Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблемы историзма и идеомифологии в современном гуманитарном знании
1.1. Историзм в русской литературе XVIII века 30
1.2. Наследие Ю.М.Лотмана и «новый историзм» 41
1.3. Идеологические модели второй половины XVIII- начала XIX веков и персональный миф о поэте 49
1.4. Идеомифология екатерининской эпохи и национальный миф о герое 68
Глава 2. Трагедия Я.Б.Княжнина «Росслав» в историко-культурном контексте
2.1. История изучения сценической судьбы трагедии «Росслав» 81
2.2. Принцип историзма в трагедии Я.Б.Княжнина«Росслав» 109
2.3. Проблема национального характера в трагедии «Росслав» Я.Б.Княжнина и национальный миф о герое-воине 131
2.4. От «Дидоны» к «Вадиму Новгородскому». Проблема типологии идеального героя в трагедийном творчестве Я.Б.Княжнина: от образа идеального монарха к образу национального героя 148
Заключение 177
Библиография 186
- Идеологические модели второй половины XVIII- начала XIX веков и персональный миф о поэте
- Идеомифология екатерининской эпохи и национальный миф о герое
- Проблема национального характера в трагедии «Росслав» Я.Б.Княжнина и национальный миф о герое-воине
- От «Дидоны» к «Вадиму Новгородскому». Проблема типологии идеального героя в трагедийном творчестве Я.Б.Княжнина: от образа идеального монарха к образу национального героя
Введение к работе
Творчество Я. Б. Княжнина остается в нашем литературоведении все еще недостаточно изученным. Об этом свидетельствует тот факт, что в целом ряде учебников вообще нет раздела о нем , либо содержатся неточные сведения . По-прежнему остается живым «советский миф» о Я. Б. Княжнине - тираноборце и республиканце. В настоящее время назрела необходимость пересмотра сложившегося взгляда на творчество этого русского драматурга, ведущего идеолога и создателя художественных мифов екатерининского времени. Традиционно считается, что это автор одной пьесы, а именно «Вадима Новгородского», разбору и высокой оценке которой было посвящено немало работ в отечественном литературоведении. Представляется, что Я. Б. Княжнин, действительно, может быть назван автором одной пьесы, но эта пьеса - трагедия «Росслав», которая, будучи издана в 1784 г., последний раз ставилась на русской сцене в двадцатые годы XIX столетия и всегда неизменно пользовалась успехом у публики. Уникальность ее театральной судьбы была предопределена художественными особенностями трагедии, которая до сих пор не получила достойного и всестороннего исследования. Именно эта трагедия является, на наш взгляд, самой репрезентативной и для творчества Я. Б. Княжнина, и для художественных исканий русской классицистической трагедии XVIII века в целом.
История изучения вопроса. Из дореволюционных работ о русском драматурге XVIII века следует выделить раздел о Я. Б. Княжнине в «Литературных очерках» Ю. Веселовского. В нем творчество драматурга оценивается как яркое культурное явление XVIII столетия, в котором получили отражение западноевропейские просветительские идеи и принципы. В 30-е годы XX века в связи с дискуссией о «новом взгляде» на изучение истории русской литературы XVIII века возник вопрос о «правильной» оценке творчества Я. Б. Княжнина и в особенности его трагедий .
1 См.: Федоров В. И. История русской литературы. XVIII век. М., 2003; Лебедева О. Б. История русской литературы XVIII века. М., 2000.
См., например: Минералов Ю. И. История русской литературы XVIII века. М., 2007. 3 См. об этом работы М. Габель, Н. К. Гудзия, Г. А. Гуковского и др.
Основополагающими для советского литературоведения стали труды Л. И. Кулаковой, в которых Я. Б. Княжнин рассматривается как автор первой русской антимонархической трагедии «Вадим Новгородский» . Об этом же пишет в своих исследованиях и В. А. Бочкарев . О классицистической трагедии вообще и тираноборческих трагедиях Я. Б. Княжнина, в частности, писал Ю. В. Стенник в своей известной монографии «Жанр трагедии в русской литературе. Эпоха классицизма» (1981). Творчество Я. Б. Княжнина рассматривается в ней в связи с проблемой формирования национального характера в драматургии 1780-х годов. В этом контексте автор монографии специально выделяет трагедию «Росслав», в которой, как он считает, драматург попытался создать образ идеального представителя русской нации.
В заявленном в диссертации аспекте: национальный миф о герое-воине, трагедия Я. Б. Княжнина «Росслав» ещё не была предметом специального рассмотрения. В предпринятом исследовании оказалось необходимым осмыслить идеомифологию времени, основные идеологические модели, определившие государственную идеологию и политику Российской империи в екатерининское царствование, а также национальные традиции создания образа положительного героя в словесном искусстве, поскольку театр того времени в первую очередь решал задачи воспитания современников в духе новой европейской культуры. И не случайно именно русская литература XVIII века должна была представить модель идеального общества и идеального человека в его национальном варианте. Отсюда закономерен интерес к изучению идеомифологии XVIII столетия и национальных архетипов в связи с особенностями понимания истории и исторического колорита в трагедиях Я. Б. Княжнина.
Такой подход, в свою очередь, заставил обратить внимание на явление «нового историзма». «Новый историзм» - открытие американского литературоведения 80-х годов XX века, который родился, как считает Александр Эткинд, из недоверия к большим историям, радикальным теориям, привилегированным точкам зрения. В его определении «новый историзм» - история не событий, но людей и текстов в их отношении друг к другу. «Новая» методология сочетает,
Кулакова Л. И. Жизнь и творчество Я. Б.Княжнина // Княжнин Я. Б. Избранные произведения. Л., 1961. С. 5.
Бочкарев В.А. Русская историческая драматургия последней трети XVIII в. Куйбышев, 1985; Он же. Русская историческая драматургия XVII-XVIII вв. М., 1988.
как известно, три компонента: интертекстуальный анализ, который размыкает границы текста, связывая его с многообразием других текстов, его предшественников и последователей; дискурсивный анализ, который размыкает границы жанра, реконструируя прошлое как единый, многоструйный поток текстов; и, наконец, биографический анализ, который размывает границы жизни, связывая ее с дискурсами и текстами, среди которых она проходит и которые она продуцирует . При этом А.Эткинд отмечает, что в русском контексте «новый историзм» воспринимается как возвращение к тому, что всегда было в истории литературы .
Таким образом, «новая» методология предполагала погружение текста в широкий исторический и культурный контекст эпохи для понимания особенностей историзма русской трагедии XVIII века в связи с формирующейся в то время идеомифологией.
Актуальность предлагаемого исследования определяется обостренным интересом современного литературоведения к проблемам историзма, взаимодействия литературы и идеологии, вниманием к проблемам мифотворчества, а также недостаточной изученностью драматургического наследия Я. Б. Княжнина в этом аспекте и, прежде всего, его трагедии «Росслав», которая принесла автору заслуженный успех и всеобщее признание современников и потомков.
Объектом исследования является историческая трагедия Я. Б. Княжнина «Росслав», рассмотренная в контексте литературного наследия поэта и историко-культурном контексте эпохи: события, факты, тексты, имена.
Предметом изучения становятся особенности историзма и национальной идеомифологии XVIII века в исторической драматургии эпохи.
Цель работы заключается в осмыслении процесса формирования новых национальных мифов и принципа историзма на примере анализа трагедии Я. Б. Княжнина «Росслав».
В связи с этим решаются следующие задачи:
1. Осмысление теоретических положений современных исследователей применительно к изучению русской литературы XVIII столетия.
6 Эткинд А. Новый историзм, русская версия // Новое литературное обозрение. 2001. № 47. С. 7-8. Там же. С. 4.
Выявление идеологических моделей и национальных мифов в русской трагедии XVIII века.
Анализ жанровой структуры трагедии Я. Б. Княжнина «Росслав».
Исследование типологии идеального героя и его эволюции в трагедиях Я. Б. Княжнина: от «Дидоны» к «Вадиму Новгородскому».
Цель и задачи работы определили её структуру. Исследование состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы, включающего 235 источников. Основной текст диссертации изложен на 207 страницах.
Специфика и сущность рассматриваемого материала во многом обусловлена методологией исследования. В работе используются историко-литературный (Г. А. Гуковский, П. Н. Берков, Г. П. Макогоненко), структурно-семиотический (Р. Барт, Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский), сравнительно-исторический (Л. И. Кулакова, В. А. Бочкарев), теоретико-типологический (М. М. Бахтин, Ю. Н. Тынянов), социокультурный (О. М. Гончарова, А. Л. Зорин, В. Ю. Проскурина), мифопоэтический (К. Г. Юнг, А. Ф. Лосев, О. М. Фрейден-берг, Е. М. Мелетинский, В. Н. Топоров, М. Элиаде) принципы анализа художественного текста, а также метод «нового историзма» (К. Гирц, С. Гринблатт, А. Эткинд).
Научная новизна связана с выявлением значимости трагедийного творчества Я. Б. Княжнина и его трагедии «Росслав», в особенности, для формирования идеомифологии эпохи Екатерины Второй, во многом определявшей политическую и культурную стратегию просвещенного абсолютизма (государственный миф об обновлении, миф о новом человеке, об идеальном правителе, о национальном герое и т.д.). Впервые проанализирован вклад Я.Б.Княжнина в разработку проблемы «национальное прошлое» и создание авторской модели русского подвижничества, оценена роль религиозной составляющей в определении национальной идентичности России XVIII в., определена степень участия Я. Б. Княжнина в формировании основных категорий, принципов, жанровой и образной системы русской драматургии 1780-х годов.
Теоретическая значимость работы состоит в рассмотрении принципов «нового историзма» в русской литературе XVIII в. в свете семиотики культуры Ю. М. Лотмана, своеобразия мифотворчества екатерининского времени, в част-
ности, создания мифа о национальном герое в литературе Нового времени (взаимодействие литературы и фольклора, проявление житийной традиции), в углублении представления об этапах и особенностях историко-литературного процесса второй половины XVIII века.
Практическое значение исследования определяется возможностью использования его результатов при чтении общих и специальных курсов, проведении практических занятий, спецсеминаров по истории русской литературы XVIII века, при составлении учебных и методических пособий для студентов-филологов и студентов других гуманитарных специальностей, в эдиционной практике.
Положения, выносимые на защиту:
Трагедия Я. Б. Княжнина Росслав» - самое репрезентативное произведение драматурга, наиболее полно выразившее философско-эстетические тенденции времени (категория историзма, проблема национального характера) и особенности авторской поэтики.
Историзм трагедии «Росслав» связан с формированием важнейших национальных идеологических мифов 1780-х гг. (миф о национальном герое, миф об идеальном монархе, мессианский миф о России).
В трагедии «Росслав» реализовалась авторская модель русского идеального героя, тесно связанная с идеологической ситуацией эпохи Екатерины Второй и национальным мифом о герое- воине.
Трагедия «Росслав» - ключевое звено в полемике Я. Б. Княжнина о русском национальном характере, развернувшейся на страницах периодической печати («Всякая всячина», «Кошелек», «Собеседник любителей российского слова» и др) в 1760-1780 гг.
Литературная биография Я. Б. Княжнина (персональный миф о поэте) в аспекте заявленной тематики прочитывается как социокультурный текст, актуализирующий важнейшие особенности его художественной эстетики и поэтики.
Трагедия Я. Б. Княжнина «Росслав» - новый этап в развитии жанра русской трагедии эпохи классицизма как трагедии со счастливым концом, эстетически родственной уже нарождавшейся исторической драме и исторической мелодраме.
Апробация результатов исследования. Содержание диссертации отражено в 5 опубликованных работах и представлено в виде докладов на Всероссийских конференциях с международным участием, межвузовских научно-практических конференциях: «Мировоззренческие реконструкции традиционного сознания: стереотипы и трансформация» (Томск, 2003), «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2005-2008), «Системы и модели: границы интерпретаций» (Томск, 2007).
Идеологические модели второй половины XVIII- начала XIX веков и персональный миф о поэте
Проблема историзма - одна из важнейших категорий гуманитарной науки XX века. О проблемах историзма писали и пишут исследователи в связи с общим кризисом исторической мысли и формированием новой парадигмы истории. Но если обратиться к справочной литературе 60-х XX века, то можно уловить основную направленность исследовательской мысли советского периода. Например, в Философской энциклопедии дается следующее определение историзма: « Историзм - принцип подхода к объективной действительности в процессе ее научного исследования и практического преобразования как к изменяющейся во времени, развивающейся. Принцип историзма является философским отражением объективной диалектики, закономерного развития природы, общества и мышления. Этот принцип важнейшая сторона диалектико-материалистического мировоззрения»54. Этой позиции соответствуют статьи многих исследователей XX века.
Важнейшим этапом, своего рода итогом размышлений советского литературоведения о проблеме историзма в литературе XVIII века стал сборник «XVIII век», посвященный проблемам историзма в русской литературе. В передовой статье Г.П. Макогоненко «Из истории формирования историзма в русской литературе» был поставлен ряд важнейших вопросов о так называемом просветительском историзме. Уже в самом начале работы Г.П. Макогоненко ставит вопрос о том, исторично ли наше сегодняшнее представление о времени формирования историзма в русской литературе? Традиционно, замечает исследователь, появление историзма в русской литературе связывается с именем А.С.Пушкина, его исторической трагедией «Борис Годунов», но история развития европейской литературы открывает нам другую закономерность. Пушкин начинал не на пустом мечте, считает автор и делает вывод о необходимости создания истории историзма.
Основной пафос статьи Г.П. Макогоненко состоит в преодолении антиисторического взгляда на просветительскую философию истории с позиций марксистско-ленинского революционного учения о развитии общества. Автор призывает «покончить» с недооценкой огромного вклада просветителей в познание прошлого, в формирование основ новой исторической науки. Он считает что, домарксов историзм складывался на протяжении почти целого века, и этот период следует именовать как «просветительский историзм».
Далее автор статьи дает краткую характеристику философии истории, созданной просветителями, объясняет появление идеи развития, которая в их представлении соединялась с идеей прогресса. Вскоре она стала господствующей идеей времени и определила процесс европейского мышления на несколько веков.
Но оценивая в своей статье воззрения просветителей с позиции марксистско-ленинского учения об объективных законах развития человеческого общества, Г.П.Макогоненко делал вывод о том, что механистичность воззрений просветителей XVIII в. (даже материалистов) приводила к тому, что они оказывались не способными понять мир - и природу и историю человечества — как процесс, как непрерывное и, главное, обусловленное материальными факторами развитие.
Переходя к анализу конкретного материала русской литературы XVIII века, исследователь настаивает на особом положении Радищева. Если просветители в целом были сторонниками мирного продвижения к свободе, в том числе и с помощью просвещенного монарха, недооценивали народ, то А.Н.Радищев верил в народ, «великую силу истории», в то, что он поднимется на вооруженную борьбу за свободу от «тяжести порабощения».
Таким образом основополагающая статья Г.П.Макогоненко формировала свой взгляд на ход истории. Но в целом пафос статьи названного исследователя верен: необходимо изучать ту или иную эпоху в соответствии с духом того времени. Тексты русской литературы XVIII в. показывают, с одной стороны, как шел процесс усвоения идей европейских просветителей русскими мыслителями того времени, а с другой, - важность понимания своего исторического прошлого для русских людей в ситуации смены цивилизационной парадигмы.
Несомненно, интерес к русской истории в XVIII в. был обусловлен в большей степени стремлением понять смысл противостояния «древней и новой России» в реальной политике Петра I и его сторонников. Русские писатели и общественные деятели среди которых Н. Новиков, Ф. Туманский, И. Голиков) открывают для себя архивы, начинают собирать и публиковать документы, изучать летописи. Показателен в этом отношении пример обращения к соотечественникам в журнале «Российский магазин»(1792) Ср.:. «Любезные соотчичи! Позвольте воззвать вас к открытию многих сокрытых источников, нужных к познанию России, драгоценного отечества нашего: потрудитесь ко благодарности современников и потомства извлечь из тьмы, а может быть, и от гибели сохранить многие бумаги, относящиеся к гистории церьковной, гражданской, естественной, к географии, к повестям, нравоучению, хозяйству, домостроительству, военному бывшему образу, обрядам, памятникам, редкостям, произведениям торговли, художествам, ремеслам, добродеяниям частных людей и существовавшим где-либо заведениям, наукам, рукоделиям, службе разных родов и проч., и проч.»56 Этот интерес к
прошлому, конечно, связан с философскими идеями просветителей об изучении нравов разных народов, о «духе времени», но и со стремлением защитить свою историю от нападок зарубежных историков, которые видели в России только варварскую страну .
Закономерно, что в связи с проблемой формирования исторического мышления у русских писателей именно фигура Н.М. Карамзина привлекает особое внимание исследователей . Именно он активно усваивал теоретические идеи европейской философии истории, а также осмыслял конкретный опыт Великой французской революции, непосредственным свидетелем которой он был в Париже. Процесс осмысления этого опыта был длительным и сложным. Первоначально, считает Н.Д. Кочеткова, писатель принял французскую революцию сочувственно, но, когда до Карамзина дошли известия о якобинской диктатуре, мысль о возможной гибели современной цивилизации, получает трагический оттенок.
Идеомифология екатерининской эпохи и национальный миф о герое
Ни одной сцены не прошло без того, чтобы она не заметила самых тонких красот сочинителя и не изъявила своих замечаний. А как скоро занавеси опустили, то всеобщий глас разносил имя автора по всему театру. Все желали увидеть творца Росслава, всякий вызывал его на сцену, чтобы осыпать похвалами, когда нельзя было увенчать лаврами. Скромный поэт не смел показаться пред лице зрителей; будучи недоверчив к своему таланту, воображал, что он награжден свыше своих дарований. Дмитревский, отличившийся тогда превосходною своею игрою в роли Росслава, изъявил за автора ожидающим его зрителям чувствование его благодарности» (С. 7). «Трагедия Росслав наипаче принесла ему тогда много чести. Она с самого первого раза сыграна была при многочисленном стечении зрителей весьма удачно. Каждое явление было сопровождаемо рукоплесканием, а по окончании трагедии публика единогласно потребовала сочинителя на сцену», - вторит митрополит Евгений.
Вот как С.Н. Глинка описал самое первое представление «Росслава» в 1784 г. Он не указывает, правда, сам ли он видел спектакль, будучи ребенком, или описывает его с чьих-то слов, но именно ему мы обязаны рассказом о спектакле, который состоялся 8 февраля 1784 года в Петербурге. Глинка описывает не столько самое представление, сколько - прием публики. Вот фрагмент из его «Записок»: «Восхищенные зрители с торжественными рукоплесканиями вызывали поэта, и это было началом вызовов сочинителей драматических. Скромный Княжнин от гремевших кликов опрометью бежал из театра, но вызов продолжался. Дмитревский, игравший Росслава, вышел и сказал: «М.Г., сочинителя нет в театре; но голос ваш, столь для него лестный и перешедший и в мое сердце, передам ему с чувством благодарности за тот торжественный вызов, которым вы увенчали его». Загремели новые рукоплескания. А Княжнин ожидал Дмитревского в доме его. Едва увидев, он бросился его обнимать и с восторгом воскликнул:
«Счастлив Княжнин, что родился современником Дмитревского: ему, а не себе обязан он торжеством Росслава»109. Успех «Росслава», видимо, в самом деле был выше обыкновенного. 11 апреля 1784 г. в документах Дирекции появляется запись: «Секретарь Яков Княжнин просит за сочиненнные им для театра пьесы, которые уже были представлены в действии, по мере его трудов и по разсмотрению Комитета, в награждение достойного воздаяния», сбоку записи рукою Андреяна Дивова, одного из членов Комитета управляющего зрелищами и музыкою сделана отметка: «Награждение дано одним бенефисом». Удачную премьеру, вероятно, можно посчитать одним из поводов к последовавшему 10 марта 1784 г. денежному награждению актеров; прибавки к нынешним окладам «считая оныя с 1 Генваря нынешняго 1784 года» получили тогда едва ли каждый из актеров и актрис русской труппы.
Тем не менее, В.А.Западов отмечает: «Несмотря на громадный успех трагедии, она была в 1789 исключена из репертуара петербургского театра. Это негласное запрещение было отменено только в начале. XIX в., когда трагедия вернулась на петербургскую сцену с А. С. Яковлевым в заглавной роли, однако текст ее был значительно изменен, а политически наиболее острые места выброшены. В Москве «Росслав» шел и в 1790-х гг.; в главной роли выступал П.А. Плавильщиков, переехавший в 1793 в Москву»110.
Еще один известный сюжет в связи с литературной биографией Княжнина привлекает особое внимание. Это «своеобразная полемика» с И.А. Крыловым. По свидетельству С.Н. Глинки, когда Крылов «приехал в Петербург круглым сиротой», Княжнин «дал ему приют в своем доме и первый открыл ему поприще тогдашней словесности». Однако с 1788 года Крылов начал писать многочисленные пасквили в разных жанрах, направленные против Княжнина и его жены. По одним слухам, Крылов рассердился на какое-то язвительное замечание Е.А. Княжниной, по другим — был оскорблен критическим отзывом Княжнина о его драматических сочинениях. В 1788 году Крылов выступил с серией гнусных инсинуаций по поводу семейной жизни Княжнина, которые были повторены в начальных письмах «Почты духов» (1789). С ортодоксально классицистических позиций Крылов оценивал драматургическое и поэтическое новаторство Княжнина, который осмеливается «писать без обыкновенных театральных правил», сочиняет «новости, небывалые на нашем театре», нарушает единство места и т.д. (наиболее резко с этой точки зрения был осмеян «Владисан»). В особенности повредили Княжнину политические нападки Крылова в «Почте духов», где Княжнин обвинялся в антимонархических настроениях («Вадима» Крылов, по-видимому, еще не знал), в вольнодумстве, причем обвинения Крылова были направлены и против цензуры, которая пропускает «безбожную брань» на «святого» (Владимира Крестителя, который во «Владимире и Ярополке» изображен развратником, братоубийцей, возбудителем междоусобных войн и т.д.)».
Запись о спектакле, с пересказом содержания трагедии, сделанную И.А. Крыловым в «Почте духов» через несколько лет после первого исполнения трагедии, следует, скорее всего, назвать единственной пародией на «Росслава». Г.А. Гуковский пишет: «Это «содержание» - донельзя злобная пародийно-издевательская характеристика трагедии Княжнина «Росслав». Крылов стремится уничтожить пьесу, имевшую успех, /.../ попутно задевая и ее автора»
Проблема национального характера в трагедии «Росслав» Я.Б.Княжнина и национальный миф о герое-воине
Интересно и следующее замечание ученого. «Нарушение исторической правды, - пишет Варнеке, - и выбор героя пьесы из русских понадобилось автору лишь для того, чтобы иметь возможность вложить в его уста выигрышные стихи о России и с гордостью заявлять: «я Росс!» Но дальше выбора имени и родины своего героя Княжнин не пошел и не придал своему герою ни одной черты, которые бы помимо его собственных слов определяли и указывали на его русское происхождение. Стоит только в пьесе заменить слова: Россия и росс - названиями всякой другой страны и любого народа и сущность пьесы нисколько от этого не изменится и она будет с одинаковым успехом служить ареной для выражения патриотических чувств всякого другого народа. Драматург в данном случае вполне сознательно действовал на патриотические чувства зрителей, и художник надеялся в значительной степени на тот успех, которого он заслуживал, как доблестный гражданин своего отечества. Пьеса во всяком случае имела успех, ее постановка возбуждала в зрительном зале энтузиазм, а о характере и происхождении этого чувства спрашивать в данном случае не приходило сь»149.
Можно согласить с мнением Варнеке об отсутствии в Росславе национальных черт и свойств, присущих русскому характеру, а можно возразить ему, вспомнив в связи с Росславом слова Вяземского из его «Автобиографического введения» к собственным сочинениям: «Мы любим идти напролом и наудалую. Запой есть не только особенно свойственная русскому человеку физическая болезнь, она и нравственная. Мы почти всё делаем запоем, и дурное и хорошее»150, и понять таким образом поведение Росслава. Невозможность говорить с другими и понимать других, увлеченность своими словами не так уж неверно было бы сравнить с опьянением (в русском языке это не выглядит нелепо, — «опьянение славой», так принято говорить) величие овладевшей им идеи.
В советское время ни один из театральных историков не удостоил «Росслава» таким подробным разбором и таким заинтересованным вниманием, как Варнеке. Если к «Вадиму Новгородскому» Варнеке относился вполне снисходительно, полагая, что «в художественном отношении пьеса эта не представляет решительно никакого интереса»151, а «сам Вадим - это типичный резонер трагедии, являющийся родоначальником столь распространенного в позднейшей драме амплуа благородных отцов», а «по содержанию ... трагедия не представляет ничего яркого или особенного в сравнении с другими трагедиями того же направления»152, то С.С. Данилов выделяет «Вадима», называя трагедию «политической вершиной русской классицистической трагедии» , а всё творчество Княжнина определяет как «попытку утверждения в России революционного классицизма». В «Истории» Данилова нет каких-либо сведений об истории трагедий Княжнина на сцене, и «Вадим», не имевший никакой сценической истории и не сыгравший какой-либо роли в истории театра, занимает большее место, нежели «Росслав». Стоит обратить внимание на преимущественный интерес автора к пьесе без сценической истории и его равнодушие к трагедии со сценической историей длительной и достаточно сложной.
В связи с «весьма вольнолюбивыми речами о гражданской свободе и ненависти к тиранам» в «Росславе» Данилов замечает: «В 1784 году после революции в Америке и утверждения там буржуазно-демократической республики, в преддверии французской революции, «Росслав» имел исключительный политический эффект. При постановке его на сцене, буквально, «каждый стих сопровождался громкими рукоплесканиями», превращая спектакль в политическую демонстрацию./.../ «Росслав» - это художественная мечта панинской партии о конституции» . Преимущественный интерес того же Данилова к разбору аллюзий неправильно было бы объяснять одними идеологическими установками времени написания его работы. Сами эти аллюзии и система их дешифровки входили в систему послесумароковской трагедии, да же - в «технические средства» ее, если так можно сказать.
Естественно, поэтому, что и В.Н. Всеволодский-Гернгроссс, относивший «Росслава» к «важнейшим театральным событиям времени», рассматривает трагедию в политически-иносказательном смысле. Он пишет, что «Росслава» «отличает еще и то, что автор взял сюжет из современности: в ней показан эпизод из взаимоотношений со Швецией (правда, вымышленный), с которой Россия в те годы вела постоянные войны»155.
Последней по времени работой обобщающего характера по истории русского театра является книга Б.Н. Асеева «Русский драматический театр от его истоков до конца XVIII века»(1977) - это второе, переработанное и дополненное издание книги Асеева 1958 г. Впрочем, переработки и дополнения не коснулись тех мест, где говорится о Княжнине и о «Росславе». Асеев рассматривает «Росслава» в главе «Политическая трагедия конца ХУШ века»: «Лучшими образцами политической трагедии последних десятилетий XVIII века являются трагедии драматургов Николева и Княжнина»
От «Дидоны» к «Вадиму Новгородскому». Проблема типологии идеального героя в трагедийном творчестве Я.Б.Княжнина: от образа идеального монарха к образу национального героя
Тема чести - тема новая для русского общества. В России никогда не было культа чести, как национального достоинства, среди веера конфликтов, которые предлагали как возможные Княжнин и прежде Княжнина Сумароков, - все эти споры между любовью и должностию, между необходимостью и душевной потребностью как будто исключали проблему чести и бесчестья.
Трагедия чести, поруганная честь как источник трагической коллизии не привычны для русской словесности, как и для самой русской жизни. Вот как описывал Г. А. Гуковский феномен идеи чести применительно к Сумарокову: «В самом деле, - писал он,- идея неприкосновенности личности дворянина и связанные с нею представления о дворянской чести, о point d honneur, обязательном именно для дворянина, и только для дворянина, также как привилегия носить шпагу предоставлена ему для защиты своей неприкосновенности, — «дело новое, прививное для нашего шляхетства XVIII столетия».
Если бы у нас были основания считать, что Княжнин был знаком с творчеством Кальдерона, можно было бы сказать, что «Росслав» подобен «драме чести», в том уже, что трагедия эта протекает, по выражение Лопе Де Вега, «без Бога». И вместо идеи христианской, религиозной влагает в уста своего стойкого полководца идею России, что в позднейшие десятилетия, уже после Княжнина, в исторических былях Н. Полевого достигнет почти синонимической близости, - защищать Россию = равно = защищать православие.
Несмотря на большую близость сюжетных ходов, даже некоторых сцен, например, сцены 7 второй хорнады «Стойкого принца» с явл.1 действия второго «Росслава» и др. нам придется отказаться от дальнейшего сближения «Стойкого принца» и «Росслава».
Рядом с «Росславом» было еще две пьесы, в которых христианская идея подвигала героев на муки и страдания. В «Полиевкте» Корнеля герой идет и на смерть. Перевод «Полиевкта», сделанный Н. Хрущевым, появляется в 1759 г. и тогда же поставлен в Санкт-Петербурге. Однако пафос этой христианской трагедии мог бы быть выражен словами Паулины: «Сердца, не знавшие тревоги и боренья, // Бесчувствием своим внушают подозренье». Для Корнеля смятение Полиевкта, сомнения его души чрезвычайно важны. Когда в своем знаменитом монологе в IV действии Полиевкт восклицает: Погибнуть я готов - мне радостна кончина, Я не жалею благ земных. Давно отрекся я от них, Я дал обет христианина, И мне отныне Паулина Препятствие во всех намереньях моих . Зритель уже знал, какие тяжкие борения пришлось пережить герою, прежде чем воскликнуть в конце монолога: Как счастья, мы кончины ждем, Как рокового перехода. Туда, где не хотят свободы, И не жалеют ни о чем. Понятно, что влечет к смерти Полиевкта, - он уверовал в Бога, он знает, что его ждет за гробом, и именно это позволяет ему поэтизировать смерть, говорить Паулине: О, если б знала ты, как жизнь мелка и бренна,
И как дары, что смерть несет, — благословенны! Росслав, который уже «имя заслужил российского героя», мечтает, мы бы даже сказали, вожделет смерти мученической, достойной его геройской жизни. И, быть может, даже более величественной тем, что она как бы соединяет в одной точке, в одном поступке всю его подвижническую жизнь. Но за гробом - что его ждет? Он не думает об этом. Единственное, на что он надеется после смерти, так это на славу своему имени.
Росслав может быть назван не подобием, а антиподом Полиевкта и его российского последователя - героя сумароковской драмы «Пустынник», Евмения. Сумароков и сам переводил из «Полиевкта» и монолог героя из IV акта был даже опубликован в сентябре 1759 г. на страницах «Трудолюбивой пчелы», а «Пустынника» он взялся переделывать как раз в пору знакомства с Княжниным. Если уж искать подобия Росславу, то Евмений им окажется скорее. Потому, что если для Корнеля суть трагедии «Полиевкт» - в борении души героя и его сознательном приходе к Богу, то Сумароков оставляет сомнения за рамками своей драмы. Мы знаем только, что Евмений, сражавшийся немало во славу Киева, «отвращая враждебные набеги», не чувствовал прежде такого неодолимого влечения к Богу, точно так же, как Росслав, совершая подвиги во славу России, не был так «зациклен» на своей патриотической идее, и, только оказавшись вдали от России, почувствовал такую острую необходимость национальной самоидентификации.
Росслав может быть назван антиподом Полиевкта и в том смысле, в каком позволяет сделать такой вывод следующий спор между Полиевктом и Паулиной в 3 явл. IV действия: Паулина: ...Кто вам право дал всю кровь свою отдать? Ты получаешь кровь от предков по наследству, Перед отчизной долг тебя связует с детства Народу и стране кровь отдавать свою! Полиевкт: И я готов за них отдать ее в бою! Я знаю, что герой любим страной по праву, ... Народу жизнь моя принадлежит, я знаю! ... Я за свою страну геройской, смерти рад, Но смерть за Господа — превыше всех наград. Можно понять, что зовет на смерть Полиевкта; понять причины, зовущие на муки и смерть Росслава - затруднительно. При том, что сходство в поведении, заметное при сопоставлении двух пьес, можно продолжить, сравнив Росслава не с драматическим героем, а — напрямую — с персонажами житийной литературы.
