Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Автор в тексте: аспекты и проблемы исследования 12
1.1. Терминологический аппарат исследования. Общий подход к анализу объекта 12
1.2. Авторская модальность в аспекте ее лингвистического анализа 25
1.3. «Автор» в древнерусском тексте: содержание понятия, подходы к исследованию 33
1.4. Авторская модальность в древнерусском тексте: принципы и приемы исследования 38
1.5. Методика исследования авторской модальности в ораторской прозе Кирилла Туровского 54
1.6. Литературное наследие Кирилла Туровского 57
Выводы 60
Глава 2. Способы выражения авторской модальности в торжественных словах Кирилла Туровского 62
2.1. Типология и характер разночтений списков «Слов» Кирилла Туровского в аспекте анализа категории авторской модальности 62
2.2. Грамматические средства выражения авторской модальности 82
2.2.1. Личные местоимения и глаголы 82
2.2.2. Императивные формы глагола и обращения 85
2.2.3. Модальные глаголы 89
2.2.4. Компаративные формы 91
2.3. Лексические средства выражения авторской модальности 93
2.3.1. Доминантные экспрессивно-оценочные и эмотивные парадигмы 93
2.3.2. Эмотивные традиционные формулы 108
2.4. Образные средства выражения авторской модальности 115
2.4.1. Образы-символы пути 116
2.4.2. Образы-символы духовной пищи 127
2.4.3. Космогонические образы-символы. Образы плодородия, земледелия, рыболовства 129
2.4.4. Образы-символы духовных пастырей 135
2.4.5. Пространственные образы-символы 136
Выводы 140
Глава 3. Риторика торжественных слов Кирилла Туровского как целостного творческого контекста 142
3.1. Отношение книжника к слову 142
3.2. Творческие установки и ведущие коммуникативные стратегии оратора 147
3.3. Приемы и средства реализации творческих установок и ведущих коммуникативных стратегий автора 152
3.3.1. Цитация в сочинениях оратора 152
3.3.2. Организация прямой речи 161
3.3.3. Риторические приемы суггестивного воздействия 165
3.3.4. Приемы актуализации перцептивных свойств текста 172
3.3.5. Метатекстовые включения 175
3.3.6. Самоуничижительные формулы 177
3.3.7. Композиция произведения как коммуникативная стратегия 179
Выводы 182
Заключение 184
Список использованной литературы 188
Справочная литература 225
Список источников 228
Приложение 229
- Авторская модальность в аспекте ее лингвистического анализа
- Типология и характер разночтений списков «Слов» Кирилла Туровского в аспекте анализа категории авторской модальности
- Космогонические образы-символы. Образы плодородия, земледелия, рыболовства
- Композиция произведения как коммуникативная стратегия
Введение к работе
Реферируемое диссертационное исследование посвящено изучению авторской модальности и способов ее экспликации на материале творчества Кирилла Туровского.
Объектом исследования являются Торжественные слова Кирилла Туровского, известного писателя, проповедника, философа и публициста XII в.
Предмет исследования - языковые средства и способы, актуализирующие проявление авторской модальности в ораторской прозе Кирилла Туровского.
Проблема автора и его присутствия в тексте находится в центре внимания современной русистики. Особый интерес представляет сегодня изучение древнерусских памятников, традиционно считавшихся созданными коллективным автором. Предпосылки такого рассмотрения памятников Древней Руси обнаруживаются в работах по теории и истории литературы, по стилистике художественной речи, затрагивающих данную проблему и ставящих под сомнение распространенное мнение о «коллективности» древнерусского творчества (работы А. В. Чичерина, В. В. Кожинова, И. А. Гринцера и др.), а также в трудах медиевистов, посвященных анализу конкретных произведений древнерусской словесности (работы И. П. Еремина, В. Н. Топорова, В. В. Колесова, М. В. Меркуловой и др.).
Предметом пристального внимания ученых является языковая личность книжника, его «авторское самосознание» (Д. В. Аникин, О. В. Попова, Е. А. Торпакова, А. О. Старовойтова, Е. Л. Конявская, О. В. Иванайнен и др.). При всем том остаются непроясненными многие вопросы: четко не определены границы и содержание категории «автор» в древнерусских памятниках и особенности ее языковой репрезентации, не разработана устойчивая система понятий и методики комплексного исследования категории.
Актуальность настоящей работы определяется, таким образом, следующими факторами. Во-первых, начальный период в истории русского литературного языка в аспекте изучения динамики стилевой системы представ-
ляет собой малоисследованную область теории языка, вследствие чего необходимо расширение круга лингвистических данных для снятия предположительного характера имеющихся теоретических обобщений. Во-вторых, научный интерес вызывают произведения Древней Руси с точки зрения проявления авторской модальности ввиду неизученности специфики функционирования данной категории в текстах старшего периода. В-третьих, экспликация категории «автор» в речевой структуре текста в связи с «полипарадигмально-стью» (Е. С. Кубрякова) современной науки получила новый «виток» функционально-стилистического изучения (см. работы Г. А. Золотовой, Н. А. Николиной, Г. С. Сырицы, Н. К. Онипенко, М. А. Коротченко, И. А. Бескровной, Е. Ю. Геймбух, М. Г. Агаджановой и др.), что обострило проблемы как терминологического, так и методологического характера.
Разнообразие концепций и подходов к анализу категории «автор» в тексте, обнаруживающееся в научной литературе, обусловлено сложностью и неоднозначностью самого объекта исследования. Важную роль в определении границ и содержания рассматриваемой категории играет проблема ее терминологического обозначения: «образ автора» (В. В. Виноградов); «автор-творец», «первичный автор», «вторичный автор» (М. М. Бахтин); «концепированный автор», «субъект речи», «субъект сознания» (Б. О. Корман); «образ повествователя/рассказчика»; «голос автора» (И. Б. Роднянская, В. В. Кожинов); «авторская модальность» (И. Р. Гальперин, Л. Г. Барлас, О. Е. Вихрян, Н. С. Валгина); «авторская позиция»; «имплицитный / подразумеваемый автор», нарратор, фокализатор (Е. В. Падучева, В. И. Тюпа, И. П. Ильин и др.).
Наиболее распространенным и имеющим определенную традицию
употребления (с 20-х гг. XX в.) является термин «образ автора». По призна
нию большинства ученых (В. В. Одинцова, Л. А. Новикова, Е. А. Гончаровой,
А. И. Горшкова, М. П. Брандес, Н. Т. Рымарь, В. П. Скобелева,
Н. С. Болотновой, Л. Г. Бабенко, И. Е. Васильева, О. А. Салтымаковой, С. М. Авласович и др.), образ автора определяет все особенности словесно-художественной системы, это «внутренний стержень», вокруг которого
группируется вся структура произведения. Однако, являясь сложноорганизо-ванной и многофункциональной единицей текста, категория образа автора включает в себя аспекты «содержания» и аспекты «формы», в результате чего границы ее оказываются размытыми.
Неоднозначность понятия «образ автора» усиливается и метафоричностью самого термина, позволяющей рассматривать его в кругу других художественных образов текста (работы М. М. Бахтина, М. Б. Храпченко,
B. В. Кожинова, Л. В. Малова, Л. В. Витковской и др.).
Критически оценивая термин «образ автора» и его содержание, Е. В. Падучева отмечает, что «за истекшие годы круг понятий, связанных с образом автора, существенно дифференцировался, и этот термин выходит из употребления»1. Исследователи все чаще обращаются к анализу отдельных аспектов данной категории: ее композиционно-речевой структуры, структуры авторского повествования и типов повествователей, авторской позиции и авторской модальности.
В последние годы широкое распространение получил термин «авторская модальность» (О. Е. Вихрян 1990; 3. Я. Тураева 1994; Е. А. Попова 1996; Е.С. Зорина 2005 и др.), нацеливающий на выявление ценностной позиции автора в тексте. Значительный вклад в разработку теории авторской модальности внесли работы В. В. Виноградова, И. Р. Гальперина, А. В. Бондарко, Г. А. Золотовой, М. В. Ляпон, Н. С. Болотновой, Л. Г. Бабенко, Г. П. Немец,
C. С. Ваулиной, Т. В. Шмелевой и др., посвященные проблемам языковой
модальности и модальности художественного текста.
Авторская модальность представляет собой интегральную часть более широкой категории («сверхкатегории») образа автора и имеет, по словам О. Е. Вихрян, многоуровневый характер, в ней выделяются идеологический, структурно-композиционный и языковой планы2. Как видим, структура ав-
1 Падучева, Е. В. В. В. Виноградов и наука о языке художественной прозы [Текст] // Известия РАН. Сер.:
Литература и язык. -1995- Т. 54. - № 3. - С. 39.
2 Вихрян, О. Е. Языковые средства выражения авторской модальности в романе И. А. Бунина «Жизнь Ар-
сеньева» [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М, 1990. - С. 4.
торской модальности изоморфна образу автора и художественному тексту в целом.
Категория авторской модальности базируется на общеязыковом понятии модальности, представляющем собой, по словам Л. П. Дроновой, «один из основных "эгоцентрических" механизмов естественных языков» . В соответствии с этим ядро категории образуют такие лингвистические понятия, как «оценка» и «дейксис».
Авторская модальность, таким образом, репрезентирует присутствие автора в тексте (авторское «Я») и его ценностное отношение к предмету речи, выраженное совокупностью «модально окрашенных» единиц языковой системы.
Теория авторской модальности, разрабатываемая преимущественно на материале современных текстов и текстов Нового времени, характеризующихся полисубъектностью структуры, включает в круг своих центральных проблем исследование субъектной организации произведения. В связи с этим в ряде научных работ авторская модальность определяется как «категория, организующая субъектную перспективу конкретного высказывания»4.
Применительно к периоду Средневековья понятие авторской модальности имеет свою специфику, обусловленную особым соотношением оригинального и традиционного в творчестве писателей. Выявление характера данного соотношения в каждом конкретном памятнике признается исследователями (В. Н. Топоровым, Е. Л. Конявской, Ф. Н. Двинятиным и др.) одной из приоритетных задач изучения поэтики древнерусской литературы.
В аспекте авторской модальности произведения Древней Руси практически не изучены. Данный термин используется лишь в ряде работ, посвященных анализу разночтений, встречающихся в списках памятника и репрезентирующих ценностную позицию его переписчиков (А. В. Опарина, Черник).
3 Дронова, Л. П. Становление и эволюция модально-оценочной лексики русского языка: этнолингвистиче
ский аспект [Текст]: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Томск, 2006. - С. 5.
4 Зорина, Е. С. Авторская модальность как организующая категория художественного произведения (на мате
риале сборника рассказов В. Набокова «Весна в Фиальте») [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - СПб,
2005.-С. 9.
В настоящей работе осуществляется комплексное исследование языковых средств, эксплицирующих авторскую модальность в древнерусском тексте, с учетом различий, обнаруживающихся в различных списках произведения.
Авторская модальность определяется нами как синтезирующая категория, отсылающая к автору, «стоящему за текстом». Мы исходим из того, что моносубъектность, свойственная древнерусским произведениям, обеспечивает структурно-семантическую целостность категории «авторская модальность», что позволяет рассматривать все языковые средства, актуализирующие выражение данной категории, как непосредственные «знаки» авторского присутствия в тексте.
Цель настоящего исследования состоит в выявлении и интерпретации способов выражения авторской модальности в ораторских произведениях Кирилла Туровского.
Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:
Обосновать специфический характер категории «авторская модальность» в древнерусском тексте, определить ее содержание и структуру, учитывая особенности литературы старшего периода.
Систематизировать основные принципы и приемы анализа древнерусских текстов в аспекте проявления авторской модальности.
Проанализировать разночтения в списках «Слов» Кирилла Туровского и определить их влияние на выражение авторской модальности.
Выявить и описать лексические, грамматические и образные средства выражения авторской модальности в ораторской прозе Кирилла Туровского.
Выявить и описать ценностную позицию, коммуникативные установки и стратегии оратора, репрезентирующие интенциональные и рецептивные аспекты авторской модальности.
Разработать и верифицировать методику комплексного анализа авторской модальности в древнерусском тексте на материале Торжественных слов Кирилла Туровского.
Материалом диссертационного исследования послужили восемь «Слов» Кирилла Туровского, авторство которых точно установлено. Данные тексты представляют собой единый цикл произведений, написанных по поводу событий, припоминаемых Церковью в рамках пасхального богослужения. В ходе работы нами выявлены и проанализированы более двух тысяч фрагментов разного объема: отдельные слова, словосочетания, предложения, абзацы.
Научная новизна работы состоит в проведении комплексного исследования авторского присутствия в древнерусских памятниках, включающего изучение языковых данных не только исходного текста, но и нескольких его списков. Разработана методика анализа авторской модальности и описаны способы ее выражения на всех уровнях книжно-письменного языка старшего периода. Работа осуществляется на материале Торжественных слов Кирилла Туровского, ранее не подвергавшихся рассмотрению в указанном аспекте.
В работе применяются традиционные методы и приемы: контекстологический, описательный, сопоставительный, статистический, классификационный.
Теоретическая значимость исследования определяется его вкладом в разработку «теории автора» и методик анализа центральной текстовой категории в синхронии и диахронии. Настоящая работа способствует углублению научных представлений о содержании и функционировании категории «автор» в средневековых текстах, уточнению и конкретизации основных понятий, связанных с ее реализацией в памятниках письменности старшей поры. Полученные результаты могут быть использованы для выявления инвариантных средств выражения авторской модальности в древнерусских текстах, что играет существенную роль в изучении специфики литературы Древней Руси и эволюции книжно-письменного языка. Работа расширяет теоретическую и практическую базу исследований в области исторической грамматики и стилистики, стилистики художественной речи, коммуникативной лингвистики и прагматики.
Практическая значимость работы состоит в возможности использования ее результатов в преподавании курсов «Историческая грамматика русского
языка», «История русского литературного языка», «Древнерусская литература», спецкурсов, посвященных комплексному анализу художественного текста. На защиту выносятся следующие положения:
Ораторская проза Кирилла Туровского представляет собой относительно замкнутую эстетическую систему с доминантными образами-символами, в которой обнаруживается заметное присутствие автора как субъекта речи, субъекта сознания, субъекта оценки, субъекта дейксиса и восприятия.
Творческое развитие системных свойств книжно-письменного языка отражается в произведениях Кирилла Туровского на всех уровнях осуществления речемыслительной деятельности при формировании и формулировании авторского замысла.
Оригинальность в традиции, особенности преобразования книжником литературного канона образуют ядро категории «авторская модальность» в текстах старшего периода.
Ведущими средствами, эксплицирующими авторскую модальность в Торжественных словах Кирилла Туровского, являются образные средства, экспрессивно-оценочная лексика, личные глаголы 1 лица единственного числа, императивные формы глаголов, модальные глаголы, цитация, конструкции с прямой речью, риторические вопросы и восклицания.
Риторическая организация текста, воплощающая единство коммуникативных стратегий и ценностной позиции книжника, репрезентирует интен-циональные и рецептивные аспекты авторской модальности в древнерусских произведениях.
Апробация результатов исследования. Основные положения и результаты исследования обсуждались на региональной научной конференции «Л. Н. Толстой: художественная картина мира» (г. Кемерово, 2-А декабря 2010 г.), на X, IX, VIII Всероссийских конференциях молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (г. Томск, 17 апреля 2009 г., 18-19 апреля 2008 г., 27-28 апреля 2007 г.), на Международной научной конференции «Обыденное метаязыковое сознание и наивная лингвистика» (г. Кемерово, 25-27
октября 2007 г.), на XXXII, XXXIII научных конференциях студентов и молодых ученых ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет» (г. Кемерово, апрель 2006 г., апрель 2005 г.), на научном семинаре кафедры русского языка ГОУ ВПО «Томский государственный университет» (г. Томск, ноябрь 2009 г.).
Результаты исследования отражены в 14 публикациях автора, в том числе в двух статьях в изданиях, включенных в реестр ВАК Минобрнауки РФ.
Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы, приложения.
Авторская модальность в аспекте ее лингвистического анализа
Категория авторской модальности сформировалась под влиянием лингвистики антропоцентризма [Откупщикова, 1988; Новиков, 1988; Ильенко, 1988; Барлас, 1991; Тураева, 1994; Попова, 1996]. В развитии данной категории исследователи выделяют два этапа (50 - 80-е гг. и 80-е -начало 90-х гг. XX в.), представляющие собой так называемый «имплицитный» период в разработке теории авторской модальности [Попова, 1996, с. 9].
В 50 - 80-е гг. XX в. пристальное внимание ученых (Ш. Балли, В. В Виноградова, А. М. Пешковского, А. Б. Шапиро, Г. А. Золотовой, Г. В. Колшанского и др.) направлено на исследование языковой модальности и особенностей ее воплощения в предложении. В качестве центральной проблемы в данный период осознается проблема соотношения двух разновидностей синтаксической модальности - объективной и субъективной. Большинство лингвистов (В. в. Виноградов, В. В. Панфилов, Н. Ю. Шведова и др.) четко их разграничивают, признавая обязательный характер объективной модальности и факультативность - субъективной. В ряде работ (А. М. Пешковский, Т. И. Дешириева, Г. П. Немец, Л.М.Васильев, В. Г. Адмони и др.), однако, подчеркивается условность такого противопоставления, причем ученые по-разному определяют функциональный статус объективной и субъективной модальности, а также состав их частных значений [обзор см.: Ваулина, 2004; Бочкова, 2006; Золотова, 2007; Капрэ, 2011 и др.]. Причиной данной дискуссии является, по словам С. С. Ваулиной, отсутствие единства «в понимании самой природы категорий объективности и субъективности» [Ваулина, 2004, с. 19].
Выделение объективной и субъективной модальности последовательно осуществляется лингвистами на уровне предложения. Применительно же к тексту «стройность и четкость дифференциации модальных значений утрачивается, размываются их границы, наблюдается их пересекаемость и взаимодействие» [Бабенко, 2009, с. 134].
Модальность как текстовая категория начинает активно изучаться в 80-е - начало 90-х годов в связи с развитием лингвистики текста. Первым модальность как текстовую категорию описал И. Р. Гальперин. По мнению ученого, из двух видов модальности - объективной и субъективной - первая вообще не свойственна тексту [Гальперин, 1981, с. 117]. Данная категория, субъективная по своей природе, носит в тексте не грамматический, а функционально-семантический характер. Исследователь подчеркивает, что на формирование и особенности языкового выражения категории существенное влияние оказывают экстралингвистические факторы, такие как объект изображения, личность автора, особенности его мировосприятия и Т.д.
Идеи И.Р.Гальперина получили дальнейшее развитие и конкретизацию в трудах М.Н.Кожиной, Л.А.Новикова, С.Г.Ильенко, Л. Г. Барласа, Г. Я. Солганика, О. А. Донсковой, Н. С. Валгиной, Н. в. Якимец, Т. В. Матвеевой, Т. В. Романовой и др. Общепризнанным в работах ученых является положение о том, что модальная направленность произведения определяется художественным мировоззрением автора, его эстетическим кредо, его отношением к окружающей действительности.
Текстовая модальность определяется исследователями как синтезирующая категория, скрепляющая все единицы художественного целого, как категория, формирующая антропоцентричность текста.
Закономерным этапом в эволюции рассматриваемой категории стала теория авторской модальности (Л. Г. Барлас, О. А. Донскова, О. Е. Вихрян, Н. С.Валгина и др.), в которой собственно языковедческие проблемы слились с проблемами, традиционно входившими в сферу литературоведения, а именно: с проблемами, связанными с функционированием категории «автор в тексте».
В работах Л.А.Новикова, Л. Г. Барлас, О. Е. Вихрян, М.И.Откупщиковой С.Г.Ильенко, впервые использовавших термин «авторская модальность», данная категория рассматривается прежде всего «в аспекте оценочного отношения автора к изображаемому» [Вихрян, 1990, с. 4], т.е. в отношении «автор - текст». Авторская модальность трактуется исследователями как семантическая категория, обеспечивающая целостность произведения и выражающая эстетические, этические и идеологические позиции писателя.
В последние десятилетия в связи с разработкой функциональной грамматики, развитием коммуникативной и когнитивной лингвистики, теории нарратива категория авторской модальности получает новый «виток» структурно-содержательного и функционально-стилистического изучения (см. работы Н. С. Валгиной, 3. Я. Тураевой, Е.А.Поповой, Е.С.Зориной, А. В. Опариной, Т. В. Романовой и др.)
В свете теории художественной коммуникации данная категория приобретает дополнительный - рецептивный - аспект рассмотрения. «Восприятие личности автора через формы ее воплощения в тексте - процесс двунаправленный, - подчеркивает Н. С. Валгина. - Он сориентирован на взаимоотношения автора и читателя». В диалоге «автор - читатель» проявляются коммуникативные установки и интенции автора, реализующие творческий замысел писателя. В соответствии с этим авторская модальность представляет собой «важнейший элемент текстообразования и текстовосприятия» [Валгина, 2003, с. 59].
Интегративные свойства категории проявляются, таким образом, в том, что она объединяет текст не только как лексико-грамматическую структуру, но и «как художественное произведение с эстетической направленностью на реципиента» [Зорина, 2005, с. 8]. Исходя из этого авторская модальность получает обязательную реализацию на уровне тактики и стратегии текста.
В пространстве художественного целого диалогический характер категории выражается в системе отношений субъектов речи. Авторская модальность воплощается в речевой структуре произведения и формируется исходя из соотношения всех имеющихся в произведении субъектных сфер: повествователя, рассказчика, персонажей [Попова, 1996; Зорина, 2005].
Главным средством, конституирующим авторскую модальность, является категория производителя (субъекта) речи. Отношения, возникающие между внутритекстовыми субъектами (повествователем и его ипостасями [Падучева, 1996, с.202, 262]) образуют структуру категории «авторская модальность».
Таким образом, авторская модальность - это интегративная коммуникативно-значимая категория, выходящая за рамки лексической и грамматической семантики и включающая коммуникативные стратегии и тактики реализации авторского замысла.
Языковые средства выражения авторской модальности.
Авторская модальность воплощается в тексте с помощью единиц различных уровней языка: лексического, грамматического, синтаксического, а также «реализуется в характеристике героев, в своеобразном распределении предикативных и релятивных отрезков высказывания, в сентенциях, в умозаключениях, в актуализации отдельных частей текста и в ряде других средств» [Гальперин, 1981, с. 115].
Полностью «модализованным», по мнению исследователей (И. Р. Гальперина, Н. А. Змиевской и др.), является язык художественных произведений. При этом художественные тексты «модализованы» в разной степени.
Наиболее показательным в репрезентации авторской модальности является лексический уровень (Л. Г. Бабенко, И. Е. Васильев, Ю. В. Казарин, Е. В. Иванцова, А.Н.Серебренникова, Т. И. Вендина и др.). По словам Т. И. Вендиной, «присутствие человека в языке ощущается на всех языковых уровнях.., однако более всего антропоцентричность языка проявляется в лексике...» [Вендина, 2002, с. 7].
Типология и характер разночтений списков «Слов» Кирилла Туровского в аспекте анализа категории авторской модальности
Предлагаемая нами типология разночтений, обнаруживаемых в списках «Слов» Кирилла Туровского, строится на основании того, к каким единицам текстовой структуры они относятся. Различия между списками наблюдаются преимущественно на лексическом уровне и связаны с заменой одной номинативной единицы другой. Это содержательные различия, возникшие «в результате либо неверного, ошибочного прочтения текста протографа, либо правки темного места» [Панин, 1995а, с. 161], собственно лексические варианты (языковые синонимы), контекстуальные синонимы, реже -лексико-словобразовательные варианты.
По словам Л. Г. Панина, причины появления лексических разночтений имеют текстовый или языковой характер [Панин, 1995а, с. 163]. Ученый отмечает условность такого разграничения, так как «слово как единица языка и текста не расчленимо» и сама форма церковно-славянского языка носит письменный, книжный характер [Панин, 1995а, с. 164]. К текстовым причинам лексических разночтений Л. Г. Панин относит «ошибки писцов, обусловленные неверным прочтением слов» ввиду их графической или (и) смысловой близости, влияние контекста, лексико-грамматическую мотивированность слова. Смежное положение занимает структурно-семантическая мотивированность слова. В качестве особой языковой причины появления разночтений ученый выделяет «ориентацию редакторов или писцов на традиции словарного употребления русского литературного языка» [Панин, 1995а, с. 164-184].
Различия между списками обнаруживаются и на уровне отдельных фраз. Данные различия проявляются, во-первых, в изменении порядка слов и грамматического оформления высказывания, во-вторых, в изменении содержания той или иной части предложения, в-третьих, в расширении фразы и добавлении целого отрезка текста. Изменение порядка слов приводит к переакцентуации содержания в предложении, выделению в нем тех или иных блоков информации, значимых для автора или переписчика. Замена содержания части предложения влияет, по нашим данным, на характер образности рассматриваемого фрагмента. Однако случаи такого изменения текста встречаются довольно редко. Гораздо чаще наблюдаем добавление и расширение высказываний. Расширение высказывания происходит за счет отдельных слов и словосочетаний, имеющих прежде всего уточняющий характер: уточнение объекта, образа действия. Такого рода разночтения нередко сопровождаются усилением эмоционально-оценочного плана высказывания.
Особое место занимают разночтения, связанные с особенностями цитации. В этих случаях могут изменяться границы цитаты; цитирование может быть полным или отрывочным, может прерываться или не прерываться словами автора. Кроме того, может изменяться характер введения цитаты в текст, указываться или не указываться первоисточник.
Обратимся к анализу материала.
1. «Слово в неделю цветную», или «Слово на вербницу» (по изданию М. И. Сухомлинова), известно по многим спискам, но не ранее XIV в.
М.И. Сухомлинов публикует текст «Слова» по спискам XIV в. (пергаменный Златоуст и пергаменный сборник «Златая цепь» собрания Троице-Сергиевой Лавры). К. Ф. Калайдович предлагает список начала XVI в. А. И. Пономарев приводит «Слово» по списку К. Ф. Калайдовича с разночтениями по Троицкому сборнику XIV в. Издание И. П. Еремина относится к XIV в. и печатается по неизданному ранее списку Чудова монастыря с вариантами по Златоусту (XIV в.), Троицкому сборнику (XIV в.) и по сборнику собрания Пискарева (XV в.).
Списки по данному тексту однотипны. Наибольшее количество разночтений приводятся А. И. Пономаревым и И. П. Ереминым в сравнении с Троицким списком (по изданию М. И. Сухомлинова.. Списки А. И. Пономарева и И. П. Еремина являются сходными. У М. И. Сухомлинова встречается ряд выражений, отсутствующих в указанных изданиях.
Особенно существенными представляются разночтения слов оценочной семантики. Так, вместе с изменением лексемы насыщаешься на лексему наслаждаемся в списке А. И. Пономарева происходит актуализация пейоративной оценки через сему «удовольствие». Слово насытитися имеет основное значение «утолить голод, насытиться» [Срезневский, 1902, т. II, ст. 340]. В контексте уподобления евангельских слов пище, а прихожан церкви нищим, которые «тоя же трапезы останков крупицЬ» «препитаеми бывають» [Еремин, 1957, с. 409], более уместным представляется словоупотребление насыщаешься, поскольку прежде чем «чувствовать удовольствие вкуса», необходимо «утолить голод». Именно такое словоупотребление отмечается и в двух списках М. И. Сухомлинова, и в издании И. П. Еремина.
В другом случае усиление пейоративной оценки встречаем у И. П. Еремина: Предобро послушъство [Еремин, 1957, с. 409]. В данном примере приставка актуализирует значение «превосходный» [Срезневский, 1902, т. II, ст. 1631]. Однако изменение оценочного плана высказывания оказывается здесь лишь сопровождающим явлением. По мнению Л.Г.Панина, рассматривающего аналогичный случай на примере слов «моудрость» - «премоудрость», «причиной замены здесь вряд ли явилось желание писца уточнить семантику или изменить ее. Скорее всего причины здесь чисто внешние (по отношению к содержанию текста): структурно-семантическая мотивированность на уровне списков» [Панин, 1995а, с. 170].
Чисто смысловые нюансы вносят такие лексические разночтения, как еЬрою чистою (А. И. Пономарев) - вЬрою и чистотою («Златоуст», И.П.Еремин) - вЬрою и честью («Златая цепь»). Данные разночтения относятся к группе содержательных лексических различий, возникших «в результате либо неверного, ошибочного прочтения текста протографа, либо правки темного места» [Панин, 1995а, с. 161]. Именно этим обусловлена, как представляется, форма прилагательного в первом примере, выступающая в качестве постоянного эпитета. Существительные чистота и честь имеют общую сему «достоинство». Однако если в первом случае автор-переписчик апеллирует в большей степени к душе человека и его внутренним качествам («чистота духовная», «цЬломудр1е», «искренность» [Срезневский, 1912, т. III, ст. 1531]), то во втором - к его разуму и внешним проявлениям веры («уважение», «почитаніе, чествованіе», «прославленіе», «благоговЬніе» [Срезневский, 1912, т. Ill, ст. 1572]).
Содержательные лексические различия благодать спасеніа (А. И. Пономарев) - благодать и спасение (Златоуст) - спасение и благодать (И. П. Еремин) не имеют существенного значения, так как в христианской традиции понятия, выраженные данными существительными, тождественны; благодать как свойство Божие проявляется в спасении, это «сила Божия, которой совершается спасение» [Христианство, 1995, т. 3, с. 332].
Особые смысловые нюансы имеют собственно лексические варианты глас (И. П. Еремин, А. И. Пономарев, «Златая цепь») - глагол («Златоуст»), используемые в контексте прославления Бога: Глас твой потрясе адова скровища... [Еремин, 1957, с. 411]. Лексема глас («голос») представляет собой конкретное воплощение слова («глагол»). По мнению С. В. Дегтева и И. И. Макеевой, «разные лексемы - слово и голосъ - обозначали одни и те же понятия с разных позиций: голосъ - с позиции воспроизведения, а слово -исконно с позиции восприятия» [Дегтев, Макеева, 2000, с. 162]. В большинстве списков именно лексема глас репрезентирует особенности передачи чужого слова. В преимущественном выборе данной лексемы особую роль, по-видимому, сыграла и сама традиция устного воспроизведения ораторских сочинений.
На уровне целой фразы отметим один случай, влияющий на образность текста: свой путь равнающи (А. И. Пономарев, И. П. Еремин) - сламающе грЪховныя сЪти (М. И. Сухомлинов). Метафоричное выражение сламающе грЪховныя сЪти характеризуется повышенной эмоциональностью и экспрессивностью по сравнению с нейтральным равнати - «уравнивать, дЬлать гладкими, улучшать» [Срезневский, 1912, т. III, ст. 7]). Указанные выражения имеют и определенные семантические нюансы: если в первом примере актуализировано значение «облегчения» пути к Богу, то во втором -«освобождения», «избавления». При этом использование первого варианта обусловлено следующей за ним цитатой Аз бо -рече - есмъ путь, истина и живот, а также лексическим повтором: Веселися, Ерусалиме, и уравнай путь богу твоему [Еремин, 1957, с. 410].
Космогонические образы-символы. Образы плодородия, земледелия, рыболовства
В центре «космогонических тирад» (С. В. Козлов) Кирилла Туровского всегда находится человек. Автор следует здесь традиционным антропоцентрическим установкам христианского искусства (Д. С. Лихачев, СВ. Козлов): «Человек - владыка тварного мира» [Козлов, 1992, с. 210]. Особенно ярко «вполне эгоцентрический взгляд» человека на вселенную (С. В. Козлов) представлен в «Слове о расслабленном»: ТобЬ всю тварь на работу створих, небо и земля тобЬ служита: оно влагою, си плодомь. Тебе ради солнце свЬтомь и теплотою служить, и луна съ звЬздами нощь обЬляеть. Тебе дЬля облаци дъждьмь землю напаяють, и земля всяку траву сЬмениту и дрЬва плодовитая на твою служьбу вьздращаеть. Тебе ради рЬкырыбы носять, и пустыни звЬри питаеть [Еремин, 1958, с. 333].
Каждый образ и каждая деталь описанной здесь космологической картины получает развитие и символическое толкование в других Словах Кирилла Туровского: в «Слове об артосе» и «Слове на Никейский собор».
Образный строй обоих текстов обнаруживает определенное сходство. Ключевыми оказываются здесь образы, связанные с рыболовством и земледелием. И апостолы, и святые отцы Никейского собора предстают в образе «ловцов человеков», источником которого является евангельский рассказ о явлении Христа на море Тивериадском: И говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков (Мф.4, 19). Ср. Ныня рЬки апостолския наводняються, и язычныя рыбы плод пущаютъ, и рыбари глубину божия въчеловЬчения испытаете полну церковную мрежу ловитвы обретаютъ [Еремин, 1957, с. 417] - Премудрий ловъци мир въсъ богоразумиемь обуемъше, и полну церковъную мрЬжю к Христови привлекосте [Еремин, 1958, с. 348]. При этом в «Слове об артосе» указанный евангельский сюжет тонко переплетается на лексическом уровне с сюжетом об испытании «ребер Господних» Фомой: существительное глубина, с одной стороны, обнаруживает семантическую связь с образом рекм апостолския, с другой - сочетается с лексемами въчеловечение и испытаете.
Образ реки, использованный автором в обоих текстах, отсылает и ветхозаветному эпизоду, связанному с описанием Всемирного потопа, и к Откровениям Иоанна Богослова: Ср. РЬками бо, -рече пророк -расядетъся земля, узрятъ и разболятъся нечестивий людъе [Еремин, 1957, с. 417] - Вы есте рЬкы разумънаго рая, напоивъше мир въсъ спасенаго учения и грЬховную сквъуну струями вашего наказания омывающе! [Еремин, 1958, с. 347].
Значительное место в образной системе данных «Слов» занимают образы земледелия, пахоты и плодородия. Ср. присадися Христова вЬра в нашемъ невЬръи [Еремин, 1957, с. 417] - богоразумие въ вся человЬкы присадисте [Еремин, 1958, с. 347]; Ныня ратаи слова словесныя унъца к духовному ярму приводяще, и крестное рало в мысъленых браздах погружающе [Еремин, 1957, с. 417] -землю евангелъскых словес ралом въздЬласте [Еремин, 1958, с. 347].
Символическое уподобление Христа солнцу в «Слове об артосе» развивается Кириллом в целую картину наступления весны - времени расцвета христианской веры. Определение праведное солнце Христос усиливает ценностное значение символа. «Ветъхий закон» и «Христов закон» противопоставлены автором как луна и солнце. Луна и солнце противопоставлены, с одной стороны, как светило меньшее светилу большему (луна...болшему светилу честь подаваетъ [Еремин, 1957, с. 416]), с другой - как ночное светило дневному. Последнее тесно связано с понятием света, сакральное значение которого сопряжено, по мнению В. Н. Топорова, не только с Богом, но и с природой. Исследователь отмечает, что праславянское «svet» («свет»), этимологически родственно слову «святой» и имеет семантику «увеличиваться, набухать, процветать, созревать, плодоносить, возвышаться» [Топоров, 1995, с. 48-49]. Таким образом, закономерным оказывается и дальнейшая разработка Кириллом Туровским образов земледельческого цикла.
Христианская вера согревает и оживляет сердца людей: огреваетъ; оживляющи [Еремин, 1957, с. 416]. Язычество и неверие, напротив, связаны с образами холода и смерти: зима убо язычъскаго кумирослужения, лед невЬрия. Мотивы преображения и возрождения занимают ведущее место в «Слове»: претъворьшеся; ражаетъ; н оворажаеми; паки житие [ Еремин, 1957, с. 416, 417].
Описывая картину весеннего пробуждения природы, книжник широко использует растительные образы (цвЬти; древа лЬторасли; древа дубравная [Еремин, 1957, с. 416]), источниками которых служат библейские образы: древо жизни, бесплодная смоковница. В соответствии с этим автор сравнивает вчерашних язычников с древом, не имеющим плодов: Бехом бо преже аки древа дубравная неимущи плода [Еремин, 1957, с. 416-417]. После грехопадения, как пишет К. Королев, «Адам и Ева лишились возможности вкушать его [древа жизни] плоды» [Энциклопедия, 2005, с. 145]. Утверждение (укоренение) христианской веры на Руси Кирилл Туровский образно представляет как «держащеся корене ИосЬева» (к Иессею возводят родословную Иисуса Христа). Такое изображение связано с историософской концепцией автора, в которой молодое христианское государство вписывается в контекст мировой истории.
Образы плодородия служат выражением живительной силы христианской веры. Сам Христос определяется в «Слове» как плододавьцъ -«дающ1й плоды, дающій плодород1е» [Срезневский, 1902, т. II, ст. 967]: дЬлатели с надежею тружающеся плододавиа Христа призывають» [Еремин, 1957, с. 416].
На основе евангельской притчи о сеятеле Кирилл Туровский изображает распространение христианского учения на Руси: земля же естъства нашего, аки сЬмя слово божие приемше\ и земля сЬмена питаюши зеленую траву ражаетъ [Еремин, 1957, с. 416]. Примечательно, что книжников и фарисеев автор характеризует как «окаменевших» (окоменеша на тя завистию [Еремин, 1958, с. 339]). Ср.: Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; Когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло (Мф.13, 5-6).
Книжник создает целую картину земледельческих работ, символизирующих духовный труд верующих и их наставников по усвоению правил и норм христианской морали: Ныня ратаи слова словесныя унъца к духовному ярму приводяще, и крестное рало в мысьленых браздах погружающе, и бразду покаяния прочертающе, сЬмя духовное всыпающе, надежами будущих благ веселятъся [Еремин, 1957, с. 417]. Книжник подчеркивает, что только труд духовный может принести плоды.
В «Слове на Никейский собор» непосредственным источником образов, связанных с земледелием и плодородием, является евангельская притча о виноградарях: богонасаженаго винограда добрии дЬлатели [Еремин, 1958, с. 347]. При этом книжник переосмысляет притчу о злых виноградарях и акцентирует внимание слушателей на положительных качествах истинных служителей Церкви. Автор подчеркивает их активное.
Деятельное начало (органи святаго духа), что проявляется также на грамматическом уровне: в отличие от сходного эпизода, имеющегося в «Слове об артосе», здесь изменяется субъектная перспектива высказывания (присадися - присадисте).
Святые отцы Никейского собора представлены автором как преемники апостольского дела: допровадисте [Еремин, 1958, с. 347], красныя лЬторасли [Еремин, 1958, с. 348]. «ЛЬторасль» служит у Кирилла образом распространения христианского вероучения: лЬтораслъ - «отрасль, потомство» [Срезневский, 1902, т. II, ст. 79]. (Ср. в «Слове об артосе»: Ныня древа лЬторасли испущаютъ [Еремин, 1957, с. 416]). При этом если апостолы «сЬмя духовное всыпающе» [Еремин, 1957, с. 417], то святые отцы «землю евангельскых словес раломь въздЬласте» [Еремин, 1958, с. 347]. Последователи Христа, они изображены автором как «благоплодьная древеса», «яко фюникы доброплодьны», которые Господь «посадил» в церкви.
Значение «плодоносной» деятельности учителей христианской веры развивается Кириллом с помощью образов, связанных с орошением земли и утолением жажды: Богоносьнии облаци, иже чюдотворьными каплями одъждяюще вЬрных сердца, и вся плодоносъны покаяниемъ створисте [Еремин, 1958, с. 348]; Яко протържеся вода в пустыни; жажюще, на воду живу идЬте! Аз есмъ животъное озеро, и се породъный источник от уст моих на тя изливаю, а ты Овчая купЬли жадаеши, помалЬ прЬсъхнути хотяща! [Еремин, 1958, с. 334]. Источником данных образов является прежде всего вода Крещения как символ очищения, обновления и освящения души и тела.
Композиция произведения как коммуникативная стратегия
Торжественные слова Кирилла Туровского имеют четкую композиционную структуру, в которой, по замечанию исследователей (В. В. Кускова, И. П. Еремина, В. В. Колесова и др.), выделяются три более или менее самостоятельные части; вступление, основная часть (изложение) и заключение.
Вступление, по справедливому замечанию И. П. Еремина, «часть речи, которой Кирилл Туровский придавал, и не без оснований, большое значение: текст хранит следы очень тщательной, заранее обдуманной работы» [Еремин, 1962, с. 52]. Вступительная часть у Кирилла невелика по объему. Содержание ее вполне традиционно: «обычно он говорил здесь или о празднике, которому слово посвящено, или о себе самом» [Еремин, 1962, с. 53]. Однако, как отмечают исследователи (И.П.Еремин, В.В.Колесов, В. В. Кусков, С. В. Друговейко), данное содержание книжник обогащает новыми вариациями, возникающими в результате преобразования устойчивых сочетаний («Слово на неделю цветную»), использования оригинальных и необычных для слушателей образов («Слово на Пасху», «Слово о снятии тела Христова с креста и о мироносицах», «Слово на Никейский собор»), риторических приемов (анафорический зачин в «Слове о расслабленном»).
Такие особенности вступления позволяют автору прежде всего привлечь внимание аудитории. «Игра отдаленными аналогиями» (И. П. Еремин), лежащая в основе многих сравнений, использованных книжником в данной части произведения, держит слушателей в напряжении, нацеливая их на дальнейшее развитие заявленной темы.
Во вступлении автор задает эмоциональный настрой, определяющий восприятие всего текста. Праздничная тональность произведений усиливается книжником в собственно повествовательной части, нередко начинающейся с воспоминания о предшествовавших описываемому событиях: Пред вчерашним днем [Еремин, 1957, с. 4Щ; В мшувшюю недЬлю [Еремин, 1957, с. 415]. Как справедливо отмечает И. П. Еремин, приступая к повествованию, Кирилл «обычно перебрасывал мост от прошедшего к настоящему, пытался слушателей сделать непосредственными свидетелями евангельского события» [Еремин, 1962, с. 54].
Развивая данное положение исследователя, отметим следующую закономерность композиционной организации «Слов» Кирилла Туровского: если во вступлении книжник подчеркивает вселенский масштаб описываемых событий, то в основной части пространственная и временная дистанция между событиями прошлого и настоящего сокращается (слушатели - свидетели событий), а в финале - исчезает полностью (слушатели - со-участники событий).
Центральная часть сочинений Кирилла Туровского строится «на распространении евангельского чтения» (пятое и шестое «Слово») или является авторской, только в отдельных фрагментах опирающейся на «композиционные схемы евангельского повествования и гомилетических образцов» [Двинятин, 1996, с. 17].
Изложение у Кирилла имеет двучастную структуру: в нем условно можно выделить так называемую «умозрительную» часть (тип речи «рассуждение») и собственно повествование. Особенно ярко такое разграничение обнаруживается в «Слове на Пасху» и «Слове об артосе», в которых повествование о евангельских событиях, введенное с помощью указания на источник {глаголешь бо), предваряется толкованием и интерпретацией отдельных образов и символов Св. Писания.
В других произведениях переход от одной части к другой осуществляется, по наблюдениям Ф. Н. Двинятина, в рамках следующих оппозиций: авторская речь/диалогическая речь; авторский текст/маркированная цитата; текст, содержащий/не содержащий прямого обращения к аудитории [Двинятин, 1996, с. 17].
Заключительная часть «Слов» - «похвала или молитва празднику» (В. В. Кусков) - включает в качестве обязательного компонента обращение к слушателям с призывом еще раз прославить величие божественного промысла. Обилие вокативных форм, однотипных конструкций в данной части текста обусловлено определенным художественным заданием. Как отмечает И. П. Еремин, «готовя финал, Кирилл - опытный мастер - подымал слово на предельно высокую ступень эмфазы. В той же празднично-торжественной тональности, в какой слово начиналось, оно должно было, по замыслу Кирилла, и закончиться» [Еремин, 1962, с. 57].
Оригинальную композиционную структуру имеет «Слово о снятии тела Христова с креста и о мироносицах», центральная часть которого включает вполне самостоятельные компоненты: «Плач Богородицы», «Плач Иосифа над телом Христа», «Похвалу Иосифу». Не случайно только данное произведение Кирилла Туровского имеет шесть редакций, различающихся прежде всего объемом текста [Еремин, 1955, с. 352]. Каждый эпизод строится на основе единого для всего творчества Кирилла Туровского приема риторической амплификации, что позволяет писателю раскрыть тему во всех ее смысловых и эмоциональных оттенках. Необычен и финал «Слова», завершающегося нехарактерной для оратора молитвой за город, князя и народ [Черторицкая, 1987, с. 399].
Таким образом. Торжественные слова Кирилла Туровского имеют четко выдержанную композицию, основные части которой в полной мере реализуют свои риторические функции, что указывает на несомненное знание книжником основных законов и приемов поэтики и ораторского искусства.
Трехчастная структура произведений писателя отражает динамику и характер взаимодействия автора со слушателями, завершающегося в финале всеобщим единением и эмоциональным подъемом.
