задач, решаемых в работе:
определить характер социального пространства пригорода как субурбанизированного пространства, формирующегося как маргинальная форма сельско-городского континуума;
обосновать возможность описания пригородного пространства как зоны фронти-ра, сменяющего барьерную линейную границу между городским и сельскими сообществами и формирующего основу для развития пригородного сообщества как транслокальности;
выявить роль переселенцев из города и трансграничных мигрантов как социальных агентов в формировании социального пространства пригорода и специфики взаимодействий его агентов и структур;
определить специфику развития экономического и властного поля социального пространства пригорода;
канд эконом. Наук. – М., 2007. – 27 с.; Городецкий П.В. Развитие сельскохозяйственного производства в пригородных зонах : на примере Красноярского края : автореферат дис. ... кандидата экономических наук. – Новосибирск, 2012. – 24 с.
31 Нефёдова Т.Г., Полян П.М., Трейвиш А.И. Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. – М.: ОГИ,
2001. – 558 с.; Нефёдова Т.Г. Сельская Россия на перепутье. Географические очерки. – М.: Новое издательство,
2003. – 408 с.; Нефедова Т.Г. Российские дачи как социальный феномен // SPERO. – 2011. – № 15. – С. 161–162.
32 Город и село в постсоветской Бурятии: Социально-антропологические очерки – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН,
2009. – 220 с.; Бреславский А.С. Сельские мигранты в пространстве постсоветского Улан-Удэ // Известия Алтай
ского госуниверситета. Серия История, политология. – 2011. – № 4–1. – С. 22–25; Григоричев К. «Село городского
типа»: миграционные метаморфозы иркутских пригородов. В поисках теоретических инструментов анализа //
Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск,
2012. – С. 422–446; Mobilis in mobile: миграция в меняющемся пространстве // Восток России: миграции и диаспо
ры в переселенческом обществе. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2011. – С. 184–210.
выявить причины отсутствия пригородного пространства в официальных информационно-статистических массивах;
определить специфику консолидации нового сообщества пригорода и особенности символического освоения и присвоения этой группой пространства пригорода;
описать образ пригородного сообщества, формируемый в дискурсе региональных медиа, и предложить объяснительную модель его соотношения с объективными процессами развития социального пространства пригорода;
предложить модель воспроизводства пригородного пространства как неинституа-лизированной транслокальности.
Методология диссертационного исследования
В основе исследования лежат идеи социального взаимодействия, обусловливающие связь географического и социального пространства, разработанные Г. Зиммелем33 и развитые А.Ф. Филипповым.34 В качестве непосредственной методологической базы диссертационного исследования использован структурно-генетический подход в разработке П. Бурдье, основанный на поиске компромисса между структурализмом и конструктивизмом, объективистским и субстанциональным взглядом на природу социального пространства.35 Выбор названной концепции обоснован высокой степенью инстру-ментальности данной теории применительно к предмету исследования. В центре внимания П.Бурдье находится производство социального пространства, основанное не только на институализации структур, но и на результатах деятельности агентов, действующих на основе комплекса моделей восприятия и мышления, поведения. В связи с этим описание социального пространства пригорода, новое качество которому придают новые (пришлые) группы, а многие основополагающие структуры остаются неизменными, на основе данного теоретического подхода представляется более оправданным, чем попытка анализа пригорода через призму теоретических инструментов структурации Э.Гидденса36 или структурного функционализма Т.Парсона, Р.Мертона37.
Вместе с тем специфика предмета исследования определяет необходимость привлечения теоретических инструментов экономической социологии, урбанистики. Для исследования экономического поля социального пространства пригорода используется концепт неформальной экономики, разработанный А. Портесом38, Дж. Гершуни,39 В.В. Радаевым40 и другими авторами. В исследовании дискурсивного производства социального пространства пригорода использован ряд положений теории социальных
33 Зиммель Г. Как возможно общество? // Социологический журнал. – 1992. – № 2. – С. 102–114; Зиммель Г. Боль
шие города и духовная жизнь [Электронный ресурс] // Логос. – 2002. – № 3–4. – С. 1–12. – Режим доступа:
34 Филиппов А.Ф. Социология пространства. – СПб.: «Владимир Даль», 2008. – 285 c.
35 Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis: теория и история экономических и соци
альных институтов и систем. – 1993. – № 2. – С. 137.
36 Гидденс, Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2005. – 528 c.
37 Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. – М.: Хранитель, 2006. – 873 с.; Мертон Р. К. Социальная
теория и социальная структура // Социологические исследования. – 1992. – № 2-4.
38 Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология: Хрестоматия совре
менной классики. – М.: РОССПЭН, 2004. – С.303-339; Portes A., Castells M., Benton L. The Policy Implications of
Informality // The Informal Economy: Studies in Advanced and Less Developed Countries. – Baltimore, MD: The Johns
Hopkins University Press, 1989. – Pp. 298–311.
39 Гершуни Дж. Экономическая социология: либеральные рынки, социальная демократия и использование времени
// Западная экономическая социология… С. 404-406.
40 Радаев В.В. Экономическая социология. – М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. – 603 с.
коммуникаций Н. Лумана41. Анализ пригородного пространства построен на теоретической модели пери-урбанизации как сельско-городского интерфейса42 и модели транслокальности А.Аппадураи43.
Эмпирическая база исследования определяется предметом, целями и задачами исследования, а также спецификой использованных исследовательских методов. Поскольку общая численность и структура населения, проживающего в пригородной зоне и относящегося к изучаемому сообществу, не может быть достоверно установлена, исследование выполнено преимущественно с помощью методов качественного социологического анализа. Подобный подход определил подбор и структуру эмпирических данных.
В качестве базовых эмпирических данных использованы материалы государственной и муниципальной статистики, информация, отраженная в текущем делопроизводстве администраций Иркутского муниципального района и пригородных поселений. В исследовании использована информация о численности населения, миграционных процессах и демографической ситуации, доступная в открытой Центральной базе статистической информации44 и Базе данных показателей муниципальных образований45 Федеральной службы государственной статистики. Данные о внутрирегиональных миграционных процессах, в том числе о векторах внутриобластной миграции, получены от территориального органа Федеральной службы государственной статистики по Иркутской области по специальному запросу. К числу ключевых материалов муниципальных администраций, использованных в работе, относятся данные похозяйственного учета, собираемые на поселенческом уровне и агрегируемые в администрации района. Использование последнего вида информации позволило выявить существенную неполноту государственной статистики населения и в значительной мере определило стратегию и методику исследования.
Важнейшими эмпирическими данными для исследования являются 37 фокусированных и полуформализованных интервью продолжительностью 35–90 минут, собранных в течение 2009–2013 гг. в пригородных поселениях, расположенных на территории Иркутского сельского муниципального района. В числе респондентов 17 представителей «коренного» населения, проживающего по месту жительства с рождения, и 20 переселенцев из других территорий области, в том числе 16 из областного центра. В числе опрошенных 5 сотрудников поселенческих администраций и 2 сотрудника администрации муниципального района. С двумя сотрудниками властных структур (по одному от поселенческой и районной администрации) интервью построены по методике лонги-тюдного исследования, в рамках которого с одним и тем же респондентом интервью проведены дважды по близкой программе с разрывом в три года. В число респондентов также вошли представители локального бизнеса, сотрудники системы основного и до-
41 Луман Н. Реальность масс-медиа. – М.: Праксис, 2005. – 256 с.
42 Adell G. Theories and models of the peri-urban interface: A changing conceptual landscape. Draft for discussion / Stra
tegic Environmental Planning and Management for the Peri-urban Interface Research Project. March 1999: Tacoli C., Ru
ral-urban Interactions: a Guide to the Literature // Environment and Urbanisation. – Vol. 10. – № 1. – Pp. 147–166.
43 Appadurai A. Modernity at Lardge: cultural dimensions of globalization. – Minneapolis, University of Minnesota Press.
1996, 2003. – Pp. 178–201,
44 URL:
45 URL:
полнительного образования, наемные работники учреждений бюджетной сферы и реального сектора, работающие в областном центре.
Наряду с материалами интервью были использованы результаты опроса по проблемам демографического поведения женщин пригородных поселений, проведенного автором в 2010 г. Квотная пропорциональная выборка была сформирована по половозрастным группам населения пригородного района и составила 520 респондентов.
В качестве основного источника для анализа процессов формирования дискурсивного пространства нового пригородного сообщества, а также дополнительных материалов для изучения мотивации миграции горожан в пригородную зону и ряда экономических практик были использованы материалы региональных и локальных интернет-форумов. В частности, с помощью методов дискурс-анализа были изучены материалы интернет-площадки «Хомутово.ру», региональный раздел всероссийского автомобильного форума Drom.ru и специальный «хомутовский» подраздел («ветка») интернет-форума на портале «Папа+Мама: иркутский сайт для родителей» (всего проанализировано более 6500 записей («постов», «комментариев»)).
Анализ дискурса региональных СМИ построен на анализе периодических печатных изданий, в том числе четырех массовых ежедневных газет («Восточно-Сибирская правда», «Комсомольская правда», «Областная газета» и газета «Иркутск») и двух еженедельников («СМ Номер один» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири»). Два из указанных изданий («Комсомольская правда» и «СМ Номер один») по характеру ближе к «желтому формату», еще два («Восточно-Сибирская правда» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири») претендуют на статус «качественной прессы». Два прочих издания (газеты «Областная» и «Иркутск») представляют собой официальные издания правительства Иркутской области и администрации города Иркутска. Для выявления динамики образа пригорода и пригородного сообщества в региональном медийном дискурсе были использованы два массива указанных изданий – за 2007 и 2012 годы. Всего изучено 1322 выпуска указанных газет, в том числе 677 номеров за 2007 год и 645 за 2012 год.
Научная новизна исследования
Впервые в специальной российской литературе предложен подход к описанию социального пространства пригорода как транслокальности, в равной степени включенной в родительские локальности города и села, но не тождественной ни одной из них. Основным ресурсом для возникновения и жизнедеятельности пригородного сообщества предложено рассматривать границу между городским и сельским пространством и задаваемые ею граничные различия.
Впервые применительно к российскому пространству обосновано использование концепта фронтира для описания механизма формирования пригородного пространства и сообщества. Фронтирность пригорода как неинституализированного пограничного пространства с преобладанием консолидирующей функции рассматривается в противовес институализированной линейной границе, реализующей преимущественно барьерную функцию. Использование такого подхода позволило аргументировать возникновение маргинального, но не временного типа локальных сообществ, заполняющих поселенческий континуум между крайними формами городского и сельского сообществ.
Формирование социального пространства пригорода как «пространства движения» рассмотрено с позиций структурно-генетического подхода, позволившего опреде-13
лить ведущую роль переселенцев из города и сопутствующей им группы трансграничных мигрантов в процессе обособления пригородного сообщества. Обоснован тезис о том, что ключевая роль этих групп как доминирующих агентов обусловливает формирование специфической конфигурации социального пространства и системы взаимодействий, создает условия для продуцирования новых статусов и позиций, невозможных в сельском или городском пространстве. В свою очередь, это позволило определить причины и факторы большей эффективности процесса взаимной адаптации трансграничных мигрантов и принимающего сообщества в условиях пригорода по сравнению с городским пространством.
Анализ пригорода как особого социального пространства позволил определить причины и факторы формирования неформального характера развития пригородной экономики и системы властных взаимодействий. На его основе предложена модель воспроизводства социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности, рефлексируемой сообществом и властью, но не отражающейся в официальных информационно-статистических массивах.
Выявлены особенности консолидации переселенцев из города в пригородную зону как группы на основе рутинизированных практик формирования коллективного текста через инструмент интернет-форумов и символизации осваиваемого пространства. Выявленная специфика позволила подтвердить транслокальный характер пригородного сообщества, позиционирующегося как маргинальное между городскими и сельскими сообществами, что, в свою очередь, определяет отличия одного из вариантов российской субурбанизации от наиболее распространенных типов этого процесса.
Описан разрыв между объективными процессами формирования пригородного пространства и их отражением в дискурсе региональных печатных медиа. В качестве объясняющей модели отсутствия пригорода как нового явления в дискурсе региональных газет рассмотрена реакция общества на быструю трансформацию социального пространства, что в более широком смысле представляет собой конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ.
Положения, выносимые на защиту:
Интенсивные субурбанизационные процессы, протекающие в зоне Иркутской агломерации, обусловили развитие нового (и онтологически, и типологически) для региона способа взаимодействия города и села, связанного с освоением горожанами сельского пространства без включения последнего в пространство собственно городское. Типологически новый пригород наиболее близок к североамериканской субурбии, однако имеет ряд существенных отличий в происхождении и жизнедеятельности.
Процесс формирования пригородного сообщества протекает в логике фронтира – подвижной границы, представляющей собой не «линию на карте», но пространство взаимодействия. Переход от линейной границы между городским и сельским миром к пространству их взаимодействия создает возможность для формирования особого типа сообщества, не тождественного ни городскому, ни сельскому.
Такая маргинальность пригородного сообщества позволяет рассматривать его как самостоятельную локальность, тесно связанную с обеими родительскими (сельской и городской), но не тождественную ни одной из них. Поскольку пригородное сообщество
возникает в пограничном пространстве взаимодействия города и села, оно функционирует как транслокальность, включенная и в городское, и в сельское пространство, возникающая и существующая на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса.
Ключевым агентом, формирующим новое социальное пространство пригорода, в рассматриваемом случае становятся горожане, переезжающие на постоянное жительство в пригородную зону, но сохраняющие устойчивые связи с городским сообществом. В специфических условиях транслокальности пригорода складывается особый габитус жителя пригорода (“suburban settler”), близкий по своим ключевым характеристикам типу «человека границы». Данный габитус не является прямым воспроизведением габитуса горожанина, а представляет собой пограничный сельско-городской набор предпочтений, оформляющийся через адаптацию городских практик к новому физическому пространству и встречную адаптацию сельских практик к городскому опыту.
Появление в пригороде экс-горожан как доминирующего агента обусловливает формирование специфического социального пространства, в котором конфигурация агентов и взаимоотношений между ними находится в процессе становления. Такая подвижность пригородного пространства обеспечивает возможности для включения в него новых групп, сопутствующих переселенцам из города, но инородных для занимаемого физического пространства ранее. Статус этих групп (прежде всего трансграничных мигрантов) существенно отличается от традиционного для них статуса подчиненной и отчасти стигматизируемой группы, бытующего в городских сообществах.
Выстраивание конфигурации социального пространства пригорода, в котором новые группы становятся доминирующими агентами, приводит к формированию новой системы социальных дистанций, определяемых отношением к основному ресурсу сообщества – границе между городом и селом. В свою очередь, формирующаяся система дистанций продуцирует новые социальные позиции и статусы, невозможные в традиционном городском и сельском пространстве.
Специфическая структура нового социального пространства пригорода приводит к быстрой трансформации экономического поля: из пространства производящей экономики пригород все более эволюционирует в экономику «потребляющую». Ведущими сферами локальной экономики становятся торговля и услуги, вытесняя за пределы пригородной зоны аграрное производство и ограничивая развитие производящей домашней экономики, характерной для сельских сообществ. Специфика экономического поля пригорода прямо проецируется на физическое пространство, маркируя территорию прилегающего к городу района как зону особой «пригородной» экономики.
Неинституализированность пригорода, жесткое регулирование, некомфортная среда для легального развития мелкого предпринимательства, специфика налоговой системы обусловливает развитие значительной части экономики пригорода в скрываемом секторе неформальной экономики. Специфика налогообложения и формирования локальных бюджетов приводит к поощрению локальными администрациями неформальной экономики и даже включению в нее. Подобный характер развития пригородной экономики не только исключает большую ее часть из государственной статистики и, следовательно, скрывает от прямого регулирования, но и способствует сохранению «невидимости» пригорода как особого для региональной власти пространства.
Переход поля экономики пригорода преимущественно в неформальную сферу ведет к утрате властью как агентом важнейшего инструмента господства – экономического капитала, реализуемого в данном случае через налоговую систему, оставляя в ее распоряжении почти исключительно власть символическую. В этих условиях отношения прямого подчинения (господства) постепенно трансформируются в систему мягкого регулирования, реализуемую через символический капитал и приобретающую внешнюю форму партнерства. Следствием распространения нового типа отношений властных агентов между собой и с сообществом становится система неформальных коммуникационных и управленческих практик, подменяющая собой формальные (институализиро-ванные) механизмы взаимодействий.
Деформализация значительной части взаимодействий в рамках властного поля социального пространства пригорода в сочетании с транслокальным характером сообщества обусловливает включение в него новых агентов, формально исключенных из прямого взаимодействия с локальным сообществом и локальными властными структурами. Специфика участия таких новых агентов в системе властных интеракций способствует закреплению неинституализированности пригородного пространства, его отсутствия de jure, что, в свою очередь, замыкает цикл воспроизводства экономического и властного поля пригорода.
Складывание нового социального пространства на основе особого габитуса жителя пригорода происходит в тесной связи с консолидацией переселенцев из города как новой для пригорода группы. В качестве одного из ключевых инструментов консолидации используется пространство интернет-форумов, функционирующих для переселенцев из города как вариант группового текста, через который аккумулируется и воспроизводится групповой опыт.
Формирование нового пригородного сообщества отражается, в том числе, в продуцировании значительного количества новых символов и смыслов, что формирует собственное символическое пространство группы. Пригородные поселения все шире атрибутируются как ее пространство, в котором «чужаками» выступают не экс-горожане, а «коренное» население. Через символизацию пространства пригорода последний выделяется как из сельского, так и из городского пространства, анклавами которого выступают также «элитные» коттеджные поселки.
Формирование особого социального пространства пригорода, объективированного в специфических локальных экономике и рынке труда, как и консолидация пригородного сообщества, остается вне дискурса региональных медиа. В последнем новые явления либо вписываются в привычную дихотомию городского и сельского мира через использование устоявшихся лексики и образов, либо игнорируются, а развитие пригорода относится в будущее через дискурсивное конструирование желаемого образа.
В противоречии объективного развития пригородного пространства и его отражения в дискурсе региональных медиа проявляется конфликт двух концептуально различных векторов развития сельско-городского интерфейса: сохранения барьерно-линейной границы с присущей ей регламентацией трансграничных взаимодействий и формирования границы как транслокального пространства, обеспечивающего более гибкую, но менее контролируемую систему интеракций городских и сельских сообществ. В более ши-16
роком смысле это конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ.
Пригород представляет собой максимизированную модель развития неинституа-лизированного локального пространства, в которой отчетливо проявляется управленческий кризис, связанный с параллельным бытованием двух вариантов представлений социальных агентов об объективной конфигурации социального пространства: неформального рефлексирования и формализованной управленческой оптики. Поскольку принятие управленческих решений законодательно базируется на второй (предписанной) системе получения информации, их реализация выталкивается в «серую» зону неформальных практик, что обусловливает воспроизведение социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности.
Теоретическая значимость исследования связана с обоснованием возможности развития пригородного социума как транслокального сообщества, включенного и в городское, и в сельское пространство, возникающего и существующего на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса. В работе обосновано выделение физических границ подобной транслокальности через определение границ ее социального пространства, выделяемого по комплексу специфических практик взаимодействия города и села, не свойственных в чистом виде ни городскому, ни сельскому сообществам. Важным представляется и вывод о зависимости между жесткой предписанной структурой социального пространства и воспроизводством неформального сектора его экономического и властного полей.
Практическая значимость работы связана с возможностью внедрения полученных результатов в практику планирования комплексного территориального развития на региональном и местном уровне, систему принятия и реализации управленческих решений органов власти и местного самоуправления. Результаты исследования были положены в основу двух научно-практических разработок по анализу демографических процессов и территориально-поселенческой структуры пригородного района, выполненных по заказам администрации Иркутского районного муниципального образования в 2009 и 2011 годах. Материалы и выводы, полученные в рамках диссертационного исследования, были представлены в докладах по проблемам взаимодействия мигрантов и принимающих сообществ на заседаниях общественно-консультативного совета при Управлении федеральной миграционной службы по Иркутской области.
Значимость работы связана также с возможностью подготовки квалифицированных управленческих кадров, рефлексирующих и учитывающих на практике различия формальной и реальной организации социального пространства региона. С этой целью результаты исследования использованы при разработке учебных курсов «Политическая регионалистика», «Миграционная и демографическая политика», преподающихся автором в ФГБОУ ВПО «ИГУ» для направления подготовки «Политология» в 2011–2013 гг. Полученные материалы и выводы использовались для чтения гостевых лекций в Карловом университете в Праге, Чешская республика (2010), и Познаньском университете им. А. Мицкевича, Польша (2013), а также лекций и экспертных семинаров в рамках межрегиональных и всероссийских летних школ для молодых ученых, проводившихся на базе Иркутского государственного университета (2011–2013).
Апробация. Основные результаты диссертационного исследования отражены в 32 научных публикациях, в том числе одной авторской и двух коллективных монографиях, 15 статьях, опубликованных в журналах, рекомендованных ВАК РФ, 2 статьях в зарубежных изданиях. Результаты диссертации были представлены и обсуждены на 7 международных конференциях (Москва, 2012, 2013; Санкт-Петербург, 2012; Улан-Батор, Монголия, 2010; Бостон, США, 2010; Усть-Каменогорск, Казахстан, 2010, 2011), ряде всероссийских, региональных и межрегиональных конференций и научно-исследовательских семинаров в Иркутске, Томске, Новосибирске, Улан-Удэ, Барнауле (2009–2013). Ряд полученных выводов вошел в отчеты о результатах исследований по грантам, финансируемым в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России»: «Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири, XIX – начало XXI вв.» (государственный контракт №. 02.740.11.0347), «Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири на рубежах XIX–XX и XX–XXI вв.» (государственный контракт №. 14.740.11.0770), «Переселенческое общество Азиатской России: этномиграционные процессы в формировании локальных пространств и сообществ. Рубежи XIX–XX и XX– XXI веков» (соглашение №. 14.B37.21.0012), «Этномиграционный фактор в формировании социального пространства Сибири» (соглашение № 14.B37.21.0271), «Развитие пригородов крупных городов Восточной Сибири как пространства социальной модернизации во второй половине XX – начале XXI века» (соглашение № 14.B37.21.0495). Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на кафедре политологии и истории ФГБОУ ВПО «ИГУ».
Структура работы определяется поставленной целью, задачами и логикой подачи материала. Диссертация состоит из введения, четырех глав (10 параграфов), заключения, библиографии и приложений, содержащих описание использованной автором эмпирической базы.
Пригороды как фронтирное пространство
Ряд аспектов развития пригородного пространства затрагивался в исследованиях научного коллектива под руководством Т.И. Заславской, реализовавший широкомасштабные сравнительные социологические исследования села и сельского образа жизни.29 В разработках коллектива, посвященных перспективам развития сельской системы расселения и взаимодействий городского и сельского социумов, пригородное пространства затрагивалось как переходное в рамках урбанизационного процесса.
Проблемам развития собственно пригородного пространства российских городов посвящен очень небольшой круг исследований, имеющих преимущественно прикладной характер,30 среди которых необходимо выделить работы Т.Г. Нефедовой.31 Автором разрабатывается типология дачных пригородов крупных российских городов, прежде всего, на примере Московского мегаполиса и прилегающих к нему регионов. В основу выделения четырех типов пригородов Т.Г. Нефедовой положен критерий способа взаимодействия города и села, понимаемый как способ проникновения и жизнедеятельности жителей города в пригородных поселениях. Однако дальнейшего развития и социологического наполнения (стратегии, механизмы и практики взаимодействия городского и сельского социумов, формирование локальных пригородных сообществ и т.д.) данный критерий в работах указанного автора не получил. В последние годы появляется ряд региональных исследований, затрагивающих отдельные проблемы развития пригородных территорий Восточной Сибири.32
Объект исследования – пространство пригорода, занимающее в сельско-городском поселенческом континууме промежуточное положение между крайними формами сельского поселения и города.
Предмет исследования – процесс и основные акторы формирования социального пространства пригорода на примере Иркутской агломерации
Цель работы – выявить особенности формирования социального пространства пригорода как среды нового способа взаимодействия городского и сельского сообществ, проявление специфики пригородного пространства в экономическом и властном поле и дискурсивном пространстве.
Целью работы и спецификой предмета исследования определяется система исследовательских задач, решаемых в работе:
Определить характер социального пространства пригорода как субурбанизированного пространства, формирующегося как маргинальная форма сельско-городского континуума;
Обосновать возможность описания пригородного пространства как зоны фронтира, сменяющего барьерную линейную границу между городским и сельскими сообществами и формирующего основу для развития пригородного сообщества как транслокальности;
Выявить роль переселенцев из города и трансграничных мигрантов как социальных агентов в формировании социального пространства пригорода и специфики взаимодействий его агентов и структур;
Определить специфику развития экономического и властного поля социального пространства пригорода;
Выявить причины отсутствия пригородного пространства в официальных информационно-статистических массивах;
Определить специфику консолидации нового сообщества пригорода и особенности символического освоения и присвоения этой группой пространства пригорода;
Описать образ пригородного сообщества, формируемый в дискурсе региональных медиа, и предложить объяснительную модель его соотношения с объективными процессами развития социального пространства пригорода;
Предложить модель воспроизводства пригородного пространства как неинститулизированной транслокальности.
Методология диссертационного исследования
В основе исследования лежат идеи социального взаимодействия, обусловливающие связь географического и социального пространства, разработанные Г. Зиммелем33 и развитые А.Ф. Филипповым.34 В качестве непосредственной методологической базы диссертационного исследования использован структурно-генетический подход в разработке П. Бурдье, основанном на поиске компромисса между структурализмом и конструктивизмом, объективистским и субстанциональным взглядом на природу социального пространства.35 Выбор названной концепции обоснован высокой степенью инструментальности данной теории применительно к предмету исследования. В центре внимания П.Бурдье находится производство социального пространства, основанное не только на институализации структур, но и на результатах деятельности агентов, действующих на основе комплекса моделей восприятия и мышления, поведения. В связи с этим описание социального пространства пригорода, новое качество которому придают новые (пришлые) группы, а многие основополагающие структуры остаются неизменными, на основе данного теоретического подхода представляется более оправданным, чем попытка анализа пригорода через призму теоретических инструментов структурации Э.Гидденса36 или структурного функционализма Т.Парсона, Р.Мертона37.
Вместе с тем, специфика предмета исследования определяет необходимость привлечения теоретических инструментов экономической социологии, урбанистики. Для исследования экономического поля социального пространства пригорода используется концепт неформальной экономики, разработанный А. Портесом38, Дж. Гершуни,39 В.В. Радаевым40 и другими авторами. В исследовании дискурсивного производства социального пространства пригорода использован ряд положений теории социальных коммуникаций Н. Лумана.41 Анализ пригородного пространства построен на теоретической модели пери-урбанизации как сельско-городского интерфейса42 и модели транслокальности А.Аппадураи.
Пространство пригорода как транслокальность
Важнейшим следствием изменения характера миграционных процессов в Иркутской области в постсоветский период стала быстрая трансформация ее экономического, социально-культурного и политического пространства. Локальностью, где изменения социального пространства, вызванные новой структурой миграционных процессов, протекают наиболее рельефно, стали пригородные территории Иркутской агломерации. Пройдя вполне традиционный путь формирования пригородов крупного восточносибирского города в XX веке, они в последние два десятилетия существенно изменили вектор своего развития, продемонстрировав новый способ эволюции пригородных поселений и нетипичный для востока России способ взаимодействия городского и сельского сообществ.
Следует подчеркнуть, что эти новации заключаются не просто в возникновении новых населенных пунктов и даже не в складывании новых для пригородов Иркутска типов поселения, а изменение способа взаимодействия Города и Села в пригородном пространстве. В этой логике важнее не количественный или территориальный аспект размещения населения, а вопрос о том, какая из названных сторон является активным актором в формировании пригородного пространства и сообщества, а какая – реципиентом; в каком из вариантов освоения пригорода формируются новые социальные локальности, а в каких нет.
Иными словами, исследовательский фокус здесь связан не с описанием максимально широкого спектра пригодных поселений, а, скорее, с их типизацией по критерию характера взаимодействия Города и Села, способами освоения пригородного пространства. Критериями при рассмотрении исследуемых способов служат вектор миграционных процессов как основного механизма роста населения пригородов, структурные характеристики пригорода (прежде всего, социокультурная среда – донор миграции) и характер взаимодействия мигрантов с принимающим сообществом. Такой подход позволяет существенно расширить не только число социальных групп, участвующих в развитии пригородов, но и число вариантов их включения в это пространство.
Спектр различных вариантов развития пригородной территории в ареале Иркутской агломерации чрезвычайно широк и охватывает как традиционные для Сибири формы включения пригородного пространства в сферу жизни города, так и новые способы взаимодействия города и пригорода. Хронологически наиболее ранним (применительно ко второй половине прошлого столетия) вариантом освоения пригородного пространства стало включение в него сельских населенных пунктов, возникших в XVII – начале XX вв. Такие поселения (села Вдовина, М.Еланка, Смоленщина, Урик, Грановщина, Столбова, Куда. Усть-Куда, Хомутово и другие), возникали как самостоятельные сельские поселения, не включенные в сферу влияния города и слабо взаимодействующие с ним. Они оказались в сфере влияния Иркутска уже во второй половине XX столетия в результате бурного роста областного центра, а затем и всех городов Иркутской агломерации. Однако расширение административных границ Города, оказавшегося уже не «аж в области», а почти «за околицей», не привело к сколько-нибудь заметным изменениям в таких поселениях. Повышение транспортной доступности не ликвидировало культурной дистанции, и основная часть пригородных поселений сохраняла к концу 80 – началу 90-х годов прошлого века и хозяйственный, и, что важнее, социокультурный уклад советского села.
Заметного миграционного притока ни из города, ни из сельской местности такие поселения не имели, а основу отрицательного миграционного баланса в них составлял отток молодежи в областной центр и за пределы области. Близость к крупному городу не стала достаточной предпосылкой для запуска процесса их слободизации, включения их в социально-экономическую, а затем и социокультурную жизнь города. Урбанизационный поток миграции в буквальном смысле прошел мимо них и был полностью поглощен Иркутском и его городами-спутниками. Агломерационный характер развития (сложившийся с возникновением в 50-е годы молодых городов Ангарска и Шелехова) обусловил высокую миграционную емкость областного центра. Возможность для выходцев из села обосноваться не в пригородном селе, а в городе, обеспечивавшая не только экономические выгоды, но и приобретение заметного символического капитала (статус «горожанина» versus статус «колхозника»), не оставляла практически никаких шансов на переезд сколько-нибудь заметной части мигрантов из сельских районов области в пригородные села.
Более поздние варианты развития пригорода сформировались в тесной связи со встречным миграционным движением – выездом горожан в сельскую местность, имеющим преимущественно сезонный характер. Т.Г. Нефедова выделяет четыре основных вида «усадеб» горожан в сельской местности: – дачи – сезонное загородное жилье, возникшее еще в имперской России и вплоть до середины XX века остававшееся привилегией элитных классов; – коллективные сады и огороды – массовый вариант аграрно-рекреационного землепользования, в котором собственно жилье имело не основную, а, скорее, обеспечивающую функцию; – приобретенные или унаследованные сельские дома – вариант рекреационного загородного жилья, не связанный, как правило, с каким-либо аграрным землепользованием и представляющий собой инвариант классической дачи, лишенной элитарности; – коттеджи – загородное всесезонное жилье, связанное с возникновением в 90-е новой элиты, имеющей возможность вкладывать средства в подобную недвижимость.69
Первый из выделенных Т.Г. Нефедовой типов «усадеб» для пригородов Иркутска на протяжении всего их развития сколько-нибудь распространенным не стал. Вероятно, основной причиной этого является немногочисленность региональной элиты, которая могла позволить себе подобное загородное жилье.
Нефедова Т. Российские пригороды. Горожане в сельской местности / Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. – М.: ОГУ, 2001. – С. 384-387. И хотя локальные территории, где расположены «престижные», «статусные» дачи, в ареале Иркутской агломерации все же существуют (55-60-й километры Байкальского тракта, «31-й квартал» под Ангарском), существенного влияния на характер развития пригорода они не оказывают.
Последние же три типа представлены в пригородах Иркутской агломерации достаточно широко. Садоводческие товарищества формируют обширные массивы, тяготеющие к основным федеральным и региональным автодорогам и крупным водным объектам (Александровский и Байкальский тракты, Мельничная Падь, окраины Шелехова, в меньшей степени – Голоустенский тракт). Сопоставимые масштабы имеет и приобретение домов в сельских поселениях. Несмотря на меньшую концентрацию такого загородного жилья, ареал его распространения выходит далеко за пределы пригородной зоны Иркутска, достигая восточного (окрестности г. Слюдянка) и западного берегов (п. Б. Голоустное) озера Байкал. Коттеджные поселки представлены как самостоятельными поселениями (например, п. Миловиды), так и небольшими массивами, «вкрапленными» в сельские поселения
Трансграничные мигранты в пригородном сообществе
Действительно, количественный рост обитателей элитных коттеджных поселков способен изменить соотношение «городского» и «коренного» населения пригороде, и даже полностью вытеснить последнее вместе с классическими дачами из пригородной зоны, как это происходит в ближнем Подмосковье.129 Однако изменение числа акторов социального пространства пригорода и их конфигурации это не обеспечивает, поскольку владельцы коттеджей, как самостоятельный актор, представлены здесь уже с середины 1990-х годов. Напротив, появление качественно новой группы переселенцев из города, не представленных ранее в пригороде, означает появление нового агента, претендующего на значимую роль в социальном пространстве пригорода и, как следствие, объективно воздействующего на изменение его конфигурации.
Важнейшим ресурсом новых жителей пригорода, как агента социального пространства, становятся не только экономические преимущества (более высокий уровень денежных доходов, а зачастую само их наличие), но и весь социальный капитал, реализуемый в специфических условиях фронтира. Здесь, наряду с культурным (включая общий научно-технический уровень, включенность в информационное пространство) и символическим капиталом важнейшим ресурсом становится включенность в пространство города и систему внутригородских отношений. Последнее обеспечивает возможность эксплуатации городской инфраструктуры для обеспечения более высокого уровня жизни в пригороде. Прежде всего, это касается структуры здравоохранения, традиционно более развитой в областном центре, нежели в сельских населенных пунктах: «Мы у педиатра наблюдаемся в Хомутово, а узких проходим в поликлинике на маратовском кольце (номер не помню) [Правобережный округ г. Иркутска – КГ] бесплатно» «Мы остались прикреплены в городе, тут нет многих спецов, и вообще как сильно болеем – в город уезжаем, то тут толком ни скорой ничего, а у нас бывает»130
«Городские» практики обеспечивают решение бытовых проблем с минимальными экономическими издержками: необходимость присмотра за ребенком, в селе традиционно обеспечиваемая старшим поколением, экс-горожанами решается через наем няни, что позволяет сохранить полный доход семьи. Возможность ухода с работы одного из членов семьи, не только допустимая, но и принятая в сельском обществе, здесь даже не рассматривается:
«Нужна няня ребенку, может знаете кого, или может кто сам с ребенком сидит и моего пригрел бы. Совсем тупиковая ситуация, работаем с мужем оба, бабушка тоже... с садом пока затык...»
Этот социальный капитал, реализуемый через гибкую и легко адаптивную систему практик, воспринимается как ключевой ресурс переселенцев из города и представителями местного сообщества. Наиболее ясно такая оценка формулируются сотрудниками сельских администраций, непосредственно сталкивающимися с новыми жителями пригородных поселений: «Люди приезжают обеспеченные. Обеспеченные не только финансово, а допустим, интеллектуально, так вот у них есть желание жить и развиваться дальше». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.]
С этим капиталом, инициативностью сотрудники администраций связывают новые тенденции развития населенных пунктов, изменения их образа жизни: «Знаете, что городскому жителю проще? Сельский житель, он рассчитывает на администрацию, на водонапорную башню, которая дает воду. Это вот тоже влияние колхоза. Они рассчитывают на то, что до дома доведут сеть. Городской житель, он, как правило, готов, он не избалован, городской житель, это однозначно. Сельский житель, он избалован. А городской житель не привык к тому, о чем я говорила ранее. Он не привык ходить в администрацию и спрашивать, почему у меня свет мигает, почему то-то и то-то происходит. Он привык больше рассчитывать на себя, городской житель». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.]
Одним из наиболее заметных маркеров нового вектора развития пригородных поселений становится стремительный рост доли благоустроенного жилья. Практически все индивидуальное строительство в пригороде ведется по проектам, предполагающим создание автономного водоснабжения и канализации. Жилище считается готовым лишь после «запуска в эксплуатацию» этих систем, после чего, как правило, происходит заселение дома.
«Они [переселенцы из города – КГ] … пока у них канализация своя не заработает, редко, кто живут, избалованные такие… Рабочие только, иногда мужики. А может так оно и лучше – чего детишкам морозиться…» [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.]
Новые тенденции в развитии жилого пространства поселений довольно быстро перенимаются наиболее восприимчивыми «коренными» жителями, перенимающими не только новые строительные приемы и материалы, но и сам новый взгляд на жилое пространство:
«Например, такой простой пример из жизни. Вот деревня Глазуново, небольшая маленькая – 53 двора. Красивая очень, в зелени утопает. И никто не приезжает, живут себе и живут. Где-то забор старый упал, где-то шифер старый потрескался. Приезжает городской житель, начинает либо строиться заново, либо ремонтировать существующий дом, делать палисадник, красить штакетник, менять крышу, меняет окна на пластиковые и где-то на подсознательном уровне, где-то по причинам может быть зависти, где-то еще по каким-то причинам начинается движение. Начинают и другие дома тоже преображаться». [жительница пригородного села, переселенец из Иркутска, 2012 г.]
Эволюция властного поля социального пространства пригорода
Подобные индивидуальные стратегии, на мой взгляд, лежат преимущественно в «серой зоне» практик взаимодействия с местным сообществом и тесно связаны с более распространенными «серыми» вариантами групповой адаптации «таджиков». В большинстве случаев, «работники» – это мигранты, отработавшие летний строительный сезон (а чаще – уже не один), имеющие репутацию «надежного человека» и желающие закрепиться в России. Как правило, это молодые люди, не обремененные семьей на родине (или скорее – неженатые), получившие первичную квалификацию, позволяющую выполнять не сложные хозяйственные работы, но, в тоже время, еще не обеспечивающую достаточно заработка в строительный сезон.
«Более квалифицированные получают энную сумму и живут там, на родине, гуляют свадьбы, строят дома. Квалифицированные, как правило, не остаются, если нет работы на зиму. … Либо это так называемые «копалки», либо не очень квалифицированные, либо начинающие, которые хотят остаться, как-то зацепиться, утвердиться, и нету у них еще семьи, заработать можно. Потому что не заработает он там те же 15 тысяч в месяц? – Не заработает. А здесь и работы все-таки не так много, и знакомствами обзаводится. В том плане, что где-то работа какая-то. У нас же «телефонное радио»: там хороший парень, есть? Хороший парень есть – на возьми». [сотрудник сельской администрации, «коренная» жительница пригородного села, 2009 г.]
Судить об успешности подобных вариантов индивидуальной стратегии адаптации пока крайне сложно в силу их неширокой распространенности и недостаточной рутинизированности. Далеко не все молодые переселенцы из города (потенциальные «хозяева») могут позволить себе использование домашних рабочих. Для старшего же поколения новых жителей пригорода такие работники достаточно четко ассоциируются с понятиями «домашней прислуги» и «дворовых», заставляют если не скрывать, то, по крайней мере, не афишировать в широком кругу наличие «работников». В интервью, они нередко пытаются снять негативные коннотации через использование для обозначения хозяев и работников эвфемизмов «работодатель», «помощник» и т.п. «– Это, наверное, же западное влияние – иметь работника. – Как работника? – респондент смущается, смеется Ну, человека, помощника. Нет, работника, наверное, не хорошее слово, помощника». «Чтобы работник хорошо жил, это нормально, когда хозяин…» смущается «Ну опять не хорошо… Работодатель». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.]
Тем не менее, можно с достаточной уверенностью предполагать, что практика использование «таджиков» в качестве хозяйственных работников становится все более широкой. Об этом можно судить не только на основании использования подобных услуг «таджиков», но и по организации пространства строящихся усадеб новых жителей пригорода.
«Человек, когда строит дом, он строит дом для работников, уже изначально. Маленький домик с удобствами по возможности уже, исходя из материального положения, его личных пожеланий». [житель пригородного села, переселенец из г. Иркутска, 2012 г.]
При всей не распространенности, непривычности подобных практик, которые могут даже несколько «компрометировать» (советская память заставлять воспринимать их как некую «эксплуатацию человека человеком»), они, тем не менее, представляются мне достаточно эффективными для реализации интеграционного сценария процесса адаптации. С одной стороны, они дают мигрантам возможность выбраться из системы «этнической экономики» (или, скорее, «мигрантской экономики», в которой этничность играет не определяющую роль143), которая значительно блокирует возможности для социальной интеграции.144 С другой стороны, они создают основу для расширения спектра инклюзивных практик местного сообщества, закрепляют в местном сообществе восприятия «таджиков» «другими», но не «чужими».
Мне представляется чрезвычайно важным то обстоятельство, что индивидуальные и групповые стратегии адаптации «таджиков» в субурбанизирующемся пригородном пространстве не противопоставлены, а напротив, взаимосвязаны. Более того, специфика практик индивидуальной адаптации в пригородном пространстве обусловливает его базирование на стратегиях групповых: «репутационный» ресурс, необходимый для выстраивания индивидуальной траектории интеграции в принимающее сообщество, можно наработать только в группе. Это означает, что индивидуальные практики выступают здесь не только механизмами преодоления ограничений «этнического бизнеса» на деятельность членов группы за ее пределами145, но и инструментами реализации социального капитала «таджиков» как достаточно большой группы, косвенно работая на углубление взаимодействия мигрантов и принимающего сообщества.
Важно и другое. Немногочисленность «таджиков», выбирающих индивидуальные интеграционные стратегии адаптации в принимающем обществе, на мой взгляд, может свидетельствовать о невысокой мотивации мигрантов к интеграции. Выявленные в пригородах Иркутска групповые стратегии адаптации более ориентированы на взаимодействие с принимающим обществом по модели трансмигранта146, нежели на интеграцию в него как россиянина, сибиряка, иркутянина.
