Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Автор, читатель, книга в культурном пространстве последней трети XVIII века
1.1. Обострение литературных противоречий и кризис «идеи» автора 22
1.2. Авторские типы: профессионалы и дилетанты, аристократы и разночинцы 51
1.3. Особенности книжности и читательских пристрастий. Литературная мода 78
Глава 2. Беллетристическая книга в диалоге повествовательных практик
2.1. Поэтика восточной повести как одна из стилистических доминант времени 117
2.2. Пути авторского самоутверждения в беллетристической книге восточной аранжировки: от перевода к оригинальному сочинению 148
2.3. Взаимопроникновение повествовательных практик: фольклор - беллетристика-фольклор 181
Глава 3. Переосмысление художественного материала беллетристической книги в творчестве классических авторов рубежа XVIII-XIX вв 213
3.1. Диалог автора и читателя в творческой практике Н.М. Карамзина 214
3.2. «Остров Борнгольм» Н.М. Карамзина: перестройка читательского восприятия 227
3.3. Поэма А.С.Пушкина «Руслан и Людмила» в диалоге с русской беллетристикой 241
3.3.1. Литературное пространство похитителя Черномора: поэтические предпочтения А.С. Пушкина 244
3.3.2. Руслан и Финн: диалоге поле литературной судьбы 255
3.3.3. Финал судьбы героя-похитителя в литературном и народном сюжетах 270
Заключение 279
Список литературы 283
- Обострение литературных противоречий и кризис «идеи» автора
- Авторские типы: профессионалы и дилетанты, аристократы и разночинцы
- Поэтика восточной повести как одна из стилистических доминант времени
- Диалог автора и читателя в творческой практике Н.М. Карамзина
Введение к работе
В работе анализируются культурно-исторические условия активного бытования в литературном процессе последних десятилетий XVIII в. беллетристической книги, дилетантского письма; рассматривается динамически развивающийся диалог беллетристики с образцовой, вершинной литературой и народным повествованием.
Термин беллетристика обозначает одну из самых коммуникативных повествовательных форм в культуре. В русской словесности XVII в. под беллетристикой понимали рукописные памятники сюжетного занимательного светского повествования. В беллетристических текстах русского средневековья исследователи отмечают «самодовлеющую ценность» сюжета, связанного динамической темой и приемами, втягивающими читателя в ход изображаемых событий (Истоки беллетристики, 1970). Работы по истории книги Н.В. Губерти, А.Н. Пыпина, М.Н.Сперанского позволяют считать, что печатная и рукописная книги в XVIII в. сосуществовали. С развитием частной типографской деятельности, становлением профессионального авторства рукописная книга вытесняется. Занимательная повесть средневековья к последней трети XVIII в. обретает принципиально новое для себя качество бытования - становится печатной книгой, выходит на рынок и включается в литературный процесс. Похождения средневековых королевичей, принцев и принцесс становятся фактом русской книжности, при этом беллетристическое сочинительство остается главным образом анонимным.
Беллетристическая книга в последние десятилетия XVIII в. на формирующемся рынке книжной продукции составила серьезную конкуренцию «полезным» и «образцовым» сочинениям, включенным в иерархию жанровых отношений. Высшие художественные достижения воплощали сочинения Ф. Прокоповича, А.Д. Кантемира, М.В. Ломоносова, А.П. Сумарокова; наследниками традиций были определены М.М. Херасков, Г.Р. Державин, В.П. Петров. В литературе началась переоценка авторитетов (Я.Б. Княжнин
«Бой стихотворцев»), все труднее удавалось охранять разработанную классицистами систему жанров и стилей, престиж высокой поэзии. Журнальные публикации свидетельствуют, что у текста появилась новая для него ценность — потребительский спрос. «Вкус ... мещан» (Н.Новиков) при этом становится определяющим. Традиционное покровительство писателей со стороны вельмож к последней трети XVIII в. дополняется «демократическим патронажем рынка» (М. Вудманси), а здесь господствующие позиции занимают «Тысяча и одна ночь», «Повесть о Бове Королевиче», «История о храбром рыцаре Францыле Венциане» и тому подобные сочинения.
В истории развития беллетристической книги значимость последней трети XVIII в. определяется не только тем, что она приобретает новую форму бытования, популярность в читательской, среде, выходит на рынок книжной продукции, но и тем, что она подключается к литературному процессу, вступает в диалог с многообразными повествовательными традициями. В работе оценка беллетристического пласта литературной практики тесно увязана с проблемами литературного процесса обозначенного периода.
Становлению беллетристики во многом способствовали идеи европейского и русского Просвещения, изменившие и в России, и в Европе «строй мысли» и «тип поведения» (Ю.М. Лотман). Демократизация жизни общества, затребовавшая расширения границ грамотности, подключения к образованию самых широких слоев общества, определила появление новой культурной прослойки в кругу авторов и читателей. Появляется «третьесослов-ный» демократический писатель и новый читатель (Калашникова, 1991). Чтение и писательство определяли культурное лицо времени, влияли на становление отечественного книгоиздательства.
Богатейший пласт беллетристических изданий последних десятилетий XVIII в. ставит перед исследователем проблему систематизации избранного для анализа материала. В современном литературном процессе ценностный отбор, соответствие культурным нормам эпохи осуществляют критика и
профессиональное литературное сообщество. В последние десятилетия XVIII в. русская критика находилась на этапе своего становления. До 1820-1840-х гг., считает А.И. Рейтблат, «в России, по сути дела, не было литературы в современном смысле слова, т.е. в виде автономного социального института с развитой дифференцированной системой ролей» (Рейтблат, 2001, с. 7). Серьезным шагом на пути к формированию литературной системы было учреждение Российской Академии 30 сентября 1783 года. Журнал Академии «Собеседник любителей российского слова» (1783-1784) взял на себя разработку теории образцовой поэзии и прозы, проблем русского языка, качества переводов. В период самоопределения критики для художественной словесности особую ценность приобретают мнения образованных издателей и читателей, «тонкий ум» (вкус) признанных ценителей искусства. Периодика, дневники и письма становятся тем литературно-критическим материалом, который помогает нам определить круг беллетристических сочинений, характерных для времени, выстроить ряд популярных текстов, связанных единым повествовательным стилем.
Творчество авторов всего XVIII в. определяла риторическая традиция. Риторика являлась хранительницей эстетических ценностей, в диалоге с ней выстраивались в творческих кругах оценки порождаемых текстов (Т.Е. Автухович, Р. Лахманн). К концу XVIII в. в истории русской словесности обозначается поворот от нормативного к индивидуально-творческому типу художественного сознания (С.С. Аверинцев, М.Л. Андреев, М.Л. Гас-паров, П.А. Гринцер, А.В. Михайлов). Наметившийся в литературе кризис классицистической образности обратил начинающих авторов к прозе, слабо связанной с академической нормативностью. Не оформившийся в этой области литературного творчества канон приводил к созданию сложных, неоднозначных в стилевом отношении текстов. Новое поколение авторов неизбежно пошло по пути создания противоречивых, с точки зрения имеющихся поэтик, жанровых форм и многосложных по стилю сочинений.
Поэтический мир текста моделировался, исходя из выбранной повествовательной традиции: романы «вида «Амадисов», «в роде» произведений Арио-сто, «типа» «Сказок тысяча и одной ночи»; английская романическая школа дает «российскую Памелу», немецкая - «вертеровские» повести (Сиповский, 1909-1910).
Новинки французской литературы, переводы с французского языка -самая востребованная составляющая рынка словесной культуры. Для читателей, не знающих иностранных языков, переводили не только просветителей, но и популярных европейских авторов. Из Франции пришли в Россию восточные сказки, ставшие символом «неполезного» чтения и вызвавшие целый поток подражательных сочинений.
На основании наблюдений над состоянием литературного процесса последних десятилетий XVIII в. можно с учетом нескольких аспектов рассматривать причины утверждения беллетристической книги. В работе систематизируются культурные и социальные изменения, связанные с утверждением в России идеологии Просвещения. Эти изменения оказали свое воздействие на осмысление «идеи» автора (М. Фуко), вызвали становление разных его типов, дифференциацию социальных и творческих задач. Идеи Просвещения способствовали появлению нового читателя, который, в свою очередь, провоцировал перестройку внутри книжности, определял стилевую доминанту повествования. Выстраивание нового языка коммуникации между читателем и текстом выводило автора-беллетриста на путь обновления/ разрушения повествовательной риторики.
Выявление композиционно-стилистической специфики произведений «восточной» аранжировки занимает в диссертационном сочинении важное место при анализе явлений беллетристической книги. В работе рассматривается один из путей производства текста авторами, освоившими школьный риторический опыт: от переводных штампов «восточного» текста к ориги-
нальному сочинению, от усвоенных риторических описаний к конкретной жизненной правде.
Беллетристический материал последней трети XVIII в. свидетельствует о расслоении самой низовой книги, ориентированной не только на европейский переводный текст, но и на национальный, народный опыт повествования. Последнее обстоятельство определило рассмотрение вопросов взаимодействия беллетристической литературы с народным повествованием. Наблюдения показали, что в диалоге с беллетристикой оформлялись новые эстетические принципы будущей классики, моделировавшей собственные приемы воздействия на читателя и определившей в дальнейшем значительные изменения в русском литературном процессе.
Актуальность проблемы з
Филологию последних лет отличает стремление расширить свое исследовательское поле, ввести в культурное пространство тексты, формирующиеся на периферии писательства (дилетантская и массовая литература, графоманское письмо, «наивная» словесность). Актуальность настоящей работы обусловлена обращением к беллетристическому пласту русской словесности последних трех десятилетий XVIII в., когда под влиянием социокультурных реформ (просвещение низших классов, сближение дворянства с национальными корнями культуры) изменился круг авторов и читателей, а создаваемый текст менял параметры своей художественной ценности. «Центральными персонажами» в столкновении литературных идей становятся автор, читатель, книга и ее издатель. К исследованию привлечен малоизученный литературный материал по истории беллетристической книги.
Представляется актуальным выбранный в работе подход, рассматривающий историческое движение литературы как смену типов художественного сознания, как развитие культурного диалога между автором, его текстом и читателем. Диалог открывает новые возможности для переосмысле-
ния художественных явлений русской литературы последней трети XVIII в., когда определился основной конфликт и вектор литературного развития последующего столетия, связанный со становлением профессионального авторства, выстраиванием сложного многоголосия непрофессиональной словесности, желанием писателя освободиться от нормативного стиля.
Моделируя в литературном процессе последней трети XVIII в. взаимоотношения внутри треугольника «автор - произведение - публика» (Х.Р. Яусс), исследование актуализирует проблему функционирования развлекательного текста в культуре. Привлекательность беллетристики для читателя не ограничивается ее эстетической доступностью. Как особый культурный слой, находящийся в активном двустороннем отношении и с фольклором, и с авторским профессиональным творчеством, беллетристика оказывается с8пособной поддержать просветительские идеи, объединить вкусы разных социальных слоев, оказать влияние на культуру в целом. Анализ взаимодействия классики - беллетристики - народного повествования позволяет интегрировать достижения современной филологии и фольклористики для изучения не только отдельных жанров, но и «повествовательности как явления» (К.В. Чистов). Реконструкция взаимодействия в русской беллетристике последней трети XVIII в. различных повествовательных приемов помогает проследить зарождение нового языка описания.
Степень разработанности проблемы
Беллетристическая книга последних десятилетий XVIII в., вступив в диалог с широким кругом читателей, образовывала его вкус и тем самым подключалась к решению просветительских задач в обществе. Ее открытая установка на занимательность, сближение повествования с «народными баснями», смена художественного уровня изображения вызывала самые разные оценки: от однозначного отрицания до осмысления конфронтации и поиска диалога. В оценках низовой книги, в отношении к занимательному чтению и
начинающему автору Н.М. Карамзин занял не характерную для периодических изданий 70-80-х годов XVIII в. позицию. Не являясь сторонником эстетических крайностей, как писатель и журналист он высказывался за диалог и сотрудничество с читателем.
В.Г. Белинский понимал под беллетристикой «легкое чтение» и противопоставлял его литературе серьезной. В статьях 20-30-х годов XIX в. он определил это противостояние как противостояние высших достижений художественности и «пономаревской» литературы. До нашего времени термин беллетристика широко употребляется при характеристике прозаических произведений невысокого художественного уровня. Разрастание культурной дистанции между классикой и беллетристикой в литературном процессе последних трех десятилетий XVIII в. связывается исследователями с формированием литературы как профессиональной деятельности образованной части общества.
Общие подходы к рассмотрению беллетристического текста представлены в работах А.Н. Веселовского, А.Н. Пыпина, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана. Зарождение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе исследовано А. Степовичем и авторами монографии «Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе». Большое значение для осмысления литературного процесса последней трети XVIII в. имеют работы исследователей 20-30-х годов XX в. А.И. Белецкого, В.М. Жирмунского, Ю.Н. Тынянова, В.Б. Шкловского, Б.М. Эйхенбаума, связанные с проблемами литературного быта и литературной эволюции. Их внимание к разным типам авторов, взаимодействующих в литературном «поле», к динамическим процессам в отношениях литературных рядов определили для литературоведения основные подходы в разработке интересующей нас проблемы.
Современная исследовательская практика считает анализ функционирования беллетристики, составляющей массовую культуру общества, одной
из своих первостепенных задач. Термины элитарная/массовая культура, элитарная/массовая/низовая литература, беллетристика, «третья» культура, третьесословная, наивная литература, примитив, сублитература отражают качественные изменения в восприятии поля художественной словесности. При анализе современного литературного процесса исследователи подключают к рассмотрению не только профессиональную, но и непрофессиональную словесность. Последняя, в свою очередь, подвергается сложнейшей и противоречивой классификации (Бондаренко, 2003). Работы Н.М. Зоркой, Б.В. Дубина, А.В. Лебедева по истории массового искусства позволяют пересмотреть общепринятые взгляды на роль «неполезного» чтения в литературном процессе конца XVIII в.
Как заметил Ю.М. Лотман, синонимом беллетристики, часто используемым в литературоведческих работах, стало социологическое понятие «массовой литературы». Указывая на социальное функционирование текстов, это понятие никак не определяет их художественных характеристик (Лотман, 1973). Социологический взгляд отражается и в понятии «третьесословная литература». В искусствоведении используется термин «примитив» - особый культурный слой, находящийся в активных двусторонних взаимоотношениях с фольклором и учено-артистическим профессионализмом, но принципиально отличающийся как от первого, так и от второго (В.Н. Прокофьев). Ярко выраженный негативный смысл термина делает его малоу потребител ьн ым.
Материал популярных в читательской среде XVIII в. прозаических изданий привлекался специалистами к рассмотрению в связи с историей становления и развития повествовательных жанров. Романическое творчество Ф. Эмина, М. Чулкова, М. Попова, М. Комарова, А. Назарьева рассмотрено в диссертационном исследовании Т.Е. Автухович. Художественные поиски первых русских романистов по отношению к главному эстетическому коду эпохи, риторике, позволили исследователю сделать принципиальные выво-
ды относительно своеобразия поэтики складывающегося жанра романа. «Третьесословная» проза стала объектом диссертационных исследований О.А. Ильина, О.Л. Калашниковой, Е.М. Фильченковой. Отношения документальных жанров и беллетристики исследуются в работах М.Я. Билинки-са.
Монографии по истории беллетристики XIX в. Н.Л. Вершининой, И.А. Гурвича, А.И. Рейтблата не оставили без внимания материал предшествующего столетия. Подчеркивая авторское ученичество беллетристов XVIII в., верно определяя их зависимость от европейской традиции, исследователи не ставили перед собой задач, связанных с рассмотрением многообразных писательских претензий ее авторов.
Русская проза последней трети XVIII в. пребывала в поисках собственной повествовательной культуры и отличалась особой повествовательной свободой. Сложность жанрового разграничения печатной продукции периода (романа, повести) отмечает Н.Д. Кочеткова. Диссертационные исследования O.K. Герлован, О.А. Ильина, Е.М. Фильченковой фиксируют отсутствие четких теоретических ориентиров для определения жанровых форм. Последнее обстоятельство выразилось в противоречивости работ, основанных на сопоставлении литературной и народной сказки, записанной и опубликованной в XVIII в.
Составившие наш главный исследовательский интерес остросюжетные, занимательные книги, ориентированные на поэтику восточной повести, исторически связаны с дидактическими, философскими сочинениями эпохи Просвещения, когда восточные мотивы использовались для решения задач социальной критики. Стилизацию восточной действительности для прикрытия социальных идей исследователи отмечают в произведениях М.М. Хераскова, Ф.А. Эмина, И.А. Крылова, А.Н. Радищева. П.Н. Берков считал восточную повесть одним из основных жанров русской сатиры периода Просвещения. При этом развлекательный, авантюрно-галантный сюжет
жет беллетристического характера оставался без внимания. Исследований по беллетристической книге как занимательному и востребованному чтению последних трех десятилетий XVIII в. сравнительно мало. В связи с этим несомненную ценность представляют монографии польского филолога Э. Малэк, ее выводы по репертуару «неполезного» чтения в России XVII -XVIII вв.
Особенности бытования беллетристического текста (личные дворянские библиотеки, общедоступные собрания книг), его сознательная ориентированность на вкусы широкого круга читателей определили достаточно тесную связь авторов-беллетристов с национальными повествовательными традициями. Собиратели сказочного эпоса М.К. Азадовский, Д.К. Зеленин, А.И. Никифоров, Н.Е. Ончуков, Б. и Ю. Соколовы высказали мысль о необходимости учитывать при анализе народной сказки материал литературы XVIII в., «старинные русские романы». Высокий статус письменного слова в конце XVIII в. не мог не повлиять на мастерство грамотного народного сказителя, заставляя его обращаться к штампам доступной для него низовой книги. Исследования, рассматривающие литературно-фольклорные связи при изучении жанровой природы сказки, представляют большой методологический и теоретический интерес. Логику исторических отношений двух художественных систем выстраивают работы Е.А. Костюхина, СЮ. Неклюдова, К.В. Чистова; задачи установления источников и выявления фольклорных элементов в литературных произведениях решаются в монографиях Т.В. Зуевой, К.Е. Кореповой, Т.Г. Леоновой, И.П. Лупановой, Э.В. Померанцевой.
Проблема функционирования литературных произведений беллетристического характера в повествовательной культуре последней трети XVIII в. является составной частью проблемы взаимодействия массового и вершинного текста в истории литературы. Взаимоотношение классики и беллетристики - одно из плодотворных направлений в изучении механизма
литературной эволюции. Вопрос о роли соседних рядов по отношению к классике ставил в своих работах Ю.Н. Тынянов. Соотнесенность вершинного текста с иными повествовательными плоскостями стала предметом наблюдений в работах В.Н. Топорова, В.Э. Вацуро, исследовавших «Бедную Лизу», «Остров Борнгольм», «Сиерра-Морену» Н.М. Карамзина как повести, созданные на известные читателю сюжеты, многократно проработанные фольклором и низовой письменной литературой. Приближенность «Повестей Белкина» А.С. Пушкина к беллетристической тематике и поэтике, узнаваемо шаблонные типы героев и героинь отмечал в своих работах В.М. Маркович. В.А. Кошелев настаивал на том, что многие мотивы поэмы «Руслан и Людмила» принадлежат не только русскому фольклору и европейской рыцарской литературе, но и русской беллетристике XVIII в. Художественная информация беллетристической книги определяла направление столкновений повествовательных штампов времени и индивидуально-авторской манеры в сочинениях будущих классиков.
Говорить о достоинствах текста, возникающего благодаря «удачным вариациям на тему одной идеи» (М. Фуко), текста, не обремененного авторской индивидуальностью, долгое время было не принято. Формирующиеся в последние десятилетия XVIII в. индивидуально-авторские стили Г.Р. Державина, М.Н. Муравьева, Д.И. Фонвизина, А.Н. Радищева, Н.М. Карамзина, И.А. Крылова отодвинули беллетристическую литературу за границы исследований. К тому же, автор-беллетрист избрал для себя модель поведения, которая была определена в культуре как дилетантизм: он не претендовал на высокий профессионализм, не стремился встать в один ряд с высокой литературой. Проблема распространения дилетантизма в русской литературе рассматривалась в работах В.А. Западова, Ю.М. Лотмана, В.П. Степанова. Их наблюдения легли в основу дальнейшего изучения явления.
Анализ текстового ряда самой беллетристики демонстрирует ее эстетическую неоднородность. Текст позволяет себя рассматривать то как «авторскую обработку народного в основе своей сюжета, то как некий литературный сюжет, опустившийся в народную книгу и обработанный народным сознанием» (Веселовский, 1909, с. 166). Эстетическое значение беллетристической литературы неустойчиво и подвижно во времени. Причины первоначального успеха и последующего забвения популярной книги связаны не только с законами восприятия публикой, но и с законами развития самой литературы. В частности, взаимоотношение классики и беллетристики выстраивается в поле столкновений отработанных повествовательных ресурсов, на основе «взаимных дефицитов» (Земсков, 1999).
В силу вышеизложенного в диссертационном сочинении проводится историко-культурное обоснование появления занимательного чтения и типа автора-беллетриста. Функционирование беллетристической книги в литературном процессе последних десятилетий XVIII в. рассматривается на широком фоне сложившихся повествовательных традиций с учетом сложных процессов формирования языка русской прозы.
Объект и предмет исследования
Объектом исследования в данной работе является процесс формирования в русской культуре последних десятилетий XVIII в. беллетристической книги, рассчитанной на внимание публики и обладающей своей стилистической доминантой. Материалом послужили тексты, изданные без подписи авторов и тиражирующие распространенные повествовательные схемы. Источниками авторской перелицовки были иноязычные и национальные материалы. Для анализа выбраны отдельные произведения и сборники: «Апса-лим, восточная повесть» (1787), «Жизнь богемского королевича Ликурга и королевны Артемизы» (1789), «Чудное похождение Израда, китайского гражданина» (1790), «Крестьянские сказки, или Двенадцать вечеров. Для препровождения праздного времени» (1790, 1793), «Сказка о золотой горе,
или Чудные приключения Идана, восточного царевича» (1782, 1790, 1793, 1831). Анализ конкретных произведений осуществляется на широком фоне книжных и журнальных изданий последней трети XVIII в. и вбирает в себя рассмотрение нескольких проблемных комплексов:
развитие в русской литературе «идеи» автора, проявившееся в появлении безымянного рыночного сочинителя, его новых взглядов на литературный труд. Изменения прослеживаются на культурологическом материале (в дневниках, воспоминаниях, письмах, авторских предисловиях, в материале журналов Н.И. Новикова, Ф.А. Эмина, в сочинениях И.А. Крылова, М.Д. Чулкова и по литературным сборникам);
расширение читательского круга в культуре последней трети XVIII в. При отсутствии статистических данных, характеризующих читателя этого периода, обобщаются свидетельства современников, «книгопродавцев», первых собирателей и исследователей книги (А.А. Бахтиаров, Г.Н. Геннади, М.Комаров, Н.Карамзин, В.А. Плавильщиков, А.Н. Пыпин, П. Симони, М. Сперанский и др.);
привлечение широкого круга работ по истории книги и книжного дела в России помогло отобрать текст, господствующий в читательской культуре, провести анализ рынка беллетристической книги, пристрастий ее издателей (деятельность А.Г. Решетникова).
Избранные аспекты анализа позволили с разных сторон подойти к осмыслению нового явления в книжной словесности последней трети XVIII в. - беллетристической книги. Предметом исследования становится развитие языка русской занимательной прозы, ведутся наблюдения за характером производства текста беллетристическим автором, прослеживается его ориентированность на литературную моду и читательский вкус. Для анализа избраны тексты доминирующего приема сочинительства, восточного повествовательного стиля, доступного для автора и занимательного для читателя. Становление языка русской беллетристической прозы рассматривается во
взаимодействии с европейской литературой, национальной повествовательной культурой, как книжной, так и устной. Избранные направления исследования помогают определить истоки повествовательной культуры русской беллетристики, установить содержание ее творческого диалога с классикой и народным повествованием.
Цель исследования заключается в изучении культурно-исторических и социальных условий появления дилетантского авторства и интереса к беллетристической книге в русской литературе последней трети XVIII в.; в определении функциональной значимости беллетристики для повествовательной культуры в целом, в осмыслении содержательной стороны ее «диалога» с высокой литературой и народной словесностью.
Цель определила задачи работы:
установить культурно-исторические и социальные причины, обусловившие интерес к беллетристическому тексту у разных слоев русского общества;
выявить роль нормативно-классицистического канона в переосмыслении идеи авторства;
систематизировать группы сочинителей беллетристической книги последней трети XVIII в.;
определить доминирующий стиль воспроизводства беллетристического текста последней трети XVIII в.;
проанализировать влияние «чужих» повествовательных приемов и национальных традиций на творчество беллетристического автора;
проследить переработку «растиражированных» беллетристикой приемов письма в культуре народного сказителя и в художественной практике профессионалов.
Методология исследования
В большинстве исследований беллетристическая книга рассматривается в ее отношении к произведениям русской классики как неумелая продукция подражателей либо как несовершенное творчество современников. Этот подход позволяет вписать беллетристику в литературное пространство времени, но ее культурно-историческая роль остается не проясненной. Привычные филологические приемы интерпретации, выработанные при изучении «высокой» литературы, для рассмотрения образцов беллетристики оказываются недостаточными. Низовая книга выполняет в культуре не столько эстетические, сколько социальные функции. На эту исследовательскую проблему внимание литературоведов обратили А.И. Белецкий, Б.В. Дубин, А.И. Рейтблат. Функционирование беллетристического текста в культуре принимает несколько иные ценностные характеристики, а значит, должно включать соответствующие планы рассмотрения. Для текста массовой популярности по-иному решается проблема традиции и новаторства, подражания и заимствования. Текст сознательно ориентирован на повтор популярных повествовательных приемов как основной «механизм» репродукции смыслового мира массовой культуры (Д.В. Дубин), в то время как текст литературной классики решает проблемы индивидуальности авторского письма. При интерпретации беллетристической книги возникает необходимость разработки следующих тем, важных для понимания материала: анализ проходящих изменений в сложившейся литературной иерархии (эстетические авторитеты в словесной культуре и низовая книга); развитие художественного восприятия текста читателями (читательская мода и академическое письмо); характер организации издательского дела; коммерческая выгода словесного творчества. В целом техника интерпретации произведений безымянных (низовых) авторов приближена к фольклорной, так как художественная сторона текста воспроизводит стереотипы массового сознания.
При анализе произведений классиков русской литературы в работе применяются исследовательские методы разных школ. Концептуальными для осмысления литературного процесса в целом стали подходы к художественному тексту, выработанные в рамках рецептивной эстетики, позволяющей связать художественные и социальные функции литературы, многоголосие ее рядов, творческие намерения автора, его книгу и читателя. Диалог беллетристического текста с высокой литературой и народным творчеством актуализировал для исследования структурно-семиотический подход, позволивший выявить творческие установки авторов-беллетристов, проследить трансформацию найденных ими художественных приемов как в творчестве писателей-классиков, так и в повествовательном искусстве народного сказителя.
Теоретическую базу исследования
составила концепция С.С. Аверинцева, М.Л.Андреева, М. Л. Гас парова, П.А. Гринцера, А.В. Михайлова о трех стадиях литературного процесса, где последняя треть XVIII в. определяется как время перехода от традиционалистского художественного сознания к индивидуально-авторскому стилю. Теория авторства, разработанная С.С. Аверинцевым, его оценки литературной теории классицизма как «авторитарной» словесности легли в основу разработки «идеи» автора в обществе последних десятилетий XVIII в., осмысления причин жесткости литературных споров. Полезными были наблюдения А.И. Белецкого о слоевом составе русской литературы XVIII в. Осмыслить историческую, социальную и художественную роль беллетристической книги в литературном процессе последней трети XVIII в. позволили идеи рецептивной эстетики, ее взгляд на читателя как центральную фигуру литературной жизни.
Проблемы взаимодействия классики и беллетристики в современном литературоведении перестали рассматриваться только как противостояние
высших достижений словесности и литературного фона, противоречивого по художественным достоинствам, но однозначно вторичного. Историко-функциональный подход к литературным явлениям предполагает выявление механизмов бытования и взаимодействия классики и беллетристики. В диссертационной работе используются идеи И.А. Гурвича, Б.В. Дубина, В. Земскова, Н.М. Зоркой, В.А. Кошелева, В.М. Марковича, В.Н. Топорова, предполагающие особую социально-культурную роль беллетристического текста.
Решение проблем литературно-фольклорных связей основано на признании за каждым из словесных искусств своей художественной специфики. В ситуации господства в культуре авторитета письменного текста фольклор требует новых подходов в изучении. В диссертации мы учитывали сформулированные в работах Е.А. Костюхина, СЮ. Неклюдова, К.В. Чистова возможные аспекты решения проблемы.
Научная новизна
Интерес современной научной мысли к явлениям массовой культуры неизбежно сочетается с изучением разных этапов ее становления. В данной работе беллетристика как занимательное чтение последней трети XVIII в. впервые становится предметом самостоятельного изучения не только со стороны необычайного богатства самой беллетристической книги, но и как явление эстетическое и социальное. Научная новизна диссертационного сочинения обусловлена следующим:
1) история беллетристической книги в России впервые рассматривается в связи с идеями Просвещения, вызвавшими изменения в авторском мире, формирование нового читательского круга и коммерциализацию творчества; впервые предпринят анализ причин читательского успеха беллетристических изданий последней трети XVIII в.;
выявлено стилевое своеобразие беллетристических текстов последней трети XVIII в.;
рассмотрены основные приемы создания текста автором-беллетристом;
определен характер взаимодействия беллетристической книги и других повествовательных традиций (устной культуры и формирующейся системы индивидуально-авторского стиля).
Положения, выносимые на защиту
Расцвет беллетристической книги в последнюю треть XVIII в. определен изменениями социального и культурного характера, связанными с утверждением в русском обществе идей Просвещения, демократизацией культуры и быта. .
Реформы обусловили доступность и престижность сочинительства, связав с литературой новую модель просвещенного человека, сделав. писательство и чтение престижным занятием.
«Восточный» стиль, подчинив сюжет рыцарского романа и его поэтическую систему, становится одной из доминирующих повествователь- » ных традиций русской беллетристической книги последней трети XVIII в.
Беллетристическая книга утвердила набор повествовательных штампов, анализ которых в творчестве разных авторов позволяет определить его художественные пристрастия в границах установленных тем.
Беллетристика, как феномен массовой культуры, оказала влияние на высокую литературу (Карамзин, Пушкин) и на стиль народного исполнителя, заимствовавшего из нее описательные подробности и принципы сюжетостроения.
Обострение литературных противоречий и кризис «идеи» автора
В истории культуры «идея» автора, как и отношение пишущего человека к слову, развивалась в сторону осознания творческой неповторимости (Аверинцев, 1996; Вудманси, 2001; Компаньон, 2001; Фуко, 1996). Современное представление об авторе, творце оригинального художественного произведения, - только определенный этап в динамике ее развития. XVIII в. получил в наследство средневековый писательский тип, осознающий авторство как личное служение Богу. Средневековое слово в полной мере ощущало за-данность и несвободу (Конявская, 2000; Черная, 1999). В дальнейшем петровские реформы, вырабатывая парадигмы новой культуры, «принципиально изменили русский литературный быт». Идеалы государственного строительства, заказ или «прямой указ» государя становятся для авторов определяющими. Монастырское письмо угасает, а писатель-чиновник получает право «писать невозбранно», помимо служебных обязанностей, как частный человек (Панченко, 1974, с. 125).
На протяжении XVIII в. литературная жизнь России серьезно усложняется, при этом заметно меняется характер сочинительства. Утверждение в русском обществе идеалов Просвещения, культа разума и знаний приводит к изменениям социального порядка. «Низшие классы подлежали просвещению, высшие классы подлежали опрощению. Просвещение понималось как задача государства, а опрощение - задача общества», - пишет А. Эткинд (Эт-кинд, 2001, с. 62). В итоге ряда государственных реформ круг образованных, читающих и пишущих людей значительно расширился. Подрастающая молодежь, воспитанная в духе просветительских идеалов, усваивает новые формы культурного поведения, представление о том, что одно богатство не может быть «идолом» (Карамзин, 1984, с. 55). Вкус, начитанность, остроумие ценятся предпочтительнее «золотого песка». Владение словом, практика сочинительства дают возможность самореализации, определяют авторитет, признание в свете, карьеру. Обратим внимание на рекомендацию, данную Н.М. Карамзиным в письме И.И. Дмитриеву чиновнику из Таганрога: «Недавно узнал я одного молодого человека именем Копецкого, служившаго в Таганроге при Кампенгаузене. Он очень не глуп, хорошо учится и пишет складно. Не можешь ли употребить его с пользою? Он просил у меня одобрительной записки к тебе, с которою, думаю, и явится к Вашему Превосходительству» (Карамзин, 1886, с. 127). «Литературность культуры» последней трети XVIII в., живой интерес к литературным темам в кружках, салонах, книжных лавках отмечали в своих работах М. Аронсон, Ю.М. Лотман, Б. Эйхенбаум (Аронсон, 2001; Лотман, 2000; Эйхенбаум, 1987). «Литературе в кругу других «приятных искусств» была приписана роль «создателя и хранителя истины, обличителя власти, роль общественной совести», - писал по этому поводу Ю.М. Лотман (Лотман, 2000; с. 246).
Между тем Просвещение, формирующее в России новый тип человека, сопровождалось еще и «непредусмотренными эффектами» (Б.В. Дубин). Трансформируя поведенческие коды, на определенном этапе идеи Просвещения превращаются в моду, развращая людей возможностью «утонченного лицемерия» (Карамзин, 1984, с. 51). Периодическая печать времени представляет для исследователя необычайно богатый источник мнений современников по поводу сложившихся противоречий. Символом лицедейства становится «новомодная болезнь» употреблять лорнеты, что сатирически описывают Ф.А. Эмин, Н.И. Страхов. «Многие лорнет для того носят, чтоб думали о них, будто от великого чтения и наук глаза у них испортились; однако я точно знаю таких, кои смотрят через лорнет и читать не умея» (Эмин, 1769, с. 162). Заданные Просвещением, поддерживаемые государством новые модели поведения быстро распространяются. Появляется круг людей, в совершенстве овладевших искусством «притворяться учеными». Г.Р. Державин в стихотворении «Модное остроумие» (1776) заметит в этих людях суетливое желание «умом в поверхности блистать, в познаниях одни цветы только срывать» (Державин, 1895, с. 16). Появившийся тип нового светского человека был замечен сатириками. Н. Новиков в подробностях прописывает ожидаемую модель поведения модного человека в обществе: он вхож в знатные дома, вмешивается в разговоры, стремится показать себя разумным; он читает книги, но, замечает И другу и врагу являть приятство в взорах...(Державин, 1895, с. 15).
Новому поколению граждан открылась своею пользою не только акаде-" мическая наука, но и наука «казаться разумным». Искусство «притворяться учеными» разоблачает И.А. Крылов в речи «Мысли философа по моде, или способ казаться разумным, не имея ни капли разума» (1792). Исправление «погрешностей» Природы при создании человека, по мнению И.А. Крылова, свелось в современном ему обществе к переодеванию в модные одежды: «обрезали мы стан целою четвертью, привязали к нему под шею жабот, причесали голову на анкрошет», - словом, все сделали «по совету премудрых французов» (Русская проза. 1986, с. 281). Подражание французской моде уводило от решения истинных задач Просвещения. Умение «казаться», по мнению И.А. Крылова, делало «благородного» человека «милым в глазах общества»: «... Ныне молодой человек, желающий слыть ученым, не имеет большой нужды в грамоте; за недостатком своего ума можно иметь у себя на полках тысячи чужих умов, переплетенных в сафьян и в золотом обрезе, а этого уже и довольно, чтобы перещеголять своею славою лучшего академика» (Русская проза. 1986, с. 282).
Активно отзываясь на проблемы словесности, академические и частные журналы сохранили любопытную информацию о состоянии творчества и авторства в России последней трети XVIII в. Новая культурная ситуация в ряд добродетелей дворянства, связанных с образованием и Просвещением, включила владение словом. Литературный труд понимается как благородная страсть благородных людей. Распространение писательства поддерживали школьные программы, направленные на усвоение риторических литературных моделей. По словам В.А. Западова, «любой мало-мальски грамотный дворянин по случаю мог скропать несколько стихотворных строк с помощью устойчивых поэтических штампов» (и в этом отношении шли в ход и классицистические, и сентиментальные штампы) и советов «Нового и краткого способа к сложению российских стихов» Тредиаковского в издании 1752 г., «Правил пиитических» Аполлоса Байбакова и т.д.» (Западов, 1985, с. 54). Учебная литература, изданная «в пользу обучающихся поэзии», помогала овладеть правилами писательского ремесла, делала сочинительство доступным. В ней для прилежных учеников задавались образцы стилистической манеры, определялась художественность организованного слова. Молодое поколение дворян, уверенное в приобретенных навыках, устремилось на Парнас. И здесь риторические формулы, по словам Я.Б. Княжнина, учили сочинителей «раскрашивать свою нищету». Взгляд ремесленника на авторство воспроизводит Н.И. Новиков в сатирическом размышлении «Автор к самому себе»: «Ведь другие пишут, не больше моего имея способностей, для чего же не писать и мне, имев столь же к писанию охоты, как и они; да еще и тогда, как все мои приятели уверяют, что я к писанию способен » (Русская критика. 1978, с. 161).
Авторские типы: профессионалы и дилетанты, аристократы и разночинцы
Как заметил В.П. Степанов, круг авторов в литературе конца XVIII в. расширялся за счет нового поколения дворян: «Их подход к художественной литературе был узко сословным; ей отводилось незначительное, прикладное место; занятия ею должны были лишь довершать подготовку дворянина к государственной службе» (Степанов, 1983, с. 120). Эта новая сторона образовательной задачи ни могла не породить авторство юных граждан, стремящихся обозначить свои успехи изданием сочинений. Ученические работы серьезно увеличивают объем печатной продукции. При учебных заведениях основываются специальные журналы. Они расценивались как своеобразные отчеты в успехах правительственных реформ. Журнал «Растущий виноград, ежемесячное сочинение, издаваемое от Главного народного училища города Святого Петра» (1785-1787 гг.) печатает оригинальные и переводные сочинения учителей и учеников. Среди других изданий времени назовем: «Распускающийся цветок, или Собрание разных сочинений и переводов, издаваемых питомцами учрежденного при Императорском Московском университете вольного благородного пансиона» (М, 1787); «Утренняя заря, труды воспитанников университетского благородного пансиона» (М., 1800-1808). Н.И. Новиков взялся за журнал «Покоющийся трудолюбец» (1784), где основными сотрудниками являлись студенты Московского университета.
Русская провинция, заимствуя из столицы отдельные формы духовной жизни, начинает издание журналов при своих учебных заведениях. Основанный при Главном народном училище города Тобольска журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» (1789 - 1791 гг.) печатал сочинения учителей и учеников училища: Т.М. Воскресенского, И.Б. Лафинова, В.Я. Прут-ковского, И.А. Набережнина, И. Трунина. Школьные упражнения учителей Тверской семинарии издаются в Москве в 1778-1780 годы, сочинения и и переводы студентов императорского Харьковского университета - в Харькове в 1818 г. Видеть свои творения напечатанными и как естественное следствие - себя авторами, достойными приличного служебного места или в будущем академического парика, стремились владеющие пером образованные молодые люди. Биографии известных впоследствии государственных и культурных деятелей содержат информацию об их интересе к сочинительству в студенческие годы. В Московском благородном пансионе начались литературные занятия князя и будущего дипломата Г.И. Гагарина (1782-1837), в «младенческих летах» опубликовал свои первые труды государственный деятель и дипломат СР. Воронцов (1744-1832). Константин Калайдович в Москве в тип. А. Решетникова издал «Плоды трудов моих, или Сочинения и переводы» (М.,1808). По данным биографического словаря, будущий археолог и историк Константин Федорович Калайдович (1792 - 1832) в 1810 году окончил курс Московского университета, следовательно, книга издана им также в годы студенчества4.
Для некоторых учеников первый литературный опыт был настолько успешен, что не мог не вызвать желания его повторить. Алексей Федорович Мерзляков, сын пермского купца, обучаясь в Пермском народном училище, в 13 лет написал оду, которая была представлена Екатерине, и по ее повелению был отправлен для продолжения образования в Московский университет (Дмитриев, 1869, с. 158). За «литературные труды» был принят на службу в Главное управление почтовых дел сын купца Городчанинов Григорий Николаевич. Выгод и приятных последствий для себя и своего сына ожидал от государыни А.Т. Болотов за представление составленных ими «атласов и ландкарт, и разных планов до Тульской губернии относящихся» (Болотов, 1985, с. 745). Возраст успешного издателя «Журнала для милых» М.Н. Макарова (ему было 17 лет) поразил в свое время Н. Карамзина. После их встречи, по воспоминаниям М.А. Дмитриева, писатель сказал: «В первый раз еще вижу детей журналистами» (Дмитриев, 1869, с. 79).
Юные дворяне присылали свои сочинения в периодические издания. Процитируем письмо из Симбирска, сопровождающее литературные труды, претендующие «быть помещенными» в «Собеседнике любителей российского слова»: «Вы легко себе вообразить можете, сколь лестно, особливо весьма юному человеку, видеть труды свои благоприятными, и сколь много тем будет он поощрен к их продолжению. Симбирск. NN» (Собеседник. 1783-1784; ч. 5, с. 137). В то же время подобные публикации лежали тяжелым бременем на издателях. Терпимый к авторам, Н. Карамзин порой заставлял себя идти навстречу подобным просьбам: «Люди, мною уважаемые, иногда просят, чтобы я помещал в журнале вялые рифмосплетения или детей их, или племянниц, или племянников. Иногда бываю принужден исполнять их желания» (сентябрь 1791) (Карамзин, 1866, с. 23).
Показательна для времени книга Н.П. Петровского «Плоды трудов десятилетнего риторики ученика, или собрание учебных сочинений» (СПб., 1795). Алексей и Яков Бабиковы являются авторами сборника «Заря наших лет» (СПб., 1808). Сборник подписан родителям и включает в себя детские упражнения в стихах и прозе, сочинения и переводы. Купеческий сын Никита Голтеков в знак благодарности за свое воспитание печатает книгу «Подарок моему родителю в день его ангела, или Труды двенадцатилетнего отрока» (М.,1804). Важнейшее творение русского классицизма, поэма М.М. Хераскова «Россияда», по свидетельствам биографов, также была задумана им в двенадцать лет.
В контексте сказанного дополнительное понимание приобретает письмо А.И. Тургенева к П.А. Вяземскому от 25 февраля 1820 г. А.И. Тургенев торопил А.С. Пушкина с изданием поэмы «Руслан и Людмила». Он предполагал в связи с этим большие изменения в судьбе и психологии своего талантливого родственника, а в письме писал: «Племянник почти кончил свою поэму, и на сих днях я два раза слушал ее. Пора в печать. Я надеюсь от печати и другой пользы, личной для него: увидев себя в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится. Теперь его знают только по мелким стихам и крупным шалостям, но по выходе в печать его поэмы будут искать в нем если не парик академический, то по крайней мере не первостепенного повесу» (25 февраля 1820 г.) (Кошелев, 1993, с. 12). Изданием ученических упражнений, переводов, сочинений юные авторы последней трети XVIII в. не только объявляли свету «любовь свою к родителям», наставникам, покровителям, но и подчеркивали свою избранность, готовность к государственной службе: Богиня песней! Ты воззрела В лета цветущие на нас (Бабиковы, 1808, с. 40). Р Юный возраст особенно отличал переводчиков. В ряду переведенных книг немалое место занимали ученические работы. На одну из причин распространенности такого рода изданий указал Ю.Д. Левин. По его мнению, «обращение к переводу стимулировалось необходимостью совершенствовать иностранный язык и осуществлялось в сравнительно раннем возрасте» (История переводной литературы, 1995, с. 148). Обратим внимание на предисловие неизвестного переводчика к персидской повести «Сирой, или Заблуждения в любви» (М., 1788), где он пишет следующее: «... не переводя легкого автора, нельзя приступить к переводу книг важного содержания; потому что знание по степеням приобретается».
Поэтика восточной повести как одна из стилистических доминант времени
Бытование беллетристической книги в первую очередь определяется рынком. Повествовательная практика авторов-беллетристов напрямую была связана с широкими читательскими пристрастиями, с востребованным и модным повествовательным стилем. Н.В. Губерти, довольно жестко оценивающий «безграмотные» и «жалкие» переделки рыцарских романов конца XVIII в., вынужден был заметить в адрес того же «Гуака»: «Нельзя не отдать справедливости автору его в том, что он, как писатель, в совершенстве постиг вкус тех читателей своих, для удовольствия которых назначил свое произведение» (Губерти, 1881, с. 353). Устремившихся к прозе новых авторов на первых порах должен был привлечь к себе европейский романический опыт как богатейший набор конкретных и востребованных писательских практик. Французская литература была в этом смысле безусловным фаворитом. Самым популярным чтением в ряду переводов и подражаний определились сочинения «типа сказок «Тысяча и одной ночи» (В.В. Сиповский).
Учительная древнерусская словесность, «старая повесть» (М.Н. Сперанский) со второй половины XVIII в. начинает бытовать в определенном разрыве с основной читательской аудиторией, на периферии светской культуры. М. Сперанский по материалам рукописных сборников XVIII в. отметил «замирание» интереса к ней даже в средних классах общества (Сперанский, 1963, с. 28). В сатирически направленных светских сочинениях религиозная литература становилась знаком культурного консерватизма. В известных письмах к племяннику Ивану сатирический персонаж Новикова нападает на светские книги, противопоставляя им святые жития, акафисты, каноны (Новиков, 1985, с. 70).
По-иному сложилась судьба древнерусской занимательной повести. Она сохранила читателя, но подверглась переделкам с учетом новых его запросов. Сюжеты средневековой беллетристики продолжали вдохновлять на творческие переделки автора Нового времени, активно «пользующегося печатным станком» (М. Сперанский). В.Д. Кузьмина в работе «Рыцарский роман на Руси» приводит данные переиздания во второй половине XVIII в. самого популярного беллетристического текста русского средневековья - повести о Бове- королевиче. С 1786 по 1860 гг., известные в культуре как ка-рамзинский, а затем пушкинский периоды русской словесности, полная сказка о Бове имела свыше 50 изданий, краткая ее версия с 1760-х по 1884 г. -около 20 (Кузьмина, 1964, с. 67). Повесть, известная нам по рукописям XVII в., в рукописных и печатных вариантах века XVIII сохраняла облик рыцарского романа, а ее герой под пером переделывающих ее авторов продол- жал оставаться галантным кавалером. Интерес читателя к такому типу текста начинает утрачиваться, по наблюдениям В.Д. Кузьминой, только с середины XIX в. (Кузьмина, 1964, с. 79).
В течение XVIII в. сложилось четыре редакции другой средневековой повести, повести о Петре Златых Ключей. В 1780 г. в результате взаимодействия русской литературы и французской появился важный для нас новый перевод, изданный в типографии Н.И. Новикова. По словам В.Д. Кузьминой, сюжет «второй раз возродился» для русского повествовательного искусства. Новое для публики издание «воспроизводило полностью (за исключением предисловия)» текст первого выпуска популярной во Франции серии «Biblioheque bleue entierement refondue et considerablement augmentee» (Paris) (Кузьмина, 1964, с. 214). Второе рождение сюжету обеспечил французский автор Жан де Кастилон. Он вдвое увеличил размер произведения по сравнению с предшествующими перепечатками средневекового романа, в духе литературной моды Франции усилил занимательность своего переложения, разработав более подробно приключения Петра у Султана. Следствием новой переработки становится внимание к восточному колориту. Проведенное нами сопоставление полного списка первой редакции 1702 г. и книги 1780 г. иллюстрирует проникновение в рыцарский сюжет нового для него пространства Востока. Свежая для читателя занимательность и экзотичность концентрируется в сценах встречи представителей разных цивилизаций: европейского рыцаря Петра и восточного деспота Султана. Как истинный рыцарь, своим достоинством обязанный «ни рождению», «ни богатству», а «самому себе», Петр честно служит Султану. Наделенный высокими моральными качествами, он противостоит власти деспота и в вопросах веры, и в вопросах любви. Петр отказывается служить Султану, если тот вступит в войну «противу христиан» (История о Петре, 1780, с. 83). Не удается дервишу заставить Петра переменить веру, эти страницы напоминают агиографическую литературу. Истинным рыцарем является Петр и в любви: сохраняет верность Магелоне в;. ряде покушений на его целомудрие. Предложенный французским писателем новый вариант приключений Петра заинтересовал русскую публику. Остается заметить, что книга Жана де Кастилона «возрождается» для русского читателя в типографии Новикова.
«История о храбром рыцаре Францыле Венциане и о прекрасной королевне Рынцывене» в последние два десятилетия XVIII в. была напечатана четыре раза. Интерес к книге широкого читателя не пропадал вплоть до 1917 г. В XIX в. особенно часто издавалась переработка средневекового текста И. Филиппова, в XX в. - И.С. Кассирова. Рыцарская повесть «Гуак, или Непреоборимая верность» была открыта для русской книжности тоже в конце XVIII в. Впервые изданная в типографии А.Г. Решетникова в 1789 г. (переиздание 1793 г.), она остается наиболее издаваемой и позднее: до 1916 г. состоялось более семидесяти переизданий.
Диалог автора и читателя в творческой практике Н.М. Карамзина
В литературном процессе XVIII в. проза Н.М. Карамзина осмысливается читателем как явление вершинное, и эти оценки сложились уже у современников писателя. В записках А.Т. Болотова о популярности писателя сообщается следующее: «...он имел счастье так много понравиться публике своими сочинениями, что всякий искал случая его видеть и узнать, и за ним так сказать все гонялись» (Болотов, с. 26). По его рассуждениям, «славой» писателя для привлечения «множайших читателей» в 1795 г. захотел воспользоваться книгопродавец и издатель газеты «Московские ведомости» X. Ридигер, с этой целью пригласивший Карамзина обрабатывать раздел «Смеси» (Болотов, 1886, с. 50). О восторженной любви молодежи к писателю оставил воспоминания Ф.Н. Глинка: «...кадеты в рекреационные часы, и в классах, заслоняясь лавкою, читали и вытверживали наизусть музыкальную прозу и стихи, так легко укладывающиеся в памяти. Смело могу сказать, что из 1200 кадет редкий не повторял наизусть какой-нибудь страницы из «Острова Борнгольм». И это уважение, эта любовь к Карамзину доходила до того, что во многих кадетских кружках любимым разговором и лучшим желанием было: как бы пойти пешком в Москву поклониться Карамзину» (Погодин, 1886, с. 243). В разных работах неоднократно цитировалась докладная записка попечителя Московского учебного округа П.И. Голенищева-Кутузова лета 1810 г., в которой отношение молодежи к Карамзину характеризуется следующим образом: «превозносят, боготворят», «читают, знают наизусть» (Гордин, 2002, с. 8; Лотман, 1987, с. 288).
Авторский успех во многом определялся той человеческой и писательской позицией, которую выработал для себя Н.М. Карамзин и достаточно точно сформулировал Ю.М. Лотман - «слить культуру с общежитием». Поставив перед собой задачу воспитания культурного читателя, писатель стремился к активному диалогу с ним. Диалогу разнообразному: серьезному и ироническому, с любознательными и просто любопытствующими, не досаждающему назидательными интонациями. Эту цель Н.М. Карамзин постоянно подчеркивает в письмах периода работы над «Пантеоном иностранной словесности»: «Я работаю, то есть перевожу лучшие места из лучших иностранных авторов, древних и новых; иное для идей, иное для слога. Между тем не все для слога; многое помещу в этом цветнике и для любопытства, для исторического сведения, для женщин, - из новых журналов, из книг не очень известных. Даже и восточная литература входит в план» (1 марта 1798 г.) (Погодин, 1886, с. 278). Писатель предполагает поместить в «Пантеоне» не только образцы лучших иностранных авторов, но и материалы легкого чтения -«для любопытства», для исторического сведения, «восточную литературу», что в большей своей части бытовала как увлекательное и занимательное времяпрепровождение. В отборе материала Карамзин руководствуется многообразными читательскими вкусами, ориентируется на достаточно пестрый читательский круг.
Ранее в письмах к И.И. Дмитриеву, как журналист, он высказывался по поводу необходимости разнохарактерных публикаций: «В журнале хороши и безделки - и самые великие поэты сочиняли иногда «Ефремов» и не стыдились их» (сентябрь, 1791 г.); «Сочини сказку, две, три; выдумывай эпиграммы и доказывай, что русские подобно французам могут иметь остроумие. Тогда о второй книжке, «Аонид» не скажут того, что ты сказал о первой; не скажут, что в ней нет ни сказок, ни эпиграмм» (ноябрь 1796 г.) (Карамзин, 1866, с. 22, 70) . В «Письмах русского путешественника», рассуждая о силе воздействия авторского таланта на современников, Карамзин заметил следующее о практике сочинительства Вольтера: «Вольтер писал для читателей всякого рода, для ученых и неученых; все понимали его и пленялись им» (Карамзин, 1980, с. 230).
Возвращаясь к теме диалога с читателем в статьях и письмах, он в чем-то повторялся, в чем-то ее дополнял. Неизменным оставалось его глубоко уважительное отношение к вкусам читателя: «Пантеон издаю не для университета, а для публики, которая не стала бы его читать, если бы в нем не было ничего, кроме Демосфена и Цицерона и других классических риторов. ...Пантеон литературы должен быть не что иное, как собрание всякого рода творений, и важных и неважных; следственно тут может быть и сказка, и отрывок, и арабский анекдот: иное для слога, иное для любопытства. Если бы я переводил только самых лучших авторов, следственно и самых известнейших, то знающие французский и прочие иностранные языки не стали бы читать моего собрания; а мне хочется и для них сколько-нибудь быть интересным - и для того перевожу иное из журналов, мало известных, единственно для новости; посредственное неизвестное лучше очень хорошо известного» (18 августа 1798 г.) (Погодин, 1886, с. 279). Как собрание всякого рода творений «Пантеон» предназначался им для широкой публики, хотя последние строки обращены к самой образованной ее части. Карамзин реагирует и на ее запросы, предполагая переводы из журналов малоизвестных. В первой книге Карамзин объявляет для читателей: «...я под именем Пантеона иностранной словесности издаю и буду издавать собрание переводов всякого рода, для тех, которые не читают иностранных книг, но имеют вкус и любят чтение» (Карамзин, 1798).
Позиция Н.М. Карамзина своей ориентированностью на диалог с читателем отличалась от авторитарной позиции писателей классицизма, которую исследователи определяют следующим образом: «Автора-классициста принципиально мало интересует точка зрения живущего одновременно с ним частного лица» (Федута, Егоров, 1999, с. 7). Их отличала определенная дистан-цированность от запросов нового современника, консервация культурных образцов. Карамзина новый читатель с его пристрастиями не раздражает, а становится темой для размышлений. Н.М. Карамзин анализирует ситуацию на книжном рынке в известных статьях 1802 г., где отмечает появление активных читателей, потребность общества в книге (Карамзин, 1984; т. 2, с. 115, 117). Писатель уходит от оценок раскупаемым книгам, как это было в журналистике новиковского времени, у него нет замечаний по поводу хорошего или дурного вкуса читателей. Важно уже то, что читать стали больше, прибавилось «любителей чтения», выросло количество издаваемых книг. В литературном сообществе это были новые ценностные подходы.
Расцвет русской беллетристики, достаточно прочно усвоившей уроки переводной литературы, как раз приходится на это время. В статьях Н.М. Карамзина мы наблюдаем сдержанные оценки книг рыночного спроса, подчеркнуто терпимое отношение к вкусам низового читателя: «Не знаю, как другие думают; а мне не хотелось бы огорчить человека даже и за «Милорда Георга», пять или шесть раз напечатанного. Глупая книга есть небольшое зло в свете. У нас же так мало авторов, что не стоит труда и пугать их»; «Не знаю, как другие, а я радуюсь, лишь бы только читали! И романы, и самые посредственные, способствуют некоторым образом просвещению. Кто пленяется «Никонором, злосчастным дворянином», тот на лестнице умственного образования стоит еще ниже его автора, и хорошо делает, что читает сей роман: ибо, без всякого сомнения, чему-нибудь научается в мыслях или в выражении» (Карамзин, 1984; т. 2, с. 116, 119).
