Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблема определения термина «когниция» и философские основания когнитивной науки 12
Глава 2. Истина и трансцендентный объект знания 44
2.1. Субъект знания как метафизическая проблема 44
2.2. Истина и автономия объекта знания 58
2.3. Логический анализ языка vs трансцендентный объект знания 66
Глава 3. Эпистемологический релятивизм и значение как динамически-игровая категория 80
3.1. У.Куайн и релятивистский фундаментализм 80
3.2. Ограничение релятивизма: доконцептуальный опыт тела
Дж.Лакоффа и «принцип милосердия» Д.Дэвидсона 92
3.2.1. Ограничение релятивизма: доконцептуальный опыт тела Дж.Лакоффа 92
3.2.2. Ограничение релятивизма: «принцип милосердия» Д.Дэвидсона 101
3.3. «Скептический парадокс» Крипке-Витгенштейна и значение как динамически-игровая категория 109
Заключение 132
Список использованной литературы 137
- Проблема определения термина «когниция» и философские основания когнитивной науки
- Субъект знания как метафизическая проблема
- Истина и автономия объекта знания
- У.Куайн и релятивистский фундаментализм
Введение к работе
Диссертационное исследование посвящено исследованию проблемы теории значения (ТЗ), одной из самых разрабатываемых проблем многих философских и околофилософских традиций, претендующих на раскрытие сущности и процессов человеческого познания. Данная направленность исследования определяет его актуальность в парадигме современного философского знания.
Фундаментальность тематики требует разновекторного и многоаспектного изучения, поиска новых методологических подходов, привлечения обширного теоретического и эмпирического материала.
С одной стороны, это является стимулом для развития, с другой же, таит опасность «распыления», увлечения узкоспециальными, подчас техническими проблемами логики и языкознания в ущерб выходу на некие концептуальные обобщения, которые, как нам кажется, должны являться основной целью подобных исследований.
Одной из самых актуальных вопросов современной ТЗ является проблема критериев истинности, принимаемых в тех или иных семантических теориях. Именно эта проблема, как нам кажется, является ключом к более или менее четкому разграничению современных концепций ТЗ и, вместе с тем, дает выход на фундаментальные обобщения о сущности и процессах человеческого познания.
В работе эта проблема рассматривается на примере двух, наиболее разработанных семантических концепций - когнитивной науки (КН) и аналитической философии. Обе эти традиции являются своего рода «продуктом» античной эпистемологии, характеризующейся безусловной телеологичностью и концепцией трансцендентной предзаданности истинного
знания, восходящей к идеям элеатов, Платона и Аристотеля. Новоевропейская логико-философская традиция, в первую очередь, стараниями Декарта надолго закрепила за языком функции технического посредника при передаче трансцендентных, и потому, универсальных «атомов» - значений.
Вышеописанная концепция, по сути, вынесла проблемы истинности за рамки семантики и ТЗ, ограничив их рассмотрение границами эпистемологии. С нашей точки зрения, это является основным препятствием для развития семантических концепций, безоговорочно принявших идею Универсальной Истины и Универсального Значения. В качестве примера малопродуктивное такого подхода в работе рассматривается когнитивизм, в первую очередь те концепции когнитивной лингвистики, которые попытались возродить картезианскую концепцию «семантических примитивов» как предельных структур познания.
В этой связи, как нам кажется, чрезвычайно важной и актуальной является проблема определения терминологического аппарата КН, рассматриваемая нами в первой главе. К примеру, не представляется убедительной необходимость использования термина «концепт», наиболее «популярного» в современной КЛ, ориентированной на традицию «Автономного Знания». Являясь калькой с английского «concept» - понятие, этот термин, по нашему мнению, не проясняет, а затуманивает суть проблемы, что и доказывается в первой главе нашего исследования.
Чрезвычайно актуальным является анализ причин и следствий реабилитации эпистемологического обоснования ТЗ, произошедшей в рамках аналитической философии и философии сознания второй половины XX века и связанной, в первую очередь, с такими именами как Куйан, Гудмен, Патнэм, Витгенштейн. Этот «анти-универсалистский» переворот лишил значение статуса автономно-трансцендентной константы и поставил его в прямую зависимость от онтологических обязательств когерентного
концептуального каркаса или конкретной «языковой игры». Именно этот
подход, как представляется, является наиболее перспективным с точки
зрения создания фундаментальной модели значения и человеческого
познания.
Степень теоретической разработанности проблемы.
Первые осмысления проблемы значения в философии, в контексте общесемантических проблем, представлены в трудах Ксенофана, Парменида и Зенона, исходивших из древнейшей концепции слова как магической силы, способной репрезентировать только истинное знание. Учение элеатов об истинно сущем бытии как единственном содержании истинного знания получило дальнейшее развитие в эпистемологической концепции Платона, который сделал проблему разграничения истинного и квазизнания ключевой в контексте исследования человеческого познания. Разделяя убеждение Парменида в тождественности dynamis и telos, Платон был уверен в онтологической и эпистемологической первичности цели и продукта познания по отношению к процессу познания, обосновывая эту первичность существованием высших идей - эйдосов, вечных и неизменных. Идея трансцендентной предзаданности истинного знания фундирует и философию Аристотеля, который, однако, критиковал онтологию бесконечного множества эйдосов Платона.
Формированию взглядов на естественный язык как на технически несовершенный инструмент передачи универсальных и трансцендентных атомов — значений в новоевропейской философии как никто способствовал Декарт. Именно его размышления о сути познания дали толчок развитию логического направления в языке, наиболее ярко представленного в грамматике и логике Пор-Ройаля.
Традиция представления значения в виде универсально-трансцедентной константы или семантического примитива, существующего в пространстве некоего «языка мысли» (lingua mentalis), имело, вероятно,
наибольшее количество приверженцев в европейской философии и лингвистике.
Помимо философов - рационалистов: Спинозы, Лейбница и др., заложивших общефилософскую базу такого подхода, необходимо выделить таких философов как Больцано и Фреге, разработавших на этой базе (в большей степени Фреге) основы символической логики и современной философии языка или аналитической философии.
Фрегеанское представление о пропозиции как отражении объективной и не нуждающейся для своего бытия в мыслящем человеке мысли, оказало огромное влияние на развитие теоретической лингвистики и философии языка, однако основаниями этого развития стали разные элементы его теории. Линия разлома между лингвистической и философской семантикой прошла в области определения анализируемого уровня языка - лексического или сентенциального. Тем не менее, при всей разности объекта исследования, и лингвистическая и философская семантика первой половины XX века не сомневалась в безусловной автономности семантических примитивов, будь то понятие или пропозиция, от конкретного естественного языка или носителя языка.
В аналитической философии эти воззрения присутствовали и в концепции «логического атомизма» Рассела и в «Логико-философском трактате» Витгенштейна и в семантических концепциях философов Венского кружка. Особо может быть выделен К. Поппер, пожалуй, наиболее пылкий приверженец идей автономности истинного знания.
Эти взгляды, наравне с «компьютерной метафорой» (Н.Винер, А.Тьюринг, К.Шеннон) нарождающейся кибернетики и «когнитивной революцией» Н. Хомского, стали основой для создания когнитивной науки, провозгласившей человеческое сознание аналогом компьютерной программы.
При всей неоднозначности и противоречивости современного когнтитивизма, отмечаемой многими ее последователями (см.: Кубрякова, 1996), можно перечислить некоторых основных представителей, наиболее последовательных в продвижении идей значения как автономного семантического примитива. Это А. Вежбицкая, Р. Дженкендорф, Ч. Филлмор, Дж. Фодор и др.
Отдельно можно выделить такую отрасль КН как когнитивная лингвистика, пожалуй, наиболее разработанную в отечественной когнитивной традиции. Здесь могут быть отмечены такие отечественные исследователи как Н.Д Арутюнова, Н.Н Болдырев, Е.С Кубрякова, Е.В. Рахилина, Т.Г. Скребцова, В.Н Телия, Р.М.Фрумкина, А.П. Чудинов и др.
Неоднозначность результатов семантической программы когнитивизма вызвала значительную критику этого направления, связанную, прежде всего, с именами М. Боден, А. Болинждера, Д. Серля, Т. Хондериха, Д. Хофштадтера, У. Эко, усомнившихся как в изоморфизме компьютерной программы и человеческого сознания, так и в представлении значения в образе семантического примитива - атома автономно-универсального знания.
Данная критика развивалась на фоне фундаментального сдвига в парадигме философии сознания. Сдвига, связанного с отказом от гипостазирования «логических атомов» и поисками истинностных оснований конкретных естественных языков как завершенных семантических систем. Начавшись с работ английского аналитического философа Ф. Рамсея, концепции языковых каркасов Карнапа и полевых исследований американских лингвистов Э. Сепира и Б. Уорфа, эта «антитрансцедентная» революция ярко проявилась в работах американского философа У. Куайна, провозгласившего онтологическую относительность и поставившего значение высказывания в прямую зависимость от онтологических обязательств конкретного языка.
Концепция Куайна, при всей своей значимости для развития философской семантики, оставляла много вопросов, важнейший из которых - какова основа возможности интерсубъективной коммуникации при отсутствии трансцендентного объекта знания?
В качестве ответа на этот вопрос можно рассматривать концепции Дж. Лакоффа и Д. Дэвидсона, которые обосновали такую возможность в условиях выноса истинностных оснований высказывания за рамки языка в область общей способности человеческого сознания к ориентации в окружающем мире. В ряду подобных концепций особый интерес вызывает обосновательная концепция значения отечественного исследователя М.В. Лебедева.
Отказ от классической «августианской» теории значения, «скомпрометированной» как исследованиями вышеупомянутых авторов, так и многочисленными «скептическими аргументами» (Н. Гудмен, С. Крипке, X. Патнэм) подвиг многих исследователей на создание теорий значения, которые бы исключили все парадоксы, связанные с гипостразированием трансцендентного объекта знания. Особое внимание здесь привлекает попытка Л. Витгенштейна периода «Философских исследований» обосновать теорию «значение как употребление», где стабилизатором значения выступал бы не автономно - универсальный статус референта, а правила «языковой игры» конкретного языкового социума.
Особо хотелось бы выделить исследователей, систематизировавших обширный и, часто, противоречивый материал по данной проблематике, в первую очередь, Г. Кюнга и Р. Рорти.
Несмотря на долгую историю изучения и значимость полученных результатов, основной вопрос, связанный с ТЗ остается открытым — возможно ли создание единой теории значения свободной от всех противоречий и парадоксов? Как представляется, чрезвычайная сложность и,
вместе с тем, привлекательность решения данной задачи останется залогом интереса к проблеме ТЗ и в новом тысячелетии. Цели и задачи исследования.
Цель работы: обосновать необходимость включения условий истинности в концепцию общей теории значения. Достижение данной цели предполагает решение следующих задач:
Провести анализ терминологической базы современной КН.
Исследовать философские и эпистемологические основания концепции Универсального Знания и ее реализации при создании семантической теории КН.
3. Обосновать необходимость привлечения условий истинности в
создание общей теории значения на примере развития современной
аналитической философии и философии сознания.
Методологическую базу исследования составляет компаративный метод. В диссертации применялись методы генетического анализа, теоретико-познавательного анализа понятий, типологического анализа. Научная новизна исследования и положения, выносимые на защиту.
Научная новизна диссертации определяется решением поставленных задач и в обобщенном виде заключается в следующем:
1. Проанализированы некоторые базовые термины современной КН
(«когниция», «концепт», «компьютация»), определена степень искажения их
значения при переносе в контекст российской философско-методологической
традиции. Применительно к терминам КН мы можем говорить о наличии
ряда понятий, обладающих, скорее, «семейным сходством», в смысле Л.
Витгенштейна, чем четко определенными семантическими границами.
Например, изначальная размытость границ понятия cognition в английском
языке, с одной стороны, стала следствием фундаментальной
непроясненное проблемы разума-сознания в европейской гносеологии, с другой же, сама определила невозможность формирования единой
философской базы когнитивной науки. Это приводит к тому, что можно говорить скорее о когнитивных науках, чем о науке.
2. Выявлены общие историко-философские корни семантической
концепции современной КН и ранней аналитической философии на этапе ее
становления как «чистой» философии языка. Представление о
трансцендентном объекте познания как предельной структуре знания о мире,
унаследованное от античной эпистемологии и картезианской концепции
Пор-Ройаля, сформировало философскую базу когнитивизма и, через логико-
философские исследования Фреге, ранней аналитической философии.
Имплицитное принятие картезианской концепции познания (в качестве
единственно валидной) стало одной из основных причин отторжения идей
семантической относительности многими когнитивистами и философами.
Несоответствие теоретических установок и эмпирических фактов,
опровергающих ортодоксальный когнитивизм, привело к кризису этого
направления, который не преодолен и до сих пор. В философии языка
происходит фундаментальный сдвиг в сторону признания несостоятельности
классической теории значения. Такой сдвиг связан, в первую очередь, с
работами философа У. Куайна.
Показана несостоятельность утверждения многими когнитивистами невозможности интерсубъективной коммуникации при элиминации трансцендентного объекта познания, которая, якобы, вытекает из идей семантической относительности У. Куайна. Несостоятельность данного утверждения изучена на примере концепций кинестетических схем Лакоффа и принципа милосердия Д. Дэвидсона. Принцип общей человеческой формы Лакоффа и принцип милосердия Дэвидсона становятся достаточными ограничителями релятивизма и условиями осуществления коммуникации в человеческом социуме.
Рассмотрена концепция «значения как употребления» Л. Витгенштейна в свете обоснования «неавгустианской», социальной теории значения.
Проанализировано утверждение философа о том, что коммуникативная функция языка является единственным и достаточным стабилизатором языкового значения в контексте конкретных языковых игр. Теоретическая и практическая значимость исследования заключена в следующем:
полученные в исследовании результаты способствуют углублению понимания основных проблем, с которыми сталкивается современная КН и философия сознания, конкретизируют причины кризиса современного когнитивизма, позволяют наметить пути выхода из этого кризиса на основе привлечения в КН результатов исследований философии сознания второй половины XX века.
результаты диссертационного исследования могут найти применение в чтении базового курса истории философии, теории познания, спецкурсов по философии языка, по проблемам современного когнитивизма. Апробация материалов исследования.
Основные положения диссертации апробированы на конференции «Теоретические и прикладные аспекты филологии» (Томск, 2004), на конференции «Актуальные проблемы социальных наук» (Томск, 2005), на Летней философской школе «Голубое озеро-2005» (Новосибирск, 2005), на Всероссийском философском семинаре молодых ученых им. П.В. Копнина (Томск, 2005), на III Международной научно-практической конференции «Прикладная филология и инженерное образование» (Томск, 2005).
Проблема определения термина «когниция» и философские основания когнитивной науки
В истории гуманитарных наук XX века, пожалуй, одним из самых ярких событий является возникновение когнитивной науки, провозгласившей своей целью всестороннее изучение процессов человеческого познания и его результата - самого знания. Зародившись во второй половине XX века в Америке1, это направление изначально оказалось под большим методологическим и терминологическим влиянием кибернетики, компьютерной науки и теории информации, что, на этапе позиционирования когнитологиии или когнитивной науки (КН) как метадисциплины о человеческом сознании, не могло не привести к путанице и подмене понятий. Часто эту путаницу можно объяснить тем, что различные исследователи играли в различные языковые игры, используя одни и те же термины.
Это приводит к тому, что: «...несмотря на определенную близость в указаниях на предмет или объект исследования КН - это и знание, и познание, и информация, и человеческий разум и сознание, и человеческий мозг как носитель соответствующих систем и их биологическая основа и т.п. - все же в разных дефинициях КН называются разные феномены, и рассмотрение каждого из них привносит в науку/науки свою специфику, к тому же каждое направление, по сути, требует своего собственного эмпирического подтверждения и своей теоретической платформы» (Кубрякова, 1996:58).
Как считает Е.С. Кубрякова, термин «когнитивная наука» следует, поэтому, считать «зонтиковым» для объединения комплекса наук, занимающихся изучением феномена человеческого сознания и разума, то есть феномена «когниции». Наиболее часто к этим наукам причисляют когнитивную психологию, когнитивную лингвистику, кибернетику и науку об искусственном интеллекте (ИИ).
Некоторые исследователи склонны причислять к этому комплексу наук и философию, имея в виду необходимость философского обоснования исследований механизмов человеческого познания. Однако именно у философов термин «когнитивная наука» вызывает наибольшее количество возражений и сомнений. Недаром термин «когнитивная философия» так и не получил широкого распространения в лексиконе англоязычных философов. Для обозначения той ветви философии, которая занимается исследованием процессов мышления и познания в целом используется другой термин -«philosophy of mind» - философия сознания. В данном случае речь идет не просто о замене одного термина другим, близким по смыслу.
Термин Mind в английском языке гораздо шире по значению, чем cognition, обозначая «разум» вообще, что не привязывает его к определению только процесса целенаправленного человеческого познания - мышления. Как указывает Crumley в предисловии к сборнику «Problems in mind. Reading in contemporary philosophy of mind»: «Есть чувства и ощущения, желания и решения, мысли и тревоги, осознание и действие. Все это касается сознания, или, более широко, ментального» (Jack S. Crumley, 1999:1). Именно поэтому, например, Маргарет Боден считает, что те, кто использует термин «cognitive science» на самом деле выходят за пределы значения термина cognition, по сути, имея в виду Mind: «В бюрократической Утопии, где все товары соответствовали бы своим этикеткам (labels), «когнитивная наука» должна была бы быть наукой о когниции. Она должна бы была изучать знание — как нечто противопоставленное мотивации, эмоциям и социальным взаимоотношениям. Многие люди, далекие от этой области исследования, так и думают. Однако они ошибаются. Фактически, когнитивная наука является междисциплинарным изучением разума, опирающимся на понятия, заимствованные из компыотерной науки и науки об ИИ. Ее ключевое положение заключается в том, что все аспекты разума могут быть описаны в этих понятиях» (Boden, 2001:210).
Следствием этого уравнивания разума и развернутого во времени мышления и стало фактическое уравнивание терминов mind и cognition, причем основным проявлением последнего считалось ментальное «исчисление представлений» (computation over representation). Сам термин cognition обладает не четко очерченным семантическим полем. С одной стороны, он обладает значением, переводимым на русский как «знание, познание, познавательная способность», что, в целом, может считаться близким к значению mind в смысле обладания общей способности к познанию, чем и является разум. С другой стороны, cognition в английском языке часто становится эквивалентом cogitation\cogitate со значением «обдумывание, размышление / обдумывать, размышлять», что позволяет сделать вывод о том, что, собственно, конституирует познавательную способность или разум.
На амбивалентность термина cognition обратил внимание еще Н. Хомский, который проанализировал значение глагола to cognize - деривата cognition, синтезирующего, по сути, значения и cognition и cogitation - то есть, объединяющего значение целенаправленного думанья и подсознательного, нелогического восприятия, что противопоставляет его глаголу to know (Кубрякова, 1996:82).3
Таким образом, мы можем говорить о наличии в английском языке ряда понятий, обладающих скорее «семейным сходством», в смысле Витгенштейна, чем четко определенными семантическими границами. Изначальная размытость границ понятия cognition в английском языке, как представляется, с одной стороны, стала следствием фундаментальной непроясненности европейской гносеологией проблемы разума-сознания, с другой же, сама определила невозможность формирования единой философской базы когнитивной науки, что приводит к тому, что можно говорить скорее о когнитивных науках, чем о пауке.
Так, М. Боден, констатируя, что большинство когнитологов так или иначе приняли, в качестве базовой концепции, функционализм4, тем не менее выделяет несколько пунктов, из-за которых едва ли можно говорить, что эта база является единой, или, другими словами, одинаково понимаемой. Среди них - 1) релевантность ментальных репрезентаций 2) проблема тела -сознания 3) природа компьютации5 4) связь жизни и разума.
По мнению Фодора, функционализм, появившийся в результате: «Философского осмысления развития ИИ, компьютерной теории, лингвистики, кибернетики и психологии»6, пытаясь уйти от крайностей дуализма и бихевиоризма, отказался от онтологического обоснования мышления.
Как считает исследователь, с функциональной точки зрения психология системы зависит не от того, из чего она состоит (живых клеток, металла или духовной энергии), но от того, как она организована. Другими словами, когнитологи-функционалисты ушли от ответа на вопрос об изначальной релевантности когнитивного статуса ментальных репрезентаций в пользу вопроса о том, как они организуются в когнитивной системе.
К примеру, в рамках выдвинутой А.Ныоэллом функциональной концепции знания, которая позиционируется им как эпистемологическая концепция (хотя свой подход А.Ныоэлл противопоставляет традиционному философскому подходу к знанию, прежде всего потому, что считает необязательной для знания такую характеристику, как истинность) постулируется, что знание должно быть охарактеризовано совершенно функционально, в терминах того, что оно делает, а не структурно.
Субъект знания как метафизическая проблема
Как говорилось в предыдущей главе, эпистемологической основой КН можно считать постулирование особого «высшего» мира ментального источника истинного знания, истинного в силу своей «автономности» от изменчивого реального мира, объекта мнения, и представление о познании как отражении, фактически, использовании готовых ментальных форм и образов, онтологически первичных по отношению к акту познания.
Эта концепция оказалась чрезвычайно востребованной в эпоху формирования христианской теории познания, прямо связавшей возможность истинного познания с возможностью познания «с точки зрения Бога». Вытекающее отсюда следствие, что языки отличаются не более чем разной фонетической оболочкой, облекающей божественные, «универсальные», и поэтому истинные, понятия, стало важнейшим философским обоснованием идей «универсального языка». Именно античный период философии, как представляется, стал ключевым для формирования тех взглядов на природу знания и познания, которые, в картезианской интерпретации, стали философским базисом КН.
В античной философии феномен знания стал объектом исследования начиная с конца VI века до н.э. В первую очередь речь идет об элеатах Пармениде и Зеноне, исходивших из древнейшей концепции слова как магической силы, способной репрезентировать только истинное знание. Проблему божественного происхождения вербально выразимых истинных знаний впервые пытался разрешить учитель Парменида Ксенофан Колофонский, который, вероятно после знакомства с религиозными учениями Востока, выдвинул идею о существовании единого Бога -всеведущего разума способного управлять мировыми процессами. Развивая идеи Ксенофана, Парменид постулировал тождество мысли, слова и истинно сущего бытия.
Как считает И.П. Меркулов, эти положения дают основание полагать, что Парменид отрицал возможность осмысленной ложности, то есть, отождествлял истинность и осмысленность декларативных предложений, а в качестве истинно существующих рассматривал только референты осмысленных высказываний (Меркулов, 2003:242).
При этом, Парменид, следуя архаичному телеологизму, отождествлял цель деятельности (telos) или ее продукт (ergon) с человеческой способностью к деятельности (dynamis), что позволило ему рассматривать познание, мысль и произнесение слова как такую способность, которая неизбежно реализуется в своей цели - подразумеваемом объекте. Тем самым получили философское обоснование и исходные допущения: декларативное высказывание может быть осмысленным только тогда, когда оно истинно, и лишь в этом случае его референты действительно существуют как истинно сущее бытие.
Таким образом, в силу принятых Парменидом допущений, такие атрибуты истинно сущего бытия как вечность, неизменность, целостность и неделимость одновременно оказались и характеристиками содержания вербализованного мышления, речи и познания. Принимая во внимание, что для Парменида истинно сущими были не объекты реальной действительности, а некие сакральные образцы, становится ясным, почему исчерпывающим знанием об этом мире могло обладать только нечто наподобие бога-ума Ксенофана.
Как пишет И.П. Меркулов: «Архаичная концептуальная модель целенаправленной деятельности позволила Пармениду обосновать «первичность» вербализованных знаний, относящихся к божественному истинно сущностному бытию, и наделить их сакральным смыслом» (Меркулов, 2003:244).
Это знание о «бессмертных сущностях» Парменид противопоставлял мнениям обычных людей, возникающим на основе чувственных восприятий реальности. Учение элеатов об истинно сущем бытии как единственном содержании истинного знания получило дальнейшее развитие в эпистемологической концепции Платона.
Платон сделал проблему разграничения истинного и квазизнания ключевой в контексте исследования человеческого познания. Разделяя убеждение Парменида в тождественности dynamis и telos, Платон был уверен в онтологической и эпистемологической первичности цели и продукта познания по отношению к процессу познания, обосновывая эту первичность существованием высших идей - эйдосов, вечных и неизменных.
Как мы уже говорили, если термин cognition в западной эпистемологической традиции, опирающейся на античную, имеет значение и процесса познания и его результата, то приоритет в этой паре явно отдается результату, чья истинность гарантирована принадлежностью к божественному или, в терминах Поппера, автономному «третьему миру» результатов человеческого познания.
Однако постулирование существования вечных идей - эйдосов, истинных в силу своей божественной трансцендентности, поставило перед Платоном вопрос о причине дисгармоничности реального мира, разительно отличающегося от умозрительной гармонии мира вечных идей. Объясняя этот контраст, философ выделяет реальный мир как мир явлений, промежуточный между существующим - вечным миром эйдосов и несуществующим. Образом существующего в уме человека является знание, образом ничто - незнание, образом мира явлений - мнение.
По Платону, мнение не обладает взаимной связью частей, то есть гармонией, и поэтому непрерывно изменяется. Тем самым, к примеру, отсутствие в действительности идеального государства не отрицает его существования в принципе. Все отклонения от идеала случайны, сам же идеал возможен уже потому, что возможно его помыслить, то есть утверждается тождество логически возможного с реально возможным.
К примеру, в диалоге "Государство" возникает вопрос, как отличить среди людей, имеющих тягу к познанию, тех, кто любит усматривать истину и познает в подлинном смысле этого слова (то есть, тех, кто может являться правителем в идеальном государстве) от тех, кто радуется знакомству с чем-либо новым, однако не может достичь подлинного знания, имея только мнения.
В связи с этим ставится задача провести различие между знанием, с одной стороны, и, с другой стороны, тем, что знанием не является, однако может в определенных условиях претендовать на статус знания и выдаваться за таковое. В качестве квазизнания в данном случае рассматривается мнение.
Так, Сократ ставит следующий вопрос: "Если тот, о ком мне сказали, что он только мнит, но не познает, станет негодовать и оспаривать правильность наших суждений, могли бы мы его как-то унять и спокойно убедить, не говоря открыто, что он не в своем уме?".
Истина и автономия объекта знания
В основе фрегевского понимания логики и ее законов лежало убеждение в их объективности, обусловленной объективным характером мысли. Мир мыслей (Reich) для Фреге был столь же реален и имел такое же независимое от человека существование, что и мир действительных вещей. Этот мир - царство является «третьим царством» объективно - нереального, содержащим повествовательные предложения - пропозиции, родственные «предложениям в себе» Больцано. В отличие от мира объектов, мир мыслей носил вневременной и непространственный характер. Этот тезис Фреге, конечно, не относится к перечню его открытий, здесь Фреге является прямым продолжателем дела Платона, средневековых схоластов - реалистов, Лейбница, Больцано и др. Однако Фреге развивает свой вариант платонизма, в котором он разграничивает объективное с реально существующим во времени и пространстве.
Под «объективным» Фреге понимает независимость от процессов ощущений, восприятия и представления человека. Мысль, по Фреге, как нечто объективное не нуждается для своего бытия в мыслящем человеке -носителе мысли. Мышление не создает мыслей - оно только «схватывает» (auffassen) их и этот процесс Фреге, как пишет Б.В. Бирюков, считает самым таинственным из всего, с чем имеет дело человек (Бирюков, 2001:36).
Отражением мысли в языке становится утвердительно — повествовательное предложение. «Суждение оказывается мыслью, выраженным повествовательно - утвердительным предложением как ее знаковым представителем» (Фреге, 2001:488). Анализируя предложения, Фреге определяет их смысл как выражаемую ими мысль, а их предметное значение как их истинность или ложность.
Необходимость сохранения предметного значения (в терминологии аналитической философии денотата или экстенсионала) как критерия соотнесения знака с объективным миром неоднократно подчеркивается Фреге: «Итак, стремление к истине - вот то, что всегда побуждает нас к переходу от смысла к значению», «Почему мы хотим, чтобы каждое собственное имя имело не только смысл, но и значение, поскольку для нас важно истинностное значение мысли» (Там же: 235).
Концепция Фреге оказала огромное влияние на развитие теоретической лингвистики и философии языка, однако основаниями этого развития стали разные элементы его теории. Если философов и логиков больше всего заинтересовали разработки Фреге в области логического анализа значения пропозиции - суждения и «соотнесения пропозициональной функции с представлениями некоторой предметной области, обеспечивающего истинность или же ложность формируемого таким образом высказывания» (Кубрякова, 1996:139), то для лингвистов определяющими стали принципы анализа семантики языкового знака - имени и путей его формирования на основе определенной конкретизации пропозициональной функции. Тем самым, линия разлома между лингвистической и философской семантикой прошла в области определения анализируемого уровня языка - лексического или сентенциального.
Идея знания как «третьего царства», автономного по отношению к сознанию индивида, наиболее последовательно развивалась в работах К. Поппера, оказавшего огромное влияние на формирование эпистемологической базы КН.
Поппер различает три рода сущего (называя их "мирами", или "универсумами" в нестрогом смысле): первый мир - это мир физических объектов или физических состояний, второй - мир состояний сознания (ментальных состояний, возможно, диспозиций к действию) и третий мир, к которому относится знание или мир «творений человеческого разума. К нему принадлежат произведения архитектуры, искусства, литературы, музыки, науки и, самое главное, научные проблемы, теории и дискуссии».
Касаясь генезиса теории знания как третьего мира, Поппер пишет: «Из длинного списка имен философов, чьи теории имели какое-либо сходство с третьим миром - Гесиода, Ксенофана, Гераклита, Парменида, Платона, Аристотеля, стоиков, Плотина, Лейбница, Больцано, Фреге, возможно, Гуссерля - я упомяну только трех: Платона, Больцано и Фреге» (Popper, 1994:25).
Обосновывая различия своего «третьего» мира от концепций предшественников Поппер указывает: «Платон верил в существование трех миров. Его первый мир, единственный мир, который он считал по-настоящему существующим - по сути божественным - соответствует моему третьему миру. Но он не содержал ни проблем, ни доказательств, ни теорий.
Грубо говоря, он состоял только из понятий, таких как Красота или Добро сами по себе» (Там же:49).
По мнению Поппера, именно эта, идущая от Платона традиция анализа слов, понятий и значения «стала проклятием» (bedevilled) философии, так как даже спорившие с Платоном номиналисты, отталкивались от его постулирования понятия базовой ментальной единицы. Именно поэтому, современная Попперу философия языка была для него всего лишь новой «философией слов».
В самом деле, как замечает М.В. Попович, в классической европейской логике, основанной на принятии слова - понятия как центральной единицы языка: «Любой текст рассуждения... предполагается возможным разрезать на отдельные умозаключения, последние на составляющие их суждения и, наконец, суждения разложить на составляющие их понятия». При таком подходе: «Все человеческое знание напоминает некий склад понятий, которые надлежит комбинировать различным образом и пополнять, обращаясь к опыту. Когда же пытаются выяснить, что такое «понятие», то оказывается, что оно существует лишь в суждении или, в более общем случае, в целом ряде суждений» (Попович, 1975:21).
У.Куайн и релятивистский фундаментализм
Как говорилось в предыдущей главе, смена парадигмы в изучении феномена человеческого познания была связана с развенчанием картезианского «мифа» об «отражательном» характере естественного языка по отношению к универсальной и трансцендентальной Естественной Данности. Становление идей семантического релятивизма проходило, в контексте разрешения проблемы универсалий, с опорой на концепцию онтологического номинализма.
Причину этого явления объяснял Гудмен в «Способах создания миров», защищая номинализм от упреков в потакании безудержному релятивизму. По Гудмену, готовность принимать бесчисленные альтернативные истинные или правильные мировые версии подразумевает не то, что все возможно, что небылицы так же хороши, как быль, что истина больше не отличается ото лжи, но только то, что истина должна пониматься иначе, нежели соответствие некоему готовому миру.
Как считает философ, хотя мы делаем миры, делая их версии, все же мы вряд ли преуспеем в создании мира, складывая символы наугад, больше, чем плотник, делающий стул и скрепляющий наугад куски дерева. Множественные миры суть действительные миры, созданные их истинными или правильными версиями и отвечающие им. То, какие миры должны быть признаны действительными — совсем другой вопрос.
Ответ на вопрос как релятивизм может сочетаться с номинализмом, по мнению философа, прост. Хотя номиналистическая система говорит только об индивидах, запрещая всякую речь о классах, за индивида в ней может приниматься что угодно; то есть номиналистический запрет, по словам Гудмена, направлен на расточительное распространение сущностей вне любого выбранного основания индивидуации, но он оставляет выбор такого основания совершенно свободным. Номинализм сам по себе, таким образом, разрешает изобилие альтернативных версий, основанных на физических частицах или феноменальных элементах, или обычных вещах, или на чем бы то ни было еще, что принимается за индивиды (Гудмен, 2001). Таким образом, номинализм предстает как своего рода принцип построения множества когерентно - истинных систем координат относительно некоего факта или события. Сам факт, при этом, лишается статуса трансцеднтно -автономного «привилегированного знания», в смысле эмпириков, Рассела, раннего Витгенштейна и неопозитивистов Венского кружка, становясь зависимым от той системы координат, в которой он описывается. К примеру, два утверждения "Солнце всегда движется" и "Солнце всегда неподвижно", оказываются одинаково истинными относительно одного и того же мира, но в различных версиях его описания.
Данная концепция «систем координат», надо сказать, впервые была сформулирована в рамках американской полевой лингвистики, столкнувшейся с мировоззрением индейцев, настолько отличным от мировоззрения европейца, или носителя SAE (Standart Average European) -«среднеевропейского стандарта» в определении Уорфа, что это вполне может служить наглядной иллюстрацией ситуации «радикального перевода» теоретически разрабатываемой позднее Куайном. Так, анализируя грамматическую и семантическую структуру индейских языков, Уорф пришел к выводу о тотальной детерминированности мышления языком, а не наоборот, как было принято считать со времен картезианства «Пор-Ройаля».
Недаром, в качестве эпиграфа к наиболее значимой своей работе «Отношение норм поведения и мышления к языку» он выбрал следующие слова своего учителя Э. Сепира: «Люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают, они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или, что язык является побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления. На самом деле «реальный мир» в значительной мере бессознательно строится на основе языковых норм данной группы... Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или иные явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения» (Уорф, 2003:157).
В последовавшем анализе конкретных грамматических структур и отношений, наиболее интересным для нас представляется описание существительных, обозначающих материальное количество в SAE и языке индейцев хопи. Так, в сознании носителя SAE всегда присутствует лингвистическая формула «материальное существительное = форма + лишенное формы вещество или «субстанция»». Например, субстанции «воздух», «вода», «снег», «мясо» и т.д. всегда привязаны к определенным ограничителям формы «стакан», «глоток», «кусок», к тому же, у «субстанциональных» существительных отсутствует грамматическое множественное число.
Что касается языка хопи, то, по словам Уорфа, там отсутствует особый подкласс «материальных существительных». Все существительные обозначают отдельные предметы и имеют и единственное и множественное число. Существительные, эквивалентные материальным существительным SAE тоже относятся к телам с неопределенными, не имеющими четких границ формами, однако, здесь имеется в виду неопределенность, а не отсутствие форм и размеров. Так, например, в каждом конкретном случае «вода» обозначает определенное количество воды, а не «субстанцию» воды. Абстрактность передается глаголом или предикативной формой, а не существительным, поэтому нет необходимости в уточнении размеров или объемов «субстанции» с помощью вышеописанных лексических ограничителей. В результате, в языке хопи нет ни необходимости, ни моделей для построения понятия существования как соединения бесформенного и формы.
Следствия из этого факта, по мысли Уорфа, являются основополагающими для всего мировоззрения западного человека, так как из формулы «форма + содержание» происходят такие философские концепции, как материализм и отрицаемый им дуализм, опирающиеся на языковую интуицию носителя языка. Что же касается монизма, холизма и релятивизма, то они с трудом укладываются в рамки «здравого смысла» западного человека не потому, что опровергаются действительностью, а потому, что для того, чтобы о них говорить, требуется какой-то новый язык.
