Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Эволюция анализа и оценок творчества Е.И.Замятина в англоязычной критике (1920-1980-е годы) 10
1.1. Произведения Е.И.Замятина в откликах периодической печати 10
1.2. Начало литературоведческого анализа прозы писателя 21
1.3. Монографии западных исследователей о творчестве Е.И.Замятина 40
ГЛАВА II. Роман «Мы» и жанр антиутопии в исследованиях англо-американских ученых 58
2.1. Жанр антиутопии — типология признаков 59
2.2. Повесть «Островитяне» и роман «Мы» 79
2.3. Роман «Мы» в контексте литературно-философских и религиозных традиций 116
2.4. О влиянии Е.И.Замятина на западный антиутопический роман 136
Заключение 158
Библиографический список использованной литературы 163
- Произведения Е.И.Замятина в откликах периодической печати
- Монографии западных исследователей о творчестве Е.И.Замятина
- Жанр антиутопии — типология признаков
- Роман «Мы» в контексте литературно-философских и религиозных традиций
Введение к работе
Творческое наследие Евгения Ивановича Замятина, пребывавшее в почти шестидесятилетнем забвении и стремительно вошедшее в конце 80-х годов XX века в духовную жизнь России, вызвало широкий общественный интерес и глубокое научное осмысление.
В современном литературоведении творчество Е.Замятина освещается
весьма активно. Опубликованы многие архивные материалы; в России и за
рубежом вышли солидные сборники научных трудов, посвященные жизни и
литературной деятельности писателя; проведены четыре международные
конференции в ТГУ им. Г.Р.Державина. Материалы конференций изданы в
серии научных сборников «Творчество Евгения Замятина: Проблемы изучения
и преподавания», «Творческое наследие Евгения Замятина: Взгляд из сегодня»
ф (1992, 1994, 1997, 2000, 2003); в юбилейном для замятиноведения 2004 году
(120 лет со дня рождения писателя) планируется проведение V Замятинских
чтений; при кафедре ТГУ много лет плодотворно работает под руководством
проф. Л.В.Поляковой Международный центр по изучению творческого
наследия Е.И.Замятина; открыты филиал Центра в Польше (проф. Анна
Гилднер, Ягеллонский университет, Краков) и представительство в Швейцарии
- (проф. Леонид Геллер, Лозаннский университет, Лозанна); составлены
библиографии русских и зарубежных исследований творчества Е.И.Замятина (А.Ю.Галушкин, Г.Б.Буянова и др).
В 1990-х годах появляются серьезные и глубокие монографические
.. исследования отечественных авторов и представителей европейских
литературоведческих школ (А.Гилднер (Польша), Р.Гольдт (ФРГ),
С.А.Голубков, Т.Т.Давыдова, В.Н.Евсеев, Б.А.Ланин, Е.Максимова,
Л.В.Полякова, И.М.Попова, Р.Рассел (Великобритания), Е.Б.Скороспелова,
Л.Шеффлер (ФРГ), Э.Эндрюс), а также диссертации по творчеству русского
w писателя, большое количество статей, очерков, заметок, научных докладов.
Среди них стоит особо отметить докторские (И.В.Бирюковой, С.А.Голубкова,
^ В.Н.Евсеева, Н.Н.Комлик, М.Ю.Любимовой, И.М.Поповой) и кандидатские
(В.А.Бодрова, Н.Ю.Желтовой, Ким Се Ила, Н.З.Кольцовой, Ли Вей, Е.А.Лядовой, Т.А.Майоровой, Н.В.Перфильевой, М.А.Резун) диссертации. Разделы диссертаций посвящены романам «Мы» и «Бич Божий» как философским жанрам, а также английским эпизодам в жизни Е.И.Замятина1. Но в многочисленных трудах, посвященных личности и наследию
* Е.И.Замятина, остался, как нам кажется, до сих пор неосвещенным вопрос о
характере восприятия и особенностях оценки его произведений в западном
литературоведении. Разумеется, авторы отечественных монографий,
диссертаций и статей постоянно обращаются к фактам публикации
замятинских произведений в США и Европе, ориентируются на труды
западных славистов, их интерпретации художественного мира писателя.
- Примером может служить диссертация В.А.Бодрова2; в ней содержится
материал о творчестве Е.И.Замятина в контексте журналистики Русского
зарубежья 1920-80-х годов.
Но полного обобщенного представления об особенностях интерпретации
западными славистами места, занимаемого Е.Замятиным в мировом
литературном процессе, - нет. А ведь Е.И.Замятина как уникальное
литературное явление XX века открыли на Западе (преимущественно в США) Ф
еще в 1920-е годы.
Первое многостороннее исследование жизненного и творческого пути
Е.И.Замятина, ставшее первой научной биографией, было осуществлено
#
1 Скалой Н.Р. Русская философская проза 20-30 годов XX века: Дисс... докт. филол. наук. -
М., 1995 (Глава 3, 6); Катина О.А. Русская литературная эмиграция в Англии (1920-1930-е гг.): Дисс... докт. филол. наук. - М, 1999 (Глава 4).
2 Бодров В.А. Творчество Е.И.Замятина в контексте журналистики Русского Зарубежья 20-80-
' х гг.: Дисс... канд. филол. наук. - М., 1999.
преподавателем Калифорнийского университета в Дэвисе Алексом Шейном.
w Монография А.Шейна «Жизнь и творчество Евгения Замятина» [264] до
настоящего времени считается классическим трудом как в отечественном, так и зарубежном замятиноведении, несмотря на то, что она была опубликована более 30 лет назад (в 1968 году).
Труды американских (Кристофера Коллинза [187; 188], Эдварда Джеймса Брауна [177; 179]) и английских (Дэвида Джона Ричардса [256; 257],
* Т.Р.Н.Эдвардса [199], Роберта Рассела [261]) славистов, а также разделы книг
по истории русской литературы XX века, многочисленные статьи в периодических изданиях, научные доклады, критические отклики, анонсы публикаций произведений Е.Замятина в английском переводе, статьи в энциклопедиях, антологиях и словарях представляют собой огромный пласт критико-литературных и литературоведческих материалов, раскрывающих
ш характер восприятия творчества русского писателя представителями западных
литературоведческих традиций. Более того, необходимо отметить, что очень
ограниченный объем материалов доступен отечественным исследователям,
количество работ, переведенных и опубликованных в России, исчисляется
единицами.
Представляется, что анализ этого научного материала позволит глубже
понять подлинное значение наследия Е.И.Замятина, и на таком фоне четче
увидеть оригинальность художественной манеры этого мастера. Избранное в
данной работе направление дает возможность осветить некоторые
показательные проявления практики западной славистики, что придает
актуальность настоящему диссертационному исследованию. Ф
Основная цель диссертационной работы - выявить специфику восприятия
англоязычными литературоведами творческого наследия Замятина,
осуществить анализ наиболее интересных и значимых прочтений его
произведений.
Цель работы обусловила, в свою очередь, постановку следующих
* конкретных задач:
исследовать и систематизировать англоязычные литературно-критические работы о творчестве Е.И.Замятина;
выявить общие черты и своеобразие восприятия творчества писателя западными и отечественными литературоведами;
3) раскрыть роль англоязычного литературоведения в изучении наследия
^ автора «Мы»;
рассмотреть своеобразную эволюцию теоретического осмысления жанра антиутопии в трудах как западных, так и отечественных литературоведов;
осветить «механизм» выявления интертекстуальных связей романа «Мы» с литературно-философскими и религиозными традициями.
Предметом диссертационного анализа стали критико-литературоведческие
- работы о писателе, отражающие самые различные научные концепции
представителей англоязычных литературоведческих направлений: М.Г.Баркера,
Э.Барратта, М.Бихлера, Г.Бочемпа, Э.Дж.Брауна, М.С.Вейнкауф, Дж.Вудкока,
Р.Грегга, П.Карден, Г.Керна, К.Коллинза, О.М.Кук, Л.Б.Кука,
В.Дж.Лезебарроу, С.Лейтон, Х.Лопез-Морилласа, А.Майерса, Э.Мейлака, Г.Морсона, К.Проффера, Р.Рассела, Д.Дж.Ричардса, Г.Струве, М.Хейварда, С.Хойзингтон, И.Хоу, А.Шейна, Т.Р.Н. Эдвардса, М.Эре и мн.др.
Методологические основы определены целью и задачами исследования, призванного воссоздать своеобразную технологию восприятия творчества писателя в англоязычной среде.
Существенное значение для теоретико-методологической базы диссертации имеют работы философов и культурологов (Н.А.Бердяева [49], А.Ф.Лосева [61; 62], С.Л.Франка [69], К.Манхейма [63], К.Г.Юнга [77; 78]), посвященные выявлению специфики утопического и контрутопического мышления.
Значительную помощь в работе над диссертацией оказывают составленные
А.Ю.Галушкиным «Материалы к зарубежной библиографии Е.И.Замятина
(1925-1995)» [302] и «Возвращение» Е.Замятина. Материалы к библиографии (1986-1995)» [294], а также составленные творческим коллективом кафедры русской литературы ТГУ им. Г.Р.Державина, вышедшие под редакцией Л.В.Поляковой «Е.И.Замятин: Материалы к библиографии» [295; 296] Необходимо отметить высокую ценность подобных материалов при работе над диссертационным исследованием.
В настоящей работе учтены результаты исследования творчества
Е.И.Замятина представителей российских и западных литературоведческих
школ: Л.Геллера, Т.Т.Давыдовой, В.Н.Евсеева, Б.А.Ланина, О.Н.Михайлова,
Г.Морсона, Л.В.Поляковой, А.Свентоховского, Н.Р.Скалона, В.А.Чаликовой,
И.О.Шайтанова, Е.Шацкого и других, а также работы критиков-
современников писателя: Я.Брауна [83], А.К.Воронского [86; 87], Ю.Тынянова [125], В.Б.Шкловского [134; 135].
Научная новизна диссертационного исследования заключена во впервые
предпринимаемой попытке систематизации освоения западным
литературоведением творческого наследия писателя, в стремлении ввести этот материал в научный оборот. Хронологически период освоения замятинского творчества охватывает около 80 лет при неоднородности ступеней эволюции этого освоения. Рассмотрены и уточнены особенности идеологических и эстетических позиций исследователей.
Творческое наследие Е.И.Замятина, как уже отмечалось, находится в поле зрения западного литературоведения с 1920-х годов, пик интереса к Замятину приходится на 1960-80-е годы, что хронологически совпадает с антиутопической волной, захлестнувшей западные страны. Учитывая, что Е.И.Замятин традиционно рассматривается как создатель первой классической антиутопии, представляется возможным оспорить устойчивое ныне убеждение в «однобокости» исследований его творчества английскими и американскими учеными. Некоторые проблемы, еще до обращения к ним со стороны
отечественных ученых в 1990-х годах, были обозначены в западной славистике уже в 60-80-х годах прошлого столетия.
Теоретическая значимость исследования состоит в том, что оно представляет личность и творчество Е.Замятина в многозначном и многоуровневом контексте тенденций литературного процесса XX века, определяет значимость творческого наследия Замятина, органично соединившего традиции русской и европейской культуры, для представителей западного литературоведения. Исследование конкретизирует некоторые аспекты рефлексии творчества Е.И.Замятина на Западе.
Практическое применение данного диссертационного исследования возможно при дальнейшем изучении творчества Е.И.Замятина, в общих и специальных курсах, лекциях и семинарах по истории русской литературы XX века. Более того, основные положения и наблюдения могут быть использованы при исследовании типологически близких явлений русской и зарубежной литературы XX столетия.
Апробация исследования осуществлялась публикациями статей по теме диссертации, докладами на научных и научно-практических международных конференциях в Ишимском государственном педагогическом институте им. П.П.Ершова (2001), Тюменском государственном университете (2002), всероссийских конференциях в Уральском государственном педагогическом университете (2002, 2003), региональных конференциях в Омском государственном педагогическом университете (2001), Ишимском государственном педагогическом институте (2000, 2002, 2003).
Цель и задачи настоящей работы обусловили ее структуру. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка использованной литературы. Первая глава посвящена обзору западных исследований жизненного и творческого пути Е.И.Замятина. Мы нашли целесообразным разделить исследуемый материал не по хронологическому принципу, а по характеру и полноте содержания (критические отклики -
частные исследования отдельных аспектов творчества писателя - монографии). Во второй главе рассматриваются интерпретации романа Е.И.Замятина «Мы» зарубежными литературоведами в различных контекстах: как исследование современного человека, отчужденного от его природной сущности, как миф, воспроизводящий человеческую дилемму в архетипических терминах К.Г.Юнга, как текст, цитирующий образцы культурного опыта человечества, как модель, определившая развитие современных романов-антиутонди и т.д. Библиография насчитывает 310 наименований источников, из них на иностранных языках -140.
Произведения Е.И.Замятина в откликах периодической печати
Западные читатели начали знакомство с творчеством Евгения Замятина после появления романа «Мы» в английском переводе Грегори Зильбурга в 1924 году в издательстве «Даттон». С этого момента творчество русского писателя стало предметом не только рецензий, статей, но и глубоких литературоведческих исследований как в США, так и в Англии.
Все материалы, так или иначе касающиеся творчества Замятина, можно разделить на три вида: во-первых, это книги, во-вторых, статьи в периодических сборниках и изданиях, в-третьих, отклики на переводы произведений Е.И.Замятина, опубликованных в западных издательствах.
Необходимо отметить, что в момент выхода романа «Мы» в Америке наблюдался расцвет Века Джаза, с его «карнавальной пляской», так мастерски описанный Ф.С.Фицджеральдом: «Всю страну охватила жажда наслаждений и погоня за удовольствиями» [68, С.244]. В стране правило «состояние нервной взвинченности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта. Для многих ... та война все еще не окончена, ибо силы, им угрожающие, по-прежнему активны; а стало быть, «спеши взять свое, все равно завтра умрем» [68, С.244], гедонизм был ведущей философией эпохи. Тем не менее, роман Замятина был воспринят как феномен.
Сразу же после выхода романа в свет появилось более десятка откликов, как в США, так и в Англии, но многие из них, если не все, ставили особый акцент на антикоммунистической направленности романа. Например, автор рецензии «Тонизирующий смех», опубликованной в газете «Нью Репаблик» от 18 марта 1925 года, Бабетта Дейч пишет: «Естественной реакцией интеллектуала на ограничения военного времени является раздраженное отвращение, мятежный смех. В России ... сатира так же желательна, как фитиль в бочке с порохом. И поэтому красноречивой пародии Замятина на коммунистическую утопию пришлось искать возможности публикации за рубежом ... » [198, С.104]3. С данным мнением в унисон звучат слова Дороти Брустер: «Молодой русский автор «Мы», чья книга ... была бы настолько непопулярна на Красном Востоке, что была необходимость ее публикации в переводе в чужой стране, очень скептически настроен по отношению к заре свободы» [172, С.237].
Несмотря на такое узкое суждение о романе как о критике коммунистического режима, авторы рецензий, тем не менее, отмечали «мастерство, посредством которого автор ввел элементы «сердечных дел» и тревожности», что, по их мнению, позволило избежать «скуки политической брошюры» [198, С.104]. Более того, Бабетта Дейч одной из первых критиков за рубежом выделила такие качества стиля Замятина, как быстроту и отрывистость, сетуя при этом на «напыщенный и неточный» перевод, не позволяющий познакомиться с «оригинальным методом Замятина» [198, С.104]. Любопытно, что в восприятии читателей и критиков поэтика и облик писателя по-своему уподоблялись: отмечалась «англо-саксонская» внешность Замятина. Вот какой портрет мы находим в одном из откликов: «Он высокий, стройный блондин ... его голубые глаза светятся множеством улыбок подобно вспышкам лампочки в световой рекламе; и его жизнеутверждающая манера характерна не столько для литератора, сколько для морского инженера» [198, С.104]. Справедливости ради стоит отметить, что, говоря о Советской России как об объекте критического отношения писателя, рецензенты уже в то время понимали, что в центре внимания писателя находился не только Здесь и далее перевод мой. - С.Д. коммунистический режим; обобщения писателя гораздо универсальнее: «Строй, над которым Замятин приглашает нас посмеяться, я думаю, менее свойствен России, чем странам западного направления, как географического, так и духовного» [198, С. 105]. Много позже эту мысль разовьет Эд.Дж.Браун, но в 1925 году критики подчеркивали, что «автор высмеивает механизированное общество, чья четкая стандартизация ... лишь только благоговейная мечта амбициозных коммунистов» [198, С. 105], в отличие от стандартизированного, регламентированного и урегулированного западного общества с его узконаправленным, типизированным типом мышления. Таким образом, критики отмечали ценность романа как документа универсальной социально-исторической значимости. Хотя в 1920-х годах в центре внимания рецензентов был опубликованный роман «Мы», но в откликах встречались упоминания и о других произведениях писателя, что позволяет сделать вывод о доступности ряда его произведений для людей литературно искушенных. Роман «Мы» выдержал еще несколько публикаций на английском языке: Zamiatin Е. We / Translated and with Foreword by G. Zilboorg; Introd. by P. Rudy; Preface by M.Slonim. New York: Dutton pap., 1959; Zamyatin E.I. "We" / Transl. and with Introd. by Mirra Ginsburg. New York: Viking Press, 1972; Zamyatin Y. We / Tr. and Introd. by M.Ginsburg. Avon, 1983. Как можно видеть, между первой и второй публикацией прошло двадцать пять лет. Поэтому довольно странным выглядит реакция критиков: всего два (!) отклика в «Паблишез Уикли» и «Сэтеди Ривью». Более оптимистичной выглядит ситуация републикации «Мы» в 1972 году: пять рецензий. Скорее всего, это связано с фактом выхода к тому времени серьезных монографий по творчеству Замятина (Richards D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic. - London: Bowes & Bowes, 1962; Shane A. The Life and works by Evgenij Zamjatin. - Berkeley, Los Angeles, 1968). Справедливости ради необходимо отметить, что в 1947 году в Англии все же был анонсирован английский перевод «Мы», но он не состоялся, хотя уже 4 января 1946 года в газете «Трибьюн» Джордж Оруэлл опубликовал свою рецензию на «Мы». Исследователь творчества Оруэлла У.Стейнхофф считает, что Оруэлл прочитал роман на французском языке между июнем 1944 года и осенью 1945 года. Построив рецензию на сравнении «Мы» с «О дивным новым миром» О.Хаксли, Оруэлл ставит книгу русского писателя выше романа своего соотечественника. Среди отличительных черт, позволивших прийти к такому выводу, он выделяет политический смысл, отсутствующий в романе Хаксли, близость по духу романа Замятина к современности, а также «интуитивное раскрытие иррациональной стороны тоталитаризма — жертвенности, жестокости как самоцели, обожания Вождя, наделенного божественными чертами» [109, С.308]. И хотя критик считает сюжет романа вялым и отрывочным, при этом он признает его оригинальность и необычность и считает, что такая «книга будет достойна внимания, когда появится ее английское издание» [109, С.309].
Монографии западных исследователей о творчестве Е.И.Замятина
Название первой зарубежной монографической работы о писателе «Замятин: Советский еретик» (1962) Дэвида Джона Ричардса и названия первых двух глав первой американской докторской диссертации Алекса Шейна о творчестве писателя — «Биография еретика» и «Кредо еретика» - адресуют нас к устойчивому образу Е.И.Замятина, сложившемуся на Западе. Обращаясь к романам «Мы» и «Бич Божий», повести «Островитяне» и трагедии «Атилла», Д.Дж.Ричардс в монографии анализировал произведения преимущественно как проявление еретичества, которое он трактовал прежде всего как правдолюбие, как гуманность, как форму творческого свободомыслия в контексте лживой, жестокой и лицемерной современности: «в мире растущего фанатизма и ненависти он (Замятин,- С.Д.) проповедовал терпение и братство людей; в мире диктата он защищал человеческую свободу; в мире лицемерия и низкопоклонства он говорил правду. Как все его герои, он подвергался гонениям за еретизм, но в нем были силы для противостояния многочисленным противникам» [257, С. 108]. Небольшая по объему работа Д.Дж.Ричардса положила начало серьезным исследованиям жизненного и творческого пути Е.И.Замятина. Первой научной биографией Замятина по праву считается монография американского ученого Алекса Шейна «Жизнь и творчество Евгения Замятина» (Лос Анджелес; Беркли, 1968). Американский исследователь дал периодизацию творчества писателя, рассмотрел эволюцию замятинского творчества, скрупулезно учел все имевшиеся к тому времени публикации его произведений и проанализировал его прозу, критику и публицистику в контексте русского литературного процесса XX века.
Используя такие критерии, как время написания, тема, структура и стиль, исследователь разделил творчество Замятина на четыре периода. В первом («раннем») периоде (1908-1917), - от рассказа «Один» к рассказу «Правда истинная», «декорациями» произведений «является провинциальная Россия -маленький город, деревня или отдаленный гарнизон. Местные диалекты и коллоквиализмы наблюдаются в изобилии, и экстенсивно разрабатывается манера сказа» [264, С.97]. Второй («средний») период (1917-1921) начинается с повести «Островитяне» и достигает кульминации в романе «Мы». Произведения этого периода исследователь называет отличными от народного сказа и называет их носителями четкого, эллиптического стиля, в котором усилена роль системы образов. Третий («переходный») период (1922-1927) оказывается «застойным». В эти годы, заключает Шейн, было написано всего семь рассказов; эти произведения выделяются экспериментом над формой и комическим обращением к послереволюционной жизни, сопровождаемые новыми формами сказа. Основные произведения, относящиеся к четвертому («последнему») периоду (1928-1935), «более простые, с менее развитыми системами образов; они отражают в динамизме сюжета и использовании неожиданных развязок и ложных заключений влияние современной европейской новеллы» [264, С.97]. Как утверждает исследователь, в творческом процессе Замятина за развитием одной техники письма следовал поиск новых изобразительно-выразительных средств как условие преодоления энтропии смыслов, прежде всего художественных. Эти обобщения отражают многообразие и оригинальность литературной техники Замятина.
А.Шейн выделил такую характерную особенность раннего периода, как тенденция сюжета произведения «к внутренне связующей структуре, к единству действия» [264, С.130]. Стилистически ранние произведения Замятина представляют, по мнению исследователя, «эволюцию оригинального литературного стиля, одинаково удаленного от неспешного повествования реалистов и абстракций символистов» [264, С.130].
Американский исследователь отметил особую природы иронии и сатиры Замятина: «Ирония и сатира выступают орудиями, выбранными Замятиным для преодоления основной трагедии, которую он видел в жизни; и его ранние произведения с их кажущимися пессимистическими развязками отвергали жизнь, которую они изображали, в надежде вдохновить читателя стремиться к лучшему» [264, С.130].
Еще одна немаловажная, на наш взгляд, черта творчества Замятина была подчеркнута писавшими о нем в 20-е — 30-е годы критиками, а вслед за ними и А.Шейном: в своих произведениях он шел прежде всего от быта, не являясь при этом бытописателем; первыми же своими вещами даровитый прозаик заявил новую концепцию в изображении русской действительности и при этом, по мнению слависта, попытался донести моменты быта и душевных переживаний героев до читателя при помощи «кажущегося фантастическим гротеска, подчеркивающего существенные черты и, таким образом, создающего синтез, который был символическим не только для индивидуального характера, но универсального человеческого бытия» [264, С.130].
Обращаясь к стилистике среднего периода творчества Замятина, Шейн особо выделяет два момента: во-первых, Замятин вводит в речь составные прилагательные, например, «белокипенный», «угольно-черный» и «золотобрежный». В английском языке такие сочетания не являются редкостью, но «изобретенные» Замятиным выражения были довольно необычны для русской литературы того периода. Такое новаторство писателя, возможно, было обусловлено его владением «перфектным» английским языком. Такая дистрибуция цвета в произведениях Замятина среднего периода, выраженная формами составных прилагательных, постоянных эпитетов, контрастных описаний или символов, по мысли исследователя, «является продуманным и систематизированным стилистическим средством, нацеленным на акцентуацию визуальных аспектов его образов» [264, С. 156].
Во-вторых, подобная техника используется в создании внешней характеристики каждого героя «посредством фонических особенностей атрибутивных образов, многие из которых происходят из фонических особенностей имен персонажей» [264, С.161]. Кембл («Островитяне») характеризуется грубыми, упрямыми [б], [л], [р]: «...громадные квадр_атные башмаки, шагающие, как грузовой трактор» [18, С.263] или «верхняя губа Кембла по-ребячьи обиженно нависала» [18, С.266]; леди Кембл — извивающимися, ползающими [ш], [ч], [в]: «...губы... тончайшие и необузданно-длинные, как черви, — они извивались, шевелили вниз и вверх хвостиками...» [18, С.269]; Краггс («Ловец человеков») - сжимающими [к], [г]: «Мистер Крагтс гулял, неся впереди, на животе, громадные крабовые клешни...» [18, С.312]. Хотя Замятина отличал точный подбор имен героев, наделение имен и сопутствующих образов фоническими характеристиками представляло собой инновацию среднего периода, обнаруживающую влияние Белого.
Жанр антиутопии — типология признаков
Евгений Замятин вошел в историю литературы как создатель нового жанра или, точнее сказать, антижанра - антиутопии. Прежде чем обратиться к антиутопии, следует определить природу и происхождение антижанров. Как пишет известный американский ученый Гари Морсон в главе «Антиутопия как пародийный жанр» книги «Границы жанра», «Особый вид литературного жанра — антижанр (или, как его иногда называют, пародийный жанр) 60 характеризуется, как и ее жанры... во-первых, соответствием его образцов определенной традиции, во-вторых, набором конвенциональных способов их интерпретации. Специфика антижанров состоит в том, что они устанавливают пародийные отношения между антижанровыми произведениями и произведениями и традициями другого жанра - высмеиваемого жанра» [64, С.233], в нашем случае - жанра утопии.
В свое время С.Л.Франк очень верно подметил религиозную основу всех утопических исканий, ядро которых - «по человеческому замыслу и человеческими силами осуществляемая планомерная мировая реформа, освобождающая мир от зла и тем самым осмысливающая жизнь» [69, С. 10]. Религиозное чувство и подталкивает к вопросу о необходимости реализовать утопию, найти «дело», которое спасет мир, человечество и участвующую в этом «деле» личность.
О причинах трагического крушения мечтаний утопистов С.Л.Франк пишет: «Они заключаются не только в ошибочности самого намеченного плана спасения, а прежде всего в непригодности самого человеческого материала «спасителей» (будь то вожди движения или уверовавшие в них народные массы, принявшиеся осуществлять воображаемую правду и истреблять зло): эти «спасители», как мы теперь видим, безмерно преувеличивали в своей слепой ненависти зло прошлого, зло всей эмпирической, уже осуществленной, окружавшей их жизни и столь же безмерно преувеличивали в своей слепой гордыне свои собственные умственные и нравственные силы; да и сама ошибочность намеченного ими плана спасения проистекала в конечном счете из этой нравственности их слепоты» [69, С. 10]. В данном размышлении прослеживается, как верно заметил Б.Ланин, «типичный для русской антиутопии перевод социальных и даже эсхатологических мотивов в сугубо нравственную плоскость» [59, С. 197].
При обращении к утопии необходимо помнить о многозначности терминов и их значений. Замечательный польский славист Анжей Валицкий в этой связи отмечал: «От утопии и утопичности как предмета истории идей следует, конечно, отличать «утопию» как литературный жанр. Мыслители-утописты не обязательно пишут «утопии», а авторы различных утопий не обязательно утописты - ведь их произведения могут быть просто сатирами или литературной игрой. «Утопия» Томаса Мора не перестала бы быть утопией (в литературном смысле), если бы оказалось, что автор написал ее, скажем, в шутку» [66, С. 165-166].
Граница между литературным жанром и утопическим мировоззрением определена вполне категорично. Если Карл Манхейм разграничивал утопию и идеологию, то А.Валицкий подчеркивал: «Утопия — в предлагаемом нами значении — есть особая разновидность мировоззрения. С мировоззрением утопию роднит ее целостность: великие социальные утопии определяют весь стиль мышления, открывают новые целостные интеллектуальные перспективы, вносят в историю смысл. Их специфической чертой является трансцендентность по отношению к действительности и (в связи с этим) особенно сильное напряжение между идеалом и действительностью — напряжение конфликтного, постулативного свойства» [66, С. 13].
Далее мы находим принципиально важное разграничение А.Валицким его собственной позиции и позиции К.Манхейма. «Специфически мангеймовский смысл» для него заключается в противопоставлении «идеологии» с ее апологетической функцией и «утопии» с ее ярко выраженной критической функцией. Различить эти функции довольно трудно. Для него «как мировоззрения, так и утопии относятся... к сфере идеологических явлений, хотя не каждая социально-политическая идеология будет утопией или целостным мировоззрением: мировоззрения и утопии отличаются от идеологий своей целостностью. Мировоззрение — это воззрение на мир, человека и общество в целом; идеология... - это только взгляды по тем или иным общественно-политическим вопросам» [66, С. 13]. Для К.Манхейма «утопичным является то сознание, которое не находится в соответствии с окружающим его «бытием» [63, С.5], и утопичной он считает лишь ту «трансцендентную по отношению к действительности» ориентацию, которая, переходя в действие, «частично или полностью взрывает существующий в данный момент порядок вещей» [63, С.5-6].
Простейшее определение, которое дал классической утопии Хуан Лопез-Мориллас, - это «содружество, созданное и управляемое разумом и основанное на утверждении человека как разумного существа» [237, С.47]. Создатель утопии принимает в расчет чувственный опыт и исторические свидетельства, чтобы указать на то, что есть и чего не должно быть. Опыт дает ему огромное множество смешанных и обманчивых сведений. История демонстрирует парад человеческих неудач.
А.Свентоховский писал в своей «Истории утопий»: «...желая начертать историю утопии в мельчайших ее проявлениях, следовало бы рассказать всю историю человеческой культуры» [65, С.6]. Здесь мы встречаемся не только с расширительным подходом к трактовке понятия, но с констатацией реального факта, с признанием того, что утопия есть одна из важнейших форм существования культуры, а утопическое сознание - одна из форм проявления художественного сознания. Автор справедливо замечает: «Историки группируют их обыкновенно на несколько категорий, обращая главное внимание на утопии в области социальной. Такое разделение представляется мне и неуместным и невозможным. Ведь невозможно точно отмерить и разграничить области жизни, крепко между собой связанные и одна в другую вплетенные» [65, С.6].
Роман «Мы» в контексте литературно-философских и религиозных традиций
Конфликт идей в антиутопическом романе Е.Замятина «Мы», обсуждался в англоязычном литературоведении во множестве контекстов: культурологическом, философском и научном, ибо в критике утопической модели автор антиутопии «цитирует весь предшествующий опыт культуры» [141, С.207]. Одной из тем, интересовавших западных исследователей, стал поиск философского ядра романа, основу которого они нашли у Ф.М.Достоевского и в Библии. Дэвид Ричарде, Питер Руди и Эндрю Барратт Ф часть своих работ посвятили исследованию триады «Библия - Достоевский «Мы», отдавая приоритет тому или иному источнику философии романа. Д.Ричардс, опубликовавший первую монографию о жизни и творчестве Замятина в 1962 году, принял его творчество как результат «смешения двух сильных, на вид противоположных традиций мысли России XIX века: гегельянской и марксистской диалектик, а также тенденции принятия иррационального как единственного источника и гарантии человеческой свободы и индивидуальности Ф.М.Достоевским» [257, С. 15]. На Достоевского как источник заимствования философского ядра романа «Мы» указывает и М.Баркер в статье «Ономастика и «Мы». Расшифровывая имя героя Д-503, среди прочих вариантов: «Д - душа, дьявол и дитя», он утверждает, что «Д вполне может ассоциироваться с Достоевским» [158,С553].
Сьюзен Лейтон в статье «Замятин и литературный модернизм», обращаясь к проблеме идентификации исторических корней русского модернизма, считает, что «двадцатый век родился в России в середине девятнадцатого, и Замятин, находясь в потоке основных литературных течений XX века, одновременно испытывал сильное влияние этики и эстетики Достоевского» [233, С.286]. Дополняя эту мысль, она пишет, что, несмотря на то, что «эти два русских писателя исходили из разных убеждений (Достоевский стоял на позициях православия, а Замятин отрицал все абсолютное и искал синтез всего сущего в страстной, живой личности), осваивая стиль, сочетавший в себе реальное и символическое, они оба ставили целью достижение философского синтеза, выходящего за рамки конкретностей жизни» [233, С.285].
Этическая дилемма, стоящая перед замятинским героем Д-503, заключается в том, что свобода и земное счастье несовместимы и что «благодетельный» тоталитаризм одновременно разрушает прошлое и обеспечивает будущее. Питер Руди, как и Я.Браун и К.Чуковский, утверждал, что эта дилемма родилась из идеи «Легенды о великом инквизиторе» Ивана Карамазова.
Дэвид Ричарде направил свое внимание на иную параллель, заметив, что «в своих антисоциальных сантиментах и мучительных размышлениях об иррациональной природе человека Д-503 становится литературным потомком героя «Записок из подполья» Достоевского» [257, С.56].
Ричард Грегг, соглашаясь с мнениями своих предшественников, предложил пойти дальше и признать, что «центральная метафора, или миф романа почерпнута из более древнего источника, а именно библейской легенды об Адаме и Еве, которых Замятин поселил в коммунистическом рае» [208, С.62]. Но необходимо отметить, что исследователь при этом допускает первоначальную принадлежность этой идеи Ф.М.Достоевскому и все же отмечает, что «оценить влияние Достоевского на Замятина намного сложнее (и бесполезнее), чем распознать, как миф «работает» в романе» [208, С.63].
В статье «Два Адама и Ева в хрустальном дворце: Достоевский, Библия и «Мы» он уверенно заявляет, что «Мы» есть не что иное, как «подражание Книге Бытия, или ее более современный сатирический аналог» [208, С.62]. По его мнению, «если роман сегодня читают, то не из-за его художественных достоинств (которых не так уж и много), а из-за смелости и искусности его сатирической идеи (что огромно). И в этом смысле библейские модели играют роль первого плана» [208, С.67].
По его мнению, в романе можно проследить две основные схемы. Согласно первой модели, Д-503, подобно Адаму, слуге и смертной копии Иеговы, трудящемуся в полях Эдема во благо своего Создателя, работает ради упрочнения «стеклянного рая» Благодетеля.
Исполнять волю Благодетеля на земле — задача главного героя. Задача, претворение в жизнь которой красивая и искусная 1-330 стремится сорвать, искушая его познать наслаждение свободой и знанием (что есть Зло). В сущности, этот эпизод - имитация Книги Бытия, ее 1-4 глав. И подобно ее авторам и их последователям, которые использовали для описания судьбоносного события определенные традиционные образы: запретный плод, укус, метафорическое падение, греховную связь, - Замятин в отношении «грехопадения» Д-503 замыкает все превращения вокруг этих символов.
Искушающие чары и первый укус 1-330 сжимаются здесь в постоянно повторяющихся образах острых зубов и улыбки-укуса. Моральное падение Адаме становится буквальным для Д-503, когда он спускается к Древнему Дому. Зеленый ликер замещает запретный плод, потребление которого (здесь, по Греггу, Замятин ближе Мильтону) приводит героя к греховной связи с «Евой» [208, С.63-64].
Хотя исследователь убежден в тождественности Евы и 1-330, но коварство, злость героини заставляют нас предположить, что ассоциация ее с Евой не совсем адекватна. В каноническом варианте Библии Ева - существо, производное от первого человека - Адама. Она вместилище добра и зла, но не проявляет себя как личность, а наивно поддается искушению Змея, который «был хитрее всех зверей полевых» (Бытие, 3:1) - более сильного воплощения Зла. Возможно, большее сходство героиня романа имеет с Лилит, которая в ранних вариантах Ветхого Завета являла собой злого демона женского пола, а по апокрифическим легендам она - первая жена Адама, демоническая соблазнительница, превратившаяся в демона, коварное и более опасное по сравнению с Евой существо. Такое сравнение возможно еще и потому, что первая буква имени Лилит в латинском написании очень сходна по графическому выражению с I - L (ilith). В пользу «Евы» говорит то, что хотя графема имени главной героини не совпадает с английским вариантом имени Ева - Eve, но при передаче транскрипции, или фонетического звучания — [i:v], -мы вновь встречаем знакомый символ I.
