Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Типология мифологем в лирике О. Мандельштама 15
Глава II. Мифологемы природных стихий в лирике О.Мандельштама 34
1. Стихия воды и ее мифологемы 34
2. Стихия воздуха и ее мифологемы 51
3. Стихия огня и ее мифологемы 66
4. Стихия земли и ее мифологемы 83
Глава III. Мифологемы творения в лирике О. Мандельштама 98
Заключение 119
Используемая литература 137
- Типология мифологем в лирике О. Мандельштама
- Стихия воздуха и ее мифологемы
- Стихия земли и ее мифологемы
- Мифологемы творения в лирике О. Мандельштама
Введение к работе
Творчество Осипа Мандельштама в последние годы неизменно привлекает к себе внимание литературоведов и любителей поэзии, притягательность, которой обладают его стихи, обусловлена и широтой -отклика на проблемы, которые порождало его время, и соотнесенностью их с вневременными, вечными ценностями, и той полнотой, с которой поэт сумел воплотить собственное "я", сделать стихи фактами собственной биографии.
Поэзия 0. Мандельштама - яркое явление культуры модернизма, одним из главных направлений ментальносте которой стало неомифологическое сознание. Для художников с мифологическим типом мышления, к числу которых относится и 0. Мандельштам, искусство является формой постижения мира и его сотворения по образу и подобию творчества демиурга - Бога. В художественном произведении миф реализуется при условии приобретения поэтическим стилем качеств суггестивного, когда слово становится носителем культурно-исторических ассоциаций; символы и метафоры превращаются в мифологемы, которые осуществляют связь текста с подтекстом»
Осип Мандельштам - поэт резко эволюционирующий: каждая книга его стихов представляет собой поэзию и поэтику нового типа, а его пятилетнее поэтическое молчание усугубляет "разрыв" между его стихотворениями 1908-1925 гг. и так называемой "поздней" поэзией 1930-1937гг. ОБЪЕКТОМ данного исследования является лирика 0. Мандельштама 1908-1925 годов; при этом следует отметить, что исследуются как стихотворения, вошедшие в сборники "Камень", "Twfia" и "Стихи 1921-1925 гг.", так и стихотворения, в сборники не включенные. Исключение составляют юношеские стихотворения 1906 года, а также многочисленные переводы и шуточные стихотворения "на случай".
АКТУАЛЬНОСТЬ ТЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ обусловлена' необходимостью
-4-концептуального и целостного подхода к поэзии Мандельштама; анализ мифопоэтики и воссоздание мифопоэтической картины мира поэта помогают более глубокому проникновению в художественный мир его поэзии, а также позволяют проследить его поэтическую эволюцию, Мифопоэтика писателя - одна из актуальных проблем современного литературоведения, при этом интерес исследователей вызывают как анализ функционирования в тексте определенной мифологемы, так и исследование мифопоэтической картины мира в целом, данной во всем творчестве художника или на каком-то определенном этапе его развития. Проблема мифопоэтического подхода к поэзии Мандельштама остается нерешенной.
В современном мандельштамоведении существуют исследования, посвященные отдельным мифологемам /М.Л. Гасларов, Е.В, Завадская, И.Ю. Левин, В.В. Мусатов, СМ. Марголина и др./, и исследования, в которых рассматривается мифологизм, основанный на освоении поэтом мифологии как культуры /Л.Ф. Кацис, В.Ш. Кривонос, В.Б. Мнку-шевич, А.й» Немировский, А.В. Нестеров и др./, но целостного описания мифопоэтики Мандельштама пока нет.
Важной особенностью культуры неомифологизма является осознание культуры как совокупности всех культур; по сути, неомифологический художественный текст есть интертекст. Цитаты в неомифологических художественных текстах нередко выполняют функцию мифологем, становятся неомифологемами, отсылающими к "новым мифам" культуры. Таким образом, в неомифологическом художественном тексте могут присутствовать как мифологизм антологического типа и вольные импровизации на мифологические сюжеты, так и глубинные, мифологические по своему происхождению начала, которые следует искать не столько в их дифференцированных проявлениях, в реминисценциях и традиционных мифологемах, сколько в их обобщенном, диффузном бытии, в затаившейся мысли о живой связи современного сознания с его пер-
-5-воосновами. Из всего оказанного вытекает, что ПРЕДМЕТОМ исследования являются мифологемы и неомифологемы во всем многообразии их ассоциативных связей и контекстуальных сцеплений, характеризующие мифолоэтическую картину мира в лирике 0. Мандельштама 1908-1925 годов.
Постановка проблемы изучения мифопоэтического начала в творчестве 0. Мандельштама обусловливает ЦЕЛЬ диссертационной работы -системно-типологическое и структурно-генетическое рассмотрение мифопоэтической картины мира в лирике 0. Мандельштама 1908-1925 годов.
Данная цель конкретизируется в следующих ЗАДАЧАХ:
1/ выявить основные типы мифологем и неомифологем в лирике Мандельштама 1908-1925 годов;
2/ выделить группы мифологем и неомифологем, соотносимых с онтологическими темами, составляющими основу мифопоэтической картины мира в поэзии 0. Мандельштама изучаемого периода;
3/ рассмотреть развитие и функционирование в лирике Мандельштама 1908-1925 годов мифологем выделенных групп на каждом этапе творческой эволюции поэта;
4/ выявить основные тенденции развития мифопоэтической картины мира в лирике 0. Мандельштама 1908-1925 годов.
НАУЧНАЯ НОВИЗНА ИССЛЕДОВАНИЯ состоит в рассмотрении развития мифопоэтической картины мира в лирике Мандельштама как единого, непрерывного процесса, тесно связанного с творческой эволюцией поэта, а также в отдельных исследованиях мандельштамовских мифологем. На наш взгляд, присуши Мандельштаму мифологизм, согласно составленной В.Н. Топоровым типологии мифологизма русской поэзии XX века, следует относить к третьему типу мифологизма, который соединяет в себе внешний мифологизм, основанный на освоении мифологии как культуры, и "органический" мифологизм, где миф творим
Типология мифологем в лирике О. Мандельштама
Характерная особенность семантической поэзии О. Мандельштама - его обращение к поэтике «мифологического плана» [101. С. 58]; согласно типологии мифологизма русской литературы XX века В. Н. Топорова, исходящей из принципов реализации мифа в художественном произведении, мифологизм поэзии О. Мандельштама, на наш взгляд, представляет собой мифологизм третьего типа, в котором соединяются освоение мифологии как культуры («внешний мифологизм») и миф, являющийся творчеством «натуры» («органический мифологизм») [205]. В лирике Мандельштама 1908-1925 годов миф, с одной стороны, воссоздается на языке культуры, мифологическая образность трансформируется в свете памяти культуры, с другой стороны, миф реализуется в суггестивности поэтического стиля и представляет собой основу художественного мира.
В основе мифопоэтической картины мира лирики О. Мандельштама 1908-1925 годов - глубинные, мифологические по своему происхождению начала, связывающие сознание современного человека с его древними первоосновами. Так, важную роль в творчестве поэта играет восходящая к мифу идея о «вечном возвращении», которая у Мандельштама трансформируется в «возвратность» поэтического слова, мифологическими являются также пространство и время в его произведениях. Наиболее ярко мифологизм в лирике Мандельштама проявляется в его «чувстве природы» (термин В. Саводника [183]), выражающемся в специфике понимания природы и соотношения человека и природы. Природа понимается поэтом как живой организм, обладающий душой, телом, функциями - как Вселенная, Космос, подобный античному. Мифологизированный образ природы в лирике Мандельштама изучаемого периода и ее сложные, противоречивые отношения с человеком-творцом составляют ядро мифопоэтической картины мира, выраженной в творчестве поэта. Темы бытия человека во Вселенной и сотворения мира (в том числе и сотворения «второй реальности» художником в произведении искусства) в поэзии Мандельштама носят онтологический характер; близость этих тем в художественном мире поэта подчеркивается их соотнесенностью с образами стихий: мифообраз природы представлен определенной пропорцией в сочетаниях первоэлементов, стихий, «букв античного космоса - огня, воздуха, воды, земли, вместе взятых именно как взаимопронизывающие стихии» [21. С. 318]; творческая деятельность человека также сравнивается со стихией - в стихотворении 1913 года «Адмиралтейство» говорится:
«Нам четырех стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек.
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?»( [6. С. 111].
Далее в тексте работы указываю страницу цитируемого издания).
Таким образом, в основе манделыптамовской мифопоэтической картины мира - космогонический миф, который реализуется в творческом взаимодействии природы-Вселенной и художника-творца.
Творение мифа «изнутри» у Мандельштама соединяется с сознательными установками на «обыгрывание» мифов, трансформацией мифологической образности в свете памяти культуры, при этом сама культура мифологизируется. Характерное для Мандельштама понимание культуры (в том числе и мифологии как культуры) в ее всеобщности соединяется в его творчестве с показательным для акмеизма отношением к мифу, которое, в конечном счете, вытекало из отношения акмеизма к культуре: «Миф у акмеистов оборачивался не просто театром, но игрой в культуру. Его природа осмыслялась в свете культуры, миф был «пропущен» через культуру, возведен к ней» [83.С. 53].
Так, миф в поэзии О. Мандельштама осложнен дополнительными смыслами, возникающими в результате его трансформации в свете культуры. В лирике поэта изучаемого периода действительность представлена как многообразие исторических культур, при этом важной особенностью его мировосприятия является одинаковая значимость всех культурных точек зрения, одновременно присутствующих в художественном произведении, что приводит к отсутствию в поэтическом мире Мандельштама абсолютных истин - каждая истина в диалоге культур является относительной. Об этой особенности мировосприятия человека XX века пишет B.C. Библер: «Человек Европы (и не менее - человек Азии и Африки...) оказывается где-то в промежутке различных встречных и пересекающихся смысловых кривых, и ни одна «кривая не вывезет», ни к одной человек не прирастает, он все время остается наедине с самим собой. (...) В таком промежутке ни один осмысленный поступок уже не имеет абсолютной исторической или ценностной санкции. Каждый поступок (если он хоть как-то осознан) всегда что-то переступает, несет в себе риск личного перерешения -заново! - исторических судеб, выборов, решений, исторических форм общения. Все эти ценностные и смысловые спектры оказываются значимыми одновременно; каждый смысл вновь и вновь претендует на единственность и всеобщность, и вместе с тем в XX веке эти всеобщие ценностные спектры действительно осмыслены (а не просто указующе регулятивны) только в общении друг с другом, только в ответ на вопрос иного смысла» [35. С. 262-263]. Таким образом, лежащий в основе мандельштамовской мифопоэтической картины мира космогонический миф, а также образы и сюжеты классической мифологии «пропущены» через культуру, которая, в свою очередь, мифологизируется; при этом любая мифологема (или неомифологема) восходит ко всем контекстным употреблениям этой (или аналогичной) мифологемы и обладает огромным спектром значений, что является особенностью семантической поэзии Мандельштама. О. Ронен так пишет об этом: «В его поэзии... поэтический и семантический потенциал, накопленный словом за всю историю его бытования в других поэтических контекстах, активизируется как раз посредством таких эллиптических, «шарадоподобных» цитат, заставляющих читателя обращаться к их источникам, с тем чтобы найти систему координат, так называемый подтекст, с помощью которого текст можно дешифровать» [177. С. 12].
С точки зрения художественной реализации и соотнесенностью с культурными языками немифологического типа в лирике О. Мандельштама 1908-1925 годов можно выделить следующие типы мифологем:
1) мифологизированные образы явлений культуры, исторических событий, реальных исторических лиц и деятелей культуры;
2) мифологические идеи, представления, образы, трансформированные в свете культуры;
3) собственно авторские мифологемы, сформировавшиеся на основе мифов мировой культуры.
Следует отметить, что данная типология мифологем является в значительной степени условной, так как в поэзии Мандельштама важное значение имеют контекстуальные сцепления слов.
К мифологизированным образам явлений культуры и истории относятся мифообразы отдельных произведений искусства («Notre Dame», 1912; «Айя-София», 1912; «Домби и сын»,1913 и др.), образы деятелей культуры - К.Н. Батюшкова («Нет, не луна, а светлый циферблат...», 1912; «Паденье - неизменный спутник страха...», 1912; «Пешеход», 1912), А.С. Пушкина («Кассандре», 1917;
«Сестры -тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы...», 1920; «В Петербурге мы сойдемся снова...», 1920; «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг...», 1920), П.Я. Чаадаева («Посох», 1914; «О свободе небывалой...», 1914), Р. Вагнера («Летают валькирии, поют смычки..., 1914), а также образы властителей - Петра Первого («Дев полуночных отвага...», 1913; «Адмиралтейство», 1913), Цезаря («С веселым ржанием пасутся табуны...», 1915; «Негодованье старческой кифары...», 1915), встречаются у Мандельштама и образы русских царей, которые объединены в единый образ российского самодержавия («Заснула чернь! Зияет площадь аркой...», 1913; «Императорский виссон...», 1915; «Какая вещая Кассандра...», 1915; «На розвальнях, уложенных соломой...», 1916; «Кассандре», 1917; «Нет, никогда, ничей я не был современник...», 1924). Кроме того, предметом мифологизации в лирике Мандельштама 1908-1925 годов становятся отдельные культуры: - Древний Египет («Египтянин», 1912; «Египтянин», 1913), Древний Рим («О временах простых и грубых...», 1914; «Природа - тот же Рим и отразилась в нем...», 1914; «Пусть имена цветущих городов...», 1914; «Поговорим о Риме - дивный град!», 1914; «Когда держался Рим в союзе с естеством...», 1914; «С веселым ржанием пасутся табуны...», 1915; «Обиженно уходят на холмы...», 1915; «Негодованье старческой кифары...», 1915), Эллада («Над алтарем дымящихся зыбей...», 1910; «Под грозовыми облаками...», 1910; «Когда удар с ударами встречается...», 1910; «Есть иволги в лесах, и гласных долгота...», 1914; «Золотистого меда струя из бутылки текла...», 1917; «Tristia», 1918; «На каменных отрогах Пиэрии...», 1919; «За то, что я руки твои не сумел удержать...», 1920; «Сестры - тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы...», 1920; «Возьми на радость из моих ладоней»..», 1920), Иудея («Эта ночь непоправима»..», 1916; «Среди священников левитом молодым...», 1917; «Вернись в смесительное лоно...», 1920).
Стихия воздуха и ее мифологемы
Стихия воздуха в лирике Мандельштама 1908-1925 годов представлена четырьмя основными мифологемами - это «небо», «воздух», «ветер» и «эфир». В свою очередь, каждая из этих мифологем связана ассоциативной связью с целым рядом манделыптамовских мифологем. Как и остальные стихии, «воздух» в лирике Мандельштама на каждом этапе его творчества представлен по-разному.
В стихах 1908-1911 годов, где стихии играют решающую роль, а поэт -раковина, чьим голосом поют стихии, «воздух» - это «небо», «эфир» и «ветер». Мифологема «неба» характерна для всего творчества поэта, но в его символистских стихах она встречается наиболее часто. Многими исследователями творчества Мандельштама отмечается «ненастоящесть», «нежизненность», «туманность» художественного мира в его лирике 1908-1911 годов [57. С.261]. «Небо» - также «мертво», «пусто», «небо» - «стеклянная твердь», «хрусталь»: «И неживого небосвода // Всегда смеющийся хрусталь!» («Сусальным золотом горят...», 1908 [С.89]); «Где искусственны небеса // И хрустальная спит роса» («Истончается тонкий тлен...», 1909 [С.301]); «Я вижу месяц бездыханный // И небо мертвенней холста» («Слух чуткий - парус напрягает...», 1910 [С.94]); «Я вижу каменное небо // Над тусклой паутиной вод» («Я вижу каменное небо...», 1910 [С.315]); «Что мне делать с птицей раненой? // Твердь умолкла, умерла» («Скудный луч. холодной мерою...», 1911 [С.97]); «Небо тусклое с отсветом странным -//Мировая туманная боль -// О, позволь мне быть также туманным // И тебя не любить мне позволь» («Воздух пасмурный влажен и гулок...», 1911 [С.97]). В то же время бездна «неба» скрывает «эфир» - гармонию, музыку, в первой строфе стихотворения «Я знаю, что обман в видении немыслим .» (1911) «эфир» - «край, где слагаются заоблачные звенья // И башни высятся заочного дворца» [С.323], родина искусства; в стихотворении того же года «Душу от внешних условий...» «эфир» - «неизменная отчизна»:
«Там, в беспристрастном эфире, Взвешены сущности наши -Брошены звездные гири На задрожавшие чаши» [С.322].
«Небо» в стихах 1908-1911 годов пассивно, безучастно, но власть этой стихии над человеком проявляется в мифологеме «ветер», которая играет важную роль в стихах Мандельштама этого периода.
«Ветер» впервые появляется у Мандельштама в стихах 1909 года. С одной стороны, «ветер» груб, жесток, это ветер испытаний, лишений. Так, в стихотворении «Пилигрим» «ветер» - преграда на пути странника: «Ветер треплет края одежды -// Не оставить ли нам надежды?» [С.309]. В стихотворении «На влажный камень возведенный...», в котором отразились творчество («На камень жизни роковой...», 1822) и судьба Ф.И. Тютчева, «ветер грубый» - явная отсылка к «Евгению Онегину» А.С. Пушкина, где в XXIX строфе восьмой главы о печальном следе страсти, возникшей «в возраст поздний и бесплодный» говорится: «Так бури осени холодной // В болото обращают луг» [11 .С.226]. У Мандельштама этот мотив возникает в связи с размышлениями над судьбой и любовью Тютчева, и в третьей строфе стихотворения следствием «незаконного пламени сердца» становится «ветер»:
«И начинает ветер грубый
В наивные долины дуть;
Нельзя достаточно сомкнуть
Свои страдальческие губы» [С.304].
С другой стороны, отсутствие «ветра» - признак искусственности, ненастоящести мира; в стихотворении «В безветрии моих садов...» (1909) Мандельштам пишет: «В безветрии моих садов // Искусственная никнет роза» [С.304], подобный мотив появляется и в стихотворении «Если утро зимнее темно...» (1909). Искусственный сад, в котором нет настоящей жизни, не устраивает поэта, и, начиная с 1910 года, в его стихах появляется тема приятия мира «ветра», стихий: «И, принимая ветер рока, // Раскрыла парус свой душа» («Как тень внезапных облаков...», 1910 [С.95]). Интересно, что «ветер» в лирике Мандельштама связан с также важной для поэта мифологемой «дерева». В стихотворении «О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала...» (1908) «древо» связано со стихией «воздуха» -появляется образ «небесного древа», восходящий к скандинавской мифологии; в стихах 1910 года прослеживается связь между мифологемой «ветра» и древесными листьями: в стихотворении «Как тень внезапных облаков...» лодка, парус, скользящий по воле «рокового ветра», шуршит волнами, «как листьями»; в стихотворении «Необходимость или разум...» (1910) шум листьев - голос стихии: «Оркестр торжественный настройте, // Стихии верные рабы, // Шумите, листья, ветры, пойте -// Я не хочу моей судьбы» (С.312). Этот же мотив появляется и в стихотворении 1911 года «Смутно-дышащими листьями...». В целом в стихах 1909-1910 годов «ветер» - какая-то внешняя сила, рок, судьба, которой человек не в состоянии противостоять и вынужден подчиняться («Вечер нежный. Сумрак важный...», «Змей»). В стихах 1911 года «ветер» становится более таинственным, непостижимым, его мистические черты усиливаются - об этом говорит и употребление Мандельштамом эпитета «черный» по отношению к «ветру»: в стихотворении «Сму гно-дышащими листьями...» (1911) «черный ветер» соседствует с образом ласточки, чертящей загадочный круг в темном небе; в стихотворении «Я знаю, что обман в видении немыслим...» (1911) «потусторонний ветер» уносит от земли в «эфир» «веретено», означающее у Мандельштама творчество, и его полет достигает звезд. Так, «ветер» оказывается связанным с темой творчества, становится «ветром Орфея». В 1910 году Мандельштам писал: «Ветры, пойте» - теперь же «ветер» неразделимо соединяется с музыкой стихии. В стихотворении «Отчего душа так певуча...» (1911) «Аквилоном» - северным ветром назван «мгновенный ритм», и «листва», которая шумит здесь от ветра - «бумажная листва» - книга? Таким образом, «ветер» в стихах Мандельштама 1908-1911 годов -дуновение, дыхание Вселенной, голос стихии. В творчестве Мандельштама 1912-1925 годов мифологема «ветра» почти не встречается: «ветер» появляется один раз в стихах 1912-1915 годов как «ветер рока» («Я не слыхал рассказов Оссиана...», 1914); «ветер» - голос стихии звучит в «Tristia» в шепоте любимой («Твое чудесное произношенье...», 1917), а также «неизменно дует ветер свежий» в стихотворении «Феодосия» (1920,1922); в «Стихах 1921-1925 гг.» «ветер» встречается один раз - в стихотворении «Ветер нам утешенье принес...» (1922), где в «ветре» воплощены искупительная гроза, буря, стихия:
«Ветер нам утешенье принес,
И в лазури почуяли мы
Ассирийские крылья стрекоз,
Переборы коленчатой тьмы» [С. 168].
«Крылья стрекоз» сулят всплеск стихийной жизненной силы, тютчевский «жизни преизбыток», и провозвестником этой новой жизненной силы становится «ветер» Стихия «неба», которая в «Камне» была «пуста», «мертва», в «Tristia» несколько оживляется - становится обиталищем птиц. Этот мотив появляется уже в символистских стихах Мандельштама, но там он соседствовал с темой изолированности «неба»: «Что мне делать с птицей раненой? // Твердь умолкла, умерла» ( «Скудный луч, холодной мерою...», 1911 [С. 97]); «И опять к равнодушной отчизне // Дикой уткой взовьется упрек» ( «Воздух пасмурный влажен и гулок...», 1911 [С.98]); «И трепещущая ласточка // В темном небе круг чертит» («Смутно-дышащими листьями...», 1911 [С.98.]); «И в небесах, торжествен и тяжел, // Как из металла вылитый орел» («Над алтарем дымящихся зыбей...», 1910 [C.312Q; «Под грозовыми облаками // Несется клекот вещих птиц («Под грозовыми облаками...», 1910 [С,313]). В «Tristia» «небо» заполнено птицами. Первоначально это черное от птиц небо становится предвестником трагедии - так, в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой...» (1916) «почерневшее небо» предвещает казнь:
«Сырая даль от птичьих стай чернела, И связанные руки затекли; Царевича везут, немеет страшно тело -И рыжую солому подожгли» [С. 134].
Стихия земли и ее мифологемы
Стихия земли в стихах Мандельштама 1908-1925 годов представлена значительно менее, чем стихии воды, воздуха и огня, и это тем более интересно, так как в его «поздней» поэзии стихия земли становится одной из основ, а мифологема «чернозема» - основной.
В стихах 1908-1911 годов «земля» выступает просто как обрамление водной стихии, «земля» - это берег, к которому стремится парус, гонимый ветром рока по бескрайней водной стихии, и в этом смысле «берег», «земля» всегда сопутствует «воде»: «Я причалил и вышел на берег седой и кудрявый» («О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала...», 1908 [C.299J); «Все погасло. Все смешалось. // Волны берегом хмелели» («Вечер нежный. Сумрак важный...», 1910 [С.315]); «Морская гостья пролетела // И, проскользнув, прошелестела // Смущенных мимо берегов» («Как тень внезапных облаков...», 1910 [С.95]). Отношение лирического героя к «земле» двойственное: «Но люблю мою милую землю // Оттого, что иной не видал» («Только детские книги читать...», 1908 [С.89]). В то же время, обретение «милой земли», «дорогих берегов» связано с обретением родной души. Так, в стихотворении «Нету иного пути...» (1909) говорится:
«Нету иного пути,
Как через руку твою -
Как же иначе найти
Милую землю мою?
Плыть к дорогим берегам,
Если захочешь помочь:
Руку приблизив к устам,
Не отнимай ее прочь» [С.307].
«Земля» в стихах этого периода чужда поэтическому вдохновению. Так, в стихотворении «Я знаю, что обман в видении немыслим...» (1911) порыв вдохновения направлен от «медленной земли» в небо - только так человеку, «распростертому в уныньи и в пыли», на «земле», «в области томленья», может «раскрыться» идеал, мечта:
«Я знаю, что обман в видении немыслим И ткань моей мечты прозрачна и прочна, Что с дивной легкостью мы, созидая, числим И достигает звезд полет веретена, Когда, овеяно потусторонним ветром,
Оно оторвалось от медленной земли,
И раскрывается неуловимым метром
Рай распростертому в уныньи и в пыли» [С.322-323].
Отсутствие одухотворенности в стихии земли прослеживается и в более поздних стихотворениях Мандельштама. Так, в третьей строфе стихотворения «На площадь выбежав, свободен...» (1914) о Казанском соборе архитектора А.Н. Воронихина говорится:
«И храма маленькое тело
Одушевленнее стократ
Гиганта, что скалою целой
К земле беспомощно прижат!» [С. 118].
Здесь храм противопоставлен памятнику Петру Первому из стихотворения И. Анненского «Петербург» (1910), чей образ появляется в четвертой строфе стихотворения:
«А что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале, Завтра станет ребячьей забавой» [1.С.152].
В стихотворении Мандельштама встречаются образы из строфы Анненского -«земля», «гигант», «скала». «Медный всадник» на «скале», попирающий змею (ее символическое значение связано с «землей» стихотворения), описан как «прижатый к земле»; такая метафорическая игра нередка в стихах Мандельштама. Противопоставление «маленького тела» храма этому «гиганту», скорее всего, основывается на способности храма «одушевлять» пространство.
В стихах 1912-1915 годов «небо» и «земля» меняются местами, «земля» входит в сферу поэтического интереса Мандельштама, но пространство «земли» разделяется на одухотворенное («горы») и неодухотворенное («пашни», «равнины»). Эта символика тесно связана со статьей Мандельштама «Петр Чаадаев» (1915); основные идеи этой статьи отразились в его стихотворениях «Посох» (1914) и «О свободе небывалой...» (1915). В стихотворении «Посох» отразились историософские идеи и образ П.Я. Чаадаева, о котором Мандельштам писал: «У России нашелся для Чаадаева только один дар: нравственная свобода, свобода выбора. Никогда на Западе она не осуществлялась в таком величии, в такой чистоте и полноте. Чаадаев принял ее как священный посох и пошел в Рим» [127.С.194]. В стихотворении «Посох» движение героя происходит от мира «черных пашен» к миру «утесов», палимых «солнцем истины» (в одной из редакций этого стихотворения - «солнцем Истины», «Истина» понимается как «Христос» [С.450]); подобная мысль высказывается и в статье «Петр Чаадаев»: «Уроженец равнины захотел дышать воздухом альпийских вершин и, как мы увидим, нашел его в своей груди» [127.С.191]. «Горы», «скалы» как бы прорываются в пространство духа - этот мотив появляется и в «Tristia» («В хрустальном омуте какая крутизна!», 1919) , «сумасшедших скал колючие соборы» в этом смысле близки «храму» - как Казанскому собору, преодолевшему притяжение «земли» («На площадь выбежав, свободен...», 1914), так и «соборам вечным Софии и Петра» («Люблю под сводами седыя тишины...», 1921); эти образы объединяются темой христианства, а также соотнесенностью с мифологемой «воздуха»: «Вот неподвижная земля, и вместе с ней // Я христианства пью холодный горный воздух, //...// И с христианских гор в пространстве изумленном, //Как Палестрины песнь, нисходит благодать» [С. 148].
Для стихотворений «Tristia» мифологема «земли» более характерна. Так, тема обретения земли звучит в известном стихотворении «Прославим, братья, сумерки свободы...» (1918):
«Земля плывет. Мужайтесь, мужи.
Как плугом океан деля,
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля» [С. 146].
«Черная земля», которая в «Камне» была противопоставлена одухотворенным «горам», в «Tristia» встречается дважды: в стихотворении «Зверинец» (1916) («И черная земля иссякла, // Неблагодарная, как встарь» [С. 132]) и в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой...» (1916) («Ныряли сани в черные ухабы» [С. 133]). Интересно, что во второй строфе стихотворения «Зверинец» перед нами - образ земли-матери, земли-кормилицы; этот, казалось бы, наиболее распространенный образ «земли» в лирике Мандельштама встречается в период 1908-1925 годов всего два раза - в уже упомянутом «Зверинце» и в стихотворении «На каменных отрогах Пиэрии...» (1919). В первом стихотворении «плодородная земля» связана с далеким историческим прошлым, во втором - с античностью, в современности же «земля» не является плодородной, дающей жизнь: «И черная земля иссякла». Единственное, что «растет» на «земле» - «деревянные стрелы» в пятой строфе стихотворения «За то, что я руки твои не сумел удержать...» (1920), здесь мифологический мотив оплодотворения земли дождем превращается в свою противоположность - земля «оплодотворяется» стрелами и «порождает» стрелы, «земля» оказывается порождающей не жизнь, а смерть:
«И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник» [С. 158].
Мир дисгармоничен, искажен, и «земля» в этом мире перестает выполнять свое предназначение матери, кормилицы, дающей жизнь. Роль «земли» у Мандельштама переосмысливается, «земля» становится хранительницей памяти культуры. В этом плане важен образ поэзии-плуга, появляющийся в статье Мандельштама «Слово и культура», в этой же статье «земля» - «целина времен», «чернозем»: «Поэзия -плуг, взрывающий время так, что глубинные слои времени, его чернозем, оказываются сверху. Но бывают такие эпохи, когда человечество, не довольствуясь сегодняшним днем, тоскуя, как пахарь, жаждет целины времен» [122. С. 40]. Основные образы этой статьи отразились в лирике Мандельштама этого периода; особенно интересно стихотворение «Сестры - тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы...» (1920).
Мифологемы творения в лирике О. Мандельштама
Кроме стихий природных, в лирике О. Мандельштама 1908-1925 годов присутствует еще одна «стихия», которую обозначает и на которую указывает сам поэт в известном стихотворения «Адмиралтейство» (1913): «Нам четырех стихий приязненно господство, // Но создал пятую свободный человек» [С. 111]. Эта созданная человеком стихия - стихия творчества, созидания.
Интересно, что в символистских стихах 1908-1911 годов, где поэт - «раковина», поющая голосом стихий, способность творить в первую очередь принадлежит не человеку, а высшим силам и стихиям природы, хотя сотворенный мир создан при помощи ремесла, рукоделия, и тем самым уподоблен произведению человеческих рук - этот мир соткан, вышит. Так, в стихотворении «Если утро зимнее темно...» (1909) вид из окна сравнивается со старым панно, а в стихотворении «На темном небе, как узор...» (1909) деревья предстают то как вышитые, то как кружевные: «На темном небе, как узор, // Деревья траурные вышиты»; «Высоких, неживых дерев // Темнеющее рвется кружево» [С.308]; во второй строфе стихотворения того же года «Сквозь восковую занавесь...» снова встречается тема вышивания: «Простор, канвой окутанный, // Безжизненней кулис» [С.309]. В то же время, это творчество не несет в себе радости, оставаясь безжизненным. Радости, вдохновения нет также и в попытках лирического героя, подражая природе, создать свой мир - «фиолетовый гобелен», который остается искусственным, неживым:
«В безветрии моих садов Искусственная никнет роза» («В безветрии моих садов...», 1909 [С.304];
«Недоволен стою и тих
Я - создатель миров моих -
Где искусственны небеса
И хрустальная спит роса»
(«Истончается тонкий тлен...», 1909 [С.300]).
Вместе с тем, в стихах того же 1909 года появляется тема истинного творчества, которое делает бессмертным своего творца и воплощается в мифологеме «узор»; «узор», чертимый «на стеклах вечности», встречается в стихотворениях «На бледно-голубой эмали...» и «Дано мне тело - что мне делать с ним...». Этот «узор» отличается от неживого узора «вышитых» на темном небе деревьев и «отуманенного узора», выведенного нерешительной рукой, тем, что он неподвластен смерти и несет в себе радость творчества: «Пускай мгновения стекает муть -// Узора милого не зачеркнуть!» [С.92]. В стихах 1910 года мифологема «узор» осмысливается поэтом как след, оставленный человеком в истории, в культуре, в искусстве. Так, в четвертой строфе стихотворения «Темных уз земного заточенья...» перед нами - метафора смерти: «Роковой и краткий гул пробоин // Моего узорного щита» [С. 320]; здесь «узором» становится прожитая жизнь. В третьей строфе стихотворения «Когда удар с ударами встречается...» сложность, противоречивость человеческой судьбы передается как переплетение узоров: «Узоры острые переплетаются» [С.93]. Интересно в этом плане стихотворение «Мне стало страшно жизнь отжить...» (1910). «Бытия узорный дым» на мраморной плите в третьей строфе этого стихотворения - пушкинская реминисценция, вводящая тему памяти (сравните у Пушкина: «Оно на памятном листке // Оставит мертвый след, подобный // Узору надписи надгробной // На непонятном языке» («Что в имени тебе моем?..» [11. С.59])). Но то, что у Пушкина должно было остаться «мертвым следом», непонятной надписью, у Мандельштама вызывается к новому бытию - это «бытия узорный дым». Интересно, что в мандельштамовском стихотворении «бытия узорный дым» связан с мифологемами «нитей» и «сетей». В стихотворении «На бледно-голубой эмали...» (1909) «узор» также сравнивался с сеткой («Узор отточенный и мелкий, //Застыла тоненькая сетка...» [С.90]), но это -сравнение по внешнему сходству; в стихотворении «Мне стало страшно жизнь отжить...» «нити» и «сети» - то, что наполняет жизнь художника, связывает его с миром и благодаря чему художник не остается «безымянным камнем», канувшим в Лету:
«И я слежу - со всем живым
Меня связующие нити.
И бытия узорный дым
На мраморной сличаю плите;
И содроганья теплых птиц
Улавливаю через сети,
И с истлевающих страниц
Притягиваю прах столетий» [С.314].
В стихах 1908-1911 годов мифологема «нитей», посредством которых творится (ткется) мир, часто соединена с мифологемой «дерева», которое выступает как «дерево слова» [67]., Так, в первой строфе стихотворения «Листьев сочувственный шорох...» (1910) говорится о «темных узорах» листьев, а во второй строфе появляется образ «ткани»:
«Верные, четкие мысли -
Прозрачная, строгая ткань...
Острые листья исчисли
Словами играть перестань» [С.311].
В стихотворении «...коробки...» (1911) пальмовые листья неразрывно сотканы друг с другом, но в то же время «каждый лист колеблется отдельно» - эта «ткань» создается благодаря «нитям», которые «шелестят своей длиною» в ожидании новых связей, ассоциаций, перекличек, «наитий». Эти «нити-наития» - материал для сотворения «узора», ткани; не случайно в стихотворении «Я знаю, что обман в видении немыслим...» (1911) мифологемы рукоделия соотнесены с поэтическим творчеством:
«Я знаю, что обман в видении немыслим
И ткань моей мечты прозрачна и прочна,
Что с дивной легкостью мы, созидая, числим
И достигает звезд полет веретена...» [С.322].
Образы «нитей» - «пряжи», «паутины» - возникают во второй строфе стихотворения «Стрекозы быстрыми кругами...» (1911), перед нами снова создание й тонкого, изящного «узора», «кружева». Показательно также и то, что это кружение стрекоз над омутом - реминисценция стихотворения А. Фета «Ласточки» (1884), в котором полет ласточки над прудом также нес в себе опасность:
«Вот понеслась и зачертила -
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниевидного крыла» [13.С.47].
Этот полет ласточки А. Фет сравнивает с вдохновеньем человеческого «я»:
«Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?» [13.С.47].
Таким образом, в контекст манделыитамовского стихотворения вводится тема поэтического творчества, отразившаяся в мифологемах «узора» («паутины») и «нитей» («пряжи»). Вдохновение - как бы балансирование на краю бездны, стихии, но в стихотворении Мандельштама картина более трагична: если у Фета есть лишь страх гибели ласточки, то у Мандельштама стрекозы на самом деле «в омут канут»; кроме того, значимым является и употребление поэтом мифологемы «омута», который у Мандельштама всегда - окно в потусторонний мир, но здесь «омут» -«тайники души», что становится ясным из третьей строфы стихотворения. Обыкновенная, на первый взгляд, пейзажная зарисовка оказывается метафорой поэтического творчества, и присутствие в этом стихотворении мифологем «нитей» и «узора» оказывается не случайным. Таким образом, основные мифологемы творения разрабатываются Мандельштамом уже в стихах 1908-1911 годов, и это мифологемы «нитей», «сетей», «узора», а также мифологемы рукоделия; цель творчества - создание «ткани», «узора». Человек-создатель стремится противостоять стихии, но его противостояние пока еще робкое, несмелое, человек творит над бездной, рискуя упасть в нее - «в омут кануть».
