Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Взаимодействие текста и контекста в литературно-критическом творчестве В.Ф. Ходасевича
1.1. XVIII век в эстетическом сознании Владислава Ходасевича 15
1.2. Державин в критике В.Ф. Ходасевича ...26
ГЛАВА 2. Жизнь и творчество А.С. Пушкина в критическом осмыслении В.Ф. Ходасевича
2.1. Суждения Ходасевича об А.С. Пушкине в контексте литературной критики 20-30-х гг. XX века 43
2.2. Своеобразие бытования биографического метода в пушкинистике Ходасевича 69
ГЛАВА 3. Взгляд ходасевича на отечественный символизм как эстетико-нравственную систему и на сущность искусства в целом ... 121
Заключение 146
Список использованной литературы 150
- XVIII век в эстетическом сознании Владислава Ходасевича
- Державин в критике В.Ф. Ходасевича
- Суждения Ходасевича об А.С. Пушкине в контексте литературной критики 20-30-х гг. XX века
- Своеобразие бытования биографического метода в пушкинистике Ходасевича
Введение к работе
В русской литературе и - шире - культуре XX века творчество Владислава Фелициановича Ходасевича - явление заметное. Последовательный и настойчивый проповедник классического искусства, мудрый и тонкий "державинец" и
мпушкинианецт,? поэт-пророк, предсказавший "России власть черни и надвигающуюся тьму, в которой посвященным придется перекликаться именем Пушкина1' (133, 2), он по своей природе был особенно чуток и восприимчив к дисгармонии, несправедливости, царящим в окружающем мире и душе человека.
Ходасевич, как человек искусства, которого культура занимала больше, чем "перестройка целого мира", одним из первых понял, что "нация, народ - это не гены, а уклад, культура бытования па земле" (133, 2). Именно "свою" культуру, достоинство русского поэта он увез в эмиграцию, где подчас в сложных и противоречивых условиях жизни по-новому воспринял и осознал ее, оставаясь при этом (и в России, и на Западе), по мнению А.Е. Кедровского "последовательным защитником общественно-значимого искусства, такого, которое выражает передовой философский, нравственно-этический опыт времени и одновременно само формирует облик исторической эпохи" (125,77).
Творчество Ходасевича неоднозначно воспринималось его современниками. Так, например, в 1913 году Н. Гумилев поставил Ходасевича в один ряд с Тютчевым и Анненским. В. Брюсов, напротив, в рецензии на книгу поэта "Тяжелая лира" в 1923 году писал: "Совершенно безнадежно, чтобы выдающегося поэта мы получили в лице Владислава Ходасевича... Стихи его больше всего похожи на пародии стихов Пушкина и Баратынского, Автор все
з учился у классиков и до того заучился, что уже не может, как только передразнивать внешность..." (159, 208). Младший современник Ходасевича В. Вейдле, автор бесспорно лучших критических работ о Ходасевиче, заметил: "Ходасевич - один из больших русских поэтов нашего времени; он был мастером русской прозы'1 (93, 11). Как относиться к таким противоречивым суждениям? Есть огромное количество причин, политических, личных, общественных и т.д., по которым мнения современников бывают неточны, часто нелепы или вообще случайны. Нам наиболее убедительными представляются суждения о Ходасевиче таких авторитетных писателей и критиков, как М. Горький: "Ходасевич,.. - величайший из современных русских поэтов" (159,208), Н, Берберова, по мнению которой Ходасевич оставил нам "образцы той критической мысли и того критического стиля, которых так мало всегда было в нашей литературе и которые сейчас ушли из нее вовсе11 (27, 9), или А. Белый, считавший Ходасевича "поэтом Божьей милости, единственным в своем роде" (65,210).
Любое время, любая эпоха диктует свои нравственно-этические законы, культурные принципы, взгляды на жизнь, которые формируют облик и дух своего времени, будь то 18 столетие или век XX. Культурные ценности прошлого, исходя из запросов современного времени, по-своему перерабатываются и осмысливаются, приспосабливаются к той духовной обстановке, которая складывается в обществе благодаря непомерным усилиям самого человека. История подтверждает следующее; творец, в данном случае художник слова, не всегда приходит со своим виденьем мира вовремя, очень часто он опережает свое время, вследствие чего остается забытым, а иногда и отвергнутым. Время отвергло Ходасевича. Русский Запад по-настоящему задумался о
нем лишь в середине 80-х годов, начав издавать его произведения.
Обнаружилось, что Ходасевич - едва ли не самый "неизданный" из
крупнейших писателей русского зарубежья. Примерно так
отзывалась отечественная критическая мысль середины 80-х годов
об одном из лучших поэтов "серебряного века". Такой подход к
творческому наследию Ходасевича имеет ряд объяснений. .Юрий
Колкер в "Лидесской прохладе" выделяет три основных (и
неразрывно связанных) причины последовательной
неблагодарности соотечественников ведущему критику русского зарубежья: "Первое: Ходасевич умер в эмиграции. Как и очень многие, он не был врагом революции вообіце, но не мог принять конкретных форм ее воплощения. Он был культурным, а не политическим эмигрантом,,. Второе: Ходасевич был и навсегда останется поэтом для немногих (действительно, поэзия Владислава Ходасевича обращена не просто к читателю, а к читателю-интеллектуалу, читателю-философу. — Г.Л.). Третье: его независимость. В одиночку, не опираясь ни на кого из своих современников, руководствуясь только своим внутренним голосом, проделал он свой путь в жизни и искусстве" (127, 18). Отметим, что в отличие от большинства писателей-современников Ходасевич вошел в литературу спокойно — без программных деклараций, попыток заявить и обозначить новое, собственное направление, либо примкнуть к одному из уже утвердившихся. Критик не принадлежал ни к каким группам и школам, которыми изобиловала литературная жизнь России начала XX века, ни к каким политическим партиям (в 1923 году Ходасевич установит свою политическую независимость в программном стихотворении "Сквозь облака фабричной гари...4), по сути дела, он мало имел настоящих друзей, да и семейное счастье не сложилось. Вечный скиталец, "везде - пасынок, везде - гость, везде - чужой" (60, 90),
он был пророком не только в стихах, но и в блестящих
критических работах.
Позиция Ходасевича быть выше современности (это роднит его с Г. Р. Державиным) сделала его архаистом в глазах представителей всех современных ему литературных направлений, Ю. Колкер утверждает, что "независимость в литературе вообще всегда означает некоторый пассеизм (этот термин в связи с Ходасевичем употребил в 1914 году Георгий Чулков), поиск точки опоры в прошлом, без которого равно непонятны настоящее и будущее. Чем глубже в прошлое проникает осмысляющий взгляд художника, тем жизнеспособнее и долговечнее его творчество" (127, 21). Действительно, Ходасевич был сторонником и проповедником классического искусства, за основу которого он брал творчество Державина и Пушкина. Два великих имени не просто сопровождали, воодушевляли Ходасевича на протяжении всей его жизни, они стали большим, чем просто «талантливый Державин» или «гениальный Пушкин». Можно предположить, что в творческом наследии великих деятелей прошлого Ходасевич пытался найти самого себя.
Оценить объективно литературное наследие любого художника, человека-творца достаточно сложно. Н.М. Карамзин писал: «...Автору нужны таланты и знания: острый, проницательный разум, живое воображение и проч. Справедливо: но сего не довольно. Ему надобно иметь и доброе, нежное сердце, если он хочет быть другом и любимцем души нашей; если хочет, чтобы дарования его сияли светом немерцающим; если хочет писать для вечности и собирать благословения народа... Одним словом: я уверен, что дурной человек не может быть хорошим автором" (124, 26-27), Необходимо заметить, что и Владислав Ходасевич придерживался такой же точки зрения: дурной человек
6 не может стать хорошим автором. Для того чтобы понять и оценить творчество любого писателя, всегда надо обращаться к особенностям времени, в котором он творил, к людям, с которыми он общался, к его личным привязанностям, вообще ко всему тому, что его окружало и побуждало к созданию того или иного произведения. Когда мы пытаемся провести критический анализ художественного произведения мастера слова, то часто заб.ываем учитывать один из главных факторов: какой личностью, каким человеком был сам автор. Для Ходасевича отмеченный момент всегда был одним из основных- Если говорить о личности самого критика, то "бытовое острословие, сухость, умение держать людей на некотором расстоянии11 (127, 20) - ято еще не повод считать Ходасевича отрицательным человеком. Скорее всего, это способ защиты от окружающей несправедливости. В эссе "Младенчество" Ходасевич написал: "В классе поражал я учителей прилежанием и добронравием. Тогда же возникло осознание неправильного жизнеустройства мира. Мне казалось не то ужасно, что именно со мной несправедливы, но что вообще как можно жить в мире, где делается такое?" (29, 204).
В 1939 году В. Набоков назвал Ходасевича "крупнейшим
поэтом нашего времени, литературным потомком Пушкина по
тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока
жива последняя память о нем" (151, 213). Мы можем с
уверенностью утверждать, что Ходасевич, как человек искусства,
как человек богатой культуры, в котором духовность и
сдержанность были нерасторжимы, является нашим
современником, вероятно, что он "будет осознан как современник и нашими отдаленными потомками, пусть в меньшей степени, чем нами; и они, надо думать, увидят, что самоновейшее время не новые черты поэзии вечной естественно подчеркнуло; и ноты
правдивой поэзии, реалистической (в серьезнейшем смысле), выдвинуло как новейшие ноты" (127, 23).
Критика - наименее изученная сторона творчества Ходасевича, которая во всем объеме своем не собрана полностью и недостаточно издана. А между тем эта часть творчества писателя способна помочь понять его нравственно-эстетическую позицию. В одном из своих последних писем Ходасевич отметил: " ...Худо ли, хорошо ли я пишу - дело особое, но во всей эмигрантской критике едва ли не я один пишу, что хочу и о чем хочу, не насилуя совести, не подхалимствуя, не выполняя социального заказа, который здесь, может быть, хуже тамошнего../' (113, 199). Независимость - неотъемлемая черта всего творчества Ходасевича - проявила себя и в критике.
Основой, питательной почвой литературной критики Ходасевича стала поэзия, которая, по утверждению А. Ранчина, в сознании современников "воспринималась как прямое продолжение и даже возрождение классической лирики" (169, 88). "Классические4 черты поэзии Ходасевича отмечали В, Брюсов, А, Белый, В. Набоков, 3, Гиппиус, Г, Федотов, В, Вейдле, Ю. Айхенвальд и другие авторы.
Вместе с Гумилевым Ходасевич начинает печататься в 1905 году. В это время он выступает преимущественно как литературный критик и лишь затем как поэт. С 1905 по 1907 годы появилось около двадцати его критических заметок и всего пять стихотворных публикаций. Несколько первых критических заметок были подписаны псевдонимом Сигурд, заимствованным из драмы Красинского "Ирид ион». Имея отца-поляка, а мать-еврейку, воспитанную в культуре польского католичества, Ходасевич, "дитя гонимых в России народов - не только смешивает в жилах их кровь, он соединяет на себе их хорошо осознанную проклятость"
з (60, 89), оставаясь при этом до конца своей жизни именно русским поэтом.
А. В. Кедровский литературно-критическое наследие Ходасевича условно разделил на три части:111) статьи, очерки о художниках слова 18-19 вв.; 2) о современниках и писателях русского зарубежья и, наконец, 3) его суждения о советской литературе" (125, 75). Мы в своем исследовании обратимся преимущественно к первой части критического наследия Владислава Ходасевича.
Классическое искусство Ходасевич осмыслял не только в России, но и на Западе, в тяжелых испытаниях эмиграцией. Конечно, потеря родины - всегда трагедия, не только личная, но и общественная. «Россия, - писал Роман Ґуль, - непрестанно живет в нас и с нами - в нашей психике, в нашем духовном складе, в нашем взгляде на мир. И хотим мы того или не хотим — но так же неосознанно - мы ведь работаем, пишем, сочиняем только для нее, для России, даже тогда, когда писатель от этого публично отрекается4 (109, 166).
С конца 20-х годов Ходасевич полностью переходит на положение эмигранта. С 1925 года в Париже он начинает сотрудничать с газетой "Дни11, затем с газетой м Последние новости", а с 1927 года Ходасевич становится редактором литературного отдела газеты "Возрождение11 и видным литературным критиком зарубежья. За семнадцать лет эмиграции Ходасевич был сотрудником очень многих эмигрантских периодических изданий: "Современных записок", "Воли России" и т.д. В конце 20-х годов Ходасевич почти полностью прекращает писать и печатать стихи; весь свой талант художника он направляет в прозу, в критику. Почему в конце 20-х годов Ходасевич «умирает» как поэт? Какие причины подтолкнули его
заниматься в основном критической деятельностью? Разрешение этих вопросов необходимо для того, чтобы понять своеобразие и значимость этого вида деятельности Ходасевича. М, Горький в письме к К. Федину 1925 года писал: "В эмиграции колдуны умирают от голода духовного,.. Вл. Ходасевич, переехав в Париж, тоже печатно заявляет о своей эмигрантской благонадежности" (127, 22). В, Андреев пишет: "Стихи же ему изменили, и с той изменой он ничего не мог поделать... его молчание как поэта страшней и мучительней, чем у кого бы то ни было. Ходасевич умер в 1939 году. За последние двенадцать лет своей жизни он написал с десяток не лучших'своих стихотворений1' (127, 23).
Ходасевич до последней минуты зарабатывал себе на жизнь литературным" трудом, оставаясь всегда таким, каким он был: независимым, свободным. Утверждение, что потеря родины, тяжелое положение эмигранта стали главными причинами его отхода от поэзии — всего лишь сложившаяся легенда. Естественно, критик страдал от потери России. Нина Берберова вспоминала по этому поводу: "Ходасевич говорит, что не может жить без того, чтобы не писать, что писать может он только в России, что он не может быть без России, что не может ни жить, ни писать в России...1' (67, 258). Эта реплика, по свидетельству Ю. Колкера, показывает, что «он (действительно — в отличие от многих) понимал: той России, без которой нельзя ни жить, ни писать, более не существует, а есть другая: та, где нельзя - ни жить3 ни писать. И есть третья, главная, незаслонимая омерзительной маской, недоступная тлению, инвариантная Россия - в четырехстопном ямбе, в Пушкине, в нем самом4 (127, 23). Но существует, по всей видимости, еще один фактор, который способствовал обращению Ходасевича к литературно-критической деятельности в эмиграции — это появление веры в то, что поэзия,
которая вынуждена соприкасаться с современной
действительностью, теряет творческие силы, тогда как оставаться вне своего времени или над ним она не в состоянии.
Ходасевич всегда считал себя исконно русским поэтом; именно русская поэзия - творчество Ломоносова, Державина, Пушкина - была больше, чем просто подлинное отечество. Все вместе взятые они были единственным спасением, тем скрепляющим звеном, которое позволило не только Ходасевичу, но и многим русским в эмиграции "остаться народом, не раствориться в Вавилоне западной цивилизации" (127, 23). По всей видимости, все-таки не эмигрантская, а личная, человеческая судьба Ходасевича сложилась так, что "стихи постепенно уступили в ней место прозе. Раннее старение и болезненность тоже сыграли здесь свою роль" (127, 24).
В 1937 году Ходасевич признается Набокову, что собирается написать крамольную статью в "Современные записки" о 20-летии эмигрантской литературы. К сожалению, статья не была дописана и опубликована. В архиве MX. Карповича сохранились четыре машинописных страницы, в которых "Ходасевич утверждал, что эмигрантская литература существует, что от советской отличает ее язык, стиль, понятия о природе и назначении художественного творчества, она сберегла, унесла с собой общие традиции русской литературы: ее национальную окраску, ее тяготение к религиозно-философским и нравственным проблемам, наконец (и в особенности) - ее духовную независимость... Но той жизненной энергии, того благодетельного духа новых исканий, который свойственен творческим, а не критическим эпохам, она с собою не принесла и не могла принести... Но литература, не движимая духом новых исканий, обречена повторять себя...11 (55, 208-209). Для Ходасевича, как и для большинства писателей первой волны
и русской эмиграции, одной из самых главных задач являлась задача сохранения и приумножения русской национальной культуры, задача сохранения гуманистических традиций А.С- Пушкина, имя которого было символом для всей русской эмиграции, но в то же время Ходасевич хотел видеть в литературе 20-30-х годов и то, что составляло духовную основу современного общества, современной культуры. Значение критической работы этого периода особенно повышалось для Ходасевича тем, "что сам он неизменно был приверженцем творчества, основанного на знании и мастерстве" (119, 7). Критик утверждал, что "истинной поэзии (возможно, что и критики тоже. - Г.Л.) "вне культуры и профессионализма не может существовать" (11 9, 7).
На творческое наследие В.Ф. Ходасевича обращали внимание
такие исследователи, как Д. Бетеа, Н.А. Богомолов, С.Г. Бочаров,
Л.В. Зорин, И.З, Сурат, А.Б. Ранчин, М.Г. Ратгауз и другие,
работы которых носят обзорный характер и являются
свидетельством начала рождения науки о Ходасевиче. Однако на
сегодняшний день не существует достаточно весомых
монографических исследований, посвященных критике
Ходасевича.
Актуальность настоящего диссертационного исследования обусловлена обращением современного литературоведения к изучению критического наследия В.Ф. Ходасевича, которое не является тщательно проанализированным; в частности, осмысляется эстетическое освоение критиком классической литературы в аспекте проблемы взаимодействия текста и контекста и использования им биографического метода.
Все вышесказанное позволяет сформулировать цель настоящего исследования - выявить своеобразие литературной
критики В.Ф. Ходасевича, преимущественно на материале работ, посвященных творчеству мастеров слова XVIII-XIX веков.
Для достижения указанной цели ставятся следующие задачи:
выявить причину обращения Ходасевича к исследованию жизни и творчества писателей XVIII-XIX веков;
определить методологию, подходы критика к рассмотрению как отдельных произведений, так и направлений в классической литературе рассматриваемого периода;
определить литературно-критические принципы, использованные Ходасевичем для анализа русской литературы;
исследовать своеобразие взгляда Ходасевича на сущность искусства.
Объектом исследования является та часть литературно-критического опыта Ходасевича, которая имеет отношение к русской классике XVIII-XIX веков. Наиболее обстоятельному анализу подвергается роман «Державин», статьи «Державин (К столетию со. дня смерти), «О пушкинизме», «О чтении Пушкина», «Пушкин в жизни» (по поводу книги В.В. Вересаева)» и др., а также очерк «Брюсов» для выявления эстетических принципов Ходасевича-критика.
Большое значение для нас в ходе работы имели прямые свидетельства писателей (эпистолярное наследие, мемуарные источники). Привлекались также публицистические статьи, воспоминания и отзывы современников о Ходасевиче.
Предметом исследования являются литературно-
критические взгляды Ходасевича на русскую литературу XVIII-XIX веков.
Методологической основой диссертационного исследования
являются принципы сравнительно-исторического и
текстологического анализа. В работе мы опираемся на труды
Н.А. Бердяева, C.H. Булгакова, С.Г. Бочарова, И.З. Сурат О. Шпенглера и др.
Научная новизна работы состоит в том, что в ней впервые
дан анализ критического наследия Ходасевича; исследован
биографический метод в его работах; выявлены существенные
черты его этико-эстетической концепций. Кроме того, мы придаем
большое значение тому обстоятельству, что это не собственно
критика, а критика художника слова. По замечанию В. Вейдле:
«Ходасевич остался поэтом, когда поэзия его умолкла» (93, 28).
Писатели-критики (и Ходасевич не является исключением) тоньше
ощущают художественную ткань произведения, они
проницательнее в своих эстетических позициях.
Основные положения, выносимые на защиту;
- абсолютная независимость Ходасевича-критика,
формировавшего свою эстетико-философскую концепцию
максимально самостоятельно. Отсюда — чуждость любым
группировкам, подчеркнутое «невхождение» ни в какие кружки,
непринадлежность ни к каким школам, многочисленным в
культурной жизни России начала XX века;
- Ходасевич - представитель биографического критического
метода; творчество каждого художника он стремится
воспринимать с учетом общественно-исторического,
культурологического контекста, но главное для него - тесная связь
личности автора и его творчества. Кроме того, этика и эстетика
для Ходасевича - категории друг от друга неотделимые, поэтому,
с его точки зрения, человек нравственно несостоятельный великим
художником быть не может.
- Ходасевич - ярко выраженный консерватор в плане
художественного вкуса. Шкала эстетических ценностей,
выработанная эпохой Державина-Пушкина, является для него тем
ориентиром, по которому необходимо сверять значимость современного искусства. Главный критерий истины для Ходасевича - решение вопроса Пушкиным, поэтому для критика «мнение Пушкина» и «истина» - абсолютные синонимы.
— Художественный текст Ходасевич стремится рассматривать в
единстве формы и содержания. Особенно болезненно он
воспринимает перенос в сторону приоритетного изучения
формальной структуры текста, а не его содержательно-смысловой
составляющей, чем и обусловлены многочисленные негативные
отзывы критика о деятельности отечественных формалистов.
- По Ходасевичу, само понятие «объективность литературной
критики» весьма зыбкое, ибо критика, по его мнению - прежде
всего область творческого самовыражения, и субъективизм
изначально заложен в ее природе.
Практическая значимость работы заключается в том, что ее результаты могут быть использованы в дальнейшем изучении творчества В.Ф. Ходасевича, в лекционном вузовском курсе по истории русской литературы XX века, на практических занятиях и спецсеминарах, а также в преподавании литературы в школе.
Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры литературы Курского госпедуииверситета, излагались на научных конференциях («VT Фетовские чтения» (2000), «Юдинские чтения» -2000); нашли отражение в четырех научных публикациях.
Структура исследования: состоит из введения, трех глав, заключения и списка художественной и научной литературы.
XVIII век в эстетическом сознании Владислава Ходасевича
Если характеризовать отношение Владислава Ходасевича к отечественной поэзии XVIII века в целом, то придется признать, что самостоятельную эстетическую ценность для него представляло лишь творчество Державина. В остальных случаях он выделял преимущественно отдельные текстовые элементы, способствовавшие реформированию русского стихосложения, сближению поэтического языка с разговорной речью, предвосхищавшие тем самым новаторство поэтов пушкинской плеяды. В творчестве поэтов XVIII столетия Ходасевича отталкивали проявления, разнополюсные по своему характеру: с одной стороны, ему излишне тяжеловесным и монументальным казался ломоносовский стих; с другой стороны, критик отмечал искусственную слезливость лексикона тех авторов, которые вышеупомянутую стилистику критиковали и разрушали собственным творчеством. В обоих случаях Ходасевичу претит неестественность поэтического языка, ему даже не так важно, чем она обусловлена - перенесением на русскую почву классицистических традиций или чрезмерной сентиментальностью, лежащей уже где-то за гранью проявлений нормальной человеческой чувствительности. Подобная языковая искусственность для Ходасевича неизбежно определяет и другую фальшь, которую критик воспринимает как еще более существенную, значительно снижающую не только эстетический, но и нравственный уровень поэзии XVIII века: избыточность славословий или слезливости, по мнению Ходасевича, не может быть абсолютно искренней. Следовательно, личность автора в подобном произведении отражается не вполне адекватно, духовный облик сочинителя предстает в искаженном виде, процесса самораскрытия через поэтическое слово не происходит. Напротив, художник надевает на себя маску, столь далекую от его истинного характера, что его лирика во многом теряет свою автопсихологическую природу и приобретает ролевой оттенок. Для Ходасевича, который не только поэзию, но даже литературную критику считал прежде всего способом самовыражения, подобная ситуация, разумеется, неприемлема. В своей литературной мистификации «Жизнь Василия Травникова» Владислав Ходасевич представляет своего вымышленного героя как разрушителя именно сентиментальной искусственности выражения чувств и крупного реформатора поэтического языка, избавившего собственные стихи от тех излишеств, которыми поэзия XVIII века изобиловала: «...в поэзии он стремится к отказу от всяческой украшенности» (21, 115). Нас в данной ситуации интересует, естественно, не поэт Василий Травников, никогда не сущестовавший? в реальность которого Ходасевич заставил поверить всех, кто прослушал его доклад 8 февраля 1936 года в парижском зале Общества русских эмигрантов, а та характеристика, которую критик выдает ущербной с его точки зрения эстетике XVIII века: «Конечно, с формальной стороны его творчество еще связано с XVIII веком. Но не Карамзин, не Жуковский, не Батюшков, а именно Травников начал сознательную борьбу с условностями книжного жеманства, которое было одним из наследий XVIII столетия»(21, 115), Конечно, эта мистификация была задумана Ходасевичем не только для того, чтобы лишний раз сурово высказаться о вычурности отечественной сентиментальной поэзии; на первом месте все же находилось стремление раздвинуть жанровые рамки художественной биографии и после успеха книги о Державине придать характер документального произведения рассказу о поэте, которого в действительности не существовало. В то же время Ходасевич пошел в своей мистификации по пути наибольшего сопротивления: намного проще было бы придумать некоего автора, творчество которого не столь разительно не соответствовало бы канонам конца XVIII века. В этом случае не так сложно было бы убедительно аргументировать неизвестность Травникова читающей публике =- дескать, поэт интересен исключительно в контексте своего времени, тем не менее, литературной фигурой был заметной и забыт незаслуженно. Однако, Ходасевичу удалось доказать, что забыли не просто не рядового стихотворца, а человека, активно реформировавшего искусственный поэтический язык конца XVIII века, придавшего выражению чувств в своих произведениях простоту и естественность, вполне сопоставимую с той, которая присутствует даже в стихотворениях, написанных в XX веке. Как минимум, одно из произведений Травникова, цитируемых в рассказе, принадлежит Муни (С.В, Киссину), другу юности Ходасевича, очерк о котором вошел в «Некрополь», но автору мистификации удалось выдать текст, опубликованный в 1918 году, за наследие художника, жившего и творившего в конце XVIII-XIX века. Ходасевич, воплотивший в фигуре Василия Травникова память о Муни, справедливо рассудил, что если самого Киссина забыли почти все, то его стихотворение, приписанное Травникову, уже точно никому не известно. В итоге мистификации Владислава Ходасевича была принята представителями русской литературной эмиграции за чистую монету. Г. Адамович о прослушанном рассказе отозвался следующим образом: «Ходасевич прочел жизнеописание некоего Травникова, человека, жившего в начале прошлого века. Имя неизвестное. В первые 10-15 минут чтения можно было подумать, что речь идет о каком-то чудаке, самодуре и оригинале, из рода тех, которых было так много в былые времена. Но чудак, оказывается, писал стихи, притом такие стихи, каких никто в России до Пушкина и Баратынского не писал: чистые, сухие, лишенные всякой сентиментальности, всяких стилистических украшений. Несомненно, Травников был одареннейшим поэтом, новатором, учителем: достаточно прослушать одно его стихотворение, чтобы в этом убедиться. К Ходасевичу архив Травникова, вернее, часть его архива попала случайно. Надо думать, что теперь историки нашей литературы приложат все усилия, чтобы разыскать, изучить и обнародовать рукописи этого необыкновенного человека» (118, 539). Напомним, что столь высокую оценку вымышленному творчеству Травникова, а, следовательно, и степени достоверности псевдодокументального повествования дает не близкий Ходасевичу автор, а человек, долгие годы оспаривавший у него звание ведущего критика русской литературной эмиграции. Данный факт позволяет судить о том, что Владиславу Ходасевичу удалось добиться всеобщей доверчивости и убедить всех в существовании никому не известного одареннейшего поэта, новатора, учителя, «необыкновенного человека», писавшего такие стихи, каких никто в России до Пушкина и Баратынского не писал.
Державин в критике В.Ф. Ходасевича
Мир, в котором мы живем, в значительной мере лишил нас иллюзии "полного знания" своей истории, И все же думается, что Петровскую эпоху мы чувствуем и "видим" глубже и лучше, нежели более поздние периоды своего исторического прошлого. Между XVIII веком и современной действительностью можно усмотреть ряд схожих явлений - это необходимость проведения не только политических, экономических, но и социокультурных реформ. Реформирование России Петром I предопределило качественные особенности русской национальной культуры нового времени; нарастание процесса взаимодействия и взаимовлияния разных культур (диалог культур), формирование нового представления о процессе творчества и личности художника. По существу, великорусская культура XVIII века создала предпосылки для формирования всероссийской культуры последующих столетий,
Д.С. Лихачев сравнил Россию с Личностью - одаренной, неповторимой, открытой к общению, щедро распоряжающейся своими духовными богатствами. Россия-личность сотворила в XVIII столетии столь же неповторимую и во многом уникальную культуру- В "осьмнадцатом веке1 разрушалось долго державшееся на Руси средневековое миропонимание. С ним уходила в прошлое и средневековая культура, создаваемая на протяжении семи веков трудом безымянных художников, писателей, музыкантов. Новая культура "века Разума" созидалась людьми, сознающими свою творческую неповторимость, индивидуальность 1 (170, 4). Не случайно "бессмертный и домовитый" (18 47) Державин первым в русской поэзии провозгласил (112, 147):
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный, Металлов тверже он и выше пирамид. Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный, И времени полет не сокрушит. Г.Р. Державин был сыном русского XVIII века. "Грозным заревом из оранжевого и синего клубится его высокий дар" -писал В. Гусев (111, 12). Именно он, "российский Анакреон" (18, 39), на протяжении всей жизни интересовал В.Ф. Ходасевича, который в анкете 1915 года на вопрос о том, кто из писателей, оказал на него наибольшее влияние, ответил: "Прежде всего, Пушкин и Державин" (119, 16).
Во второй половине XIX века произошло некое охлаждение к Державину-поэту. Внимание историков литературы этого периода было сосредоточено на изучении его биографии и служебной деятельности. Это произошло после веских слов, сказанных ВТ. Белинским, который относился к Державину не так восторженно, как, например, Н. Полевой: "Державин был поэт; характер его был поэтический, в самом обширном смысле, поэтический преимущественно. Кроме Пушкина, не было у нас другого столь исключительно поэтического характера, со времени преобразования России, ни прежде, ни после Державина" (163, 159).
Белинский "видел значение Державина в том, что он первым в русской поэзии выразил любовь к жизни, к ее чувственным радостям, к ее живописному облику, любовь к русской природе, первым поэтически выразил "русский XVIII век" (181, 3), хотя считал, что V-.ни одно стихотворение Державина не выдержит самой снисходительной эстетической критики. Действительно, ничего не может быть слабее художественной стороны стихотворений Державина" (64, 590).
Новое открытие Державина-поэта произошло в XX веке. Заслуга нового прочтения и нового открытия Державина принадлежит Серебряному веку. Во второй половине XIX - начале XX столетия к творчеству Державина относились как к давно устаревшему преданию прошлых лет; и критика русская им интересовалась мало" (178, 342). И прав был Ходасевич, когда писал: "Все мы учили наизусть "Бога" или "Фелицу", - учили, кажется, для того только, чтобы раз навсегда отделаться от Державина и больше уже к нему добровольно не возвращаться" (18,39).
"Возрождение" Державина, рассмотрение его поэтического дара как живого художественного явления, а не как забытого исторического прошлого было неотъемлемой задачей поэтов, критиков, литературоведов Серебряного века, В "очень современной и далеко не шаблонной" (211, 304) статье Бн Грифцова "Державин" подчеркивалась необходимость "гораздо настойчивей и вне всякой связи с Пушкиным выяснить поэтический гений Державина, единственного достойного поэта-соперника Пушкину" (119, 16). Б. Садовскому Державин был дорог как предощущение Пушкина: "Именно после Державина, а не после Батюшкова и Жуковского, надо было ждать Пушкина 1 (178, 349). Эта тема не оставила равнодушным и Владислава Ходасевича.
Почему критик в своем литературно-критическом наследии так настойчиво обращался именно к XVTTT-XIX столетиям? Это исторически объяснимо. Ходасевич как литературный критик эволюционировал. Он, как и любой другой художник слова, шел в своем развитии от классики, где закладывается основа творчества, требующая определенного уровня восприятия действительности и естественно самой литературы.
Почему именно Державин и Пушкин занимали огромное место в творческой судьбе Ходасевича? Отношение критика к личности и творчеству Державина, так же как и Пушкина, имело свой специфический оттенок - в их строках, по замечанию А.Л. Зорина, "он искал не только образцы художественного совершенства, не только точку отсчета для собственного нравственного и профессионального самоопределения, но и духовную отчизну,т (119, 14). Ходасевич, как и всякий поэт, художник, стремился искать и искал в Державине близкого себе как в духовном, так и в творческом отношении. В чем заключалось эта близость? Современный исследователь прозы Ходасевича Зорин считает, что "обоих поэтов объединяло использование прозаизмов, символика, тяга к четырехстопному ямбу" (48, 222), Безусловно, это так. Однако мы можем предположить еще один объединяющий авторов фактор - это чувство одиночества.
Суждения Ходасевича об А.С. Пушкине в контексте литературной критики 20-30-х гг. XX века
В своей литературной деятельности Владислав Ходасевич ориентировался на Пушкина как на высший авторитет в вопросах творчества. Об этом свидетельствует большая часть литературного наследия критика. Защита классического реалистического искусства проявляется у критика как показатель высшей точки отсчета в становлении творческого самосознания художника слова, в его концепции по отношению к человеку вообще.
С русской литературой XIX века, где в центре стоит "имя Пушкина, Ходасевич соотносил развитие советской и эмигрантской литературы , культуры в целом. Не знащиая поблажек строгость к себе, к собственному творчеству давал а ему моральное право не быть снисходительным ко всякому, кто отважился работать в литературе, подарившей миру Державина и Пушкина, Толстого и Достоевского.
Безусловно, и на это указывает М. Филин, "далеко не все в-Пушкиниане Ходасевича равноценно и выдержало испытание временем. Иные мысли его были опровергнуты новейшими находками; иные были изложены более последовательно в трудах пушкинистов последующих поколений. Главное, принципиальные изыскания Ходасевича сохранили свое значение до наших дней" (199,34),
Нет смысла анализировать каждую работу критика в той последовательности, в какой они создавались. Нам представляются более . важными принципиальные положения Ходасевича о содержании русской литературы XIX века, позиции самого писателя, проблема единства формы и содержания.
М. Филин в работе "О Пушкине и окрест поэта" утверждает, что "период накопления пушкинского капитала, скорее всего, завершен. Представляется, что будущее — за осмыслением собранного, прежде всего осмыслением философским и религиозно-философским" (200, 20). Нас в данном исследовании в большей степени будет интересовать психологический и эстетический аспект критического сознания Ходасевича, его теоретико-литературная концепция взглядов на представителей русской литературы XIX века.
Высшим развитием державинских традиций для Владислава Ходасевича был Пушкин. На протяжении всей жизни критик мечтал о создании полноценной, подробной биографии великого русского поэта, но мечта так и не осуществилась. Уехав из России, критик в 1932 году написал заново две первые главы, а в 1933 году опубликовал одну главу, охватывающую период от выхода Пушкина из Лицея до отъезда в южную ссылку. В эмиграции тяжелое материальное положение, недостаток времени, отсутствие специальной литературы и архивных документов не позволили Ходасевичу довести до конца биографию Пушкина, начатую еще в России. М. Алданов вспоминал по этому поводу: "Как жаль, что он так и не написал жизни Пушкина! Не раз говорили ему, что в этом его прямая обязанность и благороднейшая задача.,. Он говорил, что внезапно остался без наиболее важных пособий, что в одном томе жизни Пушкина не изложишь, что писать такую книгу можно только в России, что для этого нужно два года. Это было верно. Но думаю, что все-таки он мог бы преодолеть случайные и внешние препятствия. Вернее, считал такую работу слишком ответственной, требующей слишком большого напряжения душевных сил. Откладывал ее до лучших времен — как, кажется, и Гершензон. Эта потеря не вознаграждаемая т (53, 182-183) Пушкинская тема во многом отразилась еще в поэтическом наследии критика. Достаточно вспомнить его стихотворение "Не матерью, но тульскою крестьянкой.,.1 сборника "Тяжелая лира", где будущий критик обессмертил образ няни, подобной пушкинской Арине Родионовне: Не матерью, но тульскою крестьянкой Еленой Кузиной я выкормлен. Она Свивальники мне грела над лежанкой, Крестила на ночь от дурного сна... И вот, Россия, "громкая держава", Ее сосцы губами теребя, Я высосал мучительное право Тебя любить и проклинать тебя... Образ няни олицетворяет не только доброту, душевность, память о детстве, но, прежде всего Россию. Россия в сознании Ходасевича была переплетена с Польшей, с Адамом Мицкевичем. Имя Адама Мицкевича критик впитал в себя с детства, когда его мать, не ведая, кем станет сын, "рассказывала о Польше, учила молиться на святую икону Божией Матери Остробрамской; читала на память начало "Пана Тадеуша" и плакала" (165, 19). Впоследствии в статье 1934 года "К столетию "Пана Тадеуша" Ходасевич напишет: "...Понимать Пушкина, Лермонтова, Майкова, Фета нужно и можно, а Мицкевича - другое дело: это не только поэзия, это как-то неразрывно связано с молитвой и с Польшей... Бог - Польша — Мицкевич: невидимое и непонятное, но родное. И - друг от друга неотделимое" (22, 309-310). Находясь на чужбине, вдалеке от родины, размышляя о судьбе русской литературы, Ходасевич перечитывал польских поэтов-изгнанников, вслух, переводил ILH. Берберовой Мицкевича и Словацкого- Он думал и писал о творчестве этих поэтов, о том, что помогло им состояться на чужбине и не затеряться. Он думал о себе и одновременно о такой далекой и близкой Польше, которая подарила таких поэтов, чье "творчество не может быть исключено из сокровищницы не только польской, но и всемирной литературы... Мицкевич, Словацкий, Красинский. В их созданиях, впервые, с достаточной глубиной, отразилась душа Польши. Они впервые, и, к сожалению, - только они, сумели исконно польское сделать общечеловеческим" (56, 615), - писал Ходасевич в 1922 году. В это время им был переосмыслен польский романтизм в контексте аналогии между русской эмиграцией и проводившими свою культурную миссию французской эмиграцией во время Великой французской революции и польской эмиграцией второй четверти XIX века.
Своеобразие бытования биографического метода в пушкинистике Ходасевича
Владислав Ходасевич немало написал о Пушкине: книгу в двух вариантах, более сотни очерков, этюдов, заметок, рецензий, статей, первые главы биографии Пушкина. В русском зарубежье его считали самым важным и знающим пушкинистом. В. Вейдле, высоко отозвавшись об отдельных фрагментах переработанного варианта книги «Поэтическое хозяйство Пушкина», счел, что полностью свой талант критика Ходасевич здесь все-таки не смог реализовать: «Измененное и дополненное издание «Поэтического хозяйства Пушкина», конечно, не та книга о Пушкине, которой от Ходасевича ждали, - и продолжают ожидать. Такую книгу, где жизнь и творчество были бы поняты совместно, где Пушкин был бы весь... только Ходасевич и мог бы нам дать, потому что у него одного в должной мере сочетается знание предмета с проникновением в его внутреннюю жизнь, в его смысл. Если он этой книги не напишет, неизвестно, кто и когда сумеет ее написать: знающие найдутся, но понимающих мало и сейчас; остается надеяться, что он это сделает, а книгу? выпущенную им, принять как напоминание о том, что он это сделать может» (90, 208). При том, что, по мнению Вейдле, критический потенциал Ходасевича выше, нежели вышедшее из-под его пера сочинение, отмечается несомненная глубина книги Ходасевича и его умение проникнуть в таинство взаимосвязи жизни Пушкина и его творчества, В самых беглых, кажущихся техническими, замечаниях Ходасевича Вейдле обнаруживает «то знание изнутри, которого не заменят никакие картотеки»: «Жить долгие годы в непрестанном духовном общении с поэтом, это не то же, что копить, хотя бы самым усердным образом, сведения о нем» (90, 208). Книга Ходасевича, замечает Вейдле, позволяет постичь сам ритм пушкинской жизни; иначе говоря, облик Пушкина совмещает в рассматриваемой работе два плана - творческий и чисто человеческий - единство, к которому в своей критической деятельности В. Ходасевич неизменно стремился: «О связи этой жизпи с творчеством, всегда сложной, извилистой и трудно уловимой, особенно хорошо говорят главы «Ссора с отцом» и «Двор-снег-колокольчик» (90, 208). Указанные главы, наряду с главами «Кощунства», «Прадед и правнук», «Амур и Гименей», позволяют, как указывает Вейдле, понять «общий душевный уклад Пушкина», приводят читателя «непосредственно к центру пушкинской личности» (90, 208). Получается, что своей цели -через творчество постичь духовный облик поэта — Ходасевич в книге достиг, и это несмотря на то обстоятельство, что произведение далеко не идеально, содержит, по утверждению Вейдле, чрезмерно разнородный материал, а отдельные замечания критика не работают на создание общей концепции, а носят отрывочный и чуть ли не случайный характер. Следовательно, ЕГФ. Ходасевич воспринимался Вейдле действительно как сильнейший критик русского зарубежья, если так высоко оцененная им книга представляется ему все же лишь залогом того, что Ходасевич в состоянии создать работу о Пушкине, соразмерную собственному таланту.
Правда, у скептика Набокова на критическое наследие Ходасевича имелась полярная точка зрения: «...Критические высказывания Ходасевича, при всей их умной стройности, были ниже его поэзии, были как-то лишены ее биения и обаяния» (151, 213). Безусловно, рассмотрение критического наследия Ходасевича требует детального объяснения всего того, что послужило основой, питательно почвой в его становлении как одного из ведущих критиков русского зарубежья. В решении поставленной задачи нас будут интересовать следующие вопросы: за кем шел Ходасевич в своем критическом сознаний? на какую критику он ориентировался (философскую, эстетическую, «реальную») или шел своим собственным путем? какие методы, приемы использовал Ходасевич? Здесь необходимо учитывать, что в начале XX века оформились две основные тенденции в изучении Пушкина. Первую развивала академическая школа, сосредоточившаяся в основном «на собирании новых материалов и тщательной документально-критической разработке частных сторон биографии и творчества поэта» (191, 23), без притязаний на целостное осмысление Пушкина. Ходасевич достаточно хорошо знал эту школу, ее традиции, почитал их. Сам критик стремился к доскональной точности, к строгой фактической обоснованности своих работ о Пушкине. Но по своему личному складу Ходасевич не мог оставаться в рамках только лишь академической традиции, «Позитивизм этой школы, провозглашенный как научный принцип еще П.И. Бартеневым, был Ходасевичу чужд и попросту скучен. Фактографическая работа была для него только средством для сущностного постижения Пушкина" (191, 23), Вторая тенденция, заявившая о себе в статьях Д. Мережковского, В. Соловьева, В. Розанова, а позже - в работах Вяч. Иванова, М. Гершензона, сводилась к философскому и религиозному осмыслению жизни и творчества Пушкина, «пренебрегая часто фактической и текстологической выверенностью материала, на котором это толкование основывалось" (191, 24). Данный подход был ближе Ходасевичу, но "при этом он всегда хотел быть - был - в пушкинистике профессионалом, исследователем точным и знающим» (191, 24), и в своем сознании он пытался «соединить профессиональную фактологическую основу с установкой на смысл, на толкование ста разгадку пушкинских тайн, на целостное постижение Пушкина как феномена творческого и человеческого (191, 24).
В 1915 году в Петербурге Владислав Ходасевич пишет статью "Петербургские повести Пушкина", с которой и начинается его пушкинистская деятельность. Это первая " серьезная работа Ходасевича, где он идет от интуиции, ощущения, предположертия к доказательству и утверждению- Здесь особое место занимает влияние так называемой "петербургской поэтики11, а также той опоры, которая проявлялась в духовных связях и ощущении внутреннего родства между личным мировоззрением и тем миром, который показывал сам Петербург-Петроград,
