Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблема культурно-исторического развития мотивации 14
1.1. Три парадигмы анализа мотивации: дуалистическая, потребностная и культурно-историческая 14
1.2. Развитие культурно-исторического понимания человеческой мотивации в рамках французской социологической школы 26
1.3. История человеческого поведения в «психологии действия» Пьера Жане 44
1.4. Развитие культурно-исторического подхода к мотивации в отечественной психологии (К.Д. Кавелин, А.А. Потебня, Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин и др.) 65
1.5. Побудительная функция речи в работах А.Р. Лурия и Б.Ф. Поршнева 72
1.6. Сложные системы социокультурного мотивирования: «социальное поле» (К. Левин), «системы практической этики» (М. Вебер) и социальные «диспозитивы» (М. Фуко) 77
1.7. Итоги главы 88
Глава 2. Основные ступени развития социокультурной мотивирующей системы 92
2.1. К истокам социокультурного мотивирования: потребности в близости/принадлежности и в доминировании/власти 94
2.2. Начало социокультурного мотивирования: табу, внушённые действия, выполнение команд и «действия по желанию» 99
2.3. Ритуалы, символы и ролевые действия 110
2.4. «Рассказанная реальность»: мифы, традиции и действия по убеждению 129
2.5. Рациональное поведение: интересы, цели, нормы и произвольные действия (заданные и самоопределяемые) 140
2.5.1. Регламентация жизни, оценивание и заданные произвольные действия 143
2.5.2. Рефлексивный мотивационный диалог, выработка позиции и самоопределяемые произвольные действия 151
2.6. Итоги главы 167
Выводы 171
Литература 172
Приложения 195
- Три парадигмы анализа мотивации: дуалистическая, потребностная и культурно-историческая
- Развитие культурно-исторического понимания человеческой мотивации в рамках французской социологической школы
- К истокам социокультурного мотивирования: потребности в близости/принадлежности и в доминировании/власти
Введение к работе
Настоящее исследование носит историко-теоретический характер и посвящено проблеме культурно-исторического развития мотивации личности - начиная от простейших форм опосредствования мотивационных процессов и вплоть до мотивационного строения свободного самоопределяемого действия, свойственного зрелой личности. В современной психологии личности связь личностной зрелости со способностью действовать свободно и ответственно выступает как само собой разумеющаяся (Рубинштейн, 1946/2000; Роджерс, 1961/1994; Маслоу, 1999; Юнг, 1996; В.А. Петровский, 1997; А.А. Леонтьев, 2001; Франкл, 2005; Бьюдженталь, 2007; Д.А. Леонтьев, 2007а,б; Bugental, 1999, и др.). При этом само свободное или самоопределяемое действие, имея давнюю традицию обсуждения в философской литературе (см., напр., Платон, 1997; Кант, 1965; Дильтей, 1894/1996; Ясперс, 1931/1994; Мамардашвили, 1990, 1994/2009; Рикёр, 1969/2008, 1990/2008; Адо, 1993/2010, 2001/2010), стало предметом анализа психологов не так давно (Асмолов, 1990; Зинченко, Моргунов, 1994; В.А. Петровский, 1997; Д.А. Леонтьев, 2007а,б; Deci, Ryan, 1985, 2008а,б, Ryan, 1992, Ryan, Deci, 2000, 2006) и в его психологическом осмыслении остаётся ещё немало белых пятен. В частности, открытым до сих пор остаётся вопрос о последовательности конкретных ступеней того пути культурно-исторического развития мотивации, вершиной которого выступает свободное самоопределяемое действие. На восполнение этого пробела и направлено настоящее исследование.
Актуальность темы определяется тем обстоятельством, что анализ культурно-исторического развития мотивации личности выступает необходимым этапом в решении одной из наиболее актуальных проблем современного общества - проблемы становления самостоятельной личности.
Данная проблема признана одним из приоритетов социокультурной модернизации системы образования (Асмолов, 2008). Не претендуя на охват всех граней и аспектов современной ситуации, выдвигающих проблему развития личности на первый план, подчеркнём лишь два из этих аспектов. Первый состоит в том, что отличительной особенностью современной эпохи является невиданное прежде усложнение жизни «простого», «массового» человека, выражающееся прежде всего в нарастании ценностно-нормативной неопределённости (Асмолов, 1990, 2007; Собкин, 1997, Собкин и др., 2005; Розин, 2003, 2005, 2007а,б; Гудков, 2004; Аверинцев, 2005; Левада, 2006). В самом деле: если прежде этот «простой» человек с детства усваивал, «что такое хорошо и что такое плохо», что разрешено и что запрещено, как ему следует и как не следует поступать в качестве члена данного общества или определённой социальной группы (будь он православным крестьянином дореволюционной России, комсомольцем СССР, приверженцем гонимой церкви или кем бы то ни было ещё), то в последние десятилетия ситуация существенно изменилась: безусловные прежде ценностные ориентиры часто оспариваются, а основные институты социализации - семья, школа и средства массовой информации - задают противоречащие друг другу идеалы и образцы поведения. С одной стороны, человек нашего времени получил возможность в значительной мере сам определять свою жизнь, с другой - этот человек как никогда остро нуждается в своего рода «культурных орудиях» (Л.С. Выготский), которые позволили бы ему стать действительно самостоятельной личностью, а не конформистом, принимающим модные в данный момент лозунги и сменяющим их на противоположные на следующий день, а также и не внутренне опустошённым циником, ни во что не верящим и живущим ради получения сиюминутных выгод и удовольствий. Предварительной ступенью разработки такого рода психологических средств для образовательной практики и служит данная работа.
Вторым аспектом современной ситуации, делающим исследование развития мотивационных процессов личности особенно актуальным, является регулярно фиксируемый социологами и психологами факт повышенной готовности современных россиян некритично следовать разного рода авторитетам вместо того, чтобы самостоятельно принимать решение и действовать (Братченко, 2001; Гудков, 2004,2008,2009; Левада, 2006).
Теоретико-методологическими основами настоящего исследования являются (в соответствии с уровнями методологии по Э.Г. Юдину (1978)): на уровне философской методологии:
- диалогическая рациональность (М.М.Бахтин, О. Розеншток-Хюсси, B.C. Библер, П. Рикёр), а также деятельностно и конструкционистски ориентированные подходы в эпистемологии (И. Кант, К. Маркс, М.Фуко, М.К. Мамардашвили, Г.П. Щедровицкий, К. Джерджен и др.) на уровне общенаучной методологии: - подходы, принадлежащие к культурно-исторической традиции понимания человека
(Ж.-А. Кондорсе, К. Маркс, М. Вебер, М. Фуко, Ю.М. Лотман, С.С. Аверинцев, В.М. Розин и ДР-)
- методология гуманитарного познания личности (В. Дильтей, М.М. Бахтин, М. Фуко, С.С. Аверинцев, М.К. Мамардашвили, В.М. Розин, и др.); на уровне конкретно-научной методологии:
- культурно-деятельностный подход в отечественной психологии, развиваемый в
культурно-исторической концепции психики Л.С. Выготского, общепсихологической теории деятельности А.Н. Леонтьева, концепции речевой регуляции поведения А.Р. Лурия, исследованиях генезиса смысловой регуляции действий Д.Б. Эльконина и А.В. Запорожца, концепции воли как особого мотивационного действия В.А. Иванникова, историко эволюционной концепции личности А.Г. Асмолова и концепции психотехнического действия А.А. Пузырея;
- диалогическая концепция самоопределения личности М.М. Бахтина.
Объектом исследования выступают человеческие действия, рассматриваемые под углом зрения их мотивационного строения.
Предметом исследования являются способы социокультурного опосредствования мотивации человеческих действий.
Данное исследование опирается на широкое понимание мотивации, обоснованное, в частности, в работах С.Л. Рубинштейна (1957, 1976), X. Хекхаузена (1986, 2003) и В.К, Вилюнаса (1990) - при таком понимании в сферу мотивационных явлений включаются все психические образования и явления, которые принципиально могут участвовать в побуждении человеческих действий. Соответственно, круг мотивационных явлений оказывается весьма обширным: мы должны в него включить и витальные потребности, и идеальные цели, и ценности, и всевозможные приказы и поручения, просьбы и инструкции, и устойчивые убеждения и чувства, и сознательно принятые решения, и ситуативные эмоции и переживания и веления долга, высшие человеческие чувства и познавательные интересы -этот перечень можно продолжать ещё довольно долго. Часть этих явлений является общей для человека и животных, другие же присущи только человеку, причём часть из них может быть присуща не всем, а лишь некоторым человеческим индивидам.
При этом все явления мотивационной сферы можно разделить на две большие группы - устойчивые побудительные образования, характеризующие субъекта (потребности, влечения, устойчивые интересы, ценности, мотивы-диспозиции) и ситуативные мотивационные процессы - процессы складывания конкретного побуждения в данных обстоятельствах на основе устойчивых потребностей и мотивов (например, опредмечивание потребностей, канализация мотивов, «становление мотива в целях», психическое насыщение, устранение когнитивного диссонанса) (подробнее см. Смирнов, 1978; Хекхаузен, 1980/1986, 2003; Вилюнас, 1979, 1983, 1986, 1990; Патяева, 1983а; Д.А. Леонтьев, 2002а; Иванников, 2008). В русле культурно-деятельностного подхода наиболее чётко различение устойчивых и ситуативных мотивационных образований и вьщеление мотивации как процесса построения вторых на основе первых проводится в недавней работе В.А. Иванникова (2008). Он подчёркивает, что «побуждение к действию не возникает автоматически даже от актуализированного мотива, оно строится с учётом многих факторов. Этот процесс построения побуждения можно назвать процессом мотивации и понять его у человека как высшую психическую функцию, социальную по происхождению и системную по своему строению. Тогда мотивацию можно представить как развёрнутую, осознанную, произвольную или непроизвольную активность со множеством звеньев и использованием необходимых природных или социальных средств. Это один из полюсов мотивации, а на втором полюсе мотивация совершается по типу навыка, мотивационной установки или, точнее, привычки... Между этими полюсами находятся различные варианты наполненности процесса мотивации различными звеньями, функционирующими на непроизвольном уровне» (Иванников, 2008, с. 94).
Таким образом, опираясь на культурно-деятельностную концепцию школы Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева и А.Р. Лурия, мы можем выделить две группы ситуативных мотивационных процессов: во-первых, непосредственные мотивационные процессы, общие для человека и животных, и, во-вторых, специфически человеческие мотивационные процессы, опосредованные, сог\иалъные по происхождению и обладающие системным строением. К первой группе можно отнести, например, актуализацию и насыщение потребности или вспышку агрессии в ответ на фрустрацию, ко второй — принятие решения о действии с использованием жребия (Выготский, 1983), усиление побудительности цели с помощью особых «мотивационных действий» (Иванников, 1991, 2008), опосредование мотивационных процессов социальными нормами или формирование побуждения к действию, опосредованное процессами каузальной атрибуции (Хекхаузен, 2003).
Далее возникает вопрос о том, все ли специфически человеческие - т.е. опосредованные, социальные по происхождению и обладающие системным строением — мотивационные процессы следует считать мотивационными процессами личности. Вполне очевидно, что ответ на этот вопрос зависит от того, какое из многочисленных пониманий личности мы будем использовать.
В данной работе за основу принимается сложившегося в ряде направлений психологии (в частности, в культурно-деятельностной психологической школе, в неофрейдизме К. Хорни, в экзистенциальной психологии) понимания личности в узком смысле слова как особой реальности, несводимой ни к психическим процессам, в том числе и специфически человеческим, ни к «социальному в человеке», ни к индивидуальным свойствам и особенностям (Хорни, 1950/1997, Рубинштейн, 1976; А.Н.Леонтьев, 1983, 2000/2009; Братусь, 1988; Франкл, 1990, 2005/2009; Асмолов, 1990; Мамардашвили, 1994/2009; Лэнг, 1995/2009; В.А. Петровский, 1997; Розин, 2003, 2005; Пузырей, 2005; Д.А. Леонтьев, 2006; Василюк, 2007/2009; Иванников, 2008; и др.). Более конкретно, мы исходим из развёрнутого М.К. Мамардашвили (1994/2009) понимания личности как субъекта свободного самоопределяемого действия, невыводимого не только из природных причин, но и из каких бы то ни было принятых в данном обществе установлений и норм1, а совершаемого человеком по своему собственному свободно принятому решению. Согласно этому пониманию, личностное в человеке есть трансцендирование, «выхождение за все и всякие порядки, конкретные порядки человеческого бытия в каждый данный момент» (Мамардашвили, 2009, с. 97), за всякие готовые схемы и способы поведения и интерпретации действительности. Причём личностное деяние не совершается автоматически, а требует определённого усилия от человека, определённого «труда души».
При таком понимании личность оказывается существенно отличной от «социального индивида», т.е. человека как носителя всевозможных социальных и культурных норм и субъекта предписанных обществом действий и способов поведения. Соответственно, все специфически человеческие действия - произвольные (включая послепроизвольные) и опосредствованные - мы должны разделить на два больших типа: на произвольные само определяемые действия (субъектом которых является человек как личность) и на произвольные действия, заданные или предписанные обществом, т.е. действия, выводимые из принятых в данном обществе установлений и норм или направленные на достижение цели, поставленной перед человеком кем-то другим, например, учителем, начальником или психологом-экспериментатором (их субъектом является человек как социальный индивид).
Цель настоящего исследования состоит в том, чтобы выявить и проанализировать основные ступени культурно-исторического развития мотивационных процессов личности. Завершением этого анализа выступает построение модели мотивационного строения самоопределяемого (собственно личностного) действия (в отличие как от импульсивного, так и от произвольного заданного действия), на основе которой в дальнейшем можно будет разрабатывать практические методики обучения самоопределению.
Задачи исследования:
1. Проанализировать существующие теоретические подходы к проблеме специфически человеческих мотивационных процессов и их культурно-исторического развития.
2. Систематизировать накопленные в психологии и смежных дисциплинах (в частности, в социологии и культурологии) данные о способах социокультурного опосредствования мотивации и выделить основные ступени культурно-исторического развития мотивации личности.
3. Построить модель мотивационного строения самоопределяемых и заданных действий, непротиворечиво объясняющую их различия и учитывающую накопленные в психологии и смежных дисциплинах данные, касающиеся культурно-исторического развития мотивационных процессов человека.
Гипотезы исследования:
1. Импульсивные (непосредственные) действия и произвольные опосредствованные действия (самоопределяемые и заданные) представляют собой два полюса, между которыми можно выделить ряд промежуточных ступеней, каждой из которых соответствует особый способ опосредствования мотивации.
2. Двум видам произвольных действий - самоопределяемым и заданным соответствуют существенно различные способы опосредствования мотивационных процессов. И если ребёнка можно и нужно учить произвольному поведению, что обычно и делают родители и школа, то можно (а в современной социальной ситуации и нужно) учить его и поведению самоопределяемому.
Методы и методологические приёмы исследования включают в себя: анализ научной литературы и реконструкцию существующих концепций культурно-исторического развития мотивации личности;
- разработанный Л.С. Выготским и А.Р. Лурия (1930) методологический приём сопоставления трёх линий психологического развития - эволюционного, исторического и онтогенетического - который затем использовался Л.С. Выготским в работах «История развития высших психических функций» (1931) и «Мышление и речь» (1934), А.Н. Леонтьевым в работах «Развитие памяти» (1931) и «Проблемы развития психики» (1959/1981), Д.Б. Элькониным в работе «Психология игры» (1978) и А.Г. Асмоловым в работах «Личность как предмет психологического исследования» (1984) и «Психология личности: культурно-историческое понимание развития человека» (1990/2007);
- восходящий к работам Л.С. Выготского и далее детализированный А.А. Пузыреем (2005) метод анализа психотехнических средств и действий, используемых в психологической практике.
Достоверность и обоснованность полученных результатов обеспечиваются проработанностью теоретико-методологических оснований диссертационной работы, обращением к фундаментальным отечественным и зарубежным исследованиям в различных областях психологии, применением методов и методологических приёмов, адекватных цели, предмету, задачам и логике исследования, а также широким привлечением материалов, полученных в рамках смежных дисциплин и содержательно взаимно дополняющих друг друга.
Научная новизна работы заключается в следующем:
1. Выделены и описаны три парадигмы, в рамках которых разворачивается исследование мотивационных процессов человека: дуалистическая, потребностная и культурно-историческая.
2. Проанализировано развитие представлений о мотивации человека в рамках культурно-исторического подхода к психике человека, оказавшегося в XX веке в определённой мере «на обочине» основного потока мотивационных исследований. Впервые в отечественной психологии описаны и детально проанализированы концепции мотивации двух принципиально важных французских школ: французской социологической школы и психологии действия П. Жане.
3. Впервые собраны в единую систему многочисленные накопленные в психологии и смежных науках данные о процессах социокультурного мотивирования человеческого поведения, надстраивающихся над потребностными механизмами побуждения, принципиально общими для человека и животных. Введено и обосновано понятие социокультурной мотивирующей системы.
4. Выделены основные ступени развития социокультурных мотивационных процессов и описаны основные мотивационные операции на ступенях внушённого, ролевого, убеждённого, заданного и самоопределяемого действия.
5. Обосновано представление о мотивационном диалоге как особом мотивационном процессе. Построена модель мотивационнои структуры самоопределяемого действия как и мотивационного диалога, в ходе которого должны быть решены три группы психологических задач- «на смысл», «на позицию» и «на осуществление».
Теоретическая значимость. В настоящем исследовании развивается и детализируется концепция мотивации человека, сложившаяся в рамках культурно-деятельностного подхода в психологии. Благодаря привлечению массива данных, накопленных в культурологии, социологии и социальной психологии, существенно расширяется представление об опосредствовании мотивации человека - наряду с опосредствованием мотивации разного рода культурными средствами анализируется её опосредствование сложными социокультурными диспозитивами (термин М.Фуко). Вводится и обосновывается представление о социокультурной мотивирующей системе и ступенях её культурно-исторического развития, выстраивается модель строения мотивации самоопределяемого действия.
Практическая значимость. Предложенная модель мотивационного строения самоопределяемого действия может использоваться в качестве основы для разработки методик обучения самоопределению, иными словами, умению действовать свободно и самостоятельно в разного рода социальных ситуациях. На практике эта модель была использована при создании программы тренинга самоопределения для старшеклассников (см. Приложение 4), апробированной в двух школах г. Москвы и изложенной на научно-методическом семинаре для школьных психологов ЮВАО г. Москвы (октябрь 2008). Другим направлением практического использования модели мотивационного строения самоопределяемого действия выступает специально организованное родительское консультирование и психологическое просвещение родителей. Ряд положений данного исследования реализованы при написании практических пособий для родителей (Патяева, 2007) и для классных руководителей (Кривцова, Патяева, 2008).
Положения, выносимые на защиту:
1. Исследование мотивационных процессов человека разворачивается в рамках трёх отличных друг от друга парадигм: дуалистической, потребностной и культурно-исторической. Дуалистическая парадигма (напр., У. Джемс, В. Фраыкл, А. Лэнгле, Р. Эммонс) сохраняет идущее от Платона принципиальное деление движущих сил человеческого поведения на «низшие» (потребности, влечения, инстинкты) и «высшие» (разумные побуждения, духовные или экзистенциальные устремления). Согласно потребностной парадигме (напр., 3. Фрейд, Г. Мюррей, А. Маслоу, К. Роджерс, Э. Деси и Р. Райан и др.) «высшие» побуждения есть результат прижизненного развития и когнитивной обработки тех или иных базовых врождённых влечений и потребностей, так что различие между «высшими» и «низшими» побуждениями оказывается не принципиальным. Культурно-историческая же парадигма (напр., М. Вебер, Э. Дюркгейм, П. Жане, Л.С. Выготский, М. Фуко) предполагает прижизненное формирование специфически человеческих побуждений, существенно разных в различных социальных и исторических условиях, так что к потребностным механизмам побуждения, принципиально общим для человека и животных, у человека добавляется система социокультурного мотивирования, надстраивающаяся над потребностной и во многом её преобразующая.
2. Система социокультурного мотивирования представлена прежде всего социальными диспозитивами того или иного общества (или субкультуры). Понятие диспозитив мы понимаем, вслед за М. Фуко, как «некий ансамбль - радикально гетерогенный, - включающий в себя дискурсы, институции, архитектурные планировки, регламентирующие решения, законы, административные меры, научные высказывания, философские, но также и моральные, и филантропические положения» (цит. по: Табачникова, 1996, с. 368). Социальные диспозитивы, как и описанные Л.С. Выготским культурные средства (вроде жребия, символов, поэтических строк и т.д.), опосредствуют мотивационные процессы человека, однако они существенно отличаются от культурных средств в трёх отношениях. Во-первых, средства представляют собой объекты (в широком смысле слова), которыми мы можем пользоваться для воздействия на себя или на другого тогда как диспозитивы выступают скорее определённой социокультурной средой (или, по Гумбольдту, культурной стихией), внутри которой мы находимся. Во-вторых, разного рода средства мы можем использовать произвольно, по своему желанию, выступая источником активности - тогда как в случае диспозитива человек часто оказывается лишь исполнителем воли общества в целом или же отдельных социальных институтов и групп. Наконец, в третьих, использование средств есть форма опосредствования мотивационных процессов человека — тогда как диспозитивы представляют собой не только опосредствующие, но ещё и собственно мотивирующие социокультурные системы, инициирующие целый ряд человеческих побуждений.
3. В культурно-историческом и онтогенетическом развитии социокультурной мотивирующей системы можно выделить пять основных ступеней:
- базовые потребности в близости/принадлежности и доминировании/власти вместе с процессами элементарной суггестии, выступающими, по гипотезе Б.Ф. Поршнева (1966/1979, 1974/2007), в качестве первоначального «ядра» речи (фундамент социокультурной мотивации; эмоциональное реагирование а) на принятие и отвержение и б) на доминирование, взаимодействие на равных, подчинение и неподчинение);
- прямые речевые побудительные воздействия (внушённые действия и система культурных табу);
- ритуальные и ролевые мотивирующие системы с использованием символов принадлежности, статуса и власти (ритуальные и ролевые действия); - системы коллективных представлений и нарративов, задающие ценностно-смысловые координаты и сценарии жизни («действия по убеждению»);
- рациональные социальные институты и системы социальной целенаправленной деятельности (произвольные целенаправленные действия, которые могут быть заданными или самоопределяемыми).
4. Социокультурное мотивирование человеческого поведения складывается не только из внешних и интериоризированных побудительных воздействий, но и из мотивационных взаимодействий разного рода (эмоционально-волевого противостояния, взаимного эмоционального заражения и увлечения, спора, мотивационного диалога). Именно процессы мотивационного взаимодействия становятся основой для развития самоопределения. Мотивационная структура развитого самоопределяемого действия может быть описана как серия внешних и внутренних мотивационных диалогов, в которых должны быть решены психологические задачи трёх типов: «на смысл», «на позицию» и «на произвольное исполнение».
Апробация работы и внедрение результатов. Основные положения диссертации апробированы на заседании кафедры психологии личности факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова 16 февраля 2010 года, результаты работы были представлены на II Международной конференции Телефонов доверия «Работа переживания и психологическая помощь детям» (Москва, 2007), Всероссийской научно-практической конференции «Ребёнок в современном обществе» (Москва, 2007), III Международной конференции детских Телефонов доверия «Телефон доверия — служба понимания в обществе» (Астрахань, 2008), II Всероссийской научной конференции «Психология индивидуальности» (Москва, 2008). Результаты диссертационного исследования используются в курсах лекций «Методологические основы психологии» и «Историческая психология личности» на факультете психологии МГУ имени М.В. Ломоносова.
По материалам диссертации опубликовано 11 работ (в том числе в журналах и изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных результатов диссертационных исследований - 2 работы) .
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, выводов, списка литературы, включающего 393 наименования, из них 63 на иностранных языках, и четырёх приложений. Работа содержит 1 таблицу и 6 рисунков. Объём основного текста диссертации составляет 194 страницы.
Три парадигмы анализа мотивации: дуалистическая, потребностная и культурно-историческая
На протяжении веков, начиная, по меньшей мере, с Сократа и Платона, философы и богословы, а вслед за ними и простые люди понимали человеческое поведение как принципиально двойственное: одни действия рассматривались как побуждаемые телесными влечениями и страстями, аналогичными влечениям животных, другие связывались с «разумной душой» и считались свободными, не подчиняющимися голосу телесных влечений или прагматической выгоды. При этом, уже начиная с античности ставилась и практическая задача развития у человека способности действовать разумно и свободно, не поддаваясь зову разного рода «низменных» побуждений — задача, выступавшая составной частью «заботы о себе», культивировавшейся в большинстве философских школ античности (Фуко, 20076; Адо, 2010а,б). В системе понятий современной психологии античные практики «заботы о себе» можно соотнести с психологическими практиками, направленными на поддержку личностного развития, на помощь в достижении личностной зрелости, важным аспектом которой выступает способность действовать свободно и осмысленно и принимать на себя ответственность за свою жизнь.
Дуалистическая концепция человека была воспринята христианскими мыслителями начала нашей эры и стала составной частью христианских представлений о человеке, как «состоящем» из души и тела. Позднее противоположность души и тела была осмыслена Декартом в форме противоположности двух «субстанций»: материальной и мыслящей (иными словами, духовной или идеальной). Наиболее впечатляюще эту позицию обосновал Иммануил Кант в «Критике практического разума», рассматривая человека, с одной стороны, как «ноумен», обладающий свободной и автономной волей, и, с другой стороны, как «феномен», т.е. эмпирическое существо, подчиняющееся «механизму природы» (Кант, 1788/1965).
И психология, оформляясь в качестве самостоятельной науки, первоначально перенимает это деление человеческих действий на низшие и высшие и пытается найти объяснение и тем, и другим. Так, В. Вундт выделяет, в отличие от внешне обусловленных ощущений и ассоциаций, ещё и активность апперцепции или «чистой воли», а В. Дильтей особо подчёркивает различие действий, сопровождаемых ощущением необходимости (например, возбуждаемых чувством неудовольствия), и волевых действий, окрашенных «особым внутренним чувством, именуемым свободой» (Дильтей, 1894/1996). Своеобразным итогом развития представлений о низших (вытекающих из телесных влечений) и высших (свободных, разумных и волевых) действиях в рамках философии и практического человекознания можно считать концепцию Уильяма Джемса (1902), отличающуюся логической последовательностью и богатством феноменологии, полученной путём тщательного самонаблюдения. «Низшие» действия (которые он называет «первичными») Джемс подразделяет на привычные и инстинктивные, противопоставляя их высшим («вторичным»), волевым действиям, побуждаемым идеей или образом желаемого результата. Волевые действия также делятся на две группы - на идеомоторные акты, когда «действие непосредственно вытекает из идеи о нём», и «действия по обсуждению», когда «в уме» сталкиваются несколько идей, толкающие к противоположным действиям, и обсуждение завершается актом «умственного согласия на действие», выражаемым словами «да будет!» («fiat!»). Основываясь на самонаблюдении, Джемс выделяет пять отдельных типов решений: «рассудительное решение», «согласие плыть по течению», «порывистое решение», «решения, вызванные внезапной внутренней переменой» и «решения с усилием воли» (Джемс, 1902, с. 339-343). Таким образом, собственно волевые действия как действия с волевым усилием - лишь один из типов «действия по обсуждению» в понимании Джемса. Отдельного упоминания заслуживает и опубликованные в самом начале XX века работы мюнхенского философа и психолога Александра Пфендера (1914), который одним из первых попытался ввести феноменологический метод в психологию (подробнее см.: Куренной, 1999). Опираясь на способы работы Т. Липпса, Брентано и Э. Гуссерля, Пфендер вводит различение самоопределяемых актов - выражающих собственную волю и желания человека — и всех прочих форм стремления или мотивации. Согласно Пфендеру, акты свободного волеизъявления выделяются феноменально, поскольку они переживаются как исходный акт внутреннего «я» - в отличие от воздействий извне или со стороны телесных потребностей и состояний. Иными словами.
Развитие культурно-исторического понимания человеческой мотивации в рамках французской социологической школы
Общество как источник побуждений. Отталкиваясь от традиционного понимания человека как «двойственного» существа, обычно характеризуемого как «состоящего» из души и тела и «обладающего», с одной стороны, моральной волей и разумом, а с другой — телесными потребностями и чувствами, Эмиль Дюркгейм, выступавший общепризнанным лидером французской социологической школы, ставит вопрос о том, как и откуда эта двойственность возникает. Он показывает неудовлетворительность, во-первых, подходов, сводящих одну из сторон человека к другой (будь то душу к телу или тело к душе) и тем самым просто отрицающих то, что требует объяснения, и, во-вторых, дуалистического подхода, верно констатирующего двойственную природу человека, но никак её не объясняющего (Durkheim, 1913/1975/2002). И затем предлагает своё решение:
«Как я уже говорил, функции, противостоящие друг другу внутри нас - это, с одной стороны, чувства и телесные потребности и, с другой стороны, разум и моральная активность. С тем, что чувства и связанные с ними потребности зависят от нашего организма и от всего наиболее индивидуального в нас, никто спорить не будет. Что касается разума и моральной активности, то я попытался показать, что они представляют собой два аспекта социального существа внутри нас: социальное существо с точки зрения действия (моральная активность) и с точки зрения мысли (разум). (...) Говоря более обобщённо, я показал, что душа есть не что иное, как коллективное сознание воплощенное (incarnee) в индивиде, и что поэтому она и противостоит телу как фундаменту нашей индивидуальности. Таким образом, двойственность человека выводится из оппозиции индивидуального и социального. И тем самым мы избавляемся от того привкуса чуда, который создаётся присутствием внутри нас разума, как теоретического, так и практического» (ibid., р. 13). Моральная активность или, как её ещё называет Дюркгейм, моральная воля включает в себя все «высшие» человеческие действия — такие, как следование долгу и совести, стремление воплотить идеалы справедливости и свободы, вообще, любые действия ради достижения высоких целей. Таким образом, в концепции Дюркгейма мотивация человеческого поведения снова оказывается двойственной, но эта двойственность существенно отличается от дуалистической модели человека в предшествующей традиции: «душа» оказывается уже не бесплотным и идеальным «небесным созданием», а столь же «земной», как и тело, и поэтому принципиально вполне доступной рациональному изучению, а не только самонаблюдению и мистическим откровениям. Соответственно, у человека есть два класса побудительных процессов: с одной стороны, его поведение определяется природными потребностями, свойственными «телу», с другой - «моральной волей», т.е. непосредственными социальными воздействиями и усвоенными индивидом социальными нормами и коллективными представлениями, которые вытекают из социальной солидарности, изменяются исторически и принципиально несводимы к потребностям индивида. Иначе говоря, Дюркгейм фактически вводит среди процессов побуждения человеческих действий новое различение - между хорошо всем известными потребностными побуждениями и особыми социальными побуждениями. Последние он называет «социальными фактами» или «коллективными представлениями», обладающими принудительной властью над индивидами. Создание «священного»: от тотемов к Государству. Детальный анализ «воздействий социальных фактов» или, в нашей терминологии, социальных побуждений, представлен в знаменитой работе Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни» (Durkheim, 1912/1968/2002). Не имея возможности рассматривать здесь весь комплекс идей французского социолога и многообразие собранного им материала, я детально остановлюсь лишь на тех моментах, которые непосредственно относятся к проблеме социальных мотивационных процессов. Свою работу автор начинает с анализа распространённых взглядов на сущность религии и её происхождение и убедительно вскрывает их логическую и фактическую несостоятельность. Затем он пытается найти исходный и универсальные феномен, присущий любой религии, тот «элементарный феномен, из которого вырастает всякая религия» - или, \ говоря словами Л.С. Выготского, ту минимальную «клеточку», которая содержит свойства целого - и находит его в разделении объектов (материальных и идеальных), людей, мест, направлений, животных, дней недели и часов дня, короче говоря, всего того, что может попасть в поле внимания человека, на священное и мирское (или профанноё) (ibid., р. 42). Важно подчеркнуть, что священное не просто отлично от профанного, но принципиально и «радикально» противостоит ему, обладает сущностно иной природой, так что противоположность священного и профанного является, по Дюркгейму, единственной действительно абсолютной противоположностью — пропасть между ними несоизмеримо превосходит противопоставление добра и зла, здоровья и болезни и прочих возможных оппозиций (ibid., р. 43-44).
К истокам социокультурного мотивирования: потребности в близости/принадлежности и в доминировании/власти
Ощущения близости, принятия и принадлежности играют важнейшую роль в нашей жизни. Именно они выступают основой той солидарности, которую Дюркгейм считал центральным явлением человеческого общества. А соответственно - и фундаментом всей социокультурной системы мотивирования поведения. Поскольку эти отношения близости и принятия другим человеком берут начало в самых первых месяцах жизни, нам стоит обратиться к имеющимся в детской психологии данным о складывании первоначальной эмоциональной близости между ребёнком и его матерью (или заменяющим её человеком). Что касается исторического развития человека, то истоки эмоциональной близости с членами своей группы не просто теряются в глуби веков, но, вероятнее всего, восходят к групповой жизни наших дочеловеческих предков. Во всяком случае, невербальное взаимодействие человека и других приматов обнаруживает много общего, в том числе и собственно внутригрупповое взаимодействие (см., напр., Мак-Фарленд, 1988; Дольник, 2004).
Возникновение потребности в эмоциональной близости у младенцев. Хорошо известно, что на протяжении второго-третьего месяцев жизни у младенца складывается особая форма взаимодействия со взрослым, которая в отечественной литературе обычно называется «комплексом оживления»: малыш радуется приближению взрослого, улыбается, тянется к нему ручками и всеми другими частями тела, активно гукает, певуче гулит и чутко реагирует на поведение взрослого (Лисина, 1986; Обухова, 1996; Стерн, 2001). В этот период у него буквально «расцветают» способности к общению: появляется социальная, т.е. адресованная другим людям, улыбка, он начинает произносить звуки и научается управлять своим взглядом, так что приобретает способность вступать в прямой контакт глазами со взрослым, поддерживать этот контакт и прерывать его. Тем самым он становится способен к «диалогу без слов» с другим человеком (подробнее см. Стерн, 2001, с. 65-72). По мнению Дэниэла Стерна, именно в этот период младенец начинает воспринимать себя как отдельное от матери существо; таким образом, получается, что эта «отдельность» с самого начала соединена с опытом непосредственного эмоционального общения и переживанием близости. Одновременно рождается и потребность в этом ощущении близости (Лисина, 1986, с. 31-35; Стерн, 2001, с. 78-79).
Всё это - и взгляд «глаза в глаза», позволяющий проникнуть во внутреннюю жизнь другого человека, и переживание близости, и игру взглядами и улыбками, и потребность делиться своими переживаниями и испытывать чувство близости, и складывающуюся в этом взаимодействии эмоциональную привязанность к матери - ребёнок берёт с собой в последующую взрослую жизнь. При этом на всём протяжении детства он испытывает потребность в эмоциональной близости с матерью и другими членами семьи и остро переживает любые временные «трещины» в переживании близости. И хорошо известно, что родители и другие взрослые нередко пользуются этой потребностью ребёнка в близости для приучения его к «правильным» способам поведения - наказывая его эмоциональным отвержением за «неправильные» действия и чувства (Роджерс, 1961/1994). Во взрослом мире к индивидуальному отвержению добавляется ещё и групповое - начиная от подросткового бойкота и вплоть до всеобщего презрения и изгнания из общества, будь то из первобытного племени охотников, из светского общества или из страны «победившего социализма». Случаи сохранения «младенческой» формы потребности в непосредственной близости у более старших детей. В нормальной ситуации развития ребёнка его потребность в близости, принятии и принадлежности постепенно обогащается и опосредуется всё новыми способами общения и единения со взрослыми, так что ощущение близости с другим человеком или группой людей становится своего рода «фоном» нашей повседневной жизни с её привязанностями и заботами. Однако в ситуациях социальной депривации потребность в постоянном поддержании непосредственной близости и «чувства Мы» может сохранять всю свою актуальность и за пределами младенческого возраста. Так, А. Фрейд и С. Дан наблюдали за процессом реабилитации шести трёхлетних детей, бывших узников концлагеря в Терезине, куда они попали в грудном возрасте. После освобождения дети были помещены в один из детских домов семейного типа в Англии. А. Фрейд и С. Дан отмечали, что «дети являли собой замкнутую монолитную группу с чрезвычайно тёплым отношением между её членами. Между этими детьми не было зависти, ревности, они постоянно помогали и подражали друг другу. Вместе с тем симпатии детей не распространялись на людей, не входивших в их маленькую группу. На заботящихся о них взрослых дети либо вообще не обращали внимания, либо проявляли по отношению к ним отрицательные эмоции. (...) С детьми можно было пойти на прогулку, только если они были все вместе. В случае, когда кто-то из них оставался дома, другие не могли успокоиться, пока он к ним не присоединялся» (Прихожан, Толстых, 2007, с. 36-37). В итоге они пришли к выводу, что к этим детям невозможно было относиться как к отдельным индивидам, но лишь как к группе, как к единому целому. Аналогичные наблюдения приводят также Й. Лангмейер и 3. Матейчек (1984). Как отмечают A.M. Прихожан и Н.Н. Толстых, психологические последствии социальной депривации в раннем детстве могут сохраняться на протяжении всей жизни человека (Прихожан, Толстых, 2007, с. 38). Менее катастрофичная депривация рождает в детских сообществах более сглаженное «чувство Мы», которое, однако, также может сохраняться у людей на протяжении всей их жизни. Ярким примером такого «мы» является многократно воспетый Пушкиным союз лицеистов, который «как душа неразделим и вечен».
