Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Традиции Ф.М. Достоевского в прозе B.C. Маканина. Феномен «двойничества»
1. Проблема «двойничества» в контексте творчества Ф.М. Достоевского 22
2. «Генетическое двойничество» в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и произведениях B.C. Маканина («Гражданин убегающий», «Голубое и красное», «Отставший», «Утрата») 43
3. Исторический аспект «двойничества». «Легенда о Великом инквизиторе» Ф.М. Достоевского и повесть B.C. Маканина «Стол, покрытый сукном шграфином посередине» 88
Глава II. Реальность и фантастика в произведениях М.А. Булгакова и B.C. Маканина
1. Проблема соотнесенности реальности и фантастики 99
2. Завуалированная (неявная) фантастика и способы ее создания в повести М.А.Булгакова «Дьяволиада» и рассказе В.С.Маканина «Сюр в Пролетарском районе» 109
3. Социокультурная реальность и фантастика в романе М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» и в произведениях В.С.Маканина «Лаз», «Андеграунд, или Герой нашего времени» 125
Заключение 151
Список литературы 159
- Проблема «двойничества» в контексте творчества Ф.М. Достоевского
- «Генетическое двойничество» в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и произведениях B.C. Маканина («Гражданин убегающий», «Голубое и красное», «Отставший», «Утрата»)
- Проблема соотнесенности реальности и фантастики
- Завуалированная (неявная) фантастика и способы ее создания в повести М.А.Булгакова «Дьяволиада» и рассказе В.С.Маканина «Сюр в Пролетарском районе»
Введение к работе
Творчество Владимира Семеновича Маканина (род. в 1937 г.) составляет одну из интересных и ярких страниц современной литературы. Лауреат престижной премии Букера (1996) за повесть «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» и Государственной премии в области литературы и искусства за роман «Андеграунд, или Герой нашего времени» и повесть «Кавказский пленный», писатель признан ведущими литературными критиками - А. Агеевым, Л. Аннинским, Н. Ивановой, А. Латыниной, А. Марченко, И. Роднянской, Л. Сараскиной, И. Соловьевой и другими - «одним из ярчайших лидеров отечественной словесности» (45,6), что, без сомнения, имеет серьезное основание.
Значительный вклад в изучение поэтики маканинской прозы внесли публикации исследователей: А.Агеева, В. Бондаренко, Н.Ивановой, М. Липовецкого, С.Пискуновой, В.Пискунова, И. Роднянской; диссертационные исследования авторов: Мотыгина С. Ю. «Поэтика В.С.Маканина» (1997), Переваловой В. «Проблема автора в русской литературе 1970-1980-х годов» (1998), Дмитриченко Е.В. «Проза позднего Маканина (в контексте антиутопических тенденций 20 в.)» (1999), Чуряевой Т.Н. «Проблема абсурда в прозе Маканина 1980-х-начала 1990-х годов» (2000), в которых особое внимание уделялось проблемам сюжета и выражения авторской позиции, анализу отдельных произведений, а также некоторым частным вопросам поэтики. В статьях и диссертациях указанных авторов отражена серьезная научная работа по изучению творчества Маканина. Однако, чем более мы углубляемся в художественный мир писателя, тем более неизученных вопросов мы обнаруживаем. К их числу относится вопрос о традициях русской классики в творчестве писателя.
Проблема традиций и новаторства приобретает особую остроту на переломном этапе развития искусства, каковым явился период 1980-1990-х годов 20в. В условиях кризиса современного общества, когда разрушились прежние ценност ные понятия, основы прежней морали и принципы общественной жизни, именно в творчестве современных писателей, в частности В.Маканина, происходит возврат к традициям гуманистического искусства, утверждение нравственных основ, и в этом немалую помощь писателю оказывает обращение к русской классике.
Понятие традиции мы выводим, опираясь на разные источники. По мнению польского социолога Е.Шацкого, традиция есть «комплекс всех связей настоящего с прошлым»(239,217), это не пассивное восприятие наследия прошлого, а сознательный выбор элементов этого наследия. В.Е. Хализев считает, что традиция «осуществляет избирательное и инициативное овладение наследием во имя его обогащения и решения вновь возникающих задач (в т.ч. художествен-ных»)»( 134,1089). Исследователь подчеркивает роль традиций в развитии литературы, которые «неизменно воздействуют на творчество писателей, составляя существенный и едва ли не доминирующий аспект его генезиса» (там же). Исходя из определений, мы выводим следующие принципы, которые лежат в основе традиции: усвоение достижений прошлого и переработка их с учетом исторической ситуации, культурной парадигмы и индивидуальных свойств художника, который эти достижения усваивает.
В произведениях Маканина (повести«Лаз», эссе «Квази», романе «Андеграунд, или Герой нашего времени») возникают эпизодические, но всегда содержательные упоминания Маканиным Достоевского. Имя классика 19 века встречается в контексте размышлений современного автора о спасительной роли русской литературы (повесть «Лаз»), о феномене тоталитарной власти и личности диктатора в 20 веке, таящей в себе опасности (эссе «Квази»), о проблеме преступления и наказания применительно к ситуации 20 века (роман «Андеграунд, или Герой нашего времени»).
Указания на связь творчества Маканина с Достоевским мы наблюдаем в отдельных рецензиях на современную прозу, в частности на роман Маканина «Андеграунд...», где отмечена творческая перекличка по проблеме преступления и на казания применительно к нынешней ситуации, когда «тема Достоевского приобрела пространственность, как бы раздвинулась и усложнилась» и «драма Расколь-никова, изящно выписанная Достоевским, кажется чуть ли не пастушеской пасторалью» 44,2). Название отдельных глав романа Маканина также указывает на связь с творчеством Достоевского. Об этом пишет А. Латынина: «Глава «Двойник» трактует столь волновавший Достоевского феномен «двойничества»: преуспевший писатель Зыков — возможный вариант судьбы Петровича, талантом они равны, а удачу решил случай; «Братья встречаются» — парафраз главы «Братья знакомятся» из «Карамазовых»( 118,12).
По мнению А.Архангельского, в романе Маканина «Андеграунд...», «как у Достоевского, нет ничего сюжетно предрешенного, читатель должен насторожиться и ждать всяческих событийных неожиданностей»(20,180). Исследователь проводит параллель между образами главных героев произведений Достоевского («Преступление и наказание») и Маканина. «Несостоявшийся Раскольников (Петрович) сам для себя становится Порфирием (тоже Петровичем) — он нуждается в исповеди, он должен кому-нибудь признаться в содеянном, покаяться» (20,181).
Эти наблюдения над прозой Маканина представляют для нас особый интерес. Речь идет о выявлении генетической связи творчества Маканина с великим предшественником.
Сопоставление М.А. Булгакова и B.C. Маканина вполне уместно и тем более оправданно, что писатели принадлежат к одной сложной и противоречивой эпохе прошлого столетия, их сближает «одиночество» в литературе. Творческие поиски уводили М. А. Булгакова за границы идеологизированного искусства. Писатель не мог войти в мир допустимой литературы, и «придворные критики» с легкостью объясняли причины его изоляции. Например, профессор А.А. Метченко с позиции советской идеологии разъяснял, что произведения Булгакова «уступают по глубине и верности изображения советской действительности произведениям, написанным с позиции социалистического реализма» (147,202). Это подтверждало невоз можность для М.А.Булгакова оказаться в числе классиков советской литературы.
Подобно Булгакову, современный автор Маканин испытал все сложности конфликта «писатель и власть». Писатель Ю. Буйда запечатлел так образ своего современника: «Дебютировавший более тридцати лет назад, на долгое время «отставленный» от литературы (ну, не печатали — и все), не вписавшийся ни в какие литгруппировки, семь последних лет оставшийся без отдельных изданий и почти никогда не дававший газетных интервью,... Владимир Маканин наконец-то получил признание. Едва ли не со времен маканинского дебюта в 1965 году критиков смущала «отдельность» писателя: не советский, но и не антисоветский, не «городской», но и не «почвенник», да и в диссидентах никогда не числился. Всегда сам по себе. Если не печатали, занимался наукой (вообще-то и первая книга была научная) или преподавал в Литинституте. И писал, писал, постепенно, но неуклонно эволюционируя от традиционного реализма к лабораторным экспериментам и даже фантастике, наконец, в «Андеграунде» синтезировав многолетние художественные искания в некое странное, яркое, раздражающее, жестокое, страшное це-лое»(46,4).
Как и Булгакова, Маканина отличало желание сохранить целостность своего мироощущения, автономию художественного творчества. В одном из интервью писатель сказал: «... я подавляю в себе потребность высказывать свои суждения по поводу процессов, происходящих в литературе, поскольку в настоящее время они в значительной степени приобрели характер борьбы между литературными группировками, и у меня нет желания вмешиваться в этот процесс»(93,143).
Творчество Маканина 1990-х годов в ходе сопоставительного анализа с произведениями Булгакова свидетельствует, как на новом уровне писателем используется принцип «завуалированной фантастики».
Проблема соотнесенности реальности и фантастики в прозе писателя стала объектом внимания критики 1990-х годов. Сложность, неоднозначность маканинского художественного мира подчеркивает Т. Чуряева. Исследователь отмечает, что Маканин создает образ бытия как «внебытия», реальности, «застрявшей где-то в промежутке между бытием и небытием». Этот мирообраз строится «на грани реальности, фантастики, натурализма и гротеска, позволяющего совмещать несовместимое: верх и низ, духовность и телесность, жизнь и смерть, упорядоченность и стихийность» (236,5).
Сравнительный анализ произведений Маканина, Достоевского и Булгакова дает возможность глубже познать творчество каждого из рассматриваемых художников, «в своеобразии которых совершенно немыслимо разобраться на основании анализа лишь его собственных произведений» (228,13).
В диссертационной работе рассматриваются разные аспекты творчества Маканина. В первой главе прослеживаются традиции Достоевского в прозе Маканина, центральной является проблема «двойничества», во второй - проблема другая: соотнесенность реальности и фантастики, решается она на материале произведений Булгакова и его последователя. На наш взгляд, эти художники повлияли на Маканина и способствовали развитию разных сторон его дарования. С одной стороны, психологическая глубина человеческой личности, свойственная Достоевскому, с другой, - масштабность видения, присущая Булгакову.
Поскольку ориентир был на Достоевского и Булгакова, мы берем произведения Маканина 1980-1990-х годов, в которых традиции Достоевского и Булгакова нашли наибольшее отражение.
Рассмотрение традиционных для литературоведения проблем: компаративистики, места традиций в литературе нового времени, взаимодействия художественных методов в творчестве одного из самых ярких художников современности -Владимира Семеновича Маканина определяет актуальность исследования.
Научная новизна работы. Творчество В.С.Маканина, на которое обращено серьезное внимание в литературоведении (статьи ААгеева, Л.Аннинского, А.Архангельского, Т.Блажновой, А.Бочарова, Н.Ивановой, А.Латыниной, М.Липовецкого, С. Пискуновой, В.Пискунова, И.Роднянской, К.Степаняна и дру гих), не рассматривалось с точки зрения проблемы, заявленной в диссертации. Если по вопросу традиций Достоевского в творчестве Маканина еще имеются отдельные наблюдения и выводы исследователей, то в сопоставлении с Булгаковым Маканин не рассматривался. Сопоставительный анализ произведений конкретных авторов помогает выявить принципы взаимодействия художественных методов: реализма, модернизма, постмодернизма.
Объект исследования - проблематика и поэтика прозы Маканина 1980-1990-х годов 20 века, а также Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова.
Предмет исследования - творчество B.C. Маканина 1980-1990-х годов, в частности мотив «двойничества» и принцип «завуалированной фантастики» в творчестве Маканина и его предшественников - Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова.
Теоретической основой диссертации являются работы отечественных и зарубежных исследователей: Т.В. Адорно, М.М. Бахтина, В.В. Виноградова, М.Я. Ермаковой, В.Я. Кирпотина, Г.Б.Курляндской, Ж.Ф.Лиотара, Д.С. Лихачева, Ю.В. Манна, О.Н.Осмоловского, С. и В. Пискуновых, В.Я. Проппа, Ю.И. Селезнева, Я. Свежего, И.С.Скоропановой, Т.Г.Струковой, Чжон Мак Лэ, "Е.Шацкого, В.Е.Хализева.
Методы исследования. Историко-функциональный метод с элементами сравнительно-типологического анализа, структурно-семантический метод анализа текста.
Цель работы - выявить специфику функционирования в прозе Маканина традиции русской классики, прежде всего традиций Достоевского и Булгакова, определить особенности художественного метода, проблематики, поэтики B.C. Маканина.
Цель определила следующие задачи:
1. Рассмотреть вопрос о художественном методе B.C. Маканина.
2. Определить сферу влияния Достоевского и Булгакова на творчество B.C. Маканина.
3. Выявить особенности индивидуального усвоения писателем художественных завоеваний прошлого.
4. Осмыслить своеобразие творчества Маканина и рассмотреть его в контексте прозы 20 века.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Традиции русской классики творчески используются писателями конца 20 века, в частности писателями, - в творчестве которых ярко выражены постмодернистские тенденции, к числу которых относится В. Маканин.
2. В творчестве В.Маканина можно найти прямое и опосредованное обращение к русской классике, ориентацию на преемственность художественных образов и элементов поэтики классической литературы.
3. При сопоставлении с Достоевским прослеживаются существенные изменения такого элемента поэтики, как «двойничество». Если у Достоевского феномен «двойничества» следует рассматривать в психологическом и философском аспектах, то у Маканина - на генетическом и историческом уровнях.
4. С прозой Булгакова Маканина сближает прежде всего использование «завуалированной фантастики», но в современном - постмодернистском - варианте: фантастики, исходящей из реальности.
Теоретическое изучение существенных особенностей художественного метода, B.C. Маканина, выявление их своеобразия в процессе сравнительного анализа составляет теоретическую значимость работы.
Практическая значимость диссертации. Наблюдения и выводы, полученные в ходе исследования, могут быть использованы при разработке курса русской литературы 20 в., при чтении спецкурсов по проблемам компаративистики, традиций русской классики в литературе нового времени, в творчестве B.C. Маканина.
Апробация работы. Главы диссертации и работа в целом обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы XX-XXI веков и истории зарубежной литературы, кафедры истории русской литературы XI-XIX веков Орловского государственного университета. Материалы исследования нашли отражение в докладах на научных конференциях в Орле и Воронеже, на заседаниях научного объединения аспирантов, в опубликованных статьях.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав и заключения. Общий объем работы - 173 страницы. Список литературы включает 250 на именованиий.
Проблема «двойничества» в контексте творчества Ф.М. Достоевского
Советское литературоведение довольно широко осветило проблему «двойничества» в творчестве Достоевского. В разное время были опубликованы работы таких исследователей, как М. М. Бахтин, В.И. Бурсов, Л.П. Гроссман, Ф.И. Евнин, М.Я. Ермакова, Г.Б. Курляндская, О.Н. Осмоловский, В.Ф. Переверзев, Э.А. Полоцкая, Т.В. Самойлова, Ю.И. Селезнев, С. Штильман и других. В этом перечне указаны только некоторые авторы из большой группы ученых, занимавшихся разработкой данной проблемы, столь значимой в творчестве Достоевского, и исследователи, рассматривающие проблему «двойничества» на материале прозы и поэзии конца 19 - 20 вв.
«Двойничество» не было открытием Достоевского, этим художественным приемом пользовались ранее писатели зарубежной и русской литературы. Разные варианты «двойничества» возникают в произведениях Х.К.Андерсена «Тень», Э.Т.А. Гофмана «Двойник», «Крошка Цахес», Э. По «Вильям Вильсон»; в повестях Н.В. Гоголя «Невский проспект», «Нос», в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Но «двойничество» обрело у Достоевского новое качество и стало одним из важных составляющих поэтики писателя. Заслуживает внимания и тот факт, что феномен «двойничества» в произведениях Достоевского стал объектом внимания исследователей, занимающихся изучением истории русского литературного языка. В.В. Виноградов писал: «В русском литературном языке слово «двойник» укрепляется только в 20-е годы 19 в. Значение и круг употребления этого слова определялись влиянием романтизма. Когда вышла повесть А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии», то критика отнеслась к слову «двойник», как к новообразованию. Так, О. Сомов писал в «Северных цветах на 1829 г.»: «По понятию, которое сочинитель связал с этим словом, двойник есть та мечта воображения, на которой основывалось поверье, будто бы человек видит иногда самого себя в каком-то зловещем призраке». И в примечании пояснял: «Кажется, сочинитель напрасно выдумывал или приискивал это название: в русском языке существует уже для сего слово: стень, прекрасно выражающее сей призрак или мечту» (52,128-129).
В работе М.М. Коробовой «Двойник - семантический неологизм Достоевского?», опубликованной в журнале «Русская речь» (2001, №5), слово «двойник» рассмотрено в исторической перспективе. Опираясь на материалы толковых словарей русского языка, на тексты художественной литературы (повесть А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии», 1828 год; рассказ Е.П. Гребенки «Двойник», 1837 год; повесть В.И. Даля «Савелий Граб, или «Двойник»», 1842), с преимущественным вниманием к произведениям Ф.М. Достоевского, автор статьи считает, что «А. Погорельский, а за ним и другие авторы ввели в литературный обиход слово «двойник» (110,34). По мнению исследователя, в повести А. Погорельского «двойник»- это «прием сюжетного построения, персонифицированный авторский голос..., «добрый приятель», способный разделить с автором длинные вечера и ставший для него приятным собеседником, в нем нет и намека на психологическую природу этого явления» (там же).
В произведении Е.П.Гребенки у слова «двойник» нет никакого «ирреального» значения. Законопреступная любовь приводит героя к психическому заболеванию - раздвоению личности. Представляя себя в двух лицах, герой «разговаривал с кем-то, называя его Андреем, и рассказывал, что он скоро бы женился, да Андрей помешал ему»(60,34). В повествовании В.И.Даля слово «двойник» обозначает реального, физического двойника.
Исследователь подчеркивает особую роль Достоевского в обогащении словарного состава русского языка, а именно, употребление слова «двойник» в особом значении, которое можно расценить как «семантический неологизм Достоевского». Для слова «двойник» в лексиконе Достоевского актуализированным является такой компонент значения, как «воображаемое», или «психическое». В повести «Двойник» (1846) и романе «Подросток» (1875) «двойник», замечает исследователь, - это явление «исключительно психологической природы человека, это плод болезненного воображения, состояния расщепленного сознания, признак неустойчивой психики. И такой двойник, будучи феноменом психологическим, имеет важную особенность, которая и выявлена Достоевским: в поступках он как раз не похож на субъекта, скорее, он его противоположность» 10,33).
Достоевский развил значение слова «двойник» и «привил» его русскому литературному языку, «и на это есть прямое указание в словаре под редакцией Я.К. Грота...«Человек, являющийся в двух лицах, вдвойне, в двух местах разом, или являющийся кому-либо собственный его образ, как в повести «Двойник» Достоевского». Таким образом, пишет Л...М. Коробова, в «Словаре русского языка», составленном вторым отделением Императорской Академии наук»(1895), явным образом определена роль Достоевского для истории русского литературного языка в связи со словом двойник»(110,34).
Совсем разные понятия вкладывали и вкладывают в явление «двойничества» такие отечественные и зарубежные исследователи, как Вячеслав Иванов, У.Гуральник, Лоуренс Колберг, Ф. О Коннор, И.Нейфельд, П.С. Попов, Н.М.Чирков. В ряде работ исследователей содержится психологическая и психопатологическая трактовка художественных образов Достоевского. Так, Вяч. Иванов называл героев, созданных Достоевским, его «собственными двойниками»: «Он предался умножению своих двойников под многими масками своего, отныне уже несвязанного с определенным ликом, но великого всечеловеческого «я» (84,40). «Двойничество», - пишет У. Гуральник, - центральная тема тех зарубежных исследований, которые назойливо проводят параллели между автором и его героями, приписывая писателю философию «человека из подполья», болезненную психику персонажей его романов... Ф.О. Коннор в книге «Зеркала на дороге» вспоминает «эдипов комплекс», Лоуренс Колберг в статье «Психологический анализ и литературная форма: исследование двойников Достоевского»(1963) говорит о личности автора как «архетипе психопатологического гения», А. Стейнберг в книге «Достоевский»(1966) трактует творчество Достоевского как воплощение индивидуального психического опыта, порождающего миф о действительности» (63,251-252).
«Генетическое двойничество» в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и произведениях B.C. Маканина («Гражданин убегающий», «Голубое и красное», «Отставший», «Утрата»)
Исследованию генетического аспекта «двойничества» в ряду прочих посвящены наиболее значительные произведения В. Маканина: «Гражданин убегающий», «Голубое и красное», «Отставший», «Утрата».
Маканин стремится воссоздать и понять мир, в который приходят дети, оценить то духовное наследство, которое получают они от предшествующих поколений. На этой основе возникает одна из самых главных тем творчества Маканина 1980-х годов 20 в. - «отцы и дети».
В прозе Маканина можно выделить две модели взаимоотношений «отцов и детей» в семье, представленные как «случайное семейство» (одна из форм взаимоотношений поколений в семье, сложившаяся в 20 в. в России в результате социальной нестабильности в стране) и «семейственное жизнепонимание» (как возможная альтернатива существования человека в мире).
Мотив «генетического двойничества» связан с важной темой творчества писателей - темой детства. Именно об этой поре жизни человека писал Достоевский. В век «случайных семейств» писатель заявлял, что дети очеловечивают нашу душу, очеловечивают состояние в высшем смысле и тем самым прямо связаны с тайной человеческого, с указанием пути к идеальному человеку. Ребенок в произведениях Ф.М. Достоевского символизирует «капитальнейшие», по его выражению, идеи: нравственное совершенство, «золотой век» человечества и движение к будущей гармонии.
Следует сказать, что в произведениях Маканина речь идет о двух противоположных понятиях детства. Первой модели - «случайное семейство»- соответствует понятие «оскорбленное» детство в рассказе Маканина «Гражданин убегающий» и повести «Отставший» (прослеживается связь с романом Достоевского «Братья Карамазовы»), модели «семейственное жизнепонимание» соответствует понятие детство как «отдушина» - в повести Маканина «Голубое и красное». Для выражения мотива «генетического двойничества» Маканин использует следующие стилевые приемы: метафоричность, цветопись, контраст.
В центре произведений Достоевского «Братья Карамазовы» и Маканина «Гражданин убегающий» - «случайное семейство» Карамазовых (четверо братьев и отец) и Костюковых (трое братьев и отец).
Писателям важно было показать в образе главных героев - Карамазова и Костюкова - влияние процессов, происходивших в жизни России в 70-е годы 19 в. и 20 в., которые привели к разрушению семейных отношений и трагическим судьбам детей.
Герои Достоевского, члены семьи Карамазовых, принадлежат к этапу «переходному» в развитии цивилизации. Для этого периода характерно интенсивное развитие личного сознания, кризис религиозной веры, гуманистической морали. «Буржуазная личность, одержимая жаждой наживы и приверженностью собственности,- пишет О. Н. Осмоловский,- утратила естественное влечение к добру и единению. Научный и технический прогресс породил культ ума и прагматического сознания, в том числе и в сфере этической мысли. Принцип расчета и личной вы годы стал основополагающим в личных и общественных отношениях людей» 58,58).
Среди многих социальных бедствий, постигших пореформенную Россию, Достоевский с особой тревогой выделял ломку семейных отношений. «Мрачные нравственные стороны прежнего порядка, - эгоизм, цинизм, рабство, разъединение, продажничество - не только не отошли с уничтожением крепостного быта, но как бы усилились, развились и умножились; тогда как из хороших нравственных сторон прежнего быта, которые все же были, почти ничего не осталось»,- утверждал Достоевский (21,96-97). Рождение и воспитание в такой среде породили в душе Федора Карамазова идею моральной и материальной вседозволенности.
В романе «Братья Карамазовы» Достоевский внимательно исследовал губительное влияние отца на психологию ребенка. Тема «оскорбленного» детства всегда волновала Достоевского. В очерках «Мальчик с ручкой», «Колония малолетних преступников», в рассказе «Мальчик у Христа на елке», а также в ряде других набросков, сценах и публицистических статьях, включенных в «Дневник писателя», Достоевский писал о тяжелой судьбе детей, об их поруганном детстве, об истязаниях, которым подвергаются дети в обеспеченных семьях, где физические наказания стали нормой воспитания, о подростках, вставших на путь правонарушений. Самое сильное впечатление производит рассказ «Мальчик у Христа на елке». В нем Достоевский рассказал о маленьком мальчике, который после смерти матери выбрался из холодного и сырого подвала и оказался на празднично освещенных улицах большого города. Но он здесь никому не нужен, на него никто не обращает внимания, даже «блюститель порядка» «отвернулся, чтобы не заметить мальчика». Измученный и голодный ребенок прячется в чужом дворе и, «замерзая, слышит чей-то голос, который зовет его на «Христову елку». А «наутро дворники нашли трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика»(22,17).
Особую важность придавал Ф.М. Достоевский изменениям во внутреннем мире наказанного ребенка. В этом случае, предостерегал он, нужно быть вдвойне осторожным: родители не должны забывать, что у «ребенка, даже самого малого, есть тоже и уже сформировавшееся человеческое достоинство»(25,189). «Никаким, самим бесчеловечным наказанием нельзя достигнуть того, чего можно добиться неутомимой работой с детьми, зато, наоборот, жестокость может сделать «дите» нравственным калекой, ребенок хитрый, скрытный непременно покорится и обманет вас, и розга ваша... только развратит его. Ребенка слабого, трусливого и сердцем нежного - вы забьете. Наконец, ребенка доброго, простодушного, с сердцем прямым и открытым - вы сначала измучаете, потом ожесточите и потеряете его сердце»(25,190).
Проблема соотнесенности реальности и фантастики
Одной из главных особенностей художественной манеры М.А.Булгакова является сочетание реального и мистического, фантастического и сверхъестественного. В своих исканиях в области фантастики В.Маканин, вслед за М.А.Булгаковым, развивает принцип параллелизма фантастического и реального.
Это особый «тип завуалированной, неявной фантастики (Ю.В.Манн), оставляющей возможность двойного толкования, двойной мотивировки фантастических происшествий — эмпирически или психологически правдоподобного и необъяснимо-ирреального... Такая сознательная зыбкость мотивировки нередко ведет к тому, что исчезает субъект фантастического..., а во многих случаях его иррациональность вообще снимается, находя прозаическое объяснение в ходе развития повествования»( 134,1119).
Тенденция ограничить прямое вмешательство фантастического в сюжет возникла в литературе немецкого романтизма. В творчестве Гофмана принцип не 4 явной фантастики играет огромную роль. Белинский писал, что у Гофмана «фан тастическое» - это «поэтическое олицетворение таинственных враждебных сил, скрывающихся в недрах нашего духа. С этой точки зрения болезненность Г(офмана) у меня исчезла - осталась одна поэзия»(29,508). В. Одоевский отмечал: «Гофман всегда остается в своем роде человеком гениальным, так как он «изобрел особого рода чудесное». «Гофман нашел единственную нить, посредством которой этот элемент может быть в наше время проведен в словесное искусство; его чудесное всегда имеет две стороны: одну - чисто фантастическую, другую - действительную... В обстановке рассказа выставляется все то, чем это самое происшествие может быт объяснено весьма просто, - таким образом, и волки сыты, и овцы целы; естественная наклонность человека к чудесному удовлетворена, а вместе с тем не оскорбляется и пытливый дух анализа...» (157,189).
В России гофмановский принцип завуалированной фантастики был освоен довольно рано, в творчестве А. Погорельского, В.Ф. Одоевского.
Рассказ А. Погорельского «Пагубные последствия необузданного воображения» из книги «Двойник, или Мои вечера в Малороссию 1828) о гибели благородного влюбленного, не распознавшего в увлекшей его девушке куклу, набитую бумагой и заводящуюся ключом, превращается, по мнению исследователя Н.Л. Степанова, «в моральное обличение, направленного против бездушного светского общества»(201,9).
На вопрос автора к его Двойнику: «Может ли человек влюбиться в куклу? -последний отвечает: «Мне кажется, мудреного в этом ничего нет. Взгляните на свет: сколько встретите вы кукол обоего пола, которые совершенно ничего иного не делают и делать не умеют, как только гуляют по улицам, пляшут на балах, приседают и улыбаются. Несмотря на то, частехонько в них влюбляются и даже иногда предпочитают их людям, несравненно достойнейшим»(163,84). Этот диалог обнажает параллелизм фантастического и реального. По замечанию исследователя, «автор «Двойника»... низводит фантастику на землю, не отрывается от реальной действительности... Двойник Погорельского своего рода авторский голос, которому присуще именно рациональное начало... Двойник развенчивает фантастику, предлагает реальное ее объяснение»(201,9).
В. Одоевским в рассказе «Черная перчатка»(1838) намечен был путь снятия параллелизма в пользу реального плана. В. Муравьев пишет: «Природа фантастического у Одоевского не иррациональна,... всем фантастическим явлениям и ситуациям он ищет и находит разумное и логическое объяснение»( 153,27). В повествовании таинственная перчатка оказывается мистификацией дяди, желавшего отвести молодых от опасной дороги буржуазной респектабельности и расчета.
Дальнейшее выражение принцип параллелизма фантастического и реального нашел в пушкинской «Пиковой даме»(1834). Ф.М. Достоевский писал: «Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал Пиковую Даму, - верх искусства фантастического- И вы верите, что Германн действительно имел видение и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем, в конце повести, то есть прочтя ее, Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром. Вот это искусство!» (IV,178).
Исследователь Г.А. Гуковский обращает внимание на параллелизм планов — реального и фантастического - в произведениях Н.В.Гоголя «Пропавшая грамота», «Вечер накануне Ивана Купала», «Ночь перед Рождеством, «Страшная месть», «Заколдованное место», «Вий», «Сорочинская ярмарка», «Майская ночь, или Утопленница» и других, что «не только не исключает, но предполагает вхождение фантастических деталей в реальный план»(62,70).
По мнению Г.А. Гуковского, в книге Гоголя «Вечера на хуторе близ Дикань-ки» нет грани между реальностью и демонологией. Черти, ведьмы, колдуны -«вовсе не «духи»..., а конкретные, материальные и даже обыденные существа, как и люди, как обыкновенные деревенские обыватели, - только имеющие некоторые дополнительные по отношению к людям физические свойства. Они не отделены от людей в качестве духов, но, напротив, сопоставлены с ними и приравнены к ним своей полнейшей материальностью»(62,54). Это очевидно в применении к черту «Ночи перед Рождеством» - плутовскому образу и одновременно сопернику людей в любовных исканиях, к Солохе, ведьме и обыкновенной сельской прелестнице одновременно. «Нет необходимости объяснять, - пишет Гуковский, - что эта «реальность» демонологии весьма свойственна фольклорному сознанию, типична для него». Идейная суть «Вечеров», считает исследователь, это воплощение «коллективной мечты и нормы, этической и эстетической, в формах, подобных реаль-ности»(62,56).
Завуалированная (неявная) фантастика и способы ее создания в повести М.А.Булгакова «Дьяволиада» и рассказе В.С.Маканина «Сюр в Пролетарском районе»
В данном параграфе мы проследим, как реализуется промежуточная природа фантастики в повести Булгакова «Дьяволиада» и рассказе Маканина «Сюр в Пролетарском районе».
Подчеркнем особенность нашего подхода к проблеме: нас интересует, во-первых, именно парность категорий «реальность» и «фантастика» в названных произведениях писателей, род их взаимоотношения и отталкивания. Во-вторых, мы берем названные категории не в плоскости философских взглядов и мировоззрения Булгакова и Маканина, а как опорные пункты художественного мира писателей, определяющие поэтику их произведений, то есть как художественные оппозиции.
Следует отметить, что сочетание фантастических мотивов с реальными в произведениях Булгакова и Маканина создает в итоге эффект неоднозначности происходящего или полисемию. Можно выделить следующие типы подобных бинарных оппозиций: реальность-абсурд, сон-явь, галлюцинация - реальность, рок-случайность, колдовство-случайность.
Повествование о фантастическом начинается со второй главы «Дьволиады» - «Продукты производства». Речь идет о жалованье Короткова, выданном спичками. Будем называть эту часть «фантастической предысторией». Хронологически она предшествует главной событийной линии. Фантастическое рождается на грани реального и абсурдного. Спички, обладая разрушительной энергией, повреждают глаз Короткова (спичка «выстрелила, и два огня брызнули от нее. Первый попал в оконное стекло, а второй - в левый глаз товарища Короткова» (2,10) ), и он перестает видеть мир в его целостности. Случай со спичками в повести можно оценивать как реальную бытовую травму героя. Но в повествовании Булгакова эта бытовая ситуация наполнена ирреальным содержанием.
Далее повествование о фантастическом переходит в форму сна. Сон был страшным, «будто бы на зеленом лугу очутился перед ним огромный, живой бил-лиардный шар на ножках». Вызвано ли сновидение откровением «другой жизни» или это только субъективная переработка реальной информации, остается неразъясненным. В данном случае слово автора должно приобрести характер подтверждения или опровержения, то есть характер решающего приговора. Но сообщаемое им о фантастическом нарочито неопределенно. Автор нигде не подтверждает странных видений героя и не опровергает их. После сна герою мерещится, что «шар тут, возле постели, и очень сильно пахнет серой». Четкого указания на последующее пробуждение героя нет. Подытоживая историю со спичками, автор заявляет, что вскоре «Коротков заснул и уже не просыпался». Образ бильярдного шара появится еще раз, но уже не во сне героя, а как средство защиты. (Убегая от Кальсонера, Коротков оказался в бильярдной. Он вооружился бильярдными шарами, которыми стал обороняться). В конце дня Коротков «повалился на кровать. Как зачарованный, около получаса он смотрел на портрет Кромвеля... потом вскочил и внезапно впал в какой-то припадок буйного характера... сбросил на пол пачки со спичками и начал топтать их ногами». Он «с хрустом давил чертовы коробки..., мечтая, что он давит голову Кальсонера» (2,22). «Видение» уже дано не в форме сна, но как случившееся наяву. В данном случае граница между сном и явью в повести замаскирована.
К рассмотренному типу полисемии «сон-явь» тесно примыкает оппозиция «реальность-галлюцинация». В ее основе лежит событие, возможность которого логически совершенно исключена, оно может быть мотивировано лишь как болезнь, бред, галлюцинация. Но эту болезненную галлюцинацию, при всей ее невозможности, писатель наделяет точнейшими деталями реальной жизни. Коротков так и не сумел вернуть своему сознанию утраченную цельность мира, рассыпавшегося в осколки. Он начинает воспринимать реальность в искаженном виде.
Создается параллелизм фантастической и реально-психологической концепций образа. Герой путает подпись нового начальника, носящего необычайную фамилию «Кальсонер», со строчкой деловой бумаги. Все происходящее можно интерпретировать и как роковое влияние начальника на героя Булгакова, и как его личную капитуляцию перед обобщенными враждебными силами. Следует отметить, что во многом повесть Булгакова связана с повестью Ю.Н. Тынянова «Подпоручик Киже» (1927). В центре повествования - ошибка писаря, торопившегося «кончить переписной приказ по полку». Из ошибки писаря возникает имя, из имени - человек, существование которого обусловлено всеобщим страхом, не по-звляющим исправить ошибку. В том же приказе, который сделал подпоручика Киже живым, растерявшийся писарь сделал еще одну ошибку. Он написал: «Поручика Синюхаева как умершего горячкой, считать по службе выбывшим» 13,47). И так как приказ ни изменить, ни отменить было невозможно, поручик Синюхаев, услышав эту фразу, усомнился в факте своего существования. «Он привык внимать словам приказов, как особым словам, не похожим на человеческую речь. Они имели не смысл, не значение, а собственную жизнь и власть. Он ни разу не подумал, что в приказе ошибка. Напротив, ему показалось, что он по ошибке, по оплошности жив. Во всяком случае, он портил все фигуры развода, стоя столбиком на площади. Он даже не подумал шелохнуться»(213,71).
В «Дьяволиаде», как и в повести Ю.Н. Тынянова «Подпоручик Киже», писатель решает проблему государственной власти в ее отношении к судьбе личности. В этом государстве все упорядочено правилами. Движущей силой установленного порядка является приказ, идущий сверху и не считающийся с реальным ходом жизни.
