Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Поэзия русского Берлина в историко-литературном контексте эпохи
1.1. Особенности литературной и общественно-политической ситуации в русском Берлине 1920-х гг С. 15
1.2. Поэзия русского Берлина в периодической печати и сборниках С. 24
1.3. Литературные объединения русского Берлина С. 46
Глава 2. Поэтика лирики русского Берлина
2.1. Поэзия русского Берлина 1920-х гг.: специфика и основные направления эстетического поиска С. 57
2.2. Своеобразие лирики «старшего» поколения авторов в берлинский период творчества С. 76
2.3. Характерные особенности лирики авторов «младшего» поколения С. 113
Глава 3. Поэзия русского Берлина как структурный компонент «берлинского текста» русской литературы С. 131
Заключение С. 165
Библиография С. 172
- Особенности литературной и общественно-политической ситуации в русском Берлине 1920-х гг
- Поэзия русского Берлина в периодической печати и сборниках
- Поэзия русского Берлина 1920-х гг.: специфика и основные направления эстетического поиска
- Своеобразие лирики «старшего» поколения авторов в берлинский период творчества
Введение к работе
Изучение истории русской литературы XX века не мыслится сегодня без постановки проблем, связанных с исследованием творческого наследия поэтов и писателей русского зарубежья.
Систематическое изучение истории зарубежной ветви русской литературы было начато в 1950-е годы Г. П. Струве. Его труд «Русская литература в изгнании» (1956) стал основанием для возникновения новых научных работ, среди которых наиболее значимыми для настоящего исследования представляются работы М. Раева (Raeff),1 Роберта С. Вильямса (Williams), а также такие коллективные труды, как «Русский Берлин 1921— 1923» Л. Флейшмана, Р. Хьюза, О. Раевской-Хьюз и «Russische Autoren und Verlage nach dem ersten Weltkriege» Т. Бейера (Beyer), Г. Кратца (Kratz), K. Вернер (Werner).
В 1980-1990 гг. расширение доступа к информации о русском зарубежье позволило отечественным исследователям преодолеть ограниченность и неполноту знания о нем. В этот период в научный обиход были введены неизвестные ранее имена писателей-эмигрантов, опубликованы их произведения, подробно описаны явления литературной и культурной жизни эмиграции, в полном объеме предстало творчество крупных писателей и поэтов XX века, чьи судьбы оказались напрямую связаны с историей существования зарубежной ветви русской литературы. В 1990-е годы появились справочные и энциклопедические издания, позволившие систематизировать накопленную информацию.
Настоящая диссертационная работа посвящена изучению поэзии первой литературной столицы эмиграции — русского Берлина как малоисследованному явлению в истории русской литературы, имеющему неоспоримую значимость с точки зрения теоретической и исторической поэтики.
Выбор в качестве объекта изучения русской поэзии берлинского периода предполагает возможность и необходимость отойти от очерковых описаний эмигрантской литературы как совокупности имен и жанров и сосредоточить основное внимание на таком динамичном с точки зрения художественного метода явлении как стихотворный текст.
Рассмотрение стихотворного наследия русского Берлина в рамках обобщающего подхода позволяет не только определить его место в историко-литературном контексте эпохи, но также выявить специфику и характер тех преобразований в области поэтики, которые обозначились в период «двойственной жизни» русской литературы, когда вопрос о ее дальнейшем пути развития стоял особенно остро.
Выбор в качестве предмета изучения творчества художников первой волны эмиграции позволяет увидеть также зарождение важнейшей особенности различных этапов существования русской литературы в изгнании — тенденции сохранить культурные связи, поддержать общую целостность русской литературы.
Материалом для настоящего исследования послужили стихотворные тексты тех авторов, которые, находясь в 1920-е гг. в Берлине, принимали деятельное участие в его литературной жизни, и в чьей писательской биографии берлинский период составил отдельный этап. Творческая активность русских поэтов в Берлине оценивается нами, прежде всего, на основании публикаций в берлинских периодических изданиях и сборниках, а также по принадлежности тем или иным берлинским литературным объединениям и кружкам.
В этой связи большое методологическое значение для нас приобретают такие опорные моменты, как привлечение к анализу литературного быта русского Берлина, складывавшегося в условиях массовой эмиграции художественной интеллигенции из России после октября 1917 года.
Круг авторов, писавших в 1920-е гг. в Берлине, в рамках настоящего исследования кажется возможным условно разделить на «старшее» литературное поколение, представители которого получили известность еще до отъезда из России (Андрей Белый, В. Ходасевич, М. Цветаева, Саша Черный, Н. Агнивцев, Л ери (В. В. Клопотовский), и «младшее» поколение, заявившее о себе в середине 1920х-начале 1930-х гг. XX века (В. Набоков, Вл. Корвин-Пиотровский, А. Присманова, Р. Блох, Г. Струве, В. Лурье, Г. Венус, В. Андреев). Исследовательское внимание, таким образом, в равной степени оказывается сосредоточенным как на изучении методов работы крупных художников, так и на анализе поэтического наследия молодых поэтов, многие из которых смогли впервые заявить о себе именно в Берлине. При этом значимыми для настоящей работы считаются не только те стихотворные произведения, которые были созданы во время пребывания в Берлине, но и тексты, написанные за его пределами, ставшие художественно и исторически ценными свидетельствами о времени пребывания в первой столице русской эмиграции.
К исследованию привлекались также мемуарные записи и тексты рецензий, написанных русскими поэтами и писателями для берлинских газет и журналов. По мере необходимости мы обращались и к прозаическим текстам, имеющим принципиальное значение для характеристики русского Берлина 1920-х гг. в качестве культурного феномена, сыгравшего важную роль в истории русской литературы и искусства.
Термин «русский Берлин» в рамках данного исследования имеет два основных способа толкования. Прежде всего, русский Берлин — это реальное место, на фоне которого разворачивались события эмиграции. В этом случае Берлин может быть интерпретирован нами «географически». На его карте можно отметить места дислокации русских (институты, издательства, литературные кафе, адреса проживания и т.д.). С этой точки зрения русский Берлин описан, прежде всего, в трудах западных исследователей К. Шлегеля (Schlogel) и Б. Доденхоф (Dodenhoft). Иной подход к интерпретации термина обозначен в работах Л. Флейшмана, Р. Гуля, Д. Глэда и Е. Эткинда, где речь идет о понимании русского Берлина как диаспоры, объединенной общностью реакций, целей и ценностей.
В известной степени соглашаясь с выводами авторов книги «Русский Берлин 1921-1923», в настоящем исследовании мы выделяем в качестве основной цели изучение поэзии русского Берлина как одной из значимых составляющих русской литературы в период ее «двойственного существования», обозначившего резкий перелом в биографиях целого ряда русских писателей и поэтов.
Достижение обозначенной цели обеспечивается последовательным решением следующих задач:
• исследовать культурный и идеологический контексты существования поэзии русского Берлина,
• представить панораму общей издательской ситуации первой столицы русской эмиграции, которая в условиях изгнания приобрела значение литературного факта,
• дать характеристику литературным кружкам и салонам русского Берлина, выступавшим в качестве одной из форм литературного быта, оказавших непосредственное влияние на ход литературного процесса,
• определить специфику поэзии русского Берлина и основные направления эстетического поиска,
• дать анализ поэтического творчества наиболее ярких представителей «старшего» и «младшего» поколений русских авторов в берлинский период (Андрей Белый, В. Ходасевич, М. Цветаева, В. Набоков, В. Лурье),
• проанализировать поэзию русского Берлина в качестве структурного компонента «берлинского текста» русской литературы.
Исследовательская логика диссертационной работы определяется поставленными задачами.
Обобщенность подхода к явлению русской берлинской поэзии предполагает, прежде всего, рассмотрение феномена в рамках культурного и идеологического контекстов эпохи.
История русской эмиграции первой волны в настоящий момент достаточно хорошо изучена. Анализ научных трудов по этому вопросу с высокой степенью достоверности позволяет представить масштабы эмиграции и оценить ее последствия для национальной культуры.
Эмиграция творческой интеллигенции провоцировалась правительством Смольного с первых дней его существования. Запрет на свободу печати со всей очевидностью поставил перед культурной элитой вопрос о том, как следует поступить: остаться в России, не имея возможности открыто высказывать свои мысли, или эмигрировать, сохранив при этом свободу творчества. Необходимость выбора в свою очередь обусловила изменения в ходе литературного процесса. Его переломный, кризисный характер выразился со всей отчетливостью.
Одним из первых центров русской эмиграции в период с конца 1920 по начало 1924 года становится Берлин.
Какими были отношения немецкого и русского Берлина и какую роль сыграли российско-германские культурные связи в литературном процессе первой столицы эмиграции, можно понять из анализа исследовательской и мемуарной литературы по истории русского зарубежья.
Так, многие исследователи и мемуаристы (М. Старцева, Л. Флейшман, К. Шлегель, Р. Гуль, Н. Берберова) отмечают в своих трудах напряженный характер отношений русского и немецкого Берлина, объясняя это тем, что первая эмиграция носила вынужденный характер, и, соответственно, немецкий Берлин воспринимался русским населением как чужое, насильно навязанное пространство. Несмотря на то, что судьба и творческая жизнь многих писателей и поэтов была связана с Германией (М. Цветаева, Андрей Белый, Б. Пастернак, Саша Черный), в берлинский период отношение к этой стране и ее художественное восприятие изменяются. В начале 1920-х гг. в лирическом сознании родина философии и колыбель романтизма постепенно становится реальностью эмиграции.
Согласно мнению исследователей (Г. Струве, Л. Флейшман, М. Раев), нормой литературных отношений, определившей специфику берлинского периода, стало существование на стыке двух литератур. В это время русские писатели и поэты могли общаться практически беспрепятственно и литературный процесс как таковой не был разделен на внутрироссийскую и зарубежную ветви.
Пограничный статус явления эмигрантской литературы в берлинский период выразился как в интенсивной перегруппировке литературных и общественных сил — Берлин был местом, где принималось окончательное решение о том, оставаться в эмиграции, или возвращаться в Россию, — так и в самом характере деятельности причастных к «берлинскому периоду» литераторов.
Политические взгляды представителей русского литературного Берлина существенно различались, что оказывало непосредственное влияние на ход литературной и общественной жизни. Такие политические течения, как «Смена вех», евразийство, а также идеологические концепции «возвращенчества» и «культурного примиренчества» сыграли важную роль в развитии литературного процесса первой столицы русской эмиграции. В художественные тексты в значительных количествах стала проникать идеология. Ее влияние, неоднократно отмечаемое исследователями, в большей степени сказалось в прозе, чем в поэзии. И тем не менее в берлинском творчестве таких поэтов русского Берлина, как Ю. Росимов и А. Кусиков, мы можем заметить ее присутствие.
«Калейдоскопическая пестрота» культурных антреприз русского Берлина открывала широкие возможности для эстетического поиска. В начале 1920-х гг. в первой столице русской эмиграции встретились и организовали свою деятельность в рамках профессиональных объединений представители нескольких поэтических школ: символисты (Андрей Белый, Н. М. Минский, С. А. Соколов (Кречетов), акмеисты (Г. Адамович, Н. Оцуп, Г. Иванов, И. Одоевцева), имажинисты (А. Кусиков), поэты вне литературных направлений (В. Ходасевич, М. Цветаева, Саша Черный, Н. Агнивцев, Е. Шкляр). Прекрасную возможность оценить масштабы деятельности «старших» в этой связи получили молодые поэты и писатели эмиграции, воспринимавшие общение с признанными мастерами слова в качестве необходимой школы. Стремлением следовать в своем творчестве «классическим образцам» модернизма объясняется тот факт, что в берлинский период их путь в литературе во многом определяла преемственность. Вместе с тем, нельзя не отметить, что именно в Берлине было положено начало поиску новых форм художественной выразительности, которая впоследствии будет значительно отличаться от старой традиции.
Одной из важнейших специфических черт литературного процесса русского Берлина, составляющих его уникальность и не имевших аналогов в других диаспорах, стала его значимая укорененность в таких формах литературного быта, как редакционная и издательская деятельность, литературные вечера и встречи, писательские объединения и клубы. Именно эти формы помогали созданию того культурного поля, которое стало необходимым условием продолжения творческой деятельности на родном языке. Бурный рост книгоиздания, свободного от законов советской цензуры, способствовал созданию за рубежом обширной библиотеки русской книги, в которой числились произведения как авторов, уехавших из России в 1920-е гг., так и тех, кто остался жить на родине. Обладая наибольшим авторитетом в эмигрантских кругах, крупнейшие издательства русского Берлина поддерживали интенсивные связи с Россией и в своей издательской политике ориентировались на литературные новации. На страницах органов периодической печати в берлинский период происходило существенное накопление эстетического материала. В целом ряде случаев сами писатели выступали в роли редакторов или издателей журналов, что непосредственным образом содействовало поддержанию и развитию тех норм литературной жизни, которые были родственны нормам родной культурной среды. Через посредство берлинских журналов и газет в полный голос смогли заявить о себе молодые авторы: В. Набоков, В. Андреев, Ю. Росимов, Г. Венус, А. Присманова.
В развитии литературного процесса русского Берлина значимую роль сыграли также писательские объединения и клубы. Своеобразной кульминацией общественно-литературной жизни русского Берлина стало создание в 1921 году берлинского Дома Искусств. В его стенах происходил наиболее интенсивный обмен культурной информацией, рецензировались новые произведения, читались лекции по проблемам современного искусства, велась ожесточенная идеологическая и эстетическая полемика. Подобно тому, как это происходило в петербургском Доме Искусств, в зоне внимания признанных мастеров слова оказывается талантливая молодежь.
Центральное положение в берлинской культурной среде таких авторов, как Андрей Белый, В. Ходасевич, Саша Черный, М. Цветаева было обусловлено, прежде всего, их статусом признанных мастеров искусства слова. Подробный анализ поэтики тех произведений, которые были написаны этими авторами в эмиграции, позволяет заключить, что в начале 1920-х гг. их творчество во многом определяется теми методами в искусстве, которые были разработаны еще до отъезда из России. Вместе с тем, в период берлинской эмиграции в художественных системах большинства авторов «старшего» поколения намечаются значимые изменения. Наиболее резкую форму эти изменения приобретают в творчестве В. Ходасевича, основное внимание которого сосредоточено в берлинские годы на поиске новых художественных средств для описания того опыта изгнания, который поэту пришлось пережить. Общее ощущение оставленности и чувство непоправимого внутреннего одиночества свойственно в берлинские годы лирике Андрея Белого и М. Цветаевой.
Аналитическое рассмотрение поэзии «младшего» поколения авторов на примере творчества В. Набокова и В. Лурье, судьбы которых оказались на долгое время связанными с судьбой Берлина, позволяет выявить такую важную общую черту поэтики творцов эмиграции, как характерное «двоемирие» — наличие двух сфер существования — той, к которой стремится лирическое «Я», и другой — в которой оно вынуждено находиться.
Недолгий период существования первой столицы русской эмиграции, основными характеристиками которого стали интенсивность и двунаправленность общекультурной и литературной деятельности, стал временем, когда в культурно-историческом сознании зарождающейся диаспоры начинает складываться ее собственный единый образ, оформленный в виде художественных текстов, мемуарных записей, хроник, дневников, газетных статей и рецензий. Исследование этих источников и, в частности, анализ поэтических текстов позволяет выявить и описать его важнейшие компоненты: образы русского Берлина и русского эмигранта в нем.
Существование образа диаспоры в значительной степени оказывается связанным с «географической» интерпретацией термина «русский Берлин», поскольку большей частью складывается на основании восприятия городского пространства «чужой столицы».
Особенности восприятия города во многом определяются тем чувством неприязни к «навязанному» Берлину, которое стало общим для большинства его новых жителей. В области художественного творчества характерной реакцией на «вызов» берлинского локуса стало появление целого корпуса произведений, где одним из главных действующих лиц стал город. Эти произведения, созданные русскими литераторами в 1920-е гг. во время нахождения в Берлине, в которых выразилось восприятие города и себя в нем, обнаруживают, на наш взгляд, ряд общих мотивов, внутритекстуальных перекличек и соответствий, складываясь в подобие некой единой структуры, условно говоря, «берлинского текста».
Под термином «берлинский текст» в настоящей работе мы будем понимать единое семиотическое пространство, в рамках которого происходило формирование образов русского Берлина и русского эмигранта.
Выстраивание модели «берлинского текста» происходит согласно структуре, описанной В. Топоровым. В этой модели могут быть выделены и описаны компоненты природной, материально-культурной и духовно-культурной сфер. Значимость подробного рассмотрения этих компонентов определяется необходимостью обосновать предположение, которое следует из анализа текстуальных проявлений оппозиции «свое—чужое» в «берлинском тексте»: климат и ландшафт Берлина представляются его новым жителям несовместимыми с идеей нормального человеческого существования, язык городского пространства — непонятным и варварским, атмосфера города — давящей и невыносимой.
Актуальность и новизна настоящего исследования состоит, прежде всего, в том, что поэтическое наследие первой столицы русской эмиграции впервые рассматривается как целостность: в его отношении к историко-литературному контексту эпохи и в рамках собственной специфики.
Несмотря на то, что за прошедшие два десятилетия объем знания о культуре русского зарубежья значительно расширился (изданы собрания сочинений деятелей эмигрантской культуры, справочные и энциклопедические издания, стали проводиться конференции и семинары по проблемам изучения литературного наследия диаспоры), очевидным является тот факт, что относительная новизна темы не позволяет говорить о высокой степени ее изученности: по-прежнему малоисследованными остаются как аспекты литературного быта первых центров рассеяния, так и сами художественные тексты.
В данной работе впервые рассматривается не освещавшийся ранее в научных трудах вопрос о существовании так называемого «берлинского текста» русской литературы, основу которого составляют произведения русских авторов, отразившие восприятие города и себя в нем. На защиту выносятся следующие положения:
• нормой литературных отношений, определившей специфику берлинского периода, стало существование на стыке двух литератур; при этом диалог метрополии и эмиграции выражался в различных формах интенсивного взаимодействия противостоящих друг другу литературных и общественных сил, в их перегруппировке, а также в самом характере деятельности причастных к «берлинскому периоду» литераторов,
• неизбежное изменение литературных отношений в зависимости от социальных условий эпохи повлекло за собой обострение процессов, вследствие которых текст жизни, проходя сквозь литературный быт, становится текстом художественного произведения; литературные кружки, издательства, печатные органы, а также сам редакционный быт, в пространство которого оказываются вовлеченными многие русские писатели и поэты, в условиях изгнания начинают приобретать значение литературного факта,
• в берлинский период в литературе и в поэтическом творчестве в частности начинается разработка темы, которая впоследствии станет для русского зарубежья основной — темы реконструкции образа России; в стихах многих русских поэтов появляется характерное противопоставление нового чужого локуса прежнему родному пространству, мотив изгнания начинает становится доминантным элементом поэтики,
• основное направление эстетических исканий «старшего» поколения литераторов определялось в период берлинской эмиграции преимущественно теми принципами и методами в искусстве, которые были приняты ими еще до отъезда из России, «младшее» поколение поэтов в своем творчестве, с одной стороны, во многом продолжало ориентироваться на мощный канон русского модернизма, с другой — вело -і)) самостоятельный эстетический поиск, выводя художественное творчество эмиграции на новый этап его эволюции, • произведения, созданные русскими литераторами в 1920-е гг. во время нахождения в Берлине, в которых выразилось восприятие города и себя в нем, обнаруживают ряд общих мотивов, внутритекстуальных перекличек и соответствий, складываясь в подобие некой единой структуры, или, условно говоря, «берлинского текста».
Методология исследования основывается на сочетании историко-литературного и структурно-функционального подходов к литературному тексту.
При анализе поэтического текста используются труды Ю. М. Лотмана, В. М. Жирмунского, Б. О. Кормана, посвященные проблемам рассмотрения художественного произведения как целостности. Метро-ритмическое строение стиха исследуется на основании работ по теории стихосложения Б. В. Томашевского, В. Е. Холшевникова, М. Л. Гаспарова.
В качестве основного метода для анализа форм литературного быта русского Берлина используется исследовательский метод, предложенный Б. М. Эйхенбаумом.
Анализ «берлинского текста» русской литературы выстраивается согласно методике В. Н. Топорова, изложенной в работах о «петербургском тексте».
Особенности литературной и общественно-политической ситуации в русском Берлине 1920-х гг
Явление русской эмиграции послеоктябрьских лет в настоящий момент изучено достаточно подробно. Первый опыт описания истории «великого исхода» в страны Европы и в частности в Германию, содержащийся в работе X. Римши (Hans von Rimscha), был воспринят многими зарубежными исследователями, в числе которых необходимо назвать, прежде всего, тех, чьи работы способствовали наиболее полному освоению темы: X. Волькмана (Volkmann), Р. Вильямса (Williams), К. Шлегеля (Schlogel), Б. Доденхофт (Dodenhoft).4
Недостаток отечественных исследований по проблемам зарубежья был ликвидирован с началом демократизации российского общества, в момент прекращения действия запрета на изучение вопросов истории и культуры эмиграции. В 1980-1990 гг. интерес к русскому зарубежью, долгие годы подспудно присутствовавший в работах историков литературы, выплеснулся в виде статей на страницы журналов и коллективных сборников.5
Изучение научных трудов по истории зарубежья в значительной степени позволяет представить масштабы эмиграции и оценить ее последствия для национальной культуры, важнейшей частью которой всегда было искусство слова. «В прошлые эпохи, — отмечает А. Н. Николюкин, — известны писатели-изгнанники, от Овидия и Данте до Андрея Курбского, Ф. Р. де Шатобриана и немецких писателей-антифашистов, но история не знает случаев, чтобы более половины писателей, философов, художников были высланы из страны или эмигрировали на всю жизнь».
«Великий исход» русских беженцев с родной земли начался уже летом 1917 года, т.е. между февральской и октябрьской революциями. С начала 1918 года Гражданская война обратила в бегство новые потоки эмигрантов и, наконец, поражение Белого движения и эвакуация армии Врангеля из Крыма осенью 1920 года вызвали самый многочисленный отток.
Массовая эмиграция послеоктябрьских лет не была однородной. К концу 1917 года за рубежом оказались выехавшие в течение лета и осени некоторые члены царской фамилии, представители аристократии и высшего чиновничества, выполнявшие за границей различные дипломатические миссии. В ноябре 1917 г. поток эмиграции значительно усилился: страну покидали люди, не принявшие Советской власти и тех событий, которые были связаны с ее установлением. Одна из первых характеристик социального состава послеоктябрьской эмиграции была дана 3. Гиппиус: «...одна и та же Россия по составу своему, как на Родине, так и за рубежом: родовая знать, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных областях ее деятельности — политической, культурной, научной, технической и т. д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и от земли) — представители всех классов, сословий, положений и состояний...»
Западная часть Украины, Одесса, Крым, Сибирь и Приморье поочередно становились свидетелями эмиграции тех, кто последовал за побежденной армией, испугавшись ужасов революции и Гражданской войны. Параллельно исходу беженцев шла так называемая «мирная эмиграция»: получив под разным предлогом командировки и выездные визы, Россию покидали специалисты в самых разных областях науки и техники.
В 1922 году Советским правительством была предпринята беспрецедентная акция, результатом которой стала высылка за пределы России крупнейших российских философов, социологов, историков и литераторов. В их числе были Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. А. Осоргин, Л. П. Карсавин, П. А. Сорокин, Ю. И. Айхенвальд, А. А. Кизеветтер.
Трагические события социальных революций XX века не могли не сказаться на судьбах литературы: прежде единая, она оказалась расколотой надвое.
Введение Декретом о печати в ноябре 1917 г. политической цензуры печати, закрытие и приостановка деятельности всех небольшевистских изданий в Москве и Петрограде в начале 1918 г. так же, как и экспроприация частных издательств, стали ясным свидетельством того, что свободы слова в России больше не существует.
Поэзия русского Берлина в периодической печати и сборниках
В настоящем разделе работы мы сознательно создаем панораму общей издательской ситуации первой столицы русской эмиграции в ее отношении к литературному процессу зарубежья, которая не была ранее объектом научного рассмотрения. Имеющиеся исследования по истории русского книгоиздания в Берлине, прежде всего, ставят своей целью выявление новых фактологических деталей, относящихся ко времени существования издательских центров, но не осмысление деятельности издательств с точки зрения литературной ситуации, сложившейся в первой столице зарубежья к началу 1920-х гг. В этой связи основной задачей нашего исследования становится не столько описание подробностей возникновения и особенностей существования многочисленных издательских центров, сколько осмысление их роли в качестве одной из форм литературного быта, имевших принципиальное значение для литературы русского Берлина.
О неизбежном изменении роли литературного быта в зависимости от социальных условий эпохи, впервые заговорил Б. Эйхенбаум, обратившийся к исследованию данного феномена в 1920-е гг. в связи с необходимостью оценки нового положения писателя, а также форм и возможностей его литературного труда в послереволюционные годы.24
Из рассуждений Б. Эйхенбаума следует, в частности, тот факт, что «плотность» и смысловая концентрации литературного быта меняется особенно резко в условиях социальной катастрофы и культурного сдвига. Процессы, вследствие которых текст жизни, проходя сквозь литературный быт, становится текстом художественного произведения, в этот момент протекают особенно активно.
Под этим углом зрения культурная жизнь русского литературного Берлина, в рамках которой осуществлялась деятельность огромного количества издательств, возникали и распадались писательские объединения, сформированные вокруг органов периодической печати, представляется весьма значительным полем для исследования.
В изгнании печатание и распространение литературы на русском языке стали необходимым условием продолжения творческой деятельности писателей-эмигрантов и поддержания культурной жизни русского зарубежья. В Берлине очень быстро формируется сложная внутренняя организация — издательства, журналы, газеты, литературные объединения и центры. Развитость этой организации может рассматриваться нами как основная причина того, что именно Берлин, а не Константинополь — хронологически первый центр рассеяния — становится литературной столицей русского зарубежья.
Небывалый подъем русского книжного дела, отмечаемый в Берлине 1920-х гг., — достаточно хорошо изученный феномен. В короткий промежуток времени с 1921 по 1924 гг. здесь были зарегистрированы десятки русских издательств. Так, К. Шлегель замечает, что к середине двадцатых годов предпринимательскую деятельность на территории Берлина осуществляли издательств и книжных магазинов, имевших собственное производство.26
Русский «книжный бум» имел несколько причин для возникновения. В трудах историков эмиграции мы находим подтверждение того, что экономическая ситуация в Германии 1920-х гг. и признание ею Советской России способствовали подъему и росту издательской деятельности.27 Бумага была дешевой, надежды на торговлю с СССР подогревали предпринимательский интерес. «Возник целый ряд издательских предприятий, — пишет Г. Струве, — которые, печатая книги в Германии, готовы были обслуживать советский и эмигрантский рынок и печатать авторов, проживающих как внутри, так и вне России».
Кроме прочего, в Германии существовала прекрасная типографская база, имелись все технические возможности для печати на русском языке.29 Многие русские издательства получили возможность значительно повысить качество печати и улучшить художественное оформление книг. Показательным в этом отношении может считаться отрывок из рецензии Андрея Белого на книгу стихов Федора Сологуба «Пламенный круг», которая вышла в «Издательстве 3. Н. Гржебина» в 1922 году: «Да, стиль издания
Гржебина просто шедевр, где все-все, начиная с зеленого цвета обложки, столь выражающего зелень луной озаренных небесных пустот, на которые лает собакой самосознание человека («Просыпайтесь, нарушайте тишину. Сестры, сестры! Войте, лайте на луну»), и кончая великолепным портретом поэта, приложенным к книге (работы худ. Анненкова), — все-все есть любовное проникновение во внутренний стиль книги, можно сказать, что самый вид книги есть произведение искусства, выражающего в цвете, в формате то именно, что раскрывается читателю как содержание поэзии».
Самым важным, согласно мнению многих исследователей и мемуаристов (Струве Г., Шлегель К., Гуль Р., Флейшман Л.), в русском зарубежном книгоиздании стало то, что книги, которые издавались в зарубежье, не подвергались цензурной оценке, тогда как в России начала 1920-х гг. многие издания находились под запретом, и надежды на их публикацию при существующем режиме не было. Это обстоятельство стало главной причиной того, что взоры многих писателей и поэтов обратились к Берлину. В 1920-е гг. Берлин стал, таким образом, зоной свободной литературы, где идеологические и нравственно-философские воззрения автора не могли стать причиной запрета на выход книги.
Поэзия русского Берлина 1920-х гг.: специфика и основные направления эстетического поиска
Характер литературного процесса первой столицы русской эмиграции определялся наличием сложных тенденций, задававших основное направление эстетического поиска во многом отличных друг от друга авторов.
Существование «на стыке двух литератур», с одной стороны, обеспечивало преемственность российской литературной традиции: в эмиграции оказались видные представители самых разных направлений и школ, на которых равнялись в своем творчестве молодые авторы. С другой стороны, признаки кризиса русской литературы, обусловленные теми политическими преобразованиями, которые произошли в России после октябрьского переворота, обозначились со всей ясностью, что в свою очередь служило предзнаменованием скорого раскола единой системы на две: внутрироссийскую и зарубежную.
Первые попытки осмысления этого двойственного положения русской литературы и русской поэзии в частности были предприняты М. Слонимом в статье «Литература наших дней» (1922), а также критико-библиографических обзорах А. Ященко «Русская книга после октябрьского переворота» (1921) и «Русская поэзия за последние три года» (1921).
Война и революция, по мысли М. Слонима, застали русскую литературу в «состоянии ожидания», когда новации символизма исчерпали себя, уступив место строгости и четкости акмеизма: «на смену словесной расточительности декадентства и неясным полунамекам-знакам символизма шла сжатая выразительность полновесной и архитектурно построенной фразы».85
Именно акмеизм, ставший реакцией на традицию символизма, был той поэтической школой, которая оказала значительное влияние на ход литературного процесса русского зарубежья.86 В начале 1920-х гг. в эмиграции оказались такие видные представители этой школы как Г. Адамович, Г. Иванов, И. Одоевцева, Н. Оцуп, принимавшие активное участие в литературной жизни русского Берлина.
Инерция акмеистической традиции, ясно ощущавшаяся уже в берлинский период существования русской литературы, во многом определяет основное направление эстетических исканий и в парижские годы. Несмотря на то, что эмиграция предоставляла полную свободу творчества, самые влиятельные поэты-критики, Владислав Ходасевич и Георгий Адамович относились с одинаковым недоверием к экспериментализму и зауми, отстаивая каноны «прекрасной ясности».
Послереволюционные годы, согласно общему мнению А. Ященко и М. Слонима, стали временем глобальных преобразований в сфере искусства и литературы. В ситуации, когда старые формы жизни пошли на слом, именно поэзия как выражение «ищущих исхода чувств»89 выдвинулась на первый план. «Без преувеличения можно сказать, — замечает А. Ященко, — что главнейшее творчество русской литературы за годы смуты сказалось главным образом в поэзии... в эпоху полного недостатка нужнейших книг, отсутствия бумаги, неудовлетворенной нужды в учебниках... выходят на книжный рынок... собрания лирических стихов».90 Лирика, рожденная волнением чувств, начинает, таким образом, преобладать над эпосом, который требует большего спокойствия, уравновешенности и отодвинутости от «театра военных действий».
Важной приметой послереволюционного времени, когда новой власти потребовалось утвердить себя, стала теория «пролетарского искусства», провозглашавшая своеобразную эстетическую диктатуру, возведенную в канон и осуществлявшуюся представителями одного класса. По мысли Ященко, в поэтическом движении пролетарских писателей, если рассматривать его с точки зрения истории искусства, в значительной степени «сказалась реакция против символизма и субъективизма в поэзии: это возврат к реализму, к быту и к объективному творчеству и протест против беспредметного искусства и болезненной утонченности формы».91
Будучи одной из попыток «приспособить» литературу к революции и создать «новое искусство» по готовому рецепту, явление пролетарской поэзии стало специфической приметой литературного процесса внутри России, в области эстетики никак не затронувшее эмиграцию. Примерно в той же степени литературе русского Берлина оказался чуждым футуризм, а точнее, те его формы, которые особенно выдвинулись за годы революции и несли на себе отпечаток государственного искусства. В эмигрантской критике и «пролетарское искусство», и футуризм воспринимались преимущественно как явления антихудожественные, обнаружившие «поразительное творческое бессилие».
Своеобразной реакцией на незаконное требование «отражать и выражать революцию» стало стремление авторов зарубежья закрепить в слове память об утраченном прошлом России. Ностальгия по оставленной родине становится одним из центральных мотивов творчества поэтов первой столицы русской эмиграции. В начале 1920-х гг. в литературе русского Берлина, таким образом, начинается разработка главной темы зарубежья —темы восстановления образа России как истинного и вечного бытия (В. Набоков, В. Лурье, Саша Черный, Н. Агнивцев, Г. Струве, Р. Блох, Г. Росимов).
Своеобразие лирики «старшего» поколения авторов в берлинский период творчества
Творчески активными художниками «первой величины», на которых равнялось молодое поколение авторов, в русском Берлине 1920-х гг. были Андрей Белый, Марина Цветаева и Владислав Ходасевич.
Судьба каждого из них в эмиграции сложилась по-разному, и вместе с тем, всех троих объединяло одно — уровень и масштабы таланта. В глазах интеллигенции русского Берлина их творчество представлялось той силой, которая в условиях эмиграции была залогом сохранения национальной культурной традиции. Эстетические искания Белого, Ходасевича и Цветаевой, предпринятые ими в берлинский период существования русской литературы, во многом определили направления развития литературного процесса внутри России и за рубежом в XX веке.
Авторитет Белого-символиста в берлинский период был непререкаем как для «старшего» поколения писателей, так и для молодых авторов. Являясь соучредителем важнейших писательских объединений (Дом Искусств, «Клуб писателей») и редактором двух влиятельных берлинских журналов («Эпопея», «Беседа»), Белый сыграл одну из ведущих ролей в истории русского литературного Берлина.
Творческая активность Белого в период существования первой столицы русской эмиграции была необычайно высока: в общей сложности в Берлине были изданы 16 его произведений, среди которых числились как переиздания, так и новые работы. В. Ходасевич замечает, что в ноябре 1922 года Белому «случалось писать чуть ли не печатный лист в один Вместе с тем, берлинские годы Белого стали временем переживания тяжелого душевного кризиса, основными причинами которого были разрыв с антропософом Рудольфом Штейнером и крушение надежд, связанных с возвращением бывшей жены — Аси Тургеневой.131 В берлинский период, таким образом, в сознании Белого с общей социальной бедой сплелись также и личные драмы. В этот, по словам М. Цветаевой, «момент полного перелома хребта» появляется на свет смятенный берлинский песенник — «После разлуки» (1922).
Значительная часть стихов, составивших этот сборник, создана в мае-июне 1922 года после окончательного разрыва с Асей Тургеневой. Стихотворение «Ты — тень теней», опубликованное в первом номере журнала «Эпопея» в 1922 году, ранее имело заглавие «Асе». В берлинский песенник Белый включает и стихотворение «Больница» (Москва, 1922) с тем же первоначальным названием. Так, образ лирической героини Белого, во многом повторяющий Асины черты, становится центральным образом сборника «После разлуки», главная тема которого — расставание с любимой.
Особая философско-эстетическая концепция символизма, выразившая «тоску по одухотворенной вселенной», не потеряла для А. Белого своей актуальности и в берлинский период. Обращение к образу невесты и жены, которое происходит в берлинском песеннике, знаменует собой второе рождение, «вторую встречу» Белого с Прекрасной Дамой. Вместе с тем, по сравнению с первым опытом символического общения характер этой встречи оказывается принципиально иным. Подобно тому, как это происходит в стихах второго тома лирики А. Блока, где символический образ Незнакомки противопоставлен образу Прекрасной Дамы, лирическая героиня берлинского песенника становится антитезой женскому образу сборника «Звезда» (1922).
Присутствие мотива рыцарского служения вечному символу Души Мира в «Звезде» очевидно. «Одетая светами», «неизъяснимая» Ты — лирическая героиня нескольких стихотворений с названием «Асе».
Отношения героя и героини выстраиваются здесь в блоковском, символистском ключе: она — окруженная неугасимым блеском сияния, «лазурью, пурпуром и снегом» королевна, он — «верный, вечный друг», молчаливый и преданный рыцарь. Так же, как и А. Блок, Белый использует в своих стихах обращение «Ты», подчеркивая сакральный характер общения героев.
Женский образ стихотворного сборника «После разлуки» иной. Лирическая героиня Белого так же, как у Блока, «меняет облик»:
Мне видишься опять —
Язвительная — ты...
Но — не язвительна, а холодна: забыла...
(«Больница», 1921)
