Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Когда был написан «Хорь и Калиныч»?
1.1. Вопрос об истоках «Записок охотника» в современном тургеневедении
1.2. На подступах к «Запискам охотника». «Хорь и Калиныч» 27
Глава П. Основные этапы формирования никла «Записки охотника»
II. 1. Программы «Записок охотника» 52
11.2. К вопросу о времени возникновения замысла цикла. Начальный этап: от «Хоря и Калиныча» к «Льгову» 60
11.3. К истории создания «Бурмистра» 66
П.3.1. К истории возникновения замысла рассказа «Чертопханов и Недопюскин» 81
11.4. Завершение цикла в 1849 году. К истории создания «Гамлета 86 Щигровского уезда»
11.5. Расширение цикла в 1850-е годы. Отдельное издание «Записок охотника» 1852 года. Включение в цикл рассказа «Петр Петрович Каратаев»
Глава III. Окончательное оформление цикла (1870-е годы)
III. 1. Предыстория возобновления цикла
Ш.2. Рассказы 1870-х годов в связи с литературным творчеством Тургенева этого времени
Заключение
Список использованной литературы
Приложение I Приложение II Приложение III
- На подступах к «Запискам охотника». «Хорь и Калиныч»
- К вопросу о времени возникновения замысла цикла. Начальный этап: от «Хоря и Калиныча» к «Льгову»
- К истории возникновения замысла рассказа «Чертопханов и Недопюскин»
- Предыстория возобновления цикла
Введение к работе
«Записки охотника» — центральное произведение И. С. Тургенева, справедливо названное им самим в одном из писем к П. В. Анненкову (хотя и с некоторой долей иронии) своей «лептой, внесенной в сокровищницу русской литературы».1 Рассказы, высоко оцененные современниками по мере их появления в «Современнике», будучи собраны воедино и напечатаны в 1852 году отдельной книгой, принесли своему автору безусловное признание как в России, так и в Западной Европе, а по истечении непродолжительного времени позволили говорить о них как о целостном произведении, которое, при всей своей безыскусности и кажущейся легкости, представляло выдающееся явление, отразившее характерные черты русского общества. Преследования, которым подвергся автор «Записок охотника», лишь подтвердили общественный резонанс и историческую значимость произведения.
В ноябре 1952 года, когда отмечалось столетие со дня выхода в свет первого отдельного издания «Записок охотника», в Орле, на родине писателя, проводилась специальная научная сессия, всецело посвященная проблемам изучения книги Тургенева. Доклады, прочитанные на этой сессии, легли в основу юбилейного сборника «"Записки охотника" И.С.Тургенева. (1852-1952)», вышедшего в 1955 году и не утратившего своей научной ценности до сих пор. В предисловии к сборнику М. П. Алексеев, рассказывая историю его появления, писал: «...Несмотря на то, что "Записки охотника" переиздаются многотысячными тиражами, изучаются в средних школах и вузах, научная литература об этой книге невелика, трудно доступна и в значительной своей части уже устарела».2
Несколько десятилетий спустя, отметив уже 150-летие «Записок охотника», мы все еще вынуждены говорить о том, что наши знания о произведении, с которого началась всемирная слава писателя, насчитывают значительное количество «белых пятен».
Нельзя сказать, чтобы «Записки охотника» мало привлекали внимание тургеневедов, напротив, в большей или меньшей степени ими занимались такие выдающиеся исследователи, как Б. М. Эйхенбаум, Н. Л. Бродский, М. К. Клеман, Ю. Г. Оксман, М. П. Алексеев, В. А. Громов, О. Я. Самочатова и многие другие.3 Однако длительный и непростой характер самой истории создания «Записок охотника», продолжавшейся на протяжении практически всей творческой жизни Тургенева, обусловил многие сложности, с которыми пришлось столкнуться исследователям. Прежде всего, следует указать на то, что оказалась утраченной большая часть рукописей «Записок охотника». В особенности пострадали автографы ранних рассказов: на сегодняшний день мы не имеем представления о местонахождении беловых и черновых рукописей первых пяти рассказов, появившихся в начале 1847 года на страницах преобразованного «Современника». Судьба этих рукописей до сих пор остается неизвестной.4 Этот факт тем более огорчителен, что как раз начальный этап работы Тургенева над «Записками охотника» является наименее документированным. Сохранившиеся письма Тургенева этой поры единичны и не дают никакого представления о том, как разворачивалась работа над «Хорем и Калинычем», «Ермолаем и мельничихой», «Моим соседом Радиловым», «Однодворцем Овсяниковым» и «Льговом». Свидетельства самого Тургенева о возникновении «Записок охотника» также немногочисленны и в большинстве своем относятся к гораздо более позднему периоду. Ретроспективный характер и некоторая противоречивость авторских свидетельств заставляют с большой долей осторожности относиться к содержащимся в них сведениям и вновь вернуться к вопросу о том, когда же была начата работа Тургенева над «Записками охотника».
Сохранилось всего пятнадцать черновых автографов, причем один из них (автограф рассказа «Бежин луг», хранящийся в РГАЛИ) — неполный, беловых известно только семь. Большая часть уцелевших рукописей «Записок охотника» (16 автографов) хранится в отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ) в фонде № 795 (И. С. Тургенева). Здесь находятся черновые и беловые автографы рассказов «Чертопханов и Недопюскин» (ОР РНБ. Ф. 795. №10, 11), «Лес и степь» (№12, 13), «Певцы» (№ 14, 15), «Свидание» (№ 16, 17), черновые автографы рассказов «Бурмистр» (№ 3), «Контора» (№ 4), «Два помещика» (№ 5), «Уездный лекарь» (№ 6), «Малиновая вода» (№ 7), «Смерть» (№ 8), «Гамлет Щигровского уезда» (№ 9) и беловой автограф «Бежина луга» (№ 18). Часть рукописей «Записок охотника», в свое время оставшихся в парижском архиве Тургенева, ныне хранится в Парижской Национальной библиотеке. Фотокопии некоторых из этих автографов были переданы в 1962 году в Рукописный отдел Института русской литературы, среди них— черновой и беловой автографы рассказа «Живые мощи» (РОИРЛИ. P. I. Оп. 29. №251), а также черновые автографы рассказов «Конец Чертопханова» (№ 169, 255 (обложка)) и «Стучит!» (№ 170, №259 (обложка)). Кроме того, в Парижской Национальной библиотеке хранятся беловой автограф рассказа «Конец Чертопханова» и несколько автографов рассказа «Реформатор и русский немец» (оставшегося незавершенным), фотокопии которых также имеются в РО ИРЛИ (РО ИРЛИ. Р. I. Оп. 29. № 230). Помимо черновых и беловых автографов, сохранились авторизованные копии рассказов «Певцы» (ТИМ) и «Живые мощи» (РО ИРЛИ), а также цензурная рукопись «Записок охотника», которая была изготовлена для первого отдельного издания 1852 года и в настоящее время находится в двух архивохранилищах (первая часть— в РГАЛИ, вторая— в МГУ). См. об этом также: 30 ПССиП (2). С. 436-437; 301991. С. 657-663. Наглядное представление о рукописном фонде «Записок охотника» дает Приложение III.
Немалую сложность в изучении «Записок охотника» представляет и крайне запутанная история текста. В текстологическом отношении «Записки охотника» отличает одна особенность: каждый из двадцати пяти рассказов, составляющих цикл, имеет по несколько печатных источников, к которым присовокупляются в ряде случаев и черновые рукописи, с их чрезвычайно мелким и неразборчивым почерком, с обильной авторской правкой, внесенной во многих случаях карандашом, и с многочисленными пометами. Сверка всех этих источников между собой представляет чрезвычайно трудоемкий процесс.
Самый поверхностный обзор изданий «Записок охотника», предпринимавшихся с 1917 года, показывает, как неоднозначно решался вопрос о выборе дефинитивного текста. Так, в основу первого советского издания, предпринятого Б. М. Эйхенбаумом в 1918 году, были положены два издания— отдельное издание 1852 года и издание Н. Основского 1860 года (рассказы 1870-х годов при этом давались по первопечатным источникам).5 В первом научном собрании сочинений Тургенева под редакцией К. И. Халабаева и Б. М. Эйхенбаума тексты «Записок охотника» уже печатались по стереотипному изданию 1880 года, однако с внесением некоторых исправлений по автографам, журнальным публикациям и по тексту изданий 1852 и 1874 годов (ЗО 1929). В издании 1949 года основным источником был избран текст издания 1883 года (с привлечением изданий 1874 и 1880 годов).6 Тот же источник послужил основным при подготовке издания 1953 года.7
В целом, силами нескольких поколений исследователей была проделана огромная работа по изучению «Записок охотника». Итогом ее можно считать выход в свет 4-го тома первого академического Полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева в 1963 году.8 Следует, однако, признать, что, несмотря на значительные усилия при подготовке этого издания, оно оказалось небезупречным. В текстологической заметке к тому с «Записками охотника» А. Л. Гришунин указал, что «настоящее издание "Записок охотника" является первым подготовленным на основе изучения всех рукописных и печатных источников текста произведения, в том числе и черновых автографов». При этом сами тексты черновых рукописей в первом академическом издании по неизвестным причинам воспроизведены не были. Их публикация была обещана в одном из дополняющих издание сборников,10 которые начали выходить в следующем, 1964 году. В предисловии к первому «Тургеневскому сборнику», когда работа над завершением первого академического издания была в самом разгаре, М. П. Алексеев еще раз повторил обещание опубликовать в ближайшее время тексты черновых рукописей,11 однако ни в одном из пяти сборников они так и не появились. Можно с известной долей вероятности говорить о том, что тексты некоторых рукописей готовились к публикации для третьего «Тургеневского сборника», но по каким-то причинам и на этот раз их публикация не состоялась.
Между тем значение сохранившихся рукописей «Записок охотника» для выяснения фактической истории создания этого произведения трудно переоценить. Впервые к их систематическому изучению обратился Михаил Карлович Клеман, осуществивший кропотливую работу по выявлению сохранившихся на полях некоторых автографов так называемых «программ» «Записок охотника». Работу М. К. Клемана продолжил его ученик А. П. Могилянский, подготовивший тексты программ для первого академического издания. Однако, несмотря на огромное значение проделанной в этой области работы, некоторые проблемы так и не были решены, что побуждает вновь вернуться к этому вопросу.
Довольно подробное описание сохранившихся рукописей «Записок охотника» (включая беловые и цензурные) было дано Р. Б. Заборовой (автографы, хранящиеся в РНБ) и М. А. Шелякиным (автографы, находящиеся в московских архивохранилищах). Особую ценность этой работы определяло то обстоятельство, что в ней впервые приводились данные о содержащихся на полях и не раскрытых в достаточной степени надписях, рисунках, датах, именах и других ценных сведениях, однако описание это было далеко не полным, поскольку не все записи поддавались расшифровке.
Большое количество материалов, имеющих отношение к истории «Записок охотника», было введено в оборот, когда появилось описание парижского архива Тургенева, выполненное А. Мазоном.14 Впоследствии, после того как часть архива, описанного Мазоном, в 1950-е годы была приобретена Парижской Национальной библиотекой, значительная доля новых материалов была опубликована в тургеневских томах «Литературного наследства», в частности, сохранившийся в двух редакциях незавершенный рассказ «Русский немец и реформатор».15
Казалось бы, накопленный значительный материал должен был способствовать скорейшему изданию черновых рукописей «Записок охотника», тем не менее автографы рассказов во второе академическое издание не были включены. Между тем отсутствие научного описания сохранившихся рукописей обедняет представление о механизме воплощения авторского замысла и затрудняет изучение хода работы Тургенева над отдельными рассказами, а в ряде случаев ведет к накоплению ошибочных суждений вокруг «Записок охотника».
Впервые попытка обнародовать черновые редакции была предпринята в последнем по времени научном издании «Записок охотника», осуществленном в серии «Литературные памятники» в 1991 году (ЗО 1991). Введенный в этом издании целый пласт новых материалов, однако, нуждается в дальнейшем осмыслении, а нередко — ив уточнении. Следует также заметить, что, к сожалению, включение составителями в это издание черновых редакций «Записок охотника» не нашло достойного отражения в комментариях, повторяющих по сути комментарии тех же авторов в первом и втором академических изданиях.
Приходится признать, что, при значительных успехах, достигнутых в разработке частных вопросов, в современном тургеневедении не существует целостной картины всех этапов создания «Записок охотника». Несмотря на наличие ряда исследований, посвященных проблеме происхождения «Записок охотника», а также значительного количества работ, так или иначе затрагивающих ее, все же большинство исследователей вынуждено констатировать, что творческая история «Записок охотника» до сих пор остается малоизученной во многих отношениях. При этом многое из достигнутого нуждается в переосмыслении, в особенности ввиду преобладания в течение длительного времени социально обусловленного, идеологически окрашенного подхода к этому произведению Тургенева.
Кроме того, за последние несколько десятилетий не только в России, но и других странах появилось большое число публикаций и исследований, значительно расширивших представление о таком малоизученном отрезке биографии и творчества писателя, каким является вторая половина 1840-х годов. Вновь обнаруженные материалы ставят перед исследователями ряд проблем как чисто фактологического характера, так и более общего плана. Так, до сих пор нерешенными остаются следующие вопросы: каким образом и когда подошел Тургенев к созданию «Записок охотника»? Задумывались ли они изначально как цикл или появились «случайно», благодаря неожиданному успеху «Хоря и Калиныча»? Как и в силу каких причин менялись творческие задачи Тургенева за время формирования так называемого основного цикла? И наконец, почему в 1870-е годы Тургенев вновь возвращается к работе над «Записками охотника» и добавляет к ним три новых рассказа? Попытки ответить на эти вопросы составляют содержание предпринимаемого исследования.
На подступах к «Запискам охотника». «Хорь и Калиныч»
Вопрос о времени возникновения и осуществления замысла «Хоря и Калиныча» до сих пор остается одним из наиболее «темных» и вместе с тем ключевых эпизодов в творческой истории «Записок охотника». Решение его значительно осложняет отсутствие автографов, а также каких бы то ни было упоминаний о работе над рассказом, относящихся непосредственно к этому периоду. Единственное известное нам прямое развернутое авторское свидетельство об истории создания «Хоря и Калиныча», содержащееся в «Воспоминаниях о Белинском» (1869), носит ретроспективный характер и отделено от времени создания самого рассказа временным промежутком более чем в двадцать лет.42
Возвращаясь к событиям конца 1840-х годов и роли, которую сыграл Белинский в становлении его как писателя, Тургенев писал: «Что касается собственно до меня, то должно сказать, что он Белинский. — В. Л. , после первого приветствия, сделанного моей литературной деятельности, весьма скоро — и совершенно справедливо — охладел к ней; не мог же он поощрять меня в сочинении тех стихотворений и поэм, которым я тогда предавался. Впрочем, я скоро догадался сам, что не предстояло никакой надобности продолжать подобные упражнения, — и возымел твердое намерение вовсе оставить литературу; только вследствие просьб И. И. Панаева, не имевшего чем наполнить отдел смеси в 1-м нумере "Современника", я оставил ему очерк, озаглавленный "Хорь и Калиныч". (Слова: "Из записок охотника" были придуманы и прибавлены тем же И. И. Панаевым с целью расположить читателя к снисхождению.) Успех этого очерка побудил меня написать другие; и я возвратился к литературе» (ПССиП (2). Сочинения. Т. 11. С. 46. Выделено мною. — В. Л.).
Это свидетельство Тургенева было безоговорочно принято большинством исследователей и долгое время служило основным (и зачастую единственным) источником для реконструкции истории создания первого рассказа «Записок охотника», а за ним и всего цикла. «Итак, появление "Хоря и Калиныча" было почти случайным, — заключал со слов Тургенева Б. Эйхенбаум в «Примечаниях» к первому научному изданию «Записок охотника», — и притом в такой момент, когда Тургенев менее всего рассчитывал на успех. Для редакции "Современника", как и для самого Тургенева, этот очерк вовсе не был началом большого произведения и даже не относился к собственно беллетристическому роду— недаром он и был напечатан петитом в отделе "Смесь"».43 Кажется, что обстоятельства появления «Хоря и Калиныча» предельно ясны: будучи неудовлетворен результатами своей литературной деятельности, Тургенев принимает решение оставить ее, и только настойчивая просьба Панаева вынуждает его написать или передать для «Смеси» что-нибудь из имевшихся в запасе материалов— этим «что-нибудь» и оказывается рассказ «Хорь и Калиныч», причем ни Тургенев, ни Панаев тогда, как следует из «Воспоминаний о Белинском», не придавали этому небольшому произведению особого значения. В дальнейшем Тургенев отправляется за границу, где его застает неожиданное известие об успехе «Хоря и Калиныча», и он решает продолжать рассказы в том же роде; так появились «Записки охотника», а сам Тургенев вернулся к литературной деятельности.
Однако при ближайшем рассмотрении многие из приведенных Тургеневым в «Воспоминаниях о Белинском» фактов не находят документального подтверждения. Еще М. К. Клеман обратил внимание на то, что данное свидетельство Тургенева об обстоятельствах появления в печати
«Хоря и Калиныча» и о возникновении замысла цикла рассказов «не во всем точно». ІСлеман исходил из того, что самое раннее из известных ему упоминаний начального очерка «Записок охотника» датировалось 14 (26) декабря 1846 года, что ставило под сомнение отдельные детали в рассказе Тургенева. Речь шла об упоминании, которое содержится в письме Н. А. Некрасова, сообщавшего А. В. Никитенко: «Препровождаю небольшой рассказ Тургенева— для "Смеси" 1-го №,— по крайнему моему разумению— совершенно невинный».44 Основываясь на этом письме, Клеман пришел к выводу о том, что рукопись «Хоря и Калиныча» была передана Тургеневым в редакцию журнала не позднее первой половины декабря, задолго до отъезда за границу, состоявшегося 12 (24) января 1847 года.45 Однако, как впоследствии обнаружила Р. Б. Заборова, первое печатное упоминание о «Хоре и Калиныче» появилось еще ранее: в одиннадцатом номере «Современника» за 1846 год, в объявлении об издании журнала в 1847 году (цензурное разрешение 1 (13) ноября 1846 года).46 Следовательно, уже в октябре 1846 года Тургенев окончательно утвердился в намерении поместить «Хоря и Калиныча» в, первый номер преобразованного «Современника».
В то же время М. К. Клеману представлялось маловероятным утверждение Тургенева о том, что подзаголовок «Из записок охотника» был приписан И. И. Панаевым без ведома автора. «Личная приязнь» между Тургеневым и Панаевым была, как известно, «в достаточной степени поверхностна».48 Вспомним также о деятельном участии Тургенева в подготовке первого номера «Современника»: помимо «Хоря и Калиныча», в нем были опубликованы его стихотворный цикл «Деревня», рецензия на трагедию Н. В. Кукольника «Генерал-поручик Паткуль» и фельетон «Современные заметки». Трудно предположить, что писатель не знал, в каком виде появлялись в «Современнике» его вещи.49 Эпизод с участием Панаева в появлении первого рассказа «Записок охотника» не находит подтверждения и в косвенных источниках. Не получил он отражения ни в «Литературных воспоминаниях» самого Панаева, ни в его переписке.5
К вопросу о времени возникновения замысла цикла. Начальный этап: от «Хоря и Калиныча» к «Льгову»
На основании ретроспективного свидетельства Тургенева о «случайном» происхождении ЗО, данного в «Воспоминаниях о Белинском», в тургеневедении закрепилось представление о том, что лишь весной 1847 года писатель пришел в мысли создать цикл рассказов. Более того, считается, что не только выполнение, но и замысел четырех рассказов, последовавших за первым «отрывком» из ЗО и опубликованных в пятом номере «Современника» за 1847 год («Ермолай и мельничиха», «Мой сосед Радилов», «Однодворец Овсяников» и «Льгов»), должен быть отнесен к ранней весне 1847 года.
История вопроса вновь возвращает нас к имени М. К. Клемана, точка зрения которого была впоследствии безоговорочно поддержана большинством тургеневедов. По мнению Клемана, сама история публикации первых рассказов ЗО в «Современнике» подтверждала сообщение Тургенева о том, что намерение дать цикл связанных между собой рассказов возникло у него только после определившегося успеха «Хоря и Калиныча». В качестве доказательства исследователь указывал на то обстоятельство, что первые два рассказа будущего цикла — рассказы «Хорь и Калиныч» и «Петр Петрович Каратаев»19— не были отмечены порядковыми номерами. Нумерация началась только с третьего рассказа— «Ермолай и мельничиха», помещенного (вместе с тремя другими рассказами) в пятом номере «Современника».20 Кроме того, Клеман считал показательным перерыв в несколько месяцев, который отделял появление «Хоря и Калиныча» (в январской книжке) от публикации следующих четырех рассказов (в майской).
«Заметной вехой» в творческой истории ЗО считал майскую книжку «Современника» и В. А. Громов, полагавший, что именно в ней впервые была начата циклизация «отрывков» под сводным заглавием. С пятым номером Громов связывал также возникновение первых программ ЗО: «На уцелевшем черновом автографе "Бурмистра", законченном в Зальцбрунне, куда Тургенев приехал с Белинским 22 мая (3 июня) 1847 г. и где, очевидно, им и был получен пятый номер журнала, впервые появляются так называемые "программы", т. е. наброски плана будущей книги и даже первый вариант ее титульного листа .. . ».23
Однако факты, на которых базируется представление о том, что Тургенев впервые стал думать о цикле лишь весной 1847 года, не дают оснований для столь категоричного толкования.
Во-первых, рассказ «Петр Петрович Каратаев» появился в февральской книжке не только без номера, но и без подзаголовка («Из записок охотника»), которым был снабжен «Хорь и Калиныч» и все последующие рассказы. В качестве подзаголовка здесь стояло слово: «Рассказ».24 Немаловажно также, что решение ввести «Петра Петровича Каратаева» в 30 было принято Тургеневым только в 1850 году, когда основной состав цикла уже определился и писатель обдумывал состав будущего отдельного издания. Под названием «Русак» он был вписан под номером 24 в Программу X, которая представляет собой проект отдельного издания, наиболее близкий изданию ЗО 1852. До этого момента рассказ не был обозначен ни в одной из известных программ. Существенным фактом является также то, что «Русак» был внесен в Программу X не сразу: первоначально под номером 24 Тургенев провел волнистую черту, которая, по-видимому, обозначала, что писатель не был уверен, какой рассказ сюда поместить.
Во-вторых, появившийся в майской книжке рассказ «Ермолай и мельничиха» был помечен номером II, а не III. И хотя тут же (например, в академическом издании) оговаривалось, что в намерение Тургенева «не входило сначала включать в цикл рассказ "Петр Петрович Каратаев"», именно на этом основании был сделан вывод о том, что решение создать цикл рассказов окончательно оформилось лишь весной 1847 года.2 Л. Н. Смирнова априори заключила, что «работа над рассказом "Ермолай и мельничиха", вторым в цикле, могла быть начата не раньше середины января 1847 г.».
Фактически работа над рассказами, появившимися в «Современнике» под номерами II-V, датируется исследователями февралем-мартом 1847 года только по времени их представления в редакцию журнала. Необходимо заметить, что в свое время М. К. Клеман не исключал «возможность, что все четыре очерка т. е. рассказы, появившиеся в пятом номере «Современника». — В. Л. были написаны гораздо раньше, а в феврале и марте 1847 года только отделаны и перебелены», хотя и считал это предположение малоправдоподобным. Замечание исследователя было тогда оставлено без внимания, однако приведенные выше аргументы заставляют еще раз вернуться к истории создания и публикации первых рассказов из ЗО. Прежде всего, необходимо обратиться к обстоятельствам появления рассказа «Ермолай и мельничиха». Точными данными о его написании мы не располагаем. Известно лишь ответное письмо Некрасова от 15 (27) февраля 1847 года, в котором он благодарит Тургенева за присылку «Ермолая и мельничихи»: «Спасибо Вам и за память об нас и за память об "Современнике". Рассказ Ваш я прочел— он очень хорош, без преувеличенья: прост и оригинален. Завтра дам его Белинскому — он, верно, скажет то же».29 Из этого письма вытекает, что уже к середине февраля рассказ был в распоряжении редакции «Современника». Следовательно, отделку его Тургенев должен был завершить (чтобы успеть изготовить беловую рукопись) в конце января— самое позднее в первых числах февраля, т. е. до того момента, как до него стали доходить первые письменные отклики об успехе «Хоря и Калиныча» Панаева, Белинского и самого Некрасова. Как следует из того же письма Некрасова, высылая рукопись «Ермолая и мельничихи», Тургенев, по-видимому, сообщал о том, что вовсю работает над продолжением ЗО, и обещал доставить в ближайшее время еще один рассказ— «Мой сосед Радилов». «Работайте, коли работается, — дело хорошее, — писал в ответ Некрасов, — ... Радилова я буду ждать с нетерпением; мне эти ваши рассказы по сердцу пришлись». Очевидно, обещание было выполнено и вскоре «Мой сосед Радилов» был выслан Некрасову, поскольку в начале марта рассказ уже был в распоряжении редакции. Это подтверждает письмо Белинского, который писал 17 марта ст. ст. о своем впечатлении от прочтения «Радилова» В. П. Боткину: «Он Тургенев. — В. Л прислал рассказец (3-й отрывок из "Записок охотника") — недурен ... ».31 То, что Белинский называет рассказ «Мой сосед Радилов» третьим отрывком, означает, что, во-первых, он не отождествлял с ЗО рассказ «Петр Петрович Каратаев», а, во-вторых, порядковые номера рассказов, по всей вероятности, были выставлены в рукописях самим Тургеневым (в пользу этого предположения говорит и то, что номера неизменно проставлялись Тургеневым в позднейших, известных нам беловых и в большинстве черновых автографов).
К истории возникновения замысла рассказа «Чертопханов и Недопюскин»
Особо следует остановиться на упоминавшемся выше загадочном заглавии рассказа из Программы I, который значится в ней под № 11 как «Пом ещик Ив ан Бессонный». Фигурирует он и в Программе III под сокращением «П. И. Б.». М. К. Клеман связывал его с замыслом рассказа «Реформатор».59 Руководствуясь свидетельством Н. А. Островской о содержании последнего рассказа, Клеман предположил, что «характеристика одного из помещиков уполномочивает, как кажется, отождествить "Реформатора" с более ранним замыслом "Помещик Иван Бессонный"». Эту догадку, по его мнению, подтверждало то обстоятельство, что замысел очерка «Реформатор» появляется в программах одновременно с исчезновением из них «Помещика Ивана Бессонного». Однако после обнародования сохранившегося автографа рассказа «Реформатор и русский немец», оставшегося неизвестным Клеману, предположение исследователя было снято с повестки дня. Сущность же замысла «Помещика Ивана Бессонного» так и осталась непроясненной.
Между тем обращает на себя внимание замысел рассказа под номером 19 в Программе V, где впервые появляется заглавие «Помещик Чертапханов так! и дворянин Недопюскин» (впоследствии измененное, очевидно, в ходе цензурного прохождения рассказа на: «Чертопханов и Недопюскин»). Запись подверглась значительным изменениям, последовательность которых восстановить крайне затруднительно, и имеет следующий вид: пюскин Недо Дворянин Помещик и . [Иван Иванович] [Пом ещик ] [Дворянин] Чертапханов
Сначала Тургенев, по всей видимости, под номером 19 записал «Иван Иванович», затем зачеркнул, написал рядом: «Пом ещик » и снова зачеркнул. Возможно, к зачеркнутому слову «Пом ещик » относится приписанный снизу «Чертапханов», тогда второй вариант следует читать: «Пом ещик Чертапханов» (об этом говорит также то обстоятельство, что Л. 1 черновой редакции помечен инициалами «П омещик Ч ертапханов », л. 2 — «Продолжение Пом ещика Черт апханова и Дв орянина Нед опюскина »).61 Далее, вероятно, под зачеркнутыми словами «Иван Иванович» было вписано: «Дворянин», снова зачеркнуто62 и вписано сверху над ними же: «Помещик»,63 в результате читаем: «Помещик Чертапханов». Впоследствии лесенкой было приписано: «и Дворянин Недопюскин». Окончательный вариант, который обнаруживается в черновом и беловом автографах: «Помещик Чертапханов и Дворянин Недопюскин».64
Особый интерес вызывает первоначальный слой записи: «Иван Иванович», который выделяется в академическом издании в качестве неосуществленного самостоятельного замысла.65 По поводу возможного содержания рассказа «Иван Иванович» было высказано несколько гипотез, ни одна из которых не получила дальнейшего развития. А. П. Могилянский выдвинул два предположения, согласно которых название «Иван Иванович» могло быть 1) первоначальным названием будущего рассказа «Чертопханов и Недопюскин» {ЗОПССиП(І). С. 476; повторено: ЗОПССиП(2). С. 386); 2) вариантом заглавия «Помещик Иван Бессонный», зафиксированного в предыдущих программах {Программы I и III). А. Л. Гришунин предположил также, что замысел «Иван Иванович» мог быть связан с личностью И. И. Лутовинова и был частично реализован в рассказе «Бежин луг».
Выстраивающаяся при этом последовательность: «Помещик Иван Бессонный»— «Иван Иванович»— «Помещик Чертапханов и Дворянин Недопюскин» — не возникала даже на уровне гипотезы. В то же время имеются веские основания предполагать, что замысел рассказа «Чертопханов и Недопюскин» возник из первоначального заглавия «Помещик Иван Бессонный».
Сильным аргументом в пользу данного предположения являются результаты краеведческих разысканий об одном из возможных прототипов героя рассказа — Пантелея Ереемеича Чертопханова. По предположению, высказанному В. А. Новиковым, Тургенев «списал» своего героя с соседа по имению — Александра Афанасьевича Бессонова.67 Как и герой тургеневского рассказа, служивший весьма недолгое время в армии и вышедший в отставку «"по неприятности", тем чином, по поводу которого распространилось мнение, будто курица не птица» (ЗОПССиП (2). С. 277), А. А. Бессонов был «уволен от службы по домашним обстоятельствам» в чине прапорщика. Увольнению его, однако, предшествовала «неприятность», вследствие которой за клевету на офицера своей части и какую-то дикую выходку он находился под следствием «с выдержкой на гауптвахте». Уйдя в отставку, Бессонов поселился в маленьком имении отца, однако положение его было настолько незавидное, что в 1842 году он предлагал продать половину своего имения В. П. Тургеневой, о чем та сообщала сыну в письме от 25, 27 июля 1842 года. Владелец Бессонова (или Бессоновки), как и тургеневский герой, был наделен «сумасбродной отвагой» и «буйным характером». О том, что характером и поведением он мог напоминать Пантелея Ереемеича Чертопханова, слывшего в тургеневском рассказе «во всем околотке человеком опасным и сумасбродным, гордецом и забиякой первой руки» (ЗО ПССиП (2). С. 277), говорит, например, один архивный документ начала 1844 года. Накануне дворянских выборов Н. Н. Тургенев (дядя писателя), бывший в ту пору Чернским предводителем дворянства, представляя губернскому представителю списки дворян, находившихся под судом и следствием, упомянул и А. А. Бессонова, который, как выясняется, привлекался уездным земским судом за буйство в пьяном виде в усадьбе своего соседа Черемисинова и за то, что отнял у работника чернского мещанина Петра Ситникова лошадь.69
Предыстория возобновления цикла
Среди причин, по которым Тургенев в 1848 году прекращает работу над ЗО, возможно, было окрепшее желание писателя попробовать себя в других, более крупных жанрах. В это время он активно работает над драматическими вещами («Где тонко, там и рвется», «Вечеринка», «Нахлебник», «Холостяк»), серьезно размышляет о стезе критика и занят мыслью о создании романа. В упоминавшемся письме Некрасова от 17 (29) декабря 1848 года к Тургеневу, в котором он извещает о получении «Леса и степи», есть и следующие строки: «Напишите, как называется Ваш роман, чтоб его можно было объявить, если хотите дать его нам, на что я и надеюсь».105 Очевидно, речь шла о романе «Два поколения», первоначальный вариант заглавия которого— «Борис Вязовнин» — сохранился в рукописи «Гамлета Щигровского уезда».107
Усиленные творческие поиски нового направления и новых форм сквозят в переписке этого периода с Полиной Виардо. По содержанию этих писем прослеживается возросший интерес Тургенева к театральным постановкам в Париже, его разочарование в современной драматургии и обращение к творениям великих художников прошлого (отсюда увлечение Кальдероном, упоминание имен Аристофана, Шекспира, Гете), а также усиленное чтение исторических произведений. Вывод, который он делает о состоянии современной литературы, звучит неутешительно: «Между тем в критическое и переходное время, которое мы переживаем, все художественные или литературные произведения представляют, самое большее, лишь смутные и противоречивые размышления, лишь эклектизм их авторов; жизнь распылилась; теперь уже не существует мощного всеохватывающего движения, за исключением, может быть, промышленности ... . Как только социальная революция совершится — да здравствует новая литература! До тех пор у нас будут лишь понсары и гюго или, самое большее, могучие, но мятущиеся пророки, как Жорж Санд» (ПССиП (2). Письма. Т. 1. С. 379).
В 1850 году Тургенев возвращается в Россию и вскоре вновь возвращается к работе над ЗО. Осенью 1850 года из-под его пера выходят «Певцы» и «Свидание», а зимой 1850-1851 годов создаются «Бежин луг» и «Касьян с Красивой Мечи». Эти рассказы, а также вопрос об их месте и значении в ЗО не раз становились объектом внимания исследователей. В свое время М. К. Клеман отмечал, что характер заключительных очерков ЗО приближается к психологической новелле. Он полагал, что события Французской революции 1848 года, подвергшие значительным испытаниям либеральные установки писателя, привели к тому, что «освободительные тенденции» в позднейших эпизодах значительно поблекли.108 Наиболее полное выражение эта точка зрения получила в работах В. А. Ковалева, утверждавшего, что в рассказах ЗО 1850-х годов Тургенев решал совершенно иную творческую задачу. В центре новых отрывков ЗО, по мнению исследователя, было отображение «национального своеобразия русского народа». «В этих очерках, — писал В. А. Ковалев, — Тургенев целиком сосредоточился на этической "реабилитации" крестьянства». Вслед за Клеманом и Ковалевым неоднородность рассказов ЗО, особенно ярко обозначившуюся в добавившихся к ним рассказах 1850-х годов, отмечала М. М. Клочихина. Исследовательница усматривала в них некоторые элементы так называемой «новой манеры» Тургенева, выразившейся в стремлении писателя к углублению психологической характеристики персонажей, к усилению внутренней динамичности и развернутости сюжета, к строгому соблюдению «чувства меры» и «объективности» повествования, к очищению языка рассказов от диалектных слов и провинциализмов.110 Современный исследователь, анализируя рассказ «Бежин луг» также пишет о том, что в 1850-е годы «к открытиям Тургенева в области народной тематики и в теме природы прибавился необыкновенный психологизм созданных им портретов-характеров». l1
Несмотря на отмеченные отличия новых рассказов ЗО от создававшихся в конце 1840-х годов, важным моментом представляется то, что решение возобновить ЗО возникает у Тургенева сразу же по возвращении в Россию летом 1850 года. Рискнем предположить, что после затянувшегося пребывания в Европе знакомство с новыми реалиями быстро менявшейся русской жизни побудило писателя продолжить рассказы о русском народе.
Это нисколько не отменяло установки на полнокровное описание русской действительности в предыдущих рассказах, а скорее относилось к возросшему мастерству Тургенева-художника.
Открыто высказался на эту тему писатель в рецензии о переводе «Вильгельма Телля». За афористической формой высказывания, без сомнения, скрывалось выстраданное убеждение: «высшее для художника счастье: выразить сокровеннейшую сущность своего народа» (ПССиП (2). Сочинения. Т. 1.С. 190).
Завершение четырех новых рассказов обозначило окончательный этап в формировании основного цикла ЗО. Уже в ходе работы над первым из добавившихся в 1850-е годы к ЗО рассказом «Певцы» Тургенев возвращается к мысли о том, чтобы собрать все рассказы и издать их отдельной книгой. На полях чернового автографа «Певцов» (Л. 3), в котором он обозначен под своим первоначальным заглавием «Притынный кабачок», находится последняя из известных нам программ ЗО, заслуживающая самого пристального внимания.
Запись представляет развернутый рабочий проект отдельного издания 30, наиболее близкий изданию ЗО 1852. Сначала Тургенев, по всей видимости, набросал список уже завершенных и опубликованных к тому времени в «Современнике» рассказов, общее число которых составило 16. После этого он приписал названия новых рассказов, предназначенных для включения в отдельное издание, волнистой линией пометив те из них, работу над которыми еще предстояло завершить. Среди добавленных к первым шестнадцати рассказам значились: «Притынный кабачок», «Два помещика», «Свидание», «Русский немец и реформатор» и «Бежин луг». Отсутствие волнистой линии рядом с рассказами «Притынный кабачок» и «Два помещика» означало, что рассказы эти были на момент составления программы завершены.
Очевидно, Тургенев не сразу определился с общим числом рассказов для отдельного издания. Сначала он, по-видимому, предполагал разделить книгу на две части по десять рассказов в каждой, и обозначил это отчеркиванием под рассказом «Бирюк», однако в дальнейшем решил расширить цикл до двадцати четырех рассказов, таким образом отчеркивание переместилось на две позиции ниже. Это подтверждает и подсчет под чертой, где цифра 10 оказалась переправленной на 12. При этом Тургенев изначально не был уверен в том, какие рассказы он поместит под номерами 23 и 24. Место это было оставлено им пустым, и лишь некоторое время спустя пропуски заполнили названия «Безумная» и «Русак» (первоначальной заглавие «Петра Петровича Каратаева»).
