Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Легитимация интимного в прозе 70-90-х гг. XX века 21
1.1. Историко-социологические предпосылки легитимации прозы 70-х. Новый взгляд на "незаконность" 21
1.2. Женская литература - нейтральный текст или продукт специфического женского письма? 36
1.3. Феномен «женской прозы» в русской литературе 90-х годов XX века... 47
Выводы: 55
Глава 2. «Другая жизнь» Юрия Трифонова 55
2.1. Репрезентация тендерных отношений в «городских» повестях 63
2.2. «Женский» прецедент: особенности субъекта повествования в прозе Ю. Трифонова 80
2.3. Опасная матрифокальность «трифоновских» семей 87
Выводы: 94
Глава 3. В.Маканин. «Отдушина» как новый опыт восприятия повседневности 96
3.1. «Серийный» мужчина в андроцентрическом мире 102
3.2. Литературная эмансипация женщины. «Отдушина», или патриархальный извод 70-х годов 109
3.3. «Человек свиты»: процесс «феминизации» героев Маканина 120
3.4. Имманентная незаконность: трансформация института семьи, или легитимный адюльтер 126
Выводы: 130
Глава 4. Творчество Петрушевской как симптом краха тендерных идентичностей 131
4.1. Конструирование женского: тендерная ассиметрия, или ситуация агонии советского мира 138
4.2. «Я научила женщин говорить»: особенности субъекта повествования в прозе Л.Петрушевской 144
4.3. Мужчина в творчестве Петрушевской — кризис маскулинности, доведенный до абсурда 166
4.4. Проклятье семейных уз: опасная жизнеспособность «феминной» семьи.. 172
Выводы 180
Заключение 182
Приложение. Словарь тендерных терминов 186
Список использованных источников и литературы
- Женская литература - нейтральный текст или продукт специфического женского письма?
- Опасная матрифокальность «трифоновских» семей
- Имманентная незаконность: трансформация института семьи, или легитимный адюльтер
- Мужчина в творчестве Петрушевской — кризис маскулинности, доведенный до абсурда
Женская литература - нейтральный текст или продукт специфического женского письма?
Привлекательность брежневского времени для рядового гражданина постсоветского пространства, по мнению социологов, безоговорочна. Начало можно охарактеризовать сразу несколькими событиями - это празднование 20-летия победы в Великой Отечественной войне, первые попытки реабилитации И. Сталина, после которых память о Великой Отечественной войне и все события, связанные со второй мировой, сакрализовались больше, чем Октябрьская революция. Также в 1966 г. были осуждены Ю.М. Даниэль и А.Д. Синявский, что повлекло за собой активизацию диссидентского движения в СССР и популяризацию практики «подписантства». А в 1968 г. случилась «Пражская весна», и уже через два года был отстранён от должности главный редактор советского транслятора художественной свободы - редактор журнала «Новый мир» - Александр Твардовский. Шестидесятническая «оттепель» закончилась.
Экватор правления Брежнева можно обозначить через 70-е годы и два параллельных движения в политике СССР: во внешней - Хельсинские соглашения и «разрядка» международной напряжённости вместе с ограничением вооружений, во внутренней - борьба с инакомыслием и массовая эмиграция. Окончание брежневского, почти царственного правления - в течение 20 лет -граничит с 1979 г. - началом войны в Афганистане, затем смертью «певца времён» В.Высоцкого, «Олимпиадой вместо коммунизма» с символически улетающим мишкой и, наконец, смертью вождя, запустивший цепную реакцию «эпохи пышных похорон».
Период застоя, время стагнации или пышное увядание, казалось, непоколебимого гиганта, союза дружественных республик, военной
Дубин Б. Лицо эпохи. Брежневский период в столкновении различных оценок/ Мониторинг общественного мнения, 2003. - № 3. - С. 25. сверхдержавы в двуполярном мире - такими определениями можно обозначить два последних десятка жизни самого большого социалистического государства или мирового политико-экзистенциального эксперимента. И именно в эпоху Брежнева происходит разочарование в постулатах первых вождей и повальное увлечение всем западным - от тайной «перекрутки транзисторных «шишек» и посвящения в музыкальную и новостную культуру «закордона» до диссидентского самизадата, тамиздата и прощания с Родиной. В это же время в искусстве, в частности художественной литературе, возникают новые веяния, по своей проблематике, задачам и ценностям, близкие к, скорее, классической русской, нежели соцреалистической литературе31.
Подобная смена общественных настроений и общегосударственного и семейного уклада наблюдается в работах Игоря Кона и Гейл Лапидус . Только исследователи рассматривают эти периоды через тендерный анализ и изучение смены тендерных ролей, иначе - смены тендерных порядков34. Учёные предлагают периодизацию такого рода порядков на основе смены партийно-государственных установок в отношении сексуальности и женщин.
Анна Роткрих предлагает свою концепцию смены тендерных порядков на основе изучения тендерных взаимоотношений разных поколений людей, имеющих разную социализацию и повседневный опыт35. Тем не менее, все исследования предполагают четыре этапа или периода тендерных отношений в СССР36, среди которых нашим интересам соответствует третий: его начало учёные определяют XX съездом КПСС. Третий период ознаменован государственной политикой в области снабжения населения жильём и формулировкой новой постановки женского вопроса, связанного с программой решения демографического кризиса в стране. Исследователи заключают его во временные рамки середины 1950-х - конца 1980-х годов - периода политической оттепели37.
Несмотря на то, что государство остаётся главным регулятором распределения тендерных ролей, создания и внедрения официального дискурса в отношении занятости и семьи, именно в третий период «происходит ограниченная либерализация тендерной политики, частичное восстановление частной жизни (приватной сферы) и формирование специфической неформальной публичной сферы, т.е. дискурса, оппонирующего официальному».
Подобная либерализация тендерной политики связана, в первую очередь, с массовым строительством спальных районов - появление такого вида жилья как отдельная квартира позволило ограничить сферу приватного рамками собственной семьи, уйти из коммунального улья и ежечасных соглядатаев - не сразу, но в корне меняло представление о границах частной жизни. Как известно, структура жилья во многом определяет организацию семейного уклада: увеличивается личное пространство и находят своё воплощение многие, до того лишь возможные атрибуты существования - регулярные супружеские отношения, самостоятельная организация быта, проблемы воспитания детей. Семья отдаляется от коммунального тела40, претендуя на автономную в приватной сфере жизнь и возможность самостоятельного распределения тендерный ролей. Семья в официальном дискурсе интерпретируется как «основная ячейка» общества, для которой характерно разделение ролей по признаку пола. Обслуживание -обязанности по воспитанию детей, работа по дому возлагаются на женщину. Одновременно рассматривается совмещение ролей матери и работницы, на государственном уровне обсуждается положение одиноких матерей. Мужская роль в семье объектом критики в связи с невозможностью осуществления роли монопольного кормильца и защитника41.
Ещё в конце 1950-х годов в полуформальных и неформальных обществах начинают формироваться альтернативные ценности и иной взгляд на супружеские и иные формы духовно-интимных отношений. Подобная проблематика поднимается в литературе и кинематографе, особый интерес к теме проявляет и наука - рассмотрение вопроса фигурирует в работах по социологии, демографии, социальной статистике. Тем не менее, сохраняется жесткая идеологическая цензура: сформировавшийся социальный критический дискурс имеет крайне ограниченный характер, не затрагивает идейных основ советского режима и развивается на периферии, где обсуждаются «не антагонистические» противоречия будущего коммунистического общества, в том числе тендерные роли/отношения . Критика захватывает доминирующие десятилетиями в СССР тендерные идеологемы: мобилизованную женственность, работающую мать, и мобилизованную мужественность, служителя Отечества, — что, по мнению исследователей, приводит к «кризису маскулинности» и «дисбалансу женских ролей» . Критичность по отношению к государственным идеологическим установкам активно проявляется в литературе того времени. Например, ярким примером тому является поэтический бум 60-х, так называемая поэзия шестидесятников - жизнеутверждающие, возрожденческие по духу стихи А.А. Вознесенского, Е. А. Евтушенко, Б. А. Ахмадулиной, Р.И. Рождественского с любовными, а порой и эротическими темами.
Родившаяся в конце 50-х, свободолюбивая, предлагающая иной круг тем и вопросов литература В.П. Аксенова, А.Т. Гладилина, В.Н. Войновича и др., обратившаяся к личности, к интимному, к детализации быта, переросла затем во «взрослую» прозу шестидесятников. Герои В.П. Аксенова повзрослели, но не утратили своего юношеского мироощущения.
Опасная матрифокальность «трифоновских» семей
При изучении «городских» повестей, наряду с уже исследованной темой быта, повседневности — мы изучаем и новую сферу: сферу личных отношений, переживаний героя. Сферу интимного. Причём под сферой интимного в данном случае понимается и сфера незаконных отношений — отношений, состоящих вне официального брака, то есть вне области государственного регулирования частной жизни, вне канонов бытующей эпохи. Кроме того, под интимным понимаются и межличностные отношения — тендерные отношения, распределение тендерных ролей. Как уже было ранее заявлено, традиционность Трифонова заключается в исконно русском, отвечающим особенностям национального характера, менталитета и истории тендерном распределении ролей. Женские и мужские образы в повестях продолжают сформировавшуюся в русской классической литературе традицию - активная, способная на действие и жертву женщина и рефлексирующий, безвольный, бездейственный мужчина.
Так, например, героиня повести Трифонова «Долгое прощание» Ляля (Людмила Телепнева), несмотря на игривую форму имени, представлена как «сильная женщина», субъект, доминирующий как в бытовом, так и в эмоциональном и общественном планах. Актриса Телепнева как женщина сильная и как женщина советская (что в контексте времени синонимизируется) представляет собой художественную репрезентацию реализованного советского тендерного контракта. При сохранении обязательной женской функции — репродуктивной, дополнительными и совмещёнными ложились - бытовая и общественная. Женщина должна была вести хозяйство, воспитывать детей, кроме того стать общественно-трудовой ячейкой и участвовать в производственной жизни страны. Ляля полностью внемлет требованиям времени: строит карьеру в театре, обеспечивает семью, зарабатывая больше своего гражданского мужа, при этом предоставляя ему право творить: «Гриша, теперь, когда не надо думать о куске хлеба, ты можешь сидеть спокойно и работать...»134 , помогает престарелым родителям. Тем не менее, традиционно интимное, личное женское, что в народе прозвали «женским счастьем», у Ляли изымается — у героини нет детей, она не замужем. В тексте не упоминается про первичную функцию женщину в хозяйстве - домашнюю работу. Ляля выступает как субъект — творец, активно создающий свою судьбу и меняющий судьбы других. Прерогатива такой деятельности, как правило, в культурной традиции отводилась мужчинам. О творческом начале, позиции демиурга или инфернальности говорит и профессиональная ориентация Ляли — она актриса, творческий человек, относящийся не к бытовой стороне жизни, но к богеме.
При всей субъектности Ляля не лишена женского, манящего, притягательного физического начала и «женских» душевных качеств. Героиня способна сострадать, сопереживать, жертвовать. Ляля Телепнёва транслирует тот открытый чистый тип духовной женской красоты, который презентовался в русской художественной литературе и сакрализовался в ней, начиная с XIX века. Кроткая, добрая, всепрощающая, отзывчивая, «лёгкая» женщина (лёгкая, как Оля Мещерская из «Легкого дыхания»), своей жертвенностью напоминающая святую — идеал А. Пушкина (Татьяна), И. Тургенева (Ася), Ф. Достоевского (Соня Мармеладова), Л.Толстого (Мария Болконская) , А.Чехова («Душечка»), И. Бунина (Оля Мещерская). Что интересно, Ляля ощущает в себе эти способности и ощущает их как дар, то есть опосредованно самопроизвольно их сакрализует: «Надо еще что-то, главное. От этой мысли была смутная радость и чувство превосходства: таинственное что-то, нужное для счастья, казалось Ляле, у нее есть. Она не могла бы твердо объяснить, что это было, но уверенно знала: у нее есть. Потому что, когда другие были несчастны, ей хотелось жалеть и облегчать, делиться чем-то, а значит было чем делиться, если получалось такое желание» . Причем телесная «нечистота», реальная или потенциальная, никак не оскверняет героиню. Отдаваясь духовно, женщина может отдаться и физически, но не для
Описанная в тексте физическая красота героини могла бы поставить Лялю в ряд объектов — объектов вожделения мужским полом. Но при явной доле рефлексии подобная характеристика добавляет героине символической амбивалентности. Сохраняя созидающее мужское начало, в иных ситуациях она становится влекомым, манящим — стоящим по ту сторону — объектом. Примечательно, что определениями «в порядке» и «как надо», оценивает себя сама героиня, давая характеристику как бы извне, со стороны мужского воспринимающего сознания. Эротизация текста и акцент на физическом являются также новым в прозе Трифонова, повторяя попытки смелой литературы шестидесятых.
Её гражданский муж, Гриша Ребров, изображён как одухотворённый, метущийся человек, не способный на действие, «вечный студент» или вечный интеллигент, бесконечно или беспричинно рефлексирующий, тем не менее, импонирующий своей бескомпромиссностью, талантом и какой-то детской, правдивой неустроенностью. Союз Ляли и Гриши, как уже говорилось, представляет ставший для русской литературы классическим союз бездейственного мужчины и решительной женщины (Обломов и Ольга, Рудин и Наталья, Бельтов и Круциферская, Печорин и Вера). Гриша воплощает образ находящегося в постоянном поиске, пренебрегающего всем земным/бытовым мужчиной, не стремящимся ко внешней состоятельности героя. Удивительно, что Гриша, по профессии являясь историком, в качестве объекта исследования берет
Там же. - С. 315 таких же неудачливых, незаметных в курсе общей истории деятелей. Жизнь и Гриши, и его «материала» внешне представляется лишенной какой-либо значимости и незаметной. Тем не менее, Трифонов, в качестве субъекта повествования выбирая Лялю, обозначает такого человека как настоящего интеллигента: «Гриша где-то болтается, жалко ожесточаясь, в библиотеке, у приятеля или дома кружит, как волк, по комнате, ждет. Ну что сделать? Как помочь человеку? Ведь человек хороший, способный. Прекрасный человек! Редких качеств, настоящий интеллигент отлично знает историю, литературу, польский язык выучил самостоятельно, чтоб читать газеты. Вообще он талантливый во всем, рисует очень хорошо, любит музыку. Но какое-то невезение. И - бесплодно утекает жизнь».
В складывающейся жизненной ситуации выбора двух мужчин Ляля же в неравном поединке успешного, плодовитого, всенародно признанного (но бесталанного!) драматурга Николая Смолянова и домашнего, асоциального, интровертивного, безынициативного Гриши выбирает последнего. Именно Григорию Реброву достаётся ласковое, интимное имя «Гриша» и годы прожитой жизни, Смолянов же именуется никак иначе, чем «Николай Демьянович» и связь с ним оказывается кратковременным романом.
Так кажется, Гриша, который не выполняет внешне мужских бытовых функций — решать, действовать, обеспечивать — выполняет в экзистенциальном значении более значимые функции: творца, демиурга, подобия Бога на земле - он осуществляет немирское существование в миру. Именно внутренней духовной силой, отрешённостью он и притягивает героиню. Женщина обеспечивает связь с землей, осваивает функции «собирательства», тогда как мужчина, состоящий вне суеты, устанавливает связь с абсолютом (Богом).
Имманентная незаконность: трансформация института семьи, или легитимный адюльтер
В «Повести о Старом Поселке» и в «Ключареве и Алимушкине» герой честен, бесхитростен, порядочен (относительно других мужчин), характер рассудительный, уравновешенный, герой склонен к иронии.
Но уже в «Ключареве и Алимушкине» жена обращается в абстракцию, становится просто «женой», её образ не меняется на протяжении нескольких повестей и романов, на протяжении всей жизни и метаний Ключарева, она остается как «женщина тихая и скромная», и порой даже «стеснительная и пугливая». Детей становится на одного меньше, остается сын Денис - и он теперь спортсмен с надеждами. Образ сестры навсегда пропадает из «Ключарев-романа». Примечательно, что для образа мужчины Маканина дети играют большую роль, нежели жена или женщина вообще. Так, в «Отдушине» мебельщик Михайлов отказывается от своей незаконной любви - поэтессы Алевтины ради будущего двух сыновей, а Ключарев радуется только сыну Денису, персонифицированному вплоть до нарекания именем персонажу: ни Ключарев, ни его жена в рассказе «Ключарев и Алимушкин» имен не имеют. Денис молодец, радует отца спортивными успехами, сын - его гордость.
В более поздней повести «Человек свиты», ближе к 90-м, к социальной неустроенности и расшатанности надежд - и единственный ребенок теряет какие бы то ни было признаки уникальности и обнадеживающего будущего. Болезнь и туманная перспектива - вот составляющие судьбы дочери Родионцева, героя повести. Единственная радость — «она в состоянии поступить в институт». приятелях родного человека, сына - интересующегося личностью престарелого духовного шестидесятника и готового перенять опыт. Мужская дружба через поколения, опыт наставничества оказывается для него даже важнее, чем связь с женщиной. Однако дружбы не получается, потому что Голощеков новому поколению или конкретным людям, которых он избирает в друзья, не нужен. Родственности не получилось, связь времен оборвалась.
Вообще, мужская дружба в мировосприятии Маканина кажется более прочной, долговечной, без икринки предательства. На подобном соглашении, исключая любимую женщину из договоренностей, останавливаются мебельщик Михайлов и математик Стрепетов из другой повести Маканина «Отдушина». Женщина оказывается приятным, но не обязательным дополнением в жизни двух серьезных и ответственных мужчин. В повести 1991 года «Сюр в пролетарском районе» и в «Андегруанде» тема детей вообще отсутствует, что неразрывно связано и с реальностью в стране: согласно социологическим показателям рождаемость в переломный, 1991 -й год и последующие 90-е упала почти на треть.
В текстах Маканина 90-х годов, повествующих о жизни семьи Ключаревых, нарастает ощущение катастрофичности бытия и неустроенности быта. Герой сник, но еще идентифицирует себя / позиционируется автором как мужчина: «несколько постарел, потускнел, виски поседели уже сильно, проседь в волосах. Но еще крепок. Мужчина» («Лаз»233). Ребенок в 90-х также «ломается», начинает обрастать болезнями и словно замирает, не развивается во времени - сохраняет возраст из рассказа 1977 г. - когда все еще было стабильно и обречено на такое же стабильное счастливое будущее: «...их сын огромный парень четырнадцати лет, переболевший в детстве и теперь в своем развитии медленно наверстывающий упущенное». Сам Ключарев также изменяется под стать времени: теперь это не ироничный оптимист, вскользь рассуждающий об экзистенциальных проблемах или даже не подступающий излишне близко к ним, ситуация катастрофы теперь была, есть и будет слишком близко - герой живет одним днем, он осторожен, он существует, борется за выживание. Ностальгия выходит за рамки повествования, на злобу дня выходит обеспечение хлебом насущным.
В последней повести ключаревско-маканинского попурри «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» герой умирает, так и не успев получить все, о чем мечтал и, что казалось таким близким в 70-е. Максимальной абстрактности достигает и сам персонаж - теперь главная фигура. Ключ всего повествования оказывается не персонифицированным, и если бы не включение повести в объединённый «Ключарев-роман», то, героя невозможно было бы идентифицировать как постаревшего Ключарева. Единственной репликой, говорящей нам о возможности этого, является упоминание его фамилии в реплике старика: «Что там с Затравиным и его затянувшемся делом?.. Что там Ключарев?». Также вскользь упоминаются жена и вновь появившаяся дочь. Дочь, очевидно, не смогла создать семью, потому что герой живет с ними в одной квартире. Сын и престарелая мать живут отдельно. Сын также с покалеченной, ветвистой судьбой, из больного он превращается в «нелепого», «уже в третий раз женился и разводился». Жизнь героя изобилует трудностями. У абстрактного Ключарева совсем не абстрактный нетрудоспособный брат, больной шизофренией. Когда-то идущая вверх карьера, сменяется профессиональной чехардой, до пенсии остается всего ничего. Под закат жизни и занавес великой стройки Ключарев вместе со страной оказывается у разбитых надежд и эмоционального и бытового разлада: карьера не сложилась, семья не устроилась, быт повергает в суету, чем-то напоминая военные реалии (бесконечные очереди в магазинах). Вместе с несбывшимися мечтами исчезли не только физические силы, но и сила воли, и какое бы то ни было желание бороться за «место под солнцем» (название сборника повестей и рассказов Маканина 1984 г.), но за что бороться на склоне лет? Чувство непонятной вины за страну, за себя, за семью и общество не оставляет Ключарева, чем и убивает его. Как когда-то фантасмагорическая ожившая рука с плаката убила рабочего Колю в повести «Сюр в пролетарском районе», как давным-давно «погибающий» Алимушкин «улетел в Мадагаскар», так и новая рука, новая сила лишает жизни Ключарева. Весь сюр, трагикомический фарс страны испытал на себе герой Маканина, переживший сложное время слома двух эпох - Советского Союза и новой России.
Трагичность последних лет жизни Ключарева риторикой, тематикой, а также подробностями существования очень напоминает тексты Людмилы Петрушевской. Сходство наблюдается и в репрезентации тендерных шаблонов мужчины и женщины, а также несчастной, полуразрушенной семьи: непутевый сын, незамужняя дочь, старая мать, оставшаяся одна без отца. Точности достигают даже наименования болезней, которыми страдают герои: большинство из них страдает шизофренией. Эта болезнь, видимо, ставшая маркером перестроечных и постперестроечных лет характеризуется временем: недуг, связанный с распадом процессов мышления и эмоциональных реакций, появляется у человека, повредившегося умом, не способного пережить глобальные изменения в жизни, пережить смены парадигм мышления и чувствования мира.
Мужчина в творчестве Петрушевской — кризис маскулинности, доведенный до абсурда
В творчестве Петрушевской мужчина является слабым и требующим защиты (как когда-то женщина) объектом, существом, не способным пройти достойную социализацию. Кем бы ни был мужчина в рассказах Петрушевской: мужем, ребёнком, братом, гостем - он предстаёт как существо несамостоятельное, требующее опеки и помощи, наделённое истеричным и непостоянным характером. Зачастую всё, чем он может помочь женщине - это исполнение репродуктивной функции. Причём зачастую мужчин необходимо заманивать для исполнения этой функции материальными благами и бороться с другими женщинами, претендентками на «женское счастье», по законам отнюдь не литературного мира: «Гений один раз снизошел до совокупления после бутылки (он охотно пил хорошее вино, а М.И. раскошелилась и притащила портвейн "Порто", а также сыр, колбасу и мятные пряники, прямо с зарплаты); «Но герой был прикован к маме-инвалиду, и его дамы ухаживали за ним наперерыв, улучая каждую временную возможность. Как раз последняя упомянутая невеста без места прорвалась по телефону именно в момент совокупления гения и М.И., причем дважды, вела артподготовку, желала привезти "супчику", и бедная М.И. дважды застывала в неудобной позе, а гений отвечал, что да, запыхался, прибежал от мамы. И опять прибежал, да (опять запыхался). Не хотел травмировать претендентку второго эшелона или уже ее боялся («Спасибо жизни» ). Не мужчины выбирают и добиваются будущих спутниц жизни, а женщины, переходя от пункта к пункту из жизненного списка - карьера, материальное благополучие или стремление к нему, начинают матримониальную экспансию на «сидящих по домам» представителей. Агрессивная сексуальная политика проявляет женщину как субъект: «М.И. тогда перешла на переписку, вела корреспонденцию с иногородними, ездила в разные поселки и военные городки по приглашению женихов, жила у разных мужчин для пробы и всем многочисленным своим подругам тоже советовала выходить замуж:» («Спасибо » ).
Рождение ребенка (если оно является желанным) также осуществляется как выполнение одного из пунктов жизненного списка. Мужчина воспринимается как некая субстанция, индивид с хорошей генетикой для создания достойного потомства. От мужчины не ожидается помощи, заботы, социальной защиты. «Я его слепила, из того, что было» - такой установкой можно охарактеризовать героинь Петрушевской. «Девочку она в свое время родила уже тоже немолодой, за тридцать, внедрившись в жизнь одного замшелого гения ... Этот мужчина был, как уже сказано, гением, комментатором древних, а также выпускал переводы, и его можно было спросить обо всем («Спасибо жизни»).
Но зачастую добытый в настоящих боях индивид оказывается неполноценным - увечным психически или физически («Мистика», «Козёл Ваня», «Время ночь»). За ним нужен уход, присмотр и несение всех тягот, связанных с жизнью с больным человеком: «...ее муж: вообще частенько застывает в позе статуи Свободы, как бы тщась достать до потолка и с измученным лицом, и за это получил вторую группу по шизофрении, ибо и в больнице ничего не выдал, как партизан, ничего и никого, кому он там протягивал вверх руку («Мистика»); ... сын Коля, сорокалетний кататоник, который мочился только в бутылку и не знал воды и бритвы. Стены этой комнаты были испятнаны Колей в любимейших местах особенно сильно; лежа, он дотрагивался до выбранных им позиций на стене по многу тысяч раз за те долгие десятилетия, когда лежал, курил, чистил с треском ногти и шептался сам с собой, доходя до криков («Козёл Ваня»).
Если же мужчина внешне независим и относительно успешен (не числится в списках психдиспансера и не страдает дизурией), то непременно найдётся изъян в области качеств душевных. Такой мужчина легко может оказаться подлецом, например, бросить семью («По дороге бога Эроса»), беременную жену («Гимн семье» ), в более поздних рассказах появляется образ предателя Родины («История страха» - за женщинами антипатриотических настроений не замечено), многочисленных любящих женщин («Смотровая площадка»). Есть, безусловно, и порядочные образцы, но они редки и встречаются в не свойственных для Петрушевской рассказах («Тёща Эдипа», «Вольфганговна и Сергей Иванович», «Дайте мне ее»). Мужчина в прозе Петрушевской зачастую овеществляется, он играет роль «необходимого» предмета в семье. И та, что владеет мужчиной - имеет дома особь мужеского пола, пусть увечного, недалёкого, материально не обеспеченного и не способного обеспечивать тел становится на порядок выше, имеет преимущество в социально-женском контексте, обладая некой символической ценностью. Мужчина овеществляется -становится стоящим в одну ряду с трудно доступными книгами, холодильником и сервизом. Закреплённые в культуре как константы мужского поведения -агрессивность, грубость, физическое действие - то есть активная экспансия в пространство принимаются как влекомая данность: «Вот они выходят на бережок, дылда Са и маленькая Со, мальчики удваивают активность в своем хулиганстве на воде, плюхи, гогот, взволнованные крики, нырки, сопли под носом. Мелькают белые пятки. Мужики» («Са и Со»).
Физические признаки, клишированные повадки представителей мужского сообщества зачастую заменяют самого мужчину, сублимируя обладание, создавая эффект счастья, имитируя причастность: «... мужские крестьяне отряда — утопить, с гоготом поднырнуть, зацепить за резинку чужих трусов, вынырнуть с комком ила и плюхнуть им в морду товарища, потом им кинули мяч, они с размаху бацают мячом в девочек»... («Са и Со»).
Тем не менее, все женщины в рассказах зависят от абстракции мужчины, узаконенного представления, обладающего некими культурными константами -защитник, победитель, отец, глава. Такие абстракции они пытаются найти в доступных представителях: сын, муж или любовник, приобретая лишь симулякры - материальную оболочку, обладающую физиологическим естеством. При повторяющейся в текстах неудаче женщины сохраняют за собой право ухаживать за «мужчиной», также стремятся за его вниманием и впоследствии принимая на себя выполнение нереализованных функций, порой «вымогая» любовь («Младший брат», «Са и Со», «Смотровая площадка», «Бессмертная любовь», «Дочь Ксени», «Свой круг», «Время ночь» и др.). И как ни печально, деформированные субъекты - неполноценных, избалованных сынов - будущих мужей - создает сама женщина.
