Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Классическая культура в образовании и литературной деятельности В.А.Жуковского 27
1. Классические языки и переводы с классических языков в образовании, самообразовании и литературной деятельности В.А. Жуковского 27
2. В.А. Жуковский как практик и теоретик перевода в свете истории и современных проблем переводоведения 62
Глава II. Традиции античной поэзии в раннем творчестве Жуковского 81
1. Перевод второй оды Сапфо 81
2. Перевод оды Горация «К Деллию» (Сапп. И, 3) 94
3. Горацианские мотивы в посланиях Жуковского 1810-1820-х годов.. 114
Глава III. Переводы Жуковского из латинского эпоса («Цеикс и Гальциона» из «Метаморфоз» Овидия - 1819 г., «Разрушение Трои» из «Энеиды» Вергилия- 1822 г.) 121
1. Первые гекзаметрические переводы В.А. Жуковского 121
2. Перевод отрывка «Цеикс и Гальциона» из «Метаморфоз» Овидия ... 129
3. Перевод второй книги «Энеиды» Вергилия 143
4. Внимание В.А. Жуковского к особенностям авторского стиля в переводах фрагментов латинского эпоса 151
Глава IV. Переводы из гомеровского эпоса. «Связанные отрывки из "Илиады"». «Одиссея» (стих и стиль). Спорные вопросы оценки 154
1. Гекзаметр В.А. Жуковского в переводе отрывков из «Илиады» и в «Одиссее» 154
2. Интерпретация Жуковским гомеровского стиля с опорой на некоторые лексико-стилистические эквиваленты Гнедича 162
3. Самостоятельность Жуковского в передаче гомеровских формул ... 177
4. Передача гомеровских сравнений и сложных эпитетов у Жуковского 192
5. Идиллические элементы в содержании и «русизмы» в стиле перевода Жуковским гомеровской «Одиссеи». Меланхолические мотивы 202
6. О христианизации нравственно-религиозных понятий гомеровского эпоса в русской «Одиссее» Жуковского 208
7. Проблемы итоговой оценки перевода Жуковским «Одиссеи» Гомера в свете последних концепций теории перевода 212
Заключение 226
Список использованной литературы 242
Приложение :.276
- Классические языки и переводы с классических языков в образовании, самообразовании и литературной деятельности В.А. Жуковского
- Перевод оды Горация «К Деллию» (Сапп. И, 3)
- Перевод отрывка «Цеикс и Гальциона» из «Метаморфоз» Овидия
- Самостоятельность Жуковского в передаче гомеровских формул
Введение к работе
Актуальность диссертации. Выявление античных элементов в наследии Жуковского является насущной задачей изучения творчества поэта-романтика в плане прояснения сложной природы его романтизма и объяснения его эволюции от романтической лирики к классическому эпосу, от перевода «Сельского кладбища» Грея к переводу «Одиссеи» Гомера. Исследование классических интенций в творчестве Жуковского должно внести определенный вклад и в решение общей актуальной проблемы современного литературоведения – изучения рецепции античного наследия в различные периоды истории европейской и русской литературы.
Научная новизна настоящей работы состоит в том, что в ней впервые всесторонне и системно исследуются античные традиции в творчестве В. А. Жуковского от общих эстетико-теоретических концепций и вопросов жанровой поэтики до анализа переводов конкретных образцов античной лирики и эпоса (стихотворений Сапфо и Горация, фрагментов из «Метаморфоз» Овидия и «Энеиды» Вергилия, из «Илиады» и «Одиссеи» Гомера).
Цель и задачи исследования:
– определить классические элементы в образовании Жуковского;
– установить степень осведомленности поэта в классических языках;
– выявить интерес к античной литературе и начитанность в античных авторах;
– охарактеризовать понимание Жуковским значения античного наследия в современном ему образовании;
– охарактеризовать место классической культуры в планах самообразования и творчества Жуковского;
– проследить употребление и трактовку в творчестве Жуковского античного эпического размера – гекзаметра;
– проанализировать переводы античной лирики (Сапфо, Горация) и фрагментов эпоса (из «Метаморфоз» Овидия, «Энеиды» Вергилия, «Илиады» Гомера) в контексте оригинального и переводного творчества Жуковского;
– рассмотреть принципы перевода античных текстов Жуковским в их разнообразии и эволюции от первых опытов к итоговой «Одиссее»;
– определить значение классического наследия для творчества Жуковского, поэта европейского и русского романтизма.
Указанные цель и задачи диссертации определили главный предмет и дополнительные материалы исследования. Основной предмет диссертационного исследования представляют переводы Жуковского из античной поэзии, а также упоминания и оценки античных авторов в художественном, критическом, философско-эстетическом, эпистолографическом творчестве Жуковского. Дополнительно привлекаются материалы архива и личной библиотеки поэта, а также материалы литературной полемики вокруг «Одиссеи» Жуковского.
Теоретико-методологической основой диссертационного исследования являются историко-теоретические труды по рецепции античного наследия в европейской и русской литературе (С. С. Аверинцев, М. М. Бахтин, М. Л. Гаспаров, Ф. Ф. Зелинский, Г. Н. Ионин, Г. С. Кнабе, А. И. Любжин, Т. Г. Мальчукова, А. В. Михайлов, Е. Н. Свиясов, Л. И. Савельева, О. М. Савельева, А. А. Тахо-Годи, А. В. Успенская, Э. Ауэрбах, М. ф. Альбрехт, Э. Курциус, В. Буш, А. К. Гаврилов, М. Вес и др.), работы по сравнительному литературоведению (М. П. Алексеев, А. Н. Веселовский, В. М. Жирмунский, В. Н. Топоров), по истории русской литературы XVIII – XIX веков и специально по творчеству В. А. Жуковского (Д. Д. Благой, В. Э. Вацуро, Г. А. Гуковский, Э. М. Жилякова, Ф. З. Канунова, С. А. Кибальник, В. А. Кошелев, О. Б. Лебедева, Р. В. Иезуитова, Ю. М. Лотман, Ю. В. Манн, В. М. Маркович, Н. Б. Реморова, И. М. Семенко, Ю. В. Стенник, Г. Ф. Фридлендер, А. С. Янушкевич, В. Н. Ярхо), по теории и истории перевода (С. С. Аверинцев, В. Е. Багно, А. А. Дерюгин, А. Н. Егунов, В. Н. Комиссаров, Ю. Д. Левин, Б. Г. Реизов, О. М. Савельева, С. В. Тураев, А. В. Федоров, И. О. Шайтанов, Г. А. Чупина, Е. Г. Эткинд). В работе используются филологические методы интерпретации текста как с привлечением внешних контекстов (историко-философского, литературно-эстетического, биографического), так и с помощью методики имманентного, сравнительно-исторического и сравнительно-типологического анализа.
Положения, выносимые на защиту:
-
В творчестве В. А. Жуковского, имевшего большое значение для истории западноевропейской романтической поэзии и сыгравшего определяющую роль в становлении русского романтизма, заметное место занимает и следование классическим традициям.
-
Оно проявляется в заинтересованном изучении литературной теории, критики и художественной практики европейского ренессанса и классицизма в образовании и самообразовании Жуковского, в ориентации на классическую систему жанров и ее приоритеты – эпос и трагедию в критических статьях и поэтическом творчестве в формах оды, элегии, послания, эпиграммы, басни, в планах написания поэмы и трагедии, опытах перевыражения фрагментов греческой драматургии, в изучении античной литературы и искусства, занятиях классическими языками и в художественной практике переводов с латинского и греческого при широком критическом использовании результатов европейской и русской науки и культуры перевода.
-
Классическая составляющая в творчестве (наряду с общепризнанным его романтическим направлением) объясняется историко-литературной ситуацией переходного времени от давней ренессансно-классицистической и просветительской ориентации на древнюю средиземноморскую греко-римскую культуру к современным, северным, сентименталистским и романтическим интенциям новоевропейской словесности. В соседстве и по контрасту с новыми литературными течениями классическое наследие осмысляется в ряде случаев как непреходящая основа европейской культуры и укрепляется в контексте романтизма, как явление «неогуманизма», Веймарский классицизм в Германии, «неоклассицизм» во Франции и в России.
-
Поэтому в близкой ему по времени европейской литературе Жуковский получает импульсы к разработке не только романтических, но и классических тем и сюжетов, как, к примеру, в «античных» балладах Шиллера. Поэзия первого русского романтика обретает многие параллели и аналогии в русской словесности «неоклассицизма», в переводческой деятельности Н. И. Гнедича, А. Х. Востокова, К. Н. Батюшкова, А. Ф. Мерзлякова, Н. Ф. Кошанского, В. В. Капниста и др. по воссозданию в русском слове поэзии Гомера, Сапфо, Феокрита, Мосха, Катулла, Тибулла, Горация, Вергилия, Овидия, как и в таких жанрах оригинальной русской лирики, как горацианская ода, дружеское послание, любовная элегия.
-
Интерес Жуковского к античному искусству, изучение эстетической теории и художественной практики греко-римского и европейского классицизма, занятия древними языками находят широкое применение в деятельности Жуковского поэта, переводчика, критика, теоретика и историка литературы, педагога и преподавателя, придавая ей масштабность, полноту и разнообразие.
-
Сохранение вечных ценностей античной культуры, идеалов истины и красоты, просветление их христианскими идеями добра и милосердия позволили Жуковскому критически отнестись к недостаткам современной романтической литературы и вернуться к классическому памятнику. Воссоздание в русском слове «Одиссеи» Гомера, открывшее русскому читателю древний мир во всей его правде, с его верованиями, преданиями, патриархальной жизнью и героическим духом, поэтическое слово Гомера во всей его красоте и гармонии стало самым масштабным творческим достижением Жуковского, его поэтическим памятником.
Практическое значение работы определяется возможностью ее использования при чтении общих лекционных курсов по истории русской литературы, разработке специальных курсов по творчеству В. А. Жуковского, по проблемам рецепции античного наследия в русской литературе, на практических занятиях по интерпретации художественного текста, в спецсеминарах по анализу переводов.
Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования излагались в докладах и обсуждались в ходе дискуссий на международных конференциях: «Россия и Греция: Диалоги культур» (Петрозаводск, Петрозаводский государственный университет, 4-8 сентября 2006 г.); «Греки и мы» (Санкт-Петербург, СПбГУ, РНБ, РАН, Генеральное консульство Греции, 27-29 октября 2006 г.); на научно-практических семинарах по вопросам греко-римской лингвокульторологии в античности и в Новое время (Москва, МГУ, 20-25 января 2007 г.), Нижний Новгород, ННГУ (19-21 апреля 2007 г.), на регулярных заседаниях семинара по изучению рецепции античного наследия в западноевропейских и русской литературе при кафедре классической филологии ПетрГУ. По теме диссертации опубликовано 9 статей.
Структура работы определяется целями и задачами исследования материала. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографического списка, включающего 328 источников и приложения. Объем работы составляет 266 страниц, из которых 238 – основной текст и 28 – приложение, поясняющее отдельные аспекты исследования.
Классические языки и переводы с классических языков в образовании, самообразовании и литературной деятельности В.А. Жуковского
В начале XIX века в европейской и русской литературе наблюдается сосуществование различных литературных направлений: сентиментализма, предромантизма и неоклассицизма . Творчество В.А. Жуковского, одного из крупнейших русских поэтов и писателей этого времени, оказалось причастным ко всем указанным направлениям. В русле неоклассицизма формируется жанровая система его ранней лирики. В критических статьях о русских поэтах, «О басне и баснях Крылова», «О сатире и сатирах Кантемира», критик начинает свое изложение с античных авторов, Эзопа и Федра, Горация и Ювенала. В записках о театральных впечатлениях («Московские записки», «Радамист и Зенобия», «Электра и Орест») Жуковский обнаруживает основательное знакомство с античной драматургией, как и полную осведомленность в истории французского классицистического театра. В статье «О поэзии древних и новых» русский поэт с полным сочувствием излагает взгляд немецкой эстетики на античность как на основу европейской литературы: «формы ... и способы выражения, и тон, и механизм стихов - все заимствовано нами от греков и римлян»2. А говоря о различии поэтов древних и новых, признает и их равноценность, равное значение для литературной современности: отсюда соединительный, а не противительный союз и в заглавии статьи. Потому и в своей переводческой деятельности, отдавая полное предпочтение современным английским и немецким поэтам, Грею, Бюргеру, Шиллеру, Гете, Маттисону, Уланду, Байрону и Т. Муру, Жуковский обращается и к перевыражению античных лирических текстов, оде Сапфо и оде Горация, отдавая должное их классическому достоинству, непреходящей ценности.
Обучение классическим языкам засвидетельствовано в России с XVI в. -открытием школы в г. Остроге. В XVII — XVIII веках преподавание греческого и латинского языков велось в Москве в Славяно-греко-латинской Академии (1687-1814), в киевской Академии, образованной на основе Коллегиума митрополита Петра Могилы с 1707 года, а также в средних духовных училищах - семинариях ряда провинциальных городов (к таким духовным училищам принадлежал и харьковский коллегиум, в котором обучался классическим языкам будущий переводчик «Илиады» Н.И. Гнедич). С открытием в 1755 году Московского Университета классические языки входят в программу светского образования, лекции по ряду дисциплин читаются на латинском языке, начинает развиваться классическая филология. Университетские преподаватели курировали и образование учащихся в организованном при университете в 1779 году Благородном пансионе, в котором наряду с многими деятелями русской культуры конца XVIII - начала XIX века учился и Жуковский с 1797 г. по 1800 г. Согласно университетскому объявлению 1783 года, программа образования в Благородном пансионе предполагалась самая широкая: «Императорский московский университет в пансионе своем приемлет на себя образование питомцев, во-первых, основательному познанию христианского закона, потом самонужнейшим светским наукам, как-то: всей чистой математике, геометрии, тригонометрии и алгебре, некоторым частям смешанной математики и в особенности артиллерии и фортификации; тако-ж философии, особенно нравственной (моральной), истории и географии и российскому стилю, присовокупя к тому искусство рисовать карандашем, тушью, сухими красками, танцевать, фехтовать, и музыке; а наконец, и разным языкам, яко нужным орудиям учености, как-то: российскому, немецкому, французскому, английскому и итальянскому, а кому угодно будет - тако-ж латинскому и греческому» . Однако положение классических языков в учебной программе Благородного университетского пансиона было изменчивым и весьма непрочным. Во второй половине 1790-х годов их преподавание было вообще упразднено , иначе, думается, Жуковский при его прилежности и любознательности не преминул бы посещать и факультативные занятия. И так Жуковский, которому и в детстве не пришлось заниматься классическими языками и в отрочестве не случилось их изучать под руководством учителей, оказался лишенным начал классического образования - в отличие от других воспитанников этого же пансиона более раннего или более позднего времени. Действительно, многие друзья и знакомые Жуковского, тоже бывшие выпускниками Благородного пансиона, А.Ф. Мерзляков, А.Ф. Воейков, А.И. Тургенев, М.В. Милонов, М.А. Дмитриев, Д.Н. Блудов, Д.В. Дашков, С.С. Уваров, обладали знаниями классических языков и проявили себя в переводах с латинского или греческого. Широкое распространение классического образования в окружении Жуковского способствовало его пониманию недостатков пансионской программы, упразднившей преподавание древних языков: «Я часто сетовал на свое совершенное невежество в латинском и греческом языке»5.
Перевод оды Горация «К Деллию» (Сапп. И, 3)
К переводу другого знаменитого произведения античной лирики - оды Горация (Carm. II, 3) Жуковский обратился в 1809 году. Латинский поэт посвятил ее своему другу Деллию. Квинт Деллий, происходивший из сословия римских всадников, был крупным торговцем. Во время войны между Антонием и Октавианом примкнул к Антонию и сопровождал его в походе против парфян, но еще до битвы при Акции (31 г. до н.э.) перешел на сторону Октавиана. За политическое непостоянство его называли «вольтижером гражданской войны» (desultor bellorum civium). Квинт Деллий был не чужд литературно-философским занятиям: ему приписывали историю войны против парфян. Посвященная ему ода была написана Горацием после окончания гражданской войны, в эпоху принципата Октавиана до 23 г. до н. э., когда были изданы все три книги од. Поэт обращается к человеку богатому, известному, но беспокойного характера и непостоянной судьбы с советом относиться к жизненным превратностям философски, со спокойной душой, не забывая о краткости жизни и пользуясь ее радостями. Вероятно, Деллий внял советам своего друга, во всяком случае о его позднейших политических выступлениях" ничего не известно, в противоположность другому адресату оды Горация об умеренности и «золотой середине» (Carm. II, 10) - родственнику Мецената -Лицинию Мурене, который вмешался в заговор против Октавиана Августа и был казнен. Ода (Carm. II, 3) о спокойствии и радостях в нашей кратковечной жизни оказалась, по-видимому, убедительной для адресата и весьма популярной, как и ода об умеренности (Carm. II, 3) среди читателей современников Горация, и его подражателей позднейших веков. Приводим текст оды, обращенной к Деллию:
Для понимания поэтического текста Горация целесообразно привести выполненный нами подстрочный перевод: Помни [умей], Деллий, обреченный на смерть, / в трудных обстоятельствах сохранять / Невозмутимый ум, не иначе, в благоприятных [обстоятельствах] / От чрезмерной радости быть воздержным. // Или будешь печальным всю жизнь, / Или ты, раскинувшись в глубокой траве, / В праздничные дни будешь наслаждаться / Высшей марки Фалернским [вином]. // Почему сосна могучая и серебристый тополь / Тени отрадные соединять любят / Ветвями? Зачем, изгибаясь, бежит / Чистая быстротекущая вода, струясь потоком? - // Сюда и благовонья, и слишком кратковечные / Цветы розы принести прикажи, / Пока жизнь, и возраст, и черные нити / Трех сестер позволяют. // Ты покинешь и купленные луга, и дом, / И виллу, которую мутный Тибр омывает, / Ты уйдешь, и накопленными богатствами / Скоро завладеет наследник. // Богатый ли, рожденный ли древним Инахом / Нет никакого различия, или бедный и низкий / По роду под небом умрешь - / Жертва ничего не щадящего Орка. // Все туда принуждены собраться, всякого / Вертится урной быстрее или медленнее / Жребий, должный быть вынутым и нас / Отправить в челне на вечное изгнание. Обратившись к переводу этой оды в эпоху высшей популярности поэзии Горация в России, Жуковский называет свое стихотворение «К Делию», воспроизводя таким образом обращение Горация в определенном тексте. Вряд адресата. Характерно некоторое изменение имени в посвящении: не «К Деллию», а «К Делию». Delius - буквально житель острова Делос, эпитет родившегося на Делосе Аполлона, как Делия — эпитет родившейся вместе сним на Делосе - Дианы. Римский поэт Тибулл называл так в элегиях свою возлюбленную. Отсюда это условное литературное имя перешло и в европейскую литературу. По-видимому, его мужской вариант «Делий» у Жуковского такое условное литературное имя. И стихотворение Жуковского «К Делию» обращено к любому из его друзей - собеседников, как и к каждому его читателю. Как добрый, но нежданный друг48. Перевод оды Горация Жуковским, сделанный в эпоху расцвета русского горацианства, был не первый и не единственный. Ее переводили его предшественники и современники: Н.Н. Поповский (1760)49, Г.Г. Салтыков (1805)50, как и позднейшие поэты, В.Л. Пушкин (1812)51, А.С. Норов (1816)52, А.Ф. Мерзляков (1817)53, А.А. Фет54 и др55. Сопоставление перевода Жуковского с вариантами его предшественников, Поповского и Салтыкова, не обнаруживает текстуальных совпадений. В позднейших переложениях Норова и Мерзлякова можно заметить примыкание к стихотворению Жуковского, опубликованному впервые в журнале «Вестник Европы» (1810, № 3), в его названии, только сторонник буквального перевода А.А. Фет возвращается к латинской огласовке посвящения: «К Деллию».
В первых четырех прижизненных изданиях произведений В. А. Жуковского стихотворение включалось в отдел «Смесь», с подзаголовком «Подражание Горацию», затем - «Из Горация» с датировкой: 1809 год56. Жуковский таким образом не решился отнести свое подражание оде Горация к жанру оды, которая в классицистической системе жанров должна была включать историческое и политическое содержание и должна была быть торжественной по стилю. В этой же классицистической системе жанров, сохраняющей свою инерцию и в романтическую эпоху, как исходная ода Горация, так и подражание Жуковского по своему личному характеру, раскрывающему внутренний мир лирического героя, его духовные искания, может быть отнесено к жанру послания.
Перевод отрывка «Цеикс и Гальциона» из «Метаморфоз» Овидия
К классическому гекзаметру Жуковский впервые обращается в опыте перевыражения латинского эпоса Овидия в декабре 1819 года в Павловске после переводов романтической поэзии Гете и Шиллера. Для творческого пересоздания классики русский поэт избирает наиболее близкий ему по содержанию эпизод из «Метаморфоз» (XI, 409-748). Овидий рассказал здесь трагическую историю верной супружеской любви. Он подробно описывает чувства Кеика и Алкионы, их привязанность к друг другу, разлуку любящих, страх жены, гибель мужа в морской пучине во время кораблекрушения в страшную бурю, явление призрака погибшего во сне его жене Алкионе, ее горе, страдание, плач, решение погибнуть в море вместе с Кеиком. Она идет к берегу, видит в море тело погибшего, узнает мужа, бросается к нему ... и вдруг чудо! По воле богов она превращается в птицу-зимородка и вместе с нею муж ее Кеик.
Року покорна любовь; у птиц не расторгся их прежний Брачный союз: сочетают тела и детей производят. Зимней порою семь дней безмятежных сидит Алкиона Смирно на яйцах в гнезде, над волнами витающем моря. По морю путь безопасен тогда: сторожит свои ветры, Не выпуская Эол, предоставивши море внучатам11.
Человеческую трагедию Овидий показал в контексте «жизни божески-всемирной» и дал ей утешительно-чудесное оптимистическое завершение. Можно представить себе, с какими чувствами читал Жуковский повесть Овидия и работал над ее переложением: ведь и он пережил трагедию разлучения и утешал себя, как и возлюбленная его Маша Протасова, надеждой на соединение в ином, небесном, мире. Прочувствованно и примиренно передает Жуковский заключительные строки. Он эмоционально усиливает, обогащает текст, благодаря аллюзиям на содержание целого.
Упоминание одиночества рецепирует мотив разлуки, описание морского затишья, безопасного для пловца, усиливается предшествующей страшной картиной морской бури, погубившей героя. Чтобы почувствовать в полной мере все отличие живого свободного слова поэта даже от наилучшего профессионального переводчика, более отстраненно воспринимающего текст и связанного буквальным смыслом, приведем еще раз концовку в переводе Жуковского: Скоро над их одиночеством сжалясь, бессмертные боги В птиц обратили обоих; одна им судьба; и поныне Верны бывалой любви; и поныне их брак не разорван. Поздней зимней порою семь дней безбурных и ясных Мирно, без слета сидит на плавучем гнезде Гальциона; Море тогда безопасно; Эол, заботясь о внуках, Ветры смиряет, пловца бережет, и воды спокойны12. В эпизоде из «Метаморфоз» Жуковский снова нашел выражение испытанных им чувств, как ранее в Овидиевой героиде - «Письме Сафо к Фаону». С подобным сюжетом любви, разлуки и предполагаемым концом —ч гибели в море, которое послужило посредником, претекстом или в каксй-то степени даже подтекстом для перевыражения им оды Сапфо. Но эпос Овидия интересовал русского поэта и как образец классической эпопеи, несмотря на все попытки, неповторимой в новое время по искусству композиции, богатству и разнообразию содержания, по естественности там появления чудесного — его поэтическому правдоподобию. Имя Овидия было указано Жуковским в списке авторов, назначенных к переводу. По-видимому, Жуковский имел в виду именно знаменитые «Метаморфозы», в которых видел антологию мифов, называя Овидия «историком басни». Об этом во времена Жуковского напоминали не только книги, переводы Овидия и многочисленные мифологические своды, но и театр. В балете представляли Зефиров, Амуров и Адонисов, танцоры перевоплощались и в иных, более современных персонажей, как бы свидетельствуя, как шутливо пишет Жуковский в своих театральных рецензиях 1809 года, «что век Овидиевых превращений еще не миновался»13. 131 Обратившись через 10 лет к переводу из Овидиевых «Превращений», Жуковский избирает эмоционально близкий ему по содержанию эпизод и вместе с тем одну из жемчужин Овидиева произведения. Рассказ о Кеике и. Алкионе - признанный шедевр Овидиева повествовательного искусства. В нем космическое пространство и его стихии - земля, море и небо, каждая со своей сущностью, в состоянии покоя и бури. Все огромное пространство населено. В рассказе Овидия присутствуют звери и птицы, боги и люди. Люди представлены и как народы, и как индивидуальные персонажи - герои со своей судьбой, характером, чувствами и волей. На земле различный рельеф: пологий берег, горы, горные пещеры, ручьи, кусты, деревья, цветы - все реально, узнаваемо. Реальное направление усиливают точные наблюдения, об особенностях погоды или об инстинктах и поведении различных пород птиц. И тут же рядом - волшебные сказки о пещере Сна, о его слугах, способных принимать любой облик и являться призраками в сновидениях людей. Фантастическое представлено рядом с реальным. Богиня-вестница Ирида ("Ірц, -і5о ; по-гречески и имя богини и название радуги) надевает покров, блистающий тысячей красок, отразившийся радугой в небе (Met. XI, 589-590). Чудесное превращение Кеика и Алкионы объясняет фенологические особенности и обыкновения птиц-зимородков. Показаны приметы цивилизации народов: царская власть, религия, храмы богов, патриархальные дома с кормилицей и слугами, корабли с гребцами. Жизнь героев осознана и отражается во внешних обычаях, в жизненных обстоятельствах и во внутренних чувствах, переживании горя, в трагическом пафосе, не меньшем, чем в подлинной трагедии. В трагедии «Медея» имел личный творческий опыт сам Овидий. И кроме этого, его эпос впитал в себя всю многожанровую историю античной литературы. Отсюда, из высоких достоинств источника, можно предполагать внимание Жуковского к этому произведению Овидия и его перевод, датируемый в летописи жизни и творчества поэта 13-20 декабря 1819 года14.
Самостоятельность Жуковского в передаче гомеровских формул
Наиболее ярким примером новообразований Жуковского будет перевод им гомеровского эпитета богини утренней зари в стихе «"ЧЇЦОІ; 8 fipuyeveioc (p&vr ро5о8&кто?Ю(; Нсо ;». Этот формульный стих (poSoSaicrutax; Нш ;) встречается в «Илиаде» дважды (А, 477, Q, 788) и применительно к контексту передается у Гнедича с небольшими изменениями: «Но, лишь явилась заря розоперстая, вестница утра» и «Рано, едва розоперстая вестница утра явилась...». Чаще в «Илиаде» Гомера для обозначения начала дня, особенно в начале рапсодии, употребляется другой стих: (Пах; jaev крококікХос, eidSvaTO 7caoav йк atav (0, 1)), который повторяется с вариациями ( Шх; 8 ек A,e%cov 7iap oV/awO TiGcovoto. opvoG... (Л, 1-2); Ншд IEV кроко7Ш7иА,о ; arc QKeavoio po&oov 6pvu0... (T, 1-2)), соответственно передаваемыми Гнедичем: «В ризе златистой заря простиралась над всею землею» (0, 1); «Рано, едва лишь Денница Тифона прекрасного ложе Бросила, свет вожделенный неся и бессмертным и смертным» (Л, 1- 2); «В ризе багряно-златистой из волн Океана, денница Вышла, несущая свет и бессмертным и смертным» (Т, 1-2). Между тем в «Одиссее» постоянно в неизменном виде повторяется первая формула, переведенная у Жуковского запоминающейся строкой, ибо встречается она как в русской «Одиссее», так и в «Одиссее» греческой 19 раз (у 404, 491, 8 306, 431, 576, є 228, 0 1, і 152, 170, 307, 437, 560, к 187, \і 8, 316 v 18, о 189, р 1, т 428): «Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос». Стих Жуковского, не похожий ни на один из вариантов Гнедича или Фосса, у которого находим: «Als die dammernde Friihe mit Rosenfmger erwachte» - «когда проснулась дремлющая Заря с розовыми пальцами» (р\ 1) и «Eos im Safragenwand erleuchtete rings nun die Erde» - «Эос в шафранном одеянии осветила теперь вокруг всю землю» (0, 1), был создан переводчиком с оглядкой на французское выражение «Aurore aux doigts roses», как считал А.Н. Егунов, этот перевод критиковавший. С точки зрения исследователя, стих Жуковского не является ни поэтичным, ни точным эквивалентом гомеровского стиха42. Эпитет пурпурный исследователь считает неточным и неуместным, ибо означает он зловещий красно-фиолетовый цвет и не подходит к «рано-рожденной», «розоперстой» Эос («ее пальчики розовеют как у младенца»), а с другой стороны, вносит ненужные ассоциации с роскошными царскими одеяниями. Неудачным кажется комментатору и выражение «вышла... с перстами пурпурными Эос», будто бы она вышла с красными пальцами (как, к примеру, женщина после стирки). Претензии имеет критик и к эпитету «младая»: в русской поэзии он применяется преимущественно к девушкам «уже на выданьи». Конечно, А.Н. Егунов, литератор, талантливый переводчик Платона и греческого романа, образованнейший филолог, обладающий изощренным чувством языка, был в какой-то степени прав, обращая внимание на недостатки перевода Жуковского, в частности, на пропуск им временного союза щюс, едва, чуть только. Но, как справедливо замечал оппонент А.Н. Егунова А.В. Михайлов, тоже выдающийся исследователь и одаренный переводчик философских и художественных текстов, «такое же множество возражений», если читать с пристрастием, можно выставить едва ли не против любого перевода и переводчика, при этом он сопоставлял русские переводы Гнедича и Жуковского с гомеровскими переводами Фосса, считавшимися образцовыми43. И действительно, в переводе «Одиссеи» у Фосса находим: «Als die darnmernde Fruhe mit Rosenfingem erwachte» — «когда проснулась дремлющая Заря с розовыми пальцами» - вряд ли это лучше звучит, чем стих Жуковского «Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос».
Поэтические переводы создаются, разумеется, не для специалистов-филологов, которые могут и должны читать подлинный текст, но для образованного любителя отечественной поэзии, не знакомого с языком оригинала и желающего получить верное о нем представление. Для такого читателя нужен перевод, не только приближающий читателя к подлиннику и показывающий неизвестный ему мир, но и приближающий подлинник к читателю, показывающий в иноязычном памятнике общечеловеческие и общепоэтические черты, присутствующие и в знакомой для него культуре. Для такого читателя был вполне уместен эпитет «младая», соединяющий перевод с русской поэтической традицией и помогающий ему представить образ вечно юной греческой богини. Русский глагол вышла, в котором больше активности и движения, чем в греческом медиопассивном e pdcvri (явилась) усиливает антропоморфизм Эос, которая, как с неудовольствием заметил А.Н. Егунов, уподобляется «младой» девушке «на выданьи». Полному антропоморфизму, однако, явно противоречат странные для молодой девушки «пурпурные персты», потому что ни в одной человеческой ситуации нельзя представить и ни на одном обыденном языке нельзя сказать, что явилась дева «с пурпурными перстами» или по буквальному гомеровскому определению «розовый палец», а сказать, как у Гомера «робобактилхх; Них;» - буквально: «явилась Заря -розовый палец», можно, ибо сразу понятно, что имеется в виду олицетворение природного явления. Сохранив этимологически неясное для русского читателя имя греческой богини Эос - Hcbq, Жуковский усиливает ее атрибутивную характеристику, и чисто количественно, возможно, вслед за Фоссовым выражением «mit rosen Fingern», и стилистически, выделяя из обыденной речи. Определение Эос Жуковского «с перстами пурпурными» служит сигналом олицетворения лучей, расходящихся как пальцы на руке, или если иметь в виду гомеровский вариант сро8о8актоА,ос; - лучи красного света, появляющегося на горизонте44. Что касается цвета лучей зари, то их вовсе не обязательно понимать как розовые: они цвета розы, то есть могут быть и красные и темно-красные, пурпурные, греческое тгорфйрЕод (латинское purpureos) означают не только темно-красный, но и яркий, многоцветный, у Гомера это слово применяется к определению радуги - їрк;. Возможно, в своем выборе цветового определения зари пурпурный, а не светло-розовый или желто-золотистый, шафранный Жуковский учитывал античные схолии, приведенные в прозаическом переводе «Илиады» И.И. Мартыновым: «Привыкшим зарю называть багряною или пурпурною, может быть, покажется мое прилагательное "шафранноризый" смелым, но я основываюсь не на одном своем заключении. Эвстафий говорит, что заря называется "krokopeplos" тогда, когда в ней остается еще несколько ночной теплоты, и от солнечных лучей видится в ней златоцветная шафранная краска. Таковая заря называется, - говорит он, -первою за коею последует заря, яснее первой, называемая "rhododaktylos", "розоперстою", которая вполне освещает и как розовым цветом багровеет. Вот эту зарю можно назвать "багряноризою" или "пурпурноризою", a "krokopeplos" приличнее перевести "златоризою"»45. Избирая для лучей зари эпитет пурпурный, Жуковский таким образом следовал смыслу гомеровского определения сро8о5&ктоА,0(;; возвышенно-торжественный стиль словосочетания «с перстами пурпурными» определялся для переводчика и читателя «Одиссеи» не какими бы то ни было «социально-историческими ассоциациями»46, а тем, что говорится здесь о богине. Наконец, интенсивный цвет пурпура давал яркий контраст к образу ночного мрака, добавленного поэтом.
