Семантическое поле "худой" в русском языке: эволюция концепта Толстик Светлана Александровна

Содержание к диссертации

Введение

1 .Лексика, репрезентирующая концепт 'худой' в русском литературном языке в синхронии и диахронии 30

1.1. Специфика отражения концепта 'худой' в русском литературном языке: к проблеме синонимии 30

1.2. Прилагательные со значением 'худой' в парадигматической группировке литературного языка 32

1.3. Прилагательные с семантикой худобы в русском литературном языке: современное состояние, история, этимология 36

1.3.1. История и происхождение слов, входящих в синонимический ряд с доминантой худой 36

1.3.2. История и происхождение слов, входящих в синонимический ряд с доминантой худощавый 51

Выводы по I главе 64

1.4. Хронологические рамки формирования концепта 'худой' в русском литературном языке 64

1.5. Заимствования 69

1.6. Типы первичной мотивации 71

1.7. Концепт 'худой' как фрагмент современной национальной концептосферы (на материале литературного языка) 72

2.Лексика, репрезентирующая концепт 'худой' в русских на родных говорах в синхронии и диахронии 74

2.1. К проблеме синонимии в диалектной системе 74

2.2. Прилагательные с семантикой худобы в русских говорах: современное состояние, история, этимология 77

2.3. Ареал русских диалектных прилагательных со значением 'худой'

2.4. Хронологические рамки формирования концепта 'худой' в говорах 162

2.5. Заимствования 165

2.6. Типы первичной мотивации 167

2.7. Концепт 'худой' в концептосфере современных говоров 170

Заключение 174

Список использованных источников и литературы 182

Приложение. Ареал русских диалектных прилагательных со

значением 'худой' 223

• Специфика отражения концепта 'худой' в русском литературном языке: к проблеме синонимии
• К проблеме синонимии в диалектной системе
• Хронологические рамки формирования концепта 'худой' в говорах

Введение к работе

В последние десятилетия в науке о языке произошел переход к лингвистике антропологической, имеющей своей целью исследование языка в его отношении к человеку, его мышлению, сознанию, культуре. Человек отразил в языке свой физический облик, свои внутренние состояния, свои эмоции, интеллект, отношение к себе и окружающему миру (Н.Д. Арутюнова, Ю.Д. Апресян, Т.И. Вендина, Е.В. Урысон, А.Д. Шмелев, Е.С. Яковлева и мн. др.). И поэтому важнейшей задачей современного языкознания является осмысление языковых фактов через призму лингвокультуроло-гических методов анализа, через концептуальный анализ ключевых представлений, формирующих языковую картину мира (ЯКМ). С развитием цивилизации, изменяются представления людей о мире, поэтому языковые модели человека также изменчивы, они отражают специфику мировоззрения носителей языка на разных этапах развития национальной культуры и ее субкультур.

В данном диссертационном исследовании предлагается обращение к одному из таких национальных образов-концептов телосложения - образу человека худого в русском литературном языке и диалектах.

На современном этапе изучения словарного состава русского языка остается актуальным системный анализ лексики. Системность лексики проявляется в том, что слова вступают друг с другом в различные отношения и образуют взаимодействующие группы и ряды. Выявление системных отношений важно как для синхронного, так и для диахронного исследования словарного состава языка. В исторической лексикологии на современном этапе наиболее частым предметом анализа являются тематические группы, ЛСГ, синонимические ряды, синонимические гнезда слов (Ф.П. Филин, В.Г. Гак, Г.Н. Лукина, К.П. Смолина, Н.В. Пятаева, Л.Ю. Астахина, Г.А. Богатова, Н.Г. Михайловская, А.В. Лагутина, Л.М. Васильев, М.В. Пименова, Л.В. Лаврова, Г.М. Шипицына, включая исследователей последних лет, таких как Л.Н. Калинникова, Е.А. Кожемякова, Г.О. Ходжаев, А.В. Алексеев, Е.А. Кожемякова, Ю.И. Гамаюнова и мн. др.). Системные отношения лексических единиц исследуются как на материале разных языков, так и на материале одного языка, на материале разновидностей одного и того же языка, например, его диалектов (Р.И. Аванесов, Г.Г. Мельниченко, И.А. Оссовецкий, Л.И. Баранникова, В.Г. Маслов и др.).

В современном языкознании новым и перспективным представляется изучение лексики в когнитивном и лингвокультурологическом аспектах, то есть в рамках антропологической парадигмы. Наблюдающийся в последнее время переход к антропологической лингвистике, выражается, в первую очередь, в возросшем интересе к исследованию наивной или языковой картины мира (ЯКМ), под которой понимается целостный образ действительности в языке или, по словам Ю.Н. Караулова, это "общая, интегральная картина, совокупность всего языкового содержания, относительно постоянная и медленно эволюционирующая во времени" [Караулов. 1976, 245; а также Брутян 1973, Соколовская 1979, Серебренников 1988, Постовалова 1988, Кубряко-ва 1988, Невская 1988, Цивьян 1990, Телия 1993, Годинер 1995, Рахилина 2000, Резанова 2002 и др.]. Современное направление не отрицает достижений известных ранее лингвистических подходов (системно-структурного, историко-этимологического), а продолжает их традиции. По утверждению Т.В. Цивьян, "... сейчас существует обширное поле исследований, где этимология оторвалась от своих узких задач и направила свои потенции в сторону модели мира" [Цивьян 1990, 56].

Проблема отражения человека и действительности в языке возникла достаточно давно: об антропоцентризме в языке говорили еще В. фон Гумбольдт, А.А. Потебня, Э. Бенвенист, Э. Сепир, Б.Л. Уорф и др. Таким образом, на современном уровне лингвистика возвращается к уже обозначенным ранее проблемам. Э. Бенвенист, сферой научных интересов которого были проблемы индоевропеистики, обозначил данное свойство антропоцентричности, имеющее отражение в организации языка, как "человек в языке" [Бенвенист 1974; Степанов 1974, 15].

К соотношению языка и культуры, языка и мышления обращаются в различных направлениях языкознания: сравнительно-историческое языкознание (Э. Бенвенист, В. Пизани, Т.В. Гамкрелидзе, В.В. Иванов, Н.И. Толстой, О.Н. Трубачев, Р.А. Будагов, И.Г. Добродомов и др.), исторической лексикологии (В.В. Виноградов, В.В. Колесов, Ю.С. Сорокин и др.), идеографии (Ю.Н. Караулов, В.В. Морковкин), логического анализа языка (Н.Д. Арутюнова и др.) и нек. др.

Актуальность предпринятой работы обусловлена прежде всего тем, что ее проблематика находится в русле интересов современного языкознания к исследованию лексики в когнитивном и лингвокультурологическом аспектах. Концептуальный анализ при диахроническом подходе дает возможность проследить этапы меняющего-

ся представления об определенном явлении действительности, отраженном в сознании носителей языка и культуры, выраженном в определенных языковых стереотипах. В ходе таких частных исследований накапливаются также знания в области происхождения и истории как каких-либо групп лексики, так и отдельных слов, ранее не этимологизированных, разрабатываются элементы методики семантической реконструкции. Актуальным представляется и историко-этимологическое исследование лексики с точки зрения междиалектной синонимии, поскольку межсистемный подход позволяет охватить разнодиалектные, разносистемные языковые явления в пределах общего национального языка (подробнее см. во II главе). Заявленный комплексный подход находится в русле ориентированного на человека языкознания и представляется актуальным для современной лингвистики с позиций исторической семасиологии и лин-гвокультурологии.

Мы не встретили исследований, посвященных описанию эволюции концепта худобы на материале русских прилагательных со значением 'худой', хотя истории и этимологии некоторых слов посвящены отдельные статьи (в основном в сборниках "Этимология"): В.А Меркулова "Восточнославянские этимологии.1." - о слове невенный [Меркулова 1981], В.В. Сырочкин "Этимологические заметки.1." - о слове *golemb - русск. галямый [Сырочкин 1997], а также об этом слове - В.А. Чернов "К этимологии русского областного голямо" [Чернов 1978], СП. Обнорский "К этимологии слова лахудра" (о прилагательном лахудрый) [Обнорский 1914], Вяч.Вс. Иванов "Славяно-арийские (=индоиранские) лексические контакты" - о заимствованном характере русского прилагательного худой [Иванов 2002]; В.В. Виноградов - о слове щуплый в сборнике "История слов" [Виноградов 1999], К.Б. Бабурина в работе "Из истории противопоставления корневых гнезд -сух- и -сыр- в русском языке XI-XVII вв." об антонимических отношениях прилагательных сухой и сырой и их производных в древнерусский и старорусский период [Бабурина 2000] и нек. др.

Чаще всего прилагательные, описывающие телосложение человека (или животного) исследовались в синхронном плане. См., например, работы А.В. Дурневой "Деривационные потенции непроизводных прилагательных (на материале лексико-семантической парадигмы со значением 'характеристика телосложения человека')" [Дурнева 2001] или Р.Н. Попова "Орловская лингвистическая школа" [Попов 2001] и

7 нек. др. В диссертации Е.А. Красильщик "Название домашних животных с точки зрения их физического и физиологического состояния (на материале говоров Костромской и Ярославской областей)" рассматриваются слова, отражающие физическое и физиологическое состояние не человека, а животного, с учетом их историко-этимологической и функциональной характеристик [Красильщик 2000]. Автора интересовали и лексемы, характеризующие животного с точки зрения его комплекции, в том числе слова с корнями -худ- , -мор-, -дох-, входящие в сферу нашего исследования.

Признак худобы тела в некоторых работах рассматривается в связи с анализом прилагательных размера, но в основном в синхронном и сопоставительном аспектах, например, Т.Г. Линник "Структура ЛСГ, обозначающей размер (на материале русского, украинского и английского языков)" [Линник 1975], В.В.Жукова "Структурно-семантический анализ группы слов с базовыми прилагательными thick, thin" [Жукова 1974], А.Р. Коробова "Исследование семантики субстанциональной лексики с параметрическим компонентом в значении (на материале русского и английского языков)" [Коробова 1990], Н.Н. Кузнецова "Имена прилагательные, определяющие возраст и внешность человека в русских народных сказках" [Кузнецова 1997] и нек. др. Из исследований в диахронии следует отметить работы Г.Н. Лукиной "История некоторых прилагательных в русском языке (на материале письменных памятников 11-17 вв.)" [Лукина 1963], где рассматривается история слова тонкий, и М.В. Пименовой "Эстетическая оценка в древнерусском тексте", в которой исследуются древнерусские слова, обозначающие худое и полное телосложение человека с точки зрения отсутствия / наличия подкожного жирового слоя (кощавыи, кощеныи, сухыи, щюплыи, тьлстыи, гладъкыи и нек. др.) [Пименова 2000, 333-334].

Следует отметить работу, посвященную концептуальному анализу телосложения - статью А.П. Василевич "Концепт телосложения в восприятии наивного носителя языка: часть и целое" [Василевич 1989]. В данной статье представлен синхронный анализ концепта на материале литературного русского языка посредством лингвистического эксперимента - опроса информантов с целью выяснить, насколько являются естественными для носителей языка те восемь образов телосложения, выделенных по словарным данным, и как соотнести целостный образ с характеризующими его деталями [Василевич 1989, 117-118]. А.П. Василевич не выделяет 'худой' как от-

8 дельный концепт, а лишь как один из составляющих элементов концепта телосложения человека. Структура этого концепта в русском литературном языке представлена как восьмичастная: весь арсенал лексических средств, характеризующих телосложение можно разделить на восемь групп, отражающих восемь образов телосложения, в которых обобщается все многообразие человеческих фигур. В структуру данного концепта входят ряды слов, возглавляемые следующими лексемами: толстый, худой, статный, тощий, крепкий, видный, нескладный, сутулый и синонимичные им слова; две из этих групп связаны с признаком худобы: худой, худощавый, сухощавый, сухопарый и тощий, хилый, хлипкий, тщещушный. Типы, представленные прилагательными худой и толстый, находятся в оппозиции друг к другу. Поскольку возможно выделение родовых и видовых понятий, соответственные концепты могут иметь разный объем содержания. Если А.П. Василевич рассматривает концепт телосложения как родовое понятие, мы в настоящем диссертационном исследовании берем только один член данной оппозиции со значением 'худой'.

Слова с параметрическим значением как один из языковых элементов, репрезентирующих русский национальный образ внешности, рассматривались в работе В.М. Богуславского "Человек в зеркале русской культуры, литературы и языка" [Богуславский 1994]. Используя антропоцентрический подход к описанию оценочной лексики, автор выявляет национальные образные средства выражения, характеризующих и оценивающих человека в языковой и художественной картине мира. В.М. Богуславский определяет оценки внешности как "сложное концептуальное представление о человеке, включающие обыденное знание, сферы эстетических и эмоциональных представлений, морально-этических норм, национальные особенности психологии и культуры народа" [Богуславский 1994,21].

Представления об эталоне внешности человека во многом связаны с социальным положением людей. Этот вопрос поднимал еще Н.Г. Чернышевский в диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности". Автор выделил два основных типа эстетически привлекательной внешности - "простонародный" и "светский" [Чернышевский 1958, 55]. Если в простонародном представлении худоба однозначно характеризовалась негативно как следствие болезни, бедности, то, с точки зрения светского человека, могла оцениваться и как внешне привлекательный тип телосложения.

Таким образом, в рассмотренной литературе прилагательные со значением худобы исследовались в связи с какой-либо определенной проблемой, в данной же работе предполагается комплексное историко-этимологическое и лингвокультуроло-гическое описание корпуса русской адъективной лексики, отражающей концепт 'худой', его эволюцию.

Поэтому новизна работы обусловлена тем, что впервые анализируется в полном объеме семантическое поле 'худой' в синхронно-диахронном аспекте с точки зрения межсистемной синонимии, а также тем, что в работе представлен комплексный - лингвистический и лингвокультурологический - характер изучения этого фрагмента русской ЯКМ.

Объектом исследования в предлагаемой диссертации является адъективная лексика со значением 'худой, имеющий тонкое, сухощавое тело' (по отношению к человеку) в русском литературном языке и говорах, поскольку слова именно данной части речи наиболее ярко позволяют выразить отношение к явлению действительности, совмещая в своей семантической структуре семантический и прагматический аспекты языка [Николаева 1983, 235; Спиридонова 2000, 142]. Всего в работе проанализировано 16 слов литературного языка и более 170 диалектных лексем. Предмет исследования - семантическая деривация в семантическом поле 'худой' как репрезентация культурно значимого концепта.

Исследуемая группа слов достаточно представительна. Многочисленность элементов группы открывает возможность для наиболее полного охвата разнохарактерных процессов семантического развития. Все эти прилагательные были собраны с помощью сплошной выборки из MAC, "Словаря русского языка 11-17 вв.", СРНГ, В.И. Даля, а также "Опыта областного словаря", "Дополнения к Опыту" и проверены по картотекам "Словаря русского языка XI - XVII вв." (КДРС), "Словаря древнерусского языка" Института русского языка РАН (КСДР), картотеке "Словаря русских народных говоров" ИЛИ РАН (КСРНГ), картотеке "Псковского областного словаря" (КПОС), картотеке "Обиходного словаря Московской Руси XVI - XVII вв." (КОСМР) (словарный кабинет им. Б А. Ларина).

Каждая разновидность русского языка (говоры и литературный язык) по-своему отражает внелингвистическую реальность, представляя свое видение анализируемого нами фрагмента русской ЯКМ в разных субкультурах в пределах общей на-

10 циональной культуры¹. Как отметил А.Д. Шмелев, "иногда различия между разными языковыми картинами мира внутри одного языка оказываются больше, чем межъязыковые различия" [Шмелев 2002, 15]. "Различные субкультуры, - писали Дж. Лакофф и М. Джонсон, - в составе некоторой магистральной культуры обладают базисными ценностями, но присваивают им разные индексы приоритетов" [Лакофф, Джонсон 1990, 405]. Так, в говорах объем лексем со значением 'худой' и количество коррелирующих с признаком худобы значений у исследуемых прилагательных значительно больше, чем в литературном языке. Данные различия следует объяснять, исходя из разного бытового уклада, характера труда, уровня образования, миропонимания представителей этих двух субкультур в пределах общерусского языкового сознания. Если данные литературного языка представляют культуру прежде всего образованного слоя русской нации, то в диалектной, территориально варьируемой, разновидности языка находит свое отражение крестьянская культура, культура простого народа, разница между которыми зависит от принятых в этих субкультурах эталонных представлений о телосложении человека.

Цель диссертационной работы: определив внутреннюю форму и типы мотивации русских прилагательных со значением 'худой' в этимологическом аспекте, направление семантических изменений, охарактеризовать признаковое лингвокультуро-логическое поле худобы и выявить динамически меняющийся набор признаков, структурирующих концепт 'худой' в сознании носителей языка, и в результате проследить эволюцию этого концепта.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих конкретных задач:

1. Определить состав данной группы слов в русском литературном языке и говорах с помощью методики сплошной выборки из словарей современного русского литературного языка и диалектов.

Мы не ставим своей задачей исследование просторечной лексики, ограничиваясь материалом литературного языка и говоров, представляющих собой кодифицированный язык, с одной стороны, и с другой - территориально варьируемый язык крестьянского населения. Анализ просторечных слов вызывает затруднение и с точки зрения отсутствия источников для историко-этимологического исследования лексики.

2. Проследить историю и семантическое развитие каждого из слов.

3. Выявить первичные мотивационные признаки для значения 'худой' каждой исследуемой лексемы и определить способы номинации анализируемых языковых единиц.

4. Установить взаимоотношение лексем, репрезентирующих концепт 'худой', и их отдельных значений.

5. Охарактеризовать исследуемые прилагательные с точки зрения исконности - неисконности происхождения с целью выяснить, в какой степени рассматриваемый концепт является результатом межъязыкового и межкультурного взаимодействия.

6. Сопоставить полученные данные литературного языка и говоров в плане специфики языкового кодирования одного и того же фрагмента ЯКМ в разных субкультурах.

7. Выяснить, каким образом менялось представление, какие признаки актуализировались в сознании носителей языка в разные отрезки времени, описать корреляцию языковой динамики с историко-культурной и когнитивной.

Решение поставленных в работе цели и задач требует использование семасиологического и ономасиологического подходов к анализу лексического материала. Семасиологическим называется подход, при котором исследуют значения слов и словосочетаний, использующихся для номинации отдельных предметов и явлений действительности [Гак 1989; Степанов 2000]. Ономасилогический подход рассматривает "содержательную сторону языковых единиц ... с точки зрения предметной направленности, то есть соотнесенности языковых единиц с внеязыковым предметным рядом как средства обозначения, наименования последнего" [Кубрякова 2000, 345; а также Кубрякова 1978, 4]. В настоящем исследовании предполагается сочетание этих двух подходов, на начальном этапе - семасиологический (исследование истории отдельных прилагательных, выражающих признак худобы), ономасиологический - на следующем этапе (соотнесенность языковых единиц с внеязыковым предметным рядом как средство его обозначения).

Специфика исследования эволюции концепта, изменения национального ми-ровидения, находится в русле нескольких направлений, актуальных для современного языкознания. Поэтому в настоящей работе используются методы и приемы системно-структурного, историко-этимологического и культурологического подходов.

1. Метод научного описания. Это основной метод лингвистики, заключающийся в планомерной инвентаризации единиц языка и объясняющий особенности их структурирования и функционирования [Ахманова 1966, 233; Степанов 1975 и др.]. В представленной диссертационной работе используются следующие приемы данного метода: сплошная выборка, компонентный анализ. Наиболее значимым для современного семасиологического исследования представляется тесно связанный с системно-парадигматической структурой языка прием компонентного анализа, заключающийся в членении лексического содержания на семы (семемы, архисемы). Компонентный анализ используется в исследовательских практиках разной направленности (в синхронных, диахронических, лингвокультурологических).

2. Сравнительно-исторический (историко-этимологический метод) — один из первых научных методов в языкознании, представляющий собой совокупность исследовательских приемов, направленных на раскрытие происхождения какого-либо языкового явления и его дальнейшей истории [Мейе 1938; Абаев 1956; Ахманова 1966, 233; Макаев 1977; Бородина, Гак 1979, 89; Семереньи 1980; Сравнительно-историческое изучение 1988; Варбот 2000; Нерознак 2000, 485-486 и др.]. В разные периоды развития этого метода акценты делались на разных сторонах языка: ориентация на общее формальное подобие, на фонетику, на морфонологию и словообразование [Топоров 1994, 126-127].

В современный период, учитывая наработки предыдущих периодов, в рамках данного метода больший акцент исследователи делают на семантике слова, на исследовании изменения лексической системы языка как результате историко-культурных изменений, на привлечении данных смежных наук (истории, археологии, философии, культурологии). Г. Шустер-Шевц справедливо отметил: "Сегодня этимология должна в большей мере, чем до сих пор, стать и историей, и географией, то есть действительной биографией слова, должна стараться объяснить их образование из связей данных общих или частных лексических подсистем" [Шустер-Шевц 1969, 89].

Важнейшей процедурой сравнительно-исторического метода служит реконструкция, осуществляющаяся посредством установления соответствий на всех уровнях языка [Семереньи 1980, 44 и поел.; Язык: история и реконструкция 1985, 5 и поел.; Гаджиева и др. 1988; Кормушин 19884 Гамкрелидзе 1988; Нерознак 2000, 485; Дыбо 2002,453 и поел, и др.]. Реконструкция возможна как внутренняя, так и внешняя. Под

13 внутренней реконструкцией понимается моделирование исходных языковых данных на материале какого-либо одного языка, под внешней - определение прошлого состояния какого-либо языка путем путем внешнего сравнивания с другими родственными языками [Степанов 1975; Журавлев 1988; Кормушин 1988; Дыбо 2002, там же и

ДРІ-

Если на начальном этапе развития сравнительно-исторического метода больше внимания уделялось фонетической реконструкции, то в последнее время все чаще используют семантическую реконструкцию - процедуру восстановления древнего или предшествующего значения слова, которая связана с формальной реконструкцией (фонетической, словообразовательной), а также с праязыковой реконструкцией в целом [Будагов 1963; Трубачев 1988, 197; Мартынов 1968; Трубачев 1980; Трубачев 1988; Варбот 1997, 1998 и др.]. Семантическая сторона этимологического исследования является, по мнению В.И. Абаева, "самой трудной и, как правило, самой уязвимой ... Причины этого имеют более сложный и запутанный характер, чем процессы формальные ..., в них меньше улавливается постоянства и закономерности" [Абаев 1960, 59]. Тем не менее, не вызывает сомнений факт закономерности изменений семантического характера. Большое количество этимологических решений опирается именно на семантические закономерности, используя метод семантических параллелей или изосемантических рядов, "когда в качестве доказательства предполагаемого развития значений (или возможности сочетания значений) приводятся случаи аналогичного развития значений (или их сочетаний)" [Варбот 2000, 596; а также Старинин 1974, 349-354; Толстая 2003, 551 и поел, и др.]. Поэтому идея системности словарного состава чрезвычайно важна в диахронических исследованиях. Здесь необходимо учитывать тот факт, что лексика организована в семантические поля, и значение каждого слова выражается через противопоставление семантике других лексических единиц данного поля.

Семантические связи между элементами какого-либо поля постоянно меняются, всякое расширение значения одной лексемы вызывает сужение смысла других лексем, связанных с ней [Чурмаева 1975; Силин 1992; Бурлак, Старостин 2001 и др.]. И, следовательно, целью историко-этимологического семасиологического исследования на современном этапе является передать динамику развития смысловых связей, чтобы изучить эволюцию представления, сложившегося в сознании представителей

14 какого-либо языкового коллектива. В диахроническом аспекте семантические изменения представляют собой отражение меняющегося восприятия действительности, усложнения видения мира, выявление причинно-следственных связей. См., например, работы И.М. Петлевой "О семантических истоках слов со значением 'скупой' в русском языке" [Петлева 1972], Г.И. Берестнева "Типы семантического эволюционирования представления о силе / крепости в славянских языках" [Берестнев 1995], статьи Ж.Ж. Варбот, посвященные анализу представления о скорости в славянских языках [Варбот 1997, 1998]. В этих и многих других работах семантические изменения в диахронии рассматриваются не только в пределах одного языка или диалекта, но и с точки зрения межсистемной синонимии. Такой подход представляется наиболее перспективным для диахронического исследования, посвященного изучению формирования и эволюционирования какого-либо понятия, концепта.

В настоящей работе историко-этимологический метод используется для выявления способа первичной мотивации для русских прилагательных со значением 'худой' и дальнейшего их семантического развития. В предлагаемом диссертационном исследовании применяются следующие приемы сравнительно-исторического метода: определение генетической принадлежности языковых данных, моделирование исходных праязыковых форм и значений (реконструкция), хронологическая и пространственная локализация языковых явлений и состояний, опора на данные генеалогической классификации языков.

3. Лингвогеографический метод, который состоит "в картографировании элементов языка, различающих его диалекты" [Ахманова 1966, 232-233] и в интерпретации языковых ареальных явлений [Вопросы теории лингвистической географии 1962, 232 и поел.]. Этот метод, расширяясь от диалектных приемов до общих проблем языкознания, значительно увеличивает возможности компаративистики [Бородина, Гак 1979, 91; Гаджиева и др. 1988; Калнынь 1998, 335 и поел.]. Во второй половине XX в. лингвогеография представляет богатый и надежный материал для сравнительно-исторических исследований [Букринская, Кармакова 1998, 98]. В диссертации используется для определения и интерпретации ареала русских диалектных прилагательных, обозначающих небольшой объем тела человека.

15 4. Метод концептуального анализа является относительно новым в языкознании. Он позволяет проследить связи языка и мышления, сознания, культуры (см. ниже). Говоря об анализе концепта, Ю.С. Степанов допускает, что метод анализа окажется не одним, а совокупностью нескольких различных методов, поскольку концепт имеет "слоистое" строение и "разные слои являются "осадком" культурной жизни разных эпох" [Степанов 2001,48].

Диахроническое исследование лексического состава предполагает использование словарей не только русского языка, но и других родственных (славянских и неславянских языков). Поэтому источниками исследования послужили данные 225 словарей и 5 картотек:

1. Толковые словари современного русского литературного языка (ССРЛЯ,
ССРЛЯ2, МАС, словари под ред. СИ. Ожегова, Д.Н. Ушакова).

2. Толковые словари других славянских языков (Б.Д. Гринченко,
И.И. Носовича, В. Дорошевского и др.).

3. Диалектные словари русского языка (СРНГ, "Опыт областного великорус
ского словаря", "Дополнение к Опыту", В.Н. Добровольского, Л.Е. Элиасова и др. ре
гиональные словари).

4. Тематические словари (словари синонимов под ред. Ю.Д. Апресяна,
А.П. Евгеньевой и др., словари иностранных слов под ред. Ф.П. Петрова и др.).

5. Диалектные словари других славянских языков (П.С. Лисенко, А.А. Москаленко, А.Т. Сизько, П. Сцяцко, "Туровский словарь", Я. Карловича и др.).

6. Словари русского языка 18 - 19 вв. (САР, "Словарь церковно-славянского и русского языка", В.И. Даля и др.).

7. Исторические словари ("Словарь русского языка 11-17 вв.", "Словарь русского языка 18 в." и др.).

8. Двуязычные словари славянских языков (Белорусско-русский, Украинско-русский, Болгарско-русский и мн. др.).

9. Этимологические словари русского языка (М. Фасмера, А.Г. Преображенского, П.Я. Черных и др.), и других славянских языков (ЭССЯ, ЕСУМ) и неславянских языков (А. Доза, А. Вальде и др.).

10. Картотеки "Словаря русского языка 11-17 вв.", "Словаря древнерусского
языка" Института русского языка РАН, СРНГ (Словаря русских народных говоров)

ИЛИ РАН, картотека "Псковского областного словаря" (КПОС), картотека "Обиходного словаря Московской Руси XVI - XVII в." (КОСМР). Положения, выносимые на защиту

1. Концепт 'худой', репрезентированный русской адъективной лексикой,
представляя собой оценочную характеристику телосложения человека, отражает важ
ный фрагмент мировидения древнерусского и русского человека.

2. Истоки формирования концепта 'худой' относятся еще к индоевропейскому периоду.

3. Индоевропейские этимологические признаки, лежащие в основе обозначений худобы ('высокий, длинный, вытянутый' и 'слабый'), сохраняют свою актуальность на протяжении всей истории развития языка и культуры. С одной стороны, структура концепта динамична, с другой - сохраняет свою ядерную зону, конкретизируя ее и дифференцируя.

4. Начиная с древнерусского периода, под влиянием христианско-
византийской культуры происходит новое осмысление представленного концепта в
связи с изменившимся взглядом на соотношение души и тела человека. Разрушение
средневекового мировоззрения, секуляризация общества, формирование националь
ной культуры и национального языка в 17 - 18 вв., утрата русско-церковнославянской
языковой диглоссии приводят к переосмыслению, согласно которому явление худобы
начинает оценивается по-разному в зависимости от степени проявления.

5. Изменения концепта 'худой' происходят как результат взаимодействия,
взаимовлияния различных культур и субкультур (субстратное влияние иранской,
позднее - церковнославянской, польской культур, а также взаимодействие русского
литературного языка и говоров).

Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационного исследования были представлены на I международной научно-практической конференции "Преподавание иностранных языков в поликультурном образовательном пространстве" (г. Томск, 2001 г.), IV Международной научной конференции "Русская диалектная этимология" (г. Екатеринбург, 2002), региональной филологических конференциях молодых ученых (г. Томск, ТГУ, 2000, 2001, 2002, 2004 гг.), межвузовских научно-практических конференциях студентов, аспирантов и молодых учёных "Коммуникативные аспекты

17 языка и культуры" (г. Томск, ТПУ, 2001, 2002 гг.), V Общероссийской межвузовской конференции студентов, аспирантов и молодых ученых "Наука и образование" (г. Томск, 1111У, 2001 г.), на заседаниях межкафедрального аспирантского семинара, а также отражены в 13 публикациях.

Теоретическая значимость.

Результаты исследования могут способствовать разработке теоретических проблем лексикологии и лингвокультурологии как в диахроническом, так и в синхронном аспектах.

Практическая значимость.

Использование материалов данной диссертации возможно в практике вузовского преподавания истории русского языка, лексикологии, при чтении спецкурсов, на занятиях спецсеминаров по этимологии и когнитивной лингвистике, в лексикографической практике.

Концепт 'худой', закрепленный в национальном сознании и культуре, в языке находит свое отражение в особой организации языковых единиц, представленных как семантическое поле.

На возможность существования различных типов лексических объединений на основе понятийной общности ученые обратили внимание еще в 19 в., например, А.А. Потебня, М.М. Покровский, Н.В. Крушевский, которые отмечали общие закономерности развития значений у слов, связанных друг с другом по смыслу: "История значения известного слова будет для нас тогда понятной, когда мы будем изучать это слово в связи с другими словами, синонимичными с ними, и, главное, принадлежащими к одному и тому же кругу представлений" [Покровский 1959, 62]. В "Тезисах пражского лингвистического кружка" было отмечено, что словарный состав языка "не является простым конгломератом некоего количества отдельных слов, напротив, это сложная лексическая система, в которой все слова без исключения тем или иным образом связаны друг с другом или противоположны друг другу. Значение слова определяется прежде всего его отношением к другим словам, т.е. его местом в лексической системе..." [цит. по Караулов 1974, 6].

Использование в лингвистике структурных методов анализа привело к тому, что семантически близкие слова стали рассматриваться как поле. Возникновение этого понятия связано с возрождением в 20-30 гг. XX в. учения В. фон Гумбольдта о

18 внутренней форме языка [Уфимцева 1962; Васильев 1971; Винокур 2000, 380-381 и др.]. Некоторые особенности полевой структуры лексики были отмечены уже при построении тезаурусов (П. Роже, Ф. Дорнзайф и др.). Первоначальное теоретическое осмысление данной проблемы содержалось в работах И. Трира, Г. Ипсена, В. Порцига, где это явление получило название семантического поля. И. Трир, оперируя логическими понятиями, выделяет два параллельных друг другу типа полей: понятийное поле и словесное, между которыми предполагается полный параллелизм, изоморфизм, отождествляя практически значение с понятием [Уфимцева, 1962, 20 и поел.; Васильев 1971, 106-108]. Теория поля Й. Трира имела ряд спорных моментов и вызвала широкую дискуссию, но, тем не менее, явилась важным этапом в развитии структурной семантики. В последующих исследованиях семантическое поле в основном разрабатывалось в двух направлениях: с точки зрения парадигматики и синтагматики, некоторые ученые пытались исследовать и комплексные поля (с учетом парадигматических и синтагматических отношений) [Васильев 1971, там же].

В отечественной лингвистике 20 в. теория семантического поля находит отражение в исследованиях А.А. Уфимцевой [Уфимцева 1962], Л.М. Васильева [Васильев 1971], Г.С. Щура [1974], Ю.Н. Караул ова [Караулов 1976], А.М.Кузнецова [Кузнецов 1980], В.Г. Гака [Гак 1988], P.M. Гайсиной [Гайсина 1990], И.М. Кобозевой [Кобозева 2000], B.C. Юрченко [Юрченко 1996] и др.

В современном языкознании под семантическим полем обычно понимается "совокупность языковых единиц, объединенных общностью содержания и отражающих понятийное, предметное или функциональное сходство обозначаемых явлений" [Кобозева 2000, 99]. Базой теории семантического поля является ономасиологический подход к анализу лингвистического материала, когда исходным является какое-либо понятие, а предметом анализа — пути и средства его выражения [Караулов 1976, 19 и поел.].

Семантическое поле — лексическая категория высшего порядка, представляющая собой иерархическую структуру множества лексических единиц, объединенных инвариантным значением. В состав семантического поля слова входят своими лексико-семантическими вариантами (ЛСВ). Структура семантического поля представляет собой наличие ядра (слово или слова, обозначающие родовое понятие), центра (слова, значения которых имеют общие компоненты с ядром) и периферийной зо-

19 ны (слова, имеющие меньшее число общих компонентов значения с ядром) [Караулов 1976, Денисов 1980 и др.]. Ю.Н. Караулов в работе "Общая и русская идеография" отмечает, что базу семантического поля составляют синонимические отношения, подчиняющиеся соответствующей суперординате [Караулов 1976, 111].

Основными свойствами семантического поля являются целостность и упорядоченность, наличие корреляций между его единицами, системным характером их отношений, взаимозависимость и взаимоопределяемость этих единиц, взаимосвязью семантических полей в пределах всего словарного запаса языка и нек. др. [Денисов 1980, 125; Гак 1988, 691-693; Кузнецов 2000, 380-381; Кобозева 2000, там же]. Состав семантических полей определяется логическими отношениями между понятиями, соотносимыми с данными словами (отношения подобия, противоположности, включения, исключения или соположенности) [Гак 1988, там же].

Семантические поля не представляют собой замкнутые образования, они вступают во взаимодействие друг с другом. О взаимосвязи полей в пределах всего словаря свидетельствует прежде всего принадлежность многозначных слов к различным семантическим полям. Например, исследование семантического поля 'худой' показало его взаимосвязь с другими семантическими полями - 'плохой', 'слабый' и нек. др.

Для историко-этимологического исследования системный полевый подход имеет большую ценность, поскольку через соотношение ядра и периферии он дает возможность показать динамическую модель развития системных семантических связей отдельных временных пластов и их изменение на протяжении времени. Такой подход помогает увидеть, "что изменения в смысловой структуре слова приводит к деформации соотносительных связей в пределах лексико-семантических групп, синонимических рядов..., а это не замедляет отразиться на семантической структуре языка в целом" [Богатова, Астахина 1991, 9-10]. Особым видом семантического поля в диахроническом аспекте является этимолого-семантическое поле, включающее в себя все слова того или иного языка, произошедшие от слов, этимон которых связан с одним и тем же понятием [Гак 1988, 692 и поел.].

В современных исследованиях в связи с понятием семантического поля рассматривается и лингвокультурологическое поле, представляющее собой сложную, многомерную структуру, элементы которого являются "принадлежностью не только

20 языка, но и культуры, т.е. имеют не только языковое, но и своеобразное внеязыковое измерение" [Воробьев 1997, 336-337].

Итак, теория поля, отражает, с одной стороны, соотнесенность языка с действительностью, внеязыковой реальностью, с другой - вскрывает отношения языка и человеческого сознания, т.е. дает возможность обращения к такому явлению, как языковая картина мира.

Далее необходимо осветить ряд теоретических положений, актуальных в современной лингвистике и используемых в данной диссертации (языковая оценка, концепт, концептуальный анализ).

Поскольку анализируемые в данной работе языковые единицы носят оценочный характер, поэтому необходимо обратиться к понятиям нормы и оценки, которые важны при исследовании ЯКМ и ее фрагментов. Языковая номинация является неравноценной и в неодинаковой степени активности оценивается на разных полюсах. Как правило, негативные явления представлены в языке большим количеством единиц: "Словарный состав едва ли не в большей мере отражает патологию, чем норму" [Арутюнова 1987, 145]. В области ценностных концептов норма совпадает с ее позитивной частью, например, хороший — это норма, плохой — отклонение. В предлагаемом диссертационном исследовании нас будет интересовать, как понятие нормы относительно худобы человека отразилось в народно-диалектном языковом сознании и в сознании носителей литературного языка (т.е. в сознании носителей деревенской, традиционной культуры в сопоставлении с сознанием представителей городской культуры).

Осмысление мира человеком, результаты данного процесса, закрепленные в языке, выявляют связь мыслительной и аксиологической деятельности человека, изучение которых также является актуальным для лингвистики в настоящее время (А.А. Ивин, Н.Д. Арутюнова, Е.М. Вольф, Т.В. Писанова, Е.С. Кубрякова, Ю.Н. Караулов, Т.М. Николаева и мн. др.). Оценка представляет собой универсальную категорию, присущую психической, интеллектуальной, эмоциональной деятельности человека, которая дает возможность посредством языка передать свое отношение к миру, выразить себя через язык, так как "объективный мир членится человеком с точки зрения категорий ценности" [Вендина, 1988, 8]. Оценку можно определить

21 как "общественно закрепленное отношение носителей языка ... к внеязыковому объекту и к фактам языка и речи" [Хидекель, Кошель 1983, 11].

Разнообразие аспектов оценочной семантики определяет диапазон подходов к исследованию явления оценки в лингвистике. Е.М. Вольф, определяя оценку как специфический вид аксиологической модальности, обращалась к функциональной семантике оценки [Вольф 2002]. Е.М. Вольф подвергает анализу оценочные значения, разлагая их на составляющие элементы, и приходит к выводу, что "нецелесообразно жесткое противопоставление знания о языке знаниям о мире, между ними не существует четкой границы, и они во многих случаях взаимопроницаемы: представления о "картине мира" в оценочных стереотипах органически входят в модальную рамку оценки" [Вольф 2002, 203]. Н.Д. Арутюнова рассматривала оценку как логическую категорию. И.В. Арнольд, Н.А. Лукьянова, В.Н. Телия и нек. др. рассматривали оце-ночность в связи с понятием эмоциональности и экспрессивности.

Рассматривая структуру оценки, исследователи (Е.М Вольф, А.А. Ивин, Н.Д. Арутюнова, А.А. Шрамм, Т.Н. Вендина и нек. др.) выделяют такие элементы данной универсальной категории, как субъект оценки, объект, основание оценки, характер оценки. Под субъектом понимается лицо (или группа лиц), определяющее ценность того или иного явления; под объектом - предметы, явления, которым приписываются какие-либо ценности; основание оценки - оценочный признак, то, "с точки зрения чего производится оценивание" [Ивин 1970, 27]; характер оценки — "это признание ценности (положительной, отрицательной или нулевой) объекта оценки" [Вендина 1988, 16].

Оценки классифицируют как общие и частные. Общие оценки реализуются прилагательными хороший и плохой и их синонимами [Арутюнова 1984; 1985]. Группа частных оценок, куда входят значения, оценивающие объект с точки зрения какого-либо определенного аспекта, является более обширной и разнообразной. В лингвистической литературе наиболее удачной классификацией частных оценок считается классификация Н.Д. Арутюновой, принимающая во внимание основание оценки [Арутюнова 1984]. Согласно этой классификации, выделяются три группы частных оценок [Арутюнова 1984, 13-15]:

1. Сенсорные, связанные с чувственным опытом физического и психического характера.

22 2. Сублимированные (абсолютные) оценки, которые "возвышаются над сенсорными, "гуманизируя их" [Арутюнова 1984, там же]. Здесь выделяются эстетические и этические оценки. Данная группа включает в себя понятие нормы, "образца, примера потенциальных требований, предъявляемых к объекту оценки" [Арутюнова 1984, там же].

3. Рационалистические оценки, связанные с практической деятельностью человека. Основными критериями в данном случае являются польза, направленность на достижение какой-либо цели.

С одной стороны, прилагательные со значением 'худой' следует отнести ко второй группе частных оценок (эстетические оценки), с другой - к рационалистической группе оценок (утилитарные), поскольку худоба человека оценивается носителями языка двояко: как явление эстетическое и как прагматическое.

Имена прилагательные, являющиеся объектом исследования в данной работе, обладают способностью совмещать семантические и прагматические аспекты языка. Для имени прилагательного как части речи характерно наличие оценочных значений и коннотаций; имена прилагательные, как отмечают многие ученые, наиболее очевидно и последовательно выражают категорию оценки [Вольф 1978, 7; Николаева 1983, 235; Чернякова 1991, 72]. Человек, используя прилагательные и приписывая окружающим предметам и себе какие-либо свойства, выражает свое отношение к окружающей действительности и себе, "демонстрирует свое небезразличие к этим свойствам" [Николаева 1983, 236]. Как утверждает Т.М.Николаева, за выбором прилагательного "стоит позитивная программа человека, его представление о нормативном статусе и позитивном сценарии событий" [Николаева 1983, там же].

С точки зрения характера и структуры оценочных лексических значений качественные оценочные прилагательные делятся натри группы [Шрамм 1979,41]:

1. ЛСВ прилагательных, у которых содержание целиком сводится к выражению оценки, например, хорошая погода, красивая фигура и т.д.

2. ЛСВ прилагательных, в значение которых оценка включается только как один из компонентов, например, душистая черемуха.

3. ЛСВ прилагательных, у которых оценка не входит в содержание, а вытекает из парадигматических противопоставлений, например, слабый - хилый (второе имеет отрицательную оценку).

Анализируемые нами прилагательные со значением худобы интересны тем, что их следует отнести ко второму и к третьему типу качественных частнооценочных прилагательных. Общие же оценки нас будут интересовать в том плане, что многие из анализируемых прилагательных со значением худобы в качестве смежного с 'худой' имеют и общеотрицательное значение Аксиологическая проблематика нашего исследования, таким образом, соприкасается с решением и других проблем (на решение которых мы пока не претендуем): исследуемый материал приводит нас к вопросу о путях формирования и выражения в языке общеоценочного значения.

Аксиологический подход к изучению лексики языка, таким образом, открывает перспективы для реконструкции того или иного фрагмента ЯКМ, позволяя выяснить ценности, присутствующие в системе взглядов того или иного национального сознания, различных субкультур в рамках общей национальной культуры.

В теме нашего исследования заявлен такой аспект, как эволюция концепта, поэтому необходимо обратиться к термину "концепт " в современном языкознании.

По мнению большинства лингвистов, фундаментальную основу картины мира, частью которой является ЯКМ, составляют концепты. Первоначально данный термин использовался в контексте исследований, проводимых на стыке языкознания, логики и философии. Позже он стал наполняться собственно лингвистическим содержанием и в результате оказался одним их ключевых понятий современного языкознания.

Представление о языке как о структуре, отражающей этапы развития человеческого сознания, возникло в языкознании до идеи концептуального описания лексики (В. фон Гумбольдт, А.А. Потебня, В.В. Крушевский, В.В. Виноградов и др.). Так, В.В. Виноградов призывает изучать историю слов, не сводимую только к этимологическому анализу, а и к понятийному срезу его функционирования: "В судьбах слов раскрываются законы изменения значений на разных стадиях языка и мышления..." [цит. по Глазунова 2000,40-41].

Термин "концепт" существовал в науке также до того, как сформировалось когнитивное направление в современном языкознании. На пересечении философии и филологии в русле культурологического направления термин "концепт" появился еще в 20-30 гг. в статье С.А. Аскольдова-Алексеева "Концепт и слово" (1928 г.). Под концептом он понимает "общее понятие как содержание акта сознания". Главной его

24 функцией является замещение: "Концепт есть мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода" [Аскольдов-Алексеев 1928, 28]. Концепт является не всегда заместителем реальных предметов, "он может быть заместителем некоторых сторон предмета или реальных действий, как например, концепт "справедливость". Наконец, он может быть заместителем разного рода ... мыслительных функций, таковы, например, математические концепты" [Аскольдов-Алексеев 1928, там же]. По С.А. Аскольдову-Алексееву, концепт является посредником между словом и его смыслом (понятием), то есть понятие и концепт в данной теории не тождественны. В концепте заложена та семантическая структура, те общие и частные смыслы, которые потом разворачиваются в понятие. Таким образом, в теории С.А. Аскольдова концепт - это "эмбрион понятия".

В современной лингвистике термин "концепт" употребляется достаточно активно в двух направлениях: в когнитивной традиции (Ю.Д. Апресян, Е.С. Кубрякова, А.П. Бабушкин, А. Вежбицкая, В.М. Топорова, P.M. Фрумкина, З.Д. Попова и И.А. Стернин и др.) и культурологической (Д.С. Лихачев, В.В. Колесов, Ю.С. Степанов и др.). Если в первом направлении делается акцент на познавательной сущности концепта, то во втором - на его культурной значимости.

Когнитивный подход к исследованию языковых явлений получил в последние годы широкое распространение в науке о языке. Одним из первых современных авторов, заявивших о новой позиции в лингвистике, опиравшихся на идеи В. фон Гумбольдта и Э. Бенвениста об антропоцентризме, является А. Вежбицкая. В ее работах последовательно разработаны термины "концепт" и "концептуальный анализ". Под концептом она понимает объект идеального мира, который имеет имя и отражает культурно-обусловленное представление человека о действительности [Вежбицкая 1996; 2001]. А. Вежбицкая рассматривает как концепты не только такие культурно значимые, как 'душа', свобода' и т.п., но и обыденные представления типа 'чашка', 'картофель' и т.п. [Вежбицкая 1996]. То есть концепт выступает как наивное понятие в картине мира (в отличие от научного).

В отечественной когнитивной лингвистике, по словам P.M. Фрумкиной, еще в 1970 гг. термин "концепт" воспринимался как инородный [Фрумкина 1992; 1995]. Полноправное использование данного термина в отечественных лингвистических

25 текстах начинается только в 1980-е гг. в переводах англоязычных авторов ("Новое в зарубежной лингвистике" 1982, 1983, 1986). В работах Н.Д. Арутюновой подтверждается факт, что термин "концепт" в лингвистике наделяется собственным статусом в том аспекте языкознания, который исследует проблему значения как ментальной сущности [Фрумкина 1995, 88-89]. Таким образом, концепт в рамках данного направления трактуется как "разносубстратные единицы оперативного сознания, какими являются представления, образы, понятия. Этот термин служит объяснению единиц ментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знание и опыт человека; это оперативная содержательная единица картины мира, отраженной в человеческой психике" [Кубрякова 1996, 90].

Важная роль в современных концептуальных исследованиях принадлежит членам проблемной группы "Логический анализ языка", в чьих исследованиях сочетается проблематика того и другого направления (то же можно сказать и об А. Вежбицкой), которые рассматривают основные термины духовной культуры: душа, дух, истина, судьба, правда, Бог, человек и др. См., например, работы Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1988, 1999 и др.], Е.В. Урысон [Урысон 1999], Е.Б. Яковенко [Яковенко 1995, 1999], О.Ю. Богуславской [Богуславская 1999], Т.В.Топоровой [Топорова 1995], К.Г.Красухина [Красухин 1999] и др. Как считает Н.Д. Арутюнова, культурные концепты - это прежде всего обыденные языковые аналоги философских, этических терминов [Арутюнова 1988, 117].

Второй подход, который следует обозначить как культурологический, связан с именами Д.С. Лихачева, В.В. Колесова, Ю.С. Степанова и др. Концепт предстает как важнейшее понятие культуры народа, является культурологически обоснованной единицей. Представители данного направления в качестве материала используют как лексикографические данные и историко-лингвистические разыскания, так и различные культурно значимые тексты [Степанов 2001, 7].

В рамках культурологического подхода к явлению концепта выступает Д.С. Лихачев в статье "Концептосфера русского языка", который развивает идеи С.А. Аскольдова-Алексеева, осмысляя концепт как ментальное представление, выполняющее заместительную функцию. Д.С. Лихачев решает эту проблему несколько в ином ключе: если у С.А. Аскольдова концепт осмысляется как ментальное пред-

26 ставление, единое для всех значений слова, то здесь речь идет о концепте в отношении определенного словарного значения слова [Лихачев 1993, 3-4]. Согласно Д.С. Лихачеву, определить, какое именно из значений слова замещает собой концепт, можно из контекста, а иногда даже из общей ситуации. По словам данного исследователя, "концепт не непосредственно возникает из значения слова, а является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека". Делая акцент на культурном опыте нации и отдельного человека, автор выделяет систему концептов языка, их потенциальные возможности, которые именует концеп-тосферой языка [Лихачев 1993,4].

Поскольку культура - это своеобразная историческая память народа, многие представители этого направления понимают концепт как исторически развивающееся явление. Исторический подход к анализируемому материалу (предполагаемый и в нашем исследовании) позволяет более точно определить признаки и особенности национального концепта, характер его изменений. Концептуальное значение слова может быть связано с этимоном слова, и концепт может выступать как окончательное представление. Об этом говорит В.В. Колесов в работах "Ментальные характеристики русского слова" [Колесов 1995, 15], "Концепт культуры: образ - понятие - символ" [Колесов 1992], "Философия русского слова" [Колесов 2002]: во-первых, как изначальное представление, связанное с этимоном слова, во-вторых, как окончательное представление, результат его существования в культуре (переводы латинских слов conceptum 'зародыш, зернышко' и conceptus 'понятие'). Из первого понимания концепта "произрастают все ... содержательные формы его воплощения" [Колесов 1995, там же]. Концепт как окончательное представление выступает как основная единица ментальности и "выражает со-значения национального колорита, то есть все принципиально возможные значения в символико-смысловой функции языка как средства мышления и общения" [Колесов 1995, 16]. Итак, концепт - это "исходная точка семантического наполнения слова и одновременно конечный предел развития" [Колесов 1992, там же]. И изменение концепта заключается в обогащении этимона до концепта современной культуры. Вопрос о соотношении концепта и понятия в системе взглядов В.В. Колесова представляется следующим образом: с точки зрения порождения слова conceptum предшествует понятию, являясь его "зародышем", который в плане функционирования слова в речи является свернутым заместителем понятия. В

27 культурологическом аспекте концепт является продуктом развития понятия до значения общекультурного.

В последующих работах, например, в диссертации А.Г. Лисицына "Анализ концепта свобода-воля-вольность", вслед за В.В. Колесовым выделяется концепт-1 и концепт-2. Автор подчеркивает очевидность связи концепта-1, понятия, концепта-2 в семантической структуре слова в процессе его культурно-языкового развития, что "доказывает принципиальное единство этих явлений" [Лисицын 1995, там же].

Определяя концепт как "сгусток культуры в сознании человека: то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека" [Степанов 2001, 43], основополагающее понятие культуры, "пучок" представлений, знаний, ассоциаций, который сопровождает слово, Ю.С. Степанов говорит о структуре концепта. Концепт характеризуется как трехслойное образование, куда входит основной признак, актуальный для всех носителей языка, пассивный, актуальный для некоторых его носителей, и внутренняя форма, определяющаяся с помощью этимологического анализа. Внутренняя форма (этимологический признак) открывается только исследователям, но и для носителей языка является важной, поскольку представляет собой основу, на которой "возникают и держатся все остальные слои значений" [Степанов 2001, 48]. Таким образом, культурологический подход позволяет этимологические исследования поместить в историко-культурное пространство, вписать в антропоцентрическую парадигму современной лингвистики.

Одно из функциональных свойств концепта (в работах В.В. Колесова, Ю.С. Степанова и др.) - это постоянство существования, благодаря чему он сохраняет цельность смысла слова и удерживает все вторичные значения в границах одного слова. С другой стороны, происходит процесс изменения концепта от его возникновения (этимона) до современного явления культуры. Концепт - величина изменчивая, он развивается, упрощается или усложняется с течением времени, с развитием человеческой культуры, общества, цивилизации, с изменением системы взглядов человека. Ю.С. Степанов следующим образом определяет характер изменения концепта: "естественно представлять его [концепта] эволюцию в виде некоей последовательности, или ряда, звеньями которых являются стадии концепта, или, говоря иначе, данный концепт в разные эпохи. Между этими звеньями ... сразу же вскрываются особые

28 отношения преемственности ..., благодаря которым нечто из старой стадии концепта становится знаком в его новой стадии" [Степанов 2001, 61].

В исследовательской практике нет единого мнения о том, как может быть представлен концепт на уровне языка: семантическим полем, синонимическим рядом или одним культурно значимым, нередко многозначным, словом, например, слова-концепты отец, любовь, Бог, судьба [Степанов 1997; Каштанова 1997; Никитина 1999; Печенкина 2001]. В настоящей работе используется первый вариант представления концепта.

Учитывая наработки обоих подходов, когнитивного и культурологического, в данном диссертационном исследовании под концептом понимаем ментальный конструкт, отраженный в представлениях и знаниях, ассоциациях, связанный с этнической культурой, хранимый в национальной памяти носителей языка в вербально обозначенном виде, определяющий национальное своеобразие ЯКМ.

Термин "концептуальный анализ" также не имеет единого определения в лингвистической литературе. Трудно утверждать, что концептуальный анализ - это четко определенный метод, набор конкретных процедур. Скорее всего, следует говорить об общей цели подобных исследований, но пути достижения этой цели оказываются разными [Фрумкина 1995, 96, Вежбицкая 1996, 2001 и др. авторы]. Следует отметить нетождественность понимания терминов "концептуальный анализ" и "семантический анализ". Два эти анализа отличаются целевой установкой. Цель семантического анализа - разъяснение семантической структуры слова, цель концептуального — отсылка к знаниям о мире, попытка проследить, как языковые данные связаны с человеческим сознанием, культурой, то есть чем обусловлен анализируемый языковой материал (Е.С. Кубрякова и др.).

P.M. Фрумкина, систематизируя работы, посвященные концептуальному анализу, выделила три понимания данного термина в лингвистической литературе, различающиеся объектами анализа, своей направленностью и результатами [Фрумкина 1995, 96-99]. Эти три разновидности анализа различаются по объекту и материалу: в первом случае анализ строится с опорой на тексты философского и культурологического характера, как например, в работах Н.Д. Арутюновой; во втором используются различные лексикографические данные; в третьем - любой языковой материал (метод анализа здесь - интроспекция исследователя, например, у А. Вежбицкой).

29 Приемы и принципы концептуального анализа, таким образом, могут быть самыми разнообразными: обращение к семантической истории слова, ее описание, рассмотрение его влияния на сознание носителей языка и влияния носителей языка на изменение семантики и прагматики слова, интроспекция исследователя (см. P.M. Фрумкина [Фрумкина 1992, 1995], А.Г. Лисиный [Лисицын 1995], Л.П. Дронова [Дронова 2002, 2003] и др.). Концептуальный анализ может быть построен как анализ семантики лексемы в различных типах контекстов, как сопоставление представлений ключевых общекультурных слов в разных культурах, концептуальный анализ может строиться на описании различного рода группировок слов (семантических полей, словообразовательных гнезд и т.д.). Многие из данных приемов концептуального анализа можно применять в отношении нашего диссертационного исследования: описание семантической истории группы прилагательных с общим значением худобы и сопоставление представлений о небольшом объеме тела человека с историко-культурными данными в двух разновидностях языкового сознания - в литературном языке и диалектах - как фрагментах русской языковой картины мира для представителей городского и крестьянского сознания, разница между которыми наблюдается не только на уровне языка, но и в особенностях мышления, способах видения окружающего мира.

Описание концепта (следуя системе взглядов на концепт В.В. Колесова, Ю.С. Степанова и др.), необходимо начать с определения этимона (концепта-1), который определяет всю историю развития слова, обогащения его семантики и прагматики. Таким образом, сравнение этимона с его последующими семантическими преобразованиями и современным языковым представлением как раз и позволяет сделать выводы об эволюции концепта, изменении языкового сознания носителей языка: "выявление этимона есть поиск внутренних мотивов порождения слова на основе внешних экстралингвистических факторов. Результаты языкового и культурного освоения мира здесь тесно переплетены. Раскрывая этимологию слова, мы пытаемся приоткрыть тайну возникновения концепта" [Лисицын 1995, 34].

Итак, в своей работе мы исходим из понимания концептуального анализа как процедуры, которая позволяет через исследование языковых представителей изучаемого концепта (в нашем случае прилагательных со значением 'худой') установить связь явления, стоящего за ним, со знаниями об окружающей действительности и выявить содержание концепта как историко-культурного явления.

зо ГЛАВА 1. ЛЕКСИКА, РЕПРЕЗЕНТИРУЮЩАЯ КОНЦЕПТ 'ХУДОЙ' В РУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ В СИНХРОНИИ И ДИАХРОНИИ

/. 1. Специфика отражения концепта 'худой' в русском литературном языке:

к проблеме синонимии

Концепты, как основные единицы ментальносте, имеют собственные языковые средства выражения для разных типов сознания, по-своему реализуясь в определенных разновидностях каждого конкретного языка.

В задачи данной главы входит выявить специфику отражения концепта 'худой' в ЯКМ, представленную литературной разновидностью русского языка в синхронно-диахронном аспекте. С этой целью проводится историко-этимологический анализ прилагательных со значением 'худой, имеющий тонкое, сухощавое тело' (о человеке), набранных сплошной выборкой из словарей современного литературного языка. Проводимый анализ позволит глубже выяснить истоки концепта 'худой', даст возможность определить хронологическую глубину его формирования (индоевропейский период, общеславянский, восточнославянский или собственно русский), выявить внутреннюю форму, отражающую связь первичного представления о признаке худобы с дальнейшими стадиями развития концепта. Реконструкция какого-либо фрагмента ЯКМ включает в себя анализ мотивированности входящих в него единиц, так как исследование внутренней формы позволяет раскрыть мотив, несущий в себе актуальную информацию об обозначаемом для носителей языка (В. фон Гумбольдт, А.А. Потебня, В.В. Виноградов и др.). Под внутренней формой понимаем как "образ, который лег в основу наименования" [Гак 1988, 16], как "этимологический след, который запечатлен в семантике слова" [Юрченко 1996, 16]. В более широком понимании внутренняя форма представляет собой "способ представления в слове / его значении внеязыкового содержания" [Юрченко, там же].

Данные литературного языка в отличие от диалектных, которые представлены во II главе данной работы, отражают специфику мировосприятия городских, образованных слоев русского общества. З.К. Тарланов в работе "Этнический язык и этническое видение мира" охарактеризовал место литературного языка в системе общего для всего этноса языка следующим образом: "Среди всех разновидностей этнического

языка наиболее "продвинутой" по степени нивелирования генетически первичных свойств самобытности оказывается литературная форма, максимально испытывающая на себе результаты контактов в другими языками, заимствований, иноэтнических культурных воздействий, регулирующего влияние общества с изменчивыми культурными ориентациями" [Тарланов 1995, 8].

В современном русском литературном языке анализируемая лексика по степени семантической близости образует два синонимических ряда. Одна из важнейших особенностей современного языкознания - стремление к описанию лексики как явлению системному. В синхронной и исторической лексикологии на современном этапе развития наиболее частым объектом исследования являются ЛСГ, синонимические ряды и синонимические гнезда слов (Ю.Д. Апресян, А.П. Евгеньева, Л.П. Алекторова, Э.В. Кузнецова, Н.В. Пятаева, Г.Н. Лукина, К.П. Смолина, Н.Г. Михайловская, А.В. Лагутина и мн. др.).

Под синонимами понимаются слова, которые имеют общий семантический инвариант и отличаются дифференциальным компонентом значения, способным нейтрализоваться при определенных типах внутриядерных противопоставлений [Синонимы русского языка 1972; Смолина 1990, 41; Апресян 2000; Новиков 2000, 447 и др]. С точки зрения соотношения концептуальной и языковой картин мира, под синонимами можно понимать слова, соответствующие одному и тому же понятию [Александрова 1995; Алекторова 1976]. Синонимические отношения представляют собой достаточно сложное явление, "эти связи трудно изобразить линейно, т.е. в виде рядов. Ряд неизбежно оказывается несколько "спрямленный" и упрощенным изображением существующих связей" [Александрова 1995, 6].

"Новый объяснительный словарь синонимов русского языка" (под общей редакцией и с вступительной теоретической частью Ю.Д. Апресяна) расширяет зону семантически близких слов, выделяя не только синонимы, но и так называемые аналоги - "слова той же части речи, что и доминанта, значения которых существенно пересекаются с общим значением данного ряда синонимов, хотя и не достигают той степени близости к нему, которая конституирует синонимы" [Апресян, 1, 14]. Зона аналогов, по мнению исследователя, позволяет обнаружить широкие возможности выхода из "ограниченного пространства данного ряда в лексико-семантическое пространство русского языка" (и тем самым в концептуальное пространство культуры,

отраженной в языке) [Апресян, 1, 14].

В данной работе мы опираемся на положение о выходе проблем синонимии в культурное пространство, представленное в "Новом объяснительном словаре синонимов русского языка" под общей редакцией Ю.Д. Апресяна.

1.2. Прилагательные со значением 'худой' в парадигматической группировке

литературного языка

Семантическое поле худобы в современном русском литературном языке представлено следующими лексемами: жилистый, испитой, костливый, костлявый, поджарый, поджаристый, субтильный, сухой, сухощавый, сухопарый, тонкий, тощий, тщедушный, худой, худощавый, щуплый. Все эти прилагательные являются общерусскими (то есть отмечаются как в литературном языке, так и в диалектах) за исключением заимствованного прилагательного субтильный.

В словарях синонимов 20 в. отражается неоднозначность группировки адъективной лексики со значением худобы: одни исследователи выделяют единый синонимический ряд прилагательных со значением худобы (Н. Абрамов, В.Д Павлов-Шишкин и П.А. Стефановский, В.Н. Клюева, З.Е. Александрова, Л.П. Алектрова), другие разделяют всю совокупность лексем с данным значением на два ряда (А.П. Евгеньева, Ю.Д. Апресян). Некоторые синонимические словари вообще не рассматривают синонимические ряды прилагательных с анализируемым нами значением (например, словари К.С. Горбачевича, В.М. Григоряна).

Так, в словаре Н. Абрамова (первые издания - начало 20 века) выделяется один синонимический ряд со значением худобы с доминантой тощий: худой, исхудалый, худощавый, сухой, сухощавый, костлявый, тщедушный, поджарый, сухопарый [Абрамов, 499]. В качестве доминанты используется тощий, по-видимому, по причине многозначности слова худой ('худой, тощий' и 'плохой' и др.), которое в тот период еще не характеризовало признак худобы как нейтральный. В концепции данного словаря лексема худой возглавляет синонимический ряд прилагательных общей отрицательной оценки со значением 'плохой'.

"Учебный словарь синонимов русского литературного языка" В.Д. Павлова-Шишкина и П.А. Стефановского 1931 г. приводит только часть прилагательных со

значением худобы как один ряд синонимов: худой, тощий, поджарый, сухопарый, худощавый [Павлов-Шишкин, 265].

В "Кратком словаре синонимов русского языка" В.Н. Клюевой (1961 г.) также приводится единый синонимический ряд, но с доминантой худой: тощий, худощавый, сухощавый, сухопарый, сухой, поджарый, щуплый, которые объединяются значением 'противоположный толстому, лишенный жира'. Автор данного словаря дифференцирует лексемы следующим образом: тощий 'очень худой', худощавый, сухощавый 'близкий к худому, но не совсем худой', поджарый 'без лишнего жира', сухой 'худой и, как правило, маленький', щуплый 'худой и невзрачный, небольшой'. Все слова, кроме худой, в настоящем ряду, по мнению автора, принадлежат к разговорному языку [Клюева, 284].

В словаре синонимов русского языка под редакцией З.Е. Александровой здесь тоже нет разделения всех прилагательных со значением 'худой' на два синонимических ряда. Слова худой, худощавый, сухой, сухопарый, сухощавый, поджарый, жилистый, исхудалый, отощалый, тощий, костлявый, костистый, худущий представлены здесь как единый синонимический ряд [Александрова 1986, 479]. В отдельный ряд в настоящем словаре помещаются тщедушный, щуплый, субтильный наряду с худосочный, хилый, чахлый, жидкий, хлипкий и др. со значением слабости, болезненности [Александрова 1986,447].

А.П. Евгеньева (1970-1971 гг.) четко разграничивает худобу в пределах нормы и не соответствующую ей: в этом словаре выделяется два ряда синонимов с доминантами худой и худощавый: худой, тощий, костлявый, исхудалый, истощенный, худосочный, испитой (разг.), отощалый (разг.) (о человеке и животном) со значением 'болезненно тонкий, сухой, с выступающими костями и мышцами, лишенный жира обычно вследствие голодания, болезни и т.д.' и худощавый, сухой, сухощавый, сухопарый (разг.), поджарый, поджаристый (о человеке или животном, его фигуре, теле и т.п.) со значением 'с мышцами, не содержащими лишнего жира' [Евгеньева, 2, 660 - 661; Алекторова, 627]. Единицы первого синонимического ряда автор разграничивает следующим образом: худой — основное слово для выражения значения, тощий — 'очень худой', костлявый — 'очень худой с выступающими костями', остальные слова указывают на значительную, чаще болезненную худобу кого-либо. Для второго ряда синонимов приводится такая характеристика: худощавый и сухощавый — ос-

новные слова для выражения значения, сухой - 'очень худощавый', сухопарый - 'излишне, некрасиво худощавый', поджарый, поджаристый - 'худощавый с втянутым животом или боками', поджаристый - слово устаревающее, изредка встречающееся в разговорной речи.

Словари синонимов нового типа под редакцией Ю.Д. Апресяна ("Новый объяснительный словарь синонимов русского языка", а также "Англо-русский синонимический словарь" под редакцией того же автора) ориентированы на отражение языковой или наивной картины мира. Это выражается в том, что синонимические ряды выстроены в нем по принципу антропоцентричности, т.е. "в той или иной мере объединены общей идеей человека" [Апресян, 1,5].

Ю.Д. Апресян также разграничивает два синонимических ряда прилагательных, обозначающих признак худобы [Апресян, 2, 400-403]: худой, тощий, костлявый, исхудалый, а также щуплый, тщедушный, жилистый, тонкий 'такой, объем тела которого намного меньше среднего, потому что в нем мало мяса и совсем нет жира' и худощавый, поджарый, сухой, а также сухощавый и сухопарый 'такой, объем тела которого меньше среднего, потому что в нем совсем нет жира и нет лишнего мяса'.

Доминанта первого синонимического ряда худой на современном этапе развития языка является "пограничной" и, по мнению Ю.Д. Апресяна, нейтральной: она возглавляет синонимический ряд прилагательных с преимущественно отрицательной коннотацией, но сама уже не имеет негативной оценки (ЛСВ прилагательного худой с отрицательными значениями в 20 в. уже устаревают). Худой не выражает прагматической и эстетической оценки внешности субъекта (одинаково возможны сочетания как худой и красивый, так худой и некрасивый), не указывает на причины отклонения от среднего, как остальные прилагательные.

К данному ряду, согласно Ю.Д. Апресяну, примыкают прилагательные щуплый, тщедушный, жилистый, тонкий, которые наряду с некоторыми другими прилагательными (хлипкий, осунувшийся, изможденный и нек. др., в том числе и из другого синонимического ряда - поджарый, худощавый, сухой) входят в зону аналогов. Первые два слова указывают на крайнюю степень худобы и отсутствие у человека физической силы, тщедушный часто предполагает нездоровье, щуплый часто описывает недостаточную физическую развитость. Жилистый, напротив, предпола-

гает худобу при физической силе и выносливости субъекта. Тонкий - прежде всего узкий в кости. То есть жилистый и тонкий не имеют негативной коннотации для обозначения худобы тела человека.

Второй ряд, выделяемый Ю.Д. Апресяном, указывает на то, что объем тела удовлетворяет требованиям современной культурной нормы (в меньшей мере это относится к прилагательным сухой и сухопарый).

Основные параметры, выделяемых данным исследователем для описания синонимического ряда с доминантой худощавый, примерно тот же, что и для первого ряда синонимов. В качестве дополнительной характеристики выступает признак "возраст субъекта" для прилагательного сухой: исследователь отмечает, что сухим может быть только немолодой человек. Данное прилагательное характеризует большее отклонение от нормы, чем худощавый. Лексема поджарый указывает на характер субъекта (обычно активный, энергичный). Причина отклонения от нормы поясняется прилагательными поджарый - природная комплекция, подвижный образ жизни; и сухой - отсутствие жизненных соков. Положительную оценку внешности наиболее ярко выражает доминанта второго ряда слово худощавый. Указания на конкретные особенности тела субъекта наблюдаем в прилагательном поджарый, которое предполагает наличие подтянутого живота и отсутствие округлостей там, где они обычно есть [Апресян, там же]. Слово сухощавый указывает на полное отсутствие жира и излишков мяса в теле человека и характеризуется составителями словаря как необиходное, сухопарый - "на худобу главным образом нижней части тела" [Апресян, 2,403].

Итак, в современном литературном языке существует два синонимических ряда для обозначения небольшого объема тела человека, выделяемых на основании разной степени худобы.

Рассмотрев членение семантического поля 'худой' авторами словарей синонимов на два пересекающихся в значениях ряда, мы обнаружили ряд противоречий. На наш взгляд, слова жилистый и тонкий можно отнести ко второму синонимическому ряду, обозначающему умеренное худощавое телосложение в соответствии с нормой. Видимо, это является одной из причин, по которой "Новый объяснительный словарь синонимов русского языка" определяет их как "примыкающие" к первому ряду синонимов¹.

В словаре А.П. Евгеньевой данные лексемы не включаются ни в один ряд.

36 Авторами словарей синонимов современного литературного языка осталось не затронутым прилагательное субтильный, вероятно, вследствие его заимствованного характера. Ввиду отсутствия негативной коннотации его, на наш взгляд, следует отнести ко второму ряду синонимов с доминантой худощавый.

Обнаружив неоднозначность и проблематичность парадигматической группировки адъективной лексики со значением 'худой' в современном русском литературном языке, подвергнем более глубокому анализу весь материал в синхронно-диахронном аспекте.

1.3. История и этимология прилагательных со значением худобы в русском литературном языке

Материал для данного раздела² набран сплошной выборкой из словарей литературного языка и проверен по толковым, историческим и этимологическим словарям русского и других индоевропейских языков и картотекам.

Для прилагательных, являющихся общерусскими, приводим в этой же главе и соответствующий диалектный материал, т.е. их территориальные варианты.

Поскольку русская адъективная лексика входит в два синонимических ряда с разной степенью худобы, возникает ряд вопросов: когда возникли эти ряды, на каком этапе развития языка, с чем связано их формирование. Для разрешения этой проблемы обратимся к истории и происхождению каждого из прилагательных со значением худобы в литературном языке.

1.3.1. История и происхождение слов, входящих в синонимический ряд

с доминантой худой

В данном параграфе проводится синхронно-диахронный анализ синонимического ряда, обозначающего чрезмерную худобу как не соответствующую современной культурной норме: худой, тощий, костлявый, костливый, тщедушный, щуплый, испитой.

Анализируя только адъективную лексику, мы не рассматривали слова, которые имеют ярко выраженный причастный характер (исхудалый, истощенный, отощалый и т.п.) и не вносят новых признаков в формирование концепта.

Исследование данного синонимического ряда будет строиться в следующем порядке: сначала анализируется доминанта худой, затем - остальные лексемы по степени близости к ядру.

Худой

Прилагательное худой (худыи) было представлено с большим количеством значений еще в древнерусский период, а также в 15 - 16 вв. [Срезневский, 3, 1417 — 1419; КДРС; КСДР; КОСМР]: в общеотрицательном 'плохой, дурной', а также в следующих: 'некрасивый, невзрачный', 'слабый', 'малый', 'бедный, скудный', 'бедный, в бедности находящийся', 'незначительный, простой', 'незначительный, не обладающий достоинствами', 'дурной, скверный, зловредный', 'жалкий', 'ничтожный (для выражения самоуничижения)', 'слабый, безличный', 'неясный', но без обозначения худобы тела человека. Обращают на себя внимание значения, связанное со значением размера 'малый': Более ихуждее о едином пытаемо есть ирассуждаемо. Изб. 1073. Въдовица да въчин етс, не хужде л"Атъ шестидес тъ бывъши оу едиого моужа. тж. ... и елма же источникъ широкого моря или р'кница худа противу великой рекы. ВМЧ, Ноябрь 13-15 и др. контексты [Срезневский, там же] (ср. производные слова³ худети 'уменьшаться', худ*к 'мало', хуждьство 'малость, незначительность' и др., а также ср. в современном языке просторечно-разговорные сочетания худо-бедно и худо-худо 'самое малое, самое меньшее, по меньшей мере' [ССРЛЯ, 17, 516 и др.]). Семантика 'худой' не отражена и в других производных древнерусских словах. В словаре 17 в. П. Беринды анализируемая нами лексема представлена в значениях 'простой', 'недостаточный', 'голый', 'полый' [Беринда, 145]. Два последних значения мы затрудняемся прокомментировать однозначно, можно предположить, что здесь сказывается влияние слова с близкой семантической структурой - тощий.

В русских лексикографических источниках со значением худобы тела данное прилагательное отмечается с 18 в. [КДРС; САР, 6, 601]. Производные слова от худой в этот период в большинстве своем отражают семантику худобы тела и отрицательной оценки: худость 'худощавость, сухощавость', 'тщедушие; состояние тела человека или животных сухощавых', худеть, худать 'становиться худым', худенький 'довольно худой и худощавый, похуделый', худо 'нехорошо, негодно, дурно', 'дурное дело, худой поступок, зло (в виде существительного)' и др. [САР, там же]. С 18 в. в

³ Ср. примеры со значением небольшого размера в топонимике: противопоставление лексем большой — худой, например, Большая Россоха - Худая Россоха, Большой Зубач — Худой Зубач и т.п. [Березович 1991, 149].

38 словарях начинает фиксироваться производное прилагательное худощавый 'сухощавый, имеющий сухое тело' [САР, там же]. В более ранний период - в 17 в⁴, в памятниках письменности прилагательное худой также, возможно, характеризовало человека и животных худого телослосложения, но большинство контекстов того времени, на наш взгляд, носят весьма спорный характер, например: ..заутайку беглых даточ-ныхъ людей имать прикащиковъ и старость лутчихъ и полныхъ людей вь ср*клъцы самих, а будешь такъ учинять молотче люди или которые стары и худы и в стр'Ьлецкую службу не годятца. Ворон. 1664. И скотъ де ихъ Китайской худой м'Ьіяли от Бутухту хана на доброй жирной свой скотъ. ДАИ 10, 1685. [КДРС]. В данном контексте трудно однозначно определить, имеется в виду признак 'худой' или 'плохой', 'больной'.

Лексема худой в последующие периоды развития русского литературного языка отмечается практически с той же семантикой и производными словами, имеющими отрицательную коннотацию, что и на предыдущих этапах. Только в 19 в. фиксируется 'изношенный, ветхий, дырявый' [Даль2, 4, 568; ССРЛЯ, 17, 516; СЦСРЯ, 4, 415; Чудинов, 2132], а также значение 'недостойный' идет с пометой "устаревшее" [ССРЛЯ, СЦСРЯ, там же].

Только к 20 в. мы наблюдаем изменение ситуации, когда анализируемая лексема могла в определенных значениях иметь нейтральную коннотацию. Это отразилось в том, что в словарях современного русского литературного языка с середины 20 в. стало принято различать омонимы худой 1 'имеющий тонкое, сухощавое тело' // 'с лишенными жира мышцами, лишенный подкожного жирового слоя (о теле или о частях тела)' [Ожегов, 868; МАС, 4, 630; ССРЛЯ, 17, 617; Ушаков, там же] и худой 2 со следующей семантикой: 'плохой, скверный' // 'неискусный, недостаточно сведущий, умелый' // 'сулящий беду, несчастье', 'недостойный, ненастоящий (о человеке)' [ССРЛЯ, там же], 'ветхий, поломанный, рассохшийся' // 'ветхий, дырявый' [МАС, ССРЛЯ, Ушаков, там же], 'бедный, неимущий' // 'скудный, недостаточный' [ССРЛЯ, 15, там же], 'незнатного происхождения, рода' [МАС, ССРЛЯ, там же]. В словаре омонимов О.С. Ахмановой выделяется также худой 1 и худой 2 [Ахманова 1974, 331].

В "Словаре-справочнике "Слова о полку Игореве" указано более раннее время фиксации прилагательного худой со значением небольшого объема тела: Якоже бо Василий учаше, собравту уноша, душа чисты, нев-кверньны, тітеси худу, крошку беседу. Поуч. Влад. Моном., 1377. ~ нач. 12 в. [СПИ, 6, 140]. На наш взгляд, в данном контексте могло быть актуализировано значение 'слабый', а не 'худой'.

СИ. Ожегов выделяет три омонима: худой 1 'не толстый, не упитанный', худой 2 'плохой' и худой 3 'дырявый, прохудившийся' [Ожегов, там же]. В толковом словаре первой половины 20 в. под редакцией Д.Н. Ушакова эта тенденция еще не прослеживается, и прилагательное представлено как многозначное [Ушаков, 4, 1197].

Как продолжение процесса утраты негативной коннотации у слова худой мы видим архаизацию, малоупотребительность некоторых его отрицательно оценивающих значений. Так, по данным лексикографов 20 в., в современном языке являются уже устаревшими 'плохой, скверный' [Ожегов, ССРЛЯ, там же], 'бедный, неимущий' [ССРЛЯ, Ушаков, там же], 'незнатного происхождения' [MAC, ССРЛЯ, там же]; разговорными - значения 'плохой, скверный' [Ожегов, MAC, ССРЛЯ, там же] и 'дырявый, ветхий' [MAC, ССРЛЯ, Ушаков, там же]. Производные слова сейчас главным образом отражают семантику худобы тела: худеть 'становиться более худым или менее полным', худущий 'очень худой, тощий', худышка 'худенький ребенок; женщина или девушка' и т.д. [ССРЛЯ, там же и др.]. Таким образом, в современном литературном языке большинство значений прилагательного худой становится устаревшими, многие сейчас выступают в качестве оттенков, то есть как бы "сворачивается" семантическая структура этого слова.

В говорах 19-20 вв. исследуемая лексема помимо семантики худобы тела: Худой человек, один нос да глаза, давно хвораете? (Арх.) (ср. также фразеологизмы худой, как успенская (петровская) селёдка (Дон.) 'об очень худом человеке', худа стень (стинь) 'болезнь, при которой человек сильно истощен' (Новосиб.) [КСРНГ; СРДГ, 3, 183] имеет и другие значения отрицательной оценки ('плохой', 'бедный', 'дырявый', 'больной' и др.). Интересующее нас частнооценочное значение 'худой' в диалектах имеют и производные прилагательные — худобый, худобитый 'худой, тощий, болезненный' (Пек., Твер.), худящой 'худощавый' (Арх.) и др. (см. II главу) [КСРНГ; ВС, Т-Я, 230; Даль, там же; Дополнение, 295], а также некоторые существительные типа худобище 'недостаток дородности, худость' (Пек., Твер.) [Дополнение, там же] и др.

В качестве существительного данное слово в говорах представлено в мифологическом значении 'злой дух, черт' (Том., Сиб., Забайк.) [Даль, Опыт, там же; Элиа-сов, 446]. Сочетание худой след (Олон.) означало 'след, по которому прошел недобрый человек или кто-то из нечистой силы' [Куликовский, 130]. Слово худой употреб-

ляется и в значении 'змей', по-видимому, в качестве табуизма. Как субстантивированное в говорах представлено данное прилагательное и в женском роде - худая 'змея' (без указания места), 'венерическая болезнь' (Сиб.), 'падучая немочь' (без указ. места) [Даль, там же].

Итак, прилагательное худой со временем сужает круг своих значений: некоторые из них не отмечаются после древнерусского периода ('малый', 'неясный', 'жалкий'). На протяжении всей своей письменной истории эта лексема имела семантику общей отрицательной оценки и негативные частнооценочные значения. К 20 в. ЛСВ прилагательного худой в литературном языке оформляются как омонимы (худой 1, худой 2 и даже худой 3 в словаре СИ. Ожегова), что не отмечалось в предыдущие периоды, а также ряд значений с отрицательной коннотацией в наше время устаревают ('плохой, скверный', 'бедный, неимущий', 'незнатного происхождения'). Слово худой сейчас является "пограничным": оно возглавляет синонимический ряд прилагательных со значением 'имеющий тонкое, сухощавое тело' (худой, тощий, костлявый, исхудалый) с отрицательной коннотацией, но само уже не имеет ярко выраженной негативной оценки, нейтрально характеризуя худобу тела человека (ср. красивая худая женщина и некрасивая худая женщина). В говорах пока этот процесс не наблюдается: значение общей отрицательной оценки широко представлено как в самом прилагательном худой, так и в производных словах.

С целью более точного выяснения времени возникновения семантики худобы у исследуемого прилагательного, исходного мотивирующего признака в определении худого телосложения, хронологической глубины их образования, обратимся к этимологическим данным.

Прилагательное *xudb(jb) является общеславянским с семантикой общей отрицательной оценки [ЭССЯ, 8, 111-112 и др. словари]. Общеоценочное отрицательное знчение у данного прилагательного отмечается во всех группах славянских языков, а именно в следующих языках: болгарском, сербохорватском, чешском, полабском, церковнославянском и древнерусском, а также в современных восточнославянских языках [ЭССЯ, там же]. В славянских языках у прилагательного *xudb(jb) также встречаются и другие частнооценочные пейоративные значения: 'бедный, убогий' (ст.-чеш.,чеш., в.-луж., н.-луж., полаб., ст.-польск., польск., словин.), 'маленький' (ст.-сл.), 'слабый, вялый' (полаб., словин.) и нек. др. [ЭССЯ, там же].

гстуллрс."і^;йі:'і:наі
библиотека ⁴¹

Изучаемое нами обозначение худого телосложения наблюдаем преимущественно в западно- и восточнославянских языках: чешек, chudy, диал. chudy, chudej, елвц. chudy, в.-луж. khudy, н.-луж. chudy, полаб. xaude, ст.-польск. chudy, польск. chudy, словин. xudi, укр. худий, белор. худы и из южнославянских - в сербохорватском hud [ЭССЯ, 8, 111-112; Черных, 3, 359; СУМ, 11, 166-167; Гринченко, 4, 418; Ильин, 1006; КТСУМ, 309; Бялькевич, 447; Касьпярович, 332; ТСБМ, 5, 221; SS, 1, вып. 4, 260; Гессен-Стыпула, 1, 107; Reczek, 695; Doroszewski 1, 928-929; Skorlupka, 1, 137; Skok, 1,692-693].

Полагаем, что значение худобы тела у прилагательного *xudb(jb) было сформировано еще в о.-слав. период. На это указывают и большое количество производных слов с семантикой худобы разных славянских языках, например, глаголы чеш. choudnouti 'худеть', 'беднеть', диал. choudnout 'чахнуть, терять в весе, сохнуть', ст.-чеш. choudeti [Веііб, 80], польск. choudnac 'худеть, тощать', польск. choudosc 'худоба', 'убогость' [Гессен-Стыпула, там же], укр. худніти, худнути 'худать, тощать', худорлявий 'худощавый', худавий 'худоватый, довольно тощий' [Гринченко, 4, 418; Никовский, 829], блр. худняць 'худеть' [Сцяшкович, 532; Касьпярович, 332] и нек. др. [ЭССЯ, 8, 111].

В этимологической литературе высказывается несколько предположений о происхождении прилагательного худой (*xudb(jb)). Во-первых, *xudb реконструируют как *ksoudo- (эту этимологию обычно связывают с именем X. Педерсена) [ЭССЯ, Черных, там же; Цыганенко, 469; Фасмер, 4, 282; Горяев, 402; Рокоту, 625; Skok, 693]. В таком случае худой родственно др.-инд. ksodati 'толочь, дробить', ksudra 'маленький, мелкий', 'подлый, низкий', 'дурной' [СРС]. В таком случае далее следует вести к и.-е. корню *kes > славянское *xudb (*xoudi>) (< *ksou-d) [Мельничук 1966, 214; Цыганенко, там же]. По мнению Г.П. Цыганенко, значение славянского *xudb должно было развиться на основании 'оббитый, избитый' > 'маленький' [Цыганенко, там же].

Другое известное сближение слав. *xudb - с лит. skaudus 'болезненный', skaudeti 'болеть' [Либерис 1962, 565], латыш, skaust 'завидовать' [ЭССЯ, там же; КРЭС, 483; Иллич-Свитыч 1961, 93-98; Briickner,186; Slawski, 1, 88-89; Holub-Коребпу, 144], то есть признак худобы выводится из 'больной, болезненный'. В ЭССЯ допускается объединение этих двух этимологии: "несмотря на заметную тен-

денцию рассматривать [эти] сравнения как взаимоисключающие, можно вполне примирить с древнеиндииско-славянским соответствием, допустив метатезу в балтийских языках: и.-е. *ksoudo- > балт. *skauda. Данное допущение находит существенную поддержку в отнесении сюда же лит. skurdus 'скудный, бедный, убогий'" [ЭССЯ, 8, 112; Либерис 1962, 571].

Менее популярны в этимологической науке сближения с др.-инд. ksodhuka 'голодный' [Machek 1957, 154], гот. hauns 'низкий', арм. xun 'маленький', лит. sudas 'дерьмо' и нек. др. [ЭССЯ, там же; Miklosich, 91 и др.].

И наконец, недавно высказано предположение о происхождении славянского *xudb как заимствовании из скифского *fud- (> осетин, fyd / fud 'плохой, дурной'), представленное в работе Вяч.Вс. Иванова "Славяно-арийские (=индоиранские) лексические контакты" [Иванов 2002]. Между славянскими и иранскими языками есть определенные схождения в области фонетики, морфологии, лексики, что говорит о наличии в прошлом славяно-иранских языковых связей. Как отметил О.Н. Трубачев, славяно-иранские контакты "в первую очередь затронули идеологию, религиозную и социальную сферу жизни праславян" [Трубачев 1991,45].

Осетин, fyd / fud с общеотрицательным значением 'дурной', 'зло, беда' в основном представлено в сложных словах, например, fudkond / fydkond 'безобразный, уродливый', fudgol, fydgol 'недруг, ненавистник, враг' и мн. др. [Абаев, 1, 488-495]. Эти осетинские слова восходят к Иран. *puta, причастию от *рй- 'гнить', ср. др.-инд. *pfiti 'гнилой', 'скверный', лат. pfltidus 'гнилой', 'противный' [Абаев, там же]. Русское худой 'худой, тощий' Вяч.Вс. Иванов сопоставляет с аналогичным значением осетин, fud-xuz / fyd-xyz 'дурно выглядевший, истощенный', образованного от fyd / fud 'дурной' и xuz / xyz 'вид' [Иванов 2002, 35; Абаев, 1, 495]. В славянских языках возможно "предположить перекодирование заимствованного скифского *fu > xu-" в связи с отсутствием фонемы ф [Иванов 2002, там же]. Очевидно, значение худобы в осетинском языке возникло от общеотрицательного значения, т.е. 'худой' < 'дурного вида' [Абаев, там же]. Другие слова со значением 'худой' в осетинском языке с тем же корнем, по данным В.И. Абаева, не встречаются [Абаев, там же]. Предположение об иранском влиянии, возможно, согласуется с ранее установленным заимствованием соответствующего положительного термина хороший > скифск. *xors- [Обнорский 1929, 241-258; Абаев, 4, 217-219; Иванов 2002, там же]. В таком случае получается,

что обе важнейшие восточнославянские дуалистические характеристики основных полюсов мироздания были заимствованы из иранских языков.

Рассмотрев основные взгляды на происхождение прилагательного худой (xudb(jb), обратим внимание на их сильные и слабые стороны. В случае иранского происхождения данного слова затруднительным представляется объяснение источника возникновения интересующего нас значения худобы: было ли оно унаследовано из иранских языков или сформировалось уже на славянской почве. Т.е. остается неясным вопрос: в какой лингвокультурной среде произошел сдвиг в семантике от общеотрицательного значения к частному ('плохой, дурной' > 'худой'), в иранских или в славянских языках. С одной стороны, широкий ареал слова xudb(jb) (отмечается практически во всех славянских языках) может свидетельствовать о его исконности и опровергнуть предположение о его заимствованном характере, но, с другой стороны, это, возможно, древнее заимствование субстратно-суперстратного характера, чем и объясняется его широкое распространение.

В семантическом плане более закономерной представляется первая этимология (от *kes-, от 'дробленый, маленький, мелкий'), поскольку семантический перенос 'маленький' > 'худой' является регулярным (например, дробный, дрязгий, сурусный и нек. др.). Но в данном случае семантическая типология, обычно служащая важнейшим критерием проверки той или иной этимологии, не является вполне убедительной, поскольку затруднение вызывает изолированность славянского прилагательного в и.-е. языках (наличие только индийских и славянских соответствий).

Вопрос о появлении у слова худой, основного прилагательного в русском языке, использующегося для обозначения худого телосложения, значения 'имеющий тонкое, сухощавое тело', на наш взгляд, не имеет однозначного этимологического решения, но бесспорно, что семантика худобы здесь является вторичной от отрицательного общеоценочного 'плохой'.

Тощий

Прилагательное тощий в значении 'худой' в русском языке начинает отмечаться лексикографами с 18 в. [САР, 6, 624]. Контексты приводятся большей частью относительно животного: Тощая лошадь. Тощий быкъ. [САР, там же]. Семантика худобы отражается в этот период и в производном глаголе тощать 'от продолжительного неупотребления пищи и пития слабеть, приходить в слабость', перен. 'становиться

худым, сухощавым' [САР, там же]. В более ранних текстах встречается анализируемое прилагательное в контексте, где мы затрудняемся определить, имеет ли оно значение худобы : Фарисеи же тощи беша: постишася дважды на неделю, весь день не ядуща. Ист. ересей. 14 - нач. 15 в. [КДРС].

В литературном языке 19-20 вв. ЛСВ 'худой' также употребляется по отношению к человеку [Даль2, 4, 424; СЦСРЯ, 4, 291; Чудинов, 2018; Ушаков, 4, 764; ССРЛЯ, 15, 760-763; MAC, 4, 393; Ожегов, 699]. Слово тощий на всех этапах развития языка характеризовало крайнюю степень худобы тела человека, животного, частей тела, указывая на большое отклонение объема тела от нормы.

Без значения худобы прилагательное тощий отмечалось с древнерусского периода с основным значением 'пустой' и производными 'с пустыми руками, ничего не имеющий в руках', 'пустой, напрасный', 'ничтожный', 'суетный', 'беспомощный', 'плохой', 'безрассудный', 'легкий, быстрый' [Срезневский, 3, 1064-1065; Беринда, 132; КДРС]. Значение 'пустой' прилагательное тощий сохранило и до современного периода, ср. на тощий желудок, натощак. В современном языке отмечается большое число переносных значений в основном от 'пустой': 'бедный, убогий, скудный', 'содержащий небольшое количество жира (о мясе, молоке и т.п.)', 'с недостаточным содержанием полезных веществ', 'чахлый, хилый (о растительности)' и т.д. [Ушаков, 4, 764; ССРЛЯ, 15, 760-763; MAC, 4, 393; Ожегов, 699]. Большинство из приведенных значений не приводятся в MAC (главным образом в ССРЛЯ с контекстами 19 в.), поэтому предполагаем, что данные ЛСВ прилагательного тощий в современном литературном языке устаревают.

В диалектной разновидности языка данное прилагательное также отрицательно оценивает худобу тела (Ряз., Яросл., Арх., Пек., Моск., Куйб., Удм. ССР, Муром., Влад., Горьк., Волог., Киров., Иркут., Амур., Самар., Симб., Том.): Кто плохой, кто тощой, а работает лучше гладких. (Ряз.). Ты старик жирный, а я тощой (Самар.) [КПОС; ССРНГ, 563; ЯОС, С-Тятя, 112; Грандилевский 1907, 284; Подвысоцкий, 174; Богораз, 143; Чернышев, 156; ВС, Т-Я, 73; Даль, там же; СРСГО, 2, 187]. Семантика худобы тела наблюдается и в производных словах, например: тощак 'о ком-л. очень

⁵ В "Словаре-справочнике "Слова о полку Игореве"" утверждается, что значение 'очень худой, исхудалый* отмечалось еще в древнерусский период: Мания же бесконечней тж'й обр-Ьпатепь ... мечтомь худымь и образомь тъщимь т*Ьпомъ челов"кческымъ явитися богу еъзмечтася. Хрон. Амарт. [СПИ, 6,46-48]. С нашей точки зрения, на основании этого контекста трудно однозначно утверждать, что прилагательное тощий здесь представлено в исследуемом значении.

45 худом, исхудалом' (Ряз., Пек.), тощеватый 'тощий' (Ряз.) [КПОС; ССРНГ, там же], тощавый 'то же' (Пек.) [КПОС], тощенький 'то же' (Том.) [ВС, Т-Я, 73]. В диалектах также отмечаются значения 'больной, слабый' (Киров., Новосиб., Калин.), 'внутри пустой, ненаполненный' (Колым., Пек.) [КСРНГ; КПОС], 'постный' (Пек.) [КПОС], 'плохой, без радости' (Пек.) [КПОС] и нек. др.

Анализируемое прилагательное встречается в славянских языках без 'худой' с семантикой 'пустой, не наполненный' (*tbscb < *tbskjb при суффиксе -sk- > щ) [Черных, 2, 254; Фасмер, 4, 90; КРЭС, 338; Цыганенко, 432; Горяев, 373-374]. И.-е. базой для тощий является *teus- / *tus- 'делать пустым, опорожнять', 'пустой, порожний', ср. лит. tuscias 'пустой, холостой, бесплодный', лат. tesca 'пустыня, степь', авест. taos- 'пустой', др.-инд. tucchyah- 'пустой, безвоздушный' и нек. др. [Либерис 1962, 675; Рокоту, 1085; Черных, там же; Miklosich, 369]. С понятием пустоты связаны и родственные тощий лексемы тщетный 'бесполезный, напрасный', тщета 'пустота, бесполезность' [Черных, Цыганенко, Фасмер, Горяев, там же].

Вероятно, значение 'худой' появилось от 'пустой' > 'отощавший' уже на русской почве [Черных, там же]. Помимо русского, значение худобы встречается и в белорусском языке (тошчы 'худой, голодный' и 'пустой' [Сцяшкович, 536; Носович, 638]), где, возможно, развилось самостоятельно.

Костлйвый, костлявый

В русском литературном языке существует ряд прилагательных со значением худобы, образованных от слова кость.

В лексикографии и в письменной речи в значении 'худой, у кого кости наружу' в отношении человека прилагательные костлйвый и костлявый наблюдаются только с 19 в.: Девка костлява, как тарань [Даль2, 2, 177; СЦСРЯ, 2, 438; Чудинов, 868].

В современной лексикографии литературного языка со значением худобы фиксируются прилагательные костлйвый и костлявый [ССРЛЯ, 5, 1518; MAC, 2, 113; Ушаков, 1, 1485; Ожегов, 257], первое из которых характеризуется как устаревшее, не входящее в основной словарный запас [ССРЛЯ, там же].

Данные прилагательные используются как указание на сильное отклонение от нормального телосложения для характеристики внешне непривлекательного человека, например: Она была высокая, не просто худая — костлявая, даже под пиджаком

угадывались выпирающие ключицы, острые плечи [Апресян, 2,400].

В говорах с семантикой худобы встречаются костливый (Влад, Низовая Печора, Пек.), например: Какой старик высокий, костливый. Вот я костливая, худая, как щепка (Пек.) [КПОС; СРНГ, 15, 76; Ивашко, 1, 341] и костоватый (см. во II главе), костлявый также фиксируется с анализируемым значением: - Худой - это какой человек? Ну, это такой человек, как костлявый (Том.) [ВС, И-М, 144]. Но в производных от костлявый словах в северных говорах обнаруживаем значение 'худой': костлявистый, костлявка 'о ком-л. сильно исхудавшем' (Волог.) [СРНГ, там же].

Прилагательные со значением худобы, образованные от кость (см. также диалектный материал во II главе), как в литературном языке, так и в диалектах характеризуют данное телосложение негативно.

Анализируемые лексемы образованы от праславянского *kostb с суффиксами *-1-ауъ, *1-іуь [ЭССЯ, 11, 174-175]. *Kostlavbjb отмечается во всех группах славянских языков со значениями 'костистый, костлявый', 'твердый', семантика худобы отражена в болг. костелив 'костлявый', 'худой' диал. коштилаф 'костистый', 'твердый', 'худой, но жилистый' [Младенов, 1, 1080] и др., слвц. kosl'avy 'твердый (об орехе)' и 'костлявый, тощий' [ЭССЯ, там же], укр. кістлявий 'худой' [СМ, 4, 170; Гринченко, 2, 246], блр. кастлявы 'сухощавый, худощавый' [ТСБМ, 1, 659]. *Kostlivbjb также имеет широкое распространение в славянских языках со значениями 'костлявый', 'твердый', значение худобы встречается чаще, чем у *kostlavbjb: болг. костелив 'костлявый, худой' [Берштейн, 276; Младенов, 1, 1074], коштиляв 'сухой, но жилистый (о человеке)' [Младенов, 1, 1080], болг. диал. костеливый 'худощавый, костлявый', кустилиф 'то же', с.-хорв. диал. коныьив 'то же', чеш. kostlivy 'то же' [ЭССЯ, там же].

Итак, семантика худобы у прилагательных, производных от *kostb, сложилась у данных слов, по всей видимости, на общеславянской почве.

Тщедушный

Данное слово в лексикографии фиксируется с 18 в. в вариантах тщедушный, щедушный, щадушный со значением слабости и худобы тела человека [Нордстет, 2, 878; САР, 338]. Данная семантика проявляется и в производном существительном тщедушие 'слабость здоровья, малосилие, худощавость' [САР, там же; Даль2, 4, 446; СЦСРЯ 4, 307]. В контексте 16 в. (Казан, ист. л.) прилагательное тщедушный приво-

47 дится в другом значении, возможно, как 'напрасный': Имнози тогда худоумнии чело-вещ, или прямо рещи безумныя и тщедушныя, негодоваху и роптаху на самодержца своего ... [КДРС].

В литературном языке 19-20 вв. слово тщедушный сохраняет семантику слабости и худобы относительно человека: Девочка прикорнула возле брата, худенькая и тщедушная. Серафимович. Обман. [ССРЛЯ, 15, 1182; MAC, 4, 431; Ожегов, 815; Ушаков, 4, 836]. Помимо значения худобы у данного слова в наше время появляются оттенки значения: 'слабый по проявлению, небольшой', перен. 'небольшого объема, незначительный по содержанию, по смыслу' [ССРЛЯ, MAC, Ожегов, Ушаков там же].

В диалектах настоящее прилагательное в форме щадушный (щедушный) имеет то же значение 'изможденный, слабый здоровьем' (Волог., Вят., Нижегор., Твер., Казан., Перм.) [КСРНГ; Опыт, 269], коррелируя со значением слабости, болезненности (Твер., Волог., Нижегор., Курск., Казан.) [КСРНГ].

Таким образом, значение 'худой' у этой лексемы взаимодействует со 'слабый' и находится на периферии семантической структуры. Признак худобы носителями языка в данном случае оценивается как несоответствие норме.

Анализируемое прилагательное является сложением тыций и душа [Фасмер, 4, 449]. Н.В. Горяев полагает, что душа в данном случае употребляется вместо тело, ср. подобное душегрейка, которая греет тело.

Кроме русского языка, прилагательное тщедушный имеет место в других восточнославянских языках с семантикой слабости здоровья, отсутствия силы [Фасмер, 4, 449; Билецкий-Носенко, 359; Носович, 720 и др.]. Полагаем, что семантика худобы сложилась уже в русском языке или в древнерусский период (вследствие наличия в других восточнославянских языках).

Щуплый

Затрудняемся однозначно определить, с какого периода эта лексема отмечается в значении худобы. Так, в древнерусский период отмечается контекст: Низокъ т 'Ьгомъ и взоромъ щюплъ. Ио. Флав. В. Иуд. И.И. Срезневский в данном контексте определяет его как 'слабый, жалкий' [Срезневский, 3, 1614]. На возможность древнерусского возникновения значения худобы указывает наличие данного прилагательного в других восточнославянских языках: укр. щуплий 'худой, слабый, маленький'

[КТСУМ, 319; Билецкий-Носенко, Ильин, 1056], теплуватий 'тощий и худощавый' [Пискунов, 44], блр. щчуплы 'тонкий, худой, тощий, которого кости ощупать можно' [Носович, 722].

В старорусский период также фиксируется в значении 'худой'. В азбуковниках 17-18 вв. анализируемое прилагательное в основном приводится в словотолкова-тельном аспекте, например: Щюплъ - бл&Уь или кощавъ. Азбуковник. 1654. [КДРС]. С семантикой худобы в этот же период наблюдаем уменьшительное производное щуп-ловатый: ИЕфр'&мкоЯнусовъ літть въ полтретъядцатъ, волосомърусъ, лицомъ щу-пловатъ, очискры. Новг. каб. кн. Кон. 16 в. [КДРС].

В лексикографии литературного языка 18-19 вв. прилагательное щуплый не фиксируется. В современном литературном языке отмечено разговорное значение 'слабосильный, хилый, худой' [ССРЛЯ, 17, 1705; МАС, 4, 744; Ушаков, 4, 1390; Ожегов, 785]: Даже в низкой землянке Ломов казался маленьким, щуплым. Федин. Необыкновенное лето. Ушаков характеризует это значение как переносное. Семантика худобы и слабости проявляется и в уменьшительно-ласкательном производном щупленький [ССРЛЯ, там же и др.].

В словарях литературного языка также отмечается значение 'недостаточно полновесный, дряблый (о зерне)', которое МАС приводит как сельскохозяйственное, а Д.Н. Ушаков как областное специальное [ССРЛЯ, МАС, Ушаков, Ожегов, там же].

В литературный язык прилагательное щуплый пришло из диалектов [Виноградов 1948, 64 -65; Виноградов 1999, 745-746; История слов, 57; Цыганенко, 500]. В литературном языке это слово укрепилось не ранее 19 в. [Виноградов, там же], где закрепилось преимущественно "как характеристика лиц по их физическому сложению" [Сорокин 1965, 493].

В говорах фиксируется лексема щуплый (шчуплы) 'худой, тонкий, слабосильный' (Зап-Брян., Яросл., Кубан., Рост., Курск.): Ена такая маленькая, шчуплая. [Расторгуев, 292]. Со значениями 'мягкий, вялый, рыхлый, трухлявый, дряблый' как южновеликоруссизм (Южн., Тамб.) это прилагательное отмечается в словаре В.И. Даля [Даль2, 4, 569]. Смежные значения к 'худой' в семантической структуре исследуемого прилагательного — 'пустой' (Орл.), 'вялый (о растениях и плодах)' (Орл.), 'вялый, слабый (о человеке)' (Сарат.), 'маленький' (Краснодар., Курск.), 'невзрачный' (Лит.) [КСРНГ; Расторгуев, там же]. В вологодских, псковских, томских

говорах со значением 'худой, тощий' встречается уменьшительное производное щупленький [КСРНГ; КПОС; ВС, Т-Я, 340], в орловских - щуплявый [КСРНГ].

Итак, худоба человека данным словом в литературном языке и говорах характеризуется как избыточная, чрезмерная.

Семантика худобы у данного прилагательного прослеживается еще на о.-слав. уровне (восточно- и западнославянский ареал распространения, в южнославянских языках не фиксируется): укр. щуплий, щуплявий 'худой, слабый' [СУМ, 11, 571; КТСУМ, 319; Билецкий-Носенко, 406; Гринченко, 4, 530; Ильин, 1056], блр. шчуплы 'то же' [ТСБМ, 5,420 - 421]; чеш. устар. stiply 'тонкий, поджарый, долговязый', слвц. st'uply 'щуплый', польск. szczupty 'то же' и 'скудный', сущ. szczuplosc, глагол szczu-plec 'худеть; скудеть; уменьшаться' [Doroszewski, 7, 1064; SPP, 749; Гессен-Стыпула, 2, 397; Reczek, 858; Черных, 2,437; Фасмер, 4, 510; Преображенский, поел, вып., 120].

Данное слово не имеет однозначного этимологического решения в словарях. Относительно происхождения данного прилагательного в этимологических исследованиях выдвигается два предположения. Во-первых, образование из suplb 'пустой, дырявый' и duplb 'трухлявый, с дуплом' [Machek, 626; Цыганенко, 500-501]. Но это предположение трудно подтвердить на семантическом уровне. Второе предположение насчет происхождения исследуемого прилагательного - производность от глагола щупать (scupati) [Фасмер, Преображенский, Черных, там же; Горяев, 430; КРЭС, 388; Bruckner, 35; Куркина 1979, 18-19]. П.Я. Черных и А.Г. Преображенский говорят о спорности этого прилагательного в этимологическом плане, но, тем не менее, "его нельзя не связывать со щупать" [Черных; Преображенский, там же]. На отглагольный характер прилагательного щуплый указывает и наличие суффикса -л-. В семантическом плане, возможно, следует объяснять значение 'худой' из 'такой, что можно ощупать его кости' [Преображенский, КРЭС, там же]. П.Я. Черных высказывает предположение, что старшим значением, вероятно, было 'испытавший боль, причиненную извне', 'получивший ущерб, поврежденный' [Черных, там же]. На наш взгляд, и в фонетическом, и в семантическом плане более убедительной является вторая этимология.

Испитбй

Образованное от причастия страдательного времени прилагательное испитой со значением 'худой, истощенный, изнуренный' начинает фиксироваться с 18 в. как

простонародное, просторечное: Віапь посмотреть, так в чем душа-та право в вас [волках], Н'ЬЬвши цітьі дни, вы веб как испитые, Поджарые, худые. Басни. [СлРЯ 18, 9, 129]. В данном контексте 18 в. значение худобы осознается как метафора: об этом говорит наличие сравнительного союза как.

В 19 в. в семантике прилагательного испитой не происходит изменений [СЦСРЯ, 2, 287; ДальЗ, 2, 125; Чудинов, 568]. В.И. Даль характеризует лексическое значение данного слова следующим образом: 'малокровный, худосочный, как бы лишившийся крови, истощенный, исхудалый, тощий, изнуренный': Он такой испитой, или словно испитой [ДальЗ, там же].

В современном литературном русском языке лексема испитой фиксируется в том же значении с пометой "разговорное" [ССРЛЯ, 5, 182; МАС, 1, 682; Ушаков, 1, 1239; Ожегов, 219], но, на наш взгляд, метафорический, переносный характер его значения ослабляется: в контекстах уже приводится без сравнительного союза как, например: Это был какой-то другой человек, желтый, испитой, с темными кругами под глазами и лихорадочным взглядом. Мамин-Сибиряк. Поправка доктора Осокина.

В диалектной разновидности русского языка данное прилагательное также представлено со значением худобы (Волог., Сарат., Яросл., Курск., Тамб., Южн.-Сиб., Том.), например: От бледности и трудов стал как испитой, то есть как бы кто выпил из него кровь (Яросл.). Разе едак берегут детей? Она как испита (You.) [КСРНГ; ПССГ, 2, 30; ВС, И-М, 54; Качинская 1972, 201]. Диалектные контексты часто представляют собой сравнительный оборот с союзом как. Семантика худобы отражается в говорах и в производном слове непитущий с увеличительным суффиксом —ущ- (см. ниже) [СРНГ, там же].

Итак, прилагательное испитой в русском литературном языке и диалектной системе характеризует худого человека как избыточно худого вследствие голодания, болезней и т.п.

По происхождению является формой страдательного причастия с суффиксом -т- от ИЗЪПИТИ 'выпить', образованного от пить [Шанский, 2, в. 7, 122; КРЭС, 178].

Возможно, появление данного прилагательного в русском языке является результатом влияния церковнославянского, так как в южнославянских языках оно используется для обозначение признака худобы и слабости: болг. изпит 'худой, изможденный' [Младенов, 1, 912], макед. изпит, испиен 'изможденный, испитой' [Иллич-

Свитыч, 190], с.-х. испоен, испщени [Шанский, там же]. На церковнославянское происхождение указывает и наличие префикса из- (ис-).

Таким образом, прилагательное испитой характеризует худобу как результат действия, которое лишает человека жизненных соков.

1.3.2. История и происхождение слов, входящих в синонимический ряд

с доминантой худощавый

В этом параграфе рассматриваются члены синонимического ряда прилагательных, характеризующие умеренную худобу тела человека как соответствие нормам телосложения: худощавый, сухощавый, сухой, сухопарый, поджарый, поджаристый, тонкий, жилистый, субтильный.

Доминанта этого ряда — прилагательное худощавый — является производным от доминанты первого ряда худой. Само прилагательное худой можно обозначить как "пограничное", поскольку наряду с отрицательной оценкой худого человека оно может характеризовать телосложение человека и нейтрально.

Прилагательные тонкий, жилистый и субтильный относим к данному ряду, поскольку в современном русском литературном языке они не имеют негативной характеристики телосложения человека.

Худощавый

Слово худощавый фиксируется в словарях в значении худобы с 18 в. [САР, 6, 601]. Данное прилагательное не обладало столь ярко выраженной, как у слова худой, отрицательной оценкой. В 18-19 вв. оно имело достаточно широкую сочетаемость: могло употребляться как по отношению к человеку (в том числе, ребенку), так и к животному, а также к частям тела [Даль2, 4, 5684; Чудинов, 2131; САР, там же]. В настоящий момент прилагательное худощавый сузило свою сочетаемость, поскольку стало характеризовать только человека.

В диалектах со значением 'худой' фиксируется в калужских, воронежских говорах [КСРНГ].

В других славянских языках прилагательное худощавый не встречается, за исключением отдельных говоров белорусского языках (худашчавы) [Сцяцко, 171], где, возможно, является заимствованием из русского. В украинском, белорусском и

польском языках данному прилагательному соответствует слово с иным суффиксом -укр. худорлявий [Белодед, 3, 775; СУМ, 11, 171; Гринченко, 4, 419], блр. хударлявы [Крапива, 2, 577], польск. chuderlawy [Doroszewski, 1, 927; Kartowicz 2, 1, 207]. Возможно, восточнославянские прилагательные с этим суффиксом заимствованы из польского. Значение суффикса -ав- авторами "Российской грамматики" определяется как 'признак, близкий к тому, что названо мотивирующим словом' [Русская граматика, 1,302].

По мнению некоторых исследователей, прилагательное худощавый является образованием от худощь, худость (И.М. Желтов, М. Фасмер, В.В. Виноградов) [Фас-мер, 3, 813; Виноградов 1999, 1025; Желтов 1875, 3, 1-Ю].

О.Н. Трубачев, обращаясь к словам сухощавый и худощавый, говорит об отсутствии необходимости предполагать исходную форму *сухощь или *худощь, так как вторая часть этих слов может объясняться как *щав- > *съчав-, ср. чеш. st'ava 'сок' и родственные, следовательно слова сухощавый и худощавый представляют собой образования, близкие к слову худо-сочный [Трубачев 1961, 50; примечание к Фасмеру, там же]. Возможность перехода сч > щ см. например, в словаре П.Я. Черных о словах щенок: scene > s-cen (и.-е. корень *ken-), щетина: sbcetina (*яъс- > *sbk-) [Черных, 2,433].

Можно также предположить, что худощавый (а также сухощавый) является по образованию сложным словом от худой и *scavb < *sbtjavb (о возможности существования последнего прилагательного см. у П.Я. Черных, ср. субстантиварованное *scavb, известное во многих славянских языках со значениями 'щавель', 'сок', 'дубильное вещество' и т.п. [Черных, 2, 429; Фасмер, 4, 495]). Данное слово могло быть образовано от др.-р. сътъ (съти) [Срезневский, 3, 851] 'питательный напиток, жидкое кушанье', куда восходят слова щи, щавель [Черных, там же; Фасмер, 4, 495]. В таком случае семантически слово худощавый эквивалентно худосочный. Фонетический переход stj > щ является закономерным для русского языка [Иванов 1990, 119].

Сухощавый

Прилагательное сухощавый с семантикой худобы фиксируется в памятниках письменности с конца 16 в.: А ростомъ человкъ середний, лицомъ смуглъ, носатъ, су-хощавъ, а волосомъ русъ, очи кари. Новг. каб. кн. 1595. [КДРС]. Наряду с худощавый в лексикографии начинает отмечаться с 18 в. без пейоративной оценки худобы [САР,

53 З, 937; Нордстет, 2, 786; Даль2, 4, 365; СЦСРЯ, 4, 251; Чудинов, 1978]. Но контекст конца 18 в. (Страхов. Карм. Кн. Стар. 1791.) позволяет предположить в некоторых случаях возможность обозначения словом сухощавый и болезненного человека: Н'&которые сухощавые старички иміаоть однакож гидропізию или водяную бо-л "Азнь, для того только, что страдалъ оною блаженной памяти д 'Ьдъ ихъ [КДРС].

В современных словарях выделяют оттенки значения худобы по отношению к человеку и по отношению к частям его тела, не обладающие отрицательной коннотацией: Он спокойно слушал старика, и по сухощавому лиг/у его скользнула ехидная улыбка. Г. Марков. Строговы. Нас встретил сухощавый пожилой охотник, настоящий отшельник. Паустовский. Кордон. [ССРЛЯ, 4, 1238, 1242; МАС, 4, 311-312, Ушаков, 4, 602-603; Ожегов, 780].

Лексема сухощавый встречается и в диалектах для обозначения худощавого, тонкого телосложения (Волог., Вят., Забайк., Сиб., Том.) [КСРНГ; ВС, Р-С, 432]: Сухощавый —раз он худой, он худенькой, да сухощавенькой, может, он цо-нибудъ больной. (Том.), а также производное сухощавенький (Пек., Том.): Такой он маленько су-хощавенький к бабушке приехал [КПОС; ВС, Р-С, 432].

Кроме русского языка, прилагательное сухощавый отмечается с семантикой худобы и в белорусском языке [Бялькевич, 428]. Может быть, заимствовано из русского языка, поскольку подобная фиксация в белорусском языке единична. В украинском, белорусском и польском языках в качестве соответствия слову сухощавый со значением худобы выступает блр. сухарлявы [Касьпярович, 297 и др.], укр. сухорлявий [СУМ, 9, 869; Никовский, 765 и др.], польск. sucherlawy [Doroszewski, 7, 894; Kartowicz2, 5, 258; Reczek, 477].

По мнению некоторых исследователей, прилагательное сухощавый является образованием от сухощь, сухость (И.М. Желтов, М. Фасмер, В.В. Виноградов) [Фас-мер, 3, 813; Виноградов 1999, 1025]. О происхождении см. о слове худощавый.

Сухой

Прилагательное сухой (сухыи) в значении 'худой, тощий' было известно еще с древнерусского периода: Чернь ибразомъ и соухъ т'кломъ и кощенъ. Флавий Полон. Иерус. II, 11 в. [Срезневский 1, 1309]. Кононъ сухимъ зовется. Пат. Пен. Новг. [Срезневский, 3, 632-633]. Семантика худобы проявляется и в производном существительном сухость 'худоба' [Срезневский, там же].

Со значением худобы примерно с 16 в. наблюдается производное прилагательное сухонявый, например: Сухонявъ и скудобрадъ. Зое. с. ч. [КДРС; КСДР; Срезневский, там же].

В словарях 19 в. отмечается большее число производных с семантикой худобы: сухотелый, сухолицый, сухожилый, сухоподжарый [Даль2, 4, 365], сухорёб-рый [СЦСРЯ, 4, 251], сухонявый (церк.) [Даль, СЦСРЯ, там же].

Кроме значения худобы, начиная с древнерусского периода, анализируемое слово имело значения: 'высохший, сухой', 'безводный', 'сухой, бездождный', 'иссохший от болезни', 'сухой (о пище), без жидкости, без приправы', 'чистый, цельный' [Срезневский, 3, 632-633]. Позже развиваются другие переносные значения: 'лишенный душевной теплоты', 'заготовленный впрок высушиванием', 'не дающий необходимых результатов, не настоящий' и мн. др. К 20 в. прилагательное сухой, сохранив ЛСВ 'худощавый, с мышцами лишенными лишнего жира (о человеке, его теле, конечностях)', расширяет круг переносных значений и их оттенков [MAC, 4, 311; ССРЛЯ, 14, 1231-1232].

В русских говорах также кроме семантики сухости у прилагательного сухой представлено и значение худобы тела (Волог., Пек., Сев.-Двин., Ворон., Ряз., Калуж., Моск., Нижнекамчат., Ср.-Обск., Карел., Петрогр.): Вино ей в пользу: то была сухая, а то стала уж хорошая. Залетась брат приезжал полной, сытой, а ноня - сухой, бледной (Ряз.). Его хучь корми, хучъ не корми, се сухой (Калуж:.) [КСРНГ; КПОС; ССРНГ, 550; Ванюшечкин, 2, 182-183]. В говорах существует большое количество слов (в основном это сложные прилагательные) с корнем сух- с семантикой худобы: сухожилый, сухожилистый, сухоребрий, сухощепый, сухощеповатый, сухостный, сухо-нутрый, сухорпарный, сухолядый (см. во II гл.), большинство из которых обладает отрицательной коннотацией.

Сопоставляя данные литературного языка и говоров по слову сухой, отметим, что, если в первой разновидности языка настоящая лексема входит в синонимический ряд, обозначающий умеренную худобу тела как соответствующую норме (но с меньшей положительной коннотацией), то в народной речи худоба характеризуется как отклонение от нормы (ср. противопоставление в приведенном выше контексте слов сухой и хороший).

По происхождению данное прилагательное является общеславянским с се-

мантикой сухости, отсутствия влаги и т.п. Значение худобы отражается в польск. suhy 'худой' [Doroszewski, 7, 897-902; Гессен-Стыпула, 2,385; ПРС 1963, 598], чешек, suhy 'худой, худощавый' [ЧРС, 2, 386], болг. сух 'то же' [Бернштейн, 641], с.-хорв. suh 'худой, истощенный' [Толстой 1957, 926], укр. сухий и нек. производные 'то же' [Гринченко, 4, 232; Онишкевич, 2, 267] и нек. др. и представляется как 'лишившийся влаги, необходимой для нормальной деятельности организма'.

Этимологически исследуемому прилагательному родственны др.-инд. susyati 'высохший, вялый', лит. safisas 'сухой', лтш. sauss 'то же', др.-прусск. sausai наречие, греч. айо<; 'сухой', 'зачахнувший, истощенный, дряхлый' и др., англосакс, sear 'сухой, увядший', др.-в.-нем. soren 'засыхать' и нек. др. [Либерис 1962, 533; Дворецкий 1958, 264; Черных, 2, 220; Цыганенко, 415; Фасмер, 3, 513; Miklosich, 333; Machek 1957, 484-485; Skok, 3, 357-358; Семереньи 1980, 54]. И.-е. базой является *saus-/ *sus- [Черных, Machek 1957, Skok, там же; Pokorny, 880-881]. Ю. Покорный предположительно (под вопросом) выдвигает как родственное (в случае вариативности корня *saus-/ *sauk-) др.-инд. suksma 'тонкий, мелкий, худой' [Рокоту, там же]. В таком случае можно было бы предположить и.-е. характер значения худобы, но поскольку кроме славянских, древнеиндийского и греческого языков данная семантика не отмечается, то, вероятнее всего, мы имеем дело с самостоятельным осмыслением худого телосложения человека в указанных и.-е. языках.

Обращает внимание сходство семантической структуры исследуемой лексемы в славянских и греческом языках, где встречается значение истощения, худобы тела. Возможно, это следует объяснять влиянием христианско-византийской культуры на славянскую культуру.

Сухопарый

Данное слово фиксируется в памятниках русской письменности со значением худобы о животном и человеке с конца 16 в.: Се язь Михаила Дмитриевич сынъ, уро-женецъ Б'кнситцкого верх, рожеемъ смуглъ, волосомъ чернъ, и очи черны, ростомъ середней, сухопарь ... Новгжаб. кн. 1594. [КДРС]. В словарях со значением 'худой' отмечается с 18 в. [САР, 3,937; Нордстет, 2, 786; Даль2,4, 365; СЦСРЯ, 4, 251].

В современный период лексикографами это слово характеризуется как относящееся к человеку и животному. Прилагательное сухопарый имеет два оттенка значения худобы: относительно человека и частей его тела: У Татаринцева до черноты

загорели лицо и шея, и поэтому сухопарое тело его, не тронутое солнцем, казалось неестественно белым. Поповкин. Семья Рубанюк. [Соломин] был высокого роста, белобрыс, сухопар, плечист. Тургенев. Новь. [ССРЛЯ, 4, 1238, 1242; MAC, 4, 311-312, Ушаков, 4,602-603; Ожегов, 780].

Данная лексема в литературном языке на современном этапе характеризует худобу как нормальное явление. В текстах 18 в. встречалась пейоративная оценка худобы (о животном): Ежели жеребець будетъ несыть или болень тогда оного опасно припускать ибо от оного кобылицы не примуть а хотя б которая и принесла и те же жеребята бывают плохи и сухопары. Кон. зав. (нач. 18 в.) [КДРС]. Таким образом, коннотация данного слова несколько изменилась.

В говорах с семантикой худобы помимо прилагательного сухопарый 'худощавый, высокий' (Вят., Арх., Калуж., Ворон., Сиб., Том., Забайк.): Ты ишшо не видала ихнего зятя-то..., сухопарый, длинный (Калуж:.) [КСРНГ], 'не травянистый, плохой (о лугах)' (Вят.) [Зеленин 1904, 155], встречается и лексема с суффиксом -н- - сухопар-ный (Новг.) [Дополнение, 261]. По аналогии с сухопарый в диалектной системе образуется производное от худой прилагательное худопарый (Азерб., Нижнетагил., Свердл.) [КСРНГ].

Со значением худобы слово сухапары наблюдается также в говорах белорусского языка [Сцяшкович, 467]. Без семантики худобы данные слова встречаются и некоторых в других славянских языка, например, чешек, suhopar 'сухая почва; бесплодная почва', 'сушь', suhoparny 'сухой, скучный, нудный' [ЧРС, 2, 386], укр. сухо-парний 'пареный огнем (о дереве)' [Гринченко, 4, 232].

По всей видимости, прилагательное сухопарый является сложением сухой и пар, ср. сухо-щавый, худо-щавый, худо-сочный [Трубачев в прим. к Фасмеру, 3, 813; Горяев, 355].

Поджарый

Прилагательное поджарый отмечается с 17 в. в значении 'сухой, худощавый, со впадшим брюхом' (Влх. словарь, 370. 17 в.). В 18 в., судя по контексту (Вить посмотреть, так в чем душа-ma право в вас [волках], H*k Ьвши ц'клы дни, вы вей как испитые, Поджарые, худые. Басни. [СлРЯ 18, 9, 129]), данное прилагательное характеризовало худобу тела как негативное явление. Лексикографами 18 в. [САР, 2, 1054] отмечается, что в эти периоды лексема употреблялась в основном по отношению к

животным. В 19 в. это слово могло уже употребляться и о человеке [ДальЗ, 3, 441; Чудинов, 1481]. В словаре В.И. Даля подчеркивается положительная коннотация слова поджарый - 'рослый и худощавый, сухой, с перехватом, но жилистый и нехилый' [ДальЗ, там же]. Но в контекстах этого периода настоящее прилагательное могло еще характеризовать худобу негативно: В самой внешности его произошла выгодная перемена: прежде он был поджар, сутуловат и глядел понурившись; теперь он нагулял себе изрядное брюшко и голову держал не только прямо, но и почти наоборот. Салтыков-Щедрин. В среде умеренности.

В 20 в. семантика данного прилагательного в литературном языке мало изменяется: лексикографами разделяются оттенки 'втянутый, впалый (о животе, боках)' и 'имеющий такие бока, живот; худощавый, подтянутый (о человеке, животном)' [ССРЛЯ, 10, 357; МАС, 3, 187]. В современный период слово поджарый является разговорным [Ушаков, 3, 384; Ожегов, 461] и имеет положительную коннотацию. Семантика худобы проявляется и производном существительном поджарость 'свойство поджарого, худощавого' [ССРЛЯ, МАС, там же].

В диалектной речи данное прилагательное также отмечается в значении худобы тела (Арх., Пек., Тамб., Калуж., Волог., Яросл., Сиб., Забайк., Бурят., Вост.-Казах.) по отношению как к человеку, так и к животному: Поджарый франт. Поджарая лошадь (Сибир.). Ой какой поджарый растет! (Бурят.) В севернорусских говорах употребляется с семантикой 'высокоствольный' (Арх.) и 'поджаренный' (Карел.) [КСРНГ; КПОС; СРНГ, 8, 7]. В калужских говорах наблюдаем производное прилагательное поджароватый для определения худощавого телосложения [КСРНГ].

Относительно происхождения слова поджарый в этимологии нет единого мнения. Так, Н.В. Горяев сопоставляет его с курдск. zar 'тощий, худощавый', zarti 'худоба' [Горяев, 269]. По мнению А.Г. Преображенского, это случайное совпадение [Преображенский, 2, 86]. В словарях иранских языков (В.И. Абаев, В. Миллер, И.М. Стеблин-Каменский) нами не было встречено подобных слов.

Высказывается также вероятность сокращения поджарый из поджаристый, которые далее следует возводить к (под)жарить 'подсушивать' (об этом говорят А.Г. Преображенский, М. Фасмер, Н.М. Шанский) [Преображенский, там же; Фасмер, 3, 297; КРЭС, 255]. Возможно, наоборот, поджаристый является производным от поджарый, производящей основой для которого был глагол поджарить.

О.Н. Трубачев утверждает, что "правильнее видеть в слове поджарый первоначальное обозначение гончего пса с подпалинами; ср. уже явно забытое недвусмысленное название масти пса с подпалинами по цветовому признаку, а не степени упитанности, ср. ст.-польск. masc" podzara о лошадях. Значение 'худощавый, худой' явилось вторичным" [Фасмер, примечания, там же; Трубачев 1960, 26-27]. Этот собако-водческий термин, деэтимологизировавшись, стал "вообще обозначением чрезвычайной стройности" [Фасмер, Трубачев 1960, там же]. Нам представляется наиболее вероятной последняя версия, поскольку она подтверждается типологически, ср. мухортый и хорт, легавый, имеющие значения худобы и породы животного, названного по его масти.

Со значением худобы фиксируется кроме русского в некоторых говорах белорусского языка, но относительно животных [Мацкевич, 3, 305; Мяцельская, 1,261].

Поджаристый.

Лексема поджаристый в русском языке наблюдается с 18-19 вв. в прямом и переносном значениях 'подрумянившийся, хорошо поджаренный' и 'худощавый'. В контекстах 18 в. данная лексема большей частью употребляется о животных, например: ... круглыя малыя копыта, поджаристый стань и широкія ноздри весьма лошадь украшаютъ. Флор. Ек. [КДРС]. В этом же тексте обнаруживаем противопоставление толстый и поджаристый, причем поджаристый (относительно животного) оценивается положительно: ... на высокихъ м'Ьстахъ больше теплоты и здоровыхъ травъ, нежели на низких, гд*& трава сочная, отъ которой лошади жирны и толсты, и не так пригожи и поджаристы т 1томъ, какъ другія бывают (в другом варианте — тонки т'кломъ) [КДРС].

В 19 в. в основном употребляется о худобе тела человека, например: [Городничий]: Чудно все завелось теперь на свете: народ все тоненький, поджаристый такой. Никак не узнаешь, что он важная особа. Гоголь. Ревизор. Данный контекст позволяет предположить, что в 19 столетии данное прилагательное оценивало худощавое телосложение человека негативно.

В современном литературном языке это слово сохраняет оба значения, причем ЛСВ 'худощавый' осмысляется на данном этапе как устаревший и употребляется как о человеке, так и о животном [ССРЛЯ, там же].

Говорам тоже известно это прилагательное с анализируемой нами семантикой

59 относительно животного и человека (Ряз., Калуж., Пек., Ср. Урал): - Тонкий человек, живота нет — ета поджаристый. [- А про скотину так можно сказать?] — И скотина тонкая, поджаристая [КСРНГ; ССРНГ, 419]. В диалектах также встречается со значением 'тонкий, гладкий (о дереве)' (Олон., Арх., Калуж.) [КСРНГ; ССРНГ, там же]. Полагаем, что в данном случае худоба в говорах оценивается как нормальное явление.

Кроме русского языка, наблюдается в отдельных диалектах белорусского языка: паджарысты 'сухощавый, тонкий' [Мацкевич, 3, 305].

Говоря о происхождении этого слова, можно предположить в качестве производящей основы глагол поджарить, имеющий в литературном языке и в говорах значение термической обработки и т.п. [ССРЛЯ, 10, 356; СРНГ, 28, 7; ДальЗ, 3,441 и др.] или от прилагательного поджарый. Более вероятно отглагольное происхождение с суффиксом -ист- со значением 'характеризующийся действием, названным мотивирующим словом' [Русская грамматика, 1, 295].

Тонкий

С семантикой худобы относительно человека отмечается с древнерусского периода: [Борись] тітомь бяше красьнь, высокъ, лицьмь кроуглъмъ, плечи вслиції, тънъкъ в чресла. Ск. Б. И Г., Yen. Сб. 12 в. [КСДР]. Б*к же възрастомъ ередній, старь, тонокь. Ио. Мал. Хрон. [Срезневский, 3, 1049-1050; КДРС; КСДР; КОСМР]. Другие значения, отмечаемые в данный период: 'тонкий, не толстый', 'мелкий', 'острый', 'высокий (о звуке)', 'подробный', 'тонкий, незаметный', 'бесплотный, невещественный' [Срезневский, КДРС, КСДР, КОСМР, там же].

Анализируемое нами значение 'худощавый, тонкий', а также большинство древнерусских значений сохраняются у слова тонкий на протяжении всего развития русского литературного языка [Нордстет, 2, 800; Беринда, 132; САР, 6, 172; СЦСРЯ, 4, 286; ДальЗ, 4, 792; ССРЛЯ, 15, 613-614; МАС, 4, 380; Ожегов, 696; Ушаков, 4, 739; НСРЯ, 2, 782]. Лексема тонкий обладает положительной (или нейтральной) коннотацией, характеризуя худощавое телосложение человека как изящное, стройное. Об этом говорит и наличие в семантической структуре данного прилагательного и других, переносных, значений с положительной коннотацией: 'изящный, утонченный', 'не крупный, нежный, тонко очерченный (о чертах лица)', 'обладающий хорошими манерами', 'проницательный' и т.д.

В говорах также имеет место прилагательное тонкий (тонкой) в значении 'худощавый' (Арх.) [КСРНГ; Грандилевский 1907, 283; ВС, Т-Я, 65], а также 'умный, проницательный' (Урал.), 'жидкий, слабый (о напитках)' (Арх.), 'высокий (о голосе)' (Яросл., Пек.), 'тонкий в поперечном сечении' (Твер.) и нек. др. [КСРНГ; КПОС]. Семантика худобы в говорах отражается также и в некоторых производных от тонкий прилагательных: тонцлявый, тончавый и нек. др. (см. во II гл.). Ср. также тончак 'тончавый человек' [ДальЗ, 4, 792].

Слово тонкий со значением худобы является общеславянским [Гринченко, 4, 273; КТСУМ, 291; СУМ, 10, 187-189; ТСБМ, 5, 236; Бернштейн, 669; Сцяшкович, 484, 536; Бялькевич, 442; Веііб, 510; ЧРС, 2, SP 16, 3, 468-469; Karlowicz, 1, 230; SS, 1, вып. 5, 296; SPP, 80; Гессен-Стыпула, 1, 112; Doroszewski, 1, 986; Толстой 1957, 931; Дьяченко, 2, 726; СС, 715; Черных, 2, 250; Горяев, 371; КРЭС, 446; Фасмер, 4, 76-77 и др.]. О.-слав. форма *тъпъкъ (далее ь > ъ вследствие межслоговой ассимиляции⁶) [Фасмер, Черных, КРЭС, там же] образована с помощью суффикса -ък- от основы и.-е. характера *ten- 'тянуть, вытягивать, растягивать' [Черных, там же; Slawski, 1, 100; Рокоту, 1069; Buck, 889]. В словах, относящихся к данной и.-е. основе, прослеживается синкретично представленные значения большой длины, худобы, слабости, ср. санскр. tanu 'слабый', 'тонкий, худой; худощавый', 'маленький, малый', taniman 'слабость', 'худоба; худощавость', перс, tanuk 'тонкий, нежный', 'редкий', 'мелкий' и др., осетин, taen 'тонкий, тонкая лепешка', 'жидкий, редкий', лат. tenuis 'тонкий', 'узкий', 'худой, худощавый' и др., греч. tow- в сложных словах со значениями 'тонкий', 'длинный', лит. tevas 'тонкий', с тем же значением др.-в.-н. dunni (совр. нем. dflnn 'тонкий, худой, стройный'), англ. thin и нек. др. [Черных, Pokorny, там же; Мейе 1938, 112; Семереньи 1980, 62; Абаев, 3, 261-264; Miklosich, 350; Machek 1957, 526; Bruckner, 62; Дворецкий 1976, 766; АРС 1980, 704; СРС, 234 и др.]. Учитывая факт, что др.-инд. tanu(s) имеет значение 'мелкий', 'тонкий, худой' [Фасмер, Pokorny, Bruckner, там же], и широкое распространение слов с 'худой' в разных и.-е. языках, можно предположить, что семантика худобы у слов с данным корнем сформировалась еще в и.-е. период ('вытянутый' > 'тонкий' > 'худой (о человеке)'). Подобный семантический переход см., например, в русск. диал. истяжной 'вытянутый', 'худой'.

Г. Шустер-Шевц полагает, что ъ не является результатом межслоговой ассимиляции, а представляет собой рефлекс о-окрашенного и.-е. редуцированного гласного о [Шустер-Шевц 1971,480].

61 Жилистый

С семантикой худобы относительно человека данная лексема отмечается в лексикографии литературного языка с 19 в.: [Никита] невысок ростом, на вид сухощав и жилист, но осанка у него внушительная и кулаки здоровенные. Чехов. Палата № 6. [ССРЛЯ, 4, 150]. Словари современного литературного языка по-разному характеризуют анализируемое значение у прилагательного жилистый: в словаре под редакцией Ушакова нет разделения на 'сухощавый' и с 'видными, выступающими жилами', как в ССРЛЯ, в MAC 'сухощавый' характеризуется как оттенок значения 'с заметно выступающими жилами' [Ушаков, 1, 871; MAC, 1,485].

Без значения худобы данная лексема в словарях приводится с 18 в. как 'имеющий много жил', 'с утолщенными или близко расположенными др. к др. жилами', 'имеющий жилы (о дереве)' [Нордстет, 1, 197; СлРЯ 18 в., 7, 137; САР, 2, 1165; СЦСРЯ, 1,411; Даль2, 1, 542]. В литературном языке 19-20 вв. отмечается переносное значение 'сильный, крепкий, выносливый' [ССРЛЯ, Ушаков, там же]. Судя по корневой морфеме, предшествующим значением для 'худой' было 'с выступающими жилами'.

С анализируемым значением 'сухопарый, худощавый' прилагательное жилистый в брянских говорах: Жилистый человек — не толстый, сухопарый [КСРНГ; СБГ, 5, 71]. В других диалектных словарях данное прилагательное в значении худобы не встречено, но, возможно, оно отсутствует в диалектной лексикографии как общерусское.

Для обозначения жил не только у человека слово жилистый в говорах имеет значения: 'с перевитыми годичными слоями-кольцами (о древесине)' (Краснояр., Том.) [СРНГ, 9, 174; Сл. Краснояр., 90; ССД, 1, 105], 'имеющий много крепких волокон' (Том.) [ПССГ, 1, 221], 'с большим количеством сухожилий' (Брян.) [СБГ, там же], 'с прожилками из корней (о земле)' (Брян.) [СБГ, там же]. В диалектах встречаются и другие значения анализируемого слова, употребляемые по отношению к человеку, например, 'с заметно выступающими жилами' (Брян.) [СБГ, там же], 'сильный, крепкий, выносливый' (Брян.) [СБГ, там же]. Почти все эти значения являются общерусскими.

Полагаем, что прилагательное жилистый не имеет отрицательной коннотации и оценивает худобу тела человека в соответствии с нормой. Об этом свидетельст-

вует отсутствие отрицательных значений, а также наличие положительно оценивающего значения 'сильный, крепкий, выносливый'.

Прилагательное жилистый является производным от существительного жила (о.-слав. *zila). Значения 'нить', 'веревка', 'сухожилие' прослеживаются еще на и.-е. уровне: др.-р. жила 'жила, сухожилие; кровеносный сосуд', лит. gysla 'жила', прусск. gislo 'то же', арм. jil 'сухожилие, веревка', авест. jia 'тетива, сухожилие' (без суффикса -1-) и нек. др.⁷ [СДРЯ, 3, 261-262; Горяев, 111; Преображенский, 1, 232; Фасмер, 2, 541; ЕСУМ, 2, 197; Черных, 1, 302-303; Шанский, 1, в.5, 292; Рокоту, 489; Miklosich, 411].

Семантика же худобы формируется уже как переносное в русском языке, ве
роятно, от 'такой, у которого много сухожилий' > 'мускулистый, без лишнего жира' >
'худой, худощавый'. Семантика худобы на данном материале прослеживается и на
материале белорусского языка, ср. жьілістьі 'худой, мускулистый' [ТСБМ, 1, 264-
265], жылаваты 'мускулистый, сухощавый' [Мацкевич, 2, 165], жылаву, жилову
'худой и здоровый' [ТС, 2, 71]. В словарях украинского языка прилагательное жила
вий характеризуется как 'жилистый, мускулистый' [Гринченко, 1, 484; Никовский,
227; МСБГ, 2, 54 - 55] и 'твердый, жесткий' [Никовский, там же], 'гнущийся, пружи
нистый' и др. [МСБГ, там же]. /

Субтильный

В современном русском литературном языке со значением худобы наблюдается заимствованное прилагательное субтильный. По утверждению Л.П. Крысина, причиной заимствований часто служит "потребность уточнить или детализировать соответствующее понятие, разграничить некоторые смысловые оттенки" [Крысин 1968,23].

Данное слово характеризуется как разговорное и имеет два значения: 'тонкий, нежный, кажущийся совсем хрупким по телосложению' и 'деликатный, обходительный' [ССРЛЯ, 14, 1137; МАС, 4, 299; Ушаков, 4, 578; Ожегов, 675; СИС 1989, 586; ССИС, 586]. МАС характеризует последний ЛСВ как устаревший.

Если на современном этапе развития литературного языка лексема субтильный не имеет отрицательной коннотации, то еще в контекстах 19-го, рубежа 19 — 20 вв. худощавое телосложение этим словом еще могло характеризоваться как некра-

⁷ Э.А. Балалыкина полагает, что первичное значение этого слова 'подземное русло, по которому пробивается родник или ключ', затем 'крупный кровеносный сосуд' и 'сухожилие, нерв' [Балалыкина 1993,40].

63 сивое явление (и в некоторых словарях первой половины 20 в. [Юшманов, 545]), например: Сам-то [Никанор Иванович] такой субтильный, и ножки узенькие, тоненькие. Гоголь, Женитьба. — И хорошенькая? — Как вам сказать? На чей вкус... уж очень она того... субтильна. Жидка больно. Куприн. Прапорщик армейский. В данных примерах, как нам кажется, наиболее ярко проявляется столкновение различных взглядов на худобу человека в разных слоях общества (привилегированного слоя общества и простонародного), поскольку заимствованное с положительной коннотацией прилагательное субтильный здесь характеризуется с позиций другой ценностной системы -народной оценки худобы.

Заимствованное из западноевропейских языков (ср. нем. subtil 'тонкий, деликатный', 'хитроумный; каверзный; щекотливый' [БНРС, 2, 411] и франц. subtil 'субтильный, хрупкий, тонкий, мелкий', 'тонкий, острый', 'неуловимый, летучий', 'ловкий, проворный, хитрый, изощренный' [Ганшина, 806] ) прилагательное субтильный отмечается в текстах письменности и в русской лексикографии с 18 в. (1726 г.), а также в форме субтел(ь)ный, суптел(ь)ный, с основным значением 'тонкий' и с переносными: 'тонкий, проницательный (об уме, чутье)', 'нежный' [Вейсманн 1782; КДРС; Биржакова 1972, 396]. Форма суб(п)тельный, очевидно, пришла через посредство польского языка (suptelny) 'тонкий, деликатный, утонченный', 'деликатный, чуткий, мягкий', 'хрупкий, нежный' (например, о телосложении) [Биржакова 1972, там же; Гессен-Стыпула, 2, 385]. Можно было бы предположить вследствие наличия е в suptelny влияние слова тело (telo) в польской форме, но это предположение опровергается наличием польской формы сіеіо. На русской почве исследуемое прилагательное "значительно расширило возможности сочетания с именами предметного ряда под влиянием аналогичных возможностей русских прилагательных тонкий, мелкий, малый, узкий: субтильные нитки, субтильная шерсть, субтильная ручка, субтильная снасть ... Круг сочетательных возможностей этого прилагательного в европейских языках ... много уже"⁸ [Биржакова 1972, там же]. Контексты для данного прилагательного в значении 'худой' в указанный период не встречаются.

Значение худобы проявляется в производном от прилагательного субтильный существительного субтильность 'тонкость, худощавость' [Чудинов СИС, 731].

* Ср. в книге Биржаковой и др.: во французском языке matiere subtile 'тонкая материя', air subtil 'жидкий воздух', sang subtil 'жидкая кровь', trait de pinceau, trait de plume, fort subtil 'линия, черта весьма тонкая' (Фр.-р. 1786).

По происхождению прилагательное субтильный является латинизмом - от лат. subtilis 'тонкий (о нити)', перен. 'отточенный', 'изысканный, изощренный', 'строгий, без украшений, простой' [Фасмер, 3, 793; Черных, 2, 216; КРЭС, 323; Dauzat, 688], которое в свою очередь образовано из subtexilis 'тонко сотканный' от tela (< texla) 'ткань', что восходит к глаголу texere 'ткать, сплетать' [Черных, там же; Random, 1418; Ernout-Meillet, 662]. Прилагательное subtilis в латинском языке не имело значение 'худой' (о человеке) [Кронеберг, 502; Дворецкий 1976, 740; Танануш-ко, 821; Walde-Hofmann, 2, 619 - 620], но для производного существительного subtili-tas характерно употребление по отношению к тонкому, стройному стану женщины [Кронеберг, там же].

ВЫВОДЫ

1.4. Хронологические рамки формирования концепта 'худой' в русском литературном языке

С целью выяснения хронологических рамок формирования концепта 'худой' в русском литературном языке мы рассмотрели прилагательные со значением худобы, входящие в два синонимических ряда с разной степенью худобы, во все периоды развития русского языка с момента их фиксации, выявили время возникновения значения 'худой', где это было возможно.

Из исследуемых прилагательных, сохранившихся в литературном языке, судя по контекстам, взятым из КСРЯ 11-17 вв., однозначно имели значение худобы с древнерусского периода прилагательные сухой (11 в.), тонкий (12 в.)⁹. Для прилагательное худой мы не нашли контекстов, где было бы представлено исследуемое значение.

Говоря о древнерусском периоде, ряд исследователей (прежде всего -В.В. Колесов и М.В. Пименова) подчеркивают синкретичность, нерасчлененность значения древнерусского слова, что характеризует нерасчлененность и мировосприятия человека на данном этапе развития [Колесов 1984; Пименова 2000]. В древнерусском языке к языковым единицам, обладающим синкретизмом значения, следует от-

⁹ Данные слова в древнерусском языке являются наследием и.-е. периода.

нести и прилагательные, обозначающие положительную и отрицательную оценку [Пименова 2000]. К таким языковым единицам, по всей видимости, следует отнести и общеотрицательное прилагательное худой.

Эстетическая оценка худого телосложения в древнерусских текстах в большинстве случаев была негативной (в меньшей степени это относится к слову тонкий, связанным с понятием стройности). См. о прилагательных, обозначающих телосложения в древнерусском языке в диссертациях З.И. Слыховой и М.В. Пименовой [Слыхова 1985; Пименова 2000]. М.В. Пименова в диссертации "Эстетическая оценка в древнерусском тексте" подчеркивает пейоративную оценку у прилагательных, обозначающих отсутствие подкожного жирового слоя в древнерусских памятниках, в противоположность словам, характеризующим полноту тела [Пименова 2002, 333-334]. З.И. Слыхова в работе "Имена прилагательные, характеризующие человека в летописном повествовании (на материале Ипатьевской летописи)" приводит слова, отражающие преимущественно крупный объем тела человека и объединяемые автором в синонимический ряд со значением 'толстый': дебелъ, толстый, тяжекъ, великь, превеликъ. В качестве противопоставления им приводится слово средний (ткломъ), но не прилагательные со значением худобы [Слыхова 1985, 56-58].

В древнерусских летописях одним из основных признаков, характеризующих привлекательную внешность светского человека (прежде всего - князя), является параметрический признак крупного телосложения (дебел телом, полон, крепок и т.п.) [Богуславский 1994, 85 и поел.]. В противоположность светскому идеалу человек, посвятивший себя религии, отказавшись от плотского начала, не мог иметь крупного, полного тела.

Таким образом, в данный период современное понимание худобы (возможность как положительной, так и отрицательной оценки худого телосложения) еще не было сформировано и поэтому не отражалось в языке.

В старорусский период (14 - 17 вв.) сохраняются древнерусские прилагательные со значением худобы и невзрачности, фиксируется щуплый, отрицательно оценивающее худого человека; производные от сухой слова сухощавый (кон. 16 в.), сухопарый (кон. 16 в.), которые отражают начало процесса изменения представления о норме телосложения, оценивая со временем умеренную худобу тела человека без отрицательной коннотации. В данный период особого внимания заслуживает 17 в., ко-

66 торый называют переходным, поскольку "в связи с начавшимся процессом формирования национального русского языка укрепляются общерусские черты, крепнет единство языка на всех его уровнях" [Судаков 1983,3].

Только к 17-18 вв. с развитием социальных отношений в период формирования русской нации начинают фиксироваться остальные известные в литературном языке исследуемые прилагательные. В значении 'худой' в текстах с пейоративной оценкой фиксируется прилагательное тощий (в основном, относительно животного), отмечавшееся еще в древнерусском языке со значениями 'пустой', 'плохой' и др., а также худой, имевшее в 11-14 вв. семантику общей и частной отрицательной оценки и значение 'малый'. В 18 в. начинают отмечаться пейоративные прилагательные со значением худобы испитой, тщедушный, заимствованное слово из западноевропейских языков субтильный, поджарый, поджаристый (17-18 вв.), худощавый, не имевшие в своей семантической структуре отрицательно оценивающих значений. 18 в. характеризуется активным пополнением лексики русского языка новыми словами и значениями. И особая роль в этом процессе принадлежит именам прилагательным, поскольку данная часть речи совмещает в себе семантические и оценочные аспекты языка (см. введение) [Петрова 1983; Куканова 1999]. Этот разряд слов пополняется в данный период как за счет внутренних ресурсов языка, например, из народно-разговорных источников, так и за счет западноевропейских заимствований [Петрова 1983; Куканова 1999]. Важно отметить тенденцию к образованию переносных оценочных значений, т.е. "формированием новых семантических единиц на базе оце-ночности" [Куканова 1999, 106]. Начиная с 17 в., в связи с развитием социальных отношений и человеческого мышления расчленение синкретизма оценочного значения происходит на уровне понятия, поскольку именно с этого времени осознается ценностное различие различных сфер жизни людей [Пименова 2000, 8].

Итак, анализируемые нами синонимические ряды в русском литературном языке начали складываться только примерно с 17-18 вв. (в период становления национального сознания и, следовательно, национального русского языка, в период формирования новых этических и эстетических норм), что отражает "расщепление" в русской языковой картине мира признака 'худой' на 'худой (избыточно)' и 'худой (в пределах нормы)'. С формированием национального русского языка, то есть к 17-18 вв., начинается изменение концепта худобы: если в предыдущие периоды развития

языка признак 'худой' главным образом характеризовался как негативный в сознании носителей языка, то к этому времени появляется большее число слов, характеризующих умеренную худобу человека в соответствии с нормой.

В 19 вв. в русском литературном языке не происходит каких-либо значительных изменений в изучаемой нами группе прилагательных со значением худобы.

Опираясь на лексикографические данные, мы можем утверждать, что к концу 20 в. в русском языке установились два синонимических ряда прилагательных со значением худобы.

Рассмотрев прилагательные со значением худобы в древнерусском и русском языке на протяжении их истории, проследив развитие их семантики, попытаемся более точно проследить хронологическую глубину исследуемого концепта. Историко-этимологический анализ позволяет глубже выяснить истоки данного концепта, поскольку на материале только русского языка остается не до конца ясным, что в русском языке сохранилось от предыдущих периодов (общеславянского, индоевропейского). См. таблицу 1.

Так, и.-е. характер с семантикой вытянутости, большой длины и худобы, слабости имеет прилагательное тонкий (и.-е. *ten- 'тянуть, вытягивать, растягивать'). Данная модель образования значения 'худой' (< 'тонкий, вытянутый') является наиболее древней, ср., например, также хет. maklant- 'худой, тощий', что соответствует греч. цакро^ 'длинный' [Гамкрелидзе, Иванов 1984, 1,209].

Общеславянскими по происхождению со значением худобы являются следующие слова: худой, ср. чешек, chudy, диал. chudy, chudej, слвц. chudy, в.-луж. khudy, н.-луж. chudy, полаб. xaude, ст.-польск. chudy, польск. chudy, словин. xudi, укр. худий, блр. худы и из южнославянских - в сербохорватском hud; сухой, ср. польск. suhy 'худой', чешек, suhy, болг. сух, укр. сухий, блр. сухы 'то же'; образованные от кость: kostlavbjb: болг. диал. коштилаф 'костистый', 'твердый', 'худощавый' и др., слвц. kosl'avy 'твердый (об орехе)' и 'костлявый, тощий'; *kostlivbjb: болг. диал. косте л ивы и 'худощавый, костлявый', кустилиф 'то же', с.-хорв. диал. коїшьив 'то же', чеш. kostlivy 'то же', укр. кістлявий 'худой'; щуплый, ср. укр. щуплий, щеплуватий 'худой, слабый, маленький'; блр. шчуплы 'худой', чеш. устар. stiply 'тонкий, поджарый, долговязый', слвц. st'uply 'щуплый', польск. szczuply 'то

¹⁰ А. Мейе утверждал, что в и.-е. период "прилагательные, обозначающие физические недостатки, имеют незначительное распространение" [Мейе 1938, 408].

же' и 'скудный', szczuplec 'худеть; скудеть; уменьшаться'.

Таким образом, основная масса русских прилагательных со значением худобы, употребляемых в литературном и общенациональном языке, возникла в общеславянский период.

Таблица 1. Хронологические рамки языковой репрезентации концепта 'худой' (на материале русского литературного языка)

1.5. Заимствования

Заимствование представляет собой языковое отражение постоянно действующего взаимодействия народов. Язык и культура любого народа складываются на пересечении разных культур и субкультур, "существование любой этнической культуры неизбежно происходит в условиях контакта этноса-носителя культуры с другими этносами" [Тарасов 2002, ПО]. Как отметил М.М.Покровский, "... на истории языка очень прозрачно отражается история народа, который на нем говорит. Влияние культуры одного народа на культуру другого ... приводит к заимствованию одним языком у другого многих культурных слов и терминов ... Далее, с изменением цивилизации

изменяются наши понятия и представления, и сообразно с этим изменяются значения соответствующих слов" [Покровский 1959, 17]. Поэтому необходимо рассмотреть, на какой почве складывался концепт худобы: исключительно в русском языке или под влиянием других народов, и каким образом шло дальнейшее развитие семантики заимствованных слов в русском языке.

Большая часть анализируемых прилагательных со значением худобы является исконными по происхождению. Основное современное обозначение худобы - прилагательное худой, возможно, является усвоенным в результате субстратно-суперстратного характера отношений славянских и иранских языков. Прилагательное испитой представляет собой церковнославянизм по происхождению, заимствованный характер которого проявляется только на формальном уровне (церковнославянский префикс из-). Эта лексема не вносит нового признака для обозначения худобы в русском языке ('худой' как 'сухой, без необходимого количества жидкости в организме' наблюдаем и у прилагательного сухой), используется только церковнославянское по происхождению обозначение для ранее известного признака. Прилагательное субтильный является латинизмом, пришедшим через посредство французского или немецкого языков. По всей видимости, русские обозначения худобы не передавали всех оттенков данного явления, поэтому вследствие влияния французской моды, культуры было заимствовано это прилагательное.

Лексемы со значением 'худой', пришедшие в литературный русский язык из других языков, представляют собой разновременные пласты заимствования: иноязычный характер сохраняется на современном этапе только у слова субтильный, более ранние заимствования уже утратили его.

Итак, концепт худобы представляет собой результат не только собственного осмысления, но и результат взаимодействия с другими культурами: влияние иранского мира (о возможности которого говорят многочисленные славяно-иранские изоглоссы в области духовной культуры), западноевропейского (субтильный) и христи-анско-византийского (ц.-слав. испитой и, возможно, прилагательное сухой как семантическая калька с греческого со значением 'истощенный, худой').

1.6. Типы первичной мотивации

По словам Ж.Ж. Варбот, "основным методом систематизации семантического анализа в этимологии является ориентация на типы первичной мотивации, представленные в лексемах определенной лексической группы или лексемах с определенным значением" [Варбот 1997, 35]. Под первичной мотивацией имеется в виду ближайший семантический предшественник - источник значения. Выделение мотивировочных признаков, на основе которых формировался признак худобы, позволяет определить семантические модели как схемы развития определенного значения на базе исходного. Чем больше единиц вписывается в какую-либо конкретную модель (схему), "тем больше объяснительная сила этой модели для этимолога, тем большей объективностью обладает выдвигаемая этимологическая гипотеза" [Востриков 1991, 5].

В основном, в исследуемых прилагательных значение 'худой' является переносным. Понятие 'худой' строится как обобщение мотивирующих признаков внешнего и внутреннего характера.

К признакам, структурирующим данное понятие с точки зрения внешнего проявления, следует отнести следующие:

'высокий, вытянувшийся, длинный, тонкий' (тонкий, субтильный);

'костлявый' (костлявый, костливый);

'мускулистый; лишенный избыточного жира' (жилистый, поджаристый);

'стройный, подтянутый (по породе худощавого, подтянутого животного)' (поджарый).

В качестве мотивировочных признаков, характеризующих внутреннее состояние человека, относятся:

'слабый, больной' (тщедушный);

'сухой, не имеющий достаточного количества жидкости в организме' (сухой, испитой);

'пустой' (тощий).

Среди мотивирующих признаков, предшествующих в диахронии значению небольшого объема тела, обращает на себя внимание общеотрицательный 'плохой, дурной' (в слове худой), подтверждающий значимость признака худобы в формиро-

вании отрицательных оценок. Худоба тела человека могла характеризоваться как частное проявление общего отрицательного признака.

Таким образом, концепт худобы (на материале русского литературного языка) формировали признаки отрицательного характера, характеризующие данное телосложение с точки зрения размера, слабости и болезненности, отсутствия внутренней наполненности, сухости как отсутствия жизненных соков и т.д.; а также признаки без негативной оценки: 'высокий, вытянувшийся, длинный, тонкий', 'мускулистый, без лишнего жира', 'порода худощавого, подтянутого животного'. Наиболее ранними и устойчивыми моделями семантического развития являются 'высокий, вытянувшийся, длинный' > 'худой', 'слабый' > 'худой', 'костлявый' > 'худой'.

1.7. Концепт 'худой' как фрагмент современной национальной концептосферы (на материале литературного языка)

В сознании носителей современного русского литературного языка худоба ассоциируется с рядом признаков, входящих в смежные семантические поля, что проявляется в корреляции значения 'худой' в семантической структуре исследуемых многозначных слов с рядом других значений. Данные признаки дают представление, как другие понятийные сферы втягиваются в зону концепта 'худой', показывают возможности взаимодействия разных семантических полей и концептов между собой. Обращение к смежным признакам дает возможность показать место анализируемого концепта в концептосфере русского языка (термин Д.С. Лихачева) [Лихачев 1993].

Концепт 'худой' на современном этапе (по данным русского литературного языка), с одной стороны, сохраняет свое признаковое поле и строится на основе изначально структурирующего его признака 'слабый', что находит отражение в семантической структуре ряда анализируемых слов: испитой, тощий, тщедушный, щуплый. С другой стороны, признак 'худой' оказывается смежным (в пределах семантики одной лексемы) с рядом других признаков: 'бедный, неимущий' (худой), 'ветхий, старый' (худой), 'сильный, крепкий' (жилистый), 'аккуратный' (поджарый, сухощавый, тонкий, худощавый), 'деликатный, обходительный' (субтильный, тонкий), что показывает взаимодействие концепта худобы с рядом других концептов как негативного, так и позитивного содержания.

Итак, в современном русском литературном языке признак 'худой, имеющий тонкое, сухощавое тело' может характеризоваться как отрицателоный (испитой, тощий, тщедушный, щуплый), так и положительный (поджарый, сухощавый, тонкий, худощавый, жилистый). Общую отрицательную оценку ('плохой, дурной') в современном литературном языке имеет только доминанта первого синонимического ряда худой. К тому же ЛСВ 'плохой' у этого прилагательного в современный период устаревает. В отличие от диалектного материала здесь более последовательно репрезентирована положительная оценка худого человека (см. ниже во II главе).

В качестве итога I главы, выявив пути и временные рамки формирования семантического поля 'худой', обоснуем принципы определения границ синонимических рядов с последовательной ориентацией на оценочность с учетом проведенного исто-рико-этимологического анализа. Так, мы уже указывали, что прилагательные жилистый и тонкий, примыкающие, согласно словарю Ю.Д. Апресяна, к первому ряду, не обладали отрицательной коннотацией в русском языке на всех этапах своего существования. Первое, вероятно, вследствие наличия в семантической структуре значения 'сильный, мускулистый'; второе, возможно, вследствие использования его преимущественно в речи городских, образованных слоев общества. Можно предположить, что словом тонкий в определялись люди худощавого телосложения из другой социальной среды (привилегированной), с иными эстетическими оценками худощавого телосложения. Следовательно, данные лексемы, а также заимствованное прилагательное субтильный, не обладающее негативной коннотацией, относим к синонимическому ряду с доминантой худощавый.

Полагаем, что началом формирования данных рядов синонимов является период становления национального языка и самосознания, т.е. с 17-18 вв. Конечная граница формирования, таким образом, - приблизительно сер. 20 в.

Специфика отражения концепта 'худой' в русском литературном языке: к проблеме синонимии

Концепты, как основные единицы ментальносте, имеют собственные языковые средства выражения для разных типов сознания, по-своему реализуясь в определенных разновидностях каждого конкретного языка.

В задачи данной главы входит выявить специфику отражения концепта худой в ЯКМ, представленную литературной разновидностью русского языка в синхронно-диахронном аспекте. С этой целью проводится историко-этимологический анализ прилагательных со значением худой, имеющий тонкое, сухощавое тело (о человеке), набранных сплошной выборкой из словарей современного литературного языка. Проводимый анализ позволит глубже выяснить истоки концепта худой , даст возможность определить хронологическую глубину его формирования (индоевропейский период, общеславянский, восточнославянский или собственно русский), выявить внутреннюю форму, отражающую связь первичного представления о признаке худобы с дальнейшими стадиями развития концепта. Реконструкция какого-либо фрагмента ЯКМ включает в себя анализ мотивированности входящих в него единиц, так как исследование внутренней формы позволяет раскрыть мотив, несущий в себе актуальную информацию об обозначаемом для носителей языка (В. фон Гумбольдт, А.А. Потебня, В.В. Виноградов и др.). Под внутренней формой понимаем как "образ, который лег в основу наименования" [Гак 1988, 16], как "этимологический след, который запечатлен в семантике слова" [Юрченко 1996, 16]. В более широком понимании внутренняя форма представляет собой "способ представления в слове / его значении внеязыкового содержания" [Юрченко, там же].

Данные литературного языка в отличие от диалектных, которые представлены во II главе данной работы, отражают специфику мировосприятия городских, образованных слоев русского общества. З.К. Тарланов в работе "Этнический язык и этническое видение мира" охарактеризовал место литературного языка в системе общего для всего этноса языка следующим образом: "Среди всех разновидностей этнического языка наиболее "продвинутой" по степени нивелирования генетически первичных свойств самобытности оказывается литературная форма, максимально испытывающая на себе результаты контактов в другими языками, заимствований, иноэтнических культурных воздействий, регулирующего влияние общества с изменчивыми культурными ориентациями" [Тарланов 1995, 8].

В современном русском литературном языке анализируемая лексика по степени семантической близости образует два синонимических ряда. Одна из важнейших особенностей современного языкознания - стремление к описанию лексики как явлению системному. В синхронной и исторической лексикологии на современном этапе развития наиболее частым объектом исследования являются ЛСГ, синонимические ряды и синонимические гнезда слов (Ю.Д. Апресян, А.П. Евгеньева, Л.П. Алекторова, Э.В. Кузнецова, Н.В. Пятаева, Г.Н. Лукина, К.П. Смолина, Н.Г. Михайловская, А.В. Лагутина и мн. др.).

Под синонимами понимаются слова, которые имеют общий семантический инвариант и отличаются дифференциальным компонентом значения, способным нейтрализоваться при определенных типах внутриядерных противопоставлений [Синонимы русского языка 1972; Смолина 1990, 41; Апресян 2000; Новиков 2000, 447 и др]. С точки зрения соотношения концептуальной и языковой картин мира, под синонимами можно понимать слова, соответствующие одному и тому же понятию [Александрова 1995; Алекторова 1976]. Синонимические отношения представляют собой достаточно сложное явление, "эти связи трудно изобразить линейно, т.е. в виде рядов. Ряд неизбежно оказывается несколько "спрямленный" и упрощенным изображением существующих связей" [Александрова 1995, 6].

"Новый объяснительный словарь синонимов русского языка" (под общей редакцией и с вступительной теоретической частью Ю.Д. Апресяна) расширяет зону семантически близких слов, выделяя не только синонимы, но и так называемые аналоги - "слова той же части речи, что и доминанта, значения которых существенно пересекаются с общим значением данного ряда синонимов, хотя и не достигают той степени близости к нему, которая конституирует синонимы" [Апресян, 1, 14]. Зона аналогов, по мнению исследователя, позволяет обнаружить широкие возможности выхода из "ограниченного пространства данного ряда в лексико-семантическое пространство русского языка" (и тем самым в концептуальное пространство культуры, отраженной в языке) [Апресян, 1, 14].

В данной работе мы опираемся на положение о выходе проблем синонимии в культурное пространство, представленное в "Новом объяснительном словаре синонимов русского языка" под общей редакцией Ю.Д. Апресяна.

К проблеме синонимии в диалектной системе

Во II главе настоящего диссертационного исследования предлагается обращение к прилагательным, репрезентирующим концепт худобы относительно человека в системе говоров, по той же схеме, что и в предыдущей главе о прилагательных литературного языка (история со времени фиксации слова в значении худой , современное состояние и этимология). Задача данной главы состоит в том, чтобы выявить специфику отражения концепта худой в диалектной ЯКМ в диахроническом плане.

Обращение к диалектной КМ, важнейшим ее концептам в последнее время является актуальным как в синхронной (О.И. Блинова, Т.И. Вендина, Н.А. Лукьянова), так и в диахронической лингвистике (О Н. Трубачев, Ж.Ж. Варбот, В.Н. Меркулова, А.Ф. Журавлев, М.Э. Рут, Е.Л. Березович, А.Е. Аникин, Л.И. Шелепова, Б.Я. Шарифуллин и мн. др.), поскольку лексика говоров представляет собой богатейший материал для исследования наивного языкового сознания, народной (крестьянской) субкультуры в пределах общенациональной и общеязыковой культуры. Актуальность обращения к языку диалектоносителей с целью исследования фрагмента языковой картины мира, характеризующего концепт худобы, обусловлена важностью понимания того, какие ценностные ориентиры определяют жизнь носителей народного языка и культуры. Как отметил А.Ф. Журавлев, "культурные реконструкции немыслимы без анализа языковых данных, среди которых исключительно важной значимостью обладает диалектная лексика" [Журавлев 2003, 189].

В отечественной лингвистике все чаще высказывается необходимость в идеографическом описании лексического состава языка, группирующем слова по значениям, вскрывающем системные отношения в лексике, не только для литературного языка (Ю.Н. Караулов, В.В. Морковкин), но и для диалектного словарного состава (Г.А. Раков, О.В. Востриков), как для синхронных, так и для диахронических системных отношений [Востриков 1991]. По мнению последнего исследователя, односис-темный (на материале одной системы языка) идеографический анализ "не позволяет увидеть направление, в котором развивается лексическая система или ее отдельные элементы, в силу своего плоскостного характера", и поэтому "чтобы придать ... диахроническую перспективу, необходимо совместить эту систему с системами других говоров" [Востриков 1991,4].

О наличии синонимических рядов со значением худой (как это наблюдается в литературном языке) во всей диалектной системе однозначно невозможно утверждать в связи с тем, что говоры - разносистемное явление, и о синонимии обычно говорят в пределах каждого конкретного говора. Возникает вопрос, представляет ли систему лексика диалектного языка в целом или явление синонимии следует рассматривать только в пределах каждого конкретного говора. На этот вопрос одни исследователи отвечают отрицательно, полагая, что "диалектная лексика, в отличие от лексики литературной, если иметь все говоры на территории языка, не представляет собой какой-либо единой системы" [Филин 1963, 332-333; см. также Баранникова 1963, 392]. Другие ученые положительно отвечают на этот вопрос, считая, что "... отдельные диалекты русского языка не образуют замкнутых систем, а входят в состав более общей и сложной системы частных диалектных систем, в состав целого, которое включает в себя как черты, общие для всего русского языка, так и соотносительные черты различий, специфических для отдельных диалектов" [Вопросы теории лингвистической географии 1962, 150-151]. Третьи, принимая системность диалектной лексики, наблюдают разницу в проявления системного характера в отдельном говоре и в диалекной системе в целом [Сороколетов 1966; Блинова 1975].

Определение диалектной синонимии как внутрисистемного явления содержится в одной из ранних работ по диалектной лексикографии - монографии Ф.П. Филина "Исследование о лексике русских говоров", где противопоставляются синонимичность и параллелизм обозначений. По словам Ф.П. Филина, "разница между этими явлениями в том, что синонимы употребляются в одном и том же говоре, параллельные же названия - в разных говорах" [Филин 1936, 161]. Вслед за Ф.П. Филиным некоторые диалектологи разграничивают, с одной стороны, синонимы и "параллели" (по его терминологии), "семантически соотносимые слова" (Т.С. Жбанкова) [Жбанкова 1959, 405-407], "синонимические соответствия" (О.И. Блинова) [Блинова 1975, 168]. Сходство лексической синонимии и параллелизма в говорах порождает термин "междиалектная синонимия", которым называют "диалектные единицы, различные в плане выражения, но обозначающие в разных го 76 ворах одно и то же явление действительности" [Майданова 1969, 184].

Хронологические рамки формирования концепта 'худой' в говорах

С целью прояснить глубину формирования концепта худой на русской почве мы рассмотрели исследуемые прилагательные по всем периодам развития русского языка с момента их фиксации, выявили время возникновения семантики худобы в русском языке, определили мотивировочный признак, где это было возможно. Учет этимологических данных позволил выявить время развития значения худобы, временную глубину формирования концепта худобы (см. таблицу 2).

Из проанализированных в настоящей главе прилагательных индоевропейские корни для семантики худобы тела имеет только прилагательное либивый, общеславянские - млявый ( mbd(b)l-), производные от кость (кощий, костлявый, костлявый). Остальные же диалектные прилагательные приобрели анализируемое значение в более поздние периоды развития языка.

Из диалектных прилагательных со значением худобы в период восточнославянское общности отмечались только слова либивый (другие варианты: либавый, либивый, либевый, либовый, либывый, любивый) и кощеный (кощенъ) (13 в.), имеющие отрицательную коннотацию и употребляющиеся в это время в основном относительно животных (о человеке реже). Остальные прилагательные со значением худобы имеют более позднюю фиксацию в памятниках письменности.

В 14 - 17 вв. сохраняются древнерусские прилагательные со значением худобы и фиксируются кощавый (17 в.) и подсухий (16 в.), недородный (сер. 17 в.), которые отрицательно оценивали худого человека. В 18 в. отмечаются пейоративные прилагательные со значением худобы испитой, ледащий (лядащий). Со сменой отдельных фаз человеческого мышления, развитием социальных отношений одновременно наблюдается и конкретизация признака худобы, что проявляется в увеличении количества лексем, обозначающих худое телосложение.

Если в 19-20 вв. в русском литературном языке не происходит каких-либо значительных изменений в изучаемой нами группе прилагательных со значением худобы в литературном языке, то в диалектах происходит значительное увеличение анализируемых единиц. Количественный скачок в составе названий группы в 19 — 20 вв, вероятно, следует объяснять усилением сбора материалов народной речи в этот период и стремительным развитием русской диалектной лексикографии (В.И. Даль, Г.И. Куликовский, А. Подвысоцкий и др.), что связано с всплеском интереса к языку и культуре народа в 19 в. (деятельность славянофилов, активное собирание памятников русского фольклора и т.д.). Как подчеркивала И.А. Василевская, "периоды бурного расцвета лексикографической практики обычно совпадает с периодами значительных сдвигов в культуре народа" [Василевская 1967, 165].

Похожие диссертации на Семантическое поле "худой" в русском языке: эволюция концепта

Эволюция языка "путешествий"Шадрина Марина Геннадьевна

Словообразовательные гнезда с корнями -куд- / -чуд-, -кор- / -чар- в истории русского языка: эволюция, концептуальный анализБарабанов, Артем Юрьевич

Эволюция языка средств массовой информации в публикациях экономической и социально-правовой тематикиКаравичева Тамара Васильевна

Эволюция концептов язык - речь - слово в русской филологической традиции : исторический аспектВан Ци

Христианская символика в русском языке : вербализация, функционирование, эволюцияГузенко Ирина Владимировна

Семантическая эволюция лексической системы русского языка: тенденции, векторы, механизмыНикифорова, Елена Борисовна

Эволюция причастий и деепричастий в русском литературном языке начала XVIII в. - первой трети XIX в.Ким Сан Хен

Эволюция средств выражения ирреальной модальности в сложноподчин#нных предложениях русского языкаБалута Анастасия Анатольевна

Эволюция документных жанров в деловом языке XVIII века (На материале рукописных и печатных текстов Объединённого государственного архива Челябинской облас Косов Александр Георгиевич

Структура, функционирование, тенденции эволюции винительного падежа в русском языке XVIII векаЕлкина Елена Сергеевна