Содержание к диссертации
Введение
Глава І. Философскоие взгляды А.Л.Волынского . 13
1.1. Философские взгляды 13
1.2. Эстетические взгляды 37
1.3. Теория критики 46
Глава 2. Русская критика в интерпретации А.Л. Волынского 53
2.1.Общая концепция книги «Русские критики» 55
2.2 Восприятие личности и интерпретация фактов биографии критиков 58
2.3. Интерпретация философских взглядов критиков 61
2.4. Интерпретация публицистики 1860-х годов 66
2.5. Интерпретация эстетических взглядов и литературно-критической деятельности 73
2.6. Отклики на книгу «Русские критики» и её общее значение 81
Глава 3. Русская литература в интерпретации А.Л.Волынского 85
3.1. Общий взгляд на русскую литературу 86
3.2. Интерпретация творчества А.С. Пушкина 90
3.3. Интерпретация художественного и религиозно-публицистического творчества Н.В. Гоголя 93
3.4. Интерпретация творчества писателей второй половины XIX века 97
3.5. Интерпретация творчества Ф.М. Достоевского 101
3.5.1. Общий взгляд на романы Достоевского 104
3.5.2. О Достоевском-художнике 110
3.5.3. Общий взгляд на Достоевского в 1920-е годы 116
3.5.4. Лестница русского богофильства (интерпретация идейного 117
3.5.4.1. Герои-идеологи 118
3.5.4.2. Герои-сладострастники 130
3.5.4.3. Богофилы 141
3.5.5. Отклики на книгу «Достоевский» и её значение 146
3.6. Интерпретация творчества Н.С. Лескова 151
3.7. Интерпретация философии и творчества Л.Н. Толстого 165
3.8. Интерпретация прозы 1890-х годов 171
3.9. Волынский о поэзии XIX века 189
3.10. Интерпретация творчества символистов 195
Заключение 207
Список использованных источников и литературы 210
- Философские взгляды
- Восприятие личности и интерпретация фактов биографии критиков
- Интерпретация эстетических взглядов и литературно-критической деятельности
- Интерпретация художественного и религиозно-публицистического творчества Н.В. Гоголя
Введение к работе
История русской критики серебряного века — область малоисследованная. Ещё не изучены с должной полнотой и системностью не только все её действующие лица, но даже ведущие критики той поры. Данная диссертация лежит именно в этом русле, она посвящена одному из ведущих профессиональных литературных критиков серебряного века Акиму Львовичу Волынскому (Хаи-му Лейбовичу Флексеру, 1861/1863 - 1926), сыгравшему видную роль в развитии русской религиозно-философской мысли и русского символизма. Он был главным критиком «Северного вестника» (с 1889 года вплоть до закрытия в 1899 году, а с 1892 и его идеологом), единственного журнала, целенаправленно печатавшего в 90-е годы XIX века зарубежных и русских символистов. На его страницах Волынский пропагандировал философский идеализм, религиозность, новое идеалистическое искусство, предвосхитив идеи, позже ставшие знаменем серебряного века.
Он стал известен благодаря книге «Русские критики» (1896), в которой выдвинул новую, антиматериалистическую концепцию развития русской критики. Он одним из первых стал серьёзно писать о русских символистах, первым дал оценку и проанализировал творчество Лескова в целом (1897), написал значительное исследование о Достоевском (1897-1904). Также он изучал живопись (за книгу о Леонардо да Винчи (1898) Волынский был избран почётным гражданином Милана, в конце жизни написал ещё неизданный, фундаментальный труд о Рембрандте); во второй половине 1900-х годов стал одним из первых профессиональных балетных критиков, после революции основал Школу русского балета, написал книгу о технике и впервые о философии балета [252]. Кроме того, с 1920 по 1926 год он являлся председателем правления Петроградского совета профессионального союза писателей.
Степень разработанности темы. Несмотря на то, что заслуги Волынского перед русской культурой весомы, его наследие (в частности философское и
литературно-критическое) остаётся практически не изученным. Прижизненные оценки деятельности критика в основном отрицательные, поверхностно-пренебрежительные (хотя и частично верные). Такова, например, оценка М.А. Протопопова, критика народнического толка. «Не могу я говорить о г. Волынском в том серьёзном и даже приподнятом тоне, в каком я повёл было речь. Обстановка серьёзна и даже священна, но стоящая передо мной крошечная фигурка хлестаковствующего декадента до того уморительна, до того комично-нелепа, что не хватает сил воздержаться от смеха» [207, с. 167].
Соединив в себе начала в конце XIX века несочетаемые - политический либерализм с фанатично проповедуемым идеализмом и религиозностью, а также высокое самомнение и недоверие, даже ревность к другим мыслителям и критикам, бескомпромиссно отстаивая свою оригинальную точку зрения, Волынский не сблизился ни с одним более или менее значительным культурным движением серебряного века, ни с символизмом, ни с возрождённым (в том числе и его усилиями) философским идеализмом в лице Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова и др. Например, символисты (Белый, Брюсов) в 1900-е годы, отмечая его огромное значение в прошлом, считали критику Волынского явлением исчерпанным: «Его имя должно остаться в истории русской литературы. Он был нужен в своё время» [192, с. 67]. Эта принципиальная невключённость ни в какую группировку, а также противоречивое сочетание верных и глубоких мыслей с резкими и порою субъективными оценками были главными причинами того, что он был «выброшен из литературного процесса» [269, с. 330] и надолго забыт. Здесь интересно сравнить его с Вл. Соловьёвым, который также оставался в современной ему культуре одиночкой, не сходясь ни с одной из партий. При этом «он видит правду в каждом из этих противоположных направлений, пытается объединить их в органическом синтезе» (Е.Н. Трубецкой «Миросозерцание B.C. Соловьёва» - цитата по статье Д.М. Магомедовой [349, с. 754]). Волынский же в большей степени актуализировал «неправду» «всех этих направлений», пытался не объединить их, а разоблачить и отвергнуть. Такой не-
гативно-деконструктивный подход заставлял современников отвернуться от него, не заметив позитивного начала в его позиции. А оно было, как были и поклонники и даже очень ревностные, хотя и немногочисленные. Например, один неизвестный журналист из провинции считал Волынского равным по значению в русской критике Белинскому [219]. В.В. Розанов воспринимал его в целом положительно [208]. Тепло относились к нему Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков [260], некоторое время и М. Горький [259].
В книге С.А. Венгерова (обобщившего отношение к Волынскому либерально-демократической интеллигенции) «Русская литература XX века: 1890 -1910» (1914) критику посвящен исключительно негативный очерк, содержащий однако много биографических фактов, в ней же есть его библиография, самая полная на сегодняшний день, составленная А.Г. Фоминым [194; 270].
После революции положительную оценку творчества Волынского дала М. Шагинян, особенно книге о Достоевском, идейный смысл которой она впервые адекватно раскрыла [214]. После смерти критика вышел сборник воспоминаний о нём с сочувственными статьями Б. Эйхенбаума, А. Горнфельда и др. [204].
Главной проблемой, которую исследовали советские литературоведы, был характер соотношения журнала «Северный вестник» и Волынского с ранним символизмом. Д.Е. Максимов и его ученик П.В. Куприяновский убедительно доказали, что журнал и его критик лишь частично относятся к символизму, было указано на существенные идеологические разногласия. Волынский был определён как критик, близкий символистской критике, но целиком к ней не принадлежащий - близкий в первую очередь своим идеалистическим, антиматериалистическим пафосом и проповедью нового символического искусства, но отличающийся отрицательным отношением к ницшеанскому индивидуализму, имморализму, крайнему эстетизму ранних символистов [264; 257; 262].
В статьях Куприяновского были также подробно проанализированы в контексте журнала отношения (личные и идейные) критика с Толстым и Лес-
ковым [260], Чеховым [263], Горьким [259], со старшими символистами [262], но интерпретация Волынским их творчества раскрыта не совсем полно (без учёта всех его суждений). Отдельную статью исследователь посвятил общественно-политической позиции критика, где в целом верно указано на особый, идеалистический характер его либерализма, приведший к резкому неприятию Волынского со стороны как либералов, народников и марксистов, так и консерваторов, подробно освещена развернувшаяся полемика по поводу отношения к 1860-м годам. Однако позиция Волынского определена не совсем точно -как стремление «подменить политику решением метафизических вопросов» [261, с. 28] и названа по-ленински - «буржуазно-анархическим индивидуализмом» [261, с.31].
И, наконец, статья 1978 года, в которой раскрыты (наиболее полно на сегодняшний день) философско-эстетические взгляды критика, также во многом неточна. Главной ошибкой Куприяновского было то, что он ориентировался больше на декларативные высказывания, а не на реальное мировоззрение, высвечивающееся сквозь все критико-публицистические высказывания Волынского. Вследствие этого было преувеличено влияние на критика других философов, особенно Канта с его субъективно-идеалистической тенденцией, но недооценена христианская основа его взглядов. Поэтому критика до сих пор считают исключительно кантианцем [271], поэтому же сам Куприяновский не смог верно представить взгляды Волынского на символизм, имеющие в целом объективно-идеалистическую основу. Исследователем также преувеличен западнический космополитизм критика, его «эстетический консерватизм», не была раскрыта его достаточно диалектическая позиция по вопросу соотношения в искусстве элементов эстетического и идейно-содержательного. Однако в статье и много справедливого, например, отмечена реальная зависимость взглядов Волынского до 1891 года от народничества. Но в целом критическая деятельность была оценена отрицательно как неплодотворная, лишённая позитивного начала [255].
Та же мысль, идущая ещё от С.А. Венгерова, прозвучала в статье Е.В. Ивановой о «Северном вестнике» (1982), где довольно подробно представлен журнальный контекст критики Волынского, материалы «Северного вестника», печатавшиеся параллельно с его статьями [254]. Вообще в советское время его деятельность в целом оценивалась негативно как идеалистическая и потому «реакционная».
Довольно значительной для процесса реабилитации критика была статья Е.К. Созиной «А. Волынский в русском литературном процессе 1890-х годов» (1983). Исследовательница впервые обратила внимание на его положительную роль в развитии реализма, в борьбе с натуралистическими тенденциями, верно указала на близость представлений о символизме Волынского и Вяч. Иванова, которую Куприяновский отверг [266].
Однако впервые деятельность Волынского была оценена как в целом значительная в статьях биографических словарей 1989-1990 годов Е.В. Ивановой [253] и И.И. Скуридиной [265].
Довольно часто упоминался Волынский в обзорных работах на тему: Достоевский в критике рубежа веков. В них высказано много справедливых мыслей, особенно отметим диссертацию Д.Ю. Бяржайте (1991) [283], однако непосредственно о трактовке Волынского говорится кратко, в общем контексте, необходима обобщающая работа обо всех значимых аспектах его интерпретации Достоевского (статья И.Д. Якубовича 2000 года, посвященная конкретно его интерпретации, имеет скорее характер предварительных набросков к теме [271]). Более подробно об этом в соответствующем разделе. Та же ситуация и с изучением суждений Волынского о Толстом.
Первым исследователем, давшим принципиально новую оценку деятельности критика, отказавшимся от советского взгляда, стала Е Толстая. Главная её заслуга в том, что она впервые указала на философский идеализм Волынского как основу значительности его роли в развитии русской культуры. В её книге 1994 года «Поэтика раздражения» (глава V) даны наиболее адекватные суждения о критике в целом в современном литературоведении
дения о критике в целом в современном литературоведении (более подробно представлены отношения Волынского и Чехова, интерпретация первым творчества второго) [269]. Другая статья Е. Толстой (1996), в целом посвященная восприятию личности Волынского в 1920-е годы, пунктирно очерчивает его философские взгляды того времени, а начинается словами, подводящими итог изучению критика: «Кажется невероятным, чтобы фигура одного из центральных персонажей «серебряного века» всё ещё оставалась неизученной» [268, с. 145]. При верности взгляда статьи Толстой не являются собственно научными, они не исследуют, а скорее намечают будущее серьёзное исследование.
Итак, хотя о Волынском довольно много написано, литературно-критическая его деятельность систематически, объективно и глубоко не изучена. Не были учтены все его суждения. В связи с общей актуальностью литературного и критического наследия серебряного века, о котором в последнее время появилось много публикаций, не вызывает сомнения актуальность изучения критики Волынского.
Научная новизна диссертации состоит в том, что в представленной диссертации впервые дано монографическое исследование, систематизация и объективная оценка всех философско-эстетических и литературно-критических суждений Волынского с учётом эволюции его взглядов и литературного контекста эпохи, а также изучены архивные материалы, ещё не вовлекавшиеся в круг литературоведения.
Целью нашей работы является исследование особенностей интерпретации Волынским русской критики и литературы XIX - начала XX веков. Анализ интерпретации ведётся преимущественно в идейно-содержательном аспекте, что требует серьёзного изучения мировоззрения критика. Наша работа в равной мере направлена на изучение русской критики серебряного века - а именно одного из её ведущих представителей, а также на рассмотрение русской критики и литературы XIX века в их историко-функциональном аспекте, то есть сквозь призму восприятия критика рубежа веков, Волынского. Мы стремимся актуа-
лизировать для современности то ценное в изучении русской критики и литературы, что было им сказано. Задачи диссертации следующие:
. - систематизировать и изучить своеобразие философских и эстетических взглядов Волынского, а также его концепцию критики;
рассмотреть общую концепцию развития русской критики в представлении Волынского; систематически описать и проанализировать его интерпретации и оценки фактов биографии, философских взглядов и публицистической, литературно-критической деятельности русских критиков;
раскрыть взгляд Волынского на русскую литературу, выявить наиболее ценное из его критических суждений о литературе, систематизировать и проанализировать наиболее ценные суждения в отношении всех значительных русских писателей;
рассмотреть особенности эволюции литературно-критических интерпретаций Волынского в контексте развития литературы рубежа веков;
охарактеризовать вклад Волынского в понимание и изучение русской литературы, истории русской критики, в развитие критики серебряного века, а также определить его положение в ней.
Структура работы. Работа состоит из трёх глав. Первая глава посвящена философско-эстетическим взглядам и взглядам Волынского на критику, которые важны не просто как теоретическая основа его литературно-критической деятельности, без которой невозможно ни одно полноценное исследование критики, но и как нечто, имеющее самостоятельную ценность, поскольку сам критик придавал им такой статус. На это указывает обилие у него теоретических и чисто философских высказываний, а теоретическая оснащённость является яркой особенностью его публицистики и критики.
Во второй главе рассматривается его интерпретация русской критики, ибо является самостоятельной частью его литературно-критической деятельности - этому посвящена большая книга Волынского. Однако она, с нашей точки зрения, является менее значимой, поэтому изучается нами не столь подробно.
В третьей главе подробно анализируется интерпретация критиком русской литературы, которая составляет основной вклад Волынского в русскую критику и наиболее интересную часть его наследия, которую составляют главным образом его книги о Достоевском и Лескове.
Предмет исследования составляют литературно-критические, философские и искусствоведческие статьи и рецензии А.Л. Волынского, опубликованные в журналах «Восход», «Северный вестник», «Жизнь искусства», в газетах «Санкт-Петербургские ведомости», «Прибалтийский край», «Биржевые ведомости» и др. Наиболее значительные из этих статей были перепечатаны в книгах «Русские критики» (1896), «Н.С. Лесков» (1898, переизд. 1923), ««Борьба за идеализм» (1900), «Леонардо да Винчи» (1900, переизд. 1909), «Царство Карамазовых. Богофилы. Н.С. Лесков» (1901), «Книга великого гнева» (1904), «Достоевский» (1906, переизд. 1909) , а также «Книга ликований. Азбука классического танца» (1925, переизд. 1992). Во-вторых, предметом нашего исследования стали неопубликованные литературно-критические, философские, искусствоведческие статьи Волынского, его книги «Гиперборейский гимн» и «Рембрандт», хранящиеся в архивах, главным образом в Российском государственном архиве литературе и искусства (РГАЛИ, бывшем ЦГАЛИ) - 1.107 единиц хранения. Мы опирались лишь на расшифрованные и отпечатанные рукописи, большинство же из них ещё предстоит расшифровать и изучить. В основном это переписка со многими выдающимися деятелями русской культуры (от Л.Н. Андреева до Б.М. Эйхенбаума), также различные официальные документы, архив сестры и т.д.
Теоретико-методологической основой диссертации являются работы, посвященные проблемам гуманитарного исследования (М.М. Бахтин [237]), теории литературной критики (Ю.Б. Борев [238], Б.Ф. Егоров [239], М.Г. Зельдович [241; 242], В.В. Прозоров [247], В.Н. Коновалов [243; 244; 245]), теории интерпретации (В.Е. Хализев [249], Л.В. Чернец [250], А.Б. Есин [240]), исто-рико-функционального изучения литературы (Н.В. Осьмаков [246]), истории
русской философии (Н.А. Бердяев [278], В.В. Зеньковский [311], И.И. Евлам-пиев [301]), истории русской культуры (И.В. Кондаков [323]).
В работе в основном использован комплексный подход. Основываясь на мысли Бахтина о специфике гуманитарных исследований, мы стремились учесть все критические тексты Волынского, составляющие, по нашему мнению, целостное единство, не опираться на одно или несколько его высказываний, а из всего комплекса их вывести результирующую, преобладающую интерпретацию. Также мы стремимся по мере возможности учесть суждения критиков-современников.
Под литературно-критической интерпретацией мы традиционно понимаем постижение смысла, идеи литературного произведения, сочетающее в себе познавательные, художественные и публицистические задачи в соответствии с синтетической природой критики. Но кроме собственно интерпретирующих суждений в работе мы рассматриваем и такие суждения Волынского, которые неизбежно сопутствуют интерпретациям: эстетические оценки, суждения о творчестве писателя в целом, о его отдельных художественных особенностях.
Научно-практическая ценность исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы при изучении истории русской литературной критики и литературы XIX - начала XX веков, а также в спецкурсах, посвященных религиозно-философской критике серебряного века и истории и теории русского символизма.
Апробация работы. По теме диссертации опубликовано девять статей. Основные положения обсуждались в докладах на всероссийской научной конференции «Молодой Л.Н. Толстой» (Казань, 2001), итоговых научных конференциях аспирантов КГУ (Казань, 2002, 2003), III международной Гончаровской научной конференции (Ульяновск, 2002), международных научных чтениях «Чернышевский и его эпоха» (Саратов, 2002), региональной научной конференции «Критика и её исследователь» (Казань, 2003), всероссийской научной конференции «Литература: миф и реальность» (Казань, 2003).
Философские взгляды
Совершенно справедливо Куприяновский писал: «смысл своей деятельности в «Северном вестнике» Волынский видел в пропаганде «духовной культуры» - философии, эстетики, искусства, поэзии» [255, с. 52]. Именно философию ставил критик на первое место, считая серьёзное философское образование каждой личности важнейшим условием, основой социально-духовного прогресса. «Доколе образование России будет находиться в руках людей, не получивших серьёзного философского воспитания, (...) доколе в сознание русского общества не проникнет оживляющий свет строго логической мысли, дотоле и в обществе и в литературе будет держаться (...) духовная тьма» [49, с. 92]. Философские истины нуждаются в распространении: «Для великих мыслителей нужны комментаторы, смелые популярные глашатаи новооткрытых истин, нужны люди со звонкими голосами и с непреклонною готовностью стоять твёрдо, неотлучно под определёнными знаменами» [59, с. 111]. Именно потому у Волынского, осознававшего себя одним из таких «глашатаев», так много статей и рецензий на чисто философские темы. Он был истинным популяризатором философии, писал о Г.Ф. Гегеле, А. Шопенгауэре, Ф. Ницше, П.Д. Юрке-виче, B.C. Соловьёве, Л.Н. Толстом как философе, А.И. Герцене, И.В. Киреевском и т.д. Наиболее значительны по объёму его статьи о Б. Спинозе и И. Канте [1; 8]. Поэтому у исследователей был велик соблазн мировоззрение Волынского свести к эклектичному набору чужих идей (что они и делали). Но эти статьи - не просто пересказ чужих мыслей, а обстоятельный анализ со своей, вполне определённой точки зрения. Собственные философские взгляды Волынский излагал не однажды, наиболее ярко и систематически в статьях: «Нравственная философия гр. Льва Толстого» [14; 33], «Наука, философия и религия» [63],
«Вражда и борьба партий» [75] и особенно «Что такое идеализм?» [145]. Вообще философские суждения рассыпаны практически по всем его статьям. Взгляды Волынского не были совершенно оригинальны. Однако излишне категорично мнение Е. Созиной, опиравшейся на Куприяновского и выразившей устойчивое представление среди литературоведов, о том, что мировоззрение Волынского было лишь «эклектическим смешением отдельных моментов учений Канта, Гегеля, Спинозы, Шопенгауэра» [266, с. 128]. Нельзя думать, что его мировоззрение состояло из несвязанных друг с другом осколков чужих идей. Да, он опирался на предшествующую философию: Канта, Гегеля, Шопен гауэра, христианство, иудаизм, и в этом смысле был эклектичен, но при более пристальном изучении оказывается, что все заимствованные им идеи переплав лялись в его сознании, сливаясь в единую, вполне цельную систему. Он брал из мировой философии только то, что соответствовало его собственным взглядам (поэтому он не совсем верно излагал чужую философию, на что обратил вни мание ещё A.M. Скабичевский [209]). Волынский смотрел на мир сквозь приз му чужих идей, но своими глазами. Он не стремился к созданию глубоко разра ботанной философской системы, описывающей бытие в целом, с более или ме нее твёрдой системой терминов, в отличие от профессиональных философов идеалистов: B.C. Соловьёва, Б.Н. Чичерина, Л.М. Лопатина, А.И. Введенского, С.Н. Трубецкого и др., печатавшихся в журнале «Вопросах философии и пси хологии», начавшим выходить в том же 1889 году, когда критик пришёл в «Се верный вестник»1. Многочисленные высказывания Волынского порой проти В общем Волынский откликнулся на выход этого журнала положительно, однако разошёлся с редакцией по воречат друг другу, понятия часто употребляются в разном значении, они контекстуальны, имеют определённость лишь в данном контексте, для доказательства данной мысли и не учитывают предыдущие. Поэтому его взгляды производят впечатление расплывчатости. Его мировоззрение необходимо извлечь из большого количества философских суждений, через сопоставление не двух, возможно, противоречивых высказываний, а всей совокупности их. Волынский был не профессиональным философом, а скорее пропагандистом, публицистом от философии. Об этом же говорит и сам характер его философского мышления: он не ищет истину, никогда не выражает сомнения, философской осторожности. В каждой своей статье Волынский уверенно и неколебимо возвещает уже открытую, найденную им истину, не задумываясь над собственными противоречиями. Совершенно не удивительно, что многие современники отказывались его понимать, смеялись над ним. Впрочем, недостаток этот является оборотной стороной достоинства - менее искушенного читателя неизбежно должна была подкупать уверенность, страстная убеждённость, эмоциональность его статей. Философские суждения Волынского (также как и критические) нуждаются в адекватной интерпретации, систематизации. Противоречия его не так фатальны и могут быть разрешены. Мы постараемся изложить его взгляды так, как они трактуются в его статьях наиболее часто, постараемся дать по возможности цельную, непротиворечивую картину мира, порой «выпрямляя» некоторые его шероховатости, несоответствия самому себе. Итак, мы склоняемся к тому, чтобы считать мировоззрение Волынского оригинальным, и потому полагаем, что его необходимо рассматривать само по себе, а не исходя целиком из влияний и заимствований. О влияниях же мы скажем следующее. С одной стороны, он опирался на рационализм классического немецкого идеализма, главным образом на Канта с его нравственным пафосом, с его идеями о безусловной ценности человеческой личности, о бесконечной поводу самой его концепции. Журнал не имел единого направления, печатая самых разных авторов, что мешазначимости человеческого сознания в процессе познания. Также на Волынского довольно сильно повлиял Гегель - идеей неразрывной связи духовного и материального начал при приоритете духа, а также идеей вечного развития, исторического прогресса. С другой стороны, он опирался на мистицизм христианства (но не официально-церковного, а народно-непосредственного). Это два наиболее сильные и в целом равные направления влияния. Кроме того, повлиял Спиноза и его принцип философского монизма - принцип материально духовного единства бытия [10, № 3, с. 43]. Также в юности на него сильно повлияло либеральное народничество своей идеей необходимости гражданской активности.
Основа его мировоззрения оставалась в общем неизменной. Однако это не значит, что оно не развивалось. В разные годы оно подвергалось различным влияниям, в нём доминировали разные аспекты, разные идеи. В соответствие с этим, можно выделить (хотя достаточно условно) следующие этапы.
Восприятие личности и интерпретация фактов биографии критиков
В своей книге Волынский следует одному из принципов своей теории критики, необходимости психологического проникновения в личность критикуемого писателя (в данном случае критика), в его сущностные психолого-нравственные противоречия. Всё это подчинено раскрытию главных философских, идейных противоречий и заблуждений. Этому же служат и конкретные биографические факты, соответствующим образом подобранные из более фундаментальных трудов и по-своему истолкованные. С наибольшей полнотой проанализированы с этой точки зрения Добролюбов, Писарев и А. Григорьев. Обобщив все высказывания Волынского о психологических свойствах личности русских критиках, можно сделать вывод, что самое ценное из них - страстность, искренность, внутренний идейный огонь, умственная страсть, вдохновенная убеждённость в своих идеях, только тогда критические и публицистические статьи производят впечатление, воздействуют. И надо сказать, что этим качеством в большей или меньшей степени обладали многие русские критики: Чернышевский, Писарев, Достоевский. Это те самые «живые души», не чуждые непосредственного идеализма, к ним как к ярким личностям Волынский отнёсся весьма тепло в отличие от Добролюбова и В. Майкова (младшего современника Белинского), которых считал рассудочными и холодными. Но в наибольшей степени оно было присуще Белинскому и Григорьеву, у которых типично русская эмоциональность, преобладание чувства над разумом (и эта типичность отмечена Волынским), явилась причиной всех их достоинств и недостатков. При всех достоинствах непосредственного выражения любви к литературе, одной страстности в критике, деятельности философской, недостаточно. Критика, подобная критике Белинского и Григорьева, «может давать толчки к развитию, но не укреплять в обществе известные убеждения» [94, с. 645]. Обоим недоставало системности и последовательности мышления. «В Белинском, этом страстном бойце (...), с непосредственною, чуткою любовью к литературной красоте не было всеобъемлющей системы мысли, которая могла бы внести дух высшего порядка, последовательность и целесообразность во всю его сложную умственную работу» [66, с. 6]. Однако между критиками было существенное психологическое различие: страстность Белинского носила исключительно идейный характер, более цельный и возвышенный. Страстность Григорьева была не такова. Волынский смог ярко передать роковую двойственность этого оригинального человека, опираясь на его лирику и воспоминания «Мои литературные и нравственные скитальчества», которые одним из немногих высоко оценил. Характеристика Григорьева строится на вскрытии противоречия между чистыми идеальными порывами и низменными страстями: он то лихорадочно пишет статьи, то забывает всё на свете в вихре трактирного кутежа. И даже «под копотью вульгарных страстей, под рыхлым слоем беспорядочной чувственности не переставали пробиваться живые, светлые настроения. Во всём его существе, забрызганном житейской грязью, в самой его фигуре, обезображенной неряшливыми привычками, проглядывала какая-то самобытная природная красота - сочетание силы и сердечности» [94, с. 650]. Волынский понял Григорьева как человека, но, по его мнению, его психологические свойства помешали ему занять достойное место в русской критике.
Однако наиболее интересные интерпретации Волынского касаются личности Добролюбова и Писарева. Гораздо более обстоятельные, их биографии построены так, чтобы на первый план выдвинуть факты, нужные Волынскому для доказательства его концепций. Писарев был более уравновешен, чем Григорьев и Белинский. Тем не менее, Волынский его характеристику построил по принципу выявления скрытого противоречия между внешней нигилистической твёрдостью, самоуверенностью и внутренней романтичностью, слабостью, ранимостью. Первое, что замечает критик, это абсолютное несовпадение его журнального образа и реального человека. На самом деле, Писарев «мог служить образцом изысканно воспитанного молодого человека из состоятельной дворянской семьи» [87, с. 482]. Наиболее подробно Волынский описал безуспешные попытки Писарева устроить свою личную жизнь, неосуществлённые мечты о тихом семейном счастье. С детства он был безответно влюблён в свою двоюродную сестру Раису. Любовь была столь сильна, что в день её свадьбы с другим на вокзале Писарев устроил безобразную драку с женихом. И во время четырёхлетнего заключения в крепости критик мечтал о личном, семейном счастье, сделал заочное предложение незнакомой девушке. А в письмах к редактору «Русского слова», по мнению Волынского, демонстрировал нарочитый утилитаризм относительно денежных вопросов. Такого рода факты Волынский выдвигает на первый план, чтобы доказать, что Писарев был в жизни не таков, как в статьях, тоньше и лучше.
В отличие от писаревской биография Добролюбова построена по принципу разоблачения. Это был спор с Чернышевским, который в воспоминаниях создал ложный, с точки зрения Волынского, образ друга. Главный тезис разоблачителя - Добролюбов, «рассудочная натура по преимуществу» [69, с. 134], не мог испытывать сильных, глубоких чувств. В представлении Волынского это был простой, уравновешенный человек, живущий на материальной поверхности жизни, не имеющий высших стремлений. Анализируя письма и воспоминания, Волынский приводит многочисленные подтверждения холодности Добролюбова. В письме, которое было непосредственным откликом на смерть самого близкого человека - матери, Волынский не обнаружил «всесильного душевного потрясения» [69, с. 143]. В глубокой натуре такое событие должно пробудить самые глубокие чувства - религиозные, Добролюбов же, наоборот, от религии отказался. Также о его рассудочности говорит, по Волынскому, невезение в личной жизни. «Не наделённый от природы страстями, могучими силами, побеждающими всё, что встретится по пути, он не находил никогда (...) никакой отрады взаимности. Любовь не давалась ему» [69, с. 147]. Волынский субъективен, например, он не упомянул о том, что Добролюбов содержал своих братьев и сестёр после смерти родителей. И в основной своей мысли Волынский неправ: по мнению Б.Ф. Егорова, Добролюбов был даже эмоциональнее Чернышевского [306]. В целом, несмотря на очевидный субъективизм, Волынский интересно и оригинально описал самые яркие психологические черты русских критиков.
Интерпретация эстетических взглядов и литературно-критической деятельности
Однако более значимо для понимания книги Волынского, то, что он видел прямую связь между теорией Чернышевского и «Разрушением эстетики» Писарева. Говоря о споре Антоновича и Писарева в 1865 году об эстетике Чернышевского, Волынский уверен в правильности писаревской её интерпретации, хотя трактовка Антоновича на самом деле более адекватна [304, с. 84-88]: «выводы из сочинений Чернышевского,. беспристрастно сделанные, могли быть только разрушительными по отношению к искусству» [86, с. 467]. Писарев лишь довёл идеи своего предшественника «до крайних степеней отрицания» [86, с. 474]. Он полностью отбросил то, что принижалось у Чернышевского - эстетическую специфику искусства. Творчество в понимании Писарева превратилось в простое проявление нервной впечатлительности, соединённой с «техническим умением отливать готовую идею в определённую виртуозную форму» [87, с. 529]. Статью «Реалисты», где Писарев заявляет, что не видит никакой разницы между любовью к водке и к музыке, Волынский считал типичным «памятником странного культурного периода нашей жизни, с её прогрессивными гражданственными стремлениями (...) и грубо ошибочными, (...) философскими и литературными теориями» [87, с. 576-577].
Волынский в целом вскрыл следующие черты материалистической эстетики: пренебрежение вечным философским, нравственно-религиозным содержанием, сведение его к злободневным социально-политическим вопросам, невнимание к эстетической специфике искусства, отношение к нему как к особой форме пропаганды, выполняющей служебную роль орудия «для борьбы с обстоятельствами данного исторического момента» [69, с. 221]. Эти черты присущи всем критикам-материалистам, от Белинского до Михайловского, в суждениях Писарева они наиболее ярко проявили свою антиэстетическую сущность. Подтверждением этого единства для Волынского стала их критическая практика. «Вопрос о Пушкине был первенствующим вопросом во времена Белинского и остался таким до сих пор» [66, с. 112]. Он и главный критерий состоятельности критика. Именно отношение к русскому гению самым очевидным образом для Волынского вскрывало эстетическую и философскую немощь русских критиков. Ведущие критики-материалисты - Н.К. Михайловский в статье «Литературное движение в России» (1894), A.M. Скабичевский в своей «Истории новейшей русской литературы» - фактически отрицали существование настоящей литературы до эпохи 60-х годов, ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лермонтов, по их мнению, не могут считаться основателями новой русской литературы, так как им недоставало «осмысленного, идейного содержания» [234, с. 3], единственной их заслугой признавался реалистический способ изображения действительности. Волынский, разоблачив такой взгляд [28; 70], считал, что он идёт от Белинского, породившим миф о Пушкине исключительно как художнике, утверждающим, что идейное содержание его творчество безнадёжно устарело, поскольку поэту не хватало образования, чтобы быть на уровне современных, в первую очередь социально-политических идей. Именно так был оценён «Евгений Онегин», его глубокое нравственное содержание, выраженное в истинно народном образе Татьяны, критик не раскрыл. Идеал русской женщины Белинский назвал «нравственным эмбрионом», в целом осудив [66]. Те же самые претензии к поэзии Пушкина повторил и Чернышевский [54]. «Недостаток прочного, глубокого образования, - цитирует Волынский высказывание Добролюбова о поэте («О степени участия народности в развитии русской литературы»), - мешал ему сознать прямо и ясно, к чему стремиться, чего искать, во имя чего приступить к решению общественных вопросов» [69, с. 220]. В научной литературе подтверждена антиисторичность многих суждений представителей реальной критики подтверждена [336, с 122; 303, с. 157-158]. После разбора «Евгения Онегина» Белинским «Писареву нетрудно было доказать, что это произведение переполнено дворянских предрассудков, и сам Пушкин - ограниченная банальная натура, распространявшая в обществе какие-то дикие развращающие взгляды» [66, с. 119]. Волынский считал, что статья «Пушкин и Белинский», наглое, плебейское, нисколько не остроумное издевательство над творчеством великого поэта, закономерный результат материалистического подхода к искусству. Писарев продемонстрировал полное непонимание Пушкина и поэзии вообще. А трактовку Белинским «Евгения Онегина» он просто довёл до логического предела. «Щей Белинского, прошедшие через научную переработку Чернышевского, (...) восприняты им и приложены к оценке отдельных явлений русской литературы» [87, с. 579]
То же и в отношении Гоголя. Хотя Волынский и признал «большие заслуги (Белинского - А.Б.) в определении художественного таланта» [66, с. 122] писателя, тем не менее, его трактовка неверна, так как не раскрывает главного в нём - религиозной сути. А в пресловутом письме он прямо её отверг. Белинский на долгие годы заклеймил «Выбранные места из переписки с друзьями» как книгу реакционную и вредную. Продолжил эту линию Чернышевский в статье «Сочинения и письма Гоголя», упрекая писателя, например, в том, что он в «Ревизоре» не раскрыл социально-политические причины взяточничества. Позднейшую его религиозность он также считал грубым заблуждением, обвинив Гоголя в аскетическом изуверстве [54]. Волынский отказал Чернышевскому в критическом таланте вообще, считая, что его статьи - «это целое гнездо (...) печальных недоразумений учёного-экономиста, взявшегося не за своё дело» [56, с. 765]. Такая оценка была не совсем справедлива - ведь в той же статье о Гоголе позиция Чернышевского гораздо более взвешенная, чем Белинского.
Литература середины века также не получила должной оценки. Добролюбов, основываясь на «ошибках последнего периода деятельности Белинского» и эстетике Чернышевского, создал в литературной критике «целую публицистическую систему (теорию реальной критики - А.Б.), совсем не пригодную для оценки художественных произведений» [69, с. 251], то же Волынский мог сказать и о Писареве. Оба в литературно-критических статьях в основном об-суждают жизнь с социологической точки зрения, литературу как особую эстетическую реальность отодвигая в сторону. Однако у обоих Волынским отмечена яркая увлекающая публицистичность литературных статей.
Однако среди злободневной социологической публицистики у них иногда «пробивается сила настоящего критического дарования» [69, с. 217], противоречащая основной тенденции. Ранние статьи Писарева (особенно об «Обломо-ве») демонстрируют его «природную чуткость к поэтическим и художественным красотам» [87, с. 530], которая в дальнейшем подавлялась утилитарной теорией. Одна из самых его лучших зрелых статей - «Базаров», где Писарев, в отличие от Антоновича, верно определил художественное достоинство романа, хотя и дал ему однобокую, так сказать, ура-материалистическую интерпретацию. Отдал должное Волынский в этом смысле и Добролюбову. Тонкие эстетические суждения содержатся в его превосходных рецензиях (например, о поэзии Полонского), а также в статьях о Гончарове, Островском, Тургеневе. Тем не менее они ценны не столько художественным анализом, сколько гуманными публицистическими стремлениями. «По своему значению в истории русской литературы статьи эти должны быть признаны самым выдающимся вкладом либеральной журналистики того времени в общую сумму духовного труда и усилий, шевеливших критическую мысль в интеллигентных русских людях» [69, с. 223]. Особенно Волынского захватил освободительный пафос статей Добролюбова об Островском, поскольку он был согласен с их идейной тенденцией: психологическое освобождение отдельной личности предвосхищает освобождение социальное. Остальные статьи менее удачны. Это лишь талантливая публицистика, заслонившая, например, истинный смысл романа «Обломов».
Интерпретация художественного и религиозно-публицистического творчества Н.В. Гоголя
Материалистическая критика, а также и академическое литературоведение, вслед за Белинским, в основном раздваивала Гоголя. Сначала он, будто бы, писал социальную сатиру, потом неожиданно проникся мистицизмом. Единственным исключением был A.M. Скабический, который ещё в статье начала 1870-х годов заявил о единстве Гоголя, осмеивавшего жизнь в своей сатире с позиций «средневекового идеала», что трактовалось, конечно, как заблуждение [235, I, с. 477-482]. В 1890-е годы началась переоценка творчества Гоголя в его целокупности, начавшаяся с реабилитации книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Впервые о религиозной публицистике Гоголя как об истинном ключе ко всему его творчеству заговорил Ю.Н. Говоруха-Отрок, в целой серии коротких статей в «Московских ведомостях» (1890, № 27; 1891, № 26, 47, 74; 1892, № 52) противостоя общепринятому взгляду.
Волынский следовал за ним, имея сходный взгляд на Гоголя, точно также отстаивая его от нападок Розанова, считавшего Гоголя писателем, просто не любившим Россию [22]. Точно также Волынский считал Гоголя писателем исключительно религиозным. И поэтому о нём критик писал гораздо больше, чем о Пушкине. Гоголю посвящено две значительные статьи: «Чернышевский и Гоголь» [54] и «Богоотступные черты» [133], а кроме того были отклики на исследования биографа В.И. Шенрока [51; 58; 111].
Волынского прежде всего интересовала глубоко трагическая личность Гоголя. Именно в личности, в её религиозных исканиях видел критик ключ ко всему творчеству писателя. В своих суждениях об этом он ориентировался на собственные признания Гоголя в письмах, в «Авторской исповеди». «Гоголя нельзя оценивать по обычным житейским шаблонам: надо войти в его душу, проникнуться его страстями, (...) и высказать о нём суждение полное, всестороннее, достойное его великих заслуг перед русской литературой» [58, с. 732].
Именно так, доверяя самому Гоголю, следуя за его позднейшими автоинтерпретациями, Волынский в религиозном ключе истолковал его художественное творчество. Писатель, нарушив пушкинскую гармонию, в сатирических произведениях резко отрицал реальность во имя высокого идеала. «Такая сатира как сатира Гоголя могла быть выражением только глубоко религиозного настроения» [66, с. 122], которое помогло ему создать сатиру, «вечную по существу и убийственную для своего времени» [70, с. 800].
Как пример религиозного искусства Волынский проанализировал повесть «Портрет» (статья «Богоотступные черты» - 1899). В своё время Белинским она была оценена в основном отрицательно. Вообще эта повесть - произведение, которое очень долго и в XX веке оставалось недооценённым, в то время как, по словам И.П. Золотусского, его «вторая редакция (...) даёт ключ не только к самим «Мёртвым душам», но и ко всему последующему Гоголю» [312, с. 233]. И Волынский нашёл этот ключ. Он верно увидел «новый, более глубокий поворот мыслей Гоголя» [133, с. 262] к религиозности, отсюда и идейное различие между первой и второй редакциями - углубление главной идеи, которая заключается в утверждении христианского искусства. Критик считал (в русле собственного интереса к живописи Леонардо да Винчи), что причиной углубления замысла повести послужило сильное впечатление, произведённое на писателя, жившего в Риме, картинами мастеров Возрождения, особенно Леонардо. Именно в противоположность «сложным и запутанным идеям ренессанса» Гоголь «искал (...) того простого, цельного искусства, которое воплотило бы в себе живую непосредственную веру» [133, с. 265]. Волынский увидел в образе художника ту же глубокую психологию религиозного развития человека, что и в героях Достоевского, наглядно продемонстрировав близость двух писателей. Критик последовательно проследил этапы идейного раздвоения души живописца: борьбу в ней божеских и демонических начал с неизменной победой первых. Писатель проник в самую суть человеческой жизни. Его повесть - это «тончайшая творческая психология, показывающая, до какой глубины Гоголь достиг (...) в понимании трагического разлада в самом человеке - его демонских обольщений и конечных духовных просветлений» [133, с 265]. Забытая повесть приобрела у Волынского неожиданную актуальность в связи с его борьбой с декадентским искусством, стремящимся возродить ренессансное язычество - «демонизм» (имеется в виду роман Мережковского «Леонардо да Винчи»).
И всё же главной заслугой Волынского является его реабилитация «Выбранных мест из переписки с друзьями». В отличие от Говорухи-Отрока, критик «Северного вестника» конкретно этой книге посвятил большую статью, в которой попытался раскрыть и проанализировать её содержание. В Гоголе, как и в Юркевиче, он увидел одного из тех одиноких героев, которые ведут общество к Царству Божию. «После Пушкина Гоголь стоит впереди других великих писателей России не только как замечательный художник, (...), но и как трагический темперамент, как первый борец за нравственное перерождение обшест-ва» [58, с. 731-732]. «Гул порицаний и жесточайшей хулы стоит именно над тем произведением Гоголя, где глазам ясно видно глубокое страдание, где каждое слово сияет величием правды». «Это книга оклеветанная, это великая кни-га» [54, с. 697].
Волынскому интересна эта книга, прежде всего, как небывалое психологическое откровение души, охваченной религиозным пафосом. Критик справедливо считал, что Гоголь в ней абсолютно искренен, лишён какого-либо лукавства, в чём его обвинял Белинский. «Она вылилась сама собою из души, (...) из сокровенной глубины правдивой натуры» [58, с. 698], будучи закономерным результатом духовного развития писателя. Гоголь, «с детства волнуемый возвышенной мечтой о каком-то особенном служении людям, терзаемый вопросами вечности», «остался тем, чем он был» [66, с. 123-124].
Впервые книга проанализирована с философской точки зрения, раскрыты идеалистические взгляды автора: «духовное начало господствует над миром» [54, с. 707]. Кроме того, сам характер христианства, проповедуемый Гоголем, подвижнический, страстотерпческий, взывающий к личному духовному самосовершенствованию, оказался ему близок. Истинное христианство, «взывающее к страстотерпческому кресту» открывает «светлую, радостную сторону там, где близорукий ум материалиста (...) видит только печаль и горе - в пытке нищеты, в самой смерти» [54, с. 711]. Именно это позволило критику сохранить при анализе эмоциональный духовно-возвышенный строй книги.
