Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Феноменологический подход: концептуализация конфликта 5
1. Критический анализ классических теорий конфликта 5
2. Средство, метод, технология конфликторазрешения (интенциональность) 7
3. Собственное конфликта 8
Глава 2. Антропологические экзистенциалы конфликтности и варианты генезиса культуры 10
1. Общие положения: эпистемологический ориентир 11
2. Культурный генезис в современной эпистеме 13
3. Культурный генезис в постсовременной эпистеме 15
Глава 3. Эпистемологические программы разрешения конфликтов ...17
1. Эпистемологическая програма "Провокация и вытеснение" 17
2. Эпистемологическая програма "Технологизация мышления" 18
3. Эпистемологическая програма "Телесная дрессура" 19
4. Эпистемологическая программа "Управляемая конфликтность" 19
Заключение 21
Список использованной литературы 22
- Средство, метод, технология конфликторазрешения (интенциональность)
- Культурный генезис в современной эпистеме
- Культурный генезис в постсовременной эпистеме
- Эпистемологическая програма "Технологизация мышления"
Введение к работе
Актуальность темы исследования.
Стремление наделить конфликт статусом философской категории чаще всего расценивается современными российскими исследователями как нонсенс. Отличительной чертой новейшей исследовательской школы изучения этого феномена является убежденность в том, что сопряженная с конфликтом проблематика сугубо акцидентальна. Такое видение сути вопроса не претерпело принципиальных изменений даже тогда, когда феномен конфликта приобрел статус центральной категории для новой гуманитарной дисциплины – конфликтологии.
Конфликтология (в зарубежной науке используется в синонимичном значении термин «теория конфликта») изначально заявила о себе в качестве междисциплинарной отрасли знания. Фактически ее усилия были сосредоточены на решении задачи по созданию универсальной парадигмы, аккумулирующей в едином дисциплинарном пространстве представления о конфликте, созданные в рамках психологии, социологии, политологии, этнологии, теории международных отношений и т.д. Несмотря на достижения российских и зарубежных исследователей в сфере теоретизации конфликта, это направление по-прежнему считается маргинальным в научной среде. Основное упущение, которое закрепило за теорией конфликта статус вспомогательной по отношению к другим гуманитарным наукам дисциплины, было допущено на стадии формирования методологической основы будущих структур знания о конфликте.
Психология, социология, политология, этнология, теория международных отношений, военная наука и т.д. в той или иной степени уделяют внимание конфликтам и способам их разрешения. Теория же конфликта располагает эти знания, в зависимости от степени их абстрактности, на трех уровнях: общем, среднем и прикладном. Но такая эпистемологическая сетка неустойчива в том плане, что базисом и в то же время связующим звеном является социологическая парадигма, точнее, одно из ее направлений – структурный функционализм. Этот подход постепенно изживает себя в западной научно-исследовательской традиции ввиду очевидного недостатка универсальности в постоянно меняющемся современном дискурсе. В России, напротив, структурный функционализм по-прежнему выступает в качестве основы для большинства профильных исследований на тему конфликта. В результате структура знания о конфликте эффективно объясняет сущность взаимоотношения «система-функция», но не «Я-в-конфликтности с Другим» и менее всего – трансакцию «конфликтное столкновение–культура».
Маргинальный статус российской теории конфликта по отношению к другим гуманитарным дисциплинам предопределяется отсутствием четкой эпистемологической структуры, а точнее, недостаточной убедительностью теоретико-методологических основ знания о конфликте. Наметившаяся тенденция автономизации российской теории конфликта от западноевропейской научно-исследовательской традиции придает повышенную актуальность исследованиям, ориентированным, прежде всего, на онтологию конфликта, что, безусловно, является проблемой определения уровня развития науки, ее способности периодически осуществлять переход на новые основания. Если конфликт становится онтологически фундированным, то это автоматически предполагает обособление этого феномена в качестве независимого предмета научного анализа. Более того, феноменология конфликта, его ноэтика, как раз и позволяет выявить философские основания для построения эпистемологической сетки, по сути дела – систему абстрактных, универсальных категорий, а точнее, поскольку речь идет о Я-в-конфликтности – антропологических экзистенциалов.
Необходимо признать, что поиск аподиктических оснований теории конфликта по своей природе может привести только к высшей степени абстрактным, умозрительным результатам. Полезность и необходимость такого знания неоспорима, если поставлена задача определить базис для последующего перехода теории конфликта на автономные, а не заимствованные из других отраслей знания, категории, но при этом остается неясным вопрос, способна ли эта методология также решить задачу по интеграции элементов эпистемологических структур в единую «сетку». Иными словами, онтология конфликта, концентрирующая внимание на философских основаниях знания об этом феномене, не самодостаточна с теоретико-методологической точки зрения. Обособленность теоретического знания от прикладного конфликторазрешения может быть преодолена только за счет применения комплексного инструментария исследования феномена конфликта.
Проблема взаимного абстрагирования теории и практики в российской традиции исследования конфликта, в числе прочего, сводится к тому, что отечественная наука в недостаточной степени уделяет внимание построению схем «знание о конфликторазрешении–конкретный опыт его применения». Это мотивировано тем, что для доминирующего в российской теории конфликта структурного функционализма культурная специфика дискурса второстепенна. Предполагается, что заранее выверенная под конкретные культурные условия технология разрешения конфликтов а priori дает нужный результат. Соответственно, знание о культурной среде мотивирует субъекта на следование определенной линии поведения в конфликте.
Аналогичным образом российские исследователи практически не используют потенциал понятия «культура», ограничиваясь интерпретацией этого феномена в качестве объективирующей данности. В этой связи особенно актуальными представляются исследования, акцентирующие внимание на проблеме поиска не только философских, но и культурных оснований структур знания о конфликте.
Для современной теории конфликта культур-философские основания знания об этом феномене являются одной из наиболее актуальных и в то же время малоизученных тем. Выявление и раскрытие этих категорий способствует решению комплекса задач, важнейшими из которых является обретение теорией конфликта статуса самостоятельной дисциплины и преодоление разрыва между теоретическим знанием и практическим конфликторазрешением.
Степень разработанности проблемы.
Конфликт в отечественной традиции исследован детально и подробно, но как категория, постигаемая апперцепированным восприятием.
Среди теоретиков конфликта, которые внесли существенный вклад в создание ноэматической структуры знания об этом феномене, необходимо выделить отечественных авторов классических работ «Социология конфликта» и «Отечественная конфликтология: современное состояние и задачи» – А.Г. Здравомыслова и Е.И. Степанова, а также их единомышленников, разделяющих схожее видение природы конфликта – А.В. Дмитриева, Ю.Г. Запрудского, А.И. Стребкова. Фактически это направление исследований основано на зарубежном подходе, известном как «общая теория конфликта», яркими представителями которой являются К. Боулдинг, Р. Дарендорф, Г. Зиммель, Л. Козер.
В центре внимания российских исследователей также находится проблема сравнительного анализа прикладных мер конфликторазрешения, поиска критериев оценки эффективности, способов заимствования успешного зарубежного опыта. В нашей стране сформировалась традиция изучения силового инструментария конфликторазрешения, яркими представителями которой являются С.В. Кортунов, И.И. Новикова, Н.В. Стаськов. При этом авторы начинают уделять все больше внимания обеспечению духовной безопасности, как, например, А.В. Коршунов в своей статье «Духовная безопасность российского общества основные угрозы и стратегии преодоления».
В зарубежной литературе приоритеты, напротив, закреплены не за силовыми, а переговорными и посредническими технологиями регулирующего воздействия на конфликтные процессы. В этой сфере авторитетными считаются исследования С. Даймонда, Д. Дрюкмэна, Л. Патнэма, Р. Фридмана. Отдельного упоминания заслуживает ставший хрестоматийным труд Р. Фишера и У. Юри «Переговоры. Решение проблем в разном контексте».
Комплексного исследования культур-философской природы конфликта фактически проведено не было, однако многие наработки зарубежных и российских ученых могут быть использованы для решения этой задачи. Прежде всего, следует отметить классические представления об эпистемологии М. Фуко, сформулированные им в таких работах, как «Слова и вещи», «Надзирать и наказывать» и т.д. В качестве основы для феноменологии конфликта могут быть использованы классические работы М. Хайдеггера, Э. Гуссерля, Ж.-П. Сартра – «Бытие и время», «Картезианские размышления», «Бытие и ничто» и т.д. В современных исследованиях предпосылки для изучения основных тенденций в сфере конфликторазрешения в культурном контексте содержатся в работах Е.Г. Соколова, например, «Магистральное и маргинальное в современной культуре/философии», в то время как роли субъекта в трансформирующихся культурных реалиях уделяет внимание Б.В. Марков работах «Человек и глобализация мира», «Проблема человека в эпоху масс-медиа» и т.д.
В зарубежной литературе Д. Белл, М. Кастельс, Д. Сёрл в работах «Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования», «The network society: from knowledge to policy», «Что такое институт»? и т.д. достигают цели по раскрытию сущностных характеристик эволюционирующих форм политического конфликтного дискурса с позиций теории информационного общества и постструктуралистского подхода, однако собственное конфликта и его проявления в культурном дискурсе в работах этих авторов практически не исследуются.
Данная диссертация – первая попытка интегрировать в единую эпистемологическую сетку независимые, по состоянию на сегодняшний день, структуры ноэматического и ноэтического знания о конфликте. В результате предполагается не только расширить эвристический потенциал теории конфликта, но и наметить возможности преодоления тенденции отдаления практического конфликторазрешения от теоретических концептов.
Цели и задачи диссертационного исследования. Цель работы – выявить культур-философские основания эпистемологии конфликта.
Для достижения поставленной цели необходимо решить следующий ряд задач:
-
Проанализировать и систематизировать классические теории конфликта;
-
Онтологически фундировать понятие «конфликт»;
-
Выделить базовые эпистемы знания о конфликте и показать их историческую специфику;
-
Проследить коррелятивное взаимоотношение между антропологическими экзистенциалами и вариантами генезиса культуры;
-
Охарактеризовать конкретные эпистемологические программы разрешения конфликтов.
Библиография. Использованные в диссертационном исследовании источники можно классифицировать следующим образом:
1. теоретические источники, т.е. философские концепции, повлиявшие на содержание и структуру, методологию и терминологию работы. Прежде всего, автор опирался на работы М. Фуко, П. Фейерабенда, К. Поппера, Т. Ван Дейка. Феноменологические исследования – С. Кьеркегора, К. Ясперса, Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, М. Мерло-Понти, Ж.-П. Сартра также стали опорой при изучении выбранного предмета. Большую значимость для диссертационной работы представляет критика одномерного взгляда на сущность социально-политических процессов, одним из основоположников которой является Г. Маркузе. Поскольку с ноэматической точки зрения разрешение социальных конфликтов достигается за счет делегирования индивидами статусных функций институтам, впоследствии самостоятельно воспроизводящим социальные факты, постольку проведение некоторых параллелей с концепцией Д. Сёрла оказалось весьма результативным для раскрытия целей и задач диссертационной работы. В ходе исследования постиндустриального общества и сетевой культуры автор использовал результаты, достигнутые в данной сфере М. Кастельсом, Д. Беллом, Р. Инглхартом.
2. были также привлечены исследования известных авторов теории конфликта, изучавших его системные характеристики, К. Боулдинга, Р. Дарендорфа, Г. Зиммеля, Л. Козера, Т. Парсонса.
3. исследования в области сетевого подхода к конфликтам – Я.А. Пляйса, Л.В. Сморгунова, А.И. Соловьева.
4. работы специалистов в сфере разрешения конфликтных ситуаций – А.Я. Анцупова, И.Е. Ворожейкина, А.В. Глуховой, А.Я. Кибанова, А.И. Шипилова.
5. использована теоретическая база исследования инструментов, методов, технологий регулирующего воздействия на конфликтные процессы. Среди авторов – А.Г. Дугин, С.Г. Кара-Мурза, Г.Г. Почепцов, О.В. Аллахвердова, Ю.В. Дубинина, Е.И. Ивановой, А.Ю. Сунгурова, Н.Я. Шеповой, Д.А. Войнов, В.А. Евдокимов, А.Н. Ильин и др.
6. использованы такие печатные и литературные СМИ, как «Известия», «Новая газета», «Российская газета», «Новое восточное обозрение», портал новостей РБК, Neva 24, официальный сайт Левада-Центр, а также научные периодические издания: «Власть», «Конфликтология», «Мир и политика», «Политические исследования», «Социологические исследования» и т.д.
7. привлечены исследования в других областях знания, таких, например, как политическая социология (Л.Н. Алисова, З.Т. Голенкова, Н.В. Гришина), теория международных отношений (М.М. Лебедева, П.А. Цыганков, Д.М. Фельдман), этнополитология (А.Р. Аклаев, С.В. Кортунов, А.В. Коршунов, В.А. Тишков), теория коммуникации (М. Айзенхарт, Д. Дрюкмэн, Л. Патнэм, М. Спэнгл).
Теоретические и методологические основы исследования. В качестве концептуальной схемы исследования взяты основные положения философских теорий, созданных С. Кьеркегором, Э. Гуссерлем, М. Хайдеггером, Ж.-П. Сартром. Эпистемологическая сетка знания о конфликте конструируется в диссертации в соответствии с традицией, основоположником которой является М. Фуко.
В качестве вспомогательной методологии в ходе анализа таких элементов теории конфликта, как способы, инструменты, технологии его разрешения, автор использовал сетевую методологию (У. Коулман, Б. Солтер, Дж. Фейк). Культурно-цивилизационный подход (А. Тойнби, Ф. Фукуяма, С. Хантингтон) был применен автором для определения границ использования концепций о решающем значении национальной специфики конфликторазрешения в ходе практической деятельности по разрешению конфликтов.
Методы и инструменты диссертационного исследования выбраны и применены автором в соответствии с такими научными принципами, как объективность и универсальность, историческая конкретность. В ходе исследования конфликта использовался метод анализа и синтеза, формализации и конкретизации, редукции, индуктивно-дедуктивный метод. Инструментарий диссертационного исследования включает в себя оценочный анализ, примененный для измерения степени эффективности эпистемологических программ разрешения конфликтов; проведение исторических аналогий, использованное автором в ходе конструирования сетки структуры знания о конфликте в двух различных эпистемах.
Научная новизна работы:
1. определена роль и границы применения в теории конфликта термина «культур-философские основания»;
2. исследованы основные направления перехода теории конфликта от ноэмы к ноэтие и предложен концептуальный набросок эпистемологии конфликта;
3. установлено наличие взаимосвязи между антропологическими экзистенциалами Я-в-конфликтности и вариантами культурного генезиса;
4. выявлена эвристическая значимость термина «эпистемологическая программа разрешения конфликтов» и приведены характерные примеры, раскрывающие потенциал его практического использования.
Результаты исследования:
1. определены культурные и философские основания, на базе которых возможно обновление структуры знания о конфликте;
2. установлено наличие двух основных эпистем в современной теории конфликта и проведён их анализ;
3. уточнены параметры антропологических экзистенциалов в процессе активного культурного генезиса в современном конфликтном дискурсе;
4. исследованы возможности перехода теории конфликта от ноэматической исследовательской установки к ноэтической;
5. охарактеризованы эпистемологические программы разрешения конфликтов, относящиеся к таким фундаментальным экзистенциалам, как расположение, понимание, речь, падение.
Положения, выносимые на защиту:
1. Культур-философские основания эпистемологии конфликта позволяют артикулировать структуру знания о проявлении собственного конфликта посредством антропологических экзистенциалов в различных вариантах культурного генезиса.
2. Средство разрешения конфликтов, подручное или наличное, не только обнаруживается присутствием в имении дела с разрешением конфликта, но и приближает познающее Я к раскрытию модуса бытия-в-мире, в данном случае – бытия-в-конфликтности.
3. Собственное конфликта – то, что должно быть разрешено, проявляет себя через антропологические экзистенциалы: конфликтное расположение, понимание, речь и падение.
4. Проявления собственного конфликта не ограничиваются рамками изначальной данности мира субъекту конфликторазрешения, а провоцируют активный генезис культуры.
5. Структуры знания о конфликте эволюционируют, но этот процесс не подчиняется закону «одна историческая эпоха–одна эпистема». Существует лиминальная стадия – период, когда уже произошла смена структурных и идентификационных свойств эпистемы, но при этом переход еще не является завершенным.
6. Эпистемологическая программа разрешения конфликтов – это определенный сценарий, конкретная последовательность действий Я-в-конфликтности, различающаяся в зависимости от культурной формации.
Теоретическая и практическая значимость работы. Для философии культуры достигнутые результаты исследования позволяют определить единые и неизменные в рамках эпохи формы структурирования знания о конфликте; проследить закономерности изменения этих форм в период смены эпистемологической структуры. Анализ структур знания о конфликте дает возможность изучения сфер, ранее не связанных с теорией конфликта, особенно для исследования конфликтной борьбы как фактора активного генезиса культурного дискурса. Посредством культур-философского анализа феномена конфликта эпистемологическая сетка не только обретает четкие контуры, но и приближает теорию конфликта к ноэтическому пониманию механизмов разрешения конфликтных ситуаций, влияющих на модификации явлений культуры в целом.
Практическая значимость исследования состоит в том, что концепт «эпистемологические программы разрешения конфликтов» ориентирован на использование в ходе прикладной деятельности по оказанию регулирующего воздействия на конфликтные ситуации и может быть использован с целью оптимизации методик анализа современного конфликторазрешения.
Материалы диссертации могут быть использованы при написании научных и научно-популярных трудов и учебных пособий, при подготовке программ специальных лекционных курсов по эпистемологии конфликта, по теории и истории культуры и культурологии, по теоретической и прикладной конфликтологии.
Апробация работы. Материалы диссертации были использованы в следующих научных мероприятиях: IV Международная научно-практическая конференция «Государственно-правовая политика в Северо-Западном регионе» (СПб, 25-26 октября 2012 г.), Конференция «Политическая модернизация России в условиях глобализации» (Москва, 22 декабря 2012 г.), конференция «Современные стратегии историко-философских исследований» (СПб, 22 ноября 2013 г.), Международная научно-практическая конференция «Интеграция мировых научных процессов как основа общественного прогресса» (Казань, 28 декабря 2013 г.) и т.д.
Положения диссертации были изложены в научных публикациях (общий объем 3,1 п.л.).
Отдельные идеи, отразившиеся в диссертационном исследовании, были использованы кафедрой конфликтологии философского факультета СПбГУ при подготовке и чтении теоретических курсов: «Мирные стратегии в управлении политическим конфликтом»; «Политический конфликт»; «Прикладная конфликтология»; «Силовой механизм в разрешении конфликтов» и кафедрой государственного управления и политики СЗИУ РАНХиГС при президенте РФ при подготовке и чтении теоретического курса: «Концепции государственного управления».
Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры культурологии философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Прилагается список литературы, состоящий из 153 источников.
Средство, метод, технология конфликторазрешения (интенциональность)
Интенциональность средства конфликторазрешения, его бытие-при, некая предметность, есть сам конфликт. По нашему мнению, через средство разрешения конфликта вопрошающее познание может приблизиться к этому феномену в его собственной сущности. Конфликт должен быть разрешен, как мы увидим впоследствии, в этом его природа. Поэтому в самом феномене конфликта уже скрывается средство ликвидации конфликтного столкновения. Конфликт, как способ Я быть, словно заранее ориентируется на средство, которым конфликтное противоречие впоследствии будет снято. Средство конфликторазрешения – ключ к познанию соответствующих методов и технологий, именно они имеют дело с феноменом конфликта как бы напрямую, прояснение содержательного смысла данного термина имеет первоочередное значение.
В современной теории конфликта термин "средство разрешения конфликтов" практически не используется. Вместо этого употребляется в синонимичном значении понятие "инструмент", вспомогательное по отношению к "методу разрешения конфликтов" – порядку применения соответствующего инструментария с целью снятия актуализировавшегося противоречия. В свою очередь инструментарий – это определенные ресурсы материальной или нематериальной природы, меры, правила, умения. Такая постановка вопроса практически не оспаривается и сохраняет свою актуальность во всех отраслях данной дисциплины научного знания. Здесь необходимо отметить, что единственная переменная, не являющаяся константой в этой системе, это степень проработки и детальность изучения того или иного метода. Так, в юридической конфликтологии больше внимания уделяется посредничеству и арбитрированию, психология конфликта ориентирована на использование мирных методик разрешения споров, в рамках международной конфликтологии по сей день сохраняют важное значение силовые механизмы подавления конфликтности. Теоретическое разделение практических мер конфликторазрешения на три метода сохраняет спорную актуальность, особенно в радикально изменяющихся современных конфликтных реалиях. При этом теория конфликта не признает вполне очевидную контрадикторность в рамках сложившейся на сегодняшний день традиции ноэматического познания сущности методов конфликторазрешения. Силовой, переговорный и посреднический метод разрешения конфликтов (с позиций естественной в гуссерлианском смысле исследовательской установки) могут быть кратко охарактеризованы следующим образом. Силовой метод регулирующего воздействия на конфликты, во-первых, в большей степени, чем переговоры и посредничество, может быть направлен не только на деэскалацию, но и эскалацию конфликта. Во-вторых, методы силового разрешения конфликтов могут быть прямыми или косвенными. В-третьих, силовое регулирование применяется в отношении объектов как материальной, так и ментальной природы. В зависимости от цели регулирующего воздействия, силовой метод может применяться не только для разрешения политического конфликта, но и обострения существующих противоречий. Как правило, использованию силового метода предшествует создание и культивирование инициаторами агрессии образа врага, чтобы "снабдить реализующих насилие исполнителей средством мобилизации и прямой целью"39. Когда решается задача по эскалации конфликта, то силовой метод воздействует на такие факторы, как возрастание степени внутригрупповой сплоченности, лояльности групповым целям; отказ от каких-либо уступок; стремление принудить соперника; нарастание тревоги и беспокойства. Воздействие в случае, когда целью является деэскалация конфликта, осуществляется с точностью до наоборот. Прямое насилие, то есть вооруженные операции, физическое устранение противников, террористические акты, дополняется в ходе разрешения современных конфликтных процессов косвенным, непрямым насилием. Й. Галтунг отмечает, что непрямое насилие возникает тогда, когда "происходит монополизация ресурсов группой или классом и начинается их использование на свое усмотрение"40. Отметим, что структурное насилие существует не только в международной, как полагал Й. Галтунг, но и внутригосударственной сфере: так называемый административный ресурс, применяемый в ходе политических выборов, борьбы за распределение мест в правительстве и т.д. – характерный пример косвенного, непрямого насилия. Силовой метод регулирующего воздействия на конфликты может быть направлен на предметы различной природы. Например, в борьбе с терроризмом и экстремизмом контртеррористические операции направлены на физическое уничтожение террористов и их лидеров. Но в противодействии экстремизму не менее важным является обеспечение духовной безопасности общества, то есть воздействия на ментальную природу массового сознания, в том числе за счёт ограничения влияния СМИ – "одного из сильнейших агентов социализации на сознание и поведение современной молодежи и транслятора ценностей и приоритетов массовой культуры"41. Инструментарий силового метода урегулирования и разрешения конфликтов чрезвычайно разнообразен и требует научного анализа в рамках профильных исследований. Ограничимся кратким перечнем: экономическое эмбарго, физическое разделение групп, психологическое дистанцирование конфликтующих сторон, создание образа врага, подрыв экономической базы субъектов конфликта, цензура в интернете и СМИ, милитаризация, юридический инструментарий и правовое преследование, в частности, экстремизма – "особенно в тех его формах, которые по закону должны наказываться"42 и т.д.
Переговорный метод регулирующего воздействия на конфликты по сути является формой концентрации "внимания на языке и символах, придающих форму значимым ценностям, идентичностям, процессуальной активности и отношениям"43. Современные переговоры как метод разрешения конфликтов конституируются тремя основными видами социальных интеракций: эмоциональная экспрессия, фрэйминг, менеджмент идентичностей44.
Культурный генезис в современной эпистеме
Хронологические рамки современной эпистемы совпадают с историческими границами индустриальной эпохи. Соответственно, современная структура знания о конфликте начинает формироваться в конце 19 века и постепенно утрачивает актуальность в конце двадцатого столетия. В течение этого периода пассивный культурный генезис сформировал определенные условия, в соответствии с которыми проявляет себя собственное конфликта. Культурные особенности дискурса, влияющие на Я-в-конфликтности, сводятся к нескольким ключевым аспектам. В современной эпистеме Я-в-конфликтности действует рационально. Технологизация экономических и социальных отношений мотивирует стойкую привязанность к принципу "команда-контроль". Перспективы модификации способов принятия управленческих решений, например, перераспределение функций, ранее закреплённых за государством, в пользу неформальных институтов125 зависит исключительно от финансовой полезности такого выбора. При этом третий сектор и НКО выступают в качестве влиятельных игроков в системе социально-политических отношений, монополизируя функции предупреждения и контроля за разрешением конфликтов, конкурируя с традиционными государственными институтами регулирующего воздействия126. В таких условиях неизбежна эскалация новых конфликтов: перераспределение функций понижает степень личной ответственности за неудачную реализацию конкретных мер. В результате, например, повышается значимость коррупции как фактора роста конфликтности.
Способ восприятия окружающей действительности в индустриальную эпоху преимущественно технологичен. Эта практика нашла отображение в теориях, созданных У. Тейлором, А. Файолем, Л. Урвиком, развивавших гипотезу, согласно которой организация – машина, состоящая из шестерёнок-индивидов127. Выделение блока "человек-труд" привело теоретиков организационного подхода к идее о необходимости полного, детально рационализированного поведения работника по заданной схеме и выполнению им только одной функции ради реализации одной общей цели128. Мышление систематично настраивалась на восприятие совокупностей последовательно выполняемых индивидом действий, стабильно достигающих поставленной цели наименее затратным путем. Классическим примером практической реализации подобной идеи является технология сборки конвейерного типа, примененная Г. Фордом. Индустриальная эпоха прошла под знаменем капитализации. Соответственно, индивид приучился к следованию таким ценностям, как индивидуальный успех, материальная выгода, значимость достижения цели вне зависимости от нравственной составляющей использованных средств. Итак, пассивная по отношению к антропологическому началу культурная среда, некая данность, исходная точка, задала определенные границы, в рамках которых свободный индивид получил шанс набрасывать себя на собственные возможности. В результате структура знания о конфликте оформилась определенным образом, однако возможности свободного следования индивида некоторым принципам и знанию в рамках этой структуры фактически ознаменовало культурный генезис, трансформацию конфликтного дискурса и видоизменение не только существующих практик конфликторарешения, но и социально-политической, экономической системы взаимоотношений в целом. Схематически эпистемологическую сетку, а точнее, один из ее элементов, знание о взаимосвязи антропологических экзистенциалов и вариантов культурного генезиса можно представить следующим образом: Теория порядка исходит из настроенности на установление рационального взаимопонимания и сотрудничества между различными элементами социума, гармонизацию отношения социальных групп, перспективность разработки методики разрешения столкновений129. Если субъект расположен на сотрудничество, то конфликт будет расцениваться им как конструктивный, что, соответственно, утверждает в культурном дискурсе значимость теории порядка и мотивирует Я-в-конфликтности на выполнение положительной роли с целью обеспечения устойчивости социальной системы.
Теория хаоса аккумулирует знание о расположенности индивида на увеличение капитала любой ценой посредством постоянной эскалации агрессивных действий, вплоть до насильственных столкновений130. В этом случае наиболее эффективным методом завершения конфликта становится отнюдь не урегулирование. Подавление соперника, его дискредитация пропагандируются Я-в-конфликтностью, заявляющего решительную претензию на соответствие своих действий социальной реальности культурного дискурса131. Конфликтное понимание в рамках современной эпистемы видоизменяет культурный дискурс в двух направлениях. Во-первых, технологичность понимания влияет на оценку первичности конфликтного столкновения, придавая ему значимость с точки зрения перспективности индивидуального участия в том или ином противоборстве. Речь идет о том, что в соответствии с технологическим способом мышления Я-в-конфликтности наиболее приоритетным для субъекта понятием является функция. Однако функция на самом деле не первична, поскольку это зависимая переменная по отношению к ценностям, "благодаря которым какие-либо интересы или способности нашего существа получают свое развитие"132. Наивысшая ценность для технологичного понимания – это системность. В зависимости от своего места в социальной структуре субъект претендует на оптимальную для себя функциональность. Таким образом, технологичность понимания в современной эпистеме конституирует культурную среду, в которой максимальная конфликтная мотивация проявляется в борьбе за системное переустройство, а конфликты за право реализации функциональных обязанностей заведомо характеризуются меньшей остротой и напряженностью.
Культурный генезис в постсовременной эпистеме
Временные рамки постсовременной эпистемы – дискуссионный вопрос, впрочем, как и сам факт ее существования. Постиндустриальное общество и экономика, постструктурализм – цельные, общепризнанные концепты, авторы которых уже признаны классиками. Затруднения возникают в тот момент, когда мы пытаемся ответить на вопрос о том, сменила ли постсовременная эпистема свою предшественницу, если и не повсеместно, то хотя бы в экономически развитых странах? В данном плане показателен пример из финской практики оптимизации государственного управления. Действительно, исторический опыт Финляндии оказался очень благоприятным для последующего внедрения инноваций в систему государственной службы. В 1879 году в Финляндии начал работу первый в мире частный телеграф, а уже до Второй Мировой войны функционировало 815 телефонных компаний141. Развитие мобильной телефонии привело к тому, что на сегодняшний день в IT сфере занято 3-4 процента населения Финляндии, а доля этой продукции в ВВП за счет экспорта составляет почти 50 процентов142. Постепенно высокие технологии, начиная с мобильной связи прочно вошли в финскую повседневную жизнь. Исследования частоты использования высоких технологий гражданами Финляндии, распространения инноваций в целом, показали, что в 2002 году финский Technology achievement index превысил американский показатель: 0.74 и 0.73 соответственно143. Таким образом постиндустриальное общество и, соответственно, экономика в Финляндии – это бесспорная данность. Однако утверждать, что сформировался новый способ мышления не представляется возможным.
В 2011 году финское правительство приняло программу SADe (electronic Services And Democracy), рассчитанную на четыре года, суть которой состоит в расширении IT-кластера в контексте оптимизации государственной службы. Программа SADe, как следует из названия, подразумевает развитие электронных услуг и демократии, но не как частных задач, а в качестве условия развития центральной и местной власти, что предполагает реализацию соответствующих профильных программ и проекта по совершенствованию сектора оказания государственных услуг. Однако на практике внедрение данной системы оказалось эффективным только в тех случаях, когда предпринимались попытки оптимизировать существующий способ управления, но не подвергнуть радикальному пересмотру его системообразующие принципы. Таким образом фактически произошла электронизация, но не информатизация процесса государственной службы. Пример из финской практики является очень показательным в том плане, что даже применительно к развитым экономически странам некорректно утверждать о том, что произошло утверждение постсовременной эпистемы. Фактически постсовременная структура знания о конфликтах является лиминальной. С одной стороны, она уже содержит в себе информацию о новых подходах, но при этом не претендует на полное вытеснение традиционных теоретических и практических наработок. Неокончательность процесса формирования постсовременной эпистемы ограничивает возможности исследования взаимосвязи конфликта и культуры, поэтому мы можем предложить только набросок цельного концепта. Пассивная роль культуры, по отношению к конфликторазрешению, проявляется в следующих формах. В постсовременном обществе значительно сокращаются расстояния, в частности, за счёт развития Интернета, ускоряющего процесс обмена информацией, что наделяет индивидов возможностью дистанционного участия в конференциях, саммитах и торгах; это же касается дистанционного политического волеизъявления, равно как и участия в политических дебатах. Коммуникационные процессы приобретают качественно иную значимость, их роль в процессе конституирования культурного дискурса возрастает по отношению к прошлым эпохам. Экономика постсовременного типа существенно "ускоряется": "когда что-то растет в цене на 2300 процентов в год, решения приходится принимать быстро. Наиболее ценным становится возможность чувствовать перемены и подстраиваться под них"144. Соответственно, эффективность конфликторазрешения уже может быть оценена не только по критерию цель-средства, но и цель-процессы145, с учетом трансакционных издержек. В результате понятие "эффективность" постепенно трансформируется в "действенность". При этом роль государства, разрешающего конфликты, понижается ввиду перераспределения полномочий регулирующего воздействия на между традиционными и инновационными институтами. Для культурного дискурса нового типа характерно не только смещение приоритетов, перераспределение ролей сторон в конфликтах, изменение критериев оценки эффективности регулирующего воздействия, но и возникновение принципиально иных форм конфликтного взаимодействия. В частности, постсовременные реалии конституируют ранее не существовавший тип конфликта, детерминированный "выключенностью" (на сегодняшний день в российской науке не существует однозначного перевода англоязычного термина "exclusion"146) ряда социальных групп из трансформирующейся системы социально-политических отношений. В России это неравенство увеличивается, что негативно сказывается на культуре гражданского участия147 и приводит к эскалации протестных и абсентеистских настроений среди российского населения, "выключенного" из виртуальных реалий политических процессов. Пассивный культурный генезис в новую эпоху, в отличие от современной эпистемы, не дает четкого понимания сущности культурных оснований меняющихся структур знания. Цельность постсовременной эпистемы относится к спорным вопросам. Очевидно, что на сегодняшний день в эпистемологической сетке существуют серьезные пробелы. В этой связи взаимосвязь между феноменом конфликта и культуры раскрыть гораздо труднее, хотя некоторые аспекты не вызывают сомнений. Вполне обоснованно, например, полагать, что постоянно меняющееся Я-в-конфликтности набрасывает себя на новые способы выговаривания, борьбу за статусную декларацию, изоляционизм и этические нормы качественно иного типа. Вместе с тем эпистемологическую сетку, раскрывающую взаимоотношение феномена культуры и конфликта, можно отобразить только в виде наброска.
Эпистемологическая програма "Технологизация мышления"
В философии М. Хайдеггера понятие "Geworfen", производная форма от существительного "Geworfenheit", означает "заброшенность, падение" присутствия в мир. Падение присутствия как фундаментальный экзистенциал – это бытие повседневности, подразумевающее растворение присутствия в бытии-при, утрату способности Я быть самостью, обретение себя через бытие друг-в-друге. Естественно, что присутствие, заброшенное в мир, озабочивается, прежде всего, удовлетворением своих потребностей, а в феноменологическом смысле – конституирует себя через фактичность социального установления, обретая свое бытийное устройство в соприсутствии247. В своей заботе люди дистанцируются друг от друга, но при этом усредняются, уравниваются и все вместе конституируют публичность, в которой опосредованно существуют через несамостоятельность и несобственность, утрачивая свою самость и обретая взамен ничью повседневность. Эпистемологические программы разрешения конфликтов, сфокусированные на падении присутствия, ориентированы на изменение известных конфликтующему Я способов быть в повседневности. Инвариантность таких программ так или иначе сводится к имению дела с самостью – экзистентной модификацией человека как сущностного экзистенциала248. Соответственно, эпистемологическая программа может способствовать максимальному приближению присутствия к самому себе, либо снимать возможность присутствия находить себя, усиливая стремление бежать от повседневности.
Эпистемологические программы разрешения конфликтов, стремящиеся к достижению цели по обретению присутствием своей самости, в широкой практике применяются редко. Такие эпистемологические программы снимают повседневность как способ присутствия казаться самим собой. Повседневность перестает быть нормой, которой присутствие измеряет себя в настоящем дне, соответственно, несобственная историчность присутствия утрачивает актуальность. Естественно, этот результат является неудовлетворительным в социальном плане, поскольку в приближении к воссоединению для-себя с в-себе присутствие удаляется от соблазнов, успокоения, отчуждения, самозапутывания, через которые экзистирующее Я падает в беспочвенность несобственной публичности и перестает набрасывать себя самого в собственном умении быть. Если присутствие начинает слышать "зов совести"249, призывающий реализовать способность быть собой, то автоматически утрачивается престиж публичности. Иными словами, подобные эпистемологические программы подрывают устойчивость социально-политической структуры. Например, ранняя христианская парадигма предполагает концентрацию верующих на смысле собственного экзистирования и призывает направить все усилия на решение главной, трансцендентной по отношению к миру, задачи: обретение неземной свободы Я в единстве с Всемогущим и совершенным Богом250. Интересную программу наметил С. Кьеркегор, предлагая "преодолеть непрерывность греха", подменяющего в обыденности непрерывность жизни251. Понятие "грех" здесь означает неведение, незнание себя, отчаяние перед Богом, в конечном счете – нежелание или неспособность быть самим собой. С. Кьеркегор настаивает на том, что следует воспитывать население, развивая способность быть, но цена этого – прозрачность бытия к смерти. Таким образом, воспитывать волю к бытию следует через страх: "возможность свободы, только такой страх абсолютно воспитывает силой веры, поскольку он пожирает все конечное и обнаруживает всю его обманчивость"252. С. Кьеркегор критикует повседневность как способ бытия и исследует возможность поворота к образованию Я сообразно своей бесконечности, то есть падению Я в свои собственные возможности, а не публичность. В этом случае страх становится для экзистенции "прислуживающим духом, который даже против собственной воли вынужден вести его туда, куда он, охваченный страхом, хочет идти"253. Иными словами, страх утрачивает ценность сам по себе, но обретает ее как путь к вере, обнаруживающий для Я собственную судьбу в максимально доступной ясности. Естественно, что воспитание страхом, по плану С. Кьеркегора, наделяет человека излишней свободой с точки зрения ориентированного на собственное благополучие коллективного начала. Поэтому такие эпистемологические программы на практике, как правило, аннигилируются или меняются до неузнаваемости, когда используются для достижениях качественно иных целей, что, например, отмечает Л.Н. Толстой по поводу несоответствия истинного учения Христа логике действий служителей православной церкви254. Востребованность эпистемологических программ, ничтожащих способность Я быть своей самостью, существенно выше. Основная идея состоит в том, что присутствие принуждается к фактическому экзистированию, не достигая при этом своего ради-чего в повседневности бытия. Эти программы разрешения конфликтов построены на лжи, поскольку вот-бытие исчезает из понимания в своей непотаенности, сущее не познается как таковое, активно выдается за то, что оно не есть, иначе говоря, перестает быть истинным. Уместно указать, что М. Фуко высказывается об утрате экзистенцией своей истины, то есть ситуации, когда человек оказывается вне собственной сущности, как о форме безумия255. Присутствие в повседневности подобно безумцу, который заключается в свою собственную истину, отчуждаясь в ней от самого себя. И как разум безумца сводится к истине безумия, точно так же присутствие размыкается только в несобственной истине повседневности. Если использовать более мягкую формулировку, чем безумствование в собственной не-самости, то мы можем определить Я-в-конфликтности через падение в самообман, то есть утверждение тождества того, чем оно является, способу небытия того, чем присутствие не является. Ж.-П. Сартр отмечает, что в повседневности распространяется неверие в то, во-что-веришь сам, причем подмена самости публичностью происходит даже на ценностном уровне: мы начинаем осуществлять действия перед полаганием возможностей, а не наоборот, и свобода превращается в мощную разрушительную силу, уничтожающую возможности Я, которые и есть свободный индивид256. Точно так же этическая тревога, в центре которой Я в первоначальном отношении к ценности, в повседневности замещается бытовой нравственностью, а свобода не решается быть основанием ценностей, более того, сомневается в их необходимости.
Общественная значимость потребности в эпистемологических программах разрешения конфликтов, скрывающих достоверность бытия от присутствия, принимающего в итоге ложное за истинное в своей повседневности, вполне очевидна. Эти программы предназначены для достижения оптимального результата регулирующего воздействия на конфликт, цель которого не сводится к снятию существующего противоречия, но скорее наоборот, за счет искусственного усиления конфликтной активности, третья заинтересованная сторона предполагает получить определенную выгоду. Реализация таких эпистемологических программ в современном социально-политическом дискурсе сводится, как правило, к двум основным этапам: подготовительному и основному. Пристального внимания заслуживает одна из самых эффективных, в частности, на постсоветском пространстве программ, которая может быть озаглавлена как "Управляемая конфликтность".
