Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Писатель-эмигрант: типическое и исключительное .
1.1. Феномен Русского Зарубежья как социокультурный контекст творчества Г. Газданова 23
1.2. Типологические черты эмигрантской литературы 35
1.3. Соотношение общего и индивидуального в личностно-творческой самореализации Г. Газданова: к постановке проблемы 59
Глава II. Мир и человек в развитии художественной системы Г. Газданова .
2. 1. Первоосновы художественного мышления писателя 87
2.2. Пути художественной эволюции 117
Глава III. Диалог культур в русской специфике «всемирной отзывчивости» авторского сознания .
2.1. Проблема национально-культурной идентификации творчества Г. Газданова 150
2.2. Национально-культурные основы конфликта в прозе писателя 1920-х годов 154
2.3.От конфликта - к синтезу культур (проза Г. Газданова 1930-х годов) 174
2.4. Национально-ценностные основы позиции автора в общении с миром и человеком 185
Заключение 200
Примечания 207
Список литературы 235
- Феномен Русского Зарубежья как социокультурный контекст творчества Г. Газданова
- Типологические черты эмигрантской литературы
- Первоосновы художественного мышления писателя
- Проблема национально-культурной идентификации творчества Г. Газданова
Введение к работе
Гайто (Георгий Иванович) Газданов (1903 - 1971)- представитель младшего поколения писателей «первой волны» русской эмиграции, большую часть жизни жил и работал во Франции. Обладатель мировой известности, он «вернулся» в Россию лишь в последнее десятилетие XX века. Но его творчество, как и литература русского зарубежья в целом, остается до сих пор недостаточно исследованной областью нашей национальной культуры. Источники, по которым можно было бы восстановить целостную философско-эстетическую картину эмиграции, частично утрачены, потеряны или уничтожены в годы Второй мировой войны. Некоторые из них хранятся в зарубежных архивах или находятся у частных лиц. Еще одна проблема состоит в том, что в 1920 - 1930-е годы XX века в нашей стране эмигрантская литература была объявлена идеологически враждебной, эстетически несостоятельной. Позже однобокие идеологизированные оценки в советской критике сменились годами замалчивания. Некоторые факты биографии Г. Газданова в этом смысле особенно «неблагонадежны»: служба в Добровольческой армии, принадлежность к масонам, работа на радиостанции «Свобода».
Сегодня, когда с момента «возвращения» Г. Газданова на родину прошло около семнадцати лет (первые публикации его рассказов появились в Советском Союзе в 1986-ом году), всестороннее научное осмыслении творчества этого писателя только набирает силу. Поэтому в качестве предварительного этапа для любой области «газданововедения» ныне представляется необходимым обращение к «истории вопроса», который имеет несколько временных этапов и текстовых пластов. Первый из них включает период 1920 - 1930-х гг., когда начинающий писатель был замечен известными русскими критиками М. Осоргиным, Г. Адамовичем, В. Вейдле, В. Варшавским, Г. Ивановым, Н. Оцупом, С. Савельевым, М. Слонимом. Имя Г. Газданова стало появляться в эмигрантской периодике с 1926 года, а после публикации его первых рассказов «Гостиница грядущего» и «Повесть о трех неудачах» появились первые обзоры и статьи. '
Не было недостатка в однозначно высоких оценках творчества Г. Газданова. Издатель и друг писателя М. Слоним отметил, что его первые рассказы о гражданской войне «обратили на себя внимание не только сочетанием иронии и лирики, но остротой слога и каким-то мажорным, мужественным тоном...»"" «Он тяготел к «типизации деталей» и к ироническому подчеркиванию парадоксов .., - продолжал критик. - Уже и в этих первых рассказах Газданова обнаружилось его умение «строить» особый, свой мир, с внутренними законами логики и правды...»3
Многие из откликов - и хвалебных, и критических - имели одно общее свойство: часто упрекая Г. Газданова в отсутствии четкой структуры текста, «бесфабульности», «бессюжетности», «странностях», критики ставили имя мало пока известного писателя в один ряд с именами русских классиков: А. П. Чехова, И. А. Бунина, в то время признанного уже В. Набокова (Сирина). Например, В. Ходасевич замечал: «...бесфабульные рассказы Чехова рядом с «Бомбеем» могут показаться чуть ли не авантюрными...Остается все то же: чудесно написанный рассказ о том, чего не стоило рассказывать».
Достаточно типично и высказывание Г. Адамовича: «Небольшой рассказ Г. Газданова «Воспоминание» представляет собой необычное соединение банально искусственного, шаблонно-модернистического замысла с редким даром писать и описывать, со способностью находить слова, будто светящиеся или пахнущие, то сухие, то влажные, в каком-то бесшумном, эластическом сцеплении друг с другом следующие...»3 Показательно, что традиционные, присущие XIX веку принципы анализа и оценки текста современники применяли к совершенно новому явлению в литературе, «самобытному, яркому, емкому, но нетрадиционному».'
Г. Адамович впервые высказался, о Г. Газданове 1 мая 1928 года. В статье «Литературные беседы... Зарубежные прозаики» он констатировал, что имя Г. Газданова довольно часто стало появляться в печати. Далее критик указывал на смесь «нижегородских» и «ультрапарижских» влияний в прозе молодого автора. Хотя это высказывание звучало достаточно иронично, Г. Адамович уже здесь обозначил важный для понимания газдановской поэтики принцип некой «пограничности», «диалоговости» фигуры писателя, соединившего в своем творчестве элементы русской и западной литературной традиции.7
А еще через десять лет, в 1938-ом году Г. Адамович писал: «Первые страницы у Газданова неизменно вызывают восхищение, - вовсе не того порядка, как, например, при чтении Сирина, с его безошибочно рассчитанной механикой и холодным блеском, а, скорее, напоминающее Бунина, к которому по манере писать Газданов вообще близок.» 8
Показательно, что писатель и литературный критик М. Осоргин, сравнивая В. Набокова и Г. Газданова, оценил последнего выше. В письме из Парижа М. Горькому от 9 февраля 1930 года он отмечал, что Газданов по-настоящему даровит. «От него я жду больше, чем от Сирина. Среди многих «подающих надежды» он мне представляется первым в зарубежье. Умница.»
Через М. Осоргина к М. Горькому попал и первый роман Г. Газданова «Вечер у Клэр» - таким образом молодой эмигрантский писатель был замечен в те годы на родине, в Советской России. М. Горький очень быстро написал Г. Газданову большое письмо, где говорилось: «Вы, разумеется, сами чувствуете, что Вы весьма талантливый человек. К этому я бы добавил, что Вы еще и своеобразно талантливы. Право сказать. Это я выношу не только из «Вечера у Клэр», а также из рассказов ваших, - из «Гавайских гитар» и др. ...Вы кажетесь художником гармоничным, у Вас разум не вторгается в область инстинкта, интуиции там, где Вы говорите от себя. Но он чувствуется везде, где Вы подчиняетесь чужой виртуозности словесной. Будьте проще, - Вам будет легче, будете свободней и сильнее.»1
3 марта 1930-го года Г.' Газданов писал М. Горькому: «Я особенно благодарен Вам за сердечность Вашего ответа, за то, что Вы так внимательно прочли мою книгу, и за Ваши замечания, которые я всегда буду помнить...»"
Таким образом, советское «газданововедение» в период до конца 1980-х годов исчерпывалось личными контактами Г. Газданова с М. Горьким. Второй, послевоенный этап изучения творчества Г. Газданова представлен как литературоведением русской эмиграции, так и собственно зарубежным литературоведением.12
Как известно, первый опыт исторического обзора русской зарубежной литературы на концептуальном уровне принадлежит Глебу Струве. Его книга «Русская литература в изгнании» вышла в свет в 1956 году в Нью-Йорке. В предисловии автор определил цель работы как «подведение предварительных итогов», могущее быть полезным и для историка, и для «новой эмиграции», которой ничего не известно о раннем периоде ее существования. Глеб Струве определил суть понятия «русское Зарубежье» и попытался дать «максимально объективную картину развития русской зарубежной литературы на общем фоне бытия эмиграции» \ при этом трактуя литературу в широком смысле слова , то есть имея в виду и философскую прозу и публицистику.
Очень незначительная по объему и нелестная по оценкам глава из II части «Зарубежная литература самоопределяется» (раздел «Младшие прозаики») книги Глеба Струве посвящена характеристике творчества Г. Газданова. Автор отметил, что Г. Газданов «шел в широком русле европейского романа, все более тяготевшего к исповеди или документу», что в его романах «много разнородных элементов: элементы психологического романа соединяются с элементами романа полицейского, авантюрный роман сплетается со светским.... и тут же длинные и часто малоудачные философские рассуждения.»
Г. Струве упрекал Г. Газданова в том, что он так «по-настоящему» и не овладел композицией, «тянется писать под Толстого», «хотя люди у него и живые.., они малоинтересны», а его длинные, «небрежно построенные периоды часто раздражают», так как его язык «лишен костяка». 3
Имея множество веских оснований не согласиться с мнением выдающегося критика и издателя, можно считать его труд этапным в истории изучения творчества Г. Газданова, так как до 1956 года оно осмысливалось в «малых» жанрах рецензий, критических статей, предисловий и послесловий. Впервые в книге «Русская литература в изгнании» имя Г. Газданова было вписано в масштабную картину духовной жизни эмиграции и представительствовало за целое поколение писателей русского зарубежья.
Западное «газданововедение» представлено ныне в первую очередь диссертацией американского слависта венгерского происхождения Ласло Диенеша «Русская литература в изгнании: Жизнь и творчество Гайто Газданова», защищенной в 1977 году в Массачусетском университете. По материалам диссертации в 1982 году в Мюнхене была издана одноименная монография, переведенная на русский язык и ставшая доступной в России только в 1995 году. Здесь автором работы рассматриваются основные этапы личностной судьбы писателя, содержится анализ «проб пера» и зрелых романов и рассказов, на основании которого впервые писатель определяется как «экзистенциальный гуманист». Значимость труда Ласло Диенеша, на наш взгляд, состоит в том, что он первым и наиболее точно попытался сформулировать основные принципы художественного миропостроения Г. Газданова: эпизодичность, построение эпизодов в соответствии с необходимостью представить метафизическую сущность темы, неверие в логику, отсутствие «начал» и «окончаний», интерес к «движениям души», изображение героев-странников в поисках подлинной сущности себя и мира.
С возвращением художественного наследия Г. Газданова на родину (с середины 1980-х гг.) в «газданововедение» включились российская критика и литературоведение.
Годом открытия творчества Г. Газданова читающей публике в России стал 1988-й, когда в изданиях «Мах дуг», «Литературная Россия», «Литературная Осетия» были напечатаны рассказы «На острове» (в переводе на осетинский язык), «Панихида» и отрывок из романа «Ночные дороги» со вступительными статьями и послесловием Р. Бзарты, Ст. Никоненко, Р. Бзарова, А. Хадарцевой.17
Принято считать, что именно Ст. Никоненко «познакомил» никому неизвестного соотечественника с широким кругом российских читателей, предварив публикацию рассказа «Панихида» заметкой «Впервые в России: Из биографии Георгия Ивановича Газданова». Затем он неоднократно готовил к выходу в свет тексты Г. Газданова, биографические и литературно-критические материалы. Ст. Никоненко является также составителем и автором вступительных статей и комментариев в отдельных изданиях романов Г. Газданова «Вечер у Клэр»' и «Призрак Александра Вольфа», собрания сочинений в трех томах.
Вслед за первыми публикациями в 1988 году российская периодика в лице таких журналов, как «Огонек», «Юность», «Дружба народов», «Наше наследие», «Согласие», «Родина», стала обращаться к творчеству Г. Газданова достаточно часто. Например, в период с 1988 по 1994 год библиографический список публикаций в периодических изданиях и сборниках насчитывает 32 наименования, литературы о Г. Газданове 44 наименования, отдельных изданий -б.19
Наконец, в 1997 году широкому кругу российских читателей открылась возможность познакомиться с уже упоминавшимся выше собранием сочинений Г. Газданова в трех томах." До этого времени многочисленные, но разрозненные публикации еще не создавали для современного общественного сознания целостного образа писателя. Поэтому неудивительно, что его имя вплоть до 1997 года было малоизвестным даже в среде филологов. Менее интенсивно по сравнению с другими «возвращенными» именами русского зарубежья развивалось и научное осмысление творчества писателя.
Думается, что издание указанного собрания сочинений знаменует определенную веху - как в динамике общественного восприятия творчества писателя, так и в литературоведческой науке, где все больше подтверждаются «права гражданства» Г. Газданова в литературном процессе, значимость его присутствия в горизонте национальной культуры.
Как уже отмечалось, первые попытки осмысления творчества Г. Газданова в послеперестроечный период были выполнены в жанре рецензий и литературно-критических статей. Кроме названных работ Ст. Никоненко, А.Хадарцевой, Ф. Хадоновой, следует отметить статьи Ю. Нечипоренко в журнале «Знамя» и в сети Интернет о религиозности сознания Г. Газданова. «Вопрос о вере, - пишет Ю. Нечипоренко, - приобретает в творчестве Г. Газданова новое, «неортодоксальное» прочтение, сознание писателя «крипторелигиозно» - оно пронизано образами дохристианских магических верований». Далее автор предлагает для понимания творчества Г. Газданова развивать особое «мистическое литературоведение». '
Заслуживают упоминания выступления А. Фрумкиной, давшей анализ ранних романов писателя в статье «Предназначение и тайна», а позже поместившая в Интернете материал, где «поэтическая проза» Г. Газданова рассматривается «в свете русской классики». «Неподчиняемость» газдановских текстов традиционным принципам анализа породила интересные работы, строящееся по тем же принципам, что и газдановские тексты, -ассоциативности, субъективности, парадоксальности. К выступлениям в этом жанре можно отнести сочинение М. Шульмана «Газданов: тяжелый полет», FO. Степанова «В перламутровом свете парижского утра...»"''
Названные материалы в определенной степени подготовили издания учебного, справочного и фундаментального исследовательского характера. В 1993 году в Воронеже была издана комментированная антология «Облики русской усобицы» с публикацией романа «Вечер у Клэр» и вступительной статьей А. Б. Удодова.
В 1997 году в Москве была издана «Литературная энциклопедия русского зарубежья. 1918 - 1940» под редакцией А. Н. Николюкина, где помещена статья о Г. Газданове и библиографический список.
В 1998 году вышла в свет книга В.В. Are носова «Литература русского зарубежья», одна из глав которой - «Обретение себя» - посвящена анализу творчества Г. Газданова. 6 Многие положения здесь представляются настолько значительными, что могут быть помещены в основу отдельных исследований, например, об импрессионизме, граничащем у Г. Газданова с аллегоризмом, об «игре» писателя с арсеналом популярных в литературе направлений, о полифоничности газдановских романов, о христианской теме в романе «Эвелина и ее друзья» и др.
Ключевую позицию в современном «газданововедении» занимает монография С. Кабалоти «Поэтика прозы Гайто Газданова 20 - 30-х годов»г Основной смысловой акцент в монографии делается на том, что Г. Газданов дебютировал в постницшеанской ситуации, когда в культуре утвердилось явление взаимопроникновения типологически противоположных стилей. Таким образом, творчество писателя рассматривается как синтезирующее традиции романтизма и реализма, русской и западной литературы.
Следует отметить также сборник статей «Газданов и мировая культура», подготовленный на основе докладов, прозвучавших на Газдановских Чтениях в Калининграде 3-6 января 2000 г."
Особый интерес, как нам кажется, представляет рассмотрение вопроса об изучении творчества Г. Газданова на исторической родине в Осетии. Важно отметить работы известных осетинских ученых Руслана Тотрова и Талмира
Салбиева. Первый, например, в 1990 году в статье «Между нищетой и солнцем» выступил с подробным анализом философских мотивов в творчестве Г. Газданова в сопоставлении с философскими системами Ницше, Хайдеггера, Сартра, Камю. «Путь от «нищеты к солнцу», к «цели странствия», к воплощению человеком образа собственного, а не навязанного или зависимого от обстоятельств образа, к самоосвобождению - не благодаря, а скорее вопреки общей норме - такова была альтернатива Газданова», - заключает Р. Тотровг9
Т. Салбиев в статье «Гайто Газданов и Осетия» (1997 год) размышляет о проблемах осетинской национальной идентичности и о необходимости «открыть код, иногда более простой, иногда более сложный, в котором зашифрована тема Осетии.» В качестве возможного примера он рассматривает мифологические мотивы и образы из главы романа «Вечер у Клэр» «На Кавказ». Талмир Салбиев считает, что в этом эпизоде присутствует не подсознательное, архетипическое, а авторский прием: «Герой романа, утратив веру в Бога, ...создает собственную мифологию, не порывая с традицией и ссылаясь на нее. И делает это иногда открыто и без обиняков.»''
8 декабря 1998 года во Владикавказе прошла международная конференция, посвященная 95-летию со дня рождения писателя. Она была организована Институтом Цивилизации и Институтом Гуманитарных и Социальных исследований Государственного Научного Центра РСО - Алания как событие государственной важности.32
Здесь в ряду других работ следует особо отметить доклад Фатимы Хадоновой «Г. Газданов и современная культура Осетии», в котором исследовательница рассказала о влиянии идей писателя на решение актуальных для осетинской интеллигенции вопросов самоидентификации.
Материалы международной конференции во Владикавказе, посвященной 95-летию со дня рождения писателя, были опубликованы в Москве в 2000 году. Кроме статей и исследований, в книгу вошли как приложение ранее неизвестные тексты Г. Газданова: рассказы, фрагмент архива в Гарварде, масонский доклад, письма.33
В период с 1996 по 2000 год по различным проблемам поэтики газдановского творчества защищены три кандидатские диссертации плюс одна по методике преподавания литературы русского зарубежья в национальной школе. На наш взгляд, следует особо выделить две из этих работ: «Жанровое своеобразие романов Гайто Газданова» Ким Се Унга (Москва, 1996) и «Экзистенциальные мотивы в творчестве писателей «незамеченного поколения» В. М. Жердевой (Москва, 1999). Автор первой на основании сравнительно-типологического анализа романов Г. Газданова делает вывод о его глубоко индивидуальном художественном опыте, связанном с «межродовой гибридизацией жанра». Познающая мир личность становится мировоззренческой точкой отсчета, что обусловливает двоякую жанровую природу газдановских романов: эпическую в родовом отношении и лирическую с точки зрения вариации «романной ситуации». При этом Ким Се Унг подчеркивает, что таким образом выражены и глубинные эстетические тенденции эпохи.33 В. М. Жердева сформулировала основную цель своего диссертационного исследования в названии. На основании анализа творчества двух наиболее значительных представителей «незамеченного поколения» (Г. Газданова и Б. Поплавского) она делает вывод о его экзистенциальной направленности, о своеобразии понимания в нем категорий Смерти, Бытия, Одиночества, о путях преодоления Страха. При этом творчество Г. Газданова и Б. Поплавского вписывается в русскую литературную традицию и соотносится с новыми веяниями европейской литературы.
В названных исследованиях видятся важные подходы к дальнейшему изучению поэтики и эстетики творчества Г. Газданова. Перспективными представляются проблемы, связанные с изучением религиозного аспекта в содержании творчества писателя. Спорным представляется вопрос о безверии в мире Г. Газданова. Особый интерес могут вызывать масонские убеждения писателя и их влияние на его творчество.
В связи с тем, что исследователи выделяют и такую черту газдановского творчества, как кинематографичность (идея переложения его текстов на язык кино уже существует), возможны открытия в этом направлении.06
Расширение доступа к зарубежным архивам предполагает продуктивные возможности для текстологических изысканий.37
Вместе с тем при всем разнообразии формирующихся подходов и аспектов исследования в «газданововедении» пока отсутствуют работы, где на концептуальном уровне были бы рассмотрены процессы творческого становления художника и формирование его художественной системы j8 (хотя накоплено немало интересных и ценных наблюдений по этому вопросу). Не получило еще обобщающего рассмотрения художественное наследие Газданова в контексте литературы эмиграции «первой волны»: в этой связи проблема идентификации творчества писателя в системе национально-культурных корней (при множественных вариантах ее частных решений и отдельных утверждений о «русскости» или, напротив, «нерусскости», «восточности» либо «западности» личностно-творческих доминант художника) остается открытой. При этом сложный сплав указанных элементов уже традиционно называется «странностью», характеризующейся как «тайна» писателя.
Отрефлексировать такую «странность» и проникнуть в газдановскую «тайну» - побудительные мотивы нашего исследования, для которого актуализируется проблема определения теоретических и методологических оснований, соответствующих современному уровню научного познания.
В этой связи стоит отметить, что для новейших работ в области «газданововедения» характерно наряду с использованием традиционных подходов (сравнительно-исторического, историко-биографического, историко-функционального, структурно-типологического) стремление к выходу на новый методологический уровень, где собственно литературоведческие изыскания интегрируются в сферу социокультурных исследований (а подчас и с опорой не только на гуманитарное, но и научно-естественное знание).
Так, исходя из известного мнения о том, что «левое полушарие мозга господствует в аналитической деятельности, а правое - в создании целостных мифологических образов» , в современной культурологии «романтически-декадентское» видение мира называют «правополушарным», а «классически-рациональное» «левополушарным». Утверждается мнение о «распределении одних и тех же признаков не только во времени, как чередование эпох, но и в культурном пространстве, как противостояние культур» , где архаическая древность, например, противополагается классической античности, но включается как «правополушарный» «жреческий» период в один типологический ряд со Средневековьем. Развивая эту идею, один из исследователей творчества Г. Газданова С. Кабалоти соотносит периодизацию исторических эпох с периодами развития европейского искусства и замечает, что временная амплитуда колебаний «маятника» постоянно сужается, поэтому к середине XIX века «стала проявляться тенденция параллельного сосуществования противоположных стилей, уживавшихся иногда в творчестве одного художника».
В уже упомянутой монографии о творчестве Г. Газданова С. Кабалоти по-своему убедительно представил утвердившуюся в русской и западной культурологии (Г. Вельфлин, В. Воррингер, О. Вальцель, В. Жирмунский, А. Пелипенко) идею «противостояния культур» как ключевую для понимания природы художественного синтетизма. По мнению исследователя, художественные стили в процессе своего исторического развития сменяют друг друга не по принципу голого контраста или взаимоотрицания, а по принципу маятниковых колебаний, где на одном полюсе классический (в широком смысле) тип сознания, а на другом - романтический (также в широком смысле). С. Кабалоти выдвигает тезис об особом «синтетизме» поэтики прозы Г.
Газданова, который рассматривается как проявление внутренней закономерности развития культур: «Как наследник русской классики XIX в. и младший современник мэтров русского авангарда, Газданов, синтезировавший в своем творчестве, кроме всего традиции русской и западной литературы, дебютировал, с одной стороны, в постницшеанской ситуации в истории искусства, когда явление параллельного сосуществования и даже взаимного проникновения типологически противоположных стилей не только утвердилось в культуре, но и получило глубокое историко-культурное обоснование как уходящее корнями в античность (Аполлон и Дионис); с другой стороны, дебют этот происходил исторически как бы в арьергарде авангардного искусства.»42
Положение о «синтетизме» художественной системы Г. Газданова открывает широкие возможности для изучения с точки зрения различных наук, дисциплин, теорий, но исследователь, избирающий тот или иной подход, неизбежно оказывается, как мы уже отмечали, перед неким эстетическим эквивалентом иррационального числа, химически неразложимого остатка, именуемого «тайна Газданова», (наличие этого феномена, доказывает, на наш взгляд, значительный «мистический» семантический компонент, присутствующий уже в названиях работ о писателе: «Писатель со странпыя, именем», «Загадка Газданова», «Предназначение и тайна»). ' Причина такой находки (которую можно считать и удачей и неудачей исследования) очевидна, а следствие выводит за пределы литературоведческого мышления о сложных явлениях: «синтетический» материал «сопротивляется» традиционным методам анализа и требует разработки особого подхода, адекватного предмету изучения.
К подобному пониманию проблемы подходили многие исследователи творчества Г. Газданова, но .работы, где бы на концептуальном уровне эта проблема разрешалась, нам неизвестны. Так Ю. Нечипоренко, призвавший развить для изучения «тайны» Г. Газданова «специальное мистическое литературоведение», остановился на анализе архетипических оснований газдановских сюжетов с позиций мифо-ритуальной поэтики. Исследователем сделаны в этом плане интересные и глубокие наблюдения, но ограниченность его подхода демонстрирует, например, заявление: «Большинство романов Газданова имеет следующий сюжет... Этот сюжет ложится как нельзя лучше в теорию Проппа...» Как представляется, мифопоэтический подход способен высветить многие важные стороны художественного мира Г. Газданова, но все же не видится универсально-продуктивным в прояснении его «тайны».44
Существуют попытки снять проблему «неподчиняемости» текстов Г. Газданова сугубо традиционным аналитическим методам исследования за счет отказа «доказать нечто». Так, например, Ю. Степанов в работе «В перламутровом свете парижского утра...», жанр которой можно определить как семиотическое эссе, ставит перед собой такую творческую задачу: «...подметить гармонию идей в Газданове и вокруг него, в атмосфере эпохи. Автору достаточно констатации присутствия «гармонизированных идей», и, по его убеждению, нет никакой необходимости доискиваться, «имело ли здесь место заимствование с той или иной стороны, доказанное влияние или хотя бы доказанное знакомство с той или иной идеей».
Глубокие, потребовавшие высокой компетенции в сфере культурологии, психологии, социологии, литературоведения, увлекательные по форм^ наблюдения С. Кабалоти, представленные в названной выше монографии, не столько раскрывают «тайну» Г. Газданова (на ее наличие указывает автор в начале исследования), а, скорее, доказывают, что никакой «тайны» не существовало: творчество писателя исключительно настолько, насколько исключительна любая индивидуальная комбинация типологических черт вообще. С. Кабалоти констатирует наличие таких комбинаций, не выходя в итоге к уникальности единства художественной системы писателя (синтезу); потому заключительные выводы применимы к сотням других писателей поколения Г. Газданова: «наследник» и «современник», дебютировал ь «постницшеанской ситуации». На наш взгляд, заданность творчества ситуацией, когда то или иное явление получает «глубокое историко-культурное обоснование», не может считаться определяющим творческим импульсом, как это видится С. Кабалоти (во-первых, это не единственный импульс и вне осмысления потока импульсов нельзя вычленять определяющий, во-вторых, творческий процесс, как и любой процесс в природе, может развиваться не по совокупности условий, а вопреки им, «от обратного»). Положение С. Кабалоти о «синтезе» русской и западной традиций в творчестве Г. Газданова имеет достаточно общий характер и не раскрывает особенностей и механизмов такого «синтеза», присущих именно Г. Газданову и составляющих его «тайну». Как представляется, в целом научный инструментарий, применяемый в «газданововедении», все же не до конца адекватен предмету исследования, ибо способен работать, выражаясь в терминах естественных наук, на уровне смеси, а не синтеза, «синергии».
Возникновение синергетики как самостоятельного научного направления в 70-х годах XX века было связано прежде всего с естественнонаучной сферой познания. Но тогда уже сделанные заявки на междисциплинарность синергетического подхода продуцировали его активное проникновение в самые различные сферы науки, в том числе и гуманитарные. Здесь по-своему универсальным явилось понятие о самоорганизации сложных систем, или «о самопроизвольном возникновении и самоподдержании упорядоченных временных и пространственных структур в открытых нелинейных системах различной природы.»46 Синергетическое понимание эволюции подразумевает взаимодействие энтропийных и антиэнтропийных процессов (нет абсолютного хаоса и абсолютного порядка) - это мышление «постнеклассического» типа с его установкой на «организованную сложность» универсума и знания о нем. Неудивительно, что синергетика заявила о себе в конце XX века, когда усилилось стремление понять мир в его сложности-целостности, усмотреть в искусственно рассеченных сферах нечто существенно общее и как к естественному итогу прийти к объединению наук, созданию «единой науки о единой природе».47
В современных научно-справочных изданиях фундаментально-энциклопедического плана уже констатируется, что синергетическии подход имеет определенные продуктивные результаты в социологии, педагогике, филологии (в области лингвистики).48
Для нашей работы особенно актуализируются результаты, намеченные в области литературоведения. Здесь мы опираемся прежде всего на исследования воронежской филологической школы, в частности, на работы А. Б. Удодова, рассматривающего литературный процесс как системную структуру с собственными законами саморазвития и в то же время как параметр, репрезентативный для осмысления современных процессов цивилизации и (или) культуры.49 Синергетическии подход представляет широкие возможности в исследовании динамики формирования и взаимодействия типологических пластов русской литературы XX века. Как полагает исследователь в другой своей работе, «литературный процесс, представленный как самоорганизующаяся система, наиболее явственно обнаруживает именно в российской специфике две разнонаправленные тенденции - центробежную и центростремительную: их взаимодействие по ментальной формуле «соединения несоединимого» дает особый синергетическии эффект как движущую сипу литературного развития и вместе с тем обозначает вектор ее направленности. Устойчивое неравновесие, стремящееся к гармонии - имманентное качество системы, если под ее развитием понимать в широком смысле процесс аксиогенеза русской литературы, наращивание ее ценностного потенциала в горизонте отечественной и мировой культуры.»
Одним из безусловных методологических ориентиров нашей работы явилась коллективная монография «Литературный процесс XX века и развитие цивилизации»31, представляющаяся как весомая заявка на укоренение синергетического подхода применительно к изучению литературного процесса. Вместе с тем для нас важна и опора на уже имеющиеся исследования диссертационного жанра, где синергетическии подход использован при рассмотрении личностно-творческих феноменов конкретных писательских персоналий.52
Рассмотрение личностно-творческого феномена Г. Газданова как самоорганизующейся системы (куда органически включается и понятие собственно художественной системы писателя) в процессах ее генезиса и функционирования может дать многие ключи к постижению «тайны» художника.
Вместе с тем творчество Г. Газданова показательно для литературы Русского Зарубежья в целом, для процесса смены литературных поколений, преемственности традиций. Такая «знаковость» Г. Газданова органически входит в предмет нашего исследования через проблему национальной идентичности (сохранения, утраты, трансформации национальной культуры в инокультурном контексте). Понятие «национально-культурной идентификации» художника конкретизирует указанную проблему применительно к исследовательским установкам работы. Здесь для нас актуализируется аксиологическая парадигма исследования с опорой на «русскую философию ценностей» (Вл. Соловьев, Н. Бердяев, С. Франк, Г. Федотов, Н. Лосский), особенно ее историософский аспект, и подходы. реализуемые в современных литературоведческих исследованиях с позиций христианской аксиологии.5'5 Важна и естественна также опора на труды по изучению проблемы национальной идентичности - в том числе работы воронежской филологической школы.3
Как представляется, изучение творчества Г. Газданова в намеченных методологических ориентирах (не исключающих использование сравнительно-исторического, структурно-типологического и иных традиционных подходов) может иметь высокую продуктивность для уяснения его места и значения в горизонте культуры XX столетия.
Вышеуказанные проблемы и намеченные подходы к их рассмотрению определяют актуальность данной работы.
Объектом исследования является творческий феномен Г. Газданова -писателя с мировой известностью, своим «лицом» и местом в культуре XX столетия, с его «тайной» популярности и «странностью».
Предметом исследования выступает творчество Г. Газданова 1920 - 1930-х годов (романы «Вечер у Клэр», «История одного путешествия», «Полет», «Ночные дороги», образующие своего рода цикл, а также рассказы и статьи). Определение таких предметных рамок связано с проблемой социокультурного контекста - русской эмиграции 1920 - 1930-х гг. как особого и по-своему «очерченного» этапа в культуре XX века. В таком контексте происходило становление Г. Газданова как художника - от начинающего литератора до признанного писателя.
Цель исследования, исходящая из его предметно-проблемных параметров, может быть определена как выявление доминант развития художественной системы писателя, конституирующих основ его художественной картины мира в свете проблемы национальной идентичности его творчества.
Задачи исследования, решение которых направлено на достижение указанной цели, заключаются в следующем:
1. Подвести предварительные итоги социально-эстетического функционирования художественного наследия Г. Газданова в большом историческом времени;
Выявить соотношение общего и особенного при рассмотрении творчества писателя в контексте литературы Русского Зарубежья;
Определить конституирующие принципы художественной картины мира и формально-содержательные параметры в развитии художественной системы Г. Газданова;
4. Раскрыть основные механизмы «диалога культур» в художественном мире Г. Газданова и осуществить национально-культурную идентификацию автора.
Результаты решения поставленных задач определяют научную новизну, которая видится в следующем:
Впервые предпринята попытка систематизации результатов общественного восприятия и научного изучения творчества Г. Газданова;
Творческая индивидуальность Г. Газданова очерчена в контексте типологических особенностей литературы Русского Зарубежья;
Художественная картина мира и концепция человека впервые рассматриваются в творчестве Г. Газданова как доминанты развивающейся философско-эстетической системы писателя, где выявляются механизмы генезиса и функционирования;
Определена специфика «синтеза культур» в творчестве художника - что позволяет предложить современное решение проблемы его национально-культурной идентификации.
Задачи и этапы исследования определили и структуру диссертации, которая состоит из Введения, трех глав, Заключения, примечаний и списка литературы.
Во Введении сформулированы цель и задачи исследования, обозначены объект и предмет изучения, обоснована актуальность работы, рассмотрены основные этапы и результаты «газданововедения», намечены проблемные установки диссертации, определяющие ее научную новизну.
В главе первой «Писатель-эмигрант: типическое и исключительное» проясняются типологические особенности эмигрантской литературы, в контексте которой рассматривается соотношение общего и индивидуального в личностно-творческой самореализации Г. Газданова.
Феномен Русского Зарубежья как социокультурный контекст творчества Г. Газданова
Русская эмиграция «первой волны» уже достаточно подробно изучена с точки зрения исторической фактографии, поэтому в данном разделе работы представляется необходимым лишь бегло обозначить важнейшие событийные вехи ее существования в 1920 - 1930-е годы - с тем, чтобы яснее акцентировать основные типологические особенности эмигрантской литературы в соответствии с бытийным опытом, который приобрели и накопили россияне-изгнанники в указанный период1. Таким образом будет намечен один из параметров социокультурного контекста творчества Г. Газданова - собственно эмигрантский, - где можно наблюдать как типичность его фигуры для эмиграции, так и исключительность, сделавшую его выдающимся писателем.
Временные рамки формирования феномена Русского Зарубежья - 1917 -конец 1930-х годов, но наибольшее количество эмигрантов покинуло Россию уже к середине 1920-х. По различным источникам и по достаточно приблизительным подсчетам, которые затруднены из-за отсутствия документов и сведений, широты рассеяния наших соотечественников по всему миру, общая численность эмиграции в то время составила свыше миллиона человек. Если же включать в понятие Русского Зарубежья те группы русского населения, которые после гражданской войны вследствие изменения государственных границ оказались вне Советской России, общее количество россиян за рубежом может быть исчислено до 8 - 9 миллионов. Турция, Болгария, Чехословакия, Германия, Франция, Китай, США, Латинская Америка, Африка - вот далеко не полный перечень тех мест, где оказались русские. Они различались по социальному положению, культурному уровню, по мотивам, связанным с отъездом. Одними двигала классовая ненависть, другие бежали от ужасов террора, третьи оказались за границей случайно, но почти все надеялись скоро вернуться. Известны случаи, когда русские до конца жизни не знали иностранного языка, не имели знакомств среди иностранцев. Только победа СССР в Великой Отечественной войне отчетливо показала, что надежд на крах Советской власти, а следовательно, и на возвращение, больше нет. Перемещение многих деятелей эмиграции в связи с фашистской угрозой из Европы в США, ассимиляционные процессы, отмирание старшего поколения, а затем начало «холодной войны» позволяют считать первую половину 1940-х гг. завершающим этапом «первой волны».
Вторая волна явилась сколком уже советизированного общества, ее составили те, кто пережил наиболее жестокие репрессии и был наиболее непримирим к режиму. Неудивительно, что эта часть эмиграции сосредоточилась на политической деятельности, часто при невнимании к духовным процессам и в чем-то копируя большевиков. Третья волна попала за рубеж, уже не спасаясь от смерти, а в поисках свободы и лучшей в материальном отношении жизни, дух ее отличался космополитизмом. Но глубокий историософский смысл «третьей эмиграции» заключается в том, что и она отголосок мировых катаклизмов XX века, а в результате попыток ее отрицания сблизились первая и вторая эмиграции, зримее обнаружив общность национальных ценностей. Однако, в отличие от послеооктябрьской, последующие «волны» эмиграции культуры как системы практически не создали.
Формирование Русского Зарубежья как относительно самостоятельного политического и культурного образования происходило в первой половине 1920-х гг. Прообразом Великой Русской Эмиграции, которая сложилась ь Праге, Берлине, Париже, стал Константинополь. После капитуляции Османской империи город был оккупирован войсками Антанты, но военные союзники отнеслись к русским, как к обузе. Турки тогда сочувствовали революционным настроениям и считали беженцев отщепенцами. Ближайший сотрудник генерала П. Н. Врангеля Н. В. Савич писал: «Еще сильнее, чем физические лишения, давила нас полная политическая бесправность. Никто не был гарантирован от произвола любого агента власти каждой из держав Антанты. Даже турки, которые сами находились под режимом произвола оккупационных властей, по отношению к нам.руководствовались правом сильного.»2 Несмотря на лишения, пугающую неопределенность положения, недоверие со стороны властей, русская интеллигенция создала комиссию под руководством писателя Е. Чирикова для оказания помощи соотечественникам. Выходили газеты, открылись бесплатная библиотека-читальня и читальня с платным абонементом. В 1920-ом г. был издан первый альманах писателей-эмигрантов «Рассвет», первое издательское товарищество «Пресса» только за 1920-ый г. выпустило 128 книг, 15 журналов и множество мелких брошюр. В 1921-ом г. в Константинополе был создан первый Союз русских писателей. Тогда же открылся театр А. Аверченко «Гнездо перелетных птиц». В русских ресторанах пел А. Вертинский, проходили литературные вечера, обсуждения книг.
Из Константинополя путь русского эмигранта лежал, как правило, в одну из славянских стран. Во-первых, следует сказать о Сербии: ее народ помнил о пролитой русской крови за освобождение балканских славян. Король Александр (1888 - 1934), получивший образование в России и прекрасно говоривший по-русски, ввел русских на равных правах в жизнь своей страны. Сказалось и влияние сербского духовенства (особенно патриарха Варнавы, воспитанника Санкт-Петербургской Духовной Академии). Сербия дала приют и штабу генерала Врангеля, . и основной части русского православного духовенства. Русские воинские части сохранили там свой уклад до 1941 года. На государственном содержании находились русские учебные заведения которым были предоставлены права соответствующих сербских школ, русским студентам выплачивались стипендии. Не остались невостребованными железнодорожники, врачи, преподаватели. Позже Югославия не признавала советскую власть вплоть до конца 1940 года, никакие советские посольства не могли осложнить жизнь эмигрантам, как это бывало в других странах.
Типологические черты эмигрантской литературы
Обращаясь к вопросу о типологии эмигрантской литературы, следует отметить, во-первых, что сами ее представители не ощущали литературный процесс в виде «единого потока». На это, например, указывал Г. Адамович в статье «О литературе в эмиграции»: «Нет единого процесса развития. Нет единой, или хотя бы главенствующей темы: никакой «закономерности» вообще. Разрозненные, друг другу противоречащие течения, самые различные настроения, отдельные миры или мирки в сознании каждого отдельного писателя.» А В. Ходасевич в статье «Литература в изгнании» размышлял: «...Казалось бы, сопряженные общностью своего горя и своего подвига, они (писатели-эмигранты старшего поколения. - О. П.) неминуемо, автоматически должны были если не создать «эмигрантскую школу» русской литературы, то хотя бы выработать некий стиль, на котором лежал бы отпечаток совместно и не напрасно прожитых лет. Но этого нет: гора книг, изданных за границей, не образует того единства, которое можно было бы назвать эмигрантской литературой. В этом смысле эмигрантская литература не существует вовсе.»" Ь качестве причины отсутствия единства в литературе эмиграции В. Ходасевич указывал на отсутствие в эмиграции общества: «...некуда здесь человеку уйти от самого себя... отсутствие притока духовной энергии... Мысль, чувство, настроение, догадка, всякая частица духовой энергии, изошедшая от кого-либо из нас, возвращается в том же виде.»
Современный исследователь А. В. Соколов, автор монографии «Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х годов», по сути принимая течку зрения Г. Адамовича и В. Ходасевича, констатирует: наибольшую трудность, которая возникает при попытке дать общую, более или менее целостную картину литературного процесса в русском зарубежье, сегодня представляет недостаток исчерпывающих библиографических сведений. Соответственно, ученый строит труд по принципу заметок о наиболее крупных писателях- эмигрантах 1920-х годов, «не претендуя на показ целостной картины русского литературного зарубежья». На наш взгляд, сложность такой «целостной картины» все же не . есть свидетельство принципиальной невозможности ее показа; как представляется, усилия современного литературоведения должны быть направлены именно на уяснение «целостной сложности» литературы Русского Зарубежья. Следует подчеркнуть, что при всех видимых различиях художественного уровня, социальных концепций, нравственных позиций, представленных в эмигрантской литературе 1920-х годов, можно обнаружить и ряд общих черт, по-своему интегрирующих литературные факты и явления в единое целое (пристальное внимание к прошлому России, к национальному духовному опыту, консерватизм образно-стилевых средств, усиление лирико-исповедального начала в художественном осмыслении темы «потерянной родины»). Характерно, что некоторые новейшие исследователи выделяют ряд типологических особенностей именно в общей картине литературного процесса Русского Зарубежья."
Центральной для литературы эмиграции 1920-х годов (как и для литературы Советской России) стала тема революции и гражданской войны. Первоначально она, естественно, не могла подняться на уровень широкого философского осмысления, поскольку непосредственная живость впечатлений от недавно пережитого затмевала возможность обобщений, прорывов от факта к его глубинной сути. На уровне жанра это выражалось в преобладании дневниковой прозы и публицистики; здесь показательны, например, «Окаянные дни» и статьи для белогвардейской фронтовой печати И. Бунина, «Записная книжка» Д. Мережковского, повествующая о «безымянном русском ужасе», «Ледяной поход» Р. Гуля, «Конь вороной» Б. Савинкова. По мере того, как революция и гражданская война становились фактом пусть и недавней, но уже истории, в эмигрантской литературе появлялись попытки осмыслить этот факт в малых и крупных эпических формах. Как ныне отмечается, «самым распространенным жанром в русской зарубежной литературе стал роман, особенно о событиях революции 1917 года... Кроме романов популярен был рассказ»." Среди наиболее значительных примеров следует назвать переведенный на двенадцать языков роман П. Краснова «От двухглавого орла к красному знамени. 1894 - 1921» (1921), эпопею-плач И. Шмелева «Солнце мертвых» (1923), своеобразный эпилог к доэмигрантской повести «Голубая звезда» - рассказ «Странное путешествие» (1925) Б. Зайцева, широко известный в эмиграции роман Е. Чирикова «Зверь из бездны» (1926), роман-хронику А. Ремизова «Взвихренная Русь» (1927), изданное сорокатысячным тиражом философско-эпическое повествование М. Осоргина «Сивцев вражек» (1928, 1929). В качестве настроений, характерных для литературы первых послевоенных лет, можно выделить ненависть, ожидание реванша, претензии на единственное обладание правдой. Так И. Бунин изображал войну как «кровавое безумие» и проклинал большевиков, повинных, по его мнению, в гибели страны. Д. Мережковский и 3. Гиппиус видели в большевиках некое абсолютное зло и до конца жизни занимали непримиримую позицию ко всему советскому. В ряде произведений гражданская война и роль в ней белого движения изображались в героико-романтических тонах, например, в романах Н. Брешко-Брешковского «Белые и красные», «Дикая дивизия».
Первоосновы художественного мышления писателя
Материалы предыдущей главы позволяют сформулировать предварительное положение о том, что художественная картина мира у Г. Газданова синтетична в том смысле, что включает детерминистский и вероятностный, исторический и метаисторический, рационалистический и интуитивный, научный и мифологический, сознательный и подсознательный, «дневной» и «ночной», «мужской» и «женский», «западный» и «восточный» планы, которые состоят в отношениях бинарных оппозиций и вместе с тем могут восприниматься вообще безотносительно к понятию противопоставления, образуя некие тринитарные, качественно новые, не сводимые к сумме первоначальных слагаемых планы. Для прояснения указанного «механизма», формирующего основы художественной системы писателя, естественно осмысление ее «первоэлементов» на раннем этапе творческой самореализации художника. Хронологически этот этап можно отнести ко второй половине 1920-х годов - от первых рассказов до романа «Вечер у Клэр», знаменующего обращение начинающего автора в зрелого мастера. Важно отметить, что, когда Г. Газданов вошел в литературу в середине 1920-х годов, он, как и русское зарубежье ь целом, не ощущал себя эмигрантом окончательно и бесповоротно. Поэтому можно полагать, что первооформление художественного мышления Г. Газданова осуществляется еще во многом в координатах единого общероссийского культурного пространства, характеризующегося необычайным творческим многообразием литературы, где «интенсивная внутренняя динамика была не в последнюю очередь обусловлена известной «прозрачностью границ» и взаимопроницаемостью различных социокультурных пластов». Ощущение разлада всех сфер существования и стремление авторского сознания объединить осколки распавшегося мира в гармоническое целое оформляются уже в первом рассказе Г. Газданова «Гостиница грядущего», по-своему эскизном для дальнейшего творчества писателя. Единство разностилевых, разнонаправленных, разнородных тенденций, представленных с рассказе, о которых с иронией Г. Адамович писал как о «нижегородских» с «ультрапарижскими» , формируется в духе активно происходящего на рубеже XIX - XX веков «стяжения» культуры, направленного на открытие некой универсальной модели мира и человека, для чего потребовалось все «из запасников мировой литературы», все, что когда-либо было использовано в мировой художественной практике.3 Сначала мы видим (именно видим) парижскую улицу. «Видению» способствует ряд образов, рассчитанных на зрительное восприятие, например, «орнамент». Образы беглы, калейдоскопичны, создается впечатление, что они возникают непосредственно в момент чтения, и это не случайно. Начало рассказа вовлекает читателя в процесс активного творческого «соавторства»: «Можете себе представить - парижская улица» [3, 7]. При этом создаваемая реальность не только зрима, но и слышима, осязаема: «пол гладок», стены и дома .«ровные», жизни «легкие» [3, 7] Само по себе определение «легкие», органично помещается в ряд образов физической реальности, но, отнесенное при этом к определяемому слову «жизни», оно обнаруживает план иной -нефизической - реальности, как бы просвечивающей сквозь план зримого. Так границы «орнамента»-образа реально-бытовой «жизни», размываются до «орнамента»-символа жизни, большей, чем реальность, где причудливо, без начал и окончаний вяжутся предметы, события, явления и неповторимые восприятия их, возникающие от соприкосновения с ними любого индивидуального сознания. Так, на наш взгляд, в газдановском тексте обнаруживает себя эстетическая универсалия «живой жизни», содержание которой сформировалось в художественном сознании рубежа XIX - XX веков и которую ныне принято определять как «...«живую», то есть саморазвивающуюся в телесно-духовном, природно-социальном единстве, само- достаточную и незавершенную».4 Орнамент выступает в данном случае не только как предмет изображения, но и как характерный для литературы начала XX века художественный прием, вовлекающий человека в спокойное созерцание жизни, при котором физическое зрение как бы «растекается» по поверхностным предметным «наслоениям», а внутреннее (иногда его называют «сердечным») зрение проникает в глубинную суть предметов и явлений, невыразимую суммой смыслов. Орнаментальность газдановского рассказа, ставшая впоследствии одной из узнаваемых черт творчества писателя, знаменует отказ от идеи навязывания жизни ускоренного, причем целевого (в светлое Завтра), темпа движения и соотносима со сформулированньши в русской литературе рубежа XIX - XX веков личностно-творческими декларациями художников самых разных философско-эстетических ориентации: «Я в мир пришел, чтобы увидеть солнце» (К. Бальмонт), «Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить» (В. Розанов).э Однако орнаментализм сам по себе не является у писателя образом искомой философско-эстетической универсалии, тяготение авторского сознания к системности и целостности обнаруживается в следующем шаге: сама гостиница дается в футуристической технике коллажа, связанной с противоположной идеей, актуализировавшейся в русской культуре начала XX века, - идеей дробления мира на составляющие и его активного пересотворения. Следует заметить также, что причудливые и оригинальные сочетания этих двух разнонаправленных идей можно обнаружить в литературной практике И. А. Бунина, Л. Н. Андреева, Б. К. Зайцева, М. П. Арцыбашева; так, например, М. Л. Гаспаров указывает, что «к 1917 году очертания основных направлений уже настолько расплылись, что все, не желавшие прослыть отсталыми, одинаково свободно пользовались «символистскими вздохами и футуристскими криками». Отметим, что ирония ученого здесь в известной мере опрощает суть явления фактически до понятия литературной «моды».
Проблема национально-культурной идентификации творчества Г. Газданова
Проблема национально-культурной идентификации творчества Г. Газданова возникает из «видимой» причастности писателя как минимум трем культурам: осетинской (на этногенетическом уровне), русской (формирование личности и самоидентификация), французской (большую часть жизни писатель провел вс Франции), что подвигает исследователей и критиков искать ответ на вопрос, «чей» же писатель Г. Газданов, в русле какой по преимуществу традиции, западноевропейской или «восточной», развивалось его творчество. О «нерусскости» Г. Газданова рассуждают, ссылаясь, как правило, на замеченную критиками еще в середине 1920-х годов непривычную для русской литературы «легкость» его поэтической манеры, «преобладание стиля над содержанием», ассоциативность, напоминающую прустовскую. Однако небезызвестен тот факт, что в одном из поздних интервью (сама ситуация исключает мистификацию) писатель признался, что, когда работал над романом «Вечер у Клэр», М. Пруста не читал и познакомился с серией его романов «В поисках утраченного времени» значительно позже." Это признание по-своему подтверждают и глубинные структурные особенности текстов Г. Газданова, на которые указывают современные исследователи.3 О «нефранцузскости» писателя можно говорить, вспоминая, что языком его творчества до конца жизни был русский. В одном из писем М. Горькому Г. Газданов писал: «Я плохо и мало знаю Россию... но Россия моя родина, и ни на каком языке, кроме русского, я не могу и не буду писать».4 При этом уместно вспомнить не лишенную оснований шутку кого-то из современников Г. Газданова о нем как о «русскоязычном французском писателе».5 О «некавказскости» Г. Газданова свидетельствует, например, такой факт: будущий писатель разговаривал со своей бабушкой через переводчика. Размышляя о национальной природе творчества Г. Газданова, современный осетинский ученый Руслан Тотров с горечью заметил, что в начале XX века осетинская интеллигенция активно усваивала русскую, а через нее и западноевропейскую культуру; как следствие сформировался новый национальный тип, для которого было свойственно «нестойкое равновесие между приобретенными культурными ценностями и древней культурой своего народа, при смене обстоятельств и среды это равновесие быстро и необратимо нарушалось, что приводило в некоторых случаях к отходу от родной стихии, к отчуждению».7 Таким образом, каждое из приведенных мнений в разной степени оспоримо, но есть в них и нечто общее: всякий раз попытки однозначно определить принадлежность Г. Газданова к той или иной культуре неизбежно связаны с констатацией от противного, то есть «не-принадлежности» к какой-либо культуре: он «не-кавказец», «не-русский», «не-европеец». Как представляется, такое видение и решение проблемы на современном этапе уже исчерпывает потенциал продуктивности (ибо строится на основе однозначно-разрешительной методологии «монологического» плана). Поэтому для нашего исследования принципиально важной представляется задача переакцентировать внимание от проблемы преимущества к проблеме диалога культур и его влияния на принципы художественного миропостроения в творчестве Г. Газданова. Принципиально важно, что проблема национально-культурной идентификации творчества Г. Газданова актуальна не только в связи с прояснением глубинных закономерностей в оформлении художественного сознания писателя, но и в связи с современным общепланетарным обострением проблемы национальной идентичности в условиях «глобализации» жизни мирового человеческого сообщества. Следует отметить также, что художественное наследие Г. Газданова пережило «второе рождение» на родине в период развала СССР, сопровождавшегося острейшим столкновением национальных интересов в некогда общем социокультурном пространстве. Политологи указывают, помимо прочего, на психологический синдром униженности россиян, а также на спровоцированный открытостью границ для «инокультурного» проникновения конфликт традиционных национальных ценностей и ценностей западной цивилизации.9 Подчеркивается, что важнейшую роль в преодолении последствий социокультурного взрыва призвана сыграть именно гуманитарная парадигма мировосприятия, где возможно нахождение «универсалия всех культур».10 Таким образом, изучение сформированных в сходных условиях духовного опыта эмиграции и художественного наследия Г. Газданова, в частности, могут иметь большое значение для развития современных идентификационных процессов. Особенно следует выделить то значение, которое приобретает творчество Г. Газданова на этнической родине писателя в пору возвращения к осетинам сознания собственной национальной состоятельности. 8 декабря 1998 года во Владикавказе прошла международная конференция, посвященная писателю." С большим интересом, в частности, был встречен доклад Фатимы Хадоновой «Г. Газданов и современная культура Осетии» , где исследовательница рассказала о влиянии идей писателя на решение актуальных для осетинской интеллигенции вопросов национально-культурной самоидентификации. А один из известных осетинских ученых Талмир Салбиев в статье «Газданов и Осетия» пишет о необходимости «открыть код, иногда более простой, иногда более сложный, в котором зашифрована тема Осетии».
