Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Контексты изучения романа «Счастливая Москва» 15
Глава 2. Система персонажей «Счастливой Москвы»
1. Композиционный принцип симметрии 24
2. Пограничная ситуация и воплощение темы памяти в творчестве А. Платонова 38
Глава 3. Две формулы Сарториуса и развитие музыкальной темы в романе «Счастливая Москва» и рассказах 1935-1936 гг .
1. «Счастливая Москва» и «Московская скрипка» 66
2. Москва Честнова и симфоническая музыка 85
Глава 4. Роман «Счастливая Москва» в интеллектуальных и эстетических поисках А. Платонова 1933-1936 гг .
1. Лозунги эпохи в статьях и прозе А. Платонова 1930-х гг 94
2. Платоновские инженеры эпохи «Счастливой Москвы» 1930-х гг 112
Заключение. Герои и образы А. Платонова 125
Библиография 142
Приложение (Перевод романа «Счастливая Москва» на корейский язык) 162
- Контексты изучения романа «Счастливая Москва»
- Композиционный принцип симметрии
- «Счастливая Москва» и «Московская скрипка»
- Лозунги эпохи в статьях и прозе А. Платонова 1930-х гг
Введение к работе
О платоновской открытости Н.В. Корниенко пишет: «В финале романа «Счастливая Москва» в 1936 году Платонов останавливает повествование «на краю собственного безмолвия» - там, где открываются «рациональному практику» и инженеру Сарториусу вечные, не отменяемые историей и временем, а потому и больные вопросы жизни»1.
Большинство читателей ожидают при чтении -художественного текста определенного ответа на разнообразные вопросы жизни, воплощенной в разных героев: каким путем складывается судьба человека, каким образом этот узел развязывается. Поэтому произведения Платонова для читателей нередко оказываются крушением их обычного, привычного прогноза, поскольку у Платонова финал почти всегда открыт. Читатель смущается, испытывает недоумение и задает себе и писателю вопрос: «И что?», «А что будет дальше?», «Это и все?»
Однако недосказанные Платоновым слова дают нам паузу для раздумья, для самонаблюдений, да и его «язык молчания» (выражение Н.В. Корниенко) напоминает нам о сущности чувства жизни и смерти. После чтения любых произведений люди могут остаться в напряженном состоянии, в наполнении духа, в наслаждении, в полноте эмоций, извлечь какой-то моральный урок. Лишь в редких случаях, когда мы сталкиваемся с самыми реальными, естественными вещами, и поэтому часто забываем об их присутствии, порой даже отвергнутыми, мы смущаемся перед беспощадной обнаженной реальностью. Тем более, если эта картина развертывается не в крайнем обострении гиперболизации действительности, а в совершенно уравновешенном спокойствии, то прилив чувств еще более усиливается. Это не симптом грусти, не симптом катарсиса, а сигнал пробуждения уснувшей, закостенелой души. Платонов был одним из редких писателей, обладающих заветными словами. В связи с трудностью восприятия творчества Платонова, С. Залыгин писал: «Он (Андрей Платонов - С.Ч.С.), кажется, и читателя выбирает для себя по тому же признаку: по его способности от начала до конца пройти через опыт. Такой он видит жизнь - в бесконечности ее условий и
1 Корниенко Н. В. «Мне приснился голос...» // Платонов А. Проза. М., 1999. С. 16.
ситуации»2. Платонов не похож на проповедника какой-нибудь настойчивой идеи, скорее всего, его голос наполнен жизненным опытом, звуками природы, он видит мир не по вертикали, а по горизонтали, где совпадают человеческие взгляды с миром животных и растений, усталые взрослые сердца - с миром наивных детишек. В мире Платонова жизнь продолжается, а человек, «безвозвратный искатель», обречен на долгий, мучительный, скучный процесс жизни, однако это неповторимое существо счастливо, поскольку оно со своего рождения отправляется в путь в поисках счастья, стремясь найти счастье в более высоком смысле - в смысле общего и частного существования, в соприкосновении человека и Вселенной.
Кроме соприкосновенного, взаимопроникаемого отношения биографии писателя и его творчества3, многие исследователи, критики и люди, просто знакомые с Платоновым, не раз отмечали особый его феномен - тесные отношения автора и героев: «...в произведениях Платонов является как бы посредником, связующим звеном в системе «автор - герой - слушатель». Поэтому так сильна в музыке стиля Платонова тональность «со-чувствия» <...> он находится именно в отношениях «со-переживания» с изображаемым и воспринимающим»4; «писатель и человек соединились в Платонове воедино <...> «ТО», что избрало себе форму рассказа или повести, должно оставаться именно рассказом и повестью. «ОНО» не для размена, не для разговора, не для спора, не для «я хотел этим рассказом показать...». Вы, читатели, можете <...> обсуждать и спорить, а мое, писателя, дело сделано - я скромно отхожу в сторону и со стороны смотрю на вас. И слушаю. И иногда пропускаю мимо ушей. Таким и оказался Платонов»5.
Примечательно, что и в статье А. Гурвича 1937 г., несмотря на то, что его целью было суровое расследование художественной методологии писателя на фоне литературной политики этого времени, по воле критика или нет, но присутствует понимание сущности творчества Платонова: «...люди у Платонова жалеют друг друга, жалеют птиц, травы, ветер, машины, которые со своей стороны жалеют
" Залыгин С. Л. Сказки реалиста и реализм сказочника // Вопросы литературы. 1971. № 7. С. 132.
См.: Шубин Л. А. Поиски смысла отдельного и общего существования. Об Андрее Платонове. Работы разных лет. М., 1987. С. 39-62.
4 Белая ГА. Закономерности стилевого развития советской прозы. М., 1977. С. 198-199. ' Некрасов В. Платонов // Андрей Платонов: Воспоминания современников. Материалы к биографии. М., 1994. С. 126.
людей. Платоновский бог жалости - всепроникающ, он живет в любом из творений природы и человека. Но жалость эта, этот гуманизм бесплодны. Платонов, как и его герои, не только не питает ненависти к страданиям, а, наоборот, жадно набрасывается на них, как религиозный фанатик, одержимый идеей спасти душу тяжелыми веригами. Страдающим он предлагает не помощь, а утешение. Он завидует мертвым предметам и травам, которые, по его представлениям, страдают еще больше, чем люди, и мечтает вобрать в себя пропитавшее даже землю горе. Платонов подстегивает, подхлестывает свое воображение,.чтобы вызвать иллюзии, необходимые ему для сострадания, жалости и утешения»6. Слова Гурвича мы можем принять по-иному: в мире Платонова человек и природа, человек и мир взаимосвязаны. Они друг с другом перекликаются. Платоновские люди способны видеть на лице природы отражение самих себя, слышать звучание природы. Они хотят вернуть ей ритм оживленной жизни, идентифицируя себя с самой землей, поскольку они не отдельные, а цельные существа.
Почему-то большинство зарубежных литературоведов при интерпретации творчества Платонова придерживаются «утопической» концепции7. На наш взгляд, объект художественного мира писателя не столько основан на политическом интересе, сколько является самой жизнью, взаимосвязанным развитием человека и мира. Революция, в этом смысле, для Платонова есть не просто политическое событие, а сокрушительный феномен эпохи, прорыв жизненного ритма в более радикальной форме. Воспоминания Ю.Нагибина свидетельствуют об этом: «... я очень хорошо помню другой разговор между Платоновым и Рыкачевым. Перед этим Андрей Платонович дал ему прочесть «Котлован», разумеется в рукописи. Отчим спросил, почему так настойчиво обыгрывается, что ноги обрубка Жачева остались «в капитализме»? - А где же? - фыркнул Платонов. - Так оно и выходит. -Но звучит смешно и потому жестоко в отношении калеки. - Да при чем тут калека? - удивился Платонов. - Это Россию все разорвать хотят: низ в капитализме, верх в социализме. Глупость какая. Все ее - при ней. Россия цельная, а капитализм, социализм...- и он махнул рукой»8.
6 Гурвич А. Андрей Платонов // Андрей Платонов: Воспоминания современников. С. 369.
См.: Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья. М., 1999; Наймач Э. «Из истины не существует выхода». Андрей Платонов между двух утопий // Новое литературное обозрение. 1994. № 9. С. 233-250 и др. 8 Нагибин /О. Еще о Платонове // Андрей Платонов: Воспоминания современников. С. 75-76.
Английский переводчик Р. Чандлер в своей статье о сложности перевода произведений А. Платонова пишет: «Возможно ли перевести Платонова без потерь, без жертв? На самом деле, однако, никого и ничего не переводишь без жертв... Задача для переводчика состоит... как передать полное значение этих слов и в то же время сохранить нейтральность, детскость, странность авторского тона?» 9. Как указывает переводчик, при переводе Платонова трудно сохранить синтаксис, найти подходящие слова, способные передать самобытную оживленность, тонкие краски платоновского языка, содержащего много смысловых слоев в сгущенности образа и архитектонике каждой фразы. Однако при переводе Платонова на корейский язык возникает еще одна проблема - разница культурных кодов. Эта разница особо проявляется при переводе произведений советских писателей.
Воссоздадим лишь некоторые вехи в виде короткой истории перевода советской литературы в Корее.
До начала 1990-х годов в Корее почти не было информации о писателях Советского Союза. Как известно, наша страна до сих пор разделена. Идеологическая противоположность категорически запрещала знакомство с произведениями советских писателей: например, повесть М. Горького «Мать» была строго запрещена в Корее до конца 1980-х годов. Порой издавались лишь те произведения, которые были запрещены в Советском Союзе, а воплощенные в них идеи удовлетворяли идеологии нашей страны: «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына и другие. При этом источником переводов был не русский оригинал, а английский или японский перевод. В процессе перевода с одного языка на другой, в известной степени, неизбежно приходится чем-то жертвовать. В случае вторичного перевода масштаб такой потери еще более увеличивается, и нет необходимости говорить не только о неточной передаче авторского текста (на уровне стиля, синтаксического сочетания, ритма), но и о том, что при вторичном переводе возникает немало искажений - даже на уровне содержания оригинала (из-за излишне косвенного перевода, неправильной интерпретации текста переводчиком). Ситуация с переводом
Чандлер Р. Перевод и нужное жертвование // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. М, 2000. С. 16, 18.
некоторых работ по литературной теории мало отличается от ситуации с переводом художественных произведений. Так, в 1980-е годы в Корее были переведены теория «русского формализма» и работы М. Бахтина. Тираж этих изданий был ограничен и поэтому эти переводы не имели широкого круга читателей, а стали известны только специалистам литературоведения. К сожалению, эти переводы так же, как переводы художественных произведений, основаны не на оригинале, а на первичном переводе на английский язык10.
На наш взгляд, наиболее хороший перевод появляется, когда сам переводчик становится исследователем данного произведения. В процессе перевода от переводчика-исследователя требуется способность не просто понимать и передавать смысл текста, а «чуять» тонкую окраску языка, культурно-историософские коды, отраженные в данном произведении. Другими словами, когда народ-читатель, владеющий языком оригинала, читает произведение в переводе и испытывает почти такие же чувства, как при чтении оригинала, тогда можно сказать, что перевод удачен. При переводе осуществляется не просто передача содержания произведения, а передача произведения как культурной части языковой сферы данного мира, и начинается серьезный диалог между двумя мирами на уровне -языка, сознания, культуры, философии и т.д.
Перевод отличается от чтения текста на иностранных языках. Чтение текста на других языках представляет собой самый первичный процесс смыслового постижения текста. Эта работа может достигнуть какого-то определенного уровня благодаря знанию данного языка и хорошему словарю. Однако перевод произведения - это уже работа на другом уровне. Чтение может становиться дословным переводом, когда текст переводится слово в слово. В некотором смысле, это интеллектуальная работа, которая иногда оказывается даже скучной, автоматической. На следующей стадии происходит перевода процесс прочтения текста чувством, т.е. «мозговая» работа переходит к работе сердечной. На наш взгляд, истинный перевод не принадлежит только первой или только второй стадии, а осуществляется тогда, когда одновременно происходят эти два процесса, так как перевод не является простой работой по замене одного языка на другой, а знаменует
10 Среди них лишь одна работа переведена прямо с русского на корейский язык. Это перевод работы М. М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» (перевод: Ким Гын Сик, Сеул. 1988). Источником является оригинальное русское издание (Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979).
собой процесс, передающий не только текст, но и контекст, максимально приближаясь к сфере сознания народа, к замыслу автора, отраженным в оригинальном тексте. В этом отношении при чтении и переводе произведений текстологический подход имеет очень большое значение. Такой подход оказывается особенно полезным при переводе Платонова, склонного к сокращению первоначального текста, к передаче концепции-смысла в сжатой форме. Без текстологического изучения мы можем упустить потаенные динамические слова и мысли Платонова, хранящиеся и «шевелящиеся» в истории текста. Академик Д.С. Лихачев в своем труде по текстологии пишет: «Без первого, т.е. без изучения намерений автора (пусть меняющихся) нельзя понять второе, т.е. творческий результат. Конечно, изучение одних намерений не может дать полного объяснения творческого результата, надо изучать еще и «эпоху»...»11.
Что касается общей тенденции исследования литературоведения, то слово «текстология» в кругах корейских русистов почти неизвестно. В Корее более модны теоретическая поэтика, мифопоэтика; подавляющее большинство статей, посвященных анализу художественной литературы, прежде всего, обращается к лотмановской или бахтинской теории. Исследовательское положение современного адреса корейских русистов, наверно, сходно с описанной выше проблемой перевода советской художественной литературы, т.е. если раньше из-за идеологических барьеров не было возможности познакомиться с оригиналом, то теперь нет возможности познакомиться с рукописями автора, с тщательной историей текста: мало обращений при выборе текста для исследований или переводов к проблематике редакций и т.д.
Предлагаемое исследование выросло из потребностей и сложнейшей проблематики перевода текста Платонова на корейский язык и является попыткой соединить текстологию Платонова с вопросами поэтики его текста, понять законы историко-литературного контекста через язык писателя и художественный мир его произведений 1930-х гг., т.е. приблизить жизнь и творчество одного из оригинальных русских писателей к корейскому читателю.
Каждый раз, когда я перелистываю страницы любого произведения Платонова, его мир заново открывается и передо мной. Постоянно возникают все
" Лихачев Д. С. Текстология (на материале русской литературы X-XVII вв.). СПб., 2001. С. 42. .
новые и новые вопросы, и я стараюсь представить, с каким духом, каким чувством, каким выражением лица Платонов писал этот или другой фрагмент... Я долго шла к знакомству с истинными словами Андрея Платонова! Его имя я 'первый раз услышала на одной лекции по советской литературе на последнем курсе университета. Тогда только узнала, что был такой писатель в Советском Союзе, а среди его произведений есть рассказ «Потомки солнца». Само название рассказа возбуждало любопытство, и дома я открыла книгу «Писатели и общество Советского Союза»12. Там всего лишь четыре страницы было посвящено А. Платонову. В статье-врезке было написано, что он писатель, придерживающийся антисоветской линии; среди крупных произведений Платонова назывались «Чевенгур», «Котлован», «Джан»; говорилось, что многие его произведения не опубликованы в СССР. Вторая встреча с Платоновым произошла в Петербурге во время двухмесячной стажировки при подготовки к магистерской работе. В одном букинистическом магазине я нечаянно нашла книгу А. Платонова и с недоумением взяла эту книгу, но пока еще не предчувствовала, что в ближайшем будущем моя судьба будет тесно связана с ней, с творчеством А. Платонова. Тогда меня более привлекало творчество М. Булгакова. Однако мой руководитель рекомендовал исследовать менее известное на нашей родине (В Корее к этому времени уже появилось несколько работ, посвященных роману «Мастер и Маргарита» Булгакова) и предложил изучать творчество А. Платонова. Действительно, тогда (1997 г.) корейские русисты были захвачены творчеством М. Булгакова; было модным интерпретировать его произведения на основе теории Ю. Лотмана и М. Бахтина; уже вышел в свет перевод романа «Мастер и Маргарита» и повести «Театр» (т.е. «Театральный роман»). В это время имя Платонова все еще было известно лишь малому кругу исследователей. К счастью, у меня в руках была одна книга, которую я достала в Петербурге. Приступила к работе. Прочитала две повести - «Котлован» и «Ювенильное море» три рассказа («Река Потудань», «Семен» и «Возвращение»). Каждое произведение имеет самобытную тональность, собственную окраску. Ощущение от последних двух рассказов во многом отличалось от того, которое рождали повести. Если не знаешь, что все
'" Mars Slonim. Soviet Russian Literature. Writer and Problems 1917-1977. Oxford University Press. London-New York. 1977. (перевод: Ым Чжон Сок, Вэк Ен Сик, Сеул. 1985).
перечисленные произведения принадлежат одному автору, то кажется, что у рассказов и повестей разные авторы. Для магистерской работы я выбрала повесть «Котлован» и зачиталась ею. С одной стороны, из-за «предрассудков» советских критиков (об антисоветской линии Платонова, пародировании современного ему советского общества), у меня в голове возникла страсть к применению утопической (или антиутопической) концепции при интерпретации этой повести. С другой стороны, необычное повествование, отличающееся от классических лирических сюжетов, выраженное в слое больного сознания и душевного страдания, постоянно подсказывало, что в произведениях Платонова скрыто что-то еще, о чем все человечество, несомненно, вместе размышляет. Я старалась найти это что-то другое. Казалось, что тема памяти в этом отношении может помочь услышать тайный голос автора. Действительно, в «Котловане» тема памяти является сквозной темой: в начале повести Вощев собирает ненужные, исчезающие вещи, Прушевский и Чиклин помнят об одной женщине, Настя скрытно сохраняет память о матери и в конце повести девочка умирает, вспоминая свою мать. Так тема памяти на разных уровнях проникает в творчество А. Платонова, связываясь с проблемой в целом исторического времени - изгнание старой памяти и создание новой памяти (миф нового мира) - с проблемой онтологической, со столкновением нового и старого мира, формируя ряд мотивной оппозиции: личность — общество, жизненная идея -идеологическое сознание, интуитивное - интеллектуальное. Примечательно, что люди у Платонова, особенно в произведениях 1930-х годов, не настаивают на одной стороне этой проблемы. Они пограничны. Платоновские герои - это вечные испытатели жизни, путешественники от неизвестного крошечного села до Вселенной
С платоновской «Счастливой Москвой» тридцатых годов познакомилась накануне нового тысячелетия в Москве через третий сборник статей ««Страна философов» Андрея Платонова», в котором печаталась полная транскрипция рукописи романа «Счастливая Москва». Роман произвел на меня большое впечатление. Транскрипция романа помогала приоткрыть заветную дверь мастерской великого писателя. Если «Котлован» и «Ювенильное море» более связаны с идеологической, политической, социологической перестройкой России и без понимания этих контекстов трудно воспринимать произведения, то при чтении
«Счастливой Москвы» дается больше возможностей ознакомиться с современным городом Москвой 1930-х годов, с бытовыми реалиями того времени. Кроме того, уже на первой странице романа было заметно слово «память». Тема'памяти еще мало привлекает исследователей, однако от ранних сочинений до рассказов 1940-х годов эта тема постоянно живет в ткани-стиле разных произведений Платонова. Отметим, что в творчестве Платонова эта тема не ограничена лишь личной, частной памятью, но расширяет свою сферу до исторического контекста13. Одновременно тема памяти дает возможность заново исследовать и донять художественную мастерскую писателя, поскольку память в творчестве Платонова как сквозная тема связана не только с интеллектуальной сферой (создание памяти нового мира), но и душевно-эмоциональной сферой (восстановление прошлого). Кроме того, память, с одной стороны, формируется объективным временем - это историческая память. С другой стороны, память формируется субъективным временем - это лично-психологическая память. Поэтому сама память расположена на границе интеллект -сердце, сознание - эмоция, общечеловеческая история - личная жизнь, откровенное - сокровенное, прошлое - настоящее - будущее. Можно сказать, что в творчестве Платонова пересекаются эти многочисленные смысловые линии, они динамически связываются друг с другом, смазывая след границы, опять создают новые смысловые узлы.
В нашей работе мы будем обращаться и к музыкальной теме. Тема музыки выполняет роль связующего звена трех произведений - романа «Счастливая Москва» и рассказов «Московская скрипка», «Любовь к родине, или Путешествие воробья». Пересечение хронотопов в этих трех произведениях неслучайно. Вместо музыки Бетховена и оркестра «Счастливой Москвы» в «Московской скрипке» звучит музыка, исполняемая не рукой Сарториуса, а неведомой силой страдающей природы; затем на Тверском бульваре музыка раздается в одиночестве. Музыкальная тема существует не отдельно, а имеет важное значение не только для рассмотрения изменения образа платоновских героев, но и для прослеживания
ь Е. Роженцева также в своей диссертационной работе отмечает тесное взаимоотношение памяти с историей: «История и память неразрывно связаны. История существует, пока существует человеческая память. Через понятие «памяти» наиболее ярко прослеживается отношение к истории. Исторически поколения людей существуют только в памяти живущих». См.: Роженцева Е. Историческая концепция А.П. Платонова (На материале истории текста повестей «Епифанские шлюзы» и «Ямская слобода»). Дпсс. ... канд. филол. наук. М, 2003. С. 99. С. 103.
размышлений великого писателя о призвании художника, о вечном философско-онтологическом вопросе - о коллизии природной стихии и человеческой воли.
Вместе с генетическими наблюдениями над динамичным изменением московского текста (роман, рассказы) в работе делается попытка рассмотреть роман «Счастливая Москва» в контексте творчества Платонова 1930-х годов. Рукопись «Счастливой Москвы» долгое время лежала на писательском столе Платонова. После шестой главы романа не только на уровне содержания, но и на уровне композиции наблюдается качественное изменение образов персонажей и самой тональности повествования. Несомненно, что базисным периодом изменений, происходящих в романе, становится туркменский период творчества Платонова (1934-1935). В это время создавалась повесть «Джан», написаны статья «О первой социалистической трагедии» и очерк «Горячая Арктика». Эти разные тексты, вместе с малой прозой писателя 1936 г. («Московская скрипка», «Любовь к родине, или Путешествие воробья», «Река Потудань»), с одной стороны, отражают авторское колебание, запечатленное в послесловии к «Котловану», а с другой стороны, являются своеобразным культурно-философским раздумьем Платонова в период работы над московским романом. Затем писатель продолжает свое размышление в диалоге с Пушкиным («Пушкин - наш товарищ»). Поэтому для того, чтобы приблизиться к необычным размышлениям писателя, более полно понять и раскрыть его потаенные художественные замыслы и авторские колебания, их динамическое развитие и отражение в романе «Счастливая Москва» до туркменского и после туркменского периода, будет более полезным рассмотреть роман «Счастливая Москва» в контексте 1930-х годов в целом.
«Писатель должен знать, что делается на земле и на небе. О чем господь бог думает. ...Последнюю фразу Андрей Платонович произнес с улыбкой, показал на потолок глазами. В Саваофа он, конечно, не верил» и, - вспоминал Федот Сучков о первой встрече с Андреем Платоновым. Да, Платонов официально не верил в Бога, может быть, в своей речи он подразумевает, что писатель постоянно наблюдает за положением в реальном мире, за идеей, путь к которой открывается человеку в поисках истины существования и счастья. Одновременно Платонов осознавал, что в
u Сучков Ф. Каравай черного хлеба // Литературное обозрение. 1989. № 9. С. 40. Также см.: Андрей Платонов: Воспоминания современников. М., 1994. С. 89.
реальном мире невозможно осуществить царство блаженства, к которому стремятся большинство современных ему людей, людей эпохи лозунгов. Он также знал, как трудно вернуть человечеству первый день, сотворенный Богом. Однако он не отрицал действительность, не оставил свою идею, надежду на будущее. Он, как и его герои, терпеливо, безмолвно прожил свою жизнь «в прекрасном яростном мире» в качестве художника, философа, инженера, и, самое важное, всегда старался быть истинным человеком, ища новую точку слияния реальности и идеала. И эту точку слияния, слияния земли и неба Платонов стремился воплощать в своем художественном мире. Он не идеализировал прошлое и, одновременно, не гнушался прошлым, он не окончательно погрузился в идею радикального преобразования жизни, в поиски будущего общего счастья. Эту колеблющуюся глубину поиска передает увиденная Назаром Чагатаевым перед отъездом на родину картина, на которой изображен человек, стоящий на земле, который так «долго глядел в неизвестное, чужое пространство, что забыл про свое остальное тело, оставшееся ниже обычного неба»1:1. Платонов был художником жизнетворчества, который всегда находится рядом с жизнью своего народа: «Все люди законные и достойные, я человеком только хочу быть. Для вас быть человеком привычка, для меня -редкость и праздник...»16
Объектом диссертационного исследования является роман А.П. Платонова «Счастливая Москва» (1933-1936) и корпус текстов, написанных в период работы над романом (1933-1936).
Целью диссертации являются описание генетической поэтики текста романа «Счастливая Москва», анализ многоаспектной художественной системы романа в более широком контексте творчества писателя 1930-х гг. С целью исследования связано решение следующих задач:
проанализировать динамическую транскрипцию рукописи романа;
рассмотреть формулы центральных героев романа и проанализировать их функцию во внутренней организации романа и рассказов 1934-1935 гг.;
3) сопоставить развитие оси сюжетных линий романа с рассказами и
статьями 1934-1936 гг.;
15 Пчатонов А П. Джан // Платонов А. П. Проза. М., 1999. С. 442.
16 Платонов А. П. Из автобиографического письма издательству «Буревестник». Цит. по.: Гумилевский Л.
Судьба и жизнь // Андрей Платонов: Воспоминания современников. М., 1994. С. 67.
4) рассмотреть развитие темы памяти в самом «беспамятном» романе Платонова и в целом в творчестве писателя.
Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые предпринят системный анализ авторского контекста в период работы над романом «Счастливая Москва».
Методы исследования основываются на историко-генетическом, системно-сравнительном и типологическом подходах.
Методологической основой работы являются теоретические исследования по поэтике (М. М. Бахтин, Ю. М. Лотман, Л. С. Выготский), текстологии (Д.С. Лихачев,
A. Л. Гришунин, Л. Д. Громова-Опульская и другие), текстологические
исследования творчества А. П. Платонова (Н. В. Корниенко, Е. И. Колесникова,
B. Ю. Выогин, Е. В. Антонова, Д. С. Московская, Е. А. Роженцева), работы по
поэтике и языку прозы А. П. Платонова (С. Г. Бочаров, Л. А. Шубин,
Н. М. Малыгина, М. А. Дмитровская, Е. Толстая-Сегал, Е. А. Яблоков,
Н. Г. Полтавцева, О. Меерсон, М. Ю. Михеев).
Научно-практическая значимость работы заключается в том, что ее результаты могут быть использованы в дальнейших исследованиях творчества А. П. Платонова 1930-х гг. для разработки проблем поэтики писателя, эволюции его мировоззрения и художественных принципов. Вместе с этим материалы, выводы и аналитические наблюдения будут полезны для перевода произведений А. П. Платонова на другие иностранные языки.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались на 5-ой платоновской международной научной конференции в ИМЛИ РАН (23-25 апреля 2001 г.), на 2-ой международной конференции МГОПУ им. М. А. Шолохова (14-18 апреля 2003 г.), обсуждались в платоновской группе. По теме диссертации опубликовано 2 работы, 1 работа находится в печати; подготовлен и сдан на 5-ый конкурс «Переводы иностранной литературы на корейский язык» выполненные нами переводы романа «Счастливая Москва» и повести «Джан».
Структура диссертационного исследования. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и приложения.
Контексты изучения романа «Счастливая Москва»
Публикация романа «Счастливая Москва» А. П. Платонова17 на страницах журнала «Новый мир» заполнила одно из белых пятен источниковедения и стала сенсационным событием литературной и литературоведческой жизни 1990-х гг. В послесловии к первой публикации романа С. П. Залыгин писал: «Способность человека передать словом свои собственные ощущения, собственное ощущение мира прежде всего, очень ограничены, способность эта присуща лишь немногим писателям, в том числе и Платонову. Он знает, что самоощущение то и дело приводит человека к его уходу из этого мира ... к противопоставлению себя всему на свете, знает, что это достаточно известная литературная ситуация, но герой Платонова блуждает в мире еще больше, еще трагичнее, потому что он не один, а вместе с той частью мира, которая блуждает и заблуждается вместе с ним ... Если литература пусть частично, но все-таки исполняет свою роль «наука о жизни», тогда Платонов исполнил роль выдающегося ученого в этой области. Он тот, чье «учение» не только не теряет, но и приобретает по мере течения времени, временем подтверждается»18.
Машинопись первых шести глав романа «Счастливая Москва» хранится в РГАЛИ и, естественно, что исследователи творчества А. Платонова, работавшие в архиве писателя, начали писать о романе до его публикации - как о романе неоконченном. Чаще всего обращались к рассказу «Любовь к дальнему», представляющему авторскую переработку 2-ой главы романа «Счастливая Москва». К роману обращались и тогда, когда исследователи писали о поэтике прозы Платонова 1930-х гг. На публикацию романа откликнулись Ю. Нагибин19, В. Комянов20, С. Семенова21. Несколько раз обращалась к роману Н. М. Малыгина в монографии22 1985 г., реконструируя основные сюжеты и линии развития и воплощения темы музыки у Платонова. После работы Н. М. Малыгиной к музыкальной теме в прозе Платонова 1930-х гг. и в романе «Счастливая Москва» обращаются и другие исследователи: Л. Фоменко23, В. Сёрафимова24, Л. Дебюзеръ, X. Костов26, Е. Колесникова27. Н. М. Малыгина пишет: «Обращаясь к разработке эстетической категории красоты, Платонов избирает символом гармонии и красоты образ-понятие «музыка»». В дальнейшем, прослеживая творчество Платонова 30-х годов, исследователь отмечает, что, «сохраняя образ-понятие «музыка» как символ искусства, Платонов продолжает разработку проблемы назначения искусства в современном мире. «Музыка» -искусство - рождает в героях платоновских произведений уверенность в будущем, потребность бороться за счастье». Согласно мнению ученого, в рассказе «Скрипка» («Московская скрипка») говорится «о созвучии «песен сердца» и «гармонических колебаний «вещества природы». Через это созвучие передано единство человека и мира в стремлении к гармонии, в «тоске» по идеалу. Платонов верит, что «музыка» гармонически организованной материи понятна лишь человеку, сердце которого «несет напряжение искусства» . Как здесь видно, предложенная Н. М. Малыгиной концепция «музыкальной гармонии» в творчестве Платонова больше относится к идеальному будущему.
О незавершенном романе «Счастливая Москва» пишет Н. В. Корниенко в статье 1989 г., отмечая с опорой на сведения, извлеченные из периодики и архива издательства «Советский писатель», что роман «Счастливая Москва» стоял в издательском плане: «Образ главной героини - девушки Москвы, сироты, обретающей свой путь в фантастической по своим деяниям современности, задавался в ее открытости всем ветрам природы и истории. Главы оставшегося незаконченным романа свидетельствуют о мощном сопротивлении романной поэтики Платонова новому типу героя. Роман фактически как бы разобьется на разные идейно-тематические центры, художественные решения которых Платонов даст в рассказах второй половины 1930-х годов: «Московская скрипка», «Третий сын», «Семен», «Фро». В рассказе «Фро» Платонов создал своеобразный образ анти-Москвы»29.
В 1994 году в журнале «Новое литературное обозрение» появились статьи зарубежных исследователей (Э. Найман, Н. Друбек-Майер, Я. Шимак-Рейфер)30 о «Счастливой Москве». В следующем году, в свою очередь, в статье русского ученого С. Семеновой31, большинство исследований которой посвящено рассмотрению философских начал творчества Платонова32, был опровергнут предложенный зарубежными исследователями подход. В частности, Н. Друбек-Майер, которая сделала попытку интерпретировать текст романа на основе софийской реминисценции33, гипотезы влияния Флоренского текста.
В 1999 году вышел третий сборник статей ««Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества»34, полностью посвященный «Счастливой Москве». Обращаясь к исследователям, участвовавшим в конференции, С. Залыгин пишет: «В «Счастливой Москве» Андрей Платонов более реалист, чем во многих других своих произведениях ... Там реальными являются не столько действующие лица, сколько сама идея произведения, искаженность этой идеи, ее надуманность ... Если «Дон-Кихот» искажен ради идеи добра и справедливости, то герои «Котлована» и «Чевенгура» - это прямые исполнители нелепых замыслов, и потому они сами нелепы ... впервые в мировой литературе эта нелепость доведена до крайности, до такой крайности, когда молодая женщина, как бы даже совершено естественно воспринимает несчастье как счастье - до такой степени искажено ее сознание, вся ее жизнь ... она в самом деле человек честный, поскольку искренне верит в мир изолгавшегося, залитого кровью коммунизма - вот что страшно, страшнее бесов Достоевского»35.
В следующем году (2000) вышел юбилейный сборник статей ««Страна философов» Андрея Платонова», посвященный 100-летию со дня рождения писателя. Среди разных контекстуальных исследований, представленных в этом сборнике, видное место занимает ряд статей, связанных с интерпретацией романа36. Отметим, что в юбилейном сборнике, по сравнению с прежними выпусками, становится более актуальным сопоставительное прочтение платоновских произведений с текстами таких писателей, как Д. Мережковский (Т. Дронова), Л. Леонов (А. Лысов), М. Булгаков (Т. Воротынцева), Ф. Достоевский (Л. Карасев, Н. Малыгина, В. Коваленко), В. Хлебников (В. Крапивин), А. С. Пушкин (Е. Яблоков), И. Гете (Л. Дебюзер). Одновременно исследователи не ограничивают свою литературоведческую задачу лишь каким-то одним произведением писателя, а расширяют свое исследовательское поле, пересекая разные реальные контексты творчества Платонова (Д. Московская, Е. Антонова, И. Матвеева). При этом нельзя не отметить текстологический успех публикаций крупных архивных материалов (письма, документы ФСБ) и рукописей Платонова («Родина электричества», «Черноногая девчонка», «Технический роман»).
Композиционный принцип симметрии
Роман «Счастливая Москва» состоит из 13-ти глав. Интересно, что А. Платонов распределяет первые пять глав между определенными героями: глава первая посвящена Москве Честновой юного возраста, вторая — Божко, третья -опять Москве Честновой, но уже в зрелом возрасте, четвертая - вневойсковику Комягину, и пятая глава целиком посвящена хирургу Самбикину. Лишь в шестой главе Платонов собирает всех главных героев на одной вечеринке - пиршестве молодых представителей нового мира (кроме Комягина). Характеристика Комягина, данная в 4-ой главе, обнаруживает, что этот персонаж принадлежит к прошлому поколению. Более того, в зарисовке этого необычного человека мы можем найти некоторые следы московского текста 19-ого века. Итак, в шестой главе образ Комягина отсутствует, но впервые появляется новый герой - Сарториус. Отношения этих двух героев достойны внимания. В романе Москва Честнова обещает выйти замуж только Сарториусу и Комягину. К тому же Москва Честнова, которой свойственно скрывать свое прошлое, лишь этим двум персонажам раскрывает свою душу, рассказывая об одном самом сокровенном детском впечатлении.
По сравнению с первой половиной романа в последующих главах разногласие во взглядах между персонажами усиливается. Неслучайно, что остальные шесть глав (после шестой) являются особой парой первых шести на уровне композиции, соблюдая принцип внутренней симметрии. Можно сказать, что шестая глава является осью симметрии не только на внешнем уровне композиции, но и на внутреннем содержательном уровне романа. Итак, на уровне композиции и содержания описанное в шестой главе пиршество молодых представителей является зенитом карнавализации нового мира57. В связи с этой сценой нельзя не отметить прямо противоположную ей по пафосу сцену ресторана, где усиливается центробежная сила. Эта сцена своего рода тоже пиршество, но в ней уже доминируют распад и хаос.
После шестой главы, кроме Москвы Честновой, пожалуй, одним из самых заметных участников в карнавализации является Сарториус. Этот персонаж появляется лишь в шестой главе, однако постепенно изменяет своё внутреннее качество, даже бросает прежний гражданский статус и превращается в другого человека.
Кроме шестой и седьмой глав, все остальные главы симметрично отражают друг друга. Платонов то полностью ставит в центре повествования одного и того же персонажа, то заменяет одного другим. Необходимо отметить, что в первом случае, хотя в романе действуют одни и те же персонажи, их внутреннее качество переходит в первое. Последний случай больше интересен для нас. Здесь замененный персонаж оказывается наследником первой части симметрии, продолжая судьбу прежнего персонажа, но уже в сниженном виде. Одновременно главы второй половины романа являются следствием содержания жизни, заключенного в первых 6 главах романа.
Из 13-й глав романа, как нам известно, Платонов сначала опубликовал не первую, а вторую главу романа под названием «Любовь к дальнему» (1933), как самостоятельный рассказ. На первый взгляд, рассказ насыщен пафосом воодушевления новым миром. Однако эта интонация в самом романе постепенно угасает. И основной причиной этого служит главная героиня романа, женщина воли Москва Честнова.
Среди главных героев рассказа «Любовь к дальнему» фигурируют только два персонажа романа: главная героиня, Москва Честнова и её покровитель, Виктор Васильевич Божко. Эти два героя эволюционируют в дальнейшем повествовании романа, и во многом именно Божко и Москва Честнова кристаллизируют формулы остальных персонажей. Поэтому, на наш взгляд, эта глава содержит почти все основные мотивы романа, переклички с другими главами, а также с рассказами 1936 г., в частности, со знаменитой платоновской новеллой «Река Потудань».
Как отмечали уже многие исследователи, Платонов недаром дал своему герою фамилию Божко, которая подсказывает, что его деятельность происходит в «мифологическом и космическом масштабе»58; «он - маленький земной божок, низкий демиург небесной Москвы»59. При этом отметим, что автор романа на протяжении всего повествования называет этого героя почти всегда не по имени, а по фамилии, и все остальные персонажи ни разу не обращаются к нему ни по имени, ни по фамилии (они используют личное местоимение - «вы»). На основании этого можно сказать, что этот персонаж как бы обезличен. В противоположность безличному состоянию с первого появления сквозь весь роман этот герой изображается как «незначительный», «скучный», «невеликий» человек, будучи по природе своей человеком «покорным», «скромным», сам не желает «быть заметным». Отсюда ясно, что на семантическом уровне образ этого героя знаменует собой не преображение божественного образа, а платоновское воплощение «маленького человека»60 XX века, который стремится иметь «официальное», «всемирное» лицо в «товарищеском обществе». Одной из причин этого желания служит попытка избавиться от страдания из-за постоянного одиночества. С. Семенова выявляет несколько мотивов при наблюдении за этим героем: пролетарский мессианизм, мотив товарищества как нового типа родства, мотив традиционного платоновского типа героев - мечтателей и преобразователей. В связи с последним мотивом в работе исследователя отмечается: «вопиющий контраст между их великой, прекрасной «идеалией», дерзанием тотально преобразить мир, исступленной деятельностью на этом поприще и жалким, смешным убожеством их физики: внешности, тела, самоощущения. Каждый лелеет свою мировую идею, решает столь же вселенскую загадку, чает быть «летающим и счастливым», и бессмертным, и состоящим в дружбе со всеми людьми земного шара - а сам внутренне несчастен, забвен, зарос одиночеством и грустью»61. На наш взгляд, фамилии этого героя придается немаловажное значение на композиционном уровне. В соответствии со своей фамилией Божко исполняет роль «маленького бога» в иерархии персонажей. Каждый из основных героев, за исключением Москвы Честновой, является своего рода двойником Божко.
«Счастливая Москва» и «Московская скрипка»
Как отмечалось Н. В. Корниенко, хотя следы «Счастливой Москвы» теряются во второй половине 1936 года, многие мотивы и главная тема этого романа продолжают свое развитие в последующих произведениях85. Это своеобразное проявление художественного мастерства Платонова.
Среди разных персонажей романа «Счастливая Москва» образ Сарториуса не просто остается в сюжетных рамках этого произведения, а перевоплощается в малой прозе Платонова второй половины 1930-х годов, сохраняя своеобразную философско-эстетическую тональность: в рассказе «Московская скрипка»86 появляется другой Сарториус, теперь уже не инженер, а музыкант; в рассказе «Любовь к родине, или Путешествие воробья (Сказочное путешествие)»87, с одной стороны, музыкальная тема и ее метафора углубляются в связи с онтологической темой - человеческое одиночество, а с другой - иносказательно (в аллегории путешествия воробья) - кристаллизируется, может быть, главный итог романа; в новелле «Река Потудань» прослеживается некая параллель с романом «Счастливая Москва» - лирическая тема, любовь Сарториуса (частично Божко) к Москве Честновой.
Следовательно, сопоставительный анализ «Счастливой Москвы» с последующим творчеством Платонова, пожалуй, предоставит нам некоторые ключи к разгадке открытого финала «Счастливой Москвы», в том числе, даст нам возможность постигнуть, в каком направлении эволюционирует платоновские герои, какие вопросы особенно волнуют писателя 1930-х годов. В первую очередь, остановимся на двух произведениях, имеющих особо много сходства - рассказе «Московская скрипка» и романе «Счастливая Москва».
Текст романа и такие его сюжетные хронотопы, как Крестовский рынок, клуб (пиршественное собрание молодых представителей нового мира), квартира главной героини и вид, открывающийся из окна ее квартиры во многом совпадают с «Московской скрипкой» . Можно заметить, что в условном хронотопе отсутствует дом. Более того, как отмечалось выше, Платонов в обоих произведениях дает центральному герою одно и то же имя - «Сарториус», преображая его из инженера в музыканта. Следует добавить, что, не изменяя внешность и предысторию героев -провинциальное происхождение (крестьянин, колхозник), Платонов, тем не менее, наделяет их не только разными профессиями, но и отличными внутренними качествами:
В романе образ Сарториуса-инженера построен на основе внутреннего конфликта между чувством и ответственностью за свою разумную деятельность (наука, техника), стремлением к личному счастью и общественной жизнью. По сравнению с романом, в «Московской скрипке» писатель словно бы снимает с этого героя лирический «слой». Вместо этого в рассказе герою дана другая формула: Сарториус-музыкант. Он в более сжатой форме приобретает очевидный философский вектор. Ряд антагонистических элементов, представленных в романе, таких как конфликт между чувством и разумом, личной страстью и общественной жизнью, смертью и бессмертием, переходя в рассказ, сконцентрированы в более всеобъемлющей концепции - разлад стихийности и человеческой деятельности.
Что касается главной героини, то в романе Москва Честнова в остальных персонажах возбуждает внутреннее, то забытое, то скрытое начало жизни - страсть (в рассказе - Лида Осипова). Образ и сюжетная линия этой женщины отчасти совпадает с романной героиней: описание вида из окна квартиры, эпизод с неизвестным человеком (в рассказе с Сарториусом), работа не метрополитене. Однако в рассказе у Лиды Осиповой отсутствует важная черта Москвы Честновой -двойственное начало, воля, способность перейти предел. Кроме нее,4 в рассказе в центре повествования находится скрипка, купленная Сарториусом. Несмотря на то, что эта скрипка сделана из выброшенных отходов, не годных для изготовления весовых гирь, она сама дает прекрасную музыку и не подчиняется воле исполнителя. Здесь наблюдается параллель между романной героиней и объектом главного описания рассказа - скрипкой. Поэтому можно сказать, что хотя в рассказе главная героиня романа Москва Честнова прямо не выступает, все-таки ее образ появляется в трансформированной форме - в символике скрипки - в неодушевленной героине. Таким образом, музыкальная тема и ее метафора вместе с другой формулой одноименного героя являются важным узлом двух произведений.
Из 4-ой главы романа Платонов для рассказа сокращает сюжет вневойсковика Комягина, заимствует только эпизод с музыкантом, который играет на скрипке у жакта, однако в «Московской скрипке» эта сцена использована в несколько другом смысле.
В дальнейшем часть этого рассказа - музыкальная тема, исполненная Сарториусом у памятника Пушкину - опять связывается с другим московским рассказом «Любовь к родине, или Путешествие воробья».
В романе музыкант возникает на пути Москвы Честновой к дому Комягина. Жакт вместе с его жителями символизирует старый мир, у входа в который героиня впервые слушает музыку одинокого скрипача. Позже Москва Честнова удивляется обстановке этого жакта: все люди заняты лишь своими житейскими пустяками и никто не заинтересован в вопросах душевной жизни, в дальнейшем счастье общей жизни; здесь не существует «любви к дальнему».
Лозунги эпохи в статьях и прозе А. Платонова 1930-х гг
Среди разных статей Платонова 1930-х годов имеют некую общую тональность три: «Горячая Арктика», «О первой социалистической трагедии»97, «Пушкин - наш товарищ». Первая написана с точки "зрения практика, вторая сочинена Платоновым как социологом и философом, а последняя написана художником, философом и практиком (в одном лице), являясь своеобразным философским и культурным итогом и метатекстом творчества писателя 1935-1937 гг. Как указывали уже многие исследователи, «первая половина 30-х годов знаменует собою перелом в социально-нравственных исканиях Платонова»98. Поэтому рассмотрение этих статей, являющихся важным метатекстом творчества Платонова первой половины 1930-х гг., приоткрывает нам тайну художественных размышлений писателя и позволяет исследовать динамичное становление идей писателя, целостно воплощенных в прозе этого десятилетия.
«Надо не высовываться и не упиваться жизнью...» так начинается статья «О первой социалистической трагедии». Эта фраза сразу напоминает нам картину в «Джане»: «Так некий большой человек встал на землю, пробил головой отверстие в небесном куполе и высунулся до плеч по ту сторону неба, в странную бесконечность того времени, и загляделся туда. И он настолько долго глядел в неизвестное, чуждое пространство, что забыл про свое остальное тело, оставшееся ниже обычного неба. На другой половине картины изображался тот же вид, но в другом положений. Туловище человека истомилось, похудело и наверно умерло, а отсохшая голова скатилась на тот свет - по наружной поверхности неба, похожего на жестяной таз...» (442-443). Всякое упоение глубоким, но односторонним стремлением приносит какую-то пользу вместе с неизбежной жертвой. Такой философский вектор сам писатель формулирует, апеллируя к основе диалектического материализма. Природа и техника в этой статье образуют явную оппозиционную ось. Однако текст не ограничивается этим содержанием, расширяет свою сферу до социологической, исторической проблемы".
Текст очерка «Горячая Арктика» сохраняет разные оппозиции: восток -запад, древность - современность, нецивилизованная природа - технократическая культура. С одной стороны, представляется, что статья как бы наполнена пафосом предназначенного торжественного подвига цивилизации, связанной с покорением туркменской пустыни. Писатель, сопоставляя освоение современной техникой пустыни с завоеванием Арктики советскими челюскинцами, отмечает важность этой задачи, подчеркивая, что это не «рядовые операции». С другой стороны, он не забывает отметить, что «покорение среднеазиатской «горячей Арктики» потребует не только большой техники и большого труда, но и «большой души». Платонов также придает важное значение цивилизации «повседневной вещи» такой, как восстановление старых такырных колодцев и постройка новых. Он пишет об организации госслужбы, надзирающей за преобразованием пустыни, замечает, что «мы иногда тратим лишние деньги на очень далекие перспективы, забывая овладеть близкими»100. Здесь мы опять встречаемся с постоянной платоновской идеей -«любовью к ближнему и дальнему». Отметим, что в художественном тексте эти идеи противоположны друг другу, чаще всего, «любовь к ближнему» задерживается и подавляется «любовью к дальнему», но в очерке писатель пытается найти их равновесное сосуществование.
Если очерк «Горячая Арктика» как прозаический жанр находится на стыке художественной литературы и публицистики102, то статья «О первой социалистической трагедии» находится на стыке художественной литературы и философских размышлений. В начале 1920-х и до конца 1930-х гг. лефовцы (Б.Кушнер, С.Треьяков) полемически противопоставляли литературу факта (очерк) художественному вымыслу и обосновывали ведущее значение фактографического очерка в развитии литературы103.
В 1929 г. начал выходить журнал «Наши достижения» под руководством М.Горького, который полагал, что очерк занимает промежуточное место между исследованием и рассказом. Интерес Горького к этому жанру неслучаен, как неслучайно и определение этого жанра, данное Горьким, так как для него важно становление второй природы, точнее преобразование первой природы (стихийной природы) второй природой (техникой). Он верил в необходимость радикального усовершенствования человека с помощью более практического дела - техники.
Хронологически статья «О первой социалистической трагедии» написана ранее, чем очерк «Горячая Арктика». Первая, по известным данным, была написана не позднее конца 1934 г. В записной книжке 1934 года есть следующие записи: «Старик: «Даже выдумать что-нибудь нарочно, противоположное гдъ (господу. -С. Ч. С.) не удается мы действительно, мы - весь мир, попались в страшную ловушку, в мертвый тупик. Вероятно, в истории это уже бывало не раз» (Вагон, 8/Х)»; «Земля невелика и необильна, - и это жалкое приспособленчество мы называем культурой!»104. Во второй записи развивается ключевой тезис статьи «О первой социалистической трагедии». И прямо перед этой записью указано конкретное число написания - 8-ого октября. Поэтому мы можем предположить, что более вероятный период написания статьи - с октября до конца декабря 1934 г.
Вернемся к первой половине 1934 года. Возвратившись в Москву в мае 1934 г., Платонов работает, прежде всего, над рассказом «Такыр» для коллективной книги (альманах «Айдинг-Гюнлер». М, 1934)105. В заявке об участии в коллективной работе советского востока Платонов пишет: «Я хочу написать повесть о лучших людях (подчеркнуто А. Платоновым. - С. Ч. С.) Туркмении, расходующих свою жизнь на превращение пустынной родины, где некогда лишь убогие босые ноги ходили по нищему праху отцов, - в коммунистическое общество, снаряженное мировой техникой»106. Однако после знакомства с туркменской природой, с развалиной бывшей культуры, с иной жизнью туркмен, у которых есть свой закон, намеченная Платоновым тема о востоке изменяется. Письма к жене из Туркмении также свидетельствуют об этом: «Я никогда не понял бы пустыни, если бы не увидел ее - книг таких нет»; «Сколько я везу тебе нового, сколько я узнал! ... За несколько минут до отъезда в пустыню пишу эту записку... Я несколько волнуюсь и не скрываю этого; ... Я здесь стараюсь спешить работать, в том смысле, чтобы найти, открыть что-либо стоящее, годное, как косвенное сырье Для пьесы. Но всегда надо больше рассчитывать на себя, чем на внешний материал. Пока ничего ясного еще не нашел, но это ведь всегда бывает так у меня: я нахожу нужное неожиданно и часто не тогда, когда ищу»; «Мы были до первых звезд. Пустыня под звездами произвела на меня огромное впечатление. Я кое-что понял, чего раньше не понимал ... мы очень бедные, но у нас кроме беднрсти есть еще и сердце, которое может сильно тосковать....» . Туркмения поставила перед писателем много вопросов, поэтому Платонов снова отправился в Туркмению и повесть «Джан» была завершена. Необычное испытание восточной жизни, нецивилизованной культуры, скупой, стихийной природы, уже отраженное в статье «О первой социалистической трагедии» и рассказе «Такыр», снова осмыслено в художественной форме.
