Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Внешняя мотивированность языковых единиц 15
1.1 Действительность - мышление - язык 15
1.1.1 Отражение 18
1.1.2 О субъективности и объективности отражения действительности в языке 26
1.2 Онтологическая мотивированность языка 30
1.2.1 Части речи как онтолого-гносеологически мотивированные классы слов 34
1.2.2 Семантические категории как абстракции более высокого уровня отражения действительности в языке 48
1.2.3 Онтологическая мотивированность сложных языковых единиц 53
1.2.4 Онтологическая мотивированность значимостей языковых единиц 58
1.2.5 "Интерпретационный" фактор системы языка 61
1.3 Гносеологическая мотивированность языковых единиц 64
1.3.1 Гносеологическая мотивированность вторичных но-минациий 68
1.3.2 Оценка в языке как гносеологически мотивированная категория 73
1.3.3 Субъективная модальность как выражение отношения говорящего к сообщаемому 76
1.3.4 Онтологическая и гносеологическая мотивированность речи 78
1.4 Выводы 80
Глава 2. Системная мотивированность языковых единиц 86
2.1 Семантическая мотивированность 89
2.1.1 Семантическая мотивированность звуков языка . 89
2.1.2 Семантическая внутрилексемная мотивированность 97
2.1.3 Межлексемная взаимообусловленность в семантических группировках языковых единиц 101
2.1.4 Семантическая валентность как обусловливающий фактор синтагматических связей языковых единиц 104
2.2 Формально-семантическая мотивированность 106
2.3 Формальная обусловленность языковых единиц 116
2.4 Значимостный тип языковой мотивированности 119
2.5 Обусловленность функций языковых единиц 127
2.6 Выводы 129
Глава 3. Функциональная мотивированность языковых единиц 134
3.1 Лингвистическая проблема соотношения языка и речи . 134
3.2 Речь: актуализация системы языка 138
3.3 Контекст как фактор и результат реализации потенций языковых единиц 147
3.4 Прагматические факторы создания и интерпретации речевых произведений 157
3.5 Функциональная мотивированность: взаимодействие языковых и неязыковых факторов
3.6 Выводы 183
Заключение 187
Библиография 191
- Действительность - мышление - язык
- Семантическая мотивированность
- Лингвистическая проблема соотношения языка и речи .
Введение к работе
Проблема мотивированности языка относится к кругу философских проблем лингвистики. Сущность ее заключается в следующем: мотивирован или немотивирован язык; какими объективными и субъективными, внешними и внутренними факторами; каким образом и в какой степени?
Долгое время, начиная с Платона, мотивированность языка рассматривалась только как его мотивированность действительностью, как "от-природная", или "естественная", необходимая связь между предметами действительности и знаками языка, которая не подтверждалась языком в целом. В период господства в языкознании психологического направления, выявившего зависимость языка от особенностей и уровня национального мышления (В. Гумбольдт), А.А. Потебня предложил под мотивированностью понимать внутреннюю форму, "ближайшее этимологическое значение слова", или способ представления неязыкового содержания [Потебня 1993, 124]1. Практика исследования мотивированности такого рода сводилась к определению генетической обусловленности языка, которую, кстати, признавал и Б. де Куртенэ2, но которая, по мнению В.А. Звегинцева, "относится не к явлениям семасиологическим, а к явлениям ономасиологическим и поэтому имеет значение преимущественно для этимологических исследований" [Звегинцев 1957, 192].
Тезис Ф. де Соссюра о произвольности языкового знака вызвал среди ученых много споров. Исходя из того, что в разных языках одни и те же предметы действительности обозначаются по-разному и что обе стороны языковых знаков могут изменяться независимо друг от друга,
1"Выбор той или иной "внутренней формы" слова всегда обусловлен идеологически, и, следовательно, культурно-исторически и социально" [Виноградов 1947, 18]. 2См. [Куртенэ 1963, 261].
Соссюр связь между означающим и предметом действительности считал столь же условной, что и связь между означающим и понятием, а язык в целом - "произвольным установлением" [Соссюр 1977, 99-101]. Э. Бенвенист, возражая Ф. де Соссюру, доказывал, что означающие с необходимостью вызывают закрепленные за ними в языке представления (означаемые), а потому связь между ними "непроизвольна; напротив, она необходима", т.е. мотивирована [Бенвенист 1974, 92]. Однако, по справедливому замечанию Л.М. Васильева, "функциональная необходимость связи между означающим и означаемым отнюдь не исключает ее произвольности в указанном Соссюром смысле" [Васильев 1990b, 92]. Таким образом, проблема мотивированности языка снова стала требовать своего разрешения.
В 60-70-х годах XX в. в советском языкознании развернулась интересная и весьма плодотворная дискуссия: вопрос о языковой мотивированности решался в двух главных направлениях. Одно из них было связано с исследованием внутренней, системной обусловленности языковых единиц, которая была открыта Ф. де Соссюром и изучалась Ш. Балли, Ст. Ульманом, Э. Бенвенистом и др3. Другое - с поиском взаимосвязи понятийной стороны языка, психических процессов, процессов мышления и действительности. Тогда были выделены следующие типы внутренней и внешней мотивированности языковых единиц: морфологический (словообразовательный), семантический (мотивированность друг другом значений полисемантического слова), фонетический (мотивированность звуковой стороны знака действительностью)4, а также объективный (мотивация предложений отражаемой в них объективной действительностью), психологический (обусловленность внутренней языковой формы мироощущением говорящих) и эстетический (выражение чувств и эмоций в художественном творчестве) [Аветян 1976, 13]. В целом не было единой типологии мотивированности единиц языка, сама мотивированность понималась учеными по-разному (то как соответствие формальной сто-
3См. [Соссюр 1977, 101, 186; Балли 1955, 30; Ullmann 1964, 25; Бенвенист 1974, 94] и др. 4См. [Левицкий 1969, 21; Леонтьев 1969, 51; Журавлев 1976, 147; Мельников 1976, 6]
роны знака действительности, то как соответствие действительности его содержания, то как внутреннее соответствие формы знака его содержанию или же обусловленность одного знака другим или другими) и, как следствие, делались самые различные заключения по проблеме мотивированности / произвольности языка. В.М. Солнцев, к примеру, писал: "Если считать, что значение есть отражательная категория, то, следовательно, оно мотивировано отображаемым явлением (или явлениями). В силу своей мотивированности значение не позволяет слову в целом быть немотивированным, или произвольным, явлением. Произвольным, или немотивированным, в слове остается его звучание, связь которого со значением слова произвольна... такая характеристика знака, как его произвольность, неприменима к слову в целом" [Солнцев 1971, 101]. Б.А. Зильберт, напротив, утверждал, что "языковой знак ни в каком отношении не является произвольным. Знаковая система языка мотивирована системой элементов общественного сознания (концептов), которые, в свою очередь, детерминированы реальными предметами действительности (денотатами)", хотя знаком он считал только звуковой комплекс -одностороннюю сущность [Зильберт 1976, 27].
Признание большинством ученых билатеральной природы языкового знака, форма и содержание которого неразрывно связаны друг с другом, не позволяло однозначно и непротиворечиво решить вопрос о мотивированности языка внешними и внутренними факторами, по-разному обусловливающими форму и содержание его знаков. Тем не менее, уже тогда выделенные в различных аспектах и на разном языковом материале типы обусловленности единиц языка могли бы послужить основанием для единой теории внешней и внутренней мотивированности. Большими потенциями в этом отношении обладала, с нашей точки зрения, модель Б.А. Зильберта, которая описывала мотивированность единиц языка в плане прагматики (отражения отношения человека к знаку), в плане семантики (внутренней формы слова, его морфологической и семантической мотивированности), в плане фонетической формы и в плане синтак-
тики (системно-структурных и текстовых факторов, факторов речевой ситуации, включающих уровень фоновых знаний участников акта общения и саму речевую ситуацию) [Зильберт 1976, 30]. Однако общий крен лингвистики 1950-х - начала 70-х годов в направлении изучения структурной организации языка оставил в стороне вопросы взаимоотношения языка с мышлением и действительностью, а также вопросы его речевого функционирования; внимание языковедов было сосредоточено в основном на вопросах внутренней взаимообусловленности знаков языка, что сориентировало решение проблемы мотивированности в несколько ином русле.
С введением Е. Куриловичем понятия "деривации" мотивированность стала интерпретироваться как результат словообразовательных и синтаксических деривационных процессов языка, выражающийся в соответствии друг другу формы и содержания языковых единиц, а также как процесс их обусловливания исходными, мотивирующими единицами (см. [Шмелев 1977; Щерба 1974; Улуханов 1977; Русская грамматика 1980; Кубрякова 1981; Блинова 1984; Ермакова 1984; Тихонов 1985; Голев 1989; Шафиков 1996] и др.). Экстраполяция понятия деривации и обнаружение сходных деривационных явлений на всех уровнях языка, включая фонетический и грамматический, привели, в конце концов, к ставшему уже традиционным выделению нескольких типов мотивированности языковых единиц в соответствии с их принадлежностью к тому или иному уровню языка: фонетического, словообразовательного, лексического, семантического и синтаксического. Для этого периода характерна точка зрения, выраженная, например, СВ. Ворониным следующим образом: язык, имеющий изобразительное происхождение, постепенно утрачивает свою отприродную мотивированность, но "процесс денатурализации знака не означает его демотивации", в языке вырабатываются другие способы мотивации знаков (см. [Воронин 1982, 145; Киров 1989, 68] и др.). В.М. Солнцев писал: "В современных языковых системах наблюдается не столько создание новых звуковых отрезков (знаков) для выра-
жения того или иного значения, сколько осложнение уже существующих знаковых комплексов, выражающих новые значения, путем комбинации уже существующих знаковых комплексов. Последние имеют место при словообразовании. Именно такого рода процессы ведут к "ощущению" мотивированности знаков" [Солнцев 1971, 131].
Наличие в языках и знаков-символов, и иконических знаков, и знаков-индексов, по классификации Ч. Пирса, являющихся результатом их естественного развития, привело ученых к признанию относительной системной мотивированности, подтвердившему наблюдение, сделанное ранее В.В. Виноградовым: "не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы все. Между двумя крайними точками - наименьшей организованностью и наименьшей произвольностью - обретаются всевозможные разновидности" [Виноградов 1947, 17].
С развитием функционального подхода к изучению языка многие лингвисты стали говорить о текстовой мотивированности языковых единиц как детерминированности более высокого порядка в силу обусловленности ее различными коммуникативными, экстралингвистическими факторами, иногда слишком резко противопоставляя ее языковой, системной (см., например, [Голев 1993, 20])5. Обнаружение результатов деривации на разных языковых уровнях и деривационных процессов, характеризующих образование различных единиц (слов, словосочетаний, предложений, текстов) в речи, привело к расширению понятия деривации. СЮ. Адливанкин и Л.Н. Мурзин, разрабатывая основы новой науки о процессах образования языковых единиц - дериватологии, определяли сферу деривации производством "как всей совокупности речевых коммуникативных конструкций и их компонентов, так и элементов языковой системы, принадлежащих и структуре языка, и его дериватике - комплексу деривационных моделей" [Адливанкин 1984, 4,7]; 6. Е.Ф. Киров
5Это не всегда оправдано, см. Главу 3 нашей диссертации.
6Ср. также мнение СИ. Богданова и В.Б. Евтюхина о целесообразности разработки аспекта общесистемной мотивированности словообразовательных процессов в [Богданов 1986, 11], а также [Попов 1986, 68] и [Катышев 1997, 11].
осуществил попытку описания механизма деривации сложных языковых единиц на базе простых: —У фонемы —> морфемы —> лексемы —> словосочетания —> простые предложения —> сложные предложения —» сверхфразовые единства —> текст [Киров 1989, 69]. Н.Д. Голев указал на существование единого деривационно-мотивационного механизма языка, создаю-щего "общеязыковое (разноуровневое) поле деривационности", включающего формообразовательную, словообразовательную, семантическую и синтаксическую деривацию (см. [Голев 1995, 129]). А Н.Ф. Алефиренко -на существование категории "лингвокреативного взаимодействия", "такой всеобщей формы связи элементов языка, в рамках которой их взаимное воздействие приводит к взаимным качественным изменениям функционального и деривационного характера" [Алефиренко 1995, 14-15].
Одновременно с этим разрабатывались и психологические, социологические и культурологические аспекты внешней обусловленности языка (см. работы А.А. Залевской, А.А. Леонтьева, А.Р. Лурии, A.M. Шахнаро-вича, Ю.Д. ДеЕіериева, В.К. Журавлева, Е.М. Верещагина, ВТ. Костомарова, А. Вежбицкой, Ю.Н. Караулова и мн. др.), заложившие основы нового, когнитивного подхода к языку и процессам порождения речи, направленного на изучение взаимоотношений между языком и мыслительной деятельностью творческой говорящей личности, использующей те или иные языковые потенции и ресурсы для наименования фрагментов действительности. "Условность, произвольность названия, - отмечает Д.С. Сетаров, - не исключает его мотивированность в момент появления в языке. Это связано с тем, что при номинации субъект отбирает в объекте один или ряд признаков, которые и кладутся в основу наименования... Признак, по которому назван предмет, является мотивирующим, и он выполняет гносеологическую (познавательную) функцию" [Сетаров 1984, 4]. А.А. Уфимцева в 1980-м году писала: "Номинативные единицы детерминированы в их содержании исключительно экстралингвистическими, внешними факторами - связями предметов и их свойств объективной действительности и самой интенцией, создающими данное
расчлененное наименование" [Уфимцева 1980, 54]7. Г.В. Колшанский в том же году представлял языковую систему, "взятую в гносеологическом аспекте", как "материально зафиксированное отображение мышления" [Колшанский 1980, 177]. Несколько позже Ю.А. Бельчиков конкретизирует это положение: слово "аккумулирует социально-историческую информацию, интеллектуальную, экспрессивно-эмоциональную, общегу-мантистического и национального характера" [Бельчиков 1988, 13]. Все эти и другие очень важные исследования, роль которых в реализации когнитивного подхода к языку будет определена в последующих главах диссертации, в целом подтвердили предположение А.П. Журавлева, высказанное им в 1974 г., о том, что в языке, кроме фонетического, семантического и морфологического, возможно, существуют и другие способы мотивирования знаков (см. [Журавлев 1974, 13]).
Важным результатом функционального и когнитивного подходов к языку стало понимание того, что и процессы номинации, и процессы деривации связаны с миром реальной действительности и его отражением в общественном и индивидуальном сознании, с психической и речевой деятельностью говорящей личности, с ее коммуникативными и прагматическими интенциями и со всеми сферами практической деятельности человеческого общества. Это знание значительно дополняет представления лингвистики об обусловливающих факторах языка и речи и с необходимостью требует расширения понятия мотивированности языковых единиц, а также комплексного изучения взаимодействия внутренних и внешних факторов их мотивации.
Таким образом, актуальность нашего исследования обусловлена, во-первых, назревшей в лингвистической науке необходимостью синтезирующего изучения явления мотивированности с позиций нового знания о взаимоотношениях языка, мышления и действительности, которое до сих пор не было осуществлено. Во-вторых, актуальность обусловлена тем,
7 Ср. точку зрения В.Г. Гака: "Обычно все сложные номинации являются мотивированными обозначаемыми; простые номинации могут быть мотивированными в двух случаях: а) при абсолютной номинации; б) при переносе значения языкового элемента" [Гак 1977, 274].
что еще одно приближение к решению этого "вечного вопроса" языкознания позволит ускорить решение многих других, связанных с ним насущных проблем, касающихся природы языковых знаков, внутреннего устройства и функционирования системы языка.
Целью работы является исследование типов внешней и внутренней мотивированности простых и сложных, абстрактных и конкретных языковых единиц, а также качественное определение их роли и взаимодействия в речевом функционировании языка.
В соответствии с поставленной целью были сформулированы следующие задачи:
1) типизация и описание факторов внешней мотивированности языко
вых единиц:
а) выявление внешних, обусловливающих язык факторов;
б) выбор и теоретическое обоснование их типологии;
в) исследование различных фонетических, лексико-грамматичес-
ких и семантических единиц языка и речи с точки зрения их
обусловленности типами внешней мотивированности;
2) типизация и описание факторов внутренней, системной мотивиро
ванности языковых единиц:
а) анализ традиционно выделяемых типов мотивированности язы
ковых единиц и обоснование новой типологии, построенной на
принципах, удовлетворяющих расширенному пониманию явле
ния мотивированности;
б) исследование фонетических, лексико-грамматических и семан
тических единиц в аспекте их внутренней, системной обуслов
ленности;
3) описание характера взаимодействия и выявление роли типов внеш
ней и внутренней мотивированности в функционировании языка:
а) установление взаимоотношений между языковой системой, ре
чью и внеязыковой действительностью (речевой ситуацией, об
щественным и индивидуальным сознанием говорящей лично
сти);
б) исследование различных речевых произведений с точки зрения
их обусловленности внешними и внутренними факторами.
Решение указанных задач осуществляется с помощью подхода, синтезирующего системно-структурное, функционально-коммуникативное и лингво-когнитивное изучение языка, который позволяет значительно расширить представления об общей обуслвленности языковых явлений всевозможными внутренними и внешними факторами. Основой описания языка является принцип его системности и знакового характера, базирующийся на представлении о форме и содержании как отдельных системах знаков и на трехуровневой стратификации языка, предложенной Л.М. Васильевым в его работе [Васильев 1990а, 26-66]. С нашей точки зрения, эти принципы позволяют дать общее, непротиворечивое определение понятия мотивированности для всех единиц языка и осуществить решение поставленных задач.
Объектом исследования является современный русский язык как функционирующая система в его взаимодействии с неязыковой действительностью. Предметом - мотивационные связи между языковыми единицами, мышлением человека и действительностью, а также их речевая реализация.
Материалом для исследования послужили различные единицы языка, извлеченные из 17-томного "Словаря современного русского литературного языка" АН СССР, "Толкового словаря русского языка" СИ. Ожегова и Н.Ю. Шведовой (2-е изд., 1995), "Этимологического словаря русского языка" М. Фасмера (1986), "Этимологического словаря русского языка" Н.М. Шанского и Т.А. Бобровой (1994), "Малого идеографического словаря" Ю.Н. Караулова (1979), "Словообразовательного словаря русского языка" А.Н. Тихонова (1985), "Синтаксического словаря"
Г. А. Золотовой (1988), материалов к "Системному семантическому словарю русского языка" Л.М. Васильева (1994-1998), "Русской грамматики" (1980), а также синонимических, антонимических и фразеологических словарей. Материалом для исследования послужили и речевые произведения различной функциональной ориентации (художественной, публицистической, научной, официально-деловой и разговорной), а также картотека кафедры общего и сравнительно-исторического языкознания Башкирского государственного университета "Язык города Уфы", составленная под руководством проф. Л.Л. Аюповой.
Основными методами исследования, являются наблюдение над фактами языка, сравнение, индуктивное и дедуктивное заключение, синтез, типология, методы системного, компонентного, оппозитивного, дистрибутивного и словообразовательного анализа, методы трансформации и лингвистического анализа текста.
Научная новизна заключается во введении нового, расширенного понятия мотивированности, явившегося следствием применения подхода, синтезирующего системно-структурное, функционально-коммуникативное и лингво-когнитивное изучение языка, который позволил обнаружить более широкий, по сравнению с традиционным, круг языковых явлений, характеризующихся отношениями обусловленности. Мотивированность понимается нами как относительная синхронно-диахроническая (взаимо-) обусловленность формальных, семантических, значимостных и функциональных свойств единиц языка, а также обусловленность этих видов языкового знания нашими объективными и субъективными представлениями о действительности. Новой является и разработка типологии внешней и внутренней мотивированности языка, а также анализ взаимодействия этих типов мотивированности в речевой деятельности говорящего.
Теоретическая значимость данного исследования определяется, во-первых, реализацией комплексного подхода к языку со стороны действительности и мышления, со стороны функционирования и внутренней ор-
ганизации языковой системы; во-вторых, разработкой целостной концепции внешней, системной и функциональной обусловленности простых и сложных единиц языка; в-третьих, решением в русле нашей тематики ряда частных, сопутствующих проблем (отражения знаками языка действительности, его субъективности/объективности; взаимосвязи грамматической и семантической категоризации действительности в языке; роли языковой системы в организации и интерпретации результатов человеческого познания; роли прагматических и коммуникативных факторов в реализации потенций языковых единиц, развитии языка и др.).
Практическая значимость заключается в возможном использовании результатов нашего исследования в практике дальнейших научных поисков, а также в практике вузовского и школьного преподавания русского языка (в курсах общего языкознания, современного русского языка, в спецкурсах и т.д.), так как они проливают свет на многие традиционные проблемы лингвистики, не находившие раньше своего объяснения; комплексный, синтезирующий подход к изучению языка, представленный в данной работе, может применяться в целях всестороннего исследования других современных проблем языкознания.
Апробация работы. Основные результаты исследования апробированы на межвузовском аспирантском семинаре филологического факультета Башкирского государственного университета, на региональной научно-теоретической конференции "Языки и литературы народов Башкортостана в евразийском диалоге культур" (Уфа, 1997), региональных научно-практических конференциях: "Актуальные проблемы современного языкознания" (Уфа, 1998), "Инновационные проблемы филологической науки и образования" (Уфа, 1999); на Всероссийской научно-практической конференции памяти В.И. Чернова "Актуальные проблемы современной русистики" (Киров, 2000), на научно-практическом семинаре "Теория поля в современном языкознании" (Уфа, 2000). Диссертация обсуждалась на заседании кафедры общего и сравнительно-исторического языкознания Башкирского государственного университета (ноябрь, 2000). По теме диссертации опубликованы 3 статьи и тезисы 4 докладов.
Действительность - мышление - язык
Проблема внешней мотивированности языка по существу сводится к вопросу о соотношении языка, мышления и действительности, находящемуся в центре интересов не только лингвистики, но и онтологической философии, психологии, гносеологии и других наук, в каждой из которых он имеет свою историю и свои ракурсы освещения. На данном этапе в основе решения этого вопроса разными науками лежит единое признание вторичности, производности сознания человека, познающего и отражающего с помощью языковых и других средств реальную действительность, существующую объективно, независимо от нашего мышления, а также признание того, что язык, являясь средством отражения действительности, средством формирования и хранения мысли и, наконец, средством общения, тесно связан с мышлением, а через него - и с самой действительностью.
В различные периоды истории лингвистики вопрос о взаимоотношении трех этих сущностей решался по-разному. В эпоху господства в языкознании психологического направления приоритет отдавался исследованию взаимовлияния мышления (Духа) и языка (см. учение о языке как творческой деятельности, о его обусловленности особенностями и уровнем мышления В. Гумбольдта [Гумбольдт 1984, 64-110] и А. Потеб-ни [Потебня 1993]). Структуралисты (Ф. де Соссюр и его последователи), напротив, отказывались от рассмотрения языка в связи с мышлением и действительностью, ограничиваясь анализом абстрактной системы, "языком в себе и для себя" [Соссюр 1977; Балли 1955]1. Н.Я. Марр говорил о зависимости языка от мышления, а точнее, - от идеологии и смены социально-экономических формаций, - по утверждению В.А. Зве-гинцева, "минуя факты языка" [Звегинцев 1957, 72]. А основатели теории лингвистической относительности, по своей сути неогумбольдтианской, Л. Вейсгербер, Э. Сепир и Б. Уорф, в известной мере преувеличивая роль языка по отношению к мышлению, заявляли, что языки в силу различия их грамматик обусловливают мышление человека и, следовательно, способ восприятия действительности. Родоначальник же физикалистской теории Л. Блумфильд призывал рассматривать все языковые факты как реакции на стимулы, идущие от действительности, игнорируя при этом связь языка с мышлением. Долгое время в отечественной и зарубежной лингвистике соотношение языка, мышления и действительности представлялось в виде семантического треугольника Огдена и Ричардса или его модификаций (см.. [Ogden 1960, Stern 1931, Ullmann 1964, Звегинцев 1957] и др.). Несмотря на известные достижения, ни одна из этих концепций не учитывала в полной мере всей сложности связей между языком, мышлением и действительностью.
Для советского языкознания характерной была та точка зрения, что язык как материальная основа мышления отображает действительность с помощью "идеальных референтов" и соотносится с нею, как модель с оригиналом (см., например, [Вардуль 1973, 9]). Г.В. Колшанский поэтому признавал действительным лишь двуединство "мышление - мир", в котором формой существования мышления выступает язык, "сохраняющий все существенные свойства мышления, а следовательно, в итоге и все свойства предметного мира" [Колшанский 1990, 19]. Однако после ряда исследований по психолингвистике стало понятно, что язык не является единственной формой существования мышления. А.Р. Лурия, вслед за Л.С. Выготским, писал: "Мысль не воплощается в речи, а проходит ряд этапов..." [Лурия 1979, 191]. Позднейшие исследования показали, что наряду с рождением мысли "в коде национального языка", есть случаи, когда речевому высказыванию предшествует мышление в "образно-предметно-схемном коде" [Человеческий фактор 1991, 51]2. И хотя современная наука не в состоянии провести точных границ между речевым и неречевым мышлением, многие исследователи склонны считать, что мышление существует не только в вербализованном виде, но и в виде образов, представлений, схем (поведения) и т.п. ([Чейф 1975, 36; Кубрякова 1988, 141; Арутюнова 1988, 305; Шахнарович 1990, 13-15] и мн. др.), которые Ю.С. Степанов называет "дознаками", или "предзнака-ми" [Степанов 1977].
Таким образом, ученые пришли к выводу, что, хотя, как писал еще Э. Бенвенист, "мысль не просто отражает мир, она категоризует действительность, и в этой организующей функции она столь тесно соединяется с языком, что хочется даже отождествить мышление и язык с этой точки зрения" [Бенвенист 1974, 30], все же не следует их отождествлять. Этим продиктованы все новые и новые стремления как можно точнее определить природу языка, сущность мышления и их роль по отношению к действительности. Говоря о мышлении как деятельности сознания по различению и отождествлению, обобщению и систематизации ощущений человека, его восприятий, представлений, знаний, умений (в том числе и языковых); о реальной действительности, т.е. предметах, свойствах и признаках бытия природы, человека и общества; и, наконец, о языке как знаковой системе систем, служащей важнейшим средством человеческого общения, познания окружающей действительности и хранения результатов этого познания, - мы усматриваем между тремя этими сущностями причинно-следственную связь: грубо говоря, действительность обусловливает мышление человека, которое, в свою очередь, детерминирует язык .
Семантическая мотивированность
Одним из древнейших и самых спорных вопросов лингвистики является вопрос о взаимообусловленности звуков и значений языка. На сегодняшний день нельзя считать абсолютно доказанной ни одну из существующих звукосимволических теорий, как и контртеорий, так как утверждения первых о том, что "язык - это звучащее означаемое" и что каждый звук языка обладает фонетическим значением, опровергает наличие звуков, приписать значение которым крайне затруднительно (см. [Левицкий 1986, 167] и др.), а абсолютное отрицание фонетических значений и значимостей вторых ставится под сомнение, с одной стороны, исследованиями по поэтике, а с другой - сравнительно-типологическими исследованиями (см. [Зубкова 1990, 14]). Однозначному решению вопроса о семантической мотивированности звуков языка препятствует, во-первых, многообразие самих языковых фактов, иллюстрирующих различную степень детерминационной связи (вплоть до отсутствия таковой) между означаемыми и означающими языка; во-вторых, недостаточно разработанной остается методология фоносемантических исследований, позволяющая дифференцировать объективное и субъективное в результах экспериментов; в-третьих, интерес современных исследователей обращен к более актуальным проблемам, хотя, с нашей точки зрения, когнитологии вряд ли удастся обойти стороной решение этого вопроса, затрагивающего основы действия механизма языка в порождающей и мотивационной речевой деятельности, тем более что сам этот вопрос не является белой страницей лингвистики и многие обобщения возможны уже сегодня.
Как известно, несмотря на многочисленные попытки древнейших и современных исследователей3 уловить определенные параллели между свойствами звуков языка и символизируемыми ими понятиями, только с помощью экспериментальных данных стало возможным научное решение данной проблемы. Уже в самых ранних экспериментальных разработках было обнаружено, что акустические и кинестетические (положение органов речи) факторы могут оказывать влияние на восприятие, например, звука а как "большого", а і как "маленького", независимо от их функционального использования в конкретных словах (см. [Сепир 1993, 323-335]).
Однако дальнейшие наблюдения над современными языками (в сравнении их друг с другом, с языками примитивных народов и детской речью) показали, что, во-первых, звуковые системы различных, особенно неродственных, языков различны, хотя их семантические системы обнаруживают значительное сходство; во-вторых, одной фонеме в пределах одного современного языка можно приписать совершенно различные "значения". Для того, чтобы понять, что существует некая субъективная вариантность фонетических значимостей, достаточно сравнить наблюдения над звуками языка русских поэтов и писателей, работавших с этим "материалом". А. Белый видел в звуке ы нечто "тупое, циничное, склиз-ское" (ср. сыр, пышка, выходить - в этих словах ы не вызывает подобных ощущений). Для В. Набокова русское ж отличалось от французского j, "как горький шоколад от молочного", что весьма субъективно, как и "крепкое каучуковое г". Описания звуков русского языка в стихотворении Д. Бурлюка частично совпадают с представлениями, вызываемыми ими у большинства говорящих, которые были выявлены экспериментально в работах А.П. Журавлева и СВ. Воронина:
Звуки на а широки и просторны, Звуки на и высоки и проворны, Звуки на у как пустая труба, Звуки на о как округлость горба, Звуки на е как приплюснутость мель, Гласных семейство смеясь просмотрел.
Тот факт, что звуки языка в той или иной речевой ситуации вызывают определенные, пусть субъективные и порою очень разные, эмоциональные ощущения и смысловые реакции, ни в коем случае не должен игнорироваться учеными, будь то реализация их системной значимости или исторический след таковой в виде окказиональной актуализации.
Лингвистическая проблема соотношения языка и речи
Проблема соотношения языка и речи имеет в лингвистике большую историю. С момента теоретического обоснования Ф. де Соссюром оппозиции системы языка и речевой деятельности, последние чаще всего определяются набором признаков, противопоставленных друг другу по разным основаниям (семиологическому, психологическому, социальному, структурному, коммуникативному и т.д.)
Определяя язык как виртуальную систему знаков, "существующую у каждого в мозгу, точнее сказать, у целой совокупности индивидов, готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим", "внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создавать его, ни изменять", Ф. де Соссюр слишком резко противопоставил язык речи и вывел последнюю за пределы объекта лингвистических исследований в силу ее "неоднородности" и, как следствия, "непознаваемости" (см. [Соссюр 1977, 47,52]). Это привело к постановке рядом ученых проблемы реальности и объективности такой системы языка. Поскольку внутренняя структура языка не дана непосредственному наблюдению, а судить о ней можно лишь по ее проявлениям в речевой деятельности и текстах, Г.В. Колшанский, к примеру, сделал вывод, что "сущность языка и состоит именно в том, что он представляет собой не простой набор единиц, а систему, существующую реально только в виде множества высказываний, другими словами, язык есть прежде всего процесс коммуникации, бесконечный процесс построения фраз" [Колшанский 1975, 28]. Сводя оппозицию языка и речи к противопоставлению реального объекта его теоретической модели, Г.В. Колшанский считал, что "словарный список есть не что иное, как абстрагирование, научно отработанная запись явлений, взятых из реального коммуникативного средства - языка" [Колшанский 1975, 28].
Язык и речь, действительно, являются разными аспектами одного феномена, но не только в методологическом, айв субстанциональном плане: речь есть реализация системы языка, который в ней себя обнаруживает и через нее выполняет свои основные функции; язык - это одновременно и орудие, и продукт речи. Данной точки зрения придерживается большинство современных исследователей, главное в ней - понимание того, что виртуальная система языка (внутренне организованная совокупность знаков и правил их сочетаемости и употребления) реализуется в речи и шире - "в бесконечном количестве ситуаций человеческого общения", в "той живой среде, в которой эта система существует, непрерывно развивается и совершенствуется" (см. [Русская грамматика 1980, 11; Солнцев 1971, 4; Уфимцева 1980, 57-58; Бондарко 1981, 5; Адмони 1988, 58; Золотова 1998, 8-9] и мн. др.)1.
Истории лингвистики известны случаи расширения названной дихотомии и введения в нее дополнительных компонентов: "система - норма (узус, то есть обязательные формы и речевые стереотипы, принятые в данном обществе) - речь" (см. [Косериу 1963]), "норма - узус - акт речи - схема" [Ельмслев 1965], "языковая система - речевая деятельность - языковой материал (продукты речевой деятельности)" [Щерба 1974], которые по-разному уточняют понимание феномена языка как социально установленной системы и речи как процесса речевой деятельности и как результата, продукта этой деятельности2. Иногда вводят еще один дополнительный компонент - языковую способность3 и языковую компетенцию, однако он органически вписывается в понимание системы языка Л.В. Щербы (см. также [Золотова 1998, 8-9]).
В период преобладания структурного подхода к языку изучению речи не всегда уделялось должное внимание (считалось, что речь в силу воздействия внешних факторов слишком непредсказуема, стихийна и бессистемна, в отличие от системы языка), но с расширением функционально-коммуникативного и далее - когнитивного подходов пришло понимание того, что именно в речи, которая, впрочем, имеет свою специфику, реализуется, "оживает", функционирует языковая система: "язык вплетен в речь, присутствует в каждом речевом акте. Если язык система, то не может быть несистемной и речь.
