Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Вербализация (гендерного) стереотипа и теория заимствования 13
1.1. Теория стереотипа в современной лингвистике 13
1.1.1. Актуальные проблемы теории стереотипов 13
1.1.2. Гендерный стереотип и его вербализация 24
1.2. Теория заимствования: актуальные проблемы и освоение иноязычной лексики 41
1.2.1. Общетеоретические проблемы заимствований и их типология 41
1.2.2. Этапы освоения иноязычного слова и его адаптация 52
Выводы по главе 1 60
ГЛАВА 2. Заимствованные номинации мужчин XIX-XXI вв 62
2.1. Заимствованные номинации модника 62
2.1.1. Галант(ом) 63
2.1.2. Петиметр 66
2.1.3. Фанфарон 71
2.1.4. Франт 75
2.1.5. Фат 81
2.1.6. Денди 84
2.1.7. Фешенебль 89
2.1.8. Моншер 91
2.1.9. Шематон 932.1.10. Пижон 98
2.1.11. Шикарь 102
2.1.12. Благер 104
2.1.13. Пшют 106
2.1.14. Метросексуал 108
2.2. Заимствованные номинации соблазнителя 111
2.2.1. Донжуан 112
2.2.2. Селадон 118
2.2.3. Ловелас 124
2.2.4. Куртизан 129
2.2.5. Ферлакур 132
2.2.6. Казанова 134
Выводы по главе II 139
ГЛАВА 3. Заимствованные номинации женщин ХІХ-ХХІ вв 142
3.1. Заимствованные номинации модницы 143
3.2. Заимствованные номинации соблазнительницы 151
3.2.1. Метресса, метреска, аманта 152
3.2.2. Кокетка 157
3.2.3. Гетера 166
3.2.4. Лоретка 171
3.2.5. Куртизанка 174
3.2.6. Камелия 178
3.2.7. Кокотка 183
3.2.8. Демимонденка 188
3.2.9. Номинации соблазнительницы в конце XX - начале XXI вв 192
Выводы по главе III 196
Заключение 198
Список использованной литературы
Актуальные проблемы теории стереотипов
Теория стереотипа в настоящее время – это активно развивающееся междисциплинарное научное направление. Сложность анализа и исследования проблематики стереотипии и стереотипов заключается в высокой степени субъективизации и психологизации самого явления, в отсутствии его объективной и однозначной классификации. Многообразие подходов, которые строятся на базе той или иной научной отрасли (психологии, социологии, этнологии, когнитологии, лингвистики), позволяет говорить об интегральности феномена стереотипии и о невозможности причисления проблематики стереотипа к одной конкретной научной парадигме.
В лингвистике теория стереотипов начала разрабатываться с конца 1960-х гг. и за прошедшее вре мя не успела обрести прочную фундаментальную научную базу, однако можно говорить о том, что несколько основных векторов исследований в русле этого направления заданы. Теория лингвистических стереотипов разрабатывалась такими авторами, как Х. Патнэм, У. Квастхофф, Е. Бартминьский, Ю. А. Сорокин, В. З. Демьянков, Ю. Е. Прохоров, В. В. Красных, Е. А. Вилинбахова и др. Материалом для большинства исследований, как правило, служат данные, полученные в ходе лингвокультурологических, психо- и этнолингвистических исследований.
В научный дискурс понятие стереотип было введено в 1922 г. американским исследователем У. Липпманом, который, г оворя о причинах возникновения стереотипов, отмечал, что они используются с целью экономии усилий, т. е. желания воспринимать явления действительности в соответствии с уже сформированными в сознании категориями. Второй причиной появления стереотипов У. Липпман называет желание человека защитить групповые ценности и свои права. Тем самым системы стереотипов дают людям ощущение безопасности и приспособленности к существованию, являясь одной из потребностей успешной жизнедеятельности [Липпман 2004].
В «Кратком словаре когнитивных терминов» стереотип определяется как «стандартное мнение о социальных группах или об отдельных лицах как представителях этих групп. Стереотип обладает логической формой суждения, в заостренно упрощающей и обобщающей форме, с эмоциональной окраской приписывающего определенному классу лиц определенные свойства или установки, или, наоборот, отказывающего им в этих свойствах или установках» [Демьянков 1997: 177]. Следовательно, можно утверждать, что с линговокогнитивной точки зрения стереотип – это упрощенное, «предвзятое» суждение о каком-либо фрагменте действительности, важной составляющей которого является генерализация – распространение характеристики нескольких объектов на все объекты подобного типа. Стереотипия предполагает восприятие информации не в ее своеобразии, а в ее соотношении с уже заготовленным шаблоном.
Лингвистический подход к стереотипам сталкивается с рядом дискуссионных вопросов. Самый главный из них касается понятия языкового стереотипа и его соотношения с другими видами стереотипов.
Одними из первых собственно лингвистических работ, посвященных стереотипам, стали труды немецкого лингвиста У. Квастхофф, которая проводит жесткую границу между обычной языковой компетенцией и прагматической компетенцией как «знанием о мире», т. е. между стандартным знанием о мире, лежащим в основе языка (так называемой «языковой картиной мира»), и знанием о мире, не зависимым от языка, часто не совпадающим с языковой картиной мира. При этом она отмечает, что устойчивый компонент стереотипа носит сугубо языковой характер. Кроме того, исследовательница рассматривает реализацию стереотипов на уровне не ниже синтаксического (иными словами, она не допускает возможности вербализации стереотипа в отдельной лексеме). У. Кватсхофф выделяет четыре формы выражения стереотипа: 1) стереотип с простой формой предикации (выражение типа немец трудолюбив или немец является трудолюбивым); 2) стереотип, истинность которого оказывается ограниченной ввиду границ, налагаемых определенными индикаторами (саксонец считается неразговорчивым); 3) стереотип, в котором выражается позиция говорящего (у меня впечатление, что американцы не отличаются от нас); 4) текстовое выражение стереотипа – простое, свободное описание стереотипного представления в виде развернутого текста [Quasthoff 1978].
Таким образом, работы У. Квастхофф заложили фундамент для таких векторов анализа стереотипа, как его прагматический потенциал, когнитивная специфика стереотипа как элемента мышления, способы его вербализации и репрезентации.
Вопросу соотношения языкового выражения и стереотипа много внимания уделено в работах современного польского (этно)лингвиста Е. Бартминьского. Исследователь отмечает, что стереотипизация – одна из разновидностей мифологического мышления, которая играет большую роль в современном обществе, несмотря на прогресс рационального мировоззрения. Стереотип неразрывно связан с языковым знаком, но он также может быть передан и невербально (например, с помощью рисунка). По мнению Е. Бартминьского, каждое используемое выражение, обозначающее один и тот же денотат, может маркировать семантику дополнительными признаками. Более того, стереотип формируется из сочетания внеязыкового знания о мире и данных, которые были закреплены в языке на протяжении его развития. Со ссылкой на работы немецкого ученого А. Шаффа Е. Бартминьский пишет о том, что стереотип – это национально специфический план содержания языкового знака. Таким образом, теория стереотипа Е. Бартминьского в определенной степени является логическим продолжением лингвофилософской концепции В. фон Гумбольдта и гипотезы лингвистической относительности Сэпира – Уорфа.
Денди
Дальнейшие исследования показали, что стереотип обладает более глубокими свойствами и является важнейшим фактором детерминации жизнедеятельности как отдельных индивидов, так и целых общностей. В частности, со стереотипами связаны законы жизни, п оскольку их важнейшей характеристикой является высокая устойчивость, проявляющаяся через повторение одних и тех же идей, взглядов, действий.
Главной характеристикой стереотипа является то, что на основе схемы обеспечивается воспроизводство уже имеющихся форм сознания и поведения индивидов. Термин стереотип наиболее полно подходит для обозначения работающей, взятой в динамике схемы взаимодействия конкретного ее носителя со всем, что обеспечивает его воспроизводство. Мнение о том, что стереотип есть некий неподвижный шаблон, отражает первоначальное, поверхностное представление, фиксирующее лишь такие его свойства, как устойчивость, повторяемость, стандартность, упрощенность. В итоге возникает суждение об определенной ограниченности данного образования: с тереотип трактуется как статическая, мертвая схема, а не динамическая.
На сегодняшний день широкое распространение в гендерной психологии и гендерной лингвистике получила теория гендерных стереотипов, которые представляют собой культурно и социально обусловленные мнения о качествах, атрибутах и нормах поведения представителей обоих полов, а также их отражение в языке. Гендерная стереотипизация фиксируется в языке, тесно связана с выражением оценки и влияет на формирование ожиданий от представителей того или другого пола определенного типа поведения.
«Гендерные стереотипы – это те устойчивые программы восприятия, целеполагания, а также поведения человека, в зависимости от принятых в данной культуре норм и правил жизнедеятельности представителей определенного пола» [Меренков 2001: 161]. Они возникают в процессе исторического становления социальных способов взаимодействия личности с окружающим миром в зависимости от гендерной принадлежности.
Гендерные стереотипы формируются в результате того, что система отношений между полами в социуме строилась всегда на учете физических и психических особенностей мужского и женского организма. Так, м ужчина вследствие большей физической силы должен был охранять свое жилище (род, племя, семью) от внешней опасности, а женщины, будучи в состоянии постоянной беременности или ухода за ребенком, вынуждены были заниматься более монотонной работой, требующей большей усидчивости и внимательности. Это привело к тому, что в традиционных обществах с раннего детства у мальчиков культивировались такие качества, как мужественность, сила, упорство, стойкость, сообразительность, высокая подвижность, смелость, выносливость, решительность, спокойствие в критических ситуациях. Ценность же женщины определялась ее способностью к деторождению, которую она не могла контролировать или совершенствовать. Помимо этого, женщина воспринималась как часть природы, в связи с чем мужчина считал, что ее также необходимо завоевать и покорить. Именно э ти факторы привели к возникновению стереотипов сильного и слабого пола.
Представления о женственности и мужественности и нормах поведения мужчины и женщины, а также о присущих им признаках характерны для любой культуры. Общество формирует определенный канон, согласно которому выстраивается поведение представителей обоих полов . Эти гендерные роли и нормы перерастают в стереотипы в тот момент, когда в социуме формируется множество ролей, отличных от нормированных и общепринятых. (См. ниже анализ стереотипа независимой женщины, вербализованного лексемой эмансипе.) Нормы и роли переходят в разряд стереотипов, приобретая черты «надуманности» и «предрассудков». Гендерные стереотипы упрощают реальную ситуацию, и , кроме того, в коллективном общественном сознании они закреплены прочно и изменяются крайне медленно [Майерс 1997; Либин 1999; Донцов, Стефаненко 2002; Малкина-Пых 2006]. Американская исследовательница Ш. Берн в работе «Гендерная психология» развивает идею о том, что человек не в силах воспринять всю окружающую информацию в ее неповторимости. Важную роль в усвоении новых данных играет предыдущий опыт человека – информация, поступающая в сознание, распределяется по отдельным категориям, которые Ш. Берн называет схемами. Причем эти схемы руководят процессом обработки информации. Стереотипы – это широко распространенные мнения о том, что члены идентифицируемых групп похожи друг на друга. Эти мнения работают как схемы восприятия этих групп. Следовательно, восприятие – это не прямое копирование внешней информации, а активирование той или иной когнитивной схемы с уточнениями и дополнениями. В распространении гендерных стереотипов ключевая роль отводится общественным традициям, средствам массовой информации и литературе [P. Eckert, S. McConnel-Ginet 2003].
Важно отметить, что система гендерных стереотипов постоянно изменяется под воздействием общественного прогресса. Особенно это становится актуальным в XX в., когда изменились сами представления о маскулинности и феминности: «Стереотипы отражают действительность, и , если объективная ситуация меняется, меняются и они» [Карасик, Дмитриева 2005: 13]. Эти изменения можно условно описать как взаимовлияющие, взаимопроникающие. Женщина стала обладать множеством мужских качеств, таких как стремление к общественному признанию, возможность самостоятельно содержать семью, занимать высшие посты в системе государственного аппарата и т. д. Мужчины же присвоили некоторые черты феминности: ухоженность, возможность самостоятельно воспитывать детей при занятой на работе жене и др. Все эти особенности привели к выравниванию гендерных асимметрий и стиранию границ между гендерами [Мытиль 1990; Кон 1970; 2001; Степанова 2005], что не могло не сказаться и на языке. Смешение гендерных ролей можно проследить на примере семантического анализа лексемы эмансипе.
Заимствованные номинации соблазнительницы
На протяжении многих десятилетий широкое хождение в русском языке имела лексема пижон (фр. pigeon голубь ), в истории которой к XIX в. (время заимствования) появилось второе, основанное на метафорическом переносе и связанное с зоонимическим культурным кодом французской лингвокультуры значение простак, простофиля, глупец [НФРС 2002: 819]. Интересно, что для русской языковой картины мира французская номинация птицы послужила обозначением человека не по его психокогнитивным способностям, а по внешнему виду. Вероятно, таким образом актуализировалась уже существовавшая в языке-реципиенте модель переноса название птицы обозначение человека по его внешнему виду (ср.: щеголь, пава, лебедушка и т. д.). Однако значение модник у этого слова в русском языке появилось не сразу. Лексикографическая фиксация лексемы начинается в последней четверти XIX в.: «Пижон, фр. pigeon, а) Род нежных французских яблок; b) Неопытный человек» [Михельсон 1883: 539-540] . Первое, сугубо ботаническое, значение в скором времени было вытеснено русским эквивалентом фитонима «голубок», который входит названия нескольких ортов яблони: «голубок красный зимний», «голубок белый зимний» и др. [Симиренко 1972], а вот второе значение лексемы претерпело весьма интересные метаморфозы. Так, в вышедшем через несколько лет «Словаре иностранных слов…» под ред. А. Н. Чудинова лексико-семантический вариант приобретает дополнительные семантические компоненты: «Пижон. Человек, дающийся в обман, неопытный человек» [СИС 1894: 665]. Однако данное значение (см. Приложение 1), явно заимствованное напрямую из французского, чему способствовало русско-французское двуязычие образованных русских людей, достаточно быстро перешло в разряд архаизмов.
Уже в первые десятилетия XX в. слова появляется привычное современнику значение: «Пижон, (разг. фам.). Молодой человек вылощенно-франтовского вида» [ТСРЯ III, 1939: 255]. С небольшими, о важными уточнениями это определение отражено и в современных словарях: «Пижон. разг. неодобр. Пустой, франтоватый молодой человек» [Крысин 2005: 588]; «Пижон. Франтоватый поверхностный молодой человек; щёголь» [БТСРЯ 2000: 831].
Эти толкования, безусловно, отличаются от первых словарных фиксаций. Так, если в словарях рубежа веков акцентируются поведенческие характеристики пижона: неопытный человек (у А. Д. Михельсона) и - с дальнейшей конкретизацией - человек, дающийся в обман (у А. Н. Чудинова), то в XX в. сигнификат переосмысливается: в словаре под ред. Д. Н. Ушакова выделен лишь внешний вид пижона, тогда как Л. П. Крысин и «Большой толковый словарь русского языка» водят семантический компонент, связанный оценкой морально-психологических характеристик обозначаемого человека (пустой, поверхностный). По-видимому, в русской языковой картине мира франтоватость пижона обусловлена его возрастом, наивностью, неопытностью, отсутствием
В первом издании словаря (1865) лексема пижон вообще не зафиксирована. жизненной мудрости и серьезного отношения к миру. Семантический компонент тот, кого легко обмануть в современном языке лексемой утрачен полностью.
К аналогичным результатам позволяет прийти и контекстуальный анализ употреблений слова пижон в НКРЯ. Стоит отметить, что в XIX в. зафиксировано лишь 6 вхождений: в произведениях К. М. Станюковича, В. В. Крестовского, А. Ф. Писемского, А. И. Куприна и Н. И. Костомарова. Подавляющее большинство словоупотреблений фиксируется в текстах XX–XXI вв., что служит косвенным доказательством возросшей популярности как слова, так и явления.
В XX в. номинация пижон употребляется почти исключительно для характеристики внешнего вида человека: «Я, например, предлагаю на последнем этапе выбрать время и всем побриться, одеть чистые воротнички, надушиться – выйти из машины пижонами» [Л. К. Бронтман. Дневники и письма (1943– 1946)]. В этом фрагменте за счет препозитивных однородных сказуемых, выраженных инфинитивами (побриться, одеть, надушиться), разворачивается характеристика пижона, свидетельствующая о том, что это в первую очередь опрятный, ухоженный молодой человек.
Иногда в контекстах НКРЯ внешний вид пижона отходит на второй план, а на первый план выдвигаются особенности его поведения и речи – тенденция, сформировавшаяся еще в первой половине XX в.: «Это был легкомысленный мальчишка, неутомимый посетитель и устроитель всевозможных вечеринок, пьяница и ловелас. На заводе его называли пижоном. У него были подозрительные знакомства, он не отличался чистоплотностью в отношениях с людьми, сорил деньгами» [Л. Овалов. Рассказы майора Пронина (1939)]. Здесь для описания характеристик пижона используются однородные подлежащие с пренебрежительной оценкой: мальчишка (+ атрибутив легкомысленный), посетитель и устроитель вечеринок и пьяница и ловелас, раскрывающие отрицательные грани данного образа. Важно отметить, что именование пижон дается автором не в качестве автономинации, но как стороннее видение окружающими, что свидетельствует о социальной рефлексии над подобного типа поведением, которая и вербализуется данной неодобрительной лексемой.
«Это был не особенно хороший человек – хвастун, дешевка, пижон, и я, как и все, не любил его» [Ю. Домбровский. Хранитель древностей (1964)]. Автор при характеристике персонажа использует лексемы с ярок выраженной негативной коннотацией, в ряд которых включает и номинацию пижон. Как известно, один из наиболее прагматически сильных способов функционирования синонимов – градуальное возрастание экспрессии, выражающее эмоциональное отношение говорящего к сказанному: «Синонимы позволяют максимально реализовать в тексте эмотивное начало, стимулируют обостренное видение слова » [Черняк 2010: 85]. В данном ряду первая лексема (хвастун) сопровождается в словарях пометой разг., вторая (дешевка) – пренебр., а пижон – неодобр. Попутно отметим, что этот контекст также дезавуирует семантический компонент модный .
Итак, значение лексемы пижон за более чем полуторавековую историю бытования в русском языке трансформировалось следующим образом: от номинации человека, которого легко одурачить, к синониму лексем франт, фат, щеголь и т. п. Экстенсионал лексемы – молодые люди, которые стремятся к показному поведению, наигранности, неискренности: «Дискурс пижона театрален, манерен и претенциозен» [Олянич 2005: 249]. Более того, пижоны нередко сами пытаются одурачить окружающих: выдают себя за тех, кем они не являются, и манерничают, чтобы произвести лучшее впечатление. В семантической эволюции лексемы произошла своего рода энантиосемия: сначала пижон был объектом обмана, затем стал его субъектом (речь идет, конечно, об имплицитной форме обмана). Помимо этого, стоит отметить, что лексема пижон утратила связь с французской культурой , в отличие от лексемы петиметр, в котором активно проявляется национально-культурный компонент семантики.
Демимонденка
Женский аналог мужского моншер – машер. Это с лово зафиксировано в «Кратком историческом словаре галлицизмов русского языка»: «Машер, машерочка и, ж. ma chre. 1. Моя дорогая (обращение к женщине). Было распространено в женских закрытых учебных заведениях. 2. В выражении “моншер и машер”, парочка» [Епишкин 1999: 392]. Подобная филиация свидетельствует о том, что в русском языке слово машер не развило значение модница . Контексты НКРЯ также подтверждают, что основная функция слова машер – обращение: «Ей то и дело шептали в уши: "Ах, машер, как ты счастлива!» [В. И. Даль. Павел Алексеевич Игривый (1847)]; «Ты какого мнения, машер? – обращается жених к сидящей рядом невесте» [А. П. Чехов. Брак по расчету (1885)]. По данным НКРЯ, машер употреблялось исключительно в XIX в.
Слово пижонка (от пижон) также малоупотребительно в русском языке. Оно зафиксировано лишь в словарях синонимов и в толковых словарях в качестве женского производного от мужского, например, в «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова. В НКРЯ отмечено всего два случая использования этой лексемы, и оба относятся к современной литературе: «– Нет. – Ты пижонка! У тебя комплекс неполноценности» [С. Штейнберг. Ореол Зурбагана (1970)]. Контекст актуализирует в структуре лексемы пижонка сему неполноценная , что весьма нетипично для характеристики подобной феминной практики. Во фрагменте: «Однажды “в окне” она взяла лежащий на столе словарь их литераторши, молодой пижонки. Была в шоке от того, что ничего не поняла. Текстурбация. Влипаро. Конклюзии. Что это? … Словарь весь в почеркушках – значит, читает, может, даже заучивает» [Г. Щербакова Мальчик и девочка (2001)] – автор называет пижонкой учительницу литературы, которая «заучивает» странные неологизмы. Пример интересен тем, что сема модная связана не с внешним видом, а с интеллектуальной деятельностью номинанта. Итак, лексему пижонка можно считать новообразованием второй половины XX в., несмотря на то, что производящая лексема пижон была заимствована еще в XIX в.
Гораздо более употребительна такая производная номинация модницы, как франтиха. Одна из причин ее популярности – сугубо лингвистическая: модель словообразования женских номинаций данной ЛСГ с помощью суффикса -их-более продуктивна, чем с помощью суффикса -к- (ср. популярное щеголиха). В «Новом толково-словообразовательном словаре русского языка» Т. Ф. Ефремовой в качестве одного из примеров существительных, образованных с помощью суффикса -их-, приводится как раз франтиха. Кроме этого, данное слово дефинирует слово модница в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова: «Модница, (разг.). Франтиха, женщина, всегда занятая модами, нарядами» [ТСРЯ II, 1938: 242], следовательно, модница и франтиха – синонимы. В большинстве толковых словарей русского языка лексема франтиха имеет стандартный для производных слов элемент дефиниции типа «женск. к франт» или указание на образование женского аналога от мужского: «Франт (тиха) (польск.), щёголь, щеголиха» [Соколов 1899: 663].
Первый случай употребления слова франтиха, по данным НКРЯ, пришелся на 1842 г. (П. А. Висковатый). Синонимические отношения слов франтиха и щеголиха контекстуально актуализируются в следующем контексте: «Он-то старый этакий, а она-то франтиха да щеголиха» [А. Ф. Писемский. Взбаламученное море (1863)]. Подобная периссология – излюбленное средство писателей: в ряд однородных членов включаются синонимы и слова близкой семантики, выполняющие усилительную функцию [Голуб 1997; Черняк 2010].
Сема модная актуализируется и в следующем предложении: «Пришедшая предложить свои услуги франтиха-горничная, в прическе и платье моднее, чем у Долли, была такая же новая и дорогая, как и вся комната» [Л. Н. Толстой. Анна Каренина (1878)]. Этот отрывок свидетельствует о том, что франтихой может быть женщина, не принадлежащая светскому обществу или «полусвету», в отличие, например, от куртизанки. Возможность и желание быть на пике моды проникали под западным влиянием во все социальные слои: если в XVIII – начале XIX вв. тщательный подход к формированию гардероба и уход за внешним видом культивировались исключительно в дворянской сред е, то к середине XIX в., с распространением соответствующей литературы, а также с появлением «машин и механизмов, а затем крупного промышленного производства эти преобразования ускорились и стали доступны для всех слоев населения, появилось такое явление, как активно утверждающая себя мода в одежде» [Кокорева 2001: 3].
В XX в. лексема франтиха продолжает употребляться, выражая негативное отношение к данному типу гендерных практик: «В письме из Нагасаки он, между прочим, пишет: “Приучай детей к труду и не говори им ничего такого, что бы могло сделать из них пустых франтих”» [Б. Г. Островский. Адмирал Макаров (1949–1955)]. Противопоставляя труд и франтовство, отец не хочет, чтобы его дочери стали франтихами. Такая точка зрения соответствует традиционной, патриархальной русской картине мира, определяющей труд как основу жизни.
В XX в. в семантической структуре слова франтиха доминирует сема модная : «Ведь вот бывает, что иная и в шелк вырядится, и навесит на себя столько сверкающих побрякушек, что даже новогодняя елка пожелтеет от зависти в ее присутствии, и все как будто на такой франтихе скроено по самой последней моде, а, как люди говорят, ни красы, ни радости» [Л. А. Кассиль. Дело вкуса (1964)]. Причем большинство контекстов актуализирует негативную коннотацию: «Я же, для которой мамино мнение было священным, все свое детство с величайшим презрением относилась к нарядным дамам, называя их “франтихами”» [Н. М. Гершензон-Чегодаева. Воспоминания дочери (1952–1971)]. В этом предложении франтиха служит для выражения презрительного отношения к модницам. Следовательно, в XX в. лексема становится самостоятельным носителем негативной коннотации и может использоваться для высказывания неодобрительной или презрительной оценки в адрес модных женщин без каких-либо дополнительных языковых средств.
