Эволюция политического режима Республики Татарстан (1991-2001 гг.) Луцкий Алексей Глебович

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. ПОЛИТИКО-ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ФАКТОРЫ И ДИНАМИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА В ФОРМИРОВАНИИ И ЭВОЛЮЦИИ ТАТАРСТАНСКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО РЕЖИМА (1991- 2001 ГГ.) 56

1.1 Политические процессы в Республике Татарстан в контексте эволюции татарстанского политического режима (1991-2001 гг.) 56

1.2 Специфика лидерства в татарстанской политической системе (1991-2001 г.) 82

1.3 Политическая оппозиция в Республике Татарстан: место и роль в политической системе 90

1.4 Особенности органов публичной власти в Республике Татарстан в контексте функционирования татарстанского политического режима 96

Глава П. НОРМАТИВНО-ПРАВОВАЯ ПОДСИСТЕМА ТАТАРСТАНСКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО РЕЖИМА КАК ОДНА ИЗ ОСНОВ ЕГО ЛЕГИТИМАЦИИ 107

2.1 Политические и законодательные факторы в процессе формирования нормативно-правовой подсистемы татарстанского-политического режима 107

2.2 Основные нормативные документы Татарстана в закреплении квазигосударственного статуса республики и легитимации татарстанского политического режима (содержательно-функциональный аспект) 113

Глава III. ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ТАТАРСТАНСКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО РЕЖИМА 129

1. Этномифологическая доктрина как главная составляющая идеологии татарстанского политического режима 129

3.1.1 Пространство и время в татарской этномифологической доктрине 132

3.1.2 Образ лидера общности 138

3.1.3 «Мы» и «они» 145

3.1.4 «Наша религия» 153

2. Символические акции как способ самоидентификации татарской общности 158

3.2.1 «Паспортная проблема» 159

3.2.2 «Латиница» 165

3.2.3 Символические акции, связанные с «избранной общей травмой» татарского народа. Знаковые фигуры общности. Государственная символика 172

3. Концепция «татарстанизма» как официальная идеология Республики

Татарстан 174

Заключение 179

Использованная литература и источники 187

Приложения 209

• Политические процессы в Республике Татарстан в контексте эволюции татарстанского политического режима (1991-2001 гг.)
• Политические и законодательные факторы в процессе формирования нормативно-правовой подсистемы татарстанского-политического режима
• Этномифологическая доктрина как главная составляющая идеологии татарстанского политического режима

Введение к работе

Постановка проблемы

На период 1990-х годов приходится первое десятилетие постсоветского этапа истории Российского государства. Перестройка и происходившая де-факто кардинальная трансформация государственного устройства в Советском Союзе привели к резкому ослаблению центральной власти и, как следствие, появлению и усилению тенденций в разнообразных сферах жизнедеятельности общества, возникновение которых в российских общественных науках стали связывать с формированием феномена регионализма.¹

В становлении и развитии российского регионализма политические режимы национальных республик в составе Российской Федерации сыграли значительную роль. Это было связано в первую очередь с тем обстоятельством, что постсоветский период для этих республик стал временем формирования нового политического устройства - обветшалые политические институты советской эпохи стали заменяться влиятельными политическими режимами, активно использующими этнический фактор для сохранения власти представителей бывшей республиканской партийно-хозяйственной номенклатуры и установления нового политического порядка, при котором резко возросла роль лидеров и местной бюрократии, вставших во главе национальных республик. При этом национально-государственный статус республик перестал быть фикцией, декоративным атрибутом, дарованным советской системой. Его наличие стало оправдывать стремление лидеров

В исследовании феномена регионализма, можно выделить два важнейших уровня его функционирования. Первый уровень связан с формально-институциональными основаниями деятельности властных структур, экономическими и политическими стратегиями в регионах. Второй вытекает из понимания регионализма как формирования новой социокультурной реальности, напрямую соотносится с пространственной и социальной идентификацией личности.

национальных республик обрести «настоящую» государственность, полный суверенитет. В реальности же «обретение суверенитета» превратилось в процесс образования квазигосударственных структур, цель создания которых состояла, с одной стороны, в том, чтобы получить контроль над материальными ресурсами, а с другой, легитимизировать новые политические режимы.

«Хождение во власть», а точнее «возвращение во власть» представителей партийно-хозяйственной номенклатуры бывших автономных советских республик в начале 1990-х состоялось под лозунгами национально-культурного возрождения, «прихода к своим национальным корням», избавления от «великодержавного русского шовинизма». Задачу обеспечения идеологической легитимации новых политических режимов в национальных республиках в целом взяла на себя местная гуманитарная интеллигенция. Именно она способствовала созданию и распространению националистических доктрин, которые актуализировались в период кризиса марксистско-ленинской догматики, и стали использоваться как идеологическое прикрытие для «приватизации» политических и экономических ресурсов в национальных республиках - субъектах РФ.

Рассматриваемый пример Республики Татарстан является наиболее показательным в отношении вышеупомянутых процессов, и в то же время представляет особый интерес по многим причинам. Наиболее существенными из них представляются следующие.

Во-первых, среди всех субъектов Российской Федерации именно в Татарстане институализировалась особая модель отношений с федеральным Центром, так называемая «татарстанская модель» , характерными особенностями которой стали развитие политической и законодательной сфер

Разумеется, на практике, в живой жизни эти уровни тесным образом связаны. В самом деле, например, как отмечают исследователи, проблемы формирования регионального самосознания не могут быть отделены от сферы политической культуры общества [см. 88].

² Термин, введенный Президентом Татарстана M. Шаймиевым во время чтения публичной лекции в Гарвардском университете в 1994 г.

республики, сферы межбюджетных отношений с федеральным Центром по особому пути, что нашло свое выражение в специфическом устройстве органов публичной власти, принятии множества законодательных актов, противоречащих федеральному законодательству, а также оформлении соглашений по перечислению налогов в федеральный бюджет, предоставлявших Татарстану льготы, которых не было у других субъектов Федерации. В конце 1990-начале 2000-х гг. отдельные представители федерального Центра даже пытались рассматривать данную модель как образец для выстраивания отношений между субъектами Федерации и федеральным Центром³ [См. также 241,02.1999].

Во-вторых, практическое воплощение указанных особенностей «татарстанской модели» в 1991-2001 гг. очевидным образом указывает на обретение Татарстаном в данный период черт квази-государства.

В-третьих, проблематичным для исследователей является анализ и определение «общественного строя», а значит и характера политического режима, сложившегося в республике в исследуемый период. Диапазон мнений по данному вопросу простирается от оценки «общественного строя» как модернизированного феодального до утверждений, что республика переживает процесс становления «полномочной демократии» [См. 50, 70, 91]. Политический же режим республики определяется то как демократический с элементами авторитаризма, то как авторитарный с элементами демократического, а зачастую и как этнократический. [См. 50, 55, 77, 85].

В-четвертых, в отличие от многих других национальных республик в составе РФ, со стороны властных структур Республики Татарстан, была предпринята попытка создания «сверху» официальной идеологии, так

³ Р.Г. Абдулатипов, в рассматриваемый период занимавший пост министра по делам национальностей, в частности, отмечал, что «договорная практика, начало которой фактически положила Республика Татарстан - это существенный вклад в развитие федеративных отношений в России» [198, с. 134].

называемой «идеологии татарстанизма», которая была призвана утвердить региональную идентичность.

В-пятых, несомненный интерес представляет соотношение между функционированием указанной «идеологии татарстанизма» и развитием феномена современного социально-политического мифа в реальной политической практике Республики Татарстан, в частности, осуществление «функции мифа как регулятора политических отношений». [69, с. 24, 25].

Предмет исследования. Предметом исследования является процесс становления и эволюции политического режима в Республике Татарстан в период 1991-2001 гг. как системной целостности, обладающей уникальными качественными характеристиками, функциональными особенностями в политическом, социокультурном и экономическом континууме субъекта РФ -Республики Татарстан.

Десятилетний период - 1991-2001 гг. выбран для исследования в соответствии с критериями временной и ситуативной значимости. Нижняя граница - 1991 год - время, с которого начинается отсчет существования современного татарстанского политического режима. Именно тогда начали оформляться новые политические структуры в Татарстане, стали определяться современные ведущие политические акторы, закладываться законодательные и идеологические основы легитимации татарстанского политического режима. 2001 год - время кардинальных перемен для Татарстана и его политической сферы. Инициативы Президента РФ В.В. Путина по «укреплению вертикали государственной власти» коренным образом изменили внутриполитическую ситуацию в Республике Татарстан, фактически изменился политический курс, проводимый в течение десяти предшествующих лет властной элитой Татарстана. Все это непосредственным образом сказалось на процессе эволюции политического режима республики, который с этого момента вступил в новую качественную фазу своего развития. Переход был обусловлен изменившимися политическими обстоятельствами, возникновением новых властных институтов

в системе российского федерализма — федеральных округов, возглавляемых представителями Президента РФ, сменой федеральным Центром политических ориентиров и возникновением у последнего нового видения перспектив развития российских федеративных отношений.

Объектом исследования является политический режим Татарстана, выступающий как одно из главных институциональных звеньев в структуре российских федеративных отношений.

Политический режим Татарстана в работе рассматривается в аспекте особой «татарстанской модели» отношений с федеральным Центром и идеологии «татарстанизма», что позволяет учитывать диалектику конституционной и договорной практики федерального Центра и национально-государственного образования, специфику татарстанского опыта построения квазигосударственной структуры и становления нового типа социальных институтов в их взаимодействии; влияние феномена политического мифа как части политической культуры на эволюцию политического режима Республики Татарстан.

Историография

Комплексное исследование любого политического режима предполагает многостороний и разноракурсный, построенный на серьезной теоретической основе, анализ. В российских политических науках проблематика региональных политических режимов (в том числе политических режимов в субъектах РФ) остается во многом неисследованной. Большее внимание отечественных исследователей привлечено к экономическим и политическим стратегиям властных акторов в российских регионах, избирательным технологиям, проблемам межэтнических отношений и т.п.. Процессы же становления, формирования и эволюции новых властных структур, в частности, региональных

политических режимов в РФ во многом остаются в стороне от «исследовательских интересов» ученых. Такая ситуация объяснима.

Проведение анализа выстраивания властных отношений в регионах,
региональных политических систем существенно затрудняется отсутствием
солидной источниковой базы, на которую мог бы опереться исследователь, и
известным недостатком информации (во многих регионах СМИ и даже научные
сообщества испытывают ощутимый прессинг со стороны властных структур),
динамично изменяющейся социально-политической обстановкой.

Соответственно, и комплексных научных исследований по проблематике российских региональных политических режимов, особенно имеющих фундаментальную теоретическую базу крайне мало.

В силу данного обстоятельства в нижеприведенном историографическом обзоре рассматриваются работы как теоретического, так и практического плана, посвященные отдельным, наиболее важным аспектам проблематики региональных политических режимов (в том числе татарстанского) и связанным с ней кругом вопросов.

1. Теоретические и практические вопросы исследования

политических режимов в регионах РФ.

В России был издан целый ряд важных и интересных монографий, посвященных осмыслению политических процессов в странах Запада и Востока, таких, например, как «Развивающиеся страны: экономический рост и социальный прогресс» [102]; «Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного» [174]; «Классы, партии и политика на Востоке» [56]; «Политические сдвиги в странах Запада (конец 70-х-80-е гг.)» [94]; «Буржуазное общество в поисках стабильности» [22]. Встречались работы и ознакомительного характера, посвященные рассмотрению тех концепций, которые получили распространение в западной литературе: «Современная

буржуазная политическая наука: проблемы государства и демократии» [113]; «Современный капитализм: критический анализ буржуазных политологических концепций» [114] и другие. Вместе с тем, в российской науке до сих пор имеется лишь несколько исследований, посвященных развитию или оценке состояния теории политических режимов, как таковых. Отдельные статьи, обзоры, которые в принципе имеют к теории режимов косвенное отношение, не могут исчерпывающе заменить фундаментального, систематического приращения знаний в этой сфере, планомерного сопоставления и переосмысления мнений и позиций, своеобразного мониторинга в этой важной сфере. Весьма показательно, в этом смысле, что теория режимов практически никогда не являлась предметом дискуссий и круглых столов. Лишь в конце 80-х- 90-х годов журналы профильной ориентации («Латинская Америка», «Мировая экономика и международные отношения» и др.) начинают проявлять к этому интерес. К этому относится и изучение материалов памятной дискуссии в «Литературной Газете» об условиях российского перехода к демократии и просветительские статьи А. Миграняна о сущности и природе тоталитаризма. Вероятно, в настоящее время в силу объективных причин в отечественной политологии отсутствует устойчивый интерес к сфере проблематики политических режимов, поэтому говорить о наличии фундаментальных концепций весьма затруднительно.

В то же время утверждать, что проблематика политических режимов в современных отечественных политических науках не затрагивается вовсе, было бы определенным преувеличением. Так, начиная с середины 1990-х годов появляются немногочисленные исследования, в которых предпринимаются попытки разработки указанной проблематики, как в теоретическом, так и в практическом планах. В частности, из трудов с теоретическим уклоном следует выделить работы А.П. Цыганкова «Современные политические режимы: структура, типология, динамика» [150], Л.И. Селезнева «Политические системы

современности: сравнительный анализ» [110], В. Гельмана «Трансформация в России: политический режим и демократическая оппозиция» [35], а также «Россия регионов: трансформация политических режимов» [34], Гладкого Ю.Н. и Чистобаева А.И. «Основы региональной политики» [36], Ледяева В.Г. «Власть: концептуальный анализ» [67], Саначева И.Д. «Слабый центр порождает сильный региональный авторитаризм» [108].

Весьма интересными представляются статьи, посвященные рассмотрению политических режимов отдельных регионов в практической плоскости. Среди них, в частности, следует назвать публикации СВ. Борисова «Актуальный политический режим в Нижегородской области в 1990-е годы» [20], М.Ю. Шинковского «Российский регион: становление политического режима в условиях глобализации» [171].

2 Исследование российских региональных элит в трудах отечественных ученых

В середине 90-х гг. XX века появилось большое количество литературы, посвященной формированию, функционированию и эволюции правящих региональных элит России. Среди работ общего плана, которые посвящены объяснению феномена элиты, ее историческому развитию выделяются труды М.Н. Афанасьева «Правящие элиты и государственность посттоталитарной России» [16], О.В. Гаман-Голутвиной «Политические элиты России: вехи исторической эволюции» [32], М. А Чешкова «Вечно живая» номенклатура» [155], Н. Лапиной «Региональные элиты России», «Формирование современной российской элиты [64, 65], в которых подчеркивается преемственность «новых» российских региональных элит, а следовательно и воспроизводство ценностей, норм, идей, обычаев, традиций «старой элиты». Преемственность элит на региональном уровне отмечает и Е.В. Охотский («Политическая элита» [92]), приводя в своем исследовании подробные социологические данные, свидетельствующие о сохранении значительной части представителей «старой»

элиты в новых властных структурах. А это означает, что «придя к власти, они (представители «новой» элиты - А.Л.) хотя и принесли «новый взгляд» на вещи, но вместе с тем способствовали сохранению и воспроизводству «номенклатурных связей». [58, с. 32-38].

Существенное место в исследованиях феномена российской политической элиты было уделено трансформации и эволюции региональных правящих элит в работах И.В. Куколева [62], Вон Ги Ена [44], А.В. Понеделкова [96], А.Б. Шатилова [239], А.В. Макаркина [76], P.P. Галлямова [29, 30, 31].

Как отмечает один из авторов - А.Б. Шатилов, в период конца 1980-х гг. «в российских регионах доминировали «брежневские» партийные кадры, занимавшие руководящие посты еще с конца 1960-х - начала 1970-х гг. Они обладали значительным аппаратным весом, достаточно умело контролировали ситуацию, обладали, пользуясь классификацией М.Вебера, «традиционной» легитимностью. Однако обратной стороной их деятельности были косность, застой, отсутствие инициативы, зачастую коррупция и местничество» [239, 10.2001]. Прослеживая динамику региональных элит, А.Б. Шатилов отмечает, что «в 1994-1995 гг. Центр пошел на серьезные уступки местной исполнительной власти. Именно тогда пал последний оплот политиков-«романтиков» на региональном уровне - институт представителей президента. В своем большинстве принадлежавшие к лагерю радикальных демократов и сохранившие лояльность своему президенту, они тем не менее были весьма неудобны главам администраций. Информируя Центр о злоупотреблениях на местах, представители президента нередко вступали в конфликт с региональными администрациями, обвиняя их первых лиц в «коррупции», «злоупотреблении служебным положением», «превышении власти» и т.п. грехах. В свою очередь, главы администраций требовали от Кремля отправить в отставку строптивых президентских назначенцев, уличая их в «некомпетентности» и «нежелании работать сообща» [239, 10.2001].

В процессе трансформации и эволюции правящих элит в национальных республиках в составе Российской Федерации немаловажное значение имел этнический фактор. Как отмечает один из вышеуказанных авторов P.P. Галлямов, «анализ развития политических элит российских республик в постперестроечную эпоху показывает,...что этнический фактор приобрел одну из ведущих ролей в современном элитогенезе значительной группы субъектов Российской Федерации, обладающих к тому же достаточно высокой степенью политической «суверенности» по отношению к общероссийской государственной системе. Основываясь на начальном этапе на объективном процессе «возрождения» титульных для российских республик наций, этнический фактор элитической эволюции с течением времени начинает все больше выполнять функцию своеобразного «идеологического обоснования» произведенного уже номенклатурного раздела власти» [30, с. 14].

Появляются попытки интерпретации феномена элиты постсоветской России в других исследовательских координатах. Так, в книге вышеупомянутого М.Н. Афанасьева «Клиентелизм и российская государственность. Исследование клиентарных отношений, их роли в эволюции и упадке прошлых форм российской государственности, их влияния на политические институты и деятельность властвующих групп в современной России» [15] новая политическая история России описана в терминах отношений «патронов» и «клиентов». Ученый-политолог полагает, что личные отношения господства и покровительства образуют поведенческий стереотип отечественной политики; нация делится на управляемых и управляющих, а не на ответственных граждан и взаимодействующих с ними политиков. В результате большинство традиционных политийных институтов остаются ширмами, скрывающими конкретные интересы (в том числе теневые), а не становятся реальными инструментами функционирования гражданского общества.

Сходной трактовки в отношении развития политических процессов в России придерживается и уже упомянутый А.Б. Шатилов. В своем

исследовании, посвященном политико-культурному измерению жизни российских регионов, он, в частности, делает наблюдение о том, что «в провинции высока степень властного патернализма. Местный руководитель рассматривается как единоличный правитель на данной территории, наделенный практически неограниченными полномочиями. Он должен являться так называемым крепким хозяйственником (то есть должен обладать высокими профессиональными навыками, иметь соответствующее образование, чаще всего техническое или сельскохозяйственное, обладать опытом работы на высоких постах в структурах исполнительной власти или КПСС), быть «опытным», то есть иметь возраст от 40 до 60 лет (в провинции доминирует так называемая система «последовательного восхождения по служебной лестнице», фактически исключающая из руководящих органов лиц, чей возраст не соответствует данной «норме»), обладать определенными популистскими навыками (то есть регулярно демонстрировать свое единство с народом, свое понимание нужд населения, «простоту» в общении и т.п.)» [164, с. 28].

Фундаментальных работ, посвященных собственно татарстанской политической элите, всего лишь две. Это исследования М.Х. Фарукшина «Политическая элита в Татарстане: вызовы времени и трудности адаптации [132] и К.С. Идиатуллиной «Региональное политическое лидерство в России: пути эволюции» [48], в которых сделана первая попытка проведения анализа возникновения и развития властной элиты Татарстана, особенностей эволюции и трансформации местной правящей верхушки.

3 Феномен социально-политического мифа

в российских исследованиях

(историографический аспект)

Политическая мифология, несмотря на ее немаловажную роль в развитии политического процесса современной России, стала объектом изучения в

отечественных политических науках сравнительно недавно. Фактически исследование мифологии в политической сфере в российской политологии находится на начальных стадиях. Вместе с тем, уже обозначаются попытки осмысления роли политической мифологии в российском политическом процессе и, в первую очередь, на региональном уровне.

Исследований непосредственно посвященных проблеме региональных мифов в современной России, весьма немного. Наиболее известными являются работы А.К. Магомедова «Политический ритуал и мифы региональных элит» [75], «Корпорация «Калмыкия» - выражение региональной идеологии калмыцкой правящей элиты» [71], «Локальные элиты и идеология регионализма в новейшей России: сравнительный анализ» [72], «Мистерия регионализма» [73]. Политическое мифотворчество как часть деятельности региональных лидеров стало предметом анализа Д. Фаритова. В одном из своих исследований он обращается к рассмотрению политического процесса в Саратовской области

[131].

Исследования указанной группы носят в целом характер описательный: внимание исследователей сосредоточено на конкретных примерах проявления региональной мифологии в политическом процессе (как правило, выбирается один, реже два региона), которая изучается путем обращения к риторике региональных лидеров. При этом известным недостатком подобных работ, посвященных анализу региональной социально-политической мифологии является отсутствие четко выраженных теоретических положений и представлений, на которых базируется исследование.

Попытка дать обобщенную картину различных форм регионального развития на основании сопоставления четырех регионов России (Воронежской, Новгородской, Саратовской и Свердловской областей) прослеживается в работе «Портрет четырех регионов» (под ред. А. С. Кузьмина, Г. М. Люхтерханд и С. И. Рыженкова) [97]. Авторы, пытаясь выявить паттерны регионального развития, рассматривают миф в качестве одного из механизмов воспроизводства таковых в

истории (в том числе политической истории).

Результаты изучения региональных идеологий и особых типов легитимации региональных властных элит отражены в работах таких исследователей, как Д. В. Бадовский, А. Шутов [18], А. В. Баранов [19], О. Васильева, Т. Музаев [24], Н. Гоффе, И. Цапенко [37], В. А. Колосов, А. Д. Криндач [57]. Специальное исследование «регионального мифа» было проведено В. Нечаевым [88].

В целом успешная попытка создать адекватную теоретическую модель процессов архаизации сознания и поведения в условиях цивилизационного кризиса советского (а затем постсоветского общества) была предпринята группой исследователей, объединившихся вокруг Центра цивилизационных исследований Института Африки РАН. Данная модель получила разработку и была освещена в разных своих аспектах в работах И. В. Следзевского (См. «Мифологема границы: ее происхождение и современные политические проявления» [111]), Т. В. Евгеньевой («Социально-психологические основы формирования политической мифологии» [43]), А. Н. Мосейко («Коллективное бессознательное и мифология современных этнических отношений [84]), В. В. Бочарова («Власть и время в культуре общества» [21]) и др. Среди прочих проявлений цивилизационного кризиса в постсоветском обществе эти авторы выделяют формирование в общественном сознании региональных мифов (понимаемых как специфическая форма компенсации кризиса идентичности в условиях социокультурного разрыва).

4 Анализ политического процесса в Республике Татарстан (историографический аспект)

Среди исследований, в которых проводится анализ политического процесса в Республике Татарстан в начале 1990-х годов, особого внимания заслуживает серийное издание «Исследования по прикладной и неотложной

этнологии». Этнополитическим исследованием общего характера в серии стала публикация В.А. Тишкова «Этничность и власть в СССР» [126]. В исследовании с точки зрения этнонационального фактора проанализированы новые структуры государственной власти, сложившиеся в союзных республиках и автономных образованиях после выборов 1990 г., когда были избраны верховные советы республик, местные советы, а также сформированы исполнительные органы власти.

Выборочный анализ по трем автономным республикам - Башкирии, Татарии и Якутии - показал, что в них произошел существенный сдвиг в пользу представительства титульных национальностей, особенно на уровне руководящего состава Советов и правительств Республики. Так, в Татарии татары составляли не менее ^гА председателей советов.

Выборы 1990 г., безусловно, укрепили политическую власть титульных национальностей в автономиях РСФСР и создали мощную основу на уровне государственных структур для этнонациональных движений в этих республиках. Как подчеркивает В.А. Тишков в заключение своей работы, они (выборы) не только покончили с монополией одной партии на власть и подорвали безграничные полномочия Центра, но и привели к власти новые силы — этническую элиту титульных национальностей, провозгласивших собственные программы и лозунги, главными из которых стали борьба за суверенитет, государственную независимость, экономическую самостоятельность, сохранение языка и культурной самобытности.

Исследование особенностей этнополитической ситуации в Республике Татарстан было проведено в 1993 году в рамках российско-американского проекта «Предвыборная и поствыборная ситуация в России - 1993 г.». Среди значимых работ, выполненных в рамках данного проекта следует назвать исследования Мальковой В.К. «Пресса о современной этнической ситуации в Татарстане» [77], очерки Губогло М.Н. «Башкортостан и Татарстан. Паралелли этнополитического развития» [38]. Полученные материалы сделали возможным

«сравнение двух линий суверенизации и ее последствий в двух субъектах Федерации и выявление общего и частного в контурах этнополитического развития каждой из республик» [38, №77, с.6].

Как отмечает автор очерков, «реализация суверенитетов выявила, что в отдельных случаях сущность национального возрождения воспринималась не как демократизация и социально-культурно-языковое развитие национальностей, а как борьба за власть и создание моноэтнических государств, борьба за распределение и перераспределение собственности в пользу «суверенизирующейся» нации, борьба за создание приоритетов в пользу одной нации за счет и подчас в ущерб представителям других национальностей» [38, №77, с. 37].

Научная общественность Республики Татарстан не могла оставаться в стороне от процесса осмысления и обобщения происходящих в регионе преобразований. Однако оценки татарстанских реформ и их интерпретация существенно различались у разных групп исследователей. Первую группу составляли рационально мыслящие и критически настроенные политологи, стремившиеся дать непредвзятую картину политической динамики, в частности, оценку так называемой «суверенизации» и провозглашенной правящей элитой «демократизации» республики. Вторую группу составляли аналитики, работавшие в русле «официальной» науки и выражающие позицию власти. Расхождения между интерпретациями политических процессов пролегало по двум линиям: во-первых, это оценка результатов стратегии правящей элиты по «наполнению суверенитета Татарстана реальным содержанием», а во-вторых, оценка регионального режима и его составляющих (партии, СМИ и пр.), роли правящей элиты в экономическом, социальном и политическом развитии Татарстана.

Среди работ, целью которых является научный анализ политических процессов в Татарстане, весьма небольшое количество посвящено углубленному рассмотрению важных аспектов проблемы политического режима Республики

Татарстан.

Из указанных трудов представляет несомненный интерес, опубликованная в 1996 г. коллективная монография «Политическая система Республики Татарстан (Институционально-нормативный анализ)», написанная авторским коллективом кафедры политологии КГУ под руководством М.Х. Фарукшина [95]. Она явилась первой работой, содержащей целостный нормативно-институциональный анализ политической системы республики. Авторы исследуют процесс эволюции и развития региональной политий, начиная с истоков ее возникновения - принятия 30 августа 1990 г. Декларации о государственном суверенитете республики. Рассмотрены такие важные вехи политического развития, как принятие новой Конституции и подписание договора «О разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти Республики Татарстан». В монографии проведен анализ конституционно-правовых принципов и прослежена их реализация в политической практике. В частности большое внимание авторы сосредоточили на проблемах, связанных с отступлением от принципа разделения властей в Татарстане (дисбаланс власти, монополизация исполнительной власти, формирование слабого парламента, уменьшение его контрольных функций). В книге исследуются различные аспекты политической системы Республики Татарстан: политические партии и общественно-политические движения, парламентаризм, институт президентства и исполнительная власть, судебная система, местные органы власти, избирательная система, права человека. Значительное место в монографии занимают анализ и оценка взаимоотношений между федеральным Центром и Татарстаном, прослеживается эволюция политико-правового статуса республики. В книге даются некоторые практические рекомендации по усовершенствованию структуры власти и изменению законодательства, при этом фиксируется внимание на трудностях, проблемах и недостатках становления и функционирования политической

системы Татарстана. Авторы делают вывод о том, что существует явное расхождение между нормативной (закрепление в Конституции РТ демократических принципов) и фактической сторонами политической системы и выражают сомнение в подлинности демократической направленности политической системы Республики Татарстан.

Правовой аспект политической системы Татарстана рассматривается в коллективной монографии «Правовой статус Республики Татарстан», подготовленной на кафедре государственного и международного права КГУ [99].

Элитологические, партологические, электоральные исследования проводились в республике разными коллективами и отдельными учеными. Не остались в стороне от анализа власти, оппозиции и выборов публицисты и практикующие политики - лидеры партий, движений и неправительственных организаций, а также независимые наблюдатели. Их творческий союз наиболее удачно выразился в сборнике «Особая зона: выборы в Татарстане» [91].

Читателю предлагается увлекательный рассказ о проведении выборов в Татарстане за последнее десятилетие - о том, как проходят электоральные кампании, как организован подсчет голосов и подведение итогов голосования, каким образом действуют власти в разных ситуациях и в каких условиях осуществляют свою деятельность наблюдатели, как действуют суды при рассмотрении исков о защите прав избирателей и какова роль СМИ в электоральных процессах. Критический заряд книги убедительно поддерживается основательными документальными источниками и свидетельствами очевидцев. «Стараниями местной политической «элиты», -пишут редакторы сборника, - республика превратилась в зону, где созданы препятствия для развития демократии и демократических институтов. Под административным прессом оказался, прежде всего, такой важнейший атрибут демократии как выборы - свободные, честные и справедливые» [91, с.З]

В монографии М.Х. Фарукшина «Современный федерализм: российский и зарубежный опыт» [133] на основе большого фактического материала исследуются проблемы общего и специфического в опыте российского федерализма, складывания федерализма в таких зарубежных странах как США, Австралия, Канада, ФРГ, Швейцария, сделана попытка сравнительного исследования проблем современного федерализма. М. Фарукшин анализирует теоретические и практико-политические вопросы, ставшие в последние годы объектом многочисленных дискуссий в российской публицистике и науке, в контексте политических реалий Республики Татарстан: суверенитет в федеративном государстве, симметрия и асимметрия в федерации, политическая культура и федерализм, федерализм и демократия, федерализм в полиэтническом обществе, разграничение предметов ведения и полномочий федерального Центра и субъектов федерации в области международных отношений.

Ценными в научном плане для данной работы являются статьи (и книги, возникшие на их основе) известного казанского публициста Л. Овруцкого. В двух изданиях «Шаймиев - реальный и виртуальный» [90] и «Разговоры с Хакимовым» [89] представлен значимый «срез» татарстанской политической сферы. В частности, затрагиваются проблемы политического статуса Татарстана в Российской Федерации, освещаются неизвестные страницы истории федеративных отношений в новой России 90-х гг. XX столетия, исследуется личность, окружение и режим первого Президента Татарстана М. Шаймиева.

Несомненный интерес для целей данного исследования представляют публикации 1990-х годов в журнале «Панорама-Форум», издаваемом Институтом истории Академии наук Республики Татарстан, в которых затрагиваются основополагающие аспекты функционирования татарстанского политического режима - политико-экономические, правовые, идеологические.

В частности, в статье М.Г. Галеева, в 1990-х гг. председателя комиссии по вопросам экономического развития и реформ Государственного Совета

Республики Татарстан, которая называется «Татарстан: экономические и
политические проблемы становления» [28], определены основные

составляющие стратегии экономического и политического развития Татарстана. М.Г. Галееву в качестве залога успешного развития республики видится сохранение основ ее государственности, скорейшее принятие закона (не ожидая пока будет утвержден соответствующий законодательный документ на общероссийском уровне), позволяющего приобретение земли в собственность, разработка и принятие Закона о гражданстве, который предоставлял бы существенные льготы гражданам республики в вопросах приобретения татарстанской земли в собственность, распродажа значительной части госсобственности для привлечения инвесторов. Далее в этой же статье идет речь об использовании политико-экономических ресурсов, предоставляемых Татарстану на основе Договора о разграничении предметов ведения и делегирования полномочий от 1994 года. В частности, как отмечает автор статьи, «фиксация статуса это не просто политическая формальность. Она имеет большое практическое значение. В сфере делегированных полномочий однозначно действуют законы федерации, но в сфере собственной компетенции необходимо вести работу для определения правового поля и организации законотворческой работы парламента. А вопросов здесь немало. Так, Договором признано право собственности на землю, недра, имущество за народом Татарстана. Необходимо ускорить разработку и введение механизма действия законов по частной собственности на землю, залогу, концессиям, уточнить ряд положений закона о недрах РТ и т.д.» [28, с. 15].

Гульнара Шайхутдинова, советник Председателя Государственного Совета Республики Татарстан по международным вопросам в своей статье «Договорно-правовая практика Республики Татарстан на современном этапе» [167] рассматривает вопросы изменения государственно-правового статуса республики в связи с провозглашением ею государственного суверенитета,

юридическим закреплением федеративных отношений нового качества с Российской Федерацией на основе Договора 1994 года.

В статье зарубежного исследователя Уокера Эдварда. «Собака, которая не лаяла: Татарстан и асимметричный федерализм в России» [130] в контексте истории политического процесса рассматриваются различные аспекты взаимоотношений ТАССР, а затем Республики Татарстан с российским Центром. В результате их рассмотрения Э. Уокер делает вывод, о том, что «рычаги воздействия Казани» - экономический, политический, «моральной аргументации» - позволили ей добиться значительной степени автономии, которая сегодня (статья была написана в 1997 г. - А.Л.) на самом деле является в значительной степени самоуправляемой...В будущем для Москвы было бы трудным существенно ограничить эту автономию в республике. Договор (о разграничении предметов ведения и полномочий от 16 февраля 1994 г. — А.Л.) защищен статьей IX, которая говорит о том, что ни сам Договор, ни одно из его положений «не может быть отменено, изменено или дополнено в одностороннем порядке», а также тем, что не указана дата его прекращения» [130, с. 87-88].

Совсем немного научных изданий и публикаций посвящено татарстанской государственной идеологии, националистическим доктринам, весьма популярным в республике в первой половине 1990-х гг., идейным убеждениям лидеров национальных движений.

Ключевой для понимания государственной идеологии Республики Татарстан, основанной на концепции «татарстанизма» является книга Р. Хакимова, советника М. Шаймиева по политическим вопросам «Сумерки империи (к вопросу о нации и государстве)» [145]. В ней автор размышляет над вопросом, чем является общность (суперэтносом, многонациональным народом, новой нацией), провозгласившая в Татарстане государственный суверенитет.

Много внимания концепции «татарстанизма» уделяет и Ф.М. Султанов в своей книге «Татарское национальное движение: история и современность» [117]. Ее роль он рассматривает в контексте «процесса повышения политико-

правового статуса Республики Татарстан и борьбы (в полном смысле этого слова) за перераспределение властных полномочий с федеральным Центром» [117, с. 126]. В указанной книге Ф.М. Султанова также дан краткий обзор типологии организаций и партий национального движения в современном Татарстане.

К исследованиям, в которых кратко рассматриваются доктрины, «принятые на вооружение» национальными движениями относятся и публикации известных татарских идеологов Д. Исхакова «Современный национализм татар» [52] и Р. Мухаметдинова «Межнациональные отношения и государственная идеология» [85].

В своей программной статье «Татарская национальная идеология: история и современность» Рашад Амирханов выделяет три фундаментальных духовных фактора формирования идеологии татарского народа: исламизм, тюркизм и национализм, которые он представляет «как исторические ступени кристаллизации национальной идеи от общемусульманских и общетюркских корней к политизированной форме собственно национального самосознания» [12].

Таким образом, вышеприведенный историографический обзор позволяет говорить о том, что:

1) Проблематика региональных политических режимов на
территории Российской изучена явно недостаточно;

2) В немногих научных работах, посвященных региональным
политическим режимам в России, теоретические подходы и
научные представления об этой области исследования российской
политологии, зачастую нечетко эксплицированы. Это
обстоятельство позволяет сделать вывод, что содержание понятия
«политический режим» применительно к российской
политической практике все еще уточняется;

Весьма плодотворно изучаются российские политические элиты, то есть ведущие политические акторы, определяющие эволюцию региональных политических режимов, хотя довольно редко они рассматриваются именно в контексте проблематики политических режимов, а работ, в которых непосредственно изучается татарстанская политическая элита всего несколько. Исследователи отмечают, что региональные российские элиты обладают высокой степенью преемственности, а также отмечают ведущую роль этнического фактора в генезисе элит национальных республик. Системообразующее значение для отечественной политики имеет поведенческий стереотип «патрон-клиент»; Несмотря на то, что написано множество научных трудов, посвященных исследованию татарстанской политической сферы, попытки анализа политического режима Татарстана можно найти лишь в работах М. Фарукшина, в которых рассмотрены отдельные аспекты указанной проблемы.

В работах многих исследователей сделан вывод о том, что в Республике Татарстан в 1990-х гг. сложился критический дисбаланс власти, существуют серьезные расхождения между нормативной и фактической сторонами политической системы республики, многие демократические институты не функционируют должным образом;

Довольно немного исследований в российских политических науках посвящено идеологии российских региональных элит и режимов. Ключевое место в этих исследованиях занимает проблема регионального мифа.

Об идеологии татарстанского политического режима написано крайне мало, в основном исследователями с одной стороны рассматривается татарская национальная идеология, а с другой

официальная концепция «татарстанизма», которая хотя и является
важной частью идеологии политического режима Республики
Татарстан, все же не может быть полностью отождествлена с ней.
6) Комплексного исследования, в котором анализировались бы в

совокупности базовые институциональные и социокультурные аспекты функционирования татарстанского политического режима просто не проводилось.

Цели и задачи исследования.

Целью предлагаемого исследования является определение на основе политологического анализа сущностного содержания татарстанского политического режима посредством выявления существенных черт процесса его эволюции в транзитивный период 1991-2001 гг. в контексте развития федеративных отношений в Российской Федерации (политический процесс, законодательно-правовая сфера, проблемы бюджетного федерализма, методы идеологической легитимации, используемые этнополитической элитой, в частности роль политического мифа в функционировании татарстанского режима).

В связи с этим необходимо проанализировать как формально-институциональные, так и идеологические основы татарстанского режима (рассматриваемые в социокультурном контексте), которые способствуют формированию и осуществлению политической власти Республики Татарстан в исследуемый период. Особый интерес в этом смысле представляет система методов и средств функционирования государственной власти в татарстанском обществе, обусловленная социально-политическими условиями и состоянием самого общества, характером его взаимоотношений с государством.

Для реализации цели исследования процесса эволюции татарстанского

политического режима в 1991-2001 гг. необходимо решить следующие задачи:
1) рассмотреть динамику политического процесса; 2) выявить специфику
лидерства татарстанской политической элиты, способ ее взаимодействия с
политической системой и обществом; 3) рассмотреть и проанализировать
существенные в контексте рассматриваемой темы особенности органов
публичной власти в республике, включая формы их легитимности, а также
методы и средства их деятельности; 4) проанализировать нормативно-
законодательную подсистему татарстанского политического режима как одну из
основ его легитимации; 5) рассмотреть идеологические основы

функционирования татарстанского политического режима.

Теоретико-методологическая основа исследования

Теоретическим основанием работы является определенный набор подходов к проблеме эволюции политических режимов, их структуре, типологии и динамике, выработанных в рамках различных теоретических направлений (в первую очередь социологического), а также проблемам социально-политической мифологии, сопутствующей функционированию политических режимов (символические теории мифа, психоанализ, аналитическая психология, психология масс, структурный функционализм). Необходимость использования нескольких подходов диктуется принципом дополняемости отдельных теоретических и методологических моделей при анализе сложноорганизованных политических систем и присущих им типов политической культуры, а также особых моделей легитимации режимов, что можно с полным основанием сказать о политическом режиме Татарстана и особой модели его легитимации.

Будучи политологическим по своим целям и задачам, данное исследование опирается на разработанные в рамках политической науки представления об эволюции политических режимов и о влиянии политической культуры на

политический процесс, и выстроено с использованием принципа междисциплинарного синтеза. В частности, необходимостью при проведении данного исследования стало использование выводов и методического инструментария дисциплин, смежных с политической наукой: этносоциологии и психологии, антропологии, культурологии, философии, семиотики.

Стремясь определить свою позицию в выборе теоретических оснований исследования, автор исходил в первую очередь из разработок, предусматривающих, прежде всего, социологическое осмысление режимов, в рамках которых эти режимы рассматриваются широко, без ограничения политико-правовыми аспектами и отождествления режимов с формами правления и государственного устройства, что свойственно для подхода, который представляет Г. Ласуэлл и его последователи [186].

Определяющим положением в рамках «социологического» направления является мысль о близости понятий политического режима и политической системы. В то же время практически все представители «социологического» направления согласны в том, что режимы не могут быть трансформированы путем изменения определяющих их существование правовых процедур. Каждый режим покоится на определенной системе социальных оснований, и поэтому переход его в другое качественное состояние может состояться лишь, только если данные основания принимаются в расчет. Эвристически ценным, поэтому, для данного исследования является одно из широких определений политического режима, принадлежащих М. Дюверже, который рассматривал его как «структуру правления, тип человеческого общества, отличающий одну социальную общность от другой», а в другом - случае как «определенное сочетание системы партий, способа голосования, одного или нескольких типов принятия решений, одной или нескольких структур групп давления» [42, с.29, 31].

В этом же стиле выдержано и определение одного из последователей Дюверже Ж.-Л. Керманна: «Под политическим режимом понимается

совокупность элементов идеологического, институционального и социологического порядка, способствующих формированию политической власти данной страны на определенный период» [54, с. 47].

Режим, таким образом, должен быть осмыслен как значительно более сложная организация, нежели совокупность юридических механизмов или даже стремлений и целей правящего класса.

В отечественной науке также получила распространение позиция (сформулированная Ф. Бурлацким и А. Галкиным), согласно которой «для определения политического режима необходимо сопоставление официальных, в том числе конституционных и правовых, норм с реальной политической жизнью, провозглашенных целей - с действительной политикой» [23, с. 18]. Такое понимание вносит существенные коррективы в определения, выдержанные в политико-правовой традиции, в которых режим понимается, например, как «система методов осуществления государственной власти, отражающая состояние демократических прав и свобод, отношение органов государственной власти к правовым основам их деятельности» [158, с. 97]. Таким образом, размежевание политико-институционального и социологического подходов не обошло стороной и российскую политическую науку.

Подобно представителям западной политической социологии, Ф. Бурлацкий и А. Галкин связывают анализ режимов с выявлением не только моделей поведения, но и социальной природы политической власти. В совокупности же изучение режима требует, по их мнению, ответа на следующие вопросы: «какие группировки господствующего класса находятся у руководства государством; каким методам господства и управления отдается предпочтение -прямым, насильственным или косвенным, демократическим; какие партии или партийные коалиции выступают в качестве руководящей силы; допускается ли и в каких пределах деятельность институтов социальной борьбы и давления, в

частности, оппозиционных, революционных партий, профсоюзов и других форм объединений трудящихся; каково положение личности в государстве и т.п.» [23, с. 36].

Сходные идеи высказывает В.М. Корельский. Он подчеркивает, что «политический режим — это методы осуществления политической власти, итоговое политическое состояние в обществе, которое складывается в результате взаимодействия и противоборства различных политических сил, функционирования всех политических институтов и характеризуется демократизмом или антидемократизмом» [122, с. 75].

В этом определении можно найти довольно много общего с суждениями Д. Истона, исследователя политических систем, который впервые попытался использовать методы кибернетики и общей теории систем в изучении политики. Один из главных выводов, сделанных в рамках системного анализа Д. Истоном, заключался в том, что политика, политический процесс представляет собой динамическое единство, систему субъектов, позволяющую им реализовать имеющиеся у них способности и намерения [182, р. 120]. Однако, если системная теория задавалась выявлением общих функций политической системы, то политический режим, по мнению, например Р. Макридис, «обозначает специфические пути и средства, какими эти функции могут быть структурированы и встроены в институты и процедуры, а также возникающие в ходе этого специфические взаимоотношения» [187, р. 3, 10]. Кроме того, если «система», по словам того же исследователя, есть понятие обобщающее, аналитическое, играющее в осмыслении политической практики роль концептуальной сердцевины, то «режим» способствует эмпирическому описанию этой практики.

В таком аспекте «режим» оказывается весьма близок «политическому процессу», значение которого тесно переплетено с содержанием системы. Политический процесс, по существу, представляет собой динамический аспект

политической системы, он и есть эта система, но представленная в разрезе ее становления, функционирования и развития. При всех различиях в анализе политического процесса практически всегда отмечается его динамическая сторона, способность «вдохнуть жизнь», наполнить «реальным содержанием» имеющиеся политические структуры и институты. «Политический процесс», -замечает в этой связи A.M. Салмин, - одна из тех универсалий, которые обеспечивают диалог людей и культур, не предопределяя его исхода, подобно тому, как общий язык дает возможность собеседникам говорить друг с другом, не обязательно при этом договариваясь» [107, с.57]. «Тип процесса, характеризующего социальную систему, - формулирует эту же мысль Т. Парсонс, - есть то, что мы называем взаимодействием» [186, р.20].

Характер и конкретное содержание политического процесса определяются
особенностями данной политической системы и политического режима. Тип
политического процесса - зависимая переменная от политической системы и ее
существенный компонент. Каждой системе свойственны свои типы
политического процесса. Демократический характер процесса,

характеризующийся участием широких масс в управлении государством и реальной свободой индивидов в политической жизни, - неотъемлемая сторона демократической системы.

Тоталитарная система предполагает иной тип политического процесса, исключающий реальное политическое участие и свободу социального и политического выбора.

Классическое определение тоталитарных режимов, появившееся в результате попытки систематизировать их черты, принадлежит К. Фридриху и 3. Бжезинскому. В работе «Тоталитарная диктатура и автократия» (1956), они выделили шесть признаков, в соответствии с которыми, по их мнению, режим можно квалифицировать как тоталитарный. К числу таких признаков они отнесли следующие:

1. политическая система зиждется на детально разработанной идеологии, которая проникает во все сферы общественной деятельности;

2. разрешена лишь одна политическая партия, членами которой является сравнительно небольшая часть населения. Партия создается и функционирует по принципу олигархической структуры, и либо сращивается с государственной бюрократией, либо непосредственно контролирует ее;

3. принцип управления — осуществление террора, направляемого партией и поддерживаемого тайной полицией;

4. все средства массовой информации жестко контролируются власть предержащими;

5. партия и правительство монополизируют средства вооруженной борьбы;

6. сфера экономических отношений также контролируется партией и правительством. [183, р. 15-27]

Несмотря на то, что как писал С. Коэн, уже в 60-е, а особенно в 70-е гг. одни советологи сфокусировали свое внимание на изучении отдельных сторон жизни советского общества, что не требовало каким-либо образом оценивать политическую систему Советского Союза в целом, а другие из так называемой школы «ревизионистов» в принципе отказались от вышеизложенной «тоталитарной» концепции, подчеркивая ее неадекватность новым политическим реалиям и невозможность использования для анализа общественных процессов, происходивших в СССР [180, р.67] , далеко не все политологи, в том числе и американские отказались от концепции тоталитаризма.

Так, известный политолог X. Линц, в принципе не отрицая, что политическая ситуация в СССР и странах «Восточного блока» не вполне коррелирует с определением Бжезинского и Фридриха, в целом справедливо заметил, что это еще не повод отказываться от данной концепции. Возможно, заметил он, что СССР не перестал быть государством тоталитарным по сути, но

сама концепция нуждается в дальнейшем уточнении. Поставив под сомнение доводы «могильщиков» концепции тоталитаризма, Линц подчеркивает, что первоначальные положения теоретиков тоталитаризма «вызревали» под эмоциональным воздействием от восприятия ужасов гитлеровского террора и массовых сталинских чисток, при этом оказались «недооцененными многие позитивные черты тоталитарных систем, делающие их привлекательными для людей, в том числе и осведомленных об их худших качествах, не были учтены возможности эволюции тоталитаризма, существования различных его форм, не вполне четко проводилась грань между тоталитарными и просто недемократическими режимами»[См.: р. 247].

Как считает Линц, политическую систему можно считать тоталитарной при наличии следующих черт:

7. Существует единый (не обязательно консолидированный) властный центр, определяющий «меру плюрализма» в деятельности различных групп и структур, а зачастую и сам способствующий их созданию с целю выявления политических настроений, удержания контроля над оппозицией, что превращает эти группы в объекты политического воздействия, которые не отражают динамики общественного развития, не выявляющие существующие в обществе интересы;

8. Господствует единственная монолитная, научно обоснованная идеология, которая легитимизирует деятельность правящей группировки, лидера или партии; на основе этой идеологии строится политика, идеология может просто служить оправданием проводимой политики. Устанавливаются «идеологические пределы», критика выходящая за эти пределы воспринимается в качестве ереси, за которую следует наказание. Идеология претендует на толкование в целом социальной реальности, смысла

жизни человека и существования общества, переставая быть
просто основой политической программы;
3) Партия и ее подструктуры стимулируют социальную активность

граждан в нужном для себя направлении. Социальная апатия и пассивное повиновение, согласие с ролью отстраненных и управляемых - цель, к которой стремятся авторитарные режимы — в данном случае рассматриваются правящими кругами как нежелательные проявления [Там же, р.285]. Такое развернутое определение тоталитарной политической системы, хотя и носит в какой-то степени описательный характер, все же является дополнительным свидетельством в пользу того, что концепция тоталитарного режима еще далеко не исчерпала себя и может использоваться для рассмотрения различных видов и модификаций тоталитаризма, возникавших на различных этапах политического развития различных стран мира.

При изучении общественно-политической динамики, процессов эволюции политических режимов неизбежно встает вопрос о переходных состояниях режима - в частности, от одного типа к другому. Эта проблематика, сравнительно недавно возникшая в политической науке, в 1960-е и даже 70-е годы не пользовалась заметным влиянием. Тем не менее, в настоящее время, когда международная политическая ситуация формируется уже не только под влиянием процессов распада бывших коммунистических режимов, но и активных геостратегических усилий стран Североатлантического блока и, прежде всего, США по распространению определенных моделей политического развития, что зачастую означает смену режимов тем или иным способом, проблемы политического перехода все заметнее выдвигаются в центр внимания политологов.

Любой политический режим находится в динамике. Если рассматривать, с точки зрения динамики советский режим и его эволюцию вплоть до 1991 (см. таблицу 1 в Приложении) видно, что один и тот же политический режим может

быть по-разному классифицирован и рассмотрен с различных точек зрения. Так, если рассматривать советский режим в период с 1956 по 1985 год, то его можно охарактеризовать как олигархический, умеренно-репрессивный и авторитарно-тоталитарный. Тот же режим в транзитивный период 1985-1991 будет обладать чертами полиархического (в плане наличия многих центров власти), переходного от умеренно-репрессивного к либеральному, посттоталитарного (как разновидности переходного авторитаризма с возможностью установления нового авторитаризма или зарождения демократии).

Если же рассматривать режим, возникший с падением коммунизма в России, то становится очевидным, что первый не может быть адекватно описан в терминах авторитаризма и демократии, и не исчерпывается этими понятиями. В какой-то степени приемлимые для переходного периода 1985-1991 гг. термины «посттоталитарный», «поставторитарный» или «полудемократический» в настоящее время не могут быть использованы при решении проблемы. Эти характеристики могут быть в лучшем случае «рамочными», организующими исследовательскую концепцию. Вполне очевидно также, что вывод, полученный исключительно с использованием этих категорий будет весьма приблизительным, к тому же едва ли стимулирующим дальнейший теоретический поиск.

Именно поэтому, для изучения режимов, появившихся после распада Советского Союза, вносятся изменения и дополнения в устоявшуюся в мировой политической науке классификацию политических режимов.

Примером может служить статья Ф. Родера «Разновидности постсоветских авторитарных режимов», опубликованная в американском журнале «Постсоветские события». Рассматривая возникшие на территории бывшего Советского Союза политические режимы, Родер квалифицирует их как авторитарные, выделяя следующие четыре группы — автократии, олигархии, этнически ориентированные и уравновешенные республики. [45, с.52].

Действительная проблема, поэтому состоит в том, чтобы использовать

преимущества рамочной концепции «демократия—авторитаризм— тоталитаризм» для анализа конкретной ситуации, для более точного уяснения формирующихся властных механизмов и способов разрешения политического по своей природе конфликта между обществом и государством. В этой связи весьма обоснованным представляется суждение Л.И. Спиридонова, который отмечает, что «политический режим - характеристика не только (и даже может быть, не столько!) государства, но и всей политической системы: отношения между людьми по поводу государственной власти и отношения людей с государственной властью, образующие содержание политического режима, разворачиваются именно в сфере политической системы. Поскольку последняя является одним из уровней гражданского общества, постольку глубинные социально-экономические и культурные основы этого общества обусловливают характер государства не непосредственно, а запечатлеваясь в особенностях политического режима как содержании политической системы» [121, с. 217].

К такому пониманию режима близок и М.А. Хрусталев, полагающий, что понимание политического режима отнюдь не сводится к выявлению взаимоотношений между институциональными субъектами политики (для этого, по мнению ученого, существуют категории политического и государственного строя) [149, с. 51]. И хотя исходным аспектом понятия «политический режим» выступает все та же проблема разделения государственной власти», в данном случае она затрагивает взаимоотношения правящей элиты и массы, «под которыми подразумеваются все социальные субъекты политики, а сама элита... берется как малая социальная группа». Это понимание режима, ставящее на первое место взаимоотношения «элита-масса», в целом вписывается в серию приведенных выше определений, ибо, так же как и они, уделяет первостепенное внимание проблеме упорядочения социального (а не только институционального) пространства.

Принимая во внимание вышеуказанное определение, очевидно, что в данной работе необходимо должен быть учтен фактор властной элиты.

В XX веке проблема власти и ее носителя — элиты превратилась в один из главных объектов исследования политической науки.

Понятие «элита» было предложено и впоследствии разработано представителями итальянской школы социологии В. Парето, Г. Моской и Р. Михельсом. Согласно классической элитистской теории, властью в обществе обладает элита, а политический процесс предстает как результат взаимодействия элит. Несмотря на различные трактовки понятия «элита», все сторонники элитистской теории выделяют главный критерий принадлежности к элите — избранность, которая подразумевает особый социальный статус. «Я использую термин «элита» в наиболее широком смысле», - подчеркивает Р. Арон — «это те, кто находится на высших ступенях иерархии в разных областях деятельности, кто занимает наиболее привилегированные позиции по уровню богатства или престижа». [177, р. 17].

Особый социальный статус в понятии «элита» дополняется еще одним важным, по мнению социологов, признаком принадлежности к элите — обладанием общественным престижем, поскольку существующие в элитных кругах поведенческие модели в целом признаются обществом и служат образцом для подражания.

В западной социологии существуют различные подходы к определению понятия «элита»: «ценностный» (В. Парето, X. Ортега-и-Гассет), подразумевающий под элитой «наиболее сильных, наиболее энергичных и наиболее способных» [187, р.191], «функциональный» (Р. Миллс, Дж. У. Домхофф, Ф. Хантер, М. Паренти, Р.Ж. Шварценберг, П. Бирнбаум), сторонники которого основными критериями принадлежности к элите считают влияние на принятие решений, подход, базирующийся на теории элитарного плюрализма (Р. Арон, Д. Рисмен, А. Бентли, Д. Трумэн, Р. Даль, С. Келлер, Дж. Сартори, Т. Даль, Л. Зиглер, Р. Дарендорф), рассматривающий лидерство в обществе не как прерогативу одной монолитной и сплоченной социальной группы, но как господство различных элитных групп, между которыми устанавливается

сложная система взаимоотношения и взаимодействия.

Научный инструментарий, разработанный западными социологами, по данной проблематике чрезвычайно богат. Однако возникает закономерный вопрос: в какой мере он, сформированный на принципиально иных реалиях, может служить изучению трансформаций, происходящих в процессе формирования современной российской элиты? При ответе на данный вопрос, автор учитывает два обстоятельства.

Первое. Классические теории элит основывались на изучении стабильных обществ, в их основе лежали принципы исторического континуитета и культурной преемственности. В современном российском обществе экономические, социальные, политические трансформации еще не завершены, а сами субъекты власти находятся в стадии становления и развития.

Второе. В бывшем СССР сформировался особый тип элиты -номенклатура. К основным характеристикам советского правящего класса югославский философ М. Джилас относил внутреннее единство и замкнутость [41, с. 159-360]. Схожую интерпретацию советской элиты дал М. Восленский в своем ставшем классическим труде «Номенклатура» [27].

В 60-70-е годы в советском обществе произошли серьезные изменения. Формирование заинтересованных групп раскололо монолитный правящий класс, который из моноструктуры превратился в более сложное социальное образование. Английский социолог Д. Лэйн определяет советскую элиту того времени как сегментированную [68].

Во второй половине 1980-х годов отечественные исследователи советской номенклатуры М.А. Чешков, Т.Н. Заславская, С.Андреев рассматривали бюрократию и элитный номенклатурный слой советского общества в контексте классового подхода. Так, М.А. Чешков писал о бюрократии как о классоподобном образовании [156, с. 18], Т.И. Заславская - о динамичном процессе в правящих кругах, в итоге которого должна была состояться

трансформация слоя номенклатурных работников в класс [221, 24.12.1988], а С. Андреев высказывал категоричное мнение о том, что бюрократия как класс уже окончательно сформировалась, [226, 1989, №1, с. 151-152].

Как и в последние предперестроечные годы существования СССР, в современном российском обществе существуют различные элитные группы. Центральное место в принятии решений в современной России принадлежит трем группам: политическим элитам федерального Центра и регионов и экономическим элитам.

Незавершенность процесса формирования элиты, отсутствие внятных критериев отбора, особые, отличные от западных условия для выдвижения на высокие ступени властной иерархии - все это делает современную российскую элиту, и в особенности элиту национальных республик РФ достаточно специфическим и уникальным образованием.

Российские региональные элиты еще только формируются и поэтому единственное, о чем сегодня можно говорить с уверенностью, - это то, что ни одна из сложившихся на Западе социологических концепций не соответствует реальной практике функционирования элит в России, а концепции, описывающие бюрократию советского периода требуют серьезного пересмотра. Вполне вероятно, что «работающей» для России может стать «калейдоскопная» концепция элит, в основе которой лежит принцип «локальной целостности». Это означает, что в каждом конкретном случае могут быть применены лишь отдельные элементы существующих концепций, которые на данном этапе более всего отражают реальные процессы.

Учитывая современные российские политические реалии, автор настоящего исследования убежден: в трансформирующемся российском обществе речь может идти лишь об элите в ее чисто функциональном значении. Поэтому властная элита в данной работе определяется как социальная группа, являющаяся субъектом подготовки и принятия важнейших стратегических

решений и тактических решений в политической сфере, осуществляющая функцию согласования указанных решений с другими субъектами политического процесса как внутри своей республики, так и на уровне федерального Центра и обладающая при этом необходимым ресурсным потенциалом. Представители элиты не только принимают жизненно важные для государства решения: именно они вырабатывают правила, определяют тенденции развития политической идеологии, в соответствии с которой выстраиваются отношения и действия всех других слоев общества.

Возвращаясь к проблеме определения понятия политического режима Ж. — Л. Керманном, можно заметить, что на первое место он ставит «совокупность элементов идеологического порядка». В то же время термин «идеология» принадлежит к одному из наиболее расплывчатых понятий политологии. Прямым следствием являются крайности в объяснении его содержания. Изменчивость данного термина является одной из главных причин его концептуальной неотрефлексированности. Так, одни придают идеологии статус науки, другие низводят ее к позициям патологических фанатиков. Не случайно свою работу, посвященную вопросам политической идеологии в Европе, известный американский политолог Роберт Патнэм начинает с удручающей ремарки: «Для любого подающего надежды сторонника социальной науки погружение в холодные и темные воды литературы по «идеологии» является шокирующим и разочаровывающим испытанием» [191, р. 651].

Сходного рода пессимизм воспроизводит и Дэвид Маклеллан: «За редким исключением, слово идеология пробиралось запутанными дорогами уничижительных коннотаций» [188, р.1].

Внутренняя противоречивость оценочной концепции идеологии очевидно проявляется, тогда когда ее пытаются непосредственным образом использовать. Особенно она беспомощна в исследовании культурно-психологических, социальных корней и реальных механизмов идеологии, изучение которых

^|Г БИБЛИОТЕКА, I

особенно важно для данной работы.

В частности, речь идет о феномене национализма, который, несомненно, связан с идеологией.

Так, в работах многих ученых национализм рассматривается как идеология или политическая доктрина, в других как феномен, связанный с эмоционально-психологической сферой общественного сознания, но также влияющий на политический процесс.

В одних исследованиях «национализм» выступает как явление, связанное с этничностью, в других эти понятия резко разводятся.

Э. Хобсбаум, например, полагает, что «национализм» - это политическая программа и, с точки зрения истории относительно новое явление. В основе этой концепции лежит мнение, что «группы, понимающие себя как «нации», имеют права создавать территориальные государства того типа, которые сформировались после Французской революции» [147, с. 84]. Этничность же с его точки зрения, всего лишь «позволяет дать четкое выражение групповой идентичности, внушить всем членам группы («нам») чувство сплоченности, подчеркивая их отличие от «других»» [там же, с. 86].

Э. Смит [190, 191, 192, 193] другой из крупнейших теоретиков национализма говорит об «этнических корнях национализма», подразумевая, что этничность формирует благоприятную почву для усвоения народом националистической идеологии.

Разнообразие в точках зрения на природу национализма проистекает не в последнюю очередь из-за множества подходов к пониманию этнического феномена. Изучение его сущностно-функциональных особенностей в западной науке привело к возникновению двух главных, полярных по взглядам школ —

«примордиализма» и «инструментализма».

⁴ «Примордиализм» наставает на извечности и неизбывности этничности, связывая ее с генетически наследуемыми антропологическими механизмами (социобиологическая концепция П. Ван ден Берга) или инерцией многовековых культурно-духовных традиций (теория К. Гирца и др.) [191, р. 312], [182, р. 15-33] В

Теория инструментализма, не лишенная практического смысла, переплетается с абстрактным либеральным рационализмом, который не принимает во внимание внерациональные грани человеческой природы и общества. Она не в состоянии объяснить ни процесс мобилизации этничности, ни значение культурного достояния для этнической группы или ее элиты вне зависимости от выгодности такой позиции для нее в материальном плане.

«Примордиализм» в свою очередь оставляет в стороне процессы, связанные с социально-экономическими векторами целевой деятельности этнических сообществ и смысловое наполнение историко-социального развития.

Большинство современных специалистов, работающих по этнической проблематике, отрицают указанные крайние позиции, полагая, что решение вопроса лежит в области пересечения плоскостей двух научных подходов. Поиск путей преодоления узости обеих точек зрения можно проследить в работах П. Брасса, Д. Горовица, Э. Смита, М. Фримана и др. [см., напр. 178, 185, 192, 193].

Большое значение придается формирующимся в результате социально-исторического развития чертам культуры и сознания, но, как подчеркивает Э. Смит именно древние этнические узы, тесная связь этих уз с чувством кровного родства во многом служат поддержанию их актуальности в контексте более широкого национального сознания. В то же время признается, что, говоря словами М. Фримана, «этничность есть не просто культурный базис политики, ибо политика может решающим образом воздействовать на этничность» [182, р. 25]. Д. Горовиц указывает, что формы этнической консолидации и дробления могут вызываться комбинациями «примордиалистских» чувств и мотивами материального плана [185, р. 66-70].

Эвристически ценными для данного исследования являются выводы многих исследователей, которые признают большую роль социально-психологических факторов: хотя антропологи выделили разные физические

рамках инструментализма этничность, является продуктом жизни общества и формируется в процессе борьбы за материальные и иные ресурсы [181, р. 98].

типы почти во всех этносах, субъективное чувство общего происхождения, кризисные ситуации в переходные для общества периоды, возникновение чувства опасности для членов общности также способны включать эмоциональные механизмы осознания коллективной идентичности, которые свойственны человеческой природе.⁵

Что касается социальных детерминант идеологии, то, на взгляд автора данной работы, продуктивными являются два главных подхода к их изучению: теория интересов и теория напряжения (the strain theory).

В теории интересов идеологические заявления, законодательные инициативы политические решения, рассматриваются на фоне универсальной борьбы за власть и выгоду.

В этом контексте нельзя не упомянуть о проблеме политической легитимации власти.

М. Вебер, исследовавший проблему легитимации, выделил следующие типы легитимности власти: традиционный, харизматический, легальный [25, с. 646-647]. Впоследствии данная типология была дополнена исследователями структурным типом (правомочность власти вытекает из убеждения в законности и ценности установленных норм и структур, регулирующих политические отношения) и типом легитимности, основанной на политической целесообразности (практикуемой, обычно, в переходные периоды, когда утверждается новая политическая система). [46, с. 106].

Таким образом, исходя из представленных выше типологий, можно выделить различные формы легитимации — политическую, идеологическую, правовую. Как отмечает по этому поводу известный политолог П. Шаран, для поддержания легитимности власти используются многие средства. В том числе:

Британский исследователь Г. Гук по этому поводу, например, отмечает: «обнаружившаяся мифичность расового единства в значительной степени лишает понятие расы в биологическом смысле его значения, но это практически никак не влияет на расовое самосознание» [цит. по: 193, р. 45].

изменения законодательства и механизма государственного управления в соответствии с новыми требованиями; стремление использовать традиции населения в законотворчестве и при проведении практической политики; реализация легальных мер предосторожности против возможного снижения легитимности власти; поддержание в обществе законности и правопорядка, [см. 168,с.22].

Теория напряжения рассматривает идеологическую риторику, политические решения, идеологизированное законотворчество на фоне корректировки социопсихологического и социокультурного дисбаланса в обществе, наблюдаемого в переходные и кризисные периоды.

Нельзя не отметить конструктивность и значимость для данного исследования положений теории напряжения. Необходимость ее использования в работе оправдывается, в частности, выводами, которые были сделаны К.Леви-Стросом и его многочисленными последователями после попыток сопоставить формы сознания и поведения архаических сообществ с аналогичными современными, в том числе и в области политики. По мнению К. Леви-Строса: «Ничто не напоминает так мифологию как политическая идеология. Быть может, в нашем современном обществе последняя просто заменила первую» [66, с. 186].

В то же время необходимо отметить, что использование только теории напряжения не может обеспечить понимание проблематичной и противоречивой социальной реальности, и поэтому наиболее оправданным, как представляется автору, является творческий синтез обеих теорий, который позволяет избежать одностороннего рассмотрения проблемы.

Значительная роль политического мифа в функционировании политических режимов, его неразрывная взаимосвязь, а подчас и взаимозаменяемость с политической идеологией диктует необходимость обращения к теоретическим выводам исследователей социально-политической мифологии.

К настоящему времени сформировались несколько основных подходов к

определению политического мифа. Часть исследователей склоняется к определению мифа по формальным критериям: как специфического элемента процесса политической коммуникации, выраженного в повествовательной форме (Г. Лассуэл, К. Фридрих, 3. Бжезинский, Е. Лич, Г. Тюдор). Сторонники другого подхода воспринимают политический миф как особый тип мировосприятия, определенную организацию культурных смыслов (Р. Барт, Ж. Бодрийар, с одной стороны, и В. Ойданник, Э. Канети - с другой). Отдельную группу составляют философские исследования проблематики социально-политического мифа.

Один из крупнейших представителей последнего направления Э. Кассирер в своем фундаментальном труде «Миф государства» [193], отмечает, что политический миф остается крайне противоречивым феноменом. Иногда бывает чрезвычайно трудно отличить миф в его разных ипостасях - с одной стороны, как особый продукт массового сознания, появляющийся в кризисных и переломных ситуациях, с другой, — как целенаправленное творение идеологического конвейера. Таким образом, понимание сущности, принципов и механизмов функционирования современного политического мифа невозможно без учета этой сущностно-функциональной и семантической дихотомии.

По мнению автора работы, именно это свойство современного политического мифа наглядным образом проявляется в реальной практике функционирования татарстанского политического режима, что позволяет эффективно использовать данный теоретический вывод.

Позиция автора данного исследования относительно восприятия противоречивого феномена мифа состоит в признании как подходов описывающих миф в качестве особой семиотической системы, определенной организации культурных смыслов (К. Леви-Стросс, Р. Барт, Ж. Бодрийар), так и концепций делающих основной упор на психологической сущности мифа (К. Юнг, Кереньи, Дж. Брунер, Дж. Кэмпбэлл и др.). Синтез данных двух аспектов мифа (с использованием выработанной в рамках этнической психологии модели

репрезентации групповой картины мира) возможен при обращении к выводам, сделанным представителями культурно-исторической психологии (А.Д. Леонтьев, Б.Ф. Поршнев, М. Коул, С. Скибнер, Р. Рэдфильд, А. Холлуэл), что предопределило их в качестве одного из основных элементов теоретической базы исследования.

Близкими автору являются представления о природе генезиса мифа в кризисном сообществе, разработанные в рамках концепции социокультурного кризиса группой российских исследователей (И. В. Следзевский, Т. В. Евгеньева, А. Н. Мосейко и др.).

Необходимо отметить, что в работе особое внимание уделено мифу как особому продукту массового сознания, или, в терминах Э. Дюркгейма коллективному представлению, играющему чрезвычайно важную роль в существовании любой общности. Миф способствует самоидентификации и самоосознанию представителей этой общности в социально-политическом пространстве и пространстве культурных смыслов.

В работе автор частично обращается к некоторым выводам исследователей использовавших и развивавших идеи Э. Дюркгейма. Так, ценными в исследовательском плане явились для автора теория партисипации Л.Леви-Брюля (развившего идею Э.Дюргейма применительно к архаическим обществам), идеи С. Московичи, Э. Канети, работавших над теорией психологии масс в современных обществах, Б. Андерсеном (разрабатывавшим теорию национализма), Э. Геллнера, Г. Сетон-Уотсона, Р. Нибура и др. [см. 176, 192].

В частности, особенно ценным для настоящей работы является положение о значимости деятельности символического плана в воспроизводстве неконтактных групп, весьма тщательно разработанное в рамках теории национализма. В соответствии с данным положением неконтактная группа (в нашем случае этническая общность) способна осознавать себя цельным образованием лишь на фоне соотнесения и аппеляции каждого из ее

представителей к определенным групповым символам, которые осуществляют дескриптивную и сплачивающую для данного сообщества функцию. Выделяя символическую деятельность как важнейший фактор существования неконтактных групп, Б. Андерсон использовал для обозначения подобных нации групп термин «воображаемые сообщества». Разъясняя значение этого термина, он отмечал: «Она (нация или другая общность сходная с ней - А.Л.) -воображаемая, потому что члены даже самой малой нации никогда не будут знать большинство других ее членов, встречать их, или даже слышать о них, однако в мыслях каждого живет образ их общности» [176, р. 15]. Этот вывод перекликается с положением выдвинутым Г. Сетон-Уотсоном: «Все, что я могу сказать, это то, что нация существует тогда, когда значимое число людей в обществе рассматривает себя в качестве «нации» или ведут себя так, как будто они формируют ее». [192, р. 5].

Сходную позицию занимает американский социолог А. Коэн, считающий, что «реальность сообщества в восприятии людей заключается в их принадлежности ... к общему полю символов» [179, р. 14].

Набор групповых символов осуществляет выделяющую, дескриптивную, уточняющую функцию для формирования образа данного сообщества и воспроизводства групповой идентичности, а значит и самой группы. Существующие символы, которые порождаются и воспринимаются индивидами данного сообщества, означают, уже в силу активного их использования и обеспечения с их помощью коммуникации, сам факт существования сообщества, ими репрезентируемого. Язык сообщества, однако, служит не только для коммуникации, но и является средством для выделения данного сообщества среди ему подобных [98, с. 48]. Кроме того, символ описывает сообщество и приписывает ему такие категории как нравственная и эстетическая ценность (как это выявляется при анализе этнических стереотипов).

Очевидным образом, региональное сообщество может быть отнесено к категории «воображаемых». Представители его идентифицируют себя с ним на

основании соотнесения себя с символами общей территории — в нашем случае с символами принадлежности к общей территории национальной республики в составе РФ — Татарстану.

Оперирование различными подходами в работе, осуществление синтеза некоторых из них, потребовало от автора работы использования нескольких аналитических методов и исследовательских стратегий.

В основе работы лежат принципы эмпирической политологии, социологии политики, этнополитологии, использованы методы сравнения, аналогий и обобщений, примененные для анализа роли политико-институциональных факторов и динамики политического процесса, а также нормативно-правовой подсистемы в процессе эволюции политического режима Республики Татарстан в 1991-2001 гг. Использованы также две исследовательских стратегии -дескриптивная (применительно к высказываниям, текстам, символической деятельности акторов татарстанского политического процесса, выявляющих в своем содержании мифологические элементы) и аналитическая (относительно понимания психолого-семантической структуры и сущности данных высказываний, текстов, символических актов с мифологическими элементами).

В качестве источниковой базы исследования диссертации использованы: а) статьи и заметки в республиканских (татарстанских), центральных, зарубежных периодических изданиях на русском и татарских языках, брошюры, сборники докладов представителей Правительства РТ, данные о мониторинге политической ситуации в Татарстане, представленные официальными структурами РТ и независимыми исследовательскими организациями, комментарии к официальным документам. Особое внимание было уделено статьям в периодической прессе Республики Татарстан, а также общероссийским научным периодическим изданиям («Полис», «Политая», «Вестник Московского университета», «Конституционное право: восточноевропейское обозрение» и др.), посвященным как правило отдельным аспектам политического процесса в

Татарстане; б) официальные документы РФ и РТ в виде кодексов, законов, законодательных и других нормативных актов, в том числе положений, докладов, проектов, в) информационные Интернет-порталы, в том числе официальные сайты органов государственной власти РФ и РТ, электронные версии периодических изданий (газет, журналов), сайты научных организаций РФ и РТ; г) статистические источники в виде отечественных статистических материалов, отчетов государственных органов РТ, федеральной ведомственной статистики, материалов разных организаций, фондов, институтов, занимающихся социологическими исследованиями; д) источники в виде данных и сведений из книг, материалов научных конференций, семинаров на русском и татарском языках.

Научная новизна исследования состоит в следующем:

прежде всего, в самой постановке проблемы, комплексном анализе эволюции политического режима Республики Татарстан в период с 1991-2001 гг., проведенном на основе разнообразного эмипирического материала;

впервые предпринята попытка раскрытия темы исследования на основе междисциплинарного подхода. Подобный подход позволяет не только по-новому оценить проблемную ситуацию, но и выйти на оригинальные теоретические обобщения, внести определенный вклад в приращение политического знания; позволяет на качественно ином уровне решить задачу укрепления взаимосвязи политологии и практики федеративного строительства. В работе подробно рассматриваются наиболее важные для характеристики татарстанского политического режима составляющие -

развитие политического процесса и политико-институциональные факторы в изучаемом процессе эволюции политического режима, нормативно-правовая подсистема, обеспечивающая его легитимацию, существенное внимание уделено идеологическим основам функционирования режима, рассматриваемым в широком социокультурном контексте;

предложены критерии рассмотрения регионального политического режима на территории Российской Федерации, уточнен набор категорий, необходимых для анализа политического режима применительно к политической практике постсоветского периода;

проведен анализ процесса эволюции татарстанского политического режима, сделаны выводы о наиболее важных его трансформациях;

определено сущностное содержание татарстанского политического режима в контексте его эволюции с 1991 по 2001 гг., дана его политологическая квалификационная оценка;

показаны место и роль «татарстанской модели» в становлении системы российского федерализма.

Практическая значимость работы состоит, что проведенный в ней комплексный политологический анализ процесса эволюции политического режима Республики Татарстан, становления властных структур и развития политической сферы в данном субъекте РФ позволяет глубже анализировать на системном уровне происходящие в России процессы федерализации. Полученные диссертантом результаты служат расширению аналитических возможностей в изучении федеративных отношений, места и роли субъекта Российской Федерации - Татарстана в развитии процессов политических, социальных и экономических преобразований на основе принципов федерализма. Содержание, результаты и выводы работы, посвященные формированию новых властных отношений в Татарстане, законодательно-

правовой основе татарстанской квазигосударственной структуры, сопутствующей многоуровневой идеологии, взаимодействию республики с федеральным Центром в качестве одного из регионов-лидеров в процессе суверенизации, к тому же являющимся средоточием геополитических, экономических, культурных интересов различных политических сил в Российской Федерации и за ее пределами, могут найти свое применение в деятельности органов государственной власти, на которые возложены задачи укрепления федеративной структуры Российского государства, национально-государственного строительства, экспертно-аналитического изучения федеративных и межэтнических отношений, возможно, помогут специалистам-политологам и ученым, занимающимся новейшей российской историей, лучше понять специфику начальных этапов становления системы российского федерализма.

Практическая ценность работы также заключается в возможности использования ее материалов и выводов при разработке специальных курсов по политологии, написании учебных пособий по проблемам структурирования, типологизации и прослеживания динамики политических режимов на территории РФ, изучении политического процесса в российских регионах.

Результаты исследования могут иметь перспективное значение для разработки тематики дипломных и курсовых работ.

Апробация результатов исследования

Основные положения и используемые автором подходы к проблематике региональных политических режимов на территории Российской Федерации (в том числе в Республике Татарстан) в контексте развития российского федерализма легли в основу его научных публикаций, выступлений на конференциях и семинарах. Результаты иследования были представлены на международных и российских конференциях (II вторая международная конференция «Иерархия и власть в истории цивилизаций». Санкт-Петербург (4-7

июля 2002 г.), конференция ИНИОН РАН «Россия: Общество, Экономика, Место в современном мире» (2002 г.), Российская межвузовская конференция молодых ученых (2002 г.).

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

9. Россия и вызовы ее национальной безопасности//«Новая Россия: национальные интересы в глобальном контексте. Материалы Российской межвузовской научной конференции 7-8 декабря 2001 г. - М., 2001 г. (0,3 п.л.);

10. Идеология «татарстанизма» в развитии федеративных отношений в России/УСовременная гуманитарная наука в интерпретациях нового поколения исследователей: проблемы, поиски, решения. Материалы Российской межвузовской конференции молодых ученых. - М.: Изд-во РГГУ, 2002 г. (0,1 п.л.);

11. Россия: ответ на глобальные вызовы современности//Сб.: Россия в современном мире. Т.1. - Москва: ИНИОН РАН, 2002, стр. 6-14, деп. В ИНИОН РАН, №57166 от 17.04.2002 г. (0,5 п.л.);

12. Реформа письменности в Татарстане и ее возможные последствия в контексте развития российского федерализма/ЛХ конференция африканистов «Африка в контексте отношений Север-Юг». - М., 21-23 мая 2002 г. (0,1 п.л.);

13. Tatarstan Model in the System of Russian Federalism: Conflictogenous Factors Provocating Model's Crisis//Second International Conference "Hierarchy and Power in the History of Civilisations". July 4-7. - Moscow, 2002. (0,1 п.л.);

6) Татарстанская модель: новая философия для модернизирующегося
пространства//П конференция ИНИОН РАН «Россия: Общество, Экономика,
Место в современном мире»,- М., 2003 г. (1,5 п.л.).

Положения, выносимые на защиту:

14. развитие Татарстана в рассматриваемый период преимущественно определялось правящей элитой республики, которая держала под своим контролем политическую, экономическую, законодательную, идеологическую и отчасти религиозную сферу республики;

15. законодательство Татарстана, утверждая квазигосударственный статус республики, способствовало законодательной легитимации политического режима и тем самым концентрации материальных и властных ресурсов в руках правящей элиты Татарстана;

16. идеология татарстанского политического режима включала две составляющие. Официальной идеологией Республики Татарстан являлась - так называемая «идеология татарстанизма». Однако в реальности доминировала националистическая идеология со значительным количеством мифологических элементов, что позволяло эффективно использовать этнический фактор для укрепления позиций политического режима внутри республики и во взаимодействии с федеральным Центром;

4) становление татарстанского политического режима, началось на основе
властных структур ТАССР, являвшихся частью трансформировавшегося
советского политического режима, (который к началу 1990-х гг. приобрел
характер посттоталитарного как разновидности авторитаризма в его
переходном состоянии с возможностью утверждения нового
авторитаризма или зарождения демократии). В результате эволюции в
период с 1991 по 2001 гг. в Республике Татарстан сложился жесткий
авторитарно-бюрократический режим с элементами личной власти и
этнократического.

Структура работы

Диссертация состоит из введения, трех глав, каждая из которых включает

несколько параграфов, заключения, библиографии.

Первая глава исследования (состоит из четырех параграфов) посвящена динамике политического процесса и роли политико-институциональных факторов в формировании и эволюции татарстанского политического режима. Глава начинается детальным рассмотрением политических процессов в Республике Татарстан в 1991-2001 гг., представляющих «динамический срез» процесса эволюции ее политического режима. В главе проанализирована специфика политического лидерства в условиях политической системы Республики Татарстан в 1991 -2001 гг. Рассматривается политическая оппозиция в Татарстане, показано ее место в политической системе республики. В главе также уделено внимание особенностям устройства органов публичной власти в республике, позволявшим режиму сохранять контроль над политическими ресурсами, обеспечивать свою жизнеспособность в рассматриваемый период.

Во второй главе рассматривается нормативно-правовая подсистема татарстанского политического режима, раскрыт ее легитимационный потенциал, проанализированы важнейшие положения основных правовых документов -Декларации о государственном суверенитете ТАССР Конституции РТ, Договора о разграничении предметов ведения и полномочий между Российской Федерацией и Республикой Татарстан, направленных на поддержание квазигосударственного статуса республики, рассматривается трактовка представителями татарстанской властной элиты, татарского национального движения понятий «суверенитет», «самоопределение», содержательное наполнение статуса «международной правосубъектности» Татарстана.

В третьей главе рассматриваются идеологические основы функционирования татарстанского политического режима, представлены и проанализированы основные постулаты этномифологической доктрины и официальной идеологии «татарстанизма», в совокупности составляющие идеологию татарстанского политического режима.

В Заключении подводятся основные итоги проведенного исследования -определяются важнейшие этапы эволюции политического режима Республики Татарстан, состояние главных политических институтов в Татарстане, методы управления республикой, роль идеологических основ в функционировании режима, делается политологический квалификационный вывод о характере, сложившегося в республике политического режима, его роли и влиянии на российский политический процесс, перспективах в контексте развития федеративных отношений в России.

В Приложении размещены таблицы, схемы и диаграммы, позволяющие в наглядной форме представить материалы исследования.

Политические процессы в Республике Татарстан в контексте эволюции татарстанского политического режима (1991-2001 гг.)

Взаимоотношения Татарстана с федеральным Центром за 1991-2001 гг. на ряде этапов претерпевали серьезные изменения. Эти изменения были связаны как с моментами возрастания напряженности, так и с периодами, когда стремление к диалогу и сотрудничеству с Москвой являлось преобладающим.

Во второй половине 1980-х-начале 90-х гг. Республика Татарстан, как и весь СССР переживала стадию политического реформирования. Предпосылками и факторами его явились: обострение политических противоречий в результате устарелости и декоративного характера многих элементов и функций советской системы; возникновение кризисных ситуаций, связанных с экономическими трудностями, крахом административно-командной системы, разложением партийно-бюрократической структуры, стремлением ведущих социальных групп, в том числе и политической элиты республики к преобразованию политических отношений и институтов; формирование в политическом сознании господствующих групп и широких масс ориентации на изменение политических структур.

Неустанно пропагандировавшиеся в СССР демократизм и полновластие системы Советов, вплоть до конца 1980-х гг. полностью не соответствовали политической реальности. Становым хребтом системы была КПСС (обладавшая монополией на политическую власть), которая контролировала деятельность Приложении. всего административно-хозяйственного комплекса, принимала стратегические решения и разрешала противоречия интересов хозяйствующих субъектов и административных единиц. Две вертикали власти — партийная и государственная — были построены по принципу строгой иерархичности и подчинения нижних уровней верхним. Эта система дополнялась мощным репрессивным аппаратом, не только служившим для борьбы с потенциальной политической оппозицией, но и поддерживавшим работоспособность государственной машины.

Верховный Совет СССР как высший представительный орган государства был не в состоянии контролировать деятельность правительства, что было фактически закреплено на законодательном уровне. Так, например, в конституционной норме об ответственности Совета Министров перед Верховным Советом, не была определена «периодичность» этой ответственности, что превращало эту норму в фиктивную. Юридически и фактически отсутствовала норма об ответственности правительства или его отдельных членов, других высших должностных лиц за ошибки в управлении, повлекшие тяжелые последствия. Верховный Совет не мог выразить недоверие правительству или отдельным его членам (что означало бы отставку) по результатам отчета последнего. Важнейшие направления политики страны такие как оборона, государственная безопасность, соблюдение законности и правопорядка Верховный Совет не контролировал, поскольку при обеих его палатах - Совете Союза и Совете национальностей даже не было создано постоянных комиссий.

Органы советов Татарской АССР, как и другие союзные и автономные республик вслед за Верховным Советом СССР единогласно и послушно голосовали за предложения и законопроекты, подготовленные партийно-государственным аппаратом. Реальная власть в республике принадлежала секретарю областного комитета партии (с 1989 года этот пост занимал М.Ш. Шаймиев). Секретарь Татарского областного комитета КПСС руководил исполкомом, направлявшим в свою очередь в нужное русло деятельность местных советов. Исполком и его председатель возглавляли работу аппарата Совета, определяли повестку его заседаний, готовили проекты решений. На сессиях депутаты «единогласно» принимали эти подготовленные для них исполкомом решения. В таких условиях Совет, естественно, не мог осуществлять контроль над деятельностью своего исполнительного и распорядительного органа - исполкома. К тому же, помимо всего прочего, значительную часть депутатского состава представляло руководство исполкома, его подразделений и других исполнительных органов, находившихся в подчинении у того же исполкома. Получалось, что руководство и работники исполкома и других исполнительных органов, будучи депутатами должны были сами себя «контролировать». Таким образом, была закреплена система, при которой Советы в республике были фактически подчинены аппарату.

Стабильность этой системы поддерживалась и практикой формирования депутатского состава Советов: она была нацелена на то, чтобы обеспечить «беспроблемное» прохождение аппаратных решений. Несмотря на то, что конституционные принципы избирательного права по форме были весьма демократичными - выборы были всеобщими, на основе тайного голосования, разрешалось выдвижение альтернативных кандидатур господствующая политическая практика советского режима диктовала принцип организации выборов, согласно которому единственный кандидат становился депутатом. Поскольку партийные органы сделали своей прерогативой выдвижение депутатов, то фактически это были не выборы, а назначение «народных избранников». Именно поэтому назначения и перемещения высших должностных лиц по служебной лестнице утверждались советами в Татарской АССР формально, без реальной вовлеченности в этот процесс и желания выяснить причины «кадровых перестановок».

Таким образом, местные советы в Татарской АССР, следуя примеру Верховного Совета СССР представляли собой учреждения, обладающие номинальными функциями, и, по сути, являлись декоративными. Их бесправие усугублялось и тем обстоятельством, что большинство местных предприятий находилось в центральном подчинении и производили мало отчислений в местный бюджет. Поэтому им приходилось постоянно договариваться с ведомственными предприятиями о перечислении средств и, таким образом, ставить себя в финансовую зависимость от последних.

Татарская АССР, как и другие административные единицы и хозяйствующие субъекты, не имела практически никакой самостоятельности.

Общесоюзный бюджет складывался по принципу «матрешки»: нижестоящие бюджеты утверждались вышестоящими властями. Все бюджетные расходы ТАССР заранее определялись «сверху». Деятельность местных органов власти была подконтрольна вышестоящим органам, которые, в свою очередь, исходили из годового плана, разрабатываемого для всего СССР Государственным плановым комитетом (Госпланом). Таким образом, бюджетными средствами местные власти Татарской АССР распоряжаться не могли. Совершенно очевидно, что в такой ситуации условий для развития реально работающего местного самоуправления быть в принципе не могло.

Таким образом, к середине 1980-х гг. властные структуры Татарской АССР составляли часть общей тоталитарной политической системы. Лишь к середине второй половины 1980-х гг., времени смены политического курса страны, вхождения политического режима Советского Союза в посттоталитарную фазу развития Республика Татарстан стала заявлять о своих интересах наряду с другими национальными образованиями на территории СССР. 30 августа 1990 г. Верховным Советом Республики Татарстан была принята Декларация «О государственном суверенитете Татарской Советской Социалистической Республики, согласно которой она преобразовывалась в ТССР (с отказом от статуса автономной республики). Как отмечал в своем докладе на II сессии Верховного Совета ТАССР 30 августа 1990 г. М. Шаймиев, бывший тогда Председателем Верховного Совета ТАССР, «суверенитет татарской республики означает верховенство, самостоятельность ее государственной власти в решении вопросов внутренней и внешней жизни вне пределов прав, добровольно переданных ею РСФСР и Союзу ССР на основе договора...» [104, с. 133].

Политические и законодательные факторы в процессе формирования нормативно-правовой подсистемы татарстанского-политического режима

Татарстанская нормативно-правовая подсистема, как мы попытаемся показать это ниже, в рассматриваемый период играла весьма значимую роль в легитимации политического режима Республики Татарстан. С внешней стороны нормативно-правовая подсистема Республики Татарстан в указанный период служила оформлением государственности Татарстана, но, по сути, была призвана обеспечить стабильность политического режима, для которого она являлась надежной опорой, закрепляя такое устройство, при котором степень контроля над государственными и общественными структурами была почти абсолютной. Следует отметить, что переход к нормативно-правовой подсистеме подобного образца стал возможным, с одной стороны, благодаря старым советским традициям — законодательство автономных республик в составе СССР утверждало жестко централизованную систему управления государством

Функционирование государственных, политических, общественных институтов невозможно без их легитимации. Легитимационная система - неотъемлемая сторона любой политической системы как целого. Независимо от того, на какой основе она строится (общей воле народа, господстве большинства, консенсусе, идеологии, традиции и т.п.) в любом варианте легитимация неразрывно связана с нормативно-правовой подсистемой, которая во взаимодействии с первой как бы цементирует всю политическую подсистему, придает ей особую качественную специфику. Нормативно-правовая подсистема обеспечивает реальное функционирование политических и общественных институтов власти и управления. Ее практический характер зависит от того, какова социальная основа институтов, кто правит в данном обществе, в то время как сама эта подсистема определяет то, каким образом осуществляются властные функции и социумом, в которой элементы гражданского общества играли во многом декоративную роль, а с другой, в силу неразвитости самих институтов гражданского общества, сохранении позиций представителями старой бюрократической системы, которые «сверху» фактически определили характер создающейся нормативно-правовой подсистемы. В результате указанные факторы не могли не оказать существенное влияние на выстраивание законодательной сферы Республики Татарстан. Ее формирование естественным образом проходило паралелльно с основными этапами становления татарстанского политического режима, поэтому главные элементы нормативно-правовой подсистемы носили медиативный и ситуационный характер и функциональным образом были связаны с ключевыми моментами политического процесса в Республике Татарстан и в Российской Федерации в целом, а в силу этого они не могли не приобрести во многом переходный и символический характер, обнаруживая незавершенность процесса становления общероссийских и татарстанских государственных, политических и общественных институтов в рассматриваемый период. В силу указанной незавершенности процесса формирования общей системы российского федерализма начальное становление и развитие нормативно-правовой подсистемы татарстанского режима было во многом сходным с оформлением нормативно-правовых подсистем других субъектов федерации - национальных республик в составе России.

С начала 1990-х годов неопределенность ряда базовых статей Конституции Российской Федерации, а также несовершенство законодательных актов, нацеленных на развитие и конкретизацию федеративной природы российской государственности, объективно способствовали тому, что факты, когда органы исполнительной и законодательной власти Российской Федерации и субъектов Российской Федерации нарушали российское законодательство, отнюдь не являлись единичными. Подписанный в 1992 году всеми субъектами Федерации, кроме Чечни и Татарстана, Федеративный договор провозгласил начало перехода к федеративному устройству страны. В то же время, несомненно, что его появление было обусловлено во многом причинами политического свойства, поскольку он предусматривал большие уступки со стороны центральной власти суверенным республикам, многие из которых видели в договоре промежуточный этап к полной независимости. После кратковременной гражданской войны в Москве в октябре 1993 г. федеральной власти с большим трудом удалось утвердить путем референдума новую Конституцию России (в целом ряде субъектов Федерации она не получила одобрения большинства населения) [248, 03.2001]. В новой Конституции России, принятой в особых политических условиях, отсутствовало требование утверждения федеральным парламентом основных законов субъектов Федерации; не было предусмотрено создание единой, непротиворечивой системы законодательства. Одной из причин этого, возможно, является то обстоятельство, что «парад суверенитетов» национальных республик, деятельность радикальных национальных движений в субъектах РФ в тот момент достигли своего апогея, и фиксация норм, закрепляющих согласование законодательных актов с федеральным Центром могла бы дать региональным лидерам повод обвинять тогдашнее российское руководство, пользовавшееся минимальной поддержкой населения России, в усилении «имперских амбиций». Важно отметить, что начало процесса строительства нового федеративного государства сопровождалось присутствием противоречия конфликтогенного плана, связанного с асимметричностью федерации из-за присутствующего в ней национального признака, которое досталось российскому федерализму в наследство от советской системы.

Субъекты, выделенные по национальному признаку, охватывают примерно половину территории страны (хотя, всего пятую часть населения). По Конституции Российской Федерации (ст. 5.4) [4, с. 17] все субъекты равны между собой (исключение составляют права республик на родной язык в качестве второго государственного). Суть противоречия в том, что некоторые из них «равны» более, чем другие, потому что республики фактически располагают обширными писаными и неписаными преимуществами. Так, одни субъекты (республики) объявляются государствами, другие (края, области, автономные образования) - нет. Соответственно, первые имеют свою конституцию, президента, гражданство, государственный язык, вторые - только лишь устав и главу администрации. Одни равноправные субъекты федерации - автономные округа входят в состав других равноправных субъектов федерации краев и областей (ст. 66 Конституции Российской Федерации) [там же, с. 25] и т.д. Кроме того, сама Конституция Российской Федерации предполагает возможность договорного перераспределения предметов ведения и полномочий (ст.П) [там же, с. 12], что вело к постоянному нарушению Конституции и федеральных законов, а также резкому усилению фактического неравенства регионов страны. По указанным причинам конституции Татарстана, Чечни, Якутии, Тывы, которые были приняты раньше Российской, а также целый ряд основных законов национальных республик, принятых позднее, содержали серьезные расхождения с федеральной Конституцией.

Серьезные пробелы в законодательном регулировании национальных отношений в России была призвана восполнить Концепция государственной национальной политики Российской Федерации, принятая лишь в 1996 году. Декларируемые в ней принципы государственной национальной политики в Российской Федерации, к сожалению, так и остались благими пожеланиями. Между положениями Концепции и реальной общественно-политической практикой постсоветской России была «дистанция огромного размера». Многие принципы Концепции были нереализуемы в силу сложившейся в политической, экономической, законодательной сферах нестабильной ситуации, при которой накапливалось все больше противоречий. Например, одним из принципов было «равноправие всех субъектов Российской Федерации во взаимоотношениях с федеральными органами государственной власти». [5, с. 15] Однако, как было отмечено выше, Конституция РФ законодательным образом закрепляла неравенство субъектов, которое усугублялось особыми договорами о распределении предметов ведения и полномочий. А это означало, что равноправие в отношениях всех субъектов с федеральным Центром фактически не могло быть достигнуто. Такими же декларативными были принципы «запрещения любых форм ограничения прав граждан по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности» [там же с. 15] (во многих национальных республиках в составе РФ был законодательно закреплен языковой ценз, фактически проводилась политика этнического протекционизма), «своевременного и мирного разрешения противоречий и конфликтов» [там же, с. 16] (на территории России на момент принятия Концепции протекало несколько вооруженных конфликтов на национальной почве); труднореализуемыми были другие принципы, провозглашенные в Концепции.

Концепция, по замыслу ее создателей, должна была «стать философской основой, ориентиром действия для органов государственной власти и структур гражданского общества на всех уровнях...» [там же с. 39], то есть, лишь набором рекомендаций, которые можно было принять или отвергнуть. В силу данного обстоятельства реальный эффект от введения Концепции в российский законодательный реестр был минимален. Вплоть до настоящего времени Концепция государственной национальной политики остается «изложением общих, принципиальных подходов к разрешению назревших проблем в сфере национальных отношений» [там же, с. 32].

Этномифологическая доктрина как главная составляющая идеологии татарстанского политического режима

Этнический фактор приобретает особое значение во времена политических и экономических катаклизмов, которые бывают отмечены заметным усилением иррациональных моментов в функционировании общественного сознания, что может объясняться тенденцией к реализации в кризисные периоды свойственных любой культуре мифологических оснований. Подобного рода иррациональность находит свое выражение прежде всего в актуализации архаических по своей природе верований и мистических культов, возвращении к «вере предков», попытках реконструкции исторически отживших форм жизнедеятельности того или иного этноса, усилении позиций оккультных знаний, появлении множества предсказателей, целителей и экстрасенсов.

Явления эти, однако, являются лишь индикаторами более значительных изменений, происходящих в общественном сознании, показателями столкновения в нем рационального и архаического пластов. Вместе с тем, процесс архаизации общественного сознания в основных своих направлениях не ограничивается лишь изменением ориентации психологического вектора - от рационального полюса к иррациональному, архаическому. Сама окружающая действительность начинает восприниматься социумом мифологическим способом. В этой связи встает вопрос о «семантическом пространстве мифа границы, т.е. о тех фрагментах реальной действительности, которые данным мифом обозначаются» [111, с.54].

Как отмечает И.В. Следзевский, у образов и представлений границы в сфере политического сознания и политической культуры есть «два четко выраженных предметно-смысловых ядра. Во-первых, круг мифологических представлений о реальных пространственных (этнополитических) границах того или иного народа, государства, исторической земли. Во-вторых, представления о границе, как о системе межличностных отношений между «своим» и «чужим». В первом случае семантическое пространство представлений формируется комплексом исторических и этнических мифов, приспосабливаемых к совершенно определенным политическим целям и соответственно становящимся частью политической идеологии: националистических и этноцентристских мифов... Во втором случае граница как ситуация, действие, характеристика и т.д. сама формирует мифологическое пространство и проецируется на реальную действительность мифа» [там же, с.54].

Процесс мифологизации массового сознания протекает не одномоментно, а проходит несколько стадий — «от социально-психологического кризиса, сопровождающегося усилением настроений неудовлетворенности, через пограничную ситуацию к формированию собственно архаических структур и заканчивается его мифологизацией». [43, с.23]. Пограничная ситуация, воспринимается личностью как разрушение матрицы ролевых отношений в обществе, что ведет к невозможности самоидентификации личности, утрате ею собственной идентичности. Обрести чувство своей значимости и защищенности от враждебного окружения личности помогает «экзистенциальное слияние с группой» [там же, с.24].

В ситуации социокультурного кризиса сплочение общности сопровождается выдвижением на первый план этнических и этноконфессиональных характеристик, способствующих самоидентификации. Затем они дополняются идентификацией региональной, когда регион выступает в качестве особого идентификационного начала, ассоциируемого с субъектом «мы», отстаивающим свои особые права в «противовес «мифологизированному» образу «центра», стремящемуся эти права отобрать» [там же, с.25].

Как будет показано ниже, консолидация общности в Татарстане, в целом сопровождалась сходными изменениями в указанном порядке: сначала активизировались этнические и этноконфессиональные характеристики, а затем появились региональные, что нашло свое наиболее полное выражение в идеологии «татарстанизма».

Появление мифа невозможно без особых групп, выступающих от имени этноса или группы и выполняющих идеологическую функцию формирования и распространения политических мифов. В Татарстане на себя эту роль взяла «национальная» гуманитарная интеллигенция. Именно при активном участии ее представителей был создан политический миф, послуживший основой для идеологической легитимизации политического режима Татарстана.

Похожие диссертации на Эволюция политического режима Республики Татарстан (1991-2001 гг.)

Эволюция КПСС в 1985 - 1991 гг. : Историко-политологическое исследованиеВолгин Евгений Игоревич

Особенности развития политической системы Эфиопии после 1991 годаТэсфае Хунэньяу Асэге

Проблемы становления и эволюции федеративных отношений в современной РоссииПак Чжон Хо

Эволюция роли женщины в политическом процессе РоссииАнисимова Светлана Александровна

Эволюция политических режимов в субъектах Российской ФедерацииКопаева, Екатерина Владимировна

Эволюция авторитетных режимов в Латинской АмерикеРощупкин Владимир Тимофеевич

Становление государства и эволюция политических режимов Грузии и УкраиныТокарев, Алексей Александрович

Эволюция, функционирование и перспективы развития политического режима в современной РоссииЛубнин Дмитрий Александрович

Исламские государственно-правовые традиции в политических режимах в республиках на Северном КавказеКуриленко Марина Александровна

Исламские государственно-правовые традиции в этнократических режимах в республиках на Северном КавказеКуриленко Марина Александровна