Содержание к диссертации
Введение
Глава I Способы воплощения фантомов виртуальной реальности в романе «Generation 'П'» Виктора Олеговича Пелевина 21
1 Полисемантика названия романа Виктора Пелевина «Generation 'П'». Определение виртуальной реальности
2 Симулякры: «творчество» и «криэйшен» в романе В. Пелевина «Generation П» 44
3 Критика «позиционирования» как философии жизни в постсоветском обществе 58
4 Мифопоэтический аспект романа «Generation П» 73
Глава II Художественные средства изображения виртуальной реальности в романе Виктора Пелевина «Generation П» 88
1 Рекламные слоганы как форма выражения авторского сознания в романе «Generation П» 88
2 Функциональность языковой игры у Виктора Пелевина 102
3 Интертекстуальные средства разоблачения симулякровой реальности 115
4 Композиционные приемы создания эзотерического мифа в романе Виктора Пелевина «Generation П» 129
Заключение 142
Список использованной литературы 146
- Полисемантика названия романа Виктора Пелевина «Generation 'П'». Определение виртуальной реальности
- Симулякры: «творчество» и «криэйшен» в романе В. Пелевина «Generation П»
- Рекламные слоганы как форма выражения авторского сознания в романе «Generation П»
- Функциональность языковой игры у Виктора Пелевина
Введение к работе
Виктор Пелевин — одна из ярких художественных личностей в литературном процессе 1990х — 2004х годов. Творчество писателя органично вписывается в современную литературу, которая определяется такой характеризующей тенденцией, как синтез различных стилей'.
Виктор Олегович Пелевин вошёл в число популярных русских писателей в начале 1990-х годов. Его произведения печатались вначале в журналах под рубрикой «Фантастика». Это были первые рассказы (сказка «Колдун Игнат и люди» (1989), «Реконструктор», «Принц Госплана» (1991), «Бубен верхнего мира» (1993) и повести «Затворник и шестипалый» (1990), «Синий фонарь» (1992). Романы писателя «Омон Ра» (1993) и «Generation П» (1996) показали явное стремление автора философски осмыслять современность, так как они отличались свежестью видения, остроумием и сатирической нацеленностью изображения.
Большинство исследователей объявляло творчество Виктора Пелевина постмодернистским, хотя этот современный прозаик, на наш взгляд, не укладывается в жесткие рамки только этого направления.
Современную историко-культурную ситуацию критика определяет как «нелитературоцентричную», так как якобы художественная литература в наше время уже не является основным средоточием идей, надежд, упований, идеологических образцов, а писатель перестал претендовать на роль пророка и учителя в начале XXI века, когда возник новый термин вместо «читатель» — «потребитель литературной продукции», означающий человека с иным культурным опытом и интеллектуальным кругозором. Современный «потребитель культуры»,
1 Литература современности, по мнению большинства ученых, находится в «продуктивном» кризисе. В кризисе находится и литературоведение, которому не помогают, выражаясь словами И.Н. Сухих, «подпорки» методов и направлений: постмодернизм, постреализм, постромантизм и прочих, так как суть художественных процессов заключается в синтезе различных тенденций, наблюдаемом
с детства воспитанный аудиовизуальными средствами массовой коммуникации, к сожалению, отдаст предпочтение ремейкам, а не романам Льва Толстого и Федора Достоевского. Одной из причин этого является то что, литература XIX века утверждала в основном ценности гуманитарного прогресса. Эта просветительская вера в прогресс к концу XX века была утрачена, как и иная традиционная аксиология, поэтому читатели не обнаруживают в нашей реальности утверждавшихся бесспорно высоких ценностей классической литературы. Произошли существенные сдвиги в картине мира, в концепции человека, в представлениях о роли и задачах художника слова, которые отражаются в произведениях постмодернизма.
"Нельзя сказать, что русские постмодернисты не мечтают о национальном возрождении, но главным его условием они считают преодоление авторитарности любого рода, освобождение от утопий — как социальных, так и трансцендентальных, "постмодернизацию" сознания и бессознательного. Ставка ими делается не на религию, а на культуру. Постмодернисты деконструируют проект Духа (включая христианский метанарратив), что встречает неприятие людей с мироощущением традиционно-религиозного типа. Но как раз постмодернистская переориентация на культурологическую интерпретацию религиозной кодирующей системы, отказ от линейного принципа при подходе к истории, служат известным противовесом росту фундаментализма, являющегося сегодня, может быть, главной для человечества опасностью» [117].
Исследователь современной литературы должен учитывать и то, что если реализм и модернизм пренебрежительно относились к стереотипам массового сознания (определяя их как пошлость), то постмодернизм обнаружил, что именно эти стереотипы формируют реальность, в которой мы живем. Необходимо отличать массовую «низкую»
повсеместно у всех художников слова.
словесность, эксплуатирующую эти культурные и художественные стереотипы (и в лучшем случае создающую их новые комбинации), и литературу в истинном смысле этого слова, обращающуюся к сущностным проблемам бытия. Виктор Пелевин, творчество которого не равноценно, в лучших своих произведениях стремился к той же традиционной цели русской литературы — к разработке метафизического плана. Он «нащупал» вечные ценности в ускользающей симулякровой реальности, в которой усомнился главный герой романа «Generation П» Вавилен Татарский.
Постмодернизм дал литературе новое измерение, раздвинул ее горизонты, и в то же время поставил писателей перед лицом суперсложных задач: обретения многомерного, нелинейного художественного мышления в масштабах целых культурно-исторических эпох, овладения всеми типами стиля, совмещения в одном авторе художника и философа (историка, литературоведа, культуролога и т. д.), поиск средств для воссоздания множественности истины, моделирование виртуальных миров, качественное обновление литературы, интеллектуальный уровень которой должен соответствовать неизмеримо усложнившимся представлениям о мире. Задач, к осуществлению которых постмодернисты в сущности только приступили и во всей полноте их отнюдь не реализовали. Возможно, это действительно задачи вперед на целую культурную эпоху, но к ним имеет самое непосредственное отношение творчество Виктора Олеговича Пелевина.
Угрозу, способную вызвать «конец литературы» связывают с разработкой технологии компьютерной виртуальной реальности, возможности которой оставляют далеко позади кино и телевидение и открывают перспективы для создания интерактивного искусства. Зритель, введенный в компьютерную виртуальную реальность, оказывается участником фильма, который смотрит, испытывая такие же
6 переживания, как в самой жизни, по своему усмотрению избирает различные варианты различных сцен и тем самым создает новые версии фильма. Степень воздействия интерактивного искусства огромна.
«Интерактивное искусство завернуто в пеленки» [52], но именно о нем сегодня пишут как об искусстве будущего. По мысли Виктора Ерофеева, у литературы все-таки есть шанс выдержать эту новую конкуренцию: «Единственным выходом для продолжения литературы становится создание такого текста, когда он включается в интерактивную связь с читательским сознанием. Читатель сам моделирует смысл текста, исходя из себя и в этом моделировании обнаруживаясь и обнажаясь. <...> По сути дела, происходит расщепление энергии текста, который лишается своей одномерности и выживает за счет оплодотворения в читательском сознании» [52,529].
Литература не выживет, если основные этические и эстетические категории будут вобраны в текст в качестве виртуальности, то есть «никогда» не реализующейся, но реальной возможности [52,565-566]. В настоящее время продолжается тесное соприкосновение литературы с техникой. Как видно, этого процесса не избежать: ожидается дальнейшая ее компьютеризация, прогнозируется конец книжной культуры [52,529].
Точно так же, как с появлением печатного станка книжная продукция сменила рукописные тексты, в наши дни на замену книге пришла дискета компьютера. Компьютеризация литературы, несомненно, отзывается и на характере чтения, и на характере создания произведений. Вариативность различных версий читаемого текста возрастает в неисчислимое количество раз. Текст утратил всякую стабильность, он может разыгрываться каждый раз по-новому. В большей степени к такому переходу готова, безусловно, постмодернистская литература.
Многое убеждает в том, что постмодернизм — не только
"отшумевший дождь", но и мост в будущее. "Приходится все-таки"идти от постмодерна вперед, а не назад...", — констатирует Виктор Ерофеев [52,564].
Михаил Эпштейн пишет о постмодернизме как о новой фазе развития литературы, хотя и отталкивающейся от предшествующей, но тесно связанной с ней: «Постмодернизм был реакцией на утопизм — эту интеллектуальную болезнь будущего, которой была поражена вторая половина XIX века и первая половина XX. Будущее мыслилось определенным, достижимым, воплотимым — ему присваивались атрибуты прошлого. И вот постмодернизм, с его отвращением к утопии, перевернул знаки и устремился к прошлому — но при этом стал присваивать ему атрибуты будущего: неопределенность, непостижимость, многозначность, ироническую игру возможностей» [133]. Творчество Виктора Пелевина несколько отличается от общих постмодернистских тенденций, по мнению большинства исследователей, своим утверждающим пафосом.
Считая, что из «сегодняшних новейших» Пелевин в наибольшей степени имеет право претендовать на роль если не «властителя дум», то все-таки литературного лидера для своей доли «читательского пирога» К.Кедров, путешествуя «в лабиринтах новейшей прозы», выделяет в них роман Пелевина «Чапаев и Пустота». В результате у исследователя возникает мнение, что Пелевин, конечно, найдет понимание у читающих. «Литературная газета» назвала Пелевина «популярным писателем», И. Роднянская — «превосходным писателем». М. Липовецкий ставит Пелевина в один ряд с авторами постмодернистской культурно-эстетической ориентации: Д. Галковским, В. Шаровым, 3. Гареевым, А. Слаповским, А. Королевым, специфику прозы которых, по мнению исследователя, определяет как «артистизм» [133, 211]. С.Корнев идет еще дальше и ставит Пелевина в мировой литературе рядом с Х.Л.Борхесом, Х.Кортасаром, К.Кастанедой, отчасти Ф.Кафкой и
Г.Гессе: «Это доступная, увлекательная и предельно ясная философская проза с оттенком мистики и потусторонности, простая для восприятия и обладающая концентрированным содержанием» [67, 246].
Публикация очередного произведения вызвала большой поток статей оценочного характера. Отметим, что такой подход к творчеству Пелевина и прежде был наиболее распространен. Попытку глубокого анализа пелевинских текстов осуществляет, пожалуй, лишь С.Корнев [67, 244-260], но и он уходит от конкретного анализа текста и определяет для Пелевина место в современном литературном процессе и относит его творчество к особой «школе»: Русский Классический Пострефлективный Постмодернизм [67, 255]. Исследователь заявляет, что «так, как пишет Пелевин, сейчас не пишет никто» [67, 256]. С безаппеляционностью этого утверждения не все соглашаются, но нельзя не обратить внимание на очевидные особенности пелевинской прозы, позволяющие говорить о ее яркой самобытности.
О необходимости глубокого анализа прозы В. Пелевина говорит и другое «громкое» заявление: Л.Рубинштейн пишет о претензии Пелевина «не на «хорошую», а на «новую» прозу, основанную на иных, внелитературных, технологиях [ПО]. Ту же мысль подтверждает Б.Дмитриев, пишущий, что «на излете либеральных реформ появляется реальная литература о современности, странная и неоднозначная, как наша жизнь» [48].
Можно дальше цитировать полярные оценки, «выставленные» Пелевину критиками, чтобы вывод об отсутствии единой точки зрения был еще более убедителен. Существует лишь одна определенность: огромный интерес к прозе Пелевина. О популярности этого автора у массового читателя говорит не только тираж его книг. Романы и рассказы Пелевина переведены на многие европейские языки, а также корейский и японский. За сборник рассказов «Синий фонарь» он был удостоен в 1993 году малой Букеровской премии. В 1997 году роман
«Чапаев и Пустота» выдвигался и на большую Букеровскую премию. В этом же году он принес автору главную отечественную «фантастическую» премию «Странник». В 1998 году Пелевин появляется на страницах журнала «Нью-Йоркер», одного из самых авторитетных изданий в мире литературы, в списке шести самых многообещающих писателей Европы. А. Генис пишет, что Пелевин входит в мировую литературу «не как русский писатель, а как писатель просто — это лучшее, что может быть» [41]. В 1999 году о нем говорят уже как об исполнителе (плохом ли, хорошем — другое дело) некоей культурной роли.
Но популярность, как известно, не всегда может быть причиной и тем более обоснованием научного интереса. Пелевинская популярность не замыкается на массовом читателе, вниманием так называемого «элитарного читателя» он тоже не обойден. Такая «разноплановая» популярность говорит о востребованности в конце века явлений культуры подобного рода, требует серьезного научного изучения и, следовательно, объяснения истоков такого явления.
Хотя В. Пелевин стал известен в начале 1990-х годов как автор фантастических произведений, вызвавших множество критических откликов, в основе своей отзывы сводились к реакции на внелитературные аспекты творчества писателя, его поведенческую стратегию. Среди подобных отзывов следует выделить более «эстетические» рецензии Р. Арбитмана, Д. Бавильского, А. Немзера на романы «Омон Ра» (1992) и «Жизнь насекомых» (1993)[20]'. По мнению исследователей, ранние рассказы, повести, романы продемонстрировали основные тенденции развития прозы данного автора, сделали явным его стремление создать ряд обладающих разной степенью аутентичности картин современной жизни и сознания. При этом писатель постулировал
1 Арбитман, Р. Виктор Пелевин. Омон Ра. Повесть. Знамя. 1992. №5 / Р. Арбитман // Лит. газета. -1992. - № 35 (26 августа) - С.4; Бавильский, Д. Школа нового романа / Д. Бавильский // Независимая газета. - 1996. - 7 сентября. - С.7; Немзер, А. Возражения господина Ломоносова на энтомологические
вариативность взглядов на окружающую действительность.
Более неоднозначными оказались отзывы на появившийся в 1996 году роман «Чапаев и Пустота». А. Генис охарактеризовал его как литературное произведение, широко популяризующее буддийское мировоззрение, соотнес конфликт романа с системой архетипических образов и мифологических мотивов, И. Роднянская, В. Курицын, С. Корнев, Д. Быков1 отметили свежесть подхода писателя к влиятельным современным дихотомиям и мифам, увлекательность фабулы смелость в обращении с некоторыми «литературными условностями [109]. В свою очередь, С. Кузнецов, П. Басинский, А. Архангельский, Н. Александров развивали тезис о несостоятельности В. Пелевина как прозаика ввиду низкого качества и явной конъюнктурности его текстов [73].
Роман писателя «Generation П» (1996) вызвал особенно высокий читательский интерес и по этой причине появилось максимальное количество публикаций в периодике. И. Роднянская, С. Костырко, А. Ройфе отстаивали достоинства этого произведения В. Пелевина, указывали на его новаторство как на причину отторжения большинством критиков. Однако даже А. Генис и В. Курицын признали «недоработанность» романа и чрезмерную ориентацию автора на читательские вкусы. Пожалуй, почти не нашлось нейтральных точек зрения, за исключением позиции Л. Пирогова, многократно воспроизведенной в его публикациях, посвященных в том числе и В. Пелевину [102].
А. Генис считал Пелевина лучшим «певцом виртуальной реальности»: «Пелевин — поэт философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты — одна картина мира,
штудии господина Пелевина: Виктор Пелевин. Жизнь насекомых. «Знамя», 1993. № 4. — С. 16. 1 Роднянская, И. Этот мир придуман не нами / И.Роднянская // Новый мир. - 1999. - № 8. - С. 39; Курицын, В. Русский литературный постмодернизм / В. Курицын - М.:2000. - С.25; Корнев, С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим / С. Корнев // Новое лит. обозрение. - 1997. -№28. - С. 244-259; Быков, Д. «Синий фонарь» под глазом Букера: [О прозе В.„
11 накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух. Писатель, живущий на сломе эпох, он населяет свои рассказы героями, обитающими сразу в двух мирах» [41, 25].
Сергей Корнев в пространной рецензии «Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим» отмечает, что хотя «формально, Пелевин — постмодернист, и постмодернист классический не только с точки зрения формы, но по содержанию...» [67, 256].
В другой статье «Блюстители дихотомий. Кто и почему у нас не любит Пелевина» С. Корнев подчеркивает, «что болевые точки у Пелевина — те же самые, что и у русских классиков, разве что упакованы они несколько по-иному, применительно к другой культурной среде. Главная тема пелевинского творчества — самопознание героя в ситуации «плохой реальности», когда вокруг — социальные бури и катаклизмы или засилье сонных, мертвых душ»[40]. И решается эта задача полностью в классическом ключе: через примат духа над материей, трансцендентных ценностей над приманками материального существования. Что же не нравится ревнителям классики и высокой духовности? Только то, что Пелевин актуален, что проповедь, которая есть в его книгах, обращена именно к совести наших современников, а не к совести современников Пушкина. С. Корнев подчеркивал: «Впрочем, если отвлечься от буддийской и виртуальной экзотики, основная этическая идея пелевинских текстов — та же самая, которую безуспешно стремились донести до своих современников еще Толстой с Достоевским, а после них — многие мыслители начала века. Это мысль о том, что источник всех бед — не социальная неустроенность, а нравственная неполноценность, неразвитость личностного начала, неспособность жить полноценной внутренней жизнью, — неизбежным следствием чего, в свою очередь, является
Пелевина] / Д. Быков // Столица.-1994. - №7. - С. 57-59.
общая социальная неустроенность» [40, 16].
Для Сергея Корнева Виктор Пелевин — мистик, буддист,противостящий христианкой идеалогии [40, 7].
Социальная сатира для Пелевина — только вспомогательное средство, поскольку он против «реальности» вообще, а не только против советской/постсоветской реальности. Последняя ему нужна лишь как источник показательных примеров, случаев, когда общая иллюзорно-абсурдная природа этого мира открывается без всяких прикрас. Именно поэтому Пелевин хватается за любые проблески абсурда и бессмыслицы в окружающем мире, находит их даже там, где другие их не замечают, и доводит в своих текстах до полного гротеска. Для Пелевина, как для мистика и буддиста, элементы абсурда и маразма в западной, позднесоветской и в нынешней российской действительности — это не извращение «нормальной реальности», в которую все еще верят на Западе, а наоборот, наиболее подлинный, ничем не приукрашенный срез «реальности», когда она обнажается во всей ее иллюзорности и пустоте [40,16].
Исследователь считает что сам по себе социально-критический, фельетонный аспект литературы волнует Пелевина меньше всего, — именно с этим связан, например, выбор (в «Омоне Ра») такого неблагодарного с точки зрения сатиры объекта, как космическая программа СССР, которая была как раз наиболее реальным, образцово-показательным участком советской действительности. Понятно, что никакой «актуальной сатиры» («обличения», «разоблачения») в данном случае нет, — вряд ли кому-то может прийти в голову, что наша космическая программа была сфабрикована, как были сфабрикованы в Голливуде американские «полеты на Луну» в 70-е годы. Пелевинская сатира разворачивается на другом, более фундаментальном уровне. И в этом, и в других пелевинских текстах ее объектом является «жизнь на показ», господствующая в современном мире практика социального
самогипноза, когда вся без остатка жизнь людей подчинена добыванию атрибутов престижа и благополучия, вызывающих зависть и уважение у других, но никакого подлинного смысла не имеющих.
Роман «Омон Ра» (1993) принес Виктору Пелевину известность,
потому что скандально провоцирующая фабула романа, советская
космическая программа, представлена здесь как тотальный
организованный вымысел, служащий целям идеологической
пропаганды, её «настоящее» значение — совершение кровавых
жертвоприношений, питающих магическую структуру
социалистического государства, вызвала негативный эффект. «Роман была воспринят как злая сатира на тотальный обман советской пропаганды и лишь немногие обратили внимание на неожиданный солипсистский финал «Омона Ра», в котором выясняется, что никакие ракеты никуда и не думали лететь, а все это происходило только в сознании обреченных на смерть «космонавтов», поскольку «достаточно одной чистой и честной души, чтобы на далекой Луне взвилось красное знамя». Роман «Generation П» (1998) получил еще более высокий читательский рейтинг, но был оценен ещё строже, чем предыдущие произведения прозаика. А. Генис и В. Курицын считали его неудачным, «недоработанным» и чрезмерно сориентированным на читательские вкусы [40]. Несмотря на кажущееся изобилие откликов, только в последнее время начала формироваться тенденция основательного научного осмысления творчества Виктора Пелевина. В 2002 году появилась первая диссертация А.В. Дмитриева «Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина» [48], где даётся научный анализ произведениям писателя с точки зрения использования в них мифопоэтики. Справедливо отмечая, что «неомифологическое сознание» — свойство культурной ментальносте всего XX века, а мифологические сюжеты, мотивы, структуры активно используются в ходе создания художественных представлений, автор диссертации считает, что миф
начинает восприниматься как существующий не только в архаическом варианте, но и как свойство человеческого сознания в романах Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» и «Generation П» [48, 4].
Для творчества В. Пелевина, действительно, характерен неомифологизм как особого рода поэтика, структурно ориентированная на сюжетно-образную систему мифа, своего рода разновидность интертекстуальности, которая определяется (принимая дефиницию И.П. Смирнова) как «<...> слагаемое широкого родового понятия, так сказать, интертекстуальности, имеющего в виду, что смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе» [119].
Исследователь прав в том, что разнообразная тематика повестей Виктора Пелевина органично включает в себя мифологические сюжеты, построенные на материале отечественной жизни и раскрывающие глубинную суть общественных процессов. Это прежде всего касается романа «Generation П» и «Чапаев и Пустота». Реалии окружающего мира интересуют писателя как вспомогательный фон для отображения духовности человека.
Анализ неомифологизма как главной черты поэтики романов В.Пелевина актуализируется А. В. Дмитриевым, поскольку именно мифологемы принимают активное участие в структурирование художественного мира большинства произведений писателя, являясь активным элементом его поэтической системы. Исследователь правомерно доказывает, что неомифологизм можно назвать одной из важнейших особенностей сюжетосложения прозы В. Пелевина и одним из главных средств проявления авторского присутствия в тексте. Действительно, художественная специфика романа как жанра в целом создаёт максимально приемлемые условия для продуктивного
использования неомифологизма. Особенно это характерно для романа, создаваемого в лоне поэтики постмодернизма. Можно вполне согласиться с исследованием А. В. Дмитриева, так как постмодернизму по определению свойственен интерес к мифу преимущественно в последнем значении. Теоретиками направления обоснованно вводится понятие постмодернистской чувствительности как осознания заведомой неоправданности каких-либо иерархий, претендующих на абсолютность систем приоритетов, невозможности существования сколько-нибудь аутентичной картины мира, мифологичности любого авторитетного «взгляда на мир» (К.-Г. Юнг) [121]. Из осознаваемых таковыми мифологем В. Пелевин, бесспорно, и создаёт художественный мир своих текстов.
Хотя интересующее нас произведение Виктора Пелевина затрагивается А.В. Дмитриевым в его диссертации, но анализ проводится только с позиций функционирования современных мифологем в структуре романов «Омон Ра» и «Generation П». Для полного осознания места последнего романа в творчестве писателя и в целом в современной литературе этого исследования явно недостаточно. За пределами диссертационной работы А.В. Дмитриева остаются такие важные проблемы пелевинского художественного дискурса, как способы сознания виртуальной реальности.
Диссертационные исследования Квон Чжен Им «Современная .русская постмодернистская проза: Венедикт Ерофеев и Саша Соколов» [139], Бугославской О.В. «Постмодернистский роман: принципы литературоведческой интерпретации («Роман» В. Сорокина и «Последний сон разума» Д. Липскерова) [136], Жариновой О.В. «Поэтико-философский аспект произведений Виктора Пелевина «Омон Ра» и «Generation П»» [138]; Азеевой И.В. «Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин» [135], хотя и не затрагивают проблему виртуальной реальности в творчестве Виктора
16 Пелевина, но позволяют увидеть схожие художественные процессы в области сюжетосложения и создания образа мира и личности в постмодернистских произведениях писателей.
Обзор статей и рецензий, а также диссертационных исследований, которыми располагает литературоведение сегодня, позволяет установить малую степень разработанности интересующей нас проблемы философско-поэтического дискурса романа Виктора Пелевина «Generation П».
Актуальность исследования обусловлена потребностью обобщающего синтеза поэтико-философских особенностей творчества Виктора Пелевина на примере одного из самых спорных и сложных его романов «Generation П», позволяющем получить более глубокое представление о логике развития творчества Виктора Пелевина 1990х годов, что, в свою очередь, совпадает с приоритетами сегодняшней науки о литературе — исследованием проблем поэтики современного литературного процесса.
Объектом исследования является роман Виктора Пелевина «Generation П» в аспекте выявления способов моделирования в нем виртуальной реальности.
Предметом изучения становится идейно-философская и поэтическая основа романа Виктора Пелевина «Generation П».
Цели исследования: определить способы воплощения поэтико-философских особенностей виртуального информационного техногенного общества в романе Виктора Пелевина «Generation П», его губительного воздействия на сознание и подсознание современного человека.
Задачи, стоящие перед автором диссертации, связаны с основной целью исследования:
- изучить поэтико-философскую структуру романа «Generation П»;
проанализировать художественные средства создания «виртуального» пространства и времени в романе Виктора Пелевина;
выявить жанрообразующие компоненты произведения;
определить место романа «Generation П» в творчестве Виктора Пелевина.
Методы исследования: сочетание герменевтического и историко-функционального подходов к изучению художественных произведений.
В основу диссертационного исследования положена рабочая гипотеза: изображение общества высоких компьютерно-информационных технологий, исследование феномена воздействия виртуальной реальности на сознание и подсознание современного человечества позволяет Виктору Пелевину создать оригинальный поэтико-философский образ «сокращенной вселенной», яркий символический образ современного мира.
Научная новизна диссертации заключается в том, что в ней проводится целостный обобщающий анализ наиболее сложного и спорного произведения талантливого представителя современной литературы Виктора Пелевина. Дается представление о романе «Generation П» как о знаковом явлении русской постмодернистской литературы. Предметом специального монографического исследования становится аксиологический и поэтический аспекты прозы Виктора Пелевина. Основные положения, выносимые на защиту:
Роман «Generation П» Виктора Пелевина является знаковым произведением, определившим особенности мировоззрения поколения «Next» наряду с произведениями других ярких писателей современности (Т. Толстой, Л. Улицкой, В. Сорокиным, А. Слаповским, В. Тучковым, М. Палей, Д. Липскеровым).
Тесно связанная с проблемой смысла человеческого бытия, проблема
виртуализации реальности воплотилась в романе «Generation П» в множественности смыслов заголовка романа, его эпиграфе и посвящении «среднему классу», которого не существует. Роман переводит послеперестроечное поколение на пространстве бывшего СССР из реального измерения в режим виртуального симулирования, определяя поколение «П»: как поколение, выбравшее «закордонное Пепси», (хотя выбора на самом деле не было); как поколение конца (которое символизирует древнефольклорный «пес П...ц»); как поколение, «производящее грохочущую и пеструю пустоту» — симулякровый информационный мир, ставший духовной сферой российских людей; а также как поколение Пелевина, художника, осмысляющего виртуальную реальность.
Изображая судьбы центральных персонажей, Виктор Пелевин подчеркивает, что виртуальная реальность, созданная кибернетической информационной системой, угрожает личности, так как происходит тотальная подмена Божьего творения — искусственными роботами. А симулякры, задуманные как знаковая система, поглощают саму жизнь человеческого индивидуума, сужая до катастрофических размеров сферу духовного. Особенно ярко этот процесс показан на примере превращения концепта «творчество» в «криэлторство».
Гротескное преувеличение воздействия западного образа жизнеустройства — «позиционирования» как философии существования в современном российском обществе позволяет художнику воссоздать ужасающую картину вырождения человечества, превращение людей в «оранусов», примитивные продукты мира, где царит культ потребления. В моделировании симулякрового мирообраза в романе «Generation П» писатель успешно применят актуальные неомифологемы, изображающие культ Ваала — Доллара, с помощью которых происходит тотальное
манипулирование обществом. При этом Виктор Пелевин, сатирически
обнажая суть идеологический манипуляций, выражает явную
авторскую тенденцию к освобождению личности от пут виртуальной
реальности.
5. Характерными средствами художественной изобразительности,
выражающими авторское сознание выступают сатирическая
гиперболизация рекламных слоганов, эзотерической мифологии,
широко используемой в мифе о «новом русском», многообразные
приемы языковой игры англицизмами как гибритами современного
сознания, а также варьированием интертекстов фольклора,
библейских символов и образов мировой литературы.
Методологической и теоретической базой диссертационного
исследования является комплексный подход к явлениям литературного
творчества. Автор диссертации опирается на теорико-методологическую
базу, созданную М.М. Бахтиным, Ю.М. Лотманом, Е.М. Мелетинским,
Б.А. Успенским, Р. Бартом, Ж. Деррида, Ж. Женеттом, а также
теоретиками постмодернизма И.Л. Ильиным, М.Н. Липовецким, М.Б.
Эпштейном, В.Н. Курициным, Н.Н. Маньковской.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что диссертация способствует более глубокому уяснению теоретических сторон постмодернистского романа, в частности способов воплощения симулякровой реальности сатирическими средствами. Практическое применение
Результаты научного исследования могут быть использованы при разработке способов интерпретации постмодернистской прозы в курсах лекций по истории русской литературы XX века, при чтении спецкурсов по проблемам современной литературы.
Апробация диссертационного исследования
Основные положения и отдельные проблемы исследования многократно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии
Тамбовского Государственного Технического Университета, были представлены на Международных научных коференциях в 2003, 2004, 2005 гг. в высших учебных заведениях Украины: городах Харькове и Луганске, а также на Научной конференции молодых ученых ТГТУ города Тамбова.
Структура и объем работы
Работа состоит из введения, двух глав, заключения, примечаний и списка использованной литературы.
Введение включает в себя обоснование темы, актуальности и новизны исследования, обзор критической литературы, а также определеят методологию исследования, его цели и задачи.
Первая глава «Способы воплощения фантомов виртуальной реальности в романе «Generation ТГ» Виктора Олеговича Пелевина» посвящена анализу мифопоэтической структуры произведения, проблемам подмены творчества на «креатив», разоблачения бездуховности жизни: «позиционирования» человека с помощью рекламных слоганов, выявлению функциональности библейской символики как основного способа изображения авторского сознания.
В главе второй «Художественные средства изображения виртуальной реальности в романе «Generation П»» анализируются приемы сопоставления изотерической мифологии с современным «осимулякриванием» действительности; разоблачения подмены духовного на материальное с помощью сатиризации рекламных слоганов; особенности сюжетосложения; а также художественные приемы языковой игры и интертекстуальных способов изображения фантомности и хаотичности окружающего мира.
Заключение содержит выводы по всем разделам диссертационного исследования. Основное содержание работы изложено на 158 страницах. Список использованной литературы включает 139 наименований.
Полисемантика названия романа Виктора Пелевина «Generation 'П'». Определение виртуальной реальности
Роман «Generation П» произвел фурор в первую очередь среди многомиллионных пользователей сети Интернет. Как свидетельствует Д. Голинко-Вольфсон, «в глобальной сети Интернет роман Пелевина получил всенародную — точнее всеюзеровскую — славу: он залинкован почти на каждом статусном культурном сайте; в интернетовской периодике переизбыток блиц-опросов о названии романа; периодически публикуются по его поводу интерактивные реплики критиков, сделавших ставку на окультуривание киберпространства, — например, С. Корнева, С. Кузнецова или В. Курицына» [44]
То, что роман был широко востребован именно электронно-медиальной аудиторией, свидетельствует о его актуальности, о том, что задеты эстетические вкусы молодежи. От Пелевина, по призванию интернет-критики, ждали ультрасовременной литературы — по подобию растиражированного «Чапаева и Пустоты»; ждали очередной фольклорно-матрешечный микс голливудских боевиков, мексиканских мыльных опер, советских психушечных историй и еврейских анекдотов. А увидели в романе «Generation П» наделенный высокими литературными достоинствами «занимательный памфлетный портрет московского среднего класса, предприимчивых горемык-трудоголиков среднего возраста и средней руки. Их жизненные воззрения, равно как и стилистический фундамент романа — это наследие интеллигентской романтики Хемингуэя, адаптированного буддизма Сэлинджера, эзоповой футурологии братьев Стругацких с добавкой психоделики Кастанеды и изломанной экстатики Ирвина Вэлша» [44,22]. Но Пелевин на этот раз предложил на суд читателя не обычную литературу, а «скорее имитирующий печатную беллетристику полифонический интернетовский Chat (буквально «болтовня», т.е. моментальный обмен мнениями в режиме реального времени). Среди разнородного информационного содержимого этого chat a — также разработанный автором пакет программного обеспечения для написания современного, слишком современного, романа, весь набор необходимого для этого software. Вместо ожидаемого литературного бурлеска Пелевин спроектировал компьютерно программированную матрицу современного романа, замаскированную под злободневный социальный фельетон. «Сам автор оборачивается фигурой куда более условной, чем эйхенбаумовский сказитель: он служит обеспечивающим всю технологию письма «железом», hardware, — или жестким диском, где копятся необходимые для варьирования сюжета базы данных. Так, видимо, и должен выглядеть состоящий из дигитальных арабесок роман-броузер в современную кибернетическую эру, — отмечают и продвинутые» интернет-критики» [44,23].
Смоделированный по меркам киберпространства, новый роман Пелевина как бы сканирует историю поколения, которое делало девяностые и делалось ими, переводя его из реального измерения в режим виртуального симулирования. «Оно выведено под грифом «Generation П» — среди астрономического числа печатных и сетевых интерпретаций этого термина преобладают «поколение Пепси» или «поколение Пелевина». Это поколение тридцатилетних, с брежневского детства пристрастившееся к закордонному «Пепси» в бутылках новороссийского производства. Двадцать лет спустя оно так и продолжает потреблять обманки и обмылки чужого западного опыта (пусть и в отечественной расфасовке), так и не сумев приспособить к новорусской неразберихе поспешно импортированные блага и LV (liberal values)» [44, 23]
Этот приведенный нами выше взгляд на роман «изнутри» поколения «Пепси» очень многое проясняет в художественном замысле писателя: действительно тенденция смоделировать новую для России реальность, в которой пребывает современное человечество, определить новые духовные ориентиры входит в идейно-тематическую установку романа Виктора Пелевина.
«В конце концов «Generation П» — это производственный роман. Только, в отличие от классических производственных романов, рассказывающих о цементе-шпалах-космических станциях, темой этой книги является производство той грохочущей и пестрой пустоты, в которой проходит наша жизнь», [5] — признавался Виктор Пелевин.
Реклама и процесс ее создания — это «линза, сквозь которую стереотип и условности человеческого потребления становятся чудовищнее, чем на самом деле» (М. Грымзов), поэтому эта сфера жизни в посткоммунистическом пространстве выбрана писателем для воссоздания и деконструкции симулякровой виртуальной реальности, ставшей духовной сферой новых поколений российских людей. Прав М. Липовецкий, утверждая, что «новый роман рожден горестным открытием того факта, что эта принципиально индивидуальная стратегия свободы легко оборачивается тотальной манипуляцией «ботвой»: симулякры превращаются в реальность массово, в индустриальном порядке. Каждый рекламный клип — это на самом деле облеченный в виртуальную плоть квазиреальности симулякр счастья и свободы: «Свободу начинают символизировать то утюг, то прокладка с крылышками, то лимонад. За это нам и платят. Мы впариваем им это с экрана, а они потом впаривают это друг другу, и нам, авторам, это, как радиоактивное заражение, когда уже не важно, кто взорвал бомбу». При таком раскладе разницы между творцом иллюзий и их потребителем не так уж и много. При «массовом воспроизводстве» творца заменяет криэйтор, а Петра Пустоту — Вавилен Татарский. «Пелевин не мог не думать, когда писал этот роман, кто в период «весового воспроизводства симулякров» заменит его, Виктора Пелевина, точнее, много ли останется от Пелевина, если он захочет подольше удержаться в роли культового писателя поколения «П»?». [81] Далее исследователь замечает, что над романом Пелевина, конечно же, витает тень Жана Бодрийяра. Именно с легкой руки этого философа концепция «симулякра и симуляции; — стала знаменем постмодернизма. Именно он первым заговорил о том, что ТВ, и в первую очередь реклама, размывают границу между реальным и иллюзорным, создавая массовым потоком образы власти и вожделения (соответственно, анальный и оральный вау-факторы, как это называется у Пелевина). Эти образы могут иметь отношение к реальности, а могут быть более или менее искусной иллюзией реальности, их главная функция не в отражении, а в моделировании реального и сознании и в поведении потребителя.
Разрушая всякие соответствия с реальностью, симулякры, по Бодрийяру, размывают любую цель человеческой деятельности, что в свою очередь «делает неопределенным различие между правдой и ложью, добром и злом, и в конечном счете устанавливает радикальный закон эквивалентности и обмена, железный закон власти». Естественно, по Бодрийяру, и сама власть, попадая в зависимость от гиперреальности симулякров, подменяется системой фикций. Те, кто читал роман Пелевина, помнят, что он заканчивается августовским кризисом, возникшим, по Пелевину из-за перепроизводства симулякров: главный программист приторговывал налево «черным PR», т.е. скрытой рекламой тех или иных товаров, вопреки заключенным контрактам на скрытую рекламу совсем других товаров. Разоблаченный, он посмертно отомстил встроенным в систему вирусом, который стер все виртуальное правительство.
Симулякры: «творчество» и «криэйшен» в романе В. Пелевина «Generation П»
Изображение реальности как симулякра (копии без оригинала) свойственно многим писателям нового поколения, обратившихся к постмодернизму (Д. Галковский, Е. Радов, Ю. Буйда, М. Шишкин, И. Яркевич). Их интеллектуально-философский фундамент составляют идеи и концепции, эквивалентные представлениям «мир как текст», «мир как хаос», «плюрализм истины», «антилогоцентризм», «языковая игра» и др.
Виктор Пелевин в своих повестях «Затворник и Шестипалый» (1990), «Принц Госплана» (1991), «Бубен верхнего мира» (1993), «Омон Ра» (1993), «Зомбификация» (1995) осуществляет все принципы русского постмодернизма, предпринимая попытку характеристики русского национального характера в современных условиях: в условиях тоталитарной подмены. Даже само название романа «Generation П» заключает в себе «мерцающий симулякр»: оно вмещает множество смыслов, соприкасающихся друг с другом «одной семантической точкой».
Анна Наринская, расшифровывая заголовок романа, рассуждает так: «Новый роман Пелевина называется «Generation П» — «Поколение П» (то бишь «Пепси», как выясняется на первой же странице). Как с восторгом заметил один мой знакомый знаток компьютерного дела (вернее, компьютерной клавиатуры), уже само название представляет собой своего рода шараду: английское G и русское П находятся на одной клавише. Так что «Generation П» — это то же самое, что «Поколение G». Возможно, кому-то это что-нибудь и объясняет» [90].
Интерпретация симулякра бытия содержится и в самом тексте романа, и в интервью писателя. Везде подчеркнута важность проблемы «профанации», подмены истины, ощущаемой новыми поколениями.
Интервьюер задал вопрос: — «В «Чапаеве и Пустоте», хоть и не без каламбуров и иронии, прямо говорилось о «самых важных вещах», например, о смерти и будущей жизни. В «Generation П» вы эти «самые важные вещи» профанируете. Значит ли это, что вы, как многие писатели нового поколения, считаете, что серьезно в наше время ни о чем говорить нельзя?» Виктор Пелевин ответил: «Самые важные вопросы недоступны профанации. Попробуйте профанировать, например, факт смерти. Получается, как в парном английском граффити: «Бог умер. Ницше. — Ницше умер. Бог». Но в «Generation П», как мне кажется, ничего не профанируется, кроме, может быть, различных идеологий, которые я бы никак не отнес к «самым важным вещам», во всяком случае в своей жизни [5]. Действительно, показывая «симулякровость идеологий, писатель занимается поиском альтернативной реальности», в которой нет обмана. Далее на вопрос: — «В вашей книге обыгрывается идея, что миром правит «тайная ложа» рекламщиков. Вы действительно видите в рекламе новый фольклор или даже новую Библию?», — автор «Generation П» подчеркнул следующее: — «К сожалению, я все больше склоняюсь к выводу, что миром правит не тайная ложа, а явная лажа. Об этом, кстати, и написана книга. То, что реклама стала источником нового фольклора, уже давно очевидно. А Библию я предпочитаю видеть в Библии» [5, 2].
Знаменателен ответ Виктора Пелевина и на следующий вопрос: — «Накат на СМИ, обвинение их в манипуляции обществом сегодня повсеместны. Голливуд снимает о злокозненных СМИ высокобюджетные фильмы — Truman s Show («Шоу Трумана»), Wag the Dog («Плутовство»). Вы ощущаете себя в этой струе?». Виктор Пелевин ответил: «Сама идея «наката на СМИ» своего рода оксюморон, потому что осуществлять всерьез этот накат можно только через сами СМИ. Большинство СМИ не особо напоминают мне унтер-офицерскую вдову. Я не думаю, что СМИ манипулируют обществом, поскольку невозможно манипулировать абстрактным понятием. Но СМИ, безусловно, манипулируют сознанием. Это их единственное назначение. Чтобы это стало ясно, достаточно хоть раз задуматься, что такое так называемая информация и какова ее субстанция. Дело даже не в том, какую линию проводят СМИ и чьи интересы отражают, — дело в самой их природе. Маршалл Маклюэн сжал всю проблему до великого афоризма: The medium is the message. («Медиум - это послание». — «Эксперт») Лучший перевод на русский слова media (множественное число от medium) — «медиумы», что-то вроде спиритов, — очень почтенная компания. Что касается «струи» - не знаю. Андрей Вознесенский призывал нас избегать попадания в струю. Могу только сказать, что Wag the Dog мне очень нравится, но мне кажется, что проблема, о которой мы говорим, ярче отражена в Dark City. (Wag the Dog — фильм Барри Левинсона о манипулирующих обществом СМИ, Dark City («Город тьмы») - фильм Алекса Пройаса о лабиринтах подсознания. — «Эксперт») [5, 3].
Из высказываний писателя видно, что Виктор Пелевин ищет «национальную идею», растворившуюся в виртуальной реальности постсоветского периода, посвящая свои произведения разоблачению повсеместной идеологической «подмены». Одной из важных сторон симулякра реальности оказывается подмена творчества на «криэйшен».
«Производство пустоты» — это и есть замена истинного творчества тем, что рекламщики называют «криэйшен». Подлинность, достоверность тех процессов, которые изображаются в романе Виктор Пелевин подчеркнул в своем интервью «Комсомольской правде»: «Писатель должен писать хорошие книги, остальное дело вкуса. Мне, например, политика малоинтересна. А о том, что творится с правительством, подробно написано во второй части «Generation II». Кстати, даже поражает, насколько всё совпадает с текстом — такое ощущение, что его используют как сценарий [5].
Гибридное русско-американское название «Generation П» отражает ту же реальность, которая есть, но воспринимается как относительная, поскольку современные СМИ могут вложить в сознание людей любые симулякры. Борис Тух писал об этом: «Для читателей (в том числе для тех, которые вдруг узнали себя в героях «Generation П») шоком стало, что Пелевин описывает не далекое или недавнее прошлое (разрыв с которым идеологически прокламировался), а позднеельцинскую (плавно переходящую в раннепутинскую) Россию. Причем отличительной особенностью мира денотата, как говорят филологи-структуралисты (то есть той натуры, с которой пишутся картинки), является предельная неразличимость реального и виртуального» [121, 226].
Рекламные слоганы как форма выражения авторского сознания в романе «Generation П»
Роман «Generation П» — произведение остро сатирическое, обнаруживающее незаурядный талант сатирика у его автора. Как свидетельствует анализ художественного текста, в «Generation П» утверждается следующая авторская идея: сознание современного человека обусловлено неомифологией, а конкретнее: навязанными масс-медиа мифологемами, из которых оно структурируется. Даже максимально освобожденное от воздействия легко игнорируемых мифологем сознание современного человека все-таки не избегает их воздействия. В отличие от других произведений впервые в романе «Generation П» герой В. Пелевина не стремится до конца следовать логике поступков, навязываемой Сирруфом и духом Че Гевары (фигуры, отчасти родственные Диме из «Жизни насекомых», Чапаеву из «Чапаева и Пустоты»: это персонажи, «соотносимые по функции с фигурами архаического мифа, испытывающими культурного героя), которые приспосабливаются к новой действительности, достигая «своеобразного варианта нирваны» [48].
Прежде чем герой романа пришел к вершине «зиккурата» постсоветского общества, он создал себе имидж «крутого криэйтора» с помощью написанных им сценариев рекламных слоганов и сюжетов для видеоклипов. Автор романа, помещая в свое произведение множество «изделий ума» Вавилена Татарского, подвергает сатирическому высмеиванию основные пороки современного общества.
Сергей Корнев считал, что писатель в «Generation П» стремился в первую очередь разрушить комплекс базовых дихотомий, якобы свойственных сознанию современного, постсоветского интеллигента:
«В мире пелевинских текстов подвергаются сомнению не просто отдельные штампы и стереотипы нынешнего интеллигентского сознания, но сами базовые бинарные оппозиции, на которых оно держится, которые составляют его фундамент, — именно поэтому Пелевин не устраивает никого, именно поэтому остракизм был таким полным и жестким» [66].
Довольно резкая оценка С. Корнева в статье «Блюстители дихотомии» целиком посвящена вычленению мифологем и целого ряда бинарных оппозиций, которые сначала утверждаются, а затем последовательно разоблачаются В. Пелевиным.
Интеллигенция, согласно этому исследователю, выработала среди прочих мифологему, согласно которой — «Мы-то хорошие, но то быдло, которое читает наши книги, смотрит наши фильмы, слушает нашу музыку, — оно жрет только всякую гадость, а от настоящего искусства, от высокого, доброго и вечного отказывается. Поэтому мы или ничего не делаем, и бережем свою кристально чистую интеллигентскую душу, или занимаемся халтурой, чтобы заработать на хлеб насущный». ... Положенная в основание этого компромисса дихотомия — «полноценное, но именно поэтому никому не нужное творчество» — халтура, коммерческая «чернуха» или беспринципный агитпроп — оказалась настоящей находкой» [66, 13].
В. Пелевин, по С. Корневу, разрушает эту мифологему самим фактом своего творчества с техникой "двойного кодирования". То же он проделывает и с другой "базовой дихотомией": — С. Корнев называет одними из главных критиков творчества В. Пелевина, не принявших оного, интеллигентов, занимающих "нишу защитников высокой духовности и национального культурного наследия", т.к. "Пелевин разрушил дихотомию, которая возводила в ранг гражданского подвига их позицию популяризаторов и комментаторов классики: дихотомию одухотворенное культурное наследие / бездуховная современная культура" [66, 3].
В. Курицын подтверждает мысль С. Корнева, говоря, что слоганы в романе «Generation П» призваны «абсурдировать» особую роль интеллигенции в утверждении духовности: «История и культура Нового времени движутся представлением о существовании радикального Иного: Врага или Трансценденции» [76].
Подтверждая наличие у текстов В. Пелевина разоблачающей пафосности, Борис Парамонов доказывает, что « ... его стиль, попросту говоря: нагромождение каламбурного абсурда с отчетливо подчеркнутой пародийной цитатностью» [100]. «Наличие «каламбурного абсурда» во многом способствует развенчиванию мифологем, которым следует интеллигенция с помощью рекламных текстов, которым они верят.
Повествователь в романе Виктора Пелевина структурирует каламбуры в рекламных текстах, используя литературные и в целом общекультурные реминисценции. В этом обнаруживается сходство стиля В. Пелевина и В. Сорокина, роман которого «Голубое сало» появился одновременно с «Generation П». Знаменитый каламбур В. Сорокина: «Ты — не Гойя. Ты — другое» [120].
Марк Липовецкий в статье «Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе», сопоставляя роман Владимира Сорокина и Виктора Пелевина, объявляет этих писателей «литературными лидерами постмодернизма» [81], которые воплощают в своих произведениях объективную разобщенность личности и общества, утрату веры в возможность восстановления гармонии в окружающей действительности.
Действительно, разобщенность, двойственность, расщепленность мира и сознания, его воспринимающего, присутствуют уже в самом названии произведения, совмещающем английское слово «generation» и русское «П». Эпиграфы следующие за названием романа стихов Леонарда Коэна (на английском языке), привносят оттенок драматизма от осознания кризисности происходящего в родной стране.
«Я люблю страну, но не переношу то, что в ней происходит...» — эта строчка коэновского стиха задает тон трагического критицизма, пронизывающего весь роман [11].
Виктор Пелевин изображает реальность как «перепроизводство» симулякров (копий без оригиналов). В этом ему помогает сквозной художественный прием — «смешение языков»: в романе множество англицизмов и выражений на английском языке. Английский — как язык преуспевания, экономического благоденствия смешивается с русским. «Весь этот роман написан на фантастической смеси русского и английского, где один и тот же текст и даже просто слово наделяется двойственным смыслом в силу двойного статуса, то есть на ходу становится метафорой» [81,215].
Смешение языков символизирует распад традиционного мышления, духовной мутации, в результате которой возникают страшные гибриды извращенного сознания. Возникает «вавилонская башня», которую строит поколение «П», не умеющее понять друг друга и живущее в «виртуальной» симулякровой реальности. Все эти процессы ведут, по мнению писателя, к «обезьяньиванию», к примитивизации духа.
Функциональность языковой игры у Виктора Пелевина
Одной из главных, особых образом акцентируемых характеристик поэтики Виктора Пелевина является ее игровой модус, который в целом направлен на утверждение бесконечного множества смыслов виртуальной реальности, выражение авторской позиции по этому поводу.
Понятие «виртуальная реальность» определяется как: «Искусственные реальности: которые возникают благодаря воздействию компьютера на сознание» [113]. В этом случае сознание погружается в некий выдуманный, сконструированный компьютером возможный мир, в котором он может двигаться, видеть слышать и осязать виртуально. В широком смысле виртуальная реальность — это любые измененные состояния сознания: психологический или шизофренический бред, сновидения, наркотическое или алкогольное опьянение, гипнотическое состояние, у всех, кто каким-то образом насильно ограничен в пространстве на достаточно длительное время [113, 73-74]. В. Руднев отмечает, что виртуальная реальность таит в себе парадокс. Этимология этого слова — истина (virtus) противоречит его значению, которое для носителя обыденного сознания синонимично чему-то вроде «воображаемое, вымышленное, иллюзорное» [113 , 74].
Философия XX века считает более «фундаментальной реальностью» язык, который является частью «подлинной» реальности, поскольку у него кроме плана выражения значения и смысла (содержания) есть еще и план материальной формы (выражение). Реальность немыслима вне языка. Отсюда гипотеза лингвистической относительности, в соответствии с которой не язык ориентируется реальностью, а реальность — языком, потому что каждый язык выражает реальность по-своему. Чтобы знать реальность, надо знать язык [113, 75]. Таким образом любая реальность, кроме языка, является виртуальной. А романы В.Пелевина, наполненные языковыми играми, становятся сценариями видеоигр, которые и выражают виртуальные реальности.
А.Антонов обращал внимание на своеобразные лингвистические эксперименты Виктора Пелевина, которые тот ведёт в двух противоположных направлениях, а именно: «С одной стороны — он,
вроде бы, стремится возвратить слову первозданную чистоту, оживить «умершие» метафоры, то есть занимается тем, что Виктор Шкловский называл «отстранением», а Джордж Оруэлл - «преступным переводом с новояза на старояз». Поэтому многие его герои наделены обострённым языковым чутьём и никогда не жалеют времени, чтобы остановиться и поразмышлять над смыслом того или иного слова или словосочетания... И вместе с тем — разрушая «старый добрый» новояз, Пелевин тут же создаёт другой «новый» язык, правда, не «универсальный», а, так сказать, «одноразовый», функционирующий только в пределах «отдельно взятого» произведения. Естественно будет и называть такой язык «внутренним»» [19,127].
«Внутренний язык» Виктора Пелевина, по мнению А.Антонова, ориентирован не на усечение, а на приращение смыслов. «Все пелевинские языковые конструкции вроде «одномайственно», «май его знает», «мир твоему миру» или «май твоему урожаю» не только не уничтожают прежнего значения слова, но сообщают ему ещё одно, дополнительное. Поэтому «огромные красные слова МИР, ТРУД, МАЙ» украшают серые фасады Уран-Батора в то же самое время, как уран-баторские матери отчитывают перед ними детей за «нехорошее» слово, «майский жук» [19, 128].
В романе «Generation П», как и во многих других произведениях обширный литературный интертекст «как бы он ни обыгрывался, (во многом за счет пародийно-игрового цитирования), выступает коррелятом гротеска» [30].
Например, цитируя политические тексты эпохи перестройки, Виктор Пелевин дает убийственно-гротескную оценку политическим и экономическим процессам этого времени: «СССР, который начали обновлять и улучшать примерно тогда же, когда Татарский решил сменить профессию, улучшился настолько, что перестал существовать (если государство способно попасть в нирвану, это был как раз такой случай)» [11, 15].
И. Роднянская справедливо подчеркивает важность языковой игры и отмечает: ««Тексты Пелевина с их четырежды руганным, а по мне — отвечающим внутренней задаче языком, спокойно выстраиваются в этот ряд великих, значительных и просто приметных сочинений, своими особыми средствами — средствами моделирующего воображения — изъясняющих то, «что с нами происходит» [109, 209].
Нагнетая и спрессовывая «специальную» лексику, будь то лексика марксистско-ленинской идеологии («Омон Ра»), доперестроечного лозунга и плаката («День бульдозериста») или «языка науки» («Встроенный напоминатель»), и перемещая её в «чужую сферу», Пелевин добивается некоего «качественного скачка», после которого слово отрывается от своего прямого значения и как бы «переводится» на другой язык» [19, 131-132].
А.Антонов обращает внимание и на другие превращения слова, когда «многозначность» оборачивается своей противоположностью — «не-значностью вообще», слово становится знаком пустоты: «...главная особенность прозы Виктора Пелевина состоит именно в этой зыбкости, в неуловимости перетекания одного мира в другой, в постоянном балансировании на почти неразличимой границе, в непрерывном, по-«сталкерски» скрытном, её переходе» [19, 135].
Исследователи акцентировали внимание на преобладании игровых аспектов в творчестве Пелевина: «Ощущение призрачности пелевинских миров усиливается благодаря их реминисцентности, вторичности, литературности... Пелевин предпочитает иметь дело не с «непосредственно жизненным», а с уже литературно обработанным материалом, преобразуя его, противопоставляя обыденному призрачный мир. Он пародиен и аллюзивен. Причем иногда -открыто, «в лоб» [19, 136].
