Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Новые горизонты в русской литературе первой четверти XVIII века
1.1. Национальное самосознание в эпоху Петра I и новая европейская культура диалог и конфликт, отображенные в словесности 22
1.2. Церковные писатели и время перемен 51
1.3. Путевые записки о Западе петровского времени 70
1.4. «Свое» и «чужеземное» в сочинениях Ивана Посошкова 109
Глава 2. Восприятие культурного мира Европы в русской литературе 1726-1761 гг.
2.1. Открытие новых русских путей — обретение новых кругозоров нашей словесностью 129
2.2. Антиох Кантемир и западноевропейская культура 150
2.3. В.Г.Григорович-Барский и его «Путешествие к святым местам Европы»... 214
Глава 3. Рецепция в литературе 1762-1800 гг. формирования нового менталитета «русского европейца»
3.1. Западное учение и русские ученики 259
3.2. Западноевропейское Просвещение и русские масоны. (Отражение их философии в литературе 1760—1790-х гг.) 292
Заключение. Поиск своего пути в русской литературе XVIII века: взаимодействие и отталкивание западных влияний и русской традиции 327
Список сокращений 334
Библиография 335
- Национальное самосознание в эпоху Петра I и новая европейская культура диалог и конфликт, отображенные в словесности
- Церковные писатели и время перемен
- Открытие новых русских путей — обретение новых кругозоров нашей словесностью
- Западное учение и русские ученики
Введение к работе
1. История вопроса в литературоведении
Восприятие культуры, языка, образа жизни, менталитета других народов в литературе национальной — одна из актуальных проблем современного литературоведения. В произведениях словесности эти представления об иной стране и ее населении, культуре складывались в определенный образ, в большей или меньшей степени соответствующий реальности.
В литературоведении всегда присутствовал интерес к сравнительному сопоставлению образов стран и народов в произведениях национальных литератур; со временем выделилось и отдельное научное направление — компаративистика. Одним из зачинателей этого «подразделения» литературоведения на Западе был Луи-Поль Бетц, автор книги «Критические наблюдения над существом, задачей и значением сравнительной истории литератур» (Париж, 1896).
Со временем из этого направления выделилось особое течение, изучающее проблему образов стран и народов в литературах других стран — имагология, цель которой исследовать и постичь определенные формы проявления образов (стран или народов), равно как момент их зарождения и их бытования; осветить ту роль, которую играют такие литературные образы при встрече отдельных культур с другом, — утверждает немецкий ученьш Хуго Дизеринк и другие западные исследователи1. По этим законам построены книги под редакцией Льва Копелева, выходившие в Германии в двух сериях: «Россия и русские: взгляд с немецкой стороны» и «Немцьі и Германия: взгляд с русской стороны»'.
Принципам западной имагологическои компаративистики следует и большинство авторов литературоведческих работ, составляющих совсем небольшую часть научных сборников МГУ «Россия и Запад: диалог культур», изданных по результатам одноименных конференций. Особенно умы университетских ученых занимает понятие «стереотипа», одно из центральных понятий западной имагологии.
1 См.; DyserinkHugo. Komparativistik. Eine Einfahnmg. Воші, 1977. S. 126; Fisher Manfred S. Nation-ale Images als Gegenstand Vergleichender Literaturgeschihte, Untersuchungen zur Entstehung der kompara-tivistischen Imagologie. Воші, 1981. S. 222-245 (здесь указана общая библиография по проблемам имагологии); Bassneti Susan, Comparative Literature. A Critical Introduction. Oxford-Cambridge, і993.
Английский исследователь-компаративист Сьюзан Басснетт утверждает: «Важно изучить причины по которым создаются совершенно различные образы одной и той же страны в освещении разных авторов, или, наоборот, намечается единообразный стереотипный подход к восприятию определенной страны.. ,»3. Об этом ранее писал немецкий философ Освальд Шпенглер: «Нации понимают друг друга столь нее мало, і как и отдельные люди. Всякая понимает лишь тот образ другой, который сама же себе У создала, и немногие, совершенно обособленные знатоки проникают глубже»4.
Ученые МГУ в своих работах «в связи с проблемой аберрации видения иноязычной культуры» последовательно рассматривают {(разноуровневую» систему стереотипов: бытовых, антропологических, философских, психологических, социально-политических, литературных'. А.В.Павловская в статье «Стереотипы восприятия России и русских на Западе» пишет о системе стереотипов: «Миф о стране как коллективного национального образа этой страны, имеющего синтетическое, сложное строение, как систему составляющих его мифологем, иначе стереотипов» .
И.В.Павловский в работе «В поисках кентавров» считает: «Привычный крут стереотипов ... является определяющим для выбора годных в употребление стереотипов чужой культуры»7. Под стереотипами он понимает «образы, вызывающие определенную эмоциональную рефлексию у говорящего о своей культуре, а не адекватное отображение реальной действительности»; и дополняет свое определение утверждением, что «самое важное в своей культуре, а также самое интересное и просто достойное внимания — это все те лее стереотипы, только направленные на себя» .
2 Russeti und Rutland aus deutcher Sicht. 18. Jahrlnmdert: Aufklarung. Miinchen, 1987; Deutche und
Deutchland aus russishcr Sicht, 18. Jabrhundert: Aufklaning. Munchc-n, 1992.
J Bassnelt Susan. Comparative Literature. A Critical Introduction. Oxford-Cambridge, 1993, P. 94. 4 Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М.. і998. Т. 2. С. 176,
3 См.: Шестаков В.П. Англия глазами русских// Россия и Запад: диалог культур, МГУ, 1996. Вып.
3, С. 109-13 8; ЖбаикоеаКВ. Бальный танец Западной Европы в России XVII-XVIII вв.// Россия и За
пад: диалог культур. МГУ, 1999. Выи. 7. С. 125-131; Пидопрыгора Ю.Н. Барокко в России: сотворче
ство или конфликт культур?//Россия и Запад: диалог культур. МГУ, 1999, Вып. 7. С. 143-15.
6 Павловская А.В. Стереотипы восприятия России и русских па Западе// Россия и Запад: диалог
культур. МГУ, 1996, Вып. 3, С. 19-30.
7 Павловский КВ. В поисках кентавров// Россия и Запад: диалог культур. МГУ, 1999. Вьщ. 7. С.
272.
8 Гам же. С. 267.
Основная научная задача декларируемая имагологической компаративистикой — изучение особенностей и закономерностей, имеющих место при встрече разных культур друг с другом .
Академик Н.И.Конрад писал в первом томе «Истории всемирной литературы»; «Всемирная литература — это с самого начала продукт деятельности всего человечества» (с. 690). Он утверждал, что в «мировом литературном процессе в целом» — всемирная литература по его определению — идея развития неотделима от идеи преемственности. На этом важном положении построена основная концепция нашей отечественной школы компаративистики.
В сравнительном литературоведении исследования темы западных влияний на. русскую культуру представлены достаточно широко, ограничимся рассмотрением работ, наиболее приближенных к нашей теме.
Прежде всех следует назвать фундаментальный труд П.П.ТТекарского «Наука и литература в России при Петре Великом» (СПб., 1862), том 1 («Введение в историю просвещения в России XVIIT столетия») и том 2 («Описание славяно-русских книг и типографий 1698-1725 годов»), где впервые была представлена и проанализирована русская и переводная литература того времени, в достаточно полном виде.
Начало исследованиям отечественной словесности на широком культурно-историческом фоне эпохи (мы стараемся в своей работе по мере сил следовать этой традиции) положили ученые: А.Н.Пыпин, Н. С. Тихо нравов, Л.Н.Майков, Я.К.Грот. Они возглавили русскую культурно-историческую школу второй половины XIX века.. Можно выделить их отдельные труды по теме «Россия о Западе»: А.Н.Пыпин «Путешествия за границу времен Петра Великого» (Вестник Европы, 1897, № 9), Л.Н.Майков «Материалы для биографии кн. А.Д.Кантемира» (Сборник Отделения русского языка и словесности императорской Академии Наук. СПб., 1903. Т. 73), Я.К.Грот «О русских товарищах Радищева в Лейпцигском университете» (Известия Академии наук. Отдел И. Т. 9. Вып. 3).
Среди других общих работ дореволюционного периода, близких нашей теме, следует отметить следующие: Н.Белозерская «Влияние переводного романа и западной цивилизации на русское общество XVIII в.» (Русская старина, 1895); Н.А.Смирнов
9 Dyserink Hugo. Komparativistik. Eine Eiiifuhrung. Bonn. 1977. S. 126
б «Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху» (СПб., 1910); А.Н.Веселовский «Западное влияние в новой русской литературе» (М., 1916).
В литературоведческих работах советского периода заслуживают внимания труды В.М.Жирмунского, особенно его исследование «Гёте в русской литературе» (Л., 1981, одно из последних изданий). В «Западном сборнике», вьппедшем в 1937 г. под редакцией В.М.Жирмунского, достойно представляет нашу тему статья С.А.Пумпянского «Тредиаковский и немецкая школа разума» (с. 157-186).
О влиянии западных идей на русскую литературу писали известные исследователи
XVIII века: Г.А.Гуковский «Очерки по истории русской литературы и общественной
мысли XVIII века» (Л., 1938); Д.Д.Благой «Роль художественной литературы в фор
мировании русской нации» (Известия Академии наук. Отделение литературы и языка,
1954. № 13. С. 22-36); П.НБерков «Немецко-русские культурные связи XVIII столе
тия» (Berkov P.N. Deutschrussische kulturelle Beziehungen im 18. Jahrhundert// Die
deutsch-russische Begegnung und Leonhard Euler. Hi'sg. von Eduard Winter. Berlin (Ost),
1958. S. 64-85); П.Р.Заборов «Русская литература и Вольтер. XVIII — первая треть
XIX века» (Л., 1978).
В отечественном литературоведении тема «международных связей русской литературы» всегда занимала важное место. В серии книг «Литературного наследства» представлены: «Гёте и русская культура» (т. 4-6, 1932 г.), «Русская культура и Франция» XVIII- XIX века (тт. 29-30 и 33-34, 1937 и 1939 гг.); «Русско-английские литературные связи XVIII век — первая половина XIX века» (т. 91, 1982 г.)
Особый интерес в исследованиях, близких нашей теме, представляют следующие коллективные труды и сборники статей по сравнительному литературоведению: «Вольтер» (Статьи и материалы под ред. М.П.Алексеева. Л., 1947); «Международные связи русской литературы» (М.-Л., 1963); «Русско-европейские литературные связи» (М.-Л., 1966); «Эпоха просвещения. Из истории международных связей русской литературы» (Л., 1967); «От классицизма к романтизму. Из истории международных связей русской литературы» (Л., 1970); «Русская литература XVIII века и ее международные связи» (Л., 1975); «Русская культура XVIII века и западно-европейские литературы» (Л., 1980); «Русская литература XVIII века и западно-европейские литературы» (Л., 1980); «Русский и западноевропейский классицизм. Проза» (М.; 1982); «Вольтер и Россия» (М., 1999).
Анализировать содержание всех этих трудов в пределах нашего введения не представляется необходимым, поскольку многое в них уже учтено «друг другом» и учитывается нами по ходу изложения работы. В качестве предваряющего примера остановимся только на одном из них, методологически важном для нашей работы — «Русский и западноевропейский классицизм. Проза». «Проза эпохи классицизма — это огромный художественный мир», — точно заметил А.С.Курилов, ответственный редактор труда, — и целью этого коллективного исследования было стремление показать ее во всем жанровом многообразии. А.С.Курилов справедливо утверждает, что благодаря прозе эпохи классицизма расширились познавательные возможности литературы, что привело к появлению массового читателя, для которого художественные произведения становятся, хотя и не единственным, но практически основным источником самых разнообразных знаний и сведений об окружающем его мире, природе и обществе, быте и нравах других народов, государственном устройстве различных стран, философских, естественно-научных и политических системах, всемирной истории и т.п. (с. 371).
Автор третьей главы этого труда — «Философская мысль писателей эпохи классицизма» — Е.Н.Лебедев приходит к значимому выводу, что писатели эпохи классицизма, утверждая новые представления о художественности, осваивая творческий опыт предшествовавших веков и народов, не могли стоять в стороне и от философских исканий их времени, не могли не участвовать в той ожесточенной борьбе идей, которая определяла развитие западноевропейской и русской мысли XVIT-XVIIT вв.; эти философские веяния являлись «идеологической базой русского классицизма» (138, 176),
В.И.Сахаров исследует «масонский роман», ставший особой разновидностью этого жанра русской прозы XVIII в. (глава 4 — «Проза эпохи классицизма. Освоение новых художественных форм»). Исследователь полагает, что социальные перемены тех лет властно вторгались в отвлеченные философские аллегории русских масонов, заставляли наших писателей мыслить более конкретно и говорить не только о вневременных категориях разума и добродетели, но и по-своему соотносить исторические судьбы России и Западной Европы (с. 234).
В той же главе Г.Г.Елизаветина анализирует «Становление жанров автобиографии и мемуаров», справедливо полагая, эти жанры привлекают особое внимание и своей
новизной для русской литературы XVIII в., и той своеобразной ролью, которую они в ней сыграли. Ученый особо отмечает, что в отличие от отвлеченного и идеального мира высокой поэзии, это был мир конкретный я трезвый мир наблюдений и анализа окружающей дествительности. «Литературные задачи, которые решались мемуарно-автобиографическими жанрами вообще, и эпохи классицизма в частности, нередко, таким образом, оказывались важными для всего дальнейшего развигия литературы», —- к такому очень важному заключению приходит исследователь (с. 250).
В этом труде, многоаспектном и многообразном по своему материалу, к сожалению, не нашлось места для специального описания жанра путешествий. Этот пробел восполняет книга В.МГуминского «Открытие мира, или Путешествия и странники» (М., 1987). Исследователь считает, что главная идея «путешествий» была осознана в русской литературе (и не в ней одной) прежде всего как идея жанровой свободы; отсюда проистекало и понимание «путешествия» как литературной формы, «обладающей максимумом возможностей для ничем не ограниченного выбора предметов изображения и столь же свободного, по воле автора, переходящего от одного такого предмета к другому, вне зависимости от места, которое тот занимает в любой условной иерархической системе: будь то система литературная, или какая другая...», — здесь впервые дано, насколько нам известно, полное определение этого жанра (с. 141). В.М.Гуминский утверждает, что идея жанровой свободы пронизывает все уровни художественной структуры «путешествия» и закрепляется в его конструктивной основе как принцип свободного, бессюжетного повествования; с другой стороны, она подспудно разрушает замкнутость «путешествия» как автономного художественного текста, стремится вывести произведение за пределы литературного ряда как такового; «путешествия», оставаясь фактом литературы, все время стремятся покинуть литературу как особую форму человеческой деятельности, обособленную от реальной жизни (с. 141). Подводя итоги своего исследования развития жанра путешествий на протяжении восьми веков, ученый пишет: «Таким образом, хотя на развитие литературы "путешествий" оказывают влияние разнообразные факторы, необходимое условие ее существования одно: сами путешествия, перемещения людей в пространстве, "просто поездки". Одна из специфических черт жанра "путешествий" в том и состоит, что он связан с пространством и своей внешней и своей внутренней жизнью одновременно: как действительное путешествие» (с. 145).
Наконец, следует особо отметить монографию Э.Л. Афанасьева «На пути к XIX веку. (Русская литература 70-х гг. XVIII в, — 10 гг. XIX в.)» (М.: ИМЛИ РАН, 2002). В книге рассматриваются некоторые из механизмов «повзрослепня» русской литературы, обнаружения и раскрытия ее творческого потенциала, ее масштабности иа рубеже XVIII-XIX веков; обретения отечественной словесностью идейной, художественной и языковой зрелости. Автор ищет ответа на вопрос, благодаря чему литература, бывшая одной из провинциальных литератур Европы, превращается в величину, сначала европейски значимую, а потом и мировую.
Особенностью работы является то, что факты и явления литературной жизни соотносятся здесь с некоторыми важными идеологическими переменами в осмыслении истории России и ее судьбы, а также в обдумывании опыта, накопленного русской историографией XVIII века, заметно повлиявшей на становление и развитие литературы. Русские историографии этого времени, считает исследователь, — своеобразные сочинения, в которых литература и история «нерасторжимо сплавлены, соединены и пребывают в неразрывном и весьма плодотворном единстве».
Автор исследует сложные взаимоотношения литературного творчества церковных и светских писателей и литературы и Церкви вообще. Явления литературы, идеологии (в широком смысле) и церковной жизни рассматриваются в соотнесении и единстве, благодаря чему становятся понятными многие сложные процессы, которые иначе объяснялись бы с трудом или не понимались вовсе. Пристальный взгляд исследователя в «пространства-площади» литературы под углом зрения историософии и религии представляется о[іень значимым для дознания русской словесности, и мало разработанным в литературоведении.
«Русская литература конца XVIII — начала XIX веков совершает разительный качественный скачок; происходит некий геологический сдвиг, — утверждает Э.Л.Афанасьев. — Русская литература набирает силу и ход, и исключительно плодотворно плодоносит до самого конца 19-го столетия, одаряя первоклассными произведениями, великими шедеврами мирового значения. Самые возможности такого долгого и плодоносного цветения, самые потенциалы закладывались именно в ту, предшествующую эпоху. Залог подъема, его основания сложены как раз в самом конце XVIII века, на рубеже XVIII и XIX столетий» (с. 4).
Завершим обзор необходимых для нашей темы трудов книгой С.А.Небольсина «Пушкин и Европейская традиция» (М.: «Наследие», 1999). Историко-теоретические работы, собранные в этой монографии, отражают главную идею труда: «Европейская художественная традиция представляет собою сложную совокупность длинных линий преемственности: предшествований и наследования» (с. 3). Автору особенно ваяша длительность таких связей, в которых сочетается опыт не отдельных фигур или смежных периодов, а целых тысячелетий. Большим достоинством монографии является «стереоскопичность» взгляда исследователя, когда одно понятие или явление литературы рассматривается в разных смысловых и врементшх проявлениях у писателей многих народов. Тезис С.А.Небольсина: «Питание традицией — своего рода правоотношение наподобие римского узуфрукта ... — воспринимающему поручается добропорядочное обладание взятым, его выращивание и собирание плодов без по-вреждения сущности взятого», характеризует усвоение европейских традиций нашей литературой, например, в начале восемнадцатого столетия, с середины которого уже пошло «облагораживание породы» (с. 325). А.С.Пушкин, явившийся в начале следующего века и впитавший в себя «всю Европу», полагает ученый, является вместе со своими наследниками «единственной по всей Европе дружиной последних европейцев» (с. 325). При всем «неповрежденном богатстве европейского и всемирного» в Пушкине, «самое яркое, полное, блистательно-сочное и живое» в нем, справедливо утверждает С.А.Небольсин, — это его русскость» (с. 326).
2. Обзор историософских концепций и литературных трудов по постановке проблемы «Россия и Запад»
Для понимания всей глубины проблематики темы «Запад в русской литературе» необходимо обратиться к традиции исследовательской русской мысли, достойно пытавшейся разгадать тайну земного общественного мироздания, поставленную самим течением исторической жизни: драматическое противостояние в веках России и Европы.
Одним из таких великих русских мыслителей бьш поэт Ф.И.Тютчев, автор знаменитого историософского трактата «Россия и Запад» (1849-1850)- «Тютчеву было свойственно стремление заглянуть за "край" культурного, идеологического, экономического и т.п. пространства и времени и проникнуть в заповедные тайники мирового бытия и человеческой души, постоянно питающие и сохраняющие ядро жизненного
п процесса при всей изменяемости в ходе истории (до неузнаваемости) его внешнего облика. Можно сказать, что за "оболочкой зримой" событий и явлений поэт пытался видеть саму историю...», — точно характеризует поэта Б.Н.Тарасов, исследователь, переводчик, публикатор и комментатор текста указанного сочинения в академическом издании10. Основу тютчевской историософской и политической мысли ученый справедливо видит в христианской метафизике, которая определяет духовно-нравственную антропологию поэта.
Исследователь рассматривает и анализирует историософскую систему Тютчева в культурном контексте современной ему и последующей общественно-исторической мысли, чтобы хотя бы эскизно воссоздать «целостный и полномерный горизонт и контекст его мысли». Благодаря этому и тема «Россия и Запад» в его комментариях приобретает историческую наполненность в ее истоках — у П.Я.Чаадаева, А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя и славянофилов (С.П.Шевырева, И.В.Киреевского, А.С.Хомякова, И.С.Аксакова), современников Тютчева; и в продолжении вечного спора последующих ПЛ.Чаадаеву западников (А.И.Герцена, В.Г.Белинского, В.С.Соловьева, Д.С.Мережковского, с оговоркой о траясформации его взглядов, и др.) и новых славянофилов, по определению Д.С.Мережковского, (Ю.Ф.Самарина, К.Н.Леонтьева, С.Н.Булгакова, Н.А.Бердяева, В.Ф.Эрна, П.А.Флоренского).
Более широко историческое развитие этой темы представлено в книге Б.Н. Тарасова «Куда движется история? (Метаморфозы идей и людей в свете христианской традиции)» в главах: «Христианские аспекты историософского спора А.С.Пушкина с П.Я.Чаадаевым» и «"Дело идет об истине... о России" (культурно-историческая и литературно-эстетическая полемика западников и славянофилов)»; в предисловии «Новый Ренессанс или ускоренный Апокалипсис» представлен своеобразный полифонический диалог писателей и мыслителей прошлого и современности о путях истории, неизменно связанных с перепутьем «Россия — Запад»11.
Тютчевские раздумия связаны с идеями А.С.Хомякова (его критика западных вероисповеданий в труде «Церковь одна») и других славянофилов относительно православия и католицизма как главных начал, определяющих расхождение в судьбах Рос-
10 Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений. Письма. В 6-ти томах. М., 2003. Т. 3/ Сост. Тарасов Б.Н. Комментарии. С, 415,
'' Тарасов Б.Н. Куда движется история? (Метаморфозы идей и людей в свете христианской традиции). СПб., 2001. С. 219-263, 5-44.
сии и Запада (об этом писал в свое время И.С.Аксаков) . Но тот же А.С.Хошеков утверждал, что Тютчев первьга заговорил о судьбах России и Запада в неотрывном единстве с религиозным вопросом.
Понятие «христианской империи», одно из центральных в мысли поэта, появляется на стыке христианской метафизики, антропологии и историософии. По убеждению Тютчева, истинная жизнеспособность подлинной христианской державы заключается не в сугубой державности и материальной силе, а в чистоте и последовательности ее христианства, дающего духовно и нравственно соответствующих ей служителей .
Подтверждением подлинно реалистического значения внутренней логики убеждений поэта, что государственная и общественная жизнь не могут быть надлежащим образом устроены без опоры на христианский фундамент, могут служит слова Н.В,Гоголя, писавшего о «высшей битве» в современной цивилизации — не за временную свободу, права и привилегии, а за человеческую душу, отсутствие света в которой не заменят никакие конституции и которой для ее исцеления необходимо вернуть забытые и отвергнутые христианские святыни14. Эти суждения, мы считаем, на полном основании можно отнести и к восемнадцатому столетию.
Основной пункт историософии поэта, по мнению Б.Н.Тарасова, определен в словах Иисуса Христа, обращенных к Понтию Пилату; «.. .Царство Мое не от мира сего..,» (Ин, 18, 36). Поэтому с тютчевской точки зрения, перенесение внимания с «сокровищ на. небе» на «сокровища на земле» изнутри подрывало само христианское начало в католицизме, который разорвал с преданием Вселенской церкви и поглотил ее в «римском я», отождествившем собственные интересы с задачами самого христианства и устраивавшем «Царство Христово как царство мира сего», способствовавшем образованию «незаконных империй» и закреплению «темных начал нашей природы»15.
Такая острая характеристика поэтом истинной сущности европейских христианских империй затрагивала и прошлое, и настоящее, современное поэту, и будущее Запада. По историософской логике Тютчева искажение христианского принципа в «римском устройстве», отрицание «Божественного» в Церкви во имя «слишком чело-
12 ТарасовБ.Н. Комментарии// Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений. С. 402.
13 Там же. С. 420.
"Тамже. С. 401,
13 Там же. С 420-421.
веческого» в жизни, и «проложило дорогу через взаимосвязь католицизма, протестантизма и атеизма безысходной драме и внутренней тупиковости современной истории. ..», — утверждает Б.Н.Тарасов .
Истоки этой драмы, на наш взгляд, надо искать в XVTII в., определившем на столетия вперед нравственный надрыв русского самосознания, излишне увлеченного идеями просвещенного Запада.
Исследователь находит «типологическое» сходство мировоззрения Ф.И.Тютчева с «высшей логикой» Ф.М.Достоевского: «Подобно Ф.М.Достоевскому, Тютчев также и ранее его искал спасительного выхода из овладевшей Россией западной духовно-исторической традиции в неповрежденных корнях восточного христианства, сосредоточенного на духовном делании и преодолении внутреннего несовершенства человека, сохранявшего в полноте и чистоте принципы Вселенского предания и переносящего их на идеалы социально-государственного устройства»17.
Иван Посошков, один из «крестьянских мудрецов» земли русской, еще веком ранее предлагал подобное народное христиански праведное «жизнеустроение» государства Российского в своей записке царю Петру — «Книга о скудости и о богатстве, от чего приключается скудость и от чего гобзовитое богатство умножается».
Подлинную христианскую империю будущего Тютчев видел в России (в ее идеальном начале неукоснительного следования Высшей Воле), вместе с объединенным ею славянством; в которой всякая государственная деятельность будет соотнесена с «духовно-нравственной наполненностью учреждении» .
Стоит вспомнить «славянское пророчество» немецкого философа Гердера, пристально наблюдавшего со второй половины XVIII в. за развитием России и видевшего в ней примиряющую силу между Востоком и Западом, с центром Российской империи в Константинополе; он писал и об обособлении славян от западных соседей, их объединении, — все эти суждения можно найти в четвертой главе шестнадцатой книги его труда «Идеи к философии истории человечества» (1784-1791)19,
16Тамже. C.42I.
17 Там же. (Дальнейшее развитие идей Ф.М.Достоевского молено найти в книге Ю.И.Сохрякова
«Творчество Ф.М.Достоевского и русская литература XX века» М.". ИМЛИ РАН, 2002, в том числе и
по теме «Россия и Запад».)
18 Там же.
19 Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.; 1977. С, 470-490,
Эта проблема волновала и философа русского зарубежья Г.В.Флоровского (1893-1979), который был последователем идей Тютчева во многих своих исследованиях темы «Россия и Запад». (В их числе его труд «Пути русского богословия». Париж, 1937.) Он в своих работах «Исторические прозрения Тютчева» и «Тютчев и Владимир Соловьев» (1933) рассматривает историософскую систему поэта в контексте «русской идеи»20 и борьбы добра и зла (двух «универсальных метафизических законов», двух «заветов человеческого миропорядка»; скрепленных одно — ((кровью и железом», другое — «любовью»). Эти две «власти», два духовных закона воплощаются на Востоке и тш Западе, который через создание узурпаторской Империи, отпадеїшє Рима от Вселенской Церкви и последующую Реформацию образовал «круг разрушителъньгх последствий первородного своеволия»- Выход же из него заключается в признании узлового «христианского факта» (законная Империя начинается с Константина Великого на Востоке), продолжающегося в «другой Европе», в формирующейся «Великой Греко-российской Православной Империи»21,
Русский пешеходец-писатель Василий Григорович-Барский, странствуя по святым местам Европы в первой половине восемнадцатого столетия, воочию наблюдал эту борьбу добра и зла в мироустроении западных стран. Православный душою, ратуя за единство разделенного христианского мира, на который в равной степени разлита «благодать Божия», он с болью писал о зримой им нравственной порче Запада, прикрывавшейся завесой лживого цивилизованного благополучия.
Наш «чужеземный» современник Сэмюэль Хаггагнгтон в своей нашумевшей на Западе статье «Столкновение цивилизаций?)) отнес Россию к числу «расколотых стран, относительно однородных в культурном отношении», но внутри которых «нет согласия по вопросу о том, какой именно цивилизации они принадлежат» . Раскол национального самосознания в России начинался с религиозного раскола XVII в., который сменился «культурным» расколом последующего столетия, когда и возникла в русских умах вековая неопределенность ответа на вопрос: принадлежит ли Россия европейской цивилизации или, напротив, в своем историческом своеобразии находит
20 Развитие этой темы см.: Сохряков ЮМ. Национальная идея в отечественной публицистике XIX
— нач. XX в. М.: ИМЛИРАН, 2000.
21 Цит.: Тарасов ЕЖ Комментарии// Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений. С. 413.
!2Цит.: Античное наследие в культуре России. М. 1995, С. 108. (Российский научно-
исследовательский институт культурного и природного наследия РАН).
основание для самобытного существования и даже изоляции от всякого западного влияния?
На этот важнейший вопрос можно найти ответ в фундаментальном труде Н.Я.Данилевского «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» (написан в 1868 г., издан в І 871 г.). Это исследование столь же методологически последовательно, как в трактате Тютчева, но в «естественно научных» формах, определило направление исследований на тему «Россия и Запад». Методологическим стержнем книги является органическая теория, из которой автор выводит теорию социальных общностей — наций, обозначенных термином «культурно-исторические типы» (все вослед предлагаемые определения восходят с некоторыми несущественными поправкам к этому термину, где духовность признается главным определяющим признаком нации)23. Написана книга со славянофильских позиций: Данилевский следовал в своих убеждениях учению А.С.Хомякова, И.В.Киреевского и К.С.Аксакова.
Труд «Россия и Европа» (проблемы, которые в нем исследовались, особенно были остры в период написания книги по следам событий 1850-1860-х гг.: Крымская воина и начало объединения Германии) сохранил свое значение благодаря своим обобщениям, ближним и дальним прогнозам. Главная тема труда «Россия и Европа» — судьба России, условия бытия русского народа на протяжении почти двух веков во всех многосложных и изменчивых связях и взаимодействиях со странами Европы. Историческая ретроспектива отношений Европы и России, исследованная в книге Данилевского, важна и интересна не только для историков и социологов, но и для литературоведов занимающихся исследованиями в области компаративистики: автор подчеркивал в своем труде своеобразие русской культуры, требовал ее защиты от чужеродных влияний, протестовал против «европейничанья». Русская культура, по его прогнозам, будет выше европейской по уровню достижений, но, прежде всего — полнокровнее,
ъ Немецкий философ Освальд Шпенглер построил свой знаменитый труд «Закат Европы» (издан в 19 і 8 г.) во многом следуя органической теории (у него сравнительная морфология мировой истории), открытой русским мыслителем. Напомним его определение европейских наций: «Идея отчизны, которая следует из национального существования, повлекла за собой другую, которая, собственно, и порождает фаустовские нации: династическую идею, Фаустовские народы — это исторические народы, они ощущают свою связь не через место или consensus, но через историю; и в качестве символов и носителей общей судьбы повсюду является зримый правящий дом». См.: Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М.. 1998. Т. 2. С. 184.
16 гармоничнее благодаря народному «внутреннему сокровищу духа» . Если критерием истины в истории является осуществление предвидения или последствия забытого предостережения, то правота Данилевского — во многих его точных прогнозах судеб нынешнего мира, при историческом анализе прошедшего, в том числе и XVIII в., — неоспорима.
Русский мыслитель был убежден: что Россия не принадлежит к Европе, а Европа в свою очередь ые признает нас своими и видит в нас препятствие к развитию европейской цивилизации, что она невежественна относительно нашей страны и даже враждебна. Он предупреждал об опасности нашего броска на Запад: «Если же — наперекор истории, наперекор млению и желанию самой Европы, наперекор внутреннему сознанию и стремлениям своего народа — Россия все-таки захочет причислиться к Европе, то ей, чтобы быть логической и последовательной, ничего другого не остается, как отказаться от самого политического патриотизма, от мысли о крепости, цельности и единстве своего государственного организма, от обрусения своих окраин; ибо эта твердость наружной скорлупы составляет только препятствие к европеизации России. Европа, не признающая (как и естественно) другого культурного начала кро-
"Г
ме германо-романской цивилизации, так и смотрит на это дело» . Об эту «твердость наружной скорлупы» разбилось множество экспансий из Европы, упорно следовавшей излюбленному лозунгу «Drang nach Osten», в том числе и в XVIII веке, о чем выразительно писал в своих одах М.В.Ломоносов.
Евразийцы также ставили перед собой историософскую проблему России и Европы. Это движение, созданное на заре XX века (1920-е гг.), было определено задачами и проблемами «новой» России, а также осознанием современного кризиса европейской культуры. В глухом уголке Европы (София) четверо молодых изгнанников: Н.С.Трубецкой (1890-1938), П.Н.Савицкий (1895-1968), Г.В.Флоровский (1893-І979), позднее Сувчинский (I892-1S95), — выпустили в свет сборник статей «Исход к Востоку», манифест нового мировоззрения, возвещавший новый взгляд па русскую и мировую историю. Они развертывали иную, чем «западноцентристская», перспективу ястории, включали в рассмотрение новые исторические пространства, и одяовремен-
' Данилевский Н.Я. Россия ы Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб., 1995, С. 55. 25 Там же. С. 56.
но хранили в ряду высших ценностей Православие и Россию, утверждая за ними будущее. Они противостояли монополии «новизны», принадлежавшей в то время большевикам, строившим «новый мир». Это было продолжение старого спора, но новых «западников» и «славянофилов», на новом витке истории. Новые последователи Достоевского, сойдясь на краю славянских земель, решали все те же вечные вопросы о Христе и России, о смысле истории и назначении человека .
Евразийство родилось как порыв, слагающийся из двух отталкиваний: от прошлого и от чужого. Прошлым была императорская Россия, чужим — Запад. И кризис Запада, хотя и был больше в области ожиданий, однако мыслился и глубже, и окончатепь-ней, нежели крушение России. Православие и Россия были нескрываемыми и неоспоримыми ценностями в мире евразийцев, а отказ от европоцентристской модели истории имел заметный оттенок неприязни к Западу. Типологически их идеи и прогнозы напоминали Данилевского, с его неприятием Запада, и Шпенглера, с его знаменитым реквиемом по Европе. Но евразийцы в своем разоблачении и осуждении Запада шли дальше — они имели горький опыт отношений России и с Европой в период мировой и гражданской войн. Гораздо тесней и органичней была связь нового движения со славянофильством. Славянофильская тема о самобытных основах российской истории и культуры, — по сути, центральная тема евразийства.
Евразийство видело в России особый культурный — евразийский мир, мир раскрывающейся православной культуры, (равно отличной от европейской и азиатских), центральное и руководящее значение которой евразийство зрело в будущей уже начинавшейся исторической эпохе. Основной круг декларируемых евразийцами интересов и проблем был широк: органические основы культуры и государственности, разложение Европы, евразийско-русский культурный мир, Церковь и государство, смысл русской революции, преодоление революции, будущее устройство России. Так декларировали свои взгляды сами евразийцы в своем первом сборнике статей «Исход к Востоку. Предчувствия и Свершения. Утверждение Евразийцев» (1921).
В каталоге книг «Евразийского Книгоиздательства», основанного в 1.923 г. по нашей теме можно найти следующие работы: Н.С.Трубецкой «Русская Проблема», П.М.Бацилли «Восток и Запад в истории старого света», — в издании «На путях. Ут-
26 См.: Хоружий С. С. Жизнь и учение Льва Карсавина// Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинений. М., 1992. Т, 1. С. XXXVI1I-XL.
верждение Евразийцев. Книга Вторая» (1922); Н.С.Трубецкой «Вавилонская башня и смешение языков» — в издании «Евразийский временник. Книга третья» (1923); Н.С.Трубецкой «Мы и другие» —- «Евразийский временник. Книга четвертая» (1925); С.Г.Пушкарев «Россия и Европа в их историческом прошлом» — «Евразийский временник. Книга пятая» (1927); КС.Трубецкой «Европа и человечество» (1920); П.Савицкий «Россия и Латинство», Г.Вернадскии «Соединение Церквей в исторической действительности», Н.С.Трубецкой «Соблазны Единения», Г.Флоровский «Два Завета» — в сборнике статей «Россия и латинство» (1923); Н.С.Трубецкой «К проблеме русского самопознания» (1927) и другие.
Идеи «евразийцев» в настоящее время находятся еще в стадии собирания и изучения, они включены в программу фундаментальных исследований Президиума РАН «Этнокультурное взаимодействие в Евразии» (Отделение истории и филологии) 2003-2005 гг., в число участников которой мы входим с нашим научным проектом «Запад и Восток в русской публицистике XVIII века».
В завершении обзора историософских концепций и литературных трудов по постановке проблемы «Россия и Запад» хотелось бы отметить работы М.А. Алпатова, которые отчасти исследуют эту проблему в ретроспективе: «Концепции всемирной истории в русской исторической традиции XII-XVIII вв.» (Вопросы истории, 1968. № 12. С. 59-71); «Русская историческая мысль и западная Европа XVII - первая четверть XVIII в.» (М., )976): «Русская историческая мысль и западная Европа (XVIII — первая половина XIX в.)» (М., 1985).
Ф Ф Ф
Мы убеждены, что через изучение национального самосознания эпохи, отраженного в литературе, можно понять, что думали люди XVITI века о насущных вопросах своего времени, чем для них была проблема «Россия и Запад». Были ли это люди, потерявшие «восточный» путь, бредущие по западным перепутьям, или ищущие свой русский путь? Требовало ли осознание своего как «своего» предварительного знания «чужого» и осознание его как «чужого»? Какой создавали они образ западной культуры? Был ли это условный, мифологический образ? Насколько он был далек от реального Запада? Призван ли он был служить образцом для русской культуры? Вопросы, которые по-прежнему требуют ответа от исследователей XVIII в. Вопросы, которые необходимо освещать, обращаясь к конкретному изучению литературных источ-
ников эпохи, чем мы и занимались на протяжении ряда лет; публиковали литературные материалы русских авторов о Западе в выпусках антологии «Россия и Запад: горизонты взаимопозиания. Литературные источники XVTII века», серия I «Россия о Западе» (Вып. 1. М.; 2000. Вып. 2. М.; 2003. Вып. 3. В лечати). Наша диссертация — логическое завершение и итог проведенной ранее исследовательской и публикаторской работы. История русской души в XVITI в. еще пишется. Мы все еще знаем из нее только отдельные главы, не хватает многих эпизодов, связующих всё. Множество письменных свидетельств современников эпохи в архивах, редких изданиях ждут своего обнаружения исследователями и последующей публикации, комментирования, анализа. Поставив перед собой исследовательскую задачу: подробно отразить, по мере возможностей, в нашей диссертации — мало изученные и забытые литературные источники по теме «Россия о Западе», мы сознательно ограничили круг анализируемого материала русской словесности XVIII в. по теме «Россия о Западе», весьма обширного и необъятного для одной работы. Мы стремились через погружение в эпоху, порой противоположные «голоса» очевидцев происходившего, показать и понять, как разрешались современниками во времени, но разных социальных групп и взглядов, указанные выше вопросы; и по мере сил, послужить расширению изученного культурного и литературного пространства XVIII в.
Актуальность темы исследования. Тема «Запад в русской литературе XV11I века» актуальна и в научном, и в общественно-культурном отношениях. В настоящее время переосмысляются прежние концегщии взаимоотношений России и Запада, выстроенные на устаревшей идеологической основе. На первый план выдвинулась задача беспристрастного изучения исторической динамики противоречивых отношений между русской и европейской культурами на широком историческом материале, в том числе и литературном. Сегодня, когда вновь говорится об особом положении России по отношению к Западу и о необходимости воссоздания подлинных национальных основ русской культуры, как никогда актуально обращение к истокам становления, условно говоря, славянофильски-западнической проблематики в русской литературе. Выработка новой научной концепции истории русской литературы, задача создания которой стоит перед современной литературоведческой наукой с начала 1990-х годов, невозможна без учета этой проблематики. Восприятие культуры, языка, образа жизни, менталитета чужих народов в литературе национальной — одна из ак-
туальных проблем современного литературоведении и его особого научного направления — компаративистики. В западной компаративистике выделилось даже особое течение, изучающее проблему образов чужих стран и народов в национальных литературах — имагология.
Научная новизна исследования. Проблема отражения в русской словесности XVIII века действительных путей и особенностей формирования образа Запада до сих пор не получила должного научного освещения. Впервые исследование проводится на широком диапазоне (в основном архивных, редких и новых) литературных источников, затрагивающих конфессиональные, этнографические, политические, литературные и другие вопросы, которые придают многоуровневый и многоаспектный объём рассматриваемой проблематике.
Методологические основы работы. В качестве основного метода в диссертации используется системный подход, основанный на единстве историко-литературного и текстологического разборов литературных источников, а также компаративный и критический анализы в освещении первичной фактологической основы (а не её последующей мифологизации и ремифологизации) в диалоге исторически неодинаково сютадывающихся культур, которые позволяют правомерно укрепиться в объективной концепции, свободной от идеологической предвзятости.
Предмет исследования. Отражение в русской литературе XVIII века действительных путей и особенностей формирования образа Запада (восприятие и понимание культуры, языка, образа жизни, менталитета «чужеземных» народов) в сознании русского общества указанного периода.
Объект исследования. Многочисленные сочинения русских (светских и церковных) авторов XVIII века, отражающие историю становления всех спектров отношений к Западу — художественные и документальные тексты, разнообразные по своему жанровому составу: от прозы и поэзии до публицистики, церковных проповедей, путевых заметок, дипломатической и личной переписки.
Цели и задачи исследования. Основной целью работы является анализ и разрешение важнейшего вопроса формирования национальных особенностей русской словесности, определявшей своё место через постижение западноевропейской культуры в ряду других литератур на протяжении XVIII века. Задача диссертации заключается в исследовании литературного процесса: обнаружить и показать, как возникла
и развивалась в нем идея национального своеобразия в ходе постижения Россией Запада, как происходило разграничение понятий «своего» и «чужого» в рамках русской литературы в указанный период.
Научно-практическая значимость работы. Результаты исследования могут быть использованы при составлении учебников, общих и специальных курсов по истории русской литературы XVIII века, а также при изучении творчества ряда русских писателей, о которых говорится в работе.
Апробация. Основные положения диссертация обсуждались на заседаниях Отдела русской классической литературы и Научного совета «Россия: Запад и Восток. Литературные источники X1-XXI веков» ИМЛИ РАН; отражены в докладах и сообщениях на всесоюзных и международных научных конференциях: «Н.М.Карамзин и русская литература» (1991, ГМП); «Русская литература в эпоху Александра I» (1992, ИМЛИ РАН); «Г.Р.Державин и русская литература» (1993, ИМЛИ РАН); «Москва в русской и мировой литературе» (ИМЛИ РАН, 1997); «Литературный пантеон: национальный и зарубежный. Автор как эмблема национальной культуры (Россия, Франция, Германия)» (ИМЛИ РАН, 1998); «Русская литература в контексте мировой культуры» (Ли-тинститут им. А.М.Горького, 1999); «Россия и Запад: диалог культур» (МГУ, 2001); «Проблемы текстологии и эдициоиной практики. Опыт французских и российских исследователей» (ИМЛИ РАН, 2002); «Русский Мір — проблемы и перспективы» (СпбГУ, 2002); «Диалог культур: Хафго, Гёте, Пушкин» (ИМЛИ РАН, 2003) и др. Основное содержание диссертации отражена в публикациях, в монографии, во вступительных статьях и комментариях к изданиям литературных источников на указанную тему (см.: библиографию).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.
Национальное самосознание в эпоху Петра I и новая европейская культура диалог и конфликт, отображенные в словесности
На. историю народа и его культуру нельзя смотреть как на вечную смену различных явлений в его жизни, когда старое совершенно уничтожается новым. Эта «борьба нового со старым» обычно происходит на "поверхности исторической жизни нации. Глубинная же часть её движется по «среднему» пути, примиряя в себе старое с новым, не заменяя одно на другое бесследно и до конца ни от чего не отказываясь. Поэтому хронологические грани перехода исторической жизни народа на иные пути развития весьма условны: он в своем движении лишь на время останавливается на переломном этапе, а затем развитие продолжается, народ идет дальше. Вершится невидимая работа по преодолению, «перевариванию» новых явлений в жизни — новое и старое подлаживаются друг к другу, и в недрах совершающегося процесса постепенно высвечиваются новые вехи исторического пути.
В начале XVPQ в. Россия вернулась в число европейских народов, из которых оказалась исключенной и в силу трагических исторических событий: татаро-монгольского нашествия.
В истоках этого мятежного века — разгадка глубинной сути новой европеизированной русской культуры, начало отчета времени нового миросозерцания нации, противоречиво отразившегося в русской словесности.
Переломное «осмнаддатое» столетие явило России и миру такую всемирно-историческую фигуру, как Петр I.
Петр I — личность-событие и неразрешенная до сих пор загадка: вот уже более полутора веков не утихают споры «западников» и «славянофилов» о петровских преобразованиях, о путях развития русской нации, русской культуры после Петра.
Найдено согласие лишь в том, что образ Петра затрагивает глубинную суть русской культуры; жизнь Петра отразила в себе всю сложность и противоречивость переходной эпохи, собрала в себе, как в фокусе, долголетние усилия народа на протяжении прошедших веков, явилась завершением давних стремлений. Цели, поставленные Петром, и пути их достижения не были новы; новой была та жизненная энергия и железная воля, которые он вложил в свое дело.
«Много ошибок помрачают славу преобразователя России, — писал А.С.Хомяков, — но ему остается честь пробуждения ее к силе и к сознанию силы. Средства, им употребленные, были грубые и вещественные; но не забудем, что силы духовные принадлежат народу и церкви, а не правительству; правительству же представлено только пробуждать или убивать их деятельность каким-то насилием, более или менее суровым»1.
В чем же состояли главные устремления русского народа в этот переломный исторический период? Русский народ стремился превратиться в нацию, отказавшись от национально-культурной ограниченности, и найти свое место в общем (мировом и европейском) развитии.
В XVII в. постепенно наступает угасание идеи национального возвеличивания: Москва — «Третий Рим»; царь московский, осененный двуглавым орлом византийского императора, — наследник Царьграда и Римской империи; московское благочестие — единственньгй страж христианской веры, одинокий светоч, сияющий во мраке неверия и ложноверия.
Наметился поворот национального самосознания: от герметичности и замкнутости гордого осознания своей избранности среди народов мира к пониманию, что старая Русь не отлитый в вечности образец, что идет новая Русь, с иным пониманием жизни, иными вкусами, иными людьми.
Задачей русского общества стало преодоление культурной ограниченности, обусловленной недостатком знаний, исправление промахов прошлого и пополнение новыми знаниями — это было жизненно необходимо для дальнейшего существования страны и развития нации. Исправлялись богослужебные книги и обряды, пересматривались многие стороны религиозной и общественной жизни, устраивались школы в западном духе, переводами иностранных сочинений обогащалась русская письменность. Начинали вводиться некоторые западные формы жизни, западные развлечения и западные науктг.
Москва накануне эпохи Петра I жила полнокровной культурной жизнью, в которой были все задатки и дальнейшего литературного развития. Появились драматические и беллетристические произведения — совершенно новые жанры для русского читателя. О расширении познавательных потребностей русского человека свидетельствовало также появление многочисленных и разнообразных переводов по многим областям науки .
Петр Т верно понял то движение общественной жизни, которое происходило в России в течение всего XV11 в, — а именно: переход русского народа из статичного состояния национальной самодостаточности в нацию, открытую для познания мира и своего места в нем; этому движению Петр I придал мощное ускорение.
Об этом писал Ф.М. Достоевский: «Через реформу Петра произошло расширение прежней же нашей идеи, русской московской идеи, получилось умножившееся и усиленное понимание ее: мы сознали тем самым всемирное назначение наше, личность и роль нашу в человечестве...»
Изменение мировосприятия русского человека явилось как следствие потребности и яшзиенной необходимости открыть для себя ранее чужую западноевропейскую культуру, познать ее и понять, а значит, и оценить ее критически, и сопоставить со своей традиционной культурой.
Составной частью древнерусской культуры и «народной субстанции» являлось православие, которое было, есть и будет одной из главных доминант смысла русской жизни.
«Слово о погибели Русской земли»3 открывается величественной картиной образа русской земли, в котором дан ключ к религиозному смыслу национальной жизни: «О светлая и пресветлая русская земля и приукрашенная многими реками и различными птицами, и зверьми, и всякою различною тварью, потешая Бог человеке и сотворил вся его ради на потеху и на потребу различных искушений человеческого ради естества, а потом подаровал Господь православною верою, св. крещением, наполнив то велицимя грады и домы церковными и насеяв ю боголтобивыми книгами, и доказуя им путь спасения и радости всех святых»6.
Церковные писатели и время перемен
Стремление подчинить всю жизнь страны идее сословного общенационального государства определило и культурную политику Петра I: искусство во всех своих видах и проявлениях должно было служить государству и благу нации.
Сложная политическая борьба, которую вел Петр 1 и вне, и внутри страны, заставляла его искать формы словесного выражения нужных и полезных идей1. Необходимо было использовать возможности слова как наиболее идеологически действенного средства. Таким было живое слово проповедника, обращенное к народу с церковной кафедры, к которому народ относился с традиционным доверием и уважением. Для пропаганды идеи государственного переустройства путем прямого воздействия на народ Петр I обратился к церковному ораторскому искусству и к его прославленным, признанным людьми мастерам.
В результате реформ в петровское время за Церковью была оставлена роль блюстительницы народной нравственности. Духовенство было превращено в своеобразное государственное чиновничество по охранению общественной морали2. В первые годы своего правления Петр вынужден был отдать руководство паствой «старомосковским идеологам»: патриарху Иоакиму и Евфимию Чудовскому. Но десять лет спустя государь, вернувшись из заграничного путешествия, в полном согласии со своей новой политикой пригласил ученых монахов с Украины: Димитрия Ростовского, Стефана Яворского, Филофея Лещинского, Феофана Прокоповича, Феофилакта Лопатинского — на архиерейские кафедры в России3.
Приглашенные были в основном воспитанниками Киево-Могилянской Коллегии (старинное именование Киевской Академии), получившими основательное образование в своей области. Это были высокопрофессиональные церковные ораторы западнического направления. Для них образцом служила Польша с ее ораторской прозой, польской и латинской поэзией .
Это резко отличало их от проловедяиков московской школы. На прибывших малороссиян в Великой России смотрели как на чужаков. Приглашенные были даже заподозрены в неправославия; недовольных было много, особенно среди священства5.
Малороссийские проповедники были чужды московским по духу: они уже отчасти, в силу полученного образования, ориентированного на «латинство» — в отличие от русского духовного обучения на основе славяно-греческого просвещения, — принадлежали новому времени6.
Исследование изменения писательского самосознания в петровское время на примере творчества трех видных церковных деятелей и ораторов: Димитрия Ростовского, Стефана .Яворского и Феофана Прокоповича — поможет выявить всю сложность и многоплановость эволюции (отраженной в русской культуре, переориентированной Петром на западное Просвещение) национального самосознания от мистического до рационального, отраженного в русской словесности,
В творчестве духовных писателей, ограниченных пределами религиозного сознания, где мир со всеми его составляющими, включая человека, воспринимался как творение Слова Божия, возникают едва уловимые литературные тенденции, отражающие неизбежное для нового рационального мировосприятия разделение веры и культуры. Слово начинает восприниматься не мистически, а рационально, т.е. как инструмент, элемент познания, упорядочивающий мировосприятие, если точно и соответственно сущности оно обозначает предметы и явления окружающего мира. Интеллект, познание для духовных писателей петровского времени постепенно становится условием духовного совершенства, книги — учеными собеседниками. Христианская идея оправдания человека перед Богом своими делами (человек должен так построить свою земную жизнь, чтобы унаследовать жизнь вечную) у духовных писателей петровского времени получает соответствующее рациональное развитие: и литературный труд может быть засчитан в вечной жизни как нравственная заслуга. Яркий представитель традиционного православного самосознания протопоп Аввакум признавал только смиренное писательство: «Сказать ли, кому я подобен? Подобен я нищему человеку, ходящу по улицем и по окошкам милостыню просящу»7.
Только смирение — порука правильного богосознания, а страх Господень — «внутренняя мудрость», гордыня же — то качество, которое отнимает возможность оправдания пред Богом независимо от заслуг: «Мерзко Богу горделиваго и доброе дело» .
Литературное умствование — грех и пагуба: «...понеже ритор и философ не может быть христианин» . Вера — нечто раз навсегда данное и внеположное культуре: «Слыши, христианин, мало нечто от веры отложил, — вся повредил...»10
Церковь в целом обладает полнотой богосознания, а отдельно взятый человек, в качестве члена церкви, не имеет права ее реформировать, поскольку его удел — грех и неведение; он должен лишь смиренно исполнять евангельские предначертания:
«Пожалуста, Господа ради, попекитеся о душах своих единородных, кой ж до как смыслит доброе сделать, ов убо пост и молитву Господеви да приносит, ов же милостыню с любовию от совести чисты, ин воздыхание и слезы, ов же труды, рукоделие ишжлонцыпо силе...»
Аввакум труд учительства и писательства ставил ниже праведной жизни: «Верному человеку подобает молчанием печатлети уста и выше писанных не мудрство-вать» . Но он сам — учитель и писатель «по нужде», что позволительно и необходимо в роковые для церкви времена.
Такое «писательское» сознание для традиционной Руси характерно; тогда на первом месте находились «душеполезные» книги: Св. Писание, Св. Предание (произведения отцов и учителей церкви, постановления семи вселенских соборов), сочинения русских авторов, причисленных к лику святых, и др. Книга была подобна иконе: это духовный наставник и духовный образец жизни (жития святых). Чтение было не интеллектуальным актом, а «душеспасительным» лекарством, духовным долгом и моральной заслугой. Читающий книги обновляется, и просвещается, и спасается, и становится причастным вечной истине. Книга — соборный акт, она не должна отражать чье-либо личное мнение, поэтому свободное творчество недопустимо .
Открытие новых русских путей — обретение новых кругозоров нашей словесностью
Дух российской эпохи второй трети восемнадцатого столетия лучше всего можно прочувствовать через мироощущение различных авторов этого времени; через стиль, язык их произведений, во всей их пестрой ясанровой разнородности. Первый общий стереоскопичный взгляд на целостную историческую картину познания Запада Россией в 1726-1762 годах может послужить путеводной нитью в постижении много ел ойности культурных смыслов эпохи, ее эстетической многоязычно-сти, чтобы далее отчетливо понять всё в многозначной полноте. Вторую главу нашей работы открывает достаточно подробное исследование взаимосвязей с западноевропейской культурой жизни и творчества русского поэта А. Д.Кантемира, во многом базирующиеся на новых материалах по этой теме (см. 2.2). Общий взгляд Кантемира на Запад был скептическим и отчасти субъективным, в чем и сам признавался: «Впрочем, не судите о Париже по моим высказываниям. Наши пристрастия, настроения, порой наши капризы представляют собою род очков, заставляющих видеть предметы не в том цвете, в коем они существуют на самом деле: мои очки говорят мне, что Париж стол же скучен, сколь и Лондон, Что касается до вас, возможно, вы найдете его очаровательным» . Совсем иначе видел Париж примерно в тот же период времени русский поэт, переводчик и теоретик литературы В.КТрехщаковскяй: Красное место! Драгой берег Сенеки! Тебя не лучше поля Элисейстси: Всех радостей дом и сладка покоя, Где ни зимня нет яи яегаяго зноя. Красное место! Драгой берег Сенеки! Кто тя нелюбит? Разве был дух зверски! (308). В этих «Стихах похвальных Парижу» выразилось восторженное отношение поэта к городу — центру западной культуры той эпохи.
В судьбе В.К.Тредиаковского ярче всего воплотились черты духовного развития важной части нового поколения послепетровской России: тяга к европейскому образованию, новое отношение к науке как делу всей жизни, ориентация на новейшие явления западной культуры и стремление пересадить их на русскую почву. Тредиаков-ский был одним из первых русских писателей-классицистов, кто активно впитывал в себя достижения европейской, прежде всего французской литературы. Фрагменты его сочинений, публикуемые в нашем труде , свидетельствуют об обширном знании Тре-диаковским истории французской культуры, о его осведомленности в сути тех эстетических споров, которые кипели во Франции на протяжении почти двух веков.
Особенностью русского литературного процесса той эпохи являлся его ускоренный и концентрированный характер. Не только хронологический, но и культурно-географический охват произведений, вошедших в головы и души русских читателей и литераторов XVIII века был предельно широким. Знакомство с французской литературой XVII столетия: Буало, Расином, Корнелем, Мольером «шло» одновременно с чтением Вольтера, Монтескье, Руссо, Пуфендорфа и Беккариа, Лейбница и Локка, Бэкона и Сен-Мартена, Шекспира, Аддисона, Мильтона, Фенелона, Прево, Сервантеса, Лесажа, Рамсея и Т.Мора, Скаррона и Мариво. (Примером может служить круг чтения Кантемира.) Ни одна из европейских культур той поры не знала такой меры открытости и таких контрастных столкновений разноликих культурных традиций. При этом сохранялось стремление не включаться в какую-либо одну европейскую традицию, а усвоить западную культуру в целом. Несовместимое или взаимоисключающее в идейной жизни Запада становилось деталями единой литературной картины в России.
Чтобы представить силовое поле культурного напряжения, создававшееся в русском XVIII веке, не следует также забывать о мощном воздействии античной традиции, и о связи с культурой допетровской Руси, никогда в реальности не обрывавшейся; хотя в этот период Россия сознательно строила свою культуру как «новую», оторванную от традиций и подлежащую реконструкции на основе идеальных теоретических западных моделей.
Вторжение разнородных культурных традиций и различных теоретических программ нагляднее всего проявилось в литературных декларациях русских писателей — в особом жанре «литературных родословных» — перечне великих поэтов от начала поэзии до ее последнего времени.
Одним из ярких ее образцов была «Эпистола от Российския поэзии к Аполлину» Тредиаковского: ...Не презренна и сестра от тебя та нежна, С Тевтом. Ибером живет что в средине смежна, С мяхким так же в юг блиска что Италиянцом, С острым в север чрез моря купяо и Британцом; Галлы ею в свет уже славны пронеслися, Цесарем что, но давно, Варвары звалися.
Токмо полно мне и сих имянно счисляти. Лучше сам ты, Аполлин, можешь про них знати. Галлия имеет в том, ей, толику славу, Что за средню дочь твою можно чтить по праву... (313-314) В стихотворении представлено краткое описание новой европейской поэзии, достойной преемницы античной литературы, особо отмечается единство всей европейской культуры (и литературы) нового времени. На равных правах в этот круг включается и молодая Российская муза, которая принимает эстафету от старших сестер.
ТредиакоБСКий переводит на русский язык роман Поля Талемана «Езда на остров любви». «Будучи в Париже я оную прочол с великим удоволствованием моего сердца, — вспоминал поэт, — усладнвшися веема как разумным ея вымыслом, стилем коротким, так и виршами очюнь сладкими и приятными, а наипаче мудрым нравоучением, которое она в себе почти во всякой строке замкнула так, что я в тож самое время га-рячее возъимел желание перевесть оную на наш язык». Этот роман в контексте французской литературы представлял собой рядовое явление прециозной прозы.
Чем же было вызвано обращение Тредиаковского к роману Поля Талемана, который, будучи опубликован еще в 1663 г., вовсе не был литературной новинкой?
Возможно, Тредиаковский, оценив роль литературного салона в Париже , решил перенести в Петербург 1730 года через текст прециозного романа дух культуры салона, который должен был в русских условиях породить определенную европеизированную культурную среду. Когда Тредиаковский в 1735-1736 гг. пытался представить собрание французских переводчиков в нечто подобное Французской академии, он также видел перед собой не правительство Анны Иоанновны, а Ришелье. В Париже в то время уже шел процесс перерождения прециозного салона в просветительский. Тредиаковский стал ориентироваться на обе борющиеся тенденции: и на культуру салонов, и на академическую традицию. Целью его было перенесение в Петербург французской литературной ситуации во всей ее полноте.
В дальнейшем это стремление синтезировать тенденции, выступающие в западном контексте как непримиримые, станет характерным для русского отношения к европейской культурной традиции.
Тредиаковский являл в своем творчестве характерный для эпохи тип художественного мышления — принципиального теоретического эклектизма, когда исходные представления стремились вместить в себя максимальный круг концепций, выработанных европейской культурой, и на максимально большом отрезке времени. Примером может послужить предисловие русского поэта к переводу «Науки о стихотворении и поэзии» Н.Буало: «В самом начале сих моих трудов предлагается вам, благосклонный Читатель, Наука о Стихотворении и Поэзии, сочиненная от Боало-Депрео, Францусскаго славнаго Сатирика. После Горациевы Эпистолы о тойже материи к Пи-зонам, Римским знатным особам, сия Депреова почитается искусными за верьх совершенства в сем роде. И поистшше, все что ни сочинял Боало, есть исправное и удивительное; но Наука его Пиитическая, кажется, пред всем находится превосходная, как в рассуждении состава Стихов, и чистоты языка, так и в рассуждении порятка, и правил в ней предлагаемых» (317-318).
Западное учение и русские ученики
Через полстолетия после путешествий петровского времени ситуация изменилась. Поездки дипломатов теперь сменяются «экскурсиями» по Европе, совершаемыми в познавательных целях.
Феномену русских, проходивших учебу на Западе, уделялось определенное внимание отечественных исследователей , При этом подробные биографические труды были сосредоточенны прежде всего на двух знаменитых именах XVIII в.: Ломоносове2 и Радищеве3.
Особый интерес в связи с этой темой представляют исследования немецких ученых прошлого4 и современных. Из последних особо следует отметить работы Эрика Ам-бургера (среди них прежде всего: «Русские студенты в университетах Германии до конца XVIII столетия» и также «Русские торговые люди и их ученики за границей. Неудавшиеся попытки середины XVIII века») и Вольфганга Буша «Сообщения русских ігутешественников»5.
Можно сослаться также на следующую немецкую литературу по этой теме: Ганс-Герхард Брекер «Образ России и славян у А.Л. фон Шлёцера», Арнольд Буххольц «Гёттингенская русская коллекция Георга фон Аша», Отмар Файль «Российские связи Йенского университета в XVIII столетии», Петер Хофман «Русские студенты в Лейпциге 1767-1771», Вильгельм Штида «Русские студенты в Лейпциге» и др.6
Назовем работы и французских ученых: Леоне Пингауд «Французы в России и русские во Франции», П.Стремоухов «Русские в Страсбурге в XVIII веке»7.
Из исследований на английском языке для нас представляют интерес статьи: «Русские студенты в Лейдене в восемнадцатом столетии» Николаса Ханса и «Дом, школа и служба в жизни русского дворянина XVHI-ro столетия» Марка Рэффа8.
На Запад ездили учиться и в допетровскую эпоху. Но это были не русские юноши, а сыновья иностранцев, находившихся на российской службе9. Коренным образом изменил ситуацию Петр I. Противодействуя традиционному укладу воегштания в дореформенной Руси, он стал посылать значительное число русских дворян на обучение за границу в основном военному ремеслу . Особое предпочтение отдавалось морским державам: Голландии, Италии, Испании, югу Франции; и Германии, благодаря ее успехам в сухопутной военной науке.
Во второй половине XVIII столетня студенты составляли уже подавляющее большинство русских путешественников в Европе. Это свидетельствует и о значительности интеллектуальных запросов русского общества в этот период, и о существенном западноевропейском «крене» в его духовном развитии. Сроки пребывания русских учащихся на Западе удлинялись, и их знакомство с ним становилось глубже. Менялась и точка зрения на «иноземный» мир: он приблизился и стал для многих почти своим и по культуре, и по науке, и по языку. Многие русские дворяне не только по одежде, но и по поведению, образованию и языку стали походить на иноземцев.
При Петре Великом более всего усваивалась западная военная наука, теперь значительно реже занимались фортификацией и навигацией. Во второй половине столетия преимущественно стали изучать в Европе медицину, юриспруденцию и гуманитарные науки. Война — «как коллективное путешествие русских за границу»11 — столь долго понимаемая как основа «всех вещей», со временем утратила печальную функцию посредницы в получении познаний о сущности соседних наций.
Очень точно охарактеризовал эту перемену русский историк В.О.Ключевский, писавший, что «раньше дворян посылали за границу для изучения артиллерии и навигации; потом они ездили туда, чтобы усвоить хорошие манеры; а позднее они путешествуют ради проявления своего почтения к философам»12.
Интересен выбор университетских городов, где русские студенты должны были обучаться. Во многих случаях определяющими критериями были не преподавательский состав, качество образования и уровень научной работы тамошних учебных заведений, а политика и идеология. Некоторые университеты отвергались по вполне объяснимым причинам, потому что они считались рассадниками «лютеровской ереси» или оплотом масонства. Несмотря на это, выбирались возможно более известные учебные заведения. Показателей перечень «благонадежных» городов, где располагались эти избранные университеты: Лейден, Париж , Оксфорд, Копенгаген, Упсала и Страсбург, в качестве единственного немецкоязычного города14.
В дальнейшем к ним присоединятся немецкие города Лейпциг, Кенигсберг, Киль, Марбург и Гёттинген.
В статье немецкого ученого Вольфганга Буша15 приводится список русских студентов16, обучавшихся в Лейпциге. 56 из них занимались в 1704-1799 гг.
Уже в 1716 г. в Кенигсберг было решено послать 30-40 русских юношей, где они должны были изучать фортификацию и немецкий язык. В Кенигсберге находился не только знаменитый университет, но этот город на крайнем северо-востоке Германии одновременно являлся связующим мостом между Пруссией и Россией: в нем дружественные контакты не прекращалось даже в период оккупации во время Семилетней войны (1756-1763). В это свою лепту внесла и университетская жизнь: в ходе боевых действий в Кенигсберге оставалось много русских студентов. Они находились в городе на протяжении почти всей войны.
Примеры тому налицо. Достаточно указать на обширные и хорошо исследованные мемуары А.Т.Болотова17. Он подробно описал свое пребывание в Пруссии во время Семилетней войны. Подтверждает это и сообщение от 7 мая 1762 г. советника коллегии фон Клингштэдта ке нигсбергскому губернатору Н.И.Панину о том, что два студента, Ястребов и Рыбников, при первой же возможности будут отправлены иа корабле в Петербург, два других студента, Вениаминов и Цыбелин, всё-таки останутся в Кенигсберге, чтобы закончить там свое медицинское образование18. При Екатерине среди студентов Кёнигсбергского университета было уже 60 русских15.
Немецкий исследователь Генрих Кунстманн утверждает, что во второй половине XVIII века вновь образованные университеты или им подобные высшие учебные заведения в таких городах, как Галле, Йена и Гёттинген, для «славян» стали более привлекательны, чем прежние учебные центры Германии, которые со временем в значительной мере потеряли свое значение20.
