Содержание к диссертации
Введение
Глава I Языковая личность в парадигме антропологической лингвистики
1.1. Языковая реальность в фокусе антропоцентрически ориентированного языкознания 34
1.2. Типологические разновидности языковой личности: дифференциация подходов к изучению 41
1.3. Языковая личность в инокультурном социуме: специфика реконструкции .50 Выводы .66
Глава II Экстралингвистический контекст бытования русской языковой личности в странах ближнего зарубежья
2.1. Новое пространство зарубежного русского мира 72
2.2. Идентификация сообщества носителей русского языка в постсоветском зарубежье 86
2.3. Русский ареал ближнего зарубежья в диаспоральном измерении .97
2.4. Русское лингвистическое меньшинство в европейском измерении .106
Выводы 126
Глава III Лингвистический контекст бытования русской языковой личности в ближнем зарубежье
3.1. Русский язык в социокультурном пространстве ближнего зарубежья 130
3.2. Русский язык в молдавском лингвокультурном окружении 150
3.2.1. Молдавенизация ономастикона 151
3.2.2. Локальные заимствования и увеличение зоны языковых погрешностей 157
3.2.3. Инкорпорация элементов из контактирующей концептосферы 166
3.3. Центробежные и центростремительные тенденции в русском языке ближнего зарубежья 176
3.3.1. Проблема варианта в терминологическом аспекте .176
3.3.2. Взгляд на русский язык ближнего зарубежья с позиций обособления вариантов .187
3.3.3. Степень и характер отличий: поиск объективных критериев 196
3.4. Норма и региональная специфика узуса в русском коммуникативном пространстве ближнего зарубежья 204
Выводы 224
Глава IV Русская языковая личность в условиях влияния инонациональной лингвокультурной доминанты
4.1. Русская языковая личность в условиях становления русско-национального билингвизма 228
4.2. Языковые параметры персональных идентичностей .255
4.3. Специфика индивидуального когнитивного пространства русской языковой личности в инокультурном социуме 275
Выводы 384
Глава V Русская языковая личность ближнего зарубежья в условиях дистанцирования от России
5.1. Русский мир в языковом сознании постсоветского поколения 288
5.2. Редукция ассоциативно-вербальных связей и спецификация тезауруса русской языковой личности 309
5.3. Социокультурная обусловленность дискурсивных практик носителей русского языка 323
5.4. Русская языковая личность литераторов ближнего зарубежья 340
Выводы 355
4 Заключение 358
Список литературы 370
- Типологические разновидности языковой личности: дифференциация подходов к изучению
- Идентификация сообщества носителей русского языка в постсоветском зарубежье
- Локальные заимствования и увеличение зоны языковых погрешностей
- Специфика индивидуального когнитивного пространства русской языковой личности в инокультурном социуме
Типологические разновидности языковой личности: дифференциация подходов к изучению
В работе, согласно поставленной цели, дано теоретическое осмысление феномена русский язык ближнего зарубежья и русская языковая личность ближнего зарубежья. Сформулированные выводы касаются таких аспектов, которые имеют, помимо практического значения, важное теоретическое значение. Это вопросы трансформации языковой личности при переходе от монолингвизма к билингвизму, вопросы становления и пересмотра идентичностей (языковой и связанными с ней культурной, этнической, гражданской), вопросы перестройки языкового сознания в условиях, когда на него воздействуют различающиеся между собой исконная национальная и социумная инонациональная когнитивная база.
Поскольку работа выполнена на синхронном срезе протекания языковых процессов, то теоретическое значение имеет и интерпретация подходов к выбору материала, обладающего качеством объективной репрезентативности. Это касается индекса достоверности материала для общих и крупных планов, предопределяющих в конечном итоге облик впервые реконструируемой на самом высоком регистре обобщения (типизации) русской языковой личности ближнего зарубежья.
Практическая значимость исследования заключается в том, что в нем предложена модель для описания языка в условиях преобразования языкового мегапространства и его локальных ареалов с позиции теории языковой личности. В приложении к новым реалиям осуществлена верификация методологии и аналитической техники научной школы «Русская языковая личность».
Результаты работы могут использоваться в практике исследования феномена языковой личности, для реконструкции её как совокупного образа определенного языкового сообщества, в частности, как языковой личности ближнего зарубежья на более низком регистре типизации, то есть в инокультурном социуме каждой из стран ближнего зарубежья. Также имеет практическое значение опыт описания русского языка в новых условиях его функционирования как результата взаимодействия лингвистических и экстралингвистических факторов. Предложенные интерпретации, выводы и формулировки, касающиеся пока еще дискутируемых в науке терминов и вопросов, позволяют использовать их при трактовке отдельных лингвокультурных и социолингвистических фактов и явлений. Отдельные выводы настоящего исследования, основанные на анализе реальной дискурсивной практики и нормативных представлений о речевом поведении, могут быть применены в лингводидактике при создании учебных и справочных пособий с учетом лингворегиональной специфики речевой практики.
Материалы исследования могут быть использованы в лексикографической практике для составления лингвострановедческих комментариев к корпусу инонациональных ксенонимов в русском языке различных государств, могут иметь выход в лингводидактическую практику и использоваться при обновлении курсов не только для зарубежных студентов-филологов, переводчиков, журналистов по социолингвистике, лексикологии, межкультурной коммуникации, но и при подготовке учебно-методических комплексов по русскому языку, нацеленных на формирование русской языковой личности и сохранение её самобытности в условиях инонациональной среды.
Важно отметить и определенную ценность, которую представляет вводимый в научный оборот оригинальный речевой материал исследования, проанализированный корпус устных и письменных текстов, накопленный автором в течение именно тех 20 лет на рубеже веков, когда резко менялась языковая ситуация на всём постсоветском пространстве и происходили кардинальные перемены в русском языке и языковом сознании как в самой России, так и за её ближайшими пределами. Материалы работы пополняют банк данных лингвоперсонологии новыми речевыми портретами и языковыми биографиями конкретных носителей русского языка в преобразующемся ареале зарубежного русского мира, каким является ближнее зарубежье. Особое практическое значение работа может иметь для выработки стратегических решений по поддержке русского языка в ближнем зарубежье и тактических решений, касающихся формирования языковой личности носителя русского языка, от чего зависит характер и качество сохранения и репродукции русскоязычного сообщества в странах ближнего зарубежья России.
Теоретико-методологической базой исследования послужила концепция языковой личности, разработанная Ю.Н. Карауловым и получившая дальнейшее развитие в трудах его научной школы, в работах по теории ЯЛ, по конструированию/ реконструированию ЯЛ, а также постулат о языке русского зарубежья как «самостоятельном способе бытования русского языка, как отдельной сфере его существования, наряду с другими, достаточно автономными его ипостасями в метрополии» [Ю.Н. Караулов 1991, 1992]. Также базовыми в теоретико-методологическом плане являются концепция московской школы функциональной социолингвистики относительно корреляции языкового явления и обусловившего его социального фактора, что представлено наиболее полно в трудах Е.А. Земской по языку русского зарубежья, а также разработанный В.М. Шаклеиным концептуальный подход к изучению территориально-исторических фрагментов языковой реальности как к целостному явлению, представляющему собой лингвокультурную ситуацию.
В списке основополагающих для понимания феномена и концепта языковой личности работ, к которым апеллирует автор настоящего диссертационного исследования, труды В.В. Виноградова, Г.И. Богина, Красных В.В., Карасика В.И., В.П. Нерознака, Е.В. Иванцовой, А.М. Шахнаровича, Л.П. Клобуковой, а также многие исследования по изучению отдельных типов ЯЛ других исследователей.
Идентификация сообщества носителей русского языка в постсоветском зарубежье
Хартия предлагает, как известно, индивидуальное, то есть на выбор каждой страны, правовое решение относительно возможностей применения языков на своей территории. В ней учтены все сферы, обеспечивающие их сохранение и функционирование. Это образование, культура, судопроизводство, СМИ, экономическая, административная, общественная деятельность и контакты с исторической родиной.
Однако воспринимается этот документ неоднозначно. До настоящего времени из 47 государств – членов Совета Европы Хартию ратифицировали 24 государства, 9 государств подписали ее, но не ратифицировали. Из постсоветских государств не все ориентированы на присоединение к Хартии: только Армения и Украина подписали и ратифицировали Хартию; Азербайджан, Молдова и Россия – подписали её, но не ратифицировали; Грузия, Латвия, Литва и Эстония – не подписывали Хартию; остальные постсоветские республики не являются членами Совета Европы.
Случай каждой страны, понятно, индивидуален. Но есть и общие моменты. Так, для стран постсоветского пространства – это, не в последнюю очередь, вопрос о русском языке, а также проблема консолидации нации на основе единого языка: «могут ли цели интеграции, с одной стороны, и стимулирование языков меньшинств, с другой, сосуществовать. Эта проблема является общей для большинства, если не всех, бывших республик СССР» [Грузия и 2009, с.4].
Как следует из информационно-аналитических материалов Государственной Думы РФ, «проблемы с ратификацией в ряде стран связаны с существующими в них политико-экономическими трудностями, а также с предысторией взаимоотношений титульных наций с остальными народностями, проживающими на территории того же государства. Например, в странах Балтии (Латвии и Эстонии) власти категорически отказываются от Хартии по политическим мотивам, ссылаясь на недавнее происхождение языковых меньшинств, прежде всего, русского меньшинства» [Языковое многообразии 2010]. Действительно, давность функционирования языка в коммуникативном пространстве государства – принципиально важный критерий: языки мигрантов и диалекты не подпадают под защиту Хартии. В соответствии со статьей 1.а Хартии, термин "региональные языки или языки меньшинств" означает языки, которые «традиционно используются на данной территории государства жителями этого государства, представляющими собой группу, численно меньшую, чем остальное население государства» [Европейская хартия 1992]. По мнению Комитета экспертов Европейской Хартии региональных языков или языков меньшинств, органа, ответственного за интерпретацию и мониторинг исполнения Хартии, язык считается «традиционно используемым» в том случае, если он присутствует на территории соответствующего государства около 100 лет22.
Именно с этой позиции комментируются данные переписей, например, в эстонских источниках. «Русскоговорящее население республики (в него, кроме этнических русских, входят и украинцы, и белорусы, и другие неэстонцы) воспринимается местными националистами исключительно как "оккупанты" на том простом основании, что оно является пришлым» [Жмарев Г.]. Приводятся следующие аргументы: «Если в 1881 году русские в Эстонии составляли 3,3 % населения, в 1897 году – 4 %, в 1922 году – 8,2 % (значительный рост, очевидно, связан с белой эмиграцией), в 1934 году – снова 8,2%, то в послевоенные годы все резко меняется: в 1959 году русских (имеются в виду все славяне) в Эстонии насчитывается уже 20,1 %, в 1970 году – 24,7 %, в 1979 году – 27,9 %, в 1989 году – 30,3. … . Среди жителей Таллинна в 1989 году было 41 % русских и 49 % русскоязычных. Некоторые промышленные города в Эстонии фактически были русскими – Нарва (85,9 % русских жителей и только 4 % эстонцев), Кохтла-Ярве и Силламяэ» [Там же].
Помимо довода о давности использования, показателен аргумент из материала под примечательным заголовком «Русский язык для эстонцев – не язык национального меньшинства»: «Говоря о подписании и ратификации Европейской Хартии языков меньшинств Эстонией, я вижу, конечно, проблему русского языка, который трудно назвать языком национального меньшинства. Надо учесть, что эстонцев в Эстонии всего около 900 тысяч человек, а рядом находится Санкт-Петербург с населением примерно в 5 миллионов. И об этом факте русские, живущие среди народа численностью всего в 900 тысяч, как-то не думают» [Прозес Я.].
Этот довод следует обязательно принять во внимание, поскольку он сигнализирует о проблемной позиции, латентно присутствующей во многих диалогах относительно опеки Хартией русского языка: зачем носителям государственного языка национального радиуса действия брать на себя дополнительные обязательства по поддержке миноритарного в их стране языка, являющегося языком мирового хождения.
Хартия в стремлении сохранить языковое разнообразие и обеспечить права носителей действительно меньшинственных языков в странах их традиционного функционирования не вполне убедительна (не накопила опыта и вряд ли была изначально для этого предназначена) в отношении мировых полинациональных языков. Они, выполняя функции международного и межнационального общения, трудно вписываются в терминологическое обозначение «региональные языки или языки меньшинств» даже тогда, когда число их носителей очевидно меньше носителей языка мажоритарного населения.
Хартия по-иному воспринимается, когда речь идет о языках другого ранга и масштаба функционирования. Так, в той же Эстонии активисты выруского и сетуского языков выступают за принятие страной Европейской Хартии, рассчитывая на государственную поддержку данных языков. По результатам переписи населения (REL 2011) можно определить, сколько проживает в стране людей – носителей различных наречий и местных языков: выру (vro), сету (seto), мульги (mulgi), кихну (kihnu), виру (viru), и некоторых других [Сколько 2012]. Хартия многим видится в качестве спасительницы и охранительницы именно таких языков.
В официальном документе Государственной Думы РФ встречаем синтагму, которая демонстрирует такое же понимание: «Согласно тексту Хартии, так называемые региональные и малочисленные языки…» [ Хартия и Россия 2010]. В соответствии с таким пониманием составлен и российский перечень языков из 46 языков коренных малочисленных народов Российской Федерации [Там же].
Причем, все основания для такого восприятия текста даны в самой Хартии: «10. Как указывается в преамбуле, Хартия призвана защищать и поддерживать региональные языки или языки меньшинств как находящуюся под угрозой исчезновения часть культурного наследия Европы».
Но даже такое направление действия Хартии, как поддержка малых языковых сообществ, не всегда вписывается в приоритеты национально-языковой политики новых независимых государств. Об этом свидетельствуют оценочные заключения по этим странам местных и европейских аналитиков.
Локальные заимствования и увеличение зоны языковых погрешностей
В поисках равнодействующей наших изменений, при определении доли той «совокупности различительных признаков», которая реально употребляется, то есть представлена в русскоязычном узусе, мы в своих исследованиях и выводах по Молдове ориентировались на следующие три показателя: общий процент инонационально маркированных единиц, частотность и массовость их использования, ортологические установки русскоговорящего населения, то есть установки на соблюдение языковых норм и норм культуры речи. Такой подход показывает следующую картину.
Во-первых, при достаточном разнообразии элементов, воспринятых русской речевой практикой под влиянием молдавского лингвокультурного окружения, точно указать их общий процент невозможно, так как, с одной стороны, нет полного банка данных, с другой - установленной точки отсчета для признания варианта. Тем не менее, в применении к каждому отдельному функциональному дискурсу такой подсчет в процентах и долях возможен. Исследования по отдельным аспектам взаимодействия языков в РМ показывают, что в процентном отношении их количество крайне не велико по отношению к объему тезауруса в целом. Инонациональных «вкраплений» (субституций и дополнений) совсем не много, они чаще всего типовые, что говорит о тенденциях и о молдавской специфике феномена.
Во-вторых, использование всех зафиксированных исследователями примеров не является массовым и частотным явлением в речевой практике русскоязычных. Оно не распространяется в полном объёме на всех говорящих по-русски в Молдавии и на все сферы коммуникации. Кроме того, молдовенизмы сознательно используются только в специальных случаях, а не постоянно. Благодаря многим факторам среды, в том числе сохранению всей вертикали образования на русском языке, в РМ функционирует современный литературный язык – в устной и письменной форме, в разных функционально-стилевых разновидностях. Носителей такого литературного языка – пока подавляющее большинство. Русофоны, чья речь заметно подвержена влиянию социально доминирующего языка, составляют исключение. Есть другие характеристики русского языка и РЯЛ в Молдове, которые придают ему специфику, но связаны они не с влиянием инонационального контекста, а с дистанцированностью от исконного, что будет рассмотрено в следующем разделе.
В-третьих, независимо от места проживания все носители и пользователи русского языка ориентированы на единую норму, на кодифицированный общими словарями единый вариант современного русского языка, обслуживающий общее с Россией информационно-культурное пространство. Чрезвычайно важен и тот факт, что на единый стандарт ориентированы и учебники русского языка, по которым обучается новое поколение русофонов за пределами России.
Таким образом, молдавская ситуация не дает основания рассматривать вопрос о молдавском варианте русского языка и присваивать данный статус явлению, которое таковым не является. Есть еще один поворот темы, который нельзя проигнорировать. Русский язык в Молдове – это не только язык его носителей, но и язык его иноязычных пользователей, в первую очередь – представителей титульного большинства. Представители советского поколения молдаван русским языком владеют практически безупречно. Молодое поколение не столь однородно в этом отношении: есть уже большое количество его представителей, которые не владеют или владеют языком очень слабо. Поскольку общение на нем не обязательно, то русским языком пользуются те, кто им владеет или в соответствующем своей компетенции коммуникативном диапазоне. Их речь отмечена акцентом и интерференционными погрешностями, но это не меняет общей картины настолько, чтобы поднимать вопрос о молдавском варианте русского языка.
В качестве примера «подсчетов в цифрах» нами предлагаются результаты наблюдений над спецификой языка русскоязычной прессы в РМ. Представляется показательным рассмотреть интересующий нас феномен именно на этом материале, так как язык прессы, с одной стороны, предполагает его нормативное использование, с другой – ориентируется на языковой уровень читателей. Иными словами, пресса стремится говорить со своим читателем на его языке. Есть еще третья сторона: журналисты – сами «обитают» в местном коммуникативном пространстве, которое и на них оказывает соответствующее влияние, что вольно или невольно проявляется в продукте их профессиональной деятельности.
Русскоязычная пресса Молдовы достаточно разнообразна и пользуется широким читательским спросом. Популярные российские издания – «Аргументы и факты», «Комсомольская правда», «Труд» выходят с местными вкладышами. Спросом пользуются газеты с устоявшейся репутацией и своим кругом читателей «Независимая Молдова», «Кишиневские новости», «Молдавские ведомости», «Панорама», а также специализированный многостраничный еженедельник «Экономическое обозрение». Выходит еще целый ряд местных газет на русском языке, которые нестабильны в своей специфике, что происходит из-за смены хозяев и журналистской команды изданий, либо же это связано со сменой профиля, что тоже влияет на содержание и качество публикаций.
Поскольку в поле нашего зрения выявление молдавских черт в языковой характеристике этих изданий, то остановимся сначала на общей констатации.
По своему лингвистическому облику русскоязычные печатные СМИ располагаются в диапазоне от газеты «Русское слово», в которой работают русские журналисты-монолингвы до двуязычных изданий, где в одной редакции работают носители и русского, и молдавского языка. При этом и те и другие в той или иной степени владеют языками друг друга. Последнее, безусловно, сказывается. Добавим: не только на текстах в печатных СМИ, но и в эфире, поскольку такая практика весьма и весьма распространена.
Итак, что же молдавского в прессе на русском языке?
Используются местные общепринятые наименования различных органов власти, учреждений, должностей в русифицированном варианте -«примэрия», «претура», «генпримар», топонимы в молдавской версии, безэквивалентная лексика - названия некоторых национальных праздников, блюд молдавской кухни, элементов фольклорной специфики, то есть заимствованные этнографизмы. Подчеркнем, что в этом традиционно проявляется специфика реалий окружающего мира и необходимость в русифицированной их номинации, но не особая региональная черта языковой системы. Частичное исключение составляют отдельные топонимы.
Используются молдавские и другие иноязычные названия фирм, марок, технических новшеств, денежных единиц в их оригинальной транскрипции с использованием латинского шрифта. Так, например, DVD, “Celebration 2008”, цена - 10 EURO. Крупные заголовки на одном из разворотов газеты: «Chisinau Draft меняет стиль», «Victoriabanc завершает первый этап». При необходимости склонения таких слов используется комбинированная форма -«отправка SMS-ок».
Специфика индивидуального когнитивного пространства русской языковой личности в инокультурном социуме
Ключевые моменты этого фрагмента общего Текста включают ряд позиций относительно привязанности к стране проживания. Они содержат ассоциации с понятиями «любовь к родине», «дом»; отражают восприятие своего гражданства, дают представление о степени комфортности пребывания среди молдаван, о том, связывают ли респонденты своё будущее с Молдовой. Важными приметами «родства» с Молдовой являются упоминания важности владения государственными языком и наличие /отсутствие указаний на приобщенность к ценностям молдавской культуры.
Не цитируя подробно Текст по всем этим позициям, представим описательно общее содержание. Практически все респонденты так или иначе высказали свою привязанность к Молдове как месту рождения, жительства, а некоторые – и как к стране своего гражданства. Многие написали: «здесь моя семья», «здесь мои хорошие друзья», однако данный фрагмент менее других эмоционально окрашен и фактологически насыщен.
Выводы в этом случае, на наш взгляд, должны быть очень осторожными.
Очевидно, что для многих респондентов трудно осознать степень своей привязанности к Молдове и степень собственной погруженности в молдавский контекст, так как они никогда не жили за пределами страны и не все из них выезжали когда-либо из Молдовы. Также важно принять во внимание следующее: все, что где-то далеко, всегда романтизируется, особенно в молодости, а то, что повседневно окружает и сопряжено с различными трудностями, кажется обыденным. Кроме того, мы подчеркивали, что накапливали материалы, преднамеренно в разные годы предлагая написать эссе «Мой русский мир» аналогичным группам респондентов. Это было связано, в том числе, и с опасением, что общественные настроения в стране, тот или иной кризис стабильности, характер политической полемики или нюансы в отношениях Молдовы с Россией повлияют на ход мыслей и оценки. Это, действительно, было важно, но повлияло, по нашему мнению, на «настроение» высказываний о стране проживания то, что на протяжении уже многих лет молодые люди взрослеют в обстановке постоянной критики той действительности, в которой они живут. Конечно, не только этим объясняется сдержанность в презентации Автором себя в молдавском контексте. Слабое владение государственным языком и уязвимость позиции не своего человека в компании молдаван, влечет русскоязычных к таким же своим.
В связи со всем этим трудно судить о достоверности молдавской идентификации нашей РЯЛ. Хотя в высказываниях сквозит тональность отчужденности: «Не чувствую себя частью молдавской среды обитания», но представляется, что адекватнее другие мнения типа: «Моя связь с Молдовой и русским миром одинаково сильна. Живу в Молдове и люблю свою страну».
Мы решили не игнорировать и такие, менее частотные позиции, какие представлены высказываниями в пунктах В и Г. Это, на наш взгляд, полярные проявления одного и того же явления. В первом случае пребывание на перекрестке лингвокультурных миров обогащает личность, наполняя содержанием каждую из её ипостасей, в другом случае - маргинализирует, так как происходит смещение и смешение идентичностей.
Возможно, это зависит от той конкретной среды, в которой реально пребывает индивид. Рассмотрим его в контурах местного русского пространства, возвращаясь к соположению русских пространств в вербальном отображении РЯЛ.
Ключевые позиции этого фрагмента Текста отражают отношение респондентов к новому определению русского «сегмента» в изменившемся социуме и своей принадлежности к нему, а также оценочные характеристики состояния этого молдавского русского мира.
Начнем с того, что молодые люди не особенно просвещены по части того, к какой категории населения они относятся, как их правильно должны называть. Однако обращает на себя внимание, что, не отторгая по отношению к себе таких обозначений как «национальное меньшинство» или «диаспора», сами себя они так не называют.
Из Текста ясно, что новое пространство, даже обозначаемое ими как диаспора, воспринимается безотносительно к ним самим, отстраненно. Для Автора предпочтительнее ощущать свою «привязку» к России и русскому миру вообще, чем к его местному сегменту. Также предпочтительнее быть соотечественником на прямой связи с Россией, чем внедряться в мир местной диаспоры.
В оценках местного русского пространства у респондентов практически отсутствует позитивно окрашенная лексика и оптимизм. Тот русский мир, в котором эти молодые люди живут здесь, представлен в их описании и оценках достаточно критично. Однако в этом чувствуется обида, боль, сожаление об искусственно зажимаемой и занижаемой величине. Объективности ради отметим, что русское сообщество и русская среда сохранились и развиваются в Молдове полноценно, разнообразно и достойно.
В этом фрагменте Текста репрезентативные высказывания можно представить по степени нарастания признака: «русское пространство стало обособленным от других», «стало более сжатым», «стало маленьким и малочисленным», «более узким и притесненным», «стало более омолдованенным», бедным, ущемленным, «беззащитным и совершенно никому не нужным», жалким, отчужденным, оскудевшим, и т.д. Процитируем более полно этот фрагмент.
