Содержание к диссертации
Введение
Глава I. В.В. Набоков — читатель, критик и творческий оппонент Ф.М. Достоевского
1. В.В. Набоков versus Ф.М. Достоевский: история вопроса 15
2. Основные аспекты мифологизации личности и творчества Ф.М. Достоевского в лекции В.В. Набокова 46
3. Парадоксы критики Ф.М. Достоевского в интервью, статьях и письмах В.В. Набокова 61
4. Полемика с Ф.М. Достоевским в комментарии В.В. Набокова к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» 73
Глава II. Традиции художественной прозы Ф.М. Достоевского в поэтике романов В.В. Набокова
1. Ф.М. Достоевский и В.В. Набоков: общие константы поэтики 84
2. От Петербурга до Берлина: общие константы прозы Ф.М. Достоевского 1840-х гг. и ранних русских романов В.В. Набокова 99
Глава III. Проблемы духовно-творческого диалога В.В. Набокова и Ф.М. Достоевского в свете сопоставительного анализа художественных текстов
1. Философия «мечтательства» в повести Ф.М. Достоевского «Белые ночи» и в романе В.В. Набокова «Машенька» 110
2. Ситуация преступления и наказания в повести Ф.М. Достоевского «Хозяйка» и в романе В.В. Набокова «Король, дама, валет» 148
3. Проблема двойничества в повести Ф.М. Достоевского «Двойник» и в романе В.В. Набокова «Отчаяние» 178
Заключение 214
Библиография
- Основные аспекты мифологизации личности и творчества Ф.М. Достоевского в лекции В.В. Набокова
- Полемика с Ф.М. Достоевским в комментарии В.В. Набокова к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин»
- От Петербурга до Берлина: общие константы прозы Ф.М. Достоевского 1840-х гг. и ранних русских романов В.В. Набокова
- Ситуация преступления и наказания в повести Ф.М. Достоевского «Хозяйка» и в романе В.В. Набокова «Король, дама, валет»
Введение к работе
Русская классическая литература в рецепции В.В. Набокова и уяснение специфики усвоения им традиций отечественной классики – проблема слишком масштабная, чтобы исчерпать её за тридцатилетие исследования творчества писателя в России. Ее наметили еще эмигрантские критики 1930-х гг. (Г.В. Адамович, Н.Н. Берберова, П.М. Бицилли); продолжили американские (С. Давыдов, Д.Б. Джонсон, С. Карлинский, Дж.В. Конноли, Г. Шапиро) и европейские (Н. Букс, П. Тамми) ученые; в последние десятилетия она подверглась пристальному изучению отечественных набоковедов: Б.В. Аверина, Н.А. Анастасьева, А.А. Долинина, А.М. Зверева, А.В. Злочевской, А.В. Леденева, Н.Г. Мельникова, А.С. Мулярчика, Л.Н. Целковой. Однако отдельные аспекты проблемы остались непроработанными, так как все существенные для русской прозы контексты в художественном наследии Набокова не реконструированы. Одним из таких аспектов является проблема обращения писателя к творчеству Ф.М. Достоевского, поскольку в настоящее время в качестве источников романной прозы Набокова не изучено и половины произведений классика. Наше исследование, обращаясь к художественной рецепции Набоковым-романистом трех ранних повестей Достоевского («Двойник», «Хозяйка», «Белые ночи»), в определенной мере восполняет эту лакуну.
По собственному признанию Набокова, он «завершил в 1918 году освоение русской прозы» (по свидетельству Б. Бойда, писатель имел склонность читать классическую литературу полными собраниями сочинений). После чего Набоков пересматривает свои взгляды на позднее творчество Достоевского. Вероятно, в его сознании произведения классика иерархизировались. Так, уже в 1920-е гг. подвергая романы Достоевского критике, Набоков обращает внимание на его ранние повести. Усилить интерес писателя к ранней прозе классика могла активно ведшаяся переписка с М.В. Добужинским, который всегда пересылал своему ученику новые работы. В 1922-1923 гг. художником были выполнены иллюстрации к «Белым ночам», а к 1924 году относится замысел «Машеньки». Повесть «Двойник» Набоков неизменно называл «совершенным шедевром». Радуясь успеху у парижской публики своего романа «Отчаяние», Набоков, мягко подтрунивая над собой, признавался, что ощущает себя «молодым Достоевским».
Приведенные свидетельства дают нам право попытаться реконструировать контекст восприятия Набоковым ранних повестей классика. В диссертации осмысливается воздействие прозы Достоевского на Набокова состоявшегося писателя, критика, лектора и ретроспективно молодого эмигрантского автора, который в своих первых романах интерпретировал и трансформировал повести классика 1840-х гг., декларативно отвергая, полемически отталкиваясь от него, но единовременно зорким художественным оком наблюдая над особенностями его манеры, перенимая колоритные образы и яркие детали, усваивая гениальные приемы, стратегии и принципы повествования.
Степень изученности проблемы. А.А. Шепелевым защищена до сих пор единственная диссертация, полностью посвященная интерпретации Набоковым романной прозы Достоевского. Монографий, целиком освещающих проблему обращения Набокова к художественному наследию Достоевского, не создано. Отдельные аспекты проблемы нашли отражение в статьях О.А. Меерсон, Н.Г. Мельникова, Е.Г. Новиковой, Л.И. Сараскиной, Б.Н. Тихомирова и др. Проблема «Достоевский versus Набоков» разрабатывалась в исследованиях С. Давыдова, А.А. Долинина, А.В. Злочевской, Н.А. Макаричевой, Л.Н. Целковой.
Актуальность работы определяется тем, что, несмотря на безусловную ценность научных трудов, освещающих влияние творчества Достоевского на становление художественного метода Набокова, поэтика ранней прозы классика в восприятии и интерпретации автора романов «Машенька», «Король, дама, валет» и «Отчаяние» предметом отдельного исследования так и не стала. Между тем, необходимость его назрела: романы «пятикнижия» Достоевского как источники художественных текстов Набокова изучены относительно подробно, тогда как его ранние повести, исключая лишь «Двойника», в качестве протекстов романов Набокова детально рассмотрены не были.
Научная новизна исследования заключается в том, что в нем определены причины, по которым Набоков, критикуя творчество зрелого Достоевского, обращался к ранней прозе классика; восстановлена картина рецепции трех ранних повестей Достоевского в русских романах Набокова, в том числе, в круг источников романной прозы Набокова введена повесть Достоевского «Хозяйка»; расширены и уточнены наблюдения исследователя Дж.В. Конноли над рецепцией повести «Белые ночи» в романе Набокова «Машенька»; систематизированы и конкретизированы наблюдения ученых (С. Давыдова, А.А. Долинина, Дж.В. Конноли) над рецепцией повести «Двойник» в романе Набокова «Отчаяние». В частности, впервые проведен сопоставительный анализ «Двойника» и «Отчаяния» с точки зрения присутствия в них категории карнавализации и мениппейных структур.
Предметом исследования служит рецепция раннего творчества Достоевского в текстах Набокова. Его объектом является детальный анализ механизмов рецепции. Иллюстрирует рецепцию сопоставительный анализ повестей Достоевского и романов Набокова, составляющих материал диссертации. Это: 1) «Белые ночи» (1848) и «Машенька» (1926); 2) «Хозяйка» (1846-47) и «Король, дама, валет» (1928); 3) «Двойник» (1846) и «Отчаяние» (1936). Сопоставительные анализы перечисленных текстов вовсе не являются единственно возможным вариантом иллюстрации рецептивных механизмов в русской прозе Набокова. Влияние на ранние романы писателя других текстов Достоевского, а также произведений русских и зарубежных классиков (А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева; Э.Т.А. Гофмана, Г. Флобера) не только не исключается нами, но и по мере возможности оговаривается в тексте. По мнению П. Тамми, прозе Набокова присуща «полигенетичность», предполагающая, что в отдельном сегменте текста актуализируется не один только литературный источник, а «целое множество источников». Однако в избранных для сравнительного анализа парах текстов, на наш взгляд, доминирует рецептивное поле перекличек именно с ранними повестями Достоевского.
Цель настоящей работы заключается в раскрытии, с учётом опыта многочисленных исследований и путем сопоставления наиболее близких в тематическом, идейном, композиционном, жанровом и стилистическом отношении произведений, внутреннего родства двух писателей. В его основе лежит как полемическое преодоление, так и органическое усвоение, в совокупности приведшие к творческому развитию Набоковым идей и художественных приемов ранней прозы Достоевского. Из поставленной цели вытекают следующие задачи: 1) проанализировать большой корпус работ исследователей творчества Достоевского и Набокова, относящихся к проблематике диссертации. 2) Классифицировать сходные особенности художественных систем писателей. 3) На материале лекций, интервью, докладов, статей, писем Набокова охарактеризовать специфику его литературно-критической рецепции творчества Достоевского. 4) Путем сопоставительного анализа художественных текстов выявить общность их тематики, сюжетики, образности, мотивной структуры, композиционного строя, жанровых и стилистических особенностей. 5) Уяснить механизмы наложения текстуальных стратегий Набокова на повествовательную ткань прозы Достоевского 1840-х годов.
Методология. Диссертация основана на синтезе соответствующих её цели и задачам методов исследования: 1) рецептивно-эстетического; 2) сравнительно-исторического; 3) биографического; 4) интертекстуального; 5) мифопоэтического. Частично применяется также метод гипотезы, поскольку в настоящее время доступны не все архивные письма и документы, способные пролить свет на рецепцию Набоковым творчества Достоевского. Однако в своей работе редкие гипотетические построения, по мысли Л.И. Вольперт, всегда сохраняющие «конструктивную динамику», мы стараемся подтвердить текстуальными схождениями.
Теоретическую и методологическую основу работы составили труды В.В. Виноградова, М.М. Бахтина, Ю.Б. Борева, Ю.И. Левина, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова; Р. Барта, Д.Б. Джонсона, В. Изера, Р. Ингардена, Дж.В. Конноли, П. Тамми, Х. Яусса и др.
Процесс и механизмы рецепции в работе рассматриваются в рамках рецептивной эстетики эстетики диалога между текстом и читателем. Согласно рецептивной теории, апеллятивная структура произведения, которому изначально присуща «неопределенность», содержит открытый смысловой горизонт, потенциал «возможных актуализаций». Воспринимая произведение, реципиент производит смысловое «достраивание» «конкретизацию». Включаясь в произведение и комбинируя различные «сегменты текста», он актуализирует при прочтении точки неопределенности. Таким образом, смысл произведения меняется в зависимости от читательской рецепции, возникающей на основе диалектических отношений между произведением и реципиентом на фоне исторического контекста. Нас интересует Набоков как «реально-исторический» и как «имплицитный читатель» (в терминологии В. Изера). Подвергая рецепции тексты Достоевского, этот «имплицитный» читатель вскрывает заложенные в них потенции, дешифрует подтекстовые уровни, извлекает актуальные в данном культурно-историческом контексте смыслы. Итак, повести Достоевского по отношению к романам Набокова рассматриваем как структуру, «пробуждающую активность воспринимающего субъекта». Рецептивный подход в работе предполагает изучение специфики не только восприятия, но и дальнейшего использования писателем в собственном творчестве наследия русского классика. При этом учитываем, что субъективные аспекты восприятия определяются индивидуальными особенностями, присущими реципиенту: «дарованием, фантазией, памятью, личным опытом, запасом жизненных и художественных впечатлений, культурной подготовкой ума и чувств».
Достоверность полученных результатов исследования подтверждается объёмом и значимостью использованных материалов (тексты произведений Набокова и Достоевского, лекции и интервью Набокова, его «Комментарий к роману А.С. Пушкина “Евгений Онегин”, письма Достоевского и Набокова, воспоминания о писателях, прижизненная критика, архивные материалы), детальной проработкой научной литературы, журнальных источников, а также применением системного подхода при анализе текстов.
Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что в ней обоснована необходимость использования и проведена апробация рецептивного подхода к повестям Достоевского 1840-х гг. на примере русских романов Набокова, а также расширены и конкретизированы научные представления о влиянии прозы Достоевского на становление творческого метода Набокова.
Научно-практическая значимость диссертации заключается в том, что она создаёт базу для дальнейшего изучения творческого наследия Достоевского и Набокова. Содержащийся в исследовании материал может быть использован при написании статей, монографий, диссертаций по творчеству писателей, при чтении лекционных курсов, в процессе проведения практических занятий, а также курсов и дисциплин по выбору по проблеме связей эмигрантской прозы с традициями русской классической литературы в высшей школе и учебных заведениях среднего звена. Материалы исследования могут оказаться полезными в работе над комментарием к романам Набокова берлинского периода творчества.
Положения, выносимые на защиту:
1) В литературно-критической рефлексии Набокова, по его мнению, «плакатные» романы «пятикнижия» Достоевского противополагаются менее тенденциозной и оттого более художественной прозе классика 1840-х гг.
2) Набоков в лекции, интервью, письмах и «Комментарии к "Евгению Онегину"» мифологизирует личность Достоевского с тем, чтобы отделить спровоцированную идеями романов классика эпигонскую «достоевщину» от, по его мнению, подлинных эстетических достижений автора «Двойника», «Хозяйки» и «Белых ночей». Ранний Достоевский-художник противопоставляется им порицаемому позднему пророку и проповеднику.
3) Берлин под пером Набокова предстаёт зазеркальем Петербурга. «Бедные люди» петербургских повестей Достоевского, помещенные автором в иной историко-культурный контекст, превращаются в обездоленных берлинских эмигрантов.
4) Ганин как автобиографический персонаж «Машеньки» жизнетворчески вовлекает себя в ситуацию «Белых ночей», а Набоков домысливает финал повести Достоевского: освобождает Ганина от болезненной увлеченности мечтой.
5) Набоков, открестившись от «больших идей» «Преступления и наказания», нашёл похожие образы и ситуации в повести Достоевского «Хозяйка». Художественный потенциал текста позволил писателю, по-иному расставившему акценты, создать на его основе своё «преступление и наказание» роман «Король, дама, валет».
6) Проблема двойничества, заявленная Достоевским в повести «Двойник», решается в романе Набокова «Отчаяние» в травестийном ключе. Разветвлённый «реминисцентный слой» «Двойника» служит целям развенчания главного героя романа Германа – пародийного двойника автора.
Апробация основных положений диссертационной работы осуществлена в выступлениях с докладами на заседаниях кафедры, на аспирантском объединении, на городских, межрегиональных и международных научных конференциях: на Всероссийской конференции молодых учёных «Филологическая наука в XXI веке. Взгляд молодых» (МПГУ, 2008), на Научно-практической конференции «Образование. Книга. Чтение: текст и формирование читательской культуры в современной образовательной среде» (МИОО, 2010), на XI и XII Кирилло-Мефодиевских чтениях (Гос. ИРЯ им. А.С. Пушкина, 2010; 2011), на Международной научной конференции «Ломоносов» (МГУ, 2009; 2011), на Международной научной конференции «Поэтика и компаративистика» (Коломна, МГОСГИ, 2011; 2012). Основные положения исследования нашли отражение в семнадцати публикациях, общим объемом 6 п.л., семь из них – в научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ.
Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. Объём работы 248 страниц. Библиография насчитывает 265 наименований.
Основные аспекты мифологизации личности и творчества Ф.М. Достоевского в лекции В.В. Набокова
В этом тексте Набоков с иронией обыгрывает, на его взгляд, лелеемый Достоевским образ Христа. Так, Господь, шествуя садом с апостолами, встречает на своём пути разлагающийся труп собаки. Но, в отличие от ужаснувшихся от созерцания мерзостной картины учеников, Христос замечает, что у мёртвого пса зубы «как жемчуга». Иносказание коррелирует с содержанием романа Достоевского «Идиот», в котором князь Мышкин искал первозданную чистоту в заблудших душах героев. В статье «Христос Достоевского versus Христос Набокова» Б.Н. Тихомиров подробно разбирает стихотворение, без сомнения признавая его «поэтическим шедевром», и высказывает мнение, что Набоков здесь находится «на территории» и «под небосводом» Достоевского. Он «прикасается к "болевым точкам" миросозерцания писателя», «обращаясь мыслью ... к его "осанне", рождающейся при прохождении через "горнило сомнений"» [201; 321]. Текст Набокова назван «репликой на творчество Достоевского», «в наиболее существенных, глубоких и противоречивых его проявлениях» [201; 326], «реакцией молодого поэта на религиозно-художественное миросозерцание Достоевского в целом» [201; 327]. «Квинтэссенцией из Достоевского, "концентратом" важнейших постулатов его философии» назвал поэтический текст и К.В. Жуков, утверждавший, что в этом шестнадцатистишии голоса Набокова и Достоевского сливаются. Христос здесь - «некое "примиряющее" зеркало, в котором одинаково отражены и Набоков и Достоевский» [103; 133]. Иного мнения придерживается Б.Н. Тихомиров, на примере стихотворения пытающийся уяснить общий характер рецепции творчества Достоевского Набоковым. Поэтические строки представляются ему «жестокой пародией» [201; 341]: «у Набокова оборачивается игрой и "литературой" то, что для Достоевского — мучительная проблема и усилие самой отчаянной веры» [201; 342]. Исследователь утверждает, что Набоков гениально имитирует проблематику романов Достоевского, однако в последний момент поворачивает в противоположную сторону, отрекаясь от дорогих его оппоненту представлений. Действительно, в стихотворениях о Достоевском можно отыскать приметы критического сарказма и пародии. Набоков изображает писателя и его персонажей так, будто делает попытку поставить под сомнение художественные идеи и статус признанного классика. Однако этим отнюдь не ограничивается содержание поэтических обращений к Достоевскому. Выделенный Б.Н. Тихомировым путь мимикрии (имитации манеры Достоевского) Набокова вёл к оспариванию творческого кредо писателя и выдвижению в ответ своего - игрового и полемического. В процессе художественного самоопределения молодому автору понадобилась точка опоры. Ею и стал «антигерой» его лирики Достоевский. B.C. Яновский
" Современные исследователи понимают набоковскую мимикрию не столько как подражание манере, приспосабливание к определённому типу письма, но и как «своего рода проявление художественного инстинкта» [187; 26], в чём писатель-энтомолог расходится с Ч. Дарвином, рассматривающим явление в качестве способа борьбы в процессе естественного отбора. объяснял этот феномен особенностями психологии творчества: «Набоков принадлежал к тому весьма распространенному типу художников, которые чувствуют потребность растоптать вокруг себя все живое, чтобы осознать себя гениями» [238; 198]. Современник Набокова убеждён, что происходит это от неуверенности в себе. Если вынести за скобки некоторое утрирование в суждении Яновского («растоптать вокруг себя всё живое» здесь, скорее, гипербола), можно согласиться, что Набокову как художнику было удобнее самореализовываться, избрав в качестве идейного антагониста одного из крупнейших мастеров слова. С одной стороны, это заставляет вечно стремиться к достижению вершин, завоёванных избранным классиком, с другой же, ярче высвечивает успехи самоопределяющегося в оппозиции с большим художником автора. Б.Н. Тихомиров акцентирует внимание на том, что «Достоевский умел додумывать и дописывать чужие произведения, внося в них свою проблематику, свой пафос» [201; 337]. Этому же принципу полемической зависимости следовал и Набоков, сделав его в своём творчестве магистральным.
Поскольку нас прежде всего интересует ранний период творчества Набокова, определимся с тем, когда он впервые познакомился с произведениями Достоевского и каким образом формировались его взгляды на созданное писателем, а также, насколько это возможно, проясним, какие факторы могли повлиять на процессы рецепции Набоковым прозы классика 1840-х гг. в период берлинской эмиграции.
Набоков имел обыкновение постигать классическую литературу не малыми порциями - по спискам избранных произведений, - а полными собраниями сочинений. Так, к 14-15-ти годам он «прочитал или перечитал всего Толстого по-русски, всего Шекспира по-английски и всего Флобера по-французски» [56; 112]. Всего Достоевского он мог прочесть ещё юношей. Писатель на рубеже веков активно издавался во многом благодаря усилиям А.Г. Достоевской. Так, собрание сочинений Достоевского в 14-ти томах (1882-1883) выдержало на рубеже XIX-XX веков около десятка переизданий. В его первый и второй тома входили интересующие нас повести: Т.1. 4.1. -«Двойник»; Т.1. 4.2. - «Хозяйка»; Т.2. 4.1. — «Белые ночи». Полное собрание сочинений писателя, увидевшее свет в 1911 году, состояло из 23-х томов. В первом томе был размещен «Двойник», во втором - «Хозяйка» и «Белые ночи». Важно отметить, что и все другие ранние произведения Достоевского, упоминаемые или частично анализируемые в нашей работе («Бедные люди», «Слабое сердце», «Господин Прохарчин» и т.д.) в указанных собраниях сочинений имелись. Более того, собрание сочинений Достоевского 1865-1870 гг. в 4-х тт., отредактированное самим автором, открывалось «Хозяйкой» — такое значение он придавал повести, что в свою очередь могло обратить на себя внимание Набокова.
Полемика с Ф.М. Достоевским в комментарии В.В. Набокова к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин»
Интервью - тот жанр, в котором Набоков позволял себе не только не говорить правды, но и не без умысла мистифицировать читателя. Жанр, в котором он пожелал быть не пассивным отвечающим, а соавтором или даже полноправным создателем. До начала швейцарского периода творчества писатель чаще общался с корреспондентом лично. Однако окончательный вариант интервью, поправленный интервьюируемым, представлял собой лишь изложение беседы с приложением описания обстановки и облика Набокова. После переезда в Швейцарию прославленный писатель перестал тратить время на беседу с корреспондентом. Прежде чем согласиться на интервью, супруги Набоковы выдвигали три жёстких требования: 1) вопросы должны быть присланы в письменном виде; 2) на них будут даны письменные ответы; 3) ответы необходимо воспроизвести дословно [151; 29]. В качестве главной причины отказа от классической формы интервью, которую считал «тривиальным обменом фразами мудреца и простака» [22; 277], Набоков называл трудности самовыражения: «Я всегда был скверным оратором» [22; 110] (1962). «Я чудовищно косноязычен» [22; 279] (1969). Наконец: «Я мыслю, как гений, я пишу, как выдающийся писатель, и я говорю, как дитя» [22; 416] (1977). Во-вторых, Набоков заявлял, что устал сталкиваться с искажением собственных слов и мыслей. Кроме того, он не мог раскрыться перед незнакомым и духовно не близким корреспондентом. «Но какая-то целомудренность мешает ему рассказывать о самом себе» [22; 51], - подмечал А. Седых еще в 1932 году.
Двадцать два лучших интервью вошли впоследствии в подготовленный Набоковым сборник «Твёрдые суждения» (1973). Книга наглядно демонстрирует взгляды писателя на творчество, преподавание, его философские убеждения. В ней окончательно утвердилось писательское реноме Набокова, который намеренно создавал себе «репутацию эстета и сноба, исповедующего идеалы чистого искусства» [151; 24]. Узаконенные эстетические кредо Набокова, оформляя созданный им о себе миф, требовали жёсткого противопоставления себя классикам с противоположными взглядами на художество. Идейным противником в борьбе за «чистое искусство» закономерно становится Достоевский.
«Твёрдые суждения» - едва ли не самое спорное произведение мастера. «Несмотря на случайные приятные места, эта книга вряд ли понравится тем, кто в восторге от романов Набокова» [76; 511], - негодовал Гор Видал, констатируя, что «Чёрный Лебедь швейцарско-американской литературы» выглядит в книге «нескладным гусем» [76; 510]. Отличительной чертой подавляющего большинства интервью является то, что Набоков, намеренно мистифицируя собеседника, не комментирует своей литературной ненависти к тому или иному автору, в редких случаях обходится двумя-тремя хлёсткими определениями писателей, будто рассылая своим оппонентам «приглашения на казнь».
Разнообразные отзывы в интервью о Достоевском - новая литературная загадка, ещё одна «игра в прятки» Набокова с читателем, кривое зеркало его рецепции творчества классика и - единовременно - фиксация мифа о нём и о себе. Тем не менее, скрупулёзный анализ имеющихся откликов о Достоевском может пролить новый свет на круг тем, поднимаемых Набоковым в связи с фигурой мастера.
Ещё в раннем (1932) интервью А. Седых Набоков, вписывая себя в традицию Флобера и Пруста, тем не менее, признавался, что его неодолимо влечёт к изображению страданий. В них, по мысли писателя, «больше значительного и интересного», «человеческая натура раскрывается полней» [22; 52]. Своей приверженностью Набоков объяснял немалое количество собственных «свихнувшихся» героев. Чем не признание того, что «мрачные бездны» Достоевского притягивали молодого автора?
В интервью Ж. Дювиньо (1959) обсуждалась «Лолита». Интервьюер предположил, что героем романа «движет нечто бодлеровское или достоевское», то есть Гумберт — «человек, который унижает тех, кого любит, и любит тех, кого унизил» [22; 92]. Набоков же резко возражает, глубоко задетый параллелью: «Только не Достоевский, нет уж... Мне совершенно не нравится Достоевский. По-моему, он просто журналист» [22; 92]. Примечательно, что в ответе Набоков игнорирует имя Бодлера, оставив без комментария свою причастность к художественному миру поэта, в то время как имя ненавистного классика привело к немедленной реакции.
Интервью А. Герен (1961) писатель начинает с упоминания о Достоевском: «Как-то раз я должен был рассказывать о Достоевском, которого не люблю» [22; 95]. После того как Герен озадаченно переспрашивает, Набоков уточняет: «Это журналист: он не творил, у него не было времени. Он писал, как Ричардсон и Руссо (коими вдохновлялся), сентиментальные романы, предназначенные для молоденьких девушек (sic!), которые однако нравятся также и молоденьким мальчикам» [22; 95-97]. Итак, Набоков уверенно противопоставляет писательское мастерство журналистскому, а себя как мастера слова Достоевскому-журналисту. Художник, в понимании Набокова, может быть равен Творцу, поскольку создаёт свой мир с таким мастерством, что способен уподобить его Вселенной. «Вечная спешка» Достоевского даёт основание называть его журналистом, то есть сочинителем, который спешно трудится на злобу дня36.
В интервью О. Тоффлеру (1963) речь заходит о жизни Набокова в Швейцарии: «В то или иное время почти все знаменитые русские писатели девятнадцатого века бродили здесь: Жуковский, Гоголь, Достоевский, Толстой...» [22; 138]. В этом отрывке обнаруживаем, что автор причисляет своего литературного «врага» к кругу «знаменитых русских писателей девятнадцатого века». Его имя соседствует с особо ценимыми Набоковым Гоголем и Толстым.
От Петербурга до Берлина: общие константы прозы Ф.М. Достоевского 1840-х гг. и ранних русских романов В.В. Набокова
Набоков иронизирует по поводу изображения Достоевским психически больных героев, в лекции «Фёдор Достоевский» классифицирует болезни персонажей, выделяя эпилепсию, истерию, психопатию и старческий маразм. Создаётся впечатление, что Набокова раздражают ненормальные герои, но вот парадокс: свои книги он населяет такими же. Это Гумберт, Лужин, Герман и десятки других. «Наибольший интерес для меня представлял феномен навязчивой идеи» [22; 99], - впоследствии, рассуждая о берлинском периоде творчества, признавался Набоков в интервью. Idee fixe преследует героев многих его романов: «Защита Лужина», «Камера обскура», «Отчаяние», «Лолита». Более всего в этом смысле писали о Лужине. Например, Н.С. Резникова: «Лужин - шахматист, полубезумный, одержимый своей идеей маньяк» [172; 204]. Впоследствии сам Набоков задавался вопросом: «Но разве не нормально, что игрок в шахматы ненормален. Это в порядке вещей» [22; 410], развлекая подобным образом публику во время телеинтервью Б. Пиво. Но именно после выхода «Защиты Лужина» Набокова в ряду других авторов стали сравнивать с Достоевским: «"Защита Лужина" — дело подлинного таланта, росток от того корня, что дал нам Толстого, Достоевского и Гончарова» [123; 54], - фиксировал гр. А.Д. (П. Краснов). Пристальнейшее внимание Набоков обращает и на психологию маниакальной страсти. Он рассуждал об этом в беседе с А. Герен в январе 1961 года. Речь шла об истории создания «Лолиты». В предисловии к роману от имени повествователя Джона Рэя автор предрекал, что «Лолите» «суждено стать одним из классических произведений психиатрической литературы» [7, 2; 14]. Набоков хорошо знал, что такими произведениями стали «Двойник» и «Преступление и наказание».
По мнению 3. Фрейда3 и его последователей, представителей психоаналитической школы, в частности, И.Д. Ермакова [96], Н.Е. Осипова [163], Т.К. Розенталь [176], Д.И. Чижевского [225], психически больных героев больше всего в русской литературе в произведениях Достоевского. Набоков в этом идёт прямо по стопам предшественника, осуждая его, но неуклонно продолжая следовать традиции в разработке образов «больных» героев, отражающих «больной» век. 5) Особый интерес для писателей представляло подсознание героев, ими активно разрабатывалась его поэтика. И Достоевскому, и Набокову присуще введение в повествование снов, бреда, галлюцинаций героев. Перечисленные явления порождены неустойчивым психическим состоянием героев. В качестве примеров можно привести произведения «Двойник», «Бесы», «Братья Карамазовы» Достоевского. А также романы «Защита Лужина», «Отчаяние», рассказы «Посещение музея» и «Сказка» Набокова. В произведениях писателей встречаем и инфернальных персонажей, персонифицирующих подсознание героев. Существуя на грани реального и сверхъестественного миров, они вписаны в парадигму «фантастического реализма». Это Голядкин-младшиий, Чёрт Ивана Карамазова у Достоевского. Это инфернальные герои Набокова: госпожа Отт («Сказка»), Менетекелфарес («Король, дама, валет»).
Поэтика сновидений занимала двух авторов, что нашло отражение в изображении Достоевским, например, снов Раскольникова, Свидригайлова, Дмитрия Карамазова. Набоковым — сна Германа о мерзкой собачке («Отчаяние»), снов Франца о преступлении («Король, дама, валет»). Ситуация «реальность как сон, сон как реальность», отражающая похожую в «Сне смешного человека», находит место в повести Набокова «Соглядатай». Поэтика сна особенно ощутима в сюрреалистичной ткани романа «Приглашение на казнь». В связи с этим любопытно, что «смесью реализма и сюрреализма» [127; 236] Б. Криста считал и «Двойника» Достоевского. Однако Набоков не искал в снах ни фрейдистских символов, ни юнгианских аналогий «первобытным идеям, мифам и ритуалам» [251; 45]. «Сон - это представление, театральная пьеса, поставленная в нашем сознании при приглушенном свете перед бестолковой публикой» «экспериментатором-постановщиком» [22; 266]. Так о снах отзывался Набоков в лекциях. Однако тему сна он в бесконечном споре с Достоевским перерабатывает. Показательный пример: если сравнить сон Раскольникова о кляче и сон Германа о собачке, то есть сны о жертвах преступлений, обнаружим, что набоковский герой испытывает к собачке лишь отвращение в отличие от жалости Раскольникова к лошади. Сон Германа выявляет его циничность, жестокость, неспособность к состраданию и, как следствие, к дальнейшему духовному перерождению.
Можно выделить еще одну «общность»: тему «двойников». В «Дневнике писателя» за 1877 год, подводя итоги своего творчества, Достоевский писал о двойничестве: «Серьёзнее этой идеи я никогда ничего в литературе не проводил» [3, 25; 65]. Произведения Достоевского -энциклопедия двойничества, комплексная система взаимоотражений. На уровне образной композиции встречаются двойники пародийные (Иван Карамазов — Чёрт, Смердяков); идеологические (Ставрогин — Шатов, Кириллов, Пётр Верховенский), а также персонажи, играющие роль двойников в структуре романа (Раскольников и Порфирий Петрович) [191; 149-150]. Двойничество возникает у Достоевского тогда, «когда два героя "закованы" странной психологической близостью» [126; 204] (как, например, Раскольников и Свидригайлов), - констатирует А.Б. Криницын.
Ситуация преступления и наказания в повести Ф.М. Достоевского «Хозяйка» и в романе В.В. Набокова «Король, дама, валет»
Разочарование в мечте в повести «Белые ночи» и преодоление разочарования в романе «Машенька» контрастируют друг с другом. «Я даром потерял все свои лучшие годы!» [3, 2; 118] - признаётся Мечтатель своей спутнице. «Потому что мне уже начинает казаться ... , что я никогда не способен начать жить настоящею жизнию...»81 [3, 2; 118], - продолжает свою исповедь отчаявшийся герой Достоевского. Применительно к Мечтателю В.И. Этов пишет о «духовном и нравственном тупике, пределе романтического самосознания», мечте-ловушке и её фантомах [234; 17-18]. Неслучайно Настенька называет «белые ночи» своего общения с Мечтателем «сладким сном» [3, 2; 140], призраком, не воспринимая их как событие, имевшие место в её жизни. «Я увидел себя таким, как я теперь, ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так же одиноким, с той же Матреной, которая нисколько не поумнела за все эти годы» [3,2; 141]. Таким мыслит своё будущее герой повести «Белые ночи». Он осознаёт, что и через много лет не сможет разрушить оболочку мечты, в которую навеки заключён. Мечта для героя Достоевского - тот же футляр. Ганин же сумел отделить мечту от жизни, выбрав для себя последнее. Он «до конца исчерпал свое воспоминанье, до конца насытился им, и образ Машеньки остался ... в доме теней, который сам уже стал воспоминаньем» [8, 2; 127].
Сравнивая финалы произведений, необходимо разобраться в изначальной установке на мечту у героев Набокова и Достоевского. Ганин мечтает о возвращении юности и новой встрече с Машенькой, в то время как Мечтатель — обо всём: о дружбе с Гофманом, Варфоломеевской ночи, Диане Верной, Мине и Бренде, сражении при Березине, домике в Коломне... [3, 2; 116]. Множество мотивов и лиц отзеркаливает расплывчатость устремлений героя. В этом его существенное отличие от Ганина, которого Набоков делает нетипичным мечтателем, а героем с собственной биографией и судьбой, мечты и воспоминания которого являются неотъемлемой частью его индивидуального прошлого. Задача Ганина масштабна: «Он был богом, воссоздающим погибший мир» [8, 2; 69] — мир утерянной родины. Однако герой Достоевского тоже создал собственную вселенную. По мнению Ю.В. Манна, способность Мечтателя состоит в том, чтобы «конструировать ещё небывалый, воображаемый мир» [142; 10]. Герой выступает художником жизни. В «Петербургской летописи» мечтатель охарактеризован как творец: «Воображение настроено; тотчас рождается целая история, повесть, роман...» [3, 2; 181]. Тем не менее, мечта Ганина направлена не только на себя, как у героя Достоевского. Воображение, по Набокову, — форма памяти. Е.Ю. Ухова пишет об этом следующее: «Формирование узоров своей судьбы, своей реальности из множества возможных, блаженство творческой игры, ... поиск мотивов и тем в художественном мире и в тексте жизни - вот функции памяти, которые были открыты и сполна использованы Набоковым» [211; 166]. Б.В. Аверин называет «Машеньку» романом «о наложении угадываемых узоров действительной жизни на узоры прошлого и о законах этого совпадения или несовпадения», а сюжетом произведения считает «воссоединение с прошлым в полноте воспоминания» [23; 272-273]. Мы полагаем, что мечта Ганина концептирует коллективные воспоминания русских эмигрантов. Он творец, репрезентирующий русскую действительность. Его роман с Машенькой в миниатюре воссоздаёт прошлое целого поколения оказавшихся на чужбине.
Разработка темы мечты двумя авторами разительно отличается. Мечтатель Достоевского переживает романы в фантазиях, а действительная встреча с Настенькой мыслится ему как наивысший пик мечтаний, сладчайшая греза, перед которой будущее меркнет. Ганин же в воспоминании переживает свой роман вторично. Мечта здесь - орудие возрождения погибшей любви и утраченной родины, превращающая эмигрантскую бутафорию в яркий фильм о любви в русских декорациях. Но фильм, режиссером которого выступил Ганин, подошел к концу. Выход из кинозала предполагает множество вариантов судьбы; просмотр одного и того же фильма, пусть и самого совершенного, невозможен. Прошлое для Ганина стало текстом, в пространство которого, как в одну реку, нельзя войти дважды. Его прошедшее ценно именно тем, что остаётся неисчерпаемым источником для новейших творческих интерпретаций.
Полагаем, что, полемизируя с Достоевским, Набоков в романе «Машенька» преодолевает герметичность сознания мечтателя, мысля его не как застывший тип, а как шаг за шагом «строящегося», подобно увиденному им дому, героя. Не зря события в «Машеньке» развиваются не только ночью, подчас кажущейся в повести Достоевского ирреальным временем, но и днем. Обстановка в романе конкретнее. Определёнен и повод развертывания воспоминаний. Мечтам Ганина не свойственна та степень абстрактности, которая характеризует грезы героя «Белых ночей».
