Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Тендерные мотивы - стилистическая доминанта лирики Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов 17
1.1. Лирика Т. Зумакуловой: этнокультурные истоки тендерного сознания 17
1.2. Мотивы материнства и плача - смысловое ядро тендера в лирике Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов 31
ГЛАВА II. Общее и особенное в поэтическом мировосприятии К. Кулиева и Т. Зумакуловой 49
2.1. Лирическая система К. Кулиева: культурно-эстетические традиции 49
2.2. Гражданское и гендерное в диалоге с миром (К. Кулиев и Т. Зумакулова) 68
2.3. Концептуализация женской темы в лирике К. Кулиева и Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов 85
ГЛАВА III. Гендерное преломление мира лирического произведения через образ-символ и концепты 115
3.1. «Образная материя» и образ матери в лирике К. Кулиева и Т. Зумакуловой 115
3.2. Лирика К. Кулиева и Зумакуловой: система важнейших общекультурных концептов 141
Заключение 161
Библиография 1
- Мотивы материнства и плача - смысловое ядро тендера в лирике Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов
- Гражданское и гендерное в диалоге с миром (К. Кулиев и Т. Зумакулова)
- Концептуализация женской темы в лирике К. Кулиева и Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов
- Лирика К. Кулиева и Зумакуловой: система важнейших общекультурных концептов
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Современная наука диктует необходимость поиска иных подходов в изучении литературы, новых стратегий прочтения и истолкования художественного текста. Это обусловлено рядом объективных процессов: отходом от идеологического давления, активным вторжением западной эстетики, западных теорий и школ в российское литературоведение. Вместе с идеями постструктурализма, психоанализа, герменевтики, феминизма началось активное проникновение новых терминов и понятий в науку о литературе. Данный процесс оказывает неоднозначное влияние на отечественное литературоведение. С одной стороны, расширяется терминологический аппарат за счет притока новых терминов (дискурс, интертекстуальность, феноменологический подход и т.д.), с другой – мы наблюдаем калькирование, когда устоявшиеся понятия переназываются (авторская интенция вместо замысел, рецепция вместо восприятие, нарратив вместо повествование). Возникает иллюзия обогащения, разнообразия понятийного аппарата. Однако эти тенденции лишь отражают процесс интенсивного становления современной науки о литературе.
В своем исследовании мы попытались совместить два подхода в изучении текста литературного произведения – семиотический (картина мира) и гендерный.
В последнее время возрос интерес к категории «гендер». Она проникла в филологию из социальных, исторических наук. Именно философы и социологи предложили впервые разделить понятие биологического (sex) и социального (gender) пола. В семидесятых годах прошлого века Г. Раблин, А. Рич, Р. Унгер положили начало дискуссии о содержании понятия «гендер», которая продолжается и сегодня. В работах этих ученых предложено использовать понятие «гендер», если речь идет о культурных, социальных, психологических аспектах «женского» по сравнению с «мужским». То есть о гендере следует говорить тогда, когда акцентируются черты, нормы, стереотипы, роли, типичные и желаемые для женщин. В последних же исследованиях современных философов (Ж. Деррида, Ж. Лакан) и сторонников теоретического феминизма (Л. Иригарэй, Ю. Кристевой) содержание понятия «гендер» несколько трансформировалось: предметом гендерного изучения становится диалог полов.
Гендерные исследования обрели к настоящему времени свой особый словарь, специфическую тематику, дискурс. О.А. Воронина, Е.И. Гапова, А.Р. Усманова и другие отмечают, что в любой культуре формировался «гендерный» стереотип с набором чисто этнических и психологических характеристик, причем общество контролирует сложившиеся в каждой культуре допустимые нормы проявления мужественности и женственности.
Понятие «картина мира» прочно вошло в филологию: сначала в лингвистику, позже в литературоведение. Этот термин впервые был предложен Л.Витенштейном. Ряд ученых (Дж.Брунер, А.Я. Гуревич, Г.Ф. фон Найхауз, В.С. Жидков, К.Б. Соколов, Е.С. Яковлева и др.) отмечают, что своеобразная картина мира присуща любой социальной общности – от нации или этноса до социальной или профессиональной личности. Каждой исторической эпохе соответствует своя картина мира. Следовательно, в сознании отдельного человека формируется индивидуальная картина мира, зависящая от исторических условий, личного, социального опыта, особенностей этнокультуры и иных параметров.
Важное место в структуре понятия «картина мира» занимают ключевые концепты культуры, определенные базовые, центральные единицы, составляющие ядро картины мира и отдельного представителя национальной культуры, и культуры вообще. К таким концептам ученые (Г. Гачев, А. Гуревич, В. Руднев и др.) относят «совесть», «честь», «родина», «добро», «грех», «доля», «закон», «свобода» и некоторые другие. Концепты возникают в сознании человека как отклики на его предшествующий опыт – социальный, исторический, научный, литературный и иной. Г.Х. фон Найхаус полагает, что слово, чтобы считаться концептом культуры, должно быть частотным и общеупотребительным.
Литературоведению ближе понятие «картина мира», акцентирующее не только лингвистическую составляющую. При литературоведческом анализе требуется уточнение – «художественная» картина мира (по аналогии с художественным образом). Такое уточнение отделяет литературоведческий анализ текста от любых иных, так как термин «картина мира» используется учеными различных областей знания.
В рамках диссертационного исследования нас интересует не просто художественная, а гендерная картина мира. Для отражения гендерных особенностей картины мира или «художественной картины мира» необходимо выделить, кроме уже отмеченных универсальных, социальных, национальных, гендерно маркированные особенности (если такие имеются), либо, сравнивая некие универсальные категории, выделить их сходство и различие на гендерном уровне. Дадим определение: гендерная художественная картина мира – это определенным образом переработанная информация о мире, в которой акцентированы женские и мужские особенности отображения, восприятия и интерпретации мира.
Исходя из этого, научная концепция нашей работы состоит в следующем: необходимо выработать особый способ исследования именно содержательной стороны литературного произведения, то есть образов, мотивов, тем и иных литературоведческих единиц, который позволил бы определить, чем в гендерном плане отличаются отдельные художественные картины мира. В то же время при таком анализе необходимо учитывать, что все образы, как и слова, не могут быть культурно специфичны. Иначе невозможно было бы исследовать культурные различия. Следовательно, изучая гендерные особенности отдельных поэтических систем, необходимо учитывать универсальность образов, мотивов, тем и иных литературоведческих единиц.
Гендерные факторы и аспекты балкарской национальной литературы (как и северокавказской словесной культуры в целом) на сегодняшний день практически не представлены в научно-исследовательских и критических работах и требуют глубокого изучения и анализа. Наше диссертационное исследование является одной из первых попыток научной интерпретации и обоснования гендерной художественной картины мира, представленной в творчестве К. Кулиева и Т. Зумакуловой. Обращение к данной теме определяет актуальность и современное звучание предлагаемой работы.
Совмещение различных подходов к прочтению, восприятию и истолкованию литературного произведения сформировало несколько рабочих гипотез нашего исследования:
1. Картину мира (если речь идет о литературоведении) могут формировать не только образы, но и иные литературоведческие единицы.
2. Такое более свободное толкование понятия «картина мира» даст возможность расширить рамки гендерного исследования текста.
3. Для определения гендерных составляющих текста необходимо не только выделить женские темы, мотивы и образы, но и провести сравнительно-сопоставительный анализ на уровне «женское» – «мужское» тем, мотивов и образов, представленных в творчестве К. Кулиева и Т. Зумакуловой.
4. Следует выяснить, во всех ли литературоведческих единицах (темах, мотивах и образах) можно найти гендерные различия.
Цель диссертационной работы. Исходя из концепции нашего исследования, целью диссертационной работы является изучение отдельных тем, мотивов и образов (общекультурных и гендерно маркированных) в лирике К. Кулиева и Т. Зумакуловой 1960-70-х годов.
В соответствии с поставленной целью необходимо решить следующие задачи:
- дать определение гендерной художественной картины мира;
- раскрыть особенности формирования поэтических систем К. Кулиева и Т. Зумакуловой;
- выделить в лирике поэтов гендерные и общекультурные образы, концепты, темы, мотивы, с помощью которых формируется гендерная художественная картина мира;
- доказать, что мотивы плача и материнства сопряжены в лирике Т. Зумакуловой 1960-70-х годов с феминными и этническими особенностями;
- охарактеризовать тему родины и женскую тему как составляющие художественного мира поэтов;
- выявить сходство и различия в раскрытии образа «мать», концептов «честь», «совесть», «добро» с позиций общекультурных и гендерных в творчестве обоих поэтов.
Объектом исследования является лирика К. Кулиева и Т. Зумакуловой 1960-70-х годов. Мы не случайно остановились на поэзии обозначенной эпохи: в истории балкарской литературы период 1960-70-х годов выделяется своим углубленным вниманием к внутреннему миру современника, лиро-философской направленностью поэзии, а К. Кулиев и Т. Зумакулова являлись в те годы уже сложившимися поэтами с сформировавшейся мировоззренческой и поэтической системой.
Предметом исследования выступают гендерные особенности художественной картины мира лирических систем К. Кулиева и Т. Зумакуловой 1960-70-х годов.
Материалом для диссертационного исследования послужили поэтические сборники К. Кулиева и Т. Зумакуловой 1960-70-х годов в переводах Я. Акима, Б. Ахмадуллиной, Н. Голубкова, Н. Гребнева, Л. Долинского, М. Дудина, Г. Ефремова, Р. Казаковой, Ю. Неймана, М. Синельникова, Н. Скребова, Л. Шерешевского, О. Чухонцева.
Научная новизна исследования обусловлена обращением к актуальной проблеме современной науки о литературе, не получившей адекватной научной интерпретации в северокавказском литературоведении. Научная значимость диссертационной работы обусловлена тем, что в ней:
- дано определение гендерной художественной картины мира;
- впервые предпринята попытка исследования гендерной художественной картины мира в рамках отдельной национальной поэзии в определенный период ее развития в лирике двух известных авторов;
- выделены гендерные мотивы в лирике Т. Зумакуловой;
- определены в лирике К. Кулиева и Т. Зумакуловой темы, мотивы и образы, формирующие картину мира;
- выявлены гендерные и общекультурные особенности этих тем, мотивов и образов;
- предложен механизм исследования гендерной художественной картины мира через темы, мотивы и образы.
Методологической основой диссертационной работы стали положения современной науки о картине мира и гендерные исследования, представленные в трудах С.А. Аскольдова, Л. Вейсбера, Винко Силоне, Г.Д. Гачева, Г.Х. фон Нейхауса, А.Я. Гуревича, Л. Иригарэй, Ю. Кристевой, Д.С. Лихачева, В. Руднева, М. Рюткенен, И. Савкиной, Е. Строгановой, Хайдебранта фон Ренате, Е.C. Яковлевой и др.
Значительную помощь в работе оказали исследования северокавказских ученых: А.Д. Атабиевой, Л.А. Бекизовой, Т.Ш. Биттировой, А.М. Гутова, Ж.К. Кулиевой, Х.Х. Малкондуева, Г.Х. Мамбетова, И.И. Маремшаовой, А.Х. Мусукаевой, З.М. Налоева, А.З. Пшиготыжева, А.М. Сарбашевой, З.Х. Толгурова, Т.З. Толгурова, Ю.М. Тхагазитова, Ф.Т. Узденовой, Ф.А. Урусбиевой, А.Х. Хакуашева, К.Г. Шаззо, Т.Е. Эфендиевой. На уровне региональной гендерологии выделим работы А.Н. Сарбашевой и М.А. Текуевой (это работы по социологии и истории, выходящие на гендерную проблематику).
Теоретическая значимость исследования состоит в разработке механизма гендерных исследований литературных текстов и художественной картины мира. Гендерный ракурс исследования демонтирует сложившиеся интерпретационные стереотипы, побуждает по-новому взглянуть на художественные тексты. Исследование гендерной художественной картины мира отдельных авторов – новый вектор в изучении литературного произведения.
На наш взгляд, решение этих теоретических задач позволит выявить не только гендерное своеобразие отдельных поэтических систем в конкретной национальной литературе, но и показать многовариантность художественного мира авторов. Определение гендерной художественной картины мира объединяет в себе два новых продуктивных подхода в современном литературоведении, что способствует пересмотру и новому прочтению известных произведений.
Теоретическая значимость результатов исследования связана с возможностью использования материалов диссертации в качестве теоретико-методологической основы для дальнейшего изучения гендерных аспектов национальных литератур региона, а шире – актуальных проблем современного литературоведения вообще.
Практическая значимость работы. Материалы диссертации могут быть использованы при изучении истории и теории национальных литератур региона, при чтении специальных курсов на филологических факультетах вузов, а также включены в программы факультативных занятий в колледжах гуманитарного направления.
Собранный и систематизированный в диссертационном исследовании материал, результаты работы могут способствовать дальнейшему изучению национальной поэзии (шире – литературы).
Основные положения диссертации, выносимые на защиту:
1. Мотивы материнства и плача формируют женское мировидение Т. Зумакуловой.
2. Гармония природного и социального в раскрытии женской темы у К. Кулиева порождает символы вечности и женского общечеловеческого идеала, которые становятся исходными данными для философского осмысления мира.
3. В стихотворениях Т. Зумакуловой, посвященных женской теме, переплелись душа женщины из народа и характер интеллигентки.
4. Образ матери у К. Кулиева раскрывается через мотив земных и небесных путей, соотнесенности человеческой жизни с миром вечности, а у Т. Зумакуловой вырисовывается из удвоенной реальности: «Я мать, я дочь».
5. Осмысливая понятия «совесть», «добро», «честь», поэты совмещают как общечеловеческие, так и национальные черты этих концептов.
Степень научной разработанности темы. При достаточно глубокой изученности словесной культуры Северного Кавказа в современном региональном литературоведении имеется значительный пробел – гендерные аспекты национальных литератур остаются явлением малоизученным. На сегодняшний день не существует специальных монографических исследований или серьезных работ в периодической печати, посвященных гендерной художественной картине мира.
Отсутствие разработок по обозначенной проблеме в северокавказском литературоведении становится более заметным на фоне очевидного интереса к гендерным вопросам в различных отраслях современной науки (и науки о литературе в том числе).
Изучение литературы в гендерном аспекте началось в США в 1960-70-е годы. В отечественную филологию эта категория прочно вошла со второй половины 1990-х годов. Н. Любимова считает гендер ведущей категорией литературоведения. На сегодняшний день в феминистском литературном критицизме выделяют два направления – французское и англо-американское. Французских исследователей (Р. Брайдотти, Л. Иригарэй, Э. Сиксу) интересуют философско-языковые проблемы: связь сознания и языка, дискурса и субъекта. Ученые опираются на философские идеи теоретиков постмодернизма и постструктурализма (Р. Барта, Ж. Делеза, Ж. Деррида, Ю. Кристевой, М. Фуко) и психоаналитические теории (Ж. Лакана, З. Фрейда).
Несмотря на разность подходов к изучению гендера в зарубежном и российском литературоведении, ученых объединяет следующее суждение: механизма исследования гендерных особенностей текста пока нет, хотя гендерный анализ, пришедший в литературоведение из социальных наук, может дать новое направление в интерпретации текстов. Возможно, поэтому предметом внимания отечественного литературоведения в последние годы преимущественно становится «женская проза» (Л. Ванеевой, С. Василенко, В. Нарбиковой, Л. Петрушевской, Л. Улицкой, А. Матвеевой, М. Рыбаковой и др.). В прозе этих авторов исследователи находят общие черты, характерные, по их мнению, именно для «женского письма»: автобиографичность, семейная проблематика, тяга к подсознательному, телесность, самоидентификация женщины, власть мужского.
Специальных работ, касающихся поэзии, среди гендерных исследований мало. Как правило, это небольшие статьи, касающиеся творчества отдельных поэтов (М.П. Абашева «Мифология женского в поэзии Виталия Кальпиди», О.А. Варданян «К вопросу о гендерной природе поэтического текста» и др).
Апробация результатов диссертационного исследования. По теме диссертации опубликованы три статьи в журналах, рекомендованных ВАК, и шесть статей в других печатных изданиях.
Работа обсуждена на расширенном заседании сектора балкарской литературы Института гуманитарных исследований Правительства КБР и Кабардино-Балкарского научного центра РАН, а также на заседании научного семинара «Актуальные проблемы литератур народов Северного Кавказа» (сентябрь, 2011) и рекомендована к защите.
Структура диссертации. Цель и задачи исследования определили структуру диссертационной работы, которая состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.
Мотивы материнства и плача - смысловое ядро тендера в лирике Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов
Т. Зумакулова пришла в поэзию, когда балкарская литература была уже известна читателю по произведениям состоявшихся поэтов: К. Мечиева, К. Кулиева, К. Отарова. Ее творчество впитало в себя социокультурный опыт народа, традиции фольклора, опыт предшественников. О Т. Зумакуловой критика (Н. Байрамукова, С. Рассадин, 3. Толгуров, Ф. Урусбиева, Т. Эфендиева) говорит как о поэте - выразителе женской доли горянки. Но тема эта, как и образы горянок, не нова для балкарской литературы.
«Неписьменная история души горянок», имена которых остались безвестными, отразилась в самых важных моментах истории, в чертах характера народа, в национальном самосознании и передавалась в песнях и легендах. К. Кулиев, говоря о тематических, образных истоках лирики Т. Зумакуловой, рисует такую картину быта женщины - горянки: «В трубе сакли плакал ветер, в нем были и запах чистейшего снега вершин и горечь трудной жизни. У очага разжигала огонь уставшая от забот женщина. Губы ее тихо шевелились, она жаловалась стенам и ветру. Так возникли песни о горестной судьбе. Потом они вылетали из темной сакли в широкий мир. Эти песни находили в людских сердцах прочное место на долгие годы, обретали бессмертие, становясь душой и совестью народа» [167:118].
В древности на Кавказе существовал культ женщины. Этика более поздних периодов сохранила отдельные его черты. Так, женщина без опаски могла встать между противниками, и они усмирялись. Когда давалась клятва верности в бою или в дружбе, прикладывались к груди матери в знак того, что эта клятва ненарушима. Есть незаписанная песня, в которой поется о женщине, вышедшей на бой вместе с мужем, взяв с собой в колыбели близнецов. Когда муж погибает, она, взяв ружье, продолжает стрелять и укачивать близнецов. В другой песне говорится о том, как сестра, оказавшись на поле боя вместе с братом, отстреливающимся до последнего патрона и истекающим кровью, играет на гармони его любимые мелодии. Образ горянки в легендах овеян славой. Фольклор знает много образцов, отражающих жизнь горянки («Акбийче и Рамадан», «Зарият» и другие). Все чувства женщины находили отражение в песнях. Творческий приоритет, как отмечают авторы «Очерков истории балкарской литературы», - в любовных песнях принадлежит женщине » [77:11].
Горянка не всегда безропотно терпела родительский произвол. Так, в песне «Мелен» девушка из богатого сословия влюбляется в батрака Рамазана и, вопреки запрету родителей, бежит с ним, за что подвергается преследованию и жестокому наказанию. В других песнях содержится бессильный протест против продажи или насильственной отдачи девушки родителями старику или немилому за большой калым. Таковы песни «Белая Батый» («Акъ Батый»), «Зарият» и другие. Народная сказка «Фатима» повествует о том, как злая мачеха старается столкнуть девушку с великаншей, подвергает ее гонениям и различным испытаниям. Симпатии народа на стороне девушки. Ее выручают честность и справедливость. Она превращается в необыкновенную солнечно-лунную красавицу - одна щека горит, как солнце, другая сверкает, как луна. У мачехиной дочки одна щека стала, как у собаки, а другая - как у обезьяны. Наиболее известен в карачаево-балкарском варианте нартского эпоса образ Сатанай. Это мудрая, внимательная мать, верная, заботливая жена, мудрая гостеприимная хозяйка дома. Она в курсе всех дел нартов: круг ее обязанностей - это этикет, хозяйство, магия, заклинания как средство от болезней и оружие против врага, ясновидение. Сатанай - не обычная женщина, она показана среди нартов обособленно, имеет божественное происхождение. Наиболее полное сказание, - как считает Ф.А. Урусбиева, - содержится в карачаево-балкарском эпосе (сказание «Ёрюзмек и Сатаней»). В осетинском эпосе есть лишь упоминание о том, что она - дочь Дзерассы и небожителя Уастырджи, в адыгейской версии его тоже нет. В ее рождении участвовали три стихии -земная, небесная, водная. Побеждает земная стихия. Дочь Солнца и Луны, Сатанай, похищает бог Моря - Суу Джелмауз. Он спрятал девушку на острове и на долгие годы скрыл от ее родителей и людей. В этом сказании нашли отражение древнейшие представления карачаевцев и балкарцев, на грани природного и духовного, живого и неживого: Отец Сатанай - солнце, Мать, что ее родила, - Луна. У луны ее выкрал бог моря. Его звали водяной Джелмауз. [103:40]. Сатанай была настолько красива, что при встрече с ней ослеп одноглазый эмеген, переставали течь реки, озарялись светом ее красоты скалы и горы. Сатанай на березовой доске вплавь добирается до берега и попадает сначала к алмасты, а затем, после долгих скитаний по лесу, доходит до нартского селения. Здесь ее приютила женщина - пророчица (куртха), втайне от людей вырастила и выдала замуж за Ёрюзмека. Сатанай стала матерью нартов, Ёрюзмек - отцом. В карачево-балкарском эпосе можно увидеть культ Сатанай как матери - прародительницы. В абхазском варианте Сатанай является матерью всех ста нартов. Фольклор многих народов на своих ранних стадиях хранит образ матери - прародительницы: Сатанай и Шатана в нартском эпосе народов Кавказа, культ Кибелы у народов передней Азии, образ Геи - Земли в космогонии Гелиота [16: 26].
Сатанай не посвящен отдельный цикл сказаний, но по значимости его можно поставить рядом с главным героем эпоса. Это сквозной образ, притягивающий к себе многие нити повествования. «Сатанай, - отмечает Ф. Урусбиева, - вся в действии и лишена повествовательных характеристик. Многое в этом образе содержится в эпическом подтексте (это свидетельство его оригинальности и древности), остается между строк» [110:35]. Речь Сатанай, то есть ее прямые высказывания, - афористичны, мудры, что отражает и особенности нартского этикета. В то же время образ этот во многом универсален: если каждый нартский богатырь в отдельности осуществляет какую-то одну (или две) этическую функцию, то Сатанай -советчица, наставница, болельщица, инициатор всех дел нартов. Она осуществляет функции, осознаваемые нартами как материнские, родовые. Часто нарты, в том числе и Старейшина Ёрюзмек - лишь исполнители ее воли, ее советов.
Сатанай помогает Ёрюзмеку взобраться на небо вслед за Фуком, мудро советует, как избежать смерти в эпизоде на пиру, помогает Сосруко в борьбе с великанами, способствует сближению Рачикау и Сосруко. Сатанай -мудрость нартов. Ее способность предвидеть, предчувствовать события, ее близость к природе и ее сверхъестественные силы помогают нартам в их делах. По этим качествам, по мнению ученых (Х.Х. Малкандуева, З.Х. Толгурова, Ф.А. Урусбиевой), характеристика Сатанай в карачаево-балкарском эпосе ближе к осетинской версии, где акцентируется ее материнская сущность, в отличие от кабардинской, где Сатанай не является чьей-либо женой, вечно молода и становится иногда даже прекрасной обольстительницей (эпизод с Бадыноко). В балкарской версии эпоса больше выявляются ее качества жены, «возвеличивающей супружескую любовь своей верностью», грациозностью, умом и находчивостью («Тауас и Ёрюзмек», «Как Сатанай обманула Ёрюзмека»),
Исследователи балкарской литературы справедливо отмечают, что женщина - горянка «испытывала гнет не только вечной зависимости, но и всякого рода пережитков, казуистических стереотипов поведения. Она находилась под надзором как всей сословной корпорации, так и членов семьи: мужа, брата, матери, отца» [61: 75].
Гражданское и гендерное в диалоге с миром (К. Кулиев и Т. Зумакулова)
Любой поэт испытывает на себе влияние определенных традиций. Кабардинский литературовед З.М. Налоев справедливо отмечает: «Художественно осмысливая современность, писатель не может не встретиться с вопросом о взаимосвязи традиций и новаторства. Бесспорно, новаторство не возникает на голом месте. Оно связано с традициями, которые утверждались веками. Но вести речь о традициях и новаторстве -значит вести речь о развитии от низшего к высшему, ибо традиция - дар прошлого, а новаторство характеризуется революционной современностью, которая вбирает в себя все передовое и прогрессивное» [159:7]. Это высказывание в полной мере можно отнести к любой литературе.
Собственно, говоря о становлении К. Кулиева как поэта, необходимо обратиться к истокам балкарской литературы. Балкарская литература, как и многие новописьменные литературы России, формировалиась, опираясь, прежде всего, на национальные традиции, опыт русской классической, советской, литератур народов нашей страны, мировой литературы. Такие факторы влияния на процесс становления балкарской литературы отмечают авторы «Очерков истории балкарской литературы». Сюда же, на наш взгляд, следует отнести и влияние восточных традиций.
Но нельзя забывать и о социальных причинах, повлиявших на становление и развитие балкарской литературы. Революция стала для балкарского народа не столько социальным, сколько культурным потрясением, давшим могучий толчок к дальнейшему развитию этноса. Появляется собственный алфавит, формируется литература. Но национальная литература возникает лишь «на почве народного мира, на почве единого языкового, художественно-этического мировоззренческого сознания» [40:54]. И еще нужна была личность, способная «объединить» фольклор и зарождающуюся литературу, то есть перебросить мостик от фольклора к литературе. В кабардинской литературе такую роль выполнял Б. Пачев, в осетинской - К. Хетагуров, в балкарской - К. Мечиев. Он синтезировал «социальные идеи просветительства в художественно-поэтической практике» [77:55]. Возникновение балкарской литературы также связано с появлением печати на родном языке, с необходимостью создавать учебники для школ и учебных заведений. С 1934 года начинает выходить областная газета «Къарахалкъ» («Беднота»), Будущие балкарские писатели С. Отаров, С. Шахмурзаев, А. Будаев, С. Хочуев, X. Теммоев и другие первые произведения печатали именно там. Сотрудничая в периодической печати, участвуя в создании первых учебников и книг, творчески осваивая фольклорные формы, занимаясь художественным переводом, эти люди не только осваивали секреты литературного мастерства, но и способствовали формированию балкарской литературы.
Итак, балкарская литература имела несколько истоков: фольклор, творчество К. Мечиева, восточные традиции, традиции мировой, русской и литератур других народов России. Если же говорить о становлении балкарской поэзии, которая, начиная с 1920-х годов и вплоть до 1970-х, заняла ведущее место в балкарской литературе, как и других новописьменных литературах, то здесь выделяют два основных истока: фольклор и произведения К. Мечиева. Именно поэзия К. Мечиева и «первые советские народные песни» выполняют роль литературы межвременья. Демократизм, простота, доходчивость народной поэзии и острая социальная направленность творчества К. Мечиева создали предпосылки для художественного осмысления новой действительности. Приведем еще одно авторитетное мнение по поводу формирования балкарской культуры, чтобы показать не только разные подходы к этой проблеме, но и разносторонние источники влияния на процесс формирования балкарской литературы. К. Кулиев справедливо отмечал, что на балкарскую культуру оказали влияние «не родственные тюркоязычные народы, а наши кавказские соседи -грузины, осетины, кабардинцы, народы Дагестана» [168:28]. Общность культурно - эстетических традиций, менталитет, совместные способы ведения хозяйства, бытовые привычки, социальные условия сыграли в этом взаимовлиянии решающую роль.
В лирике К. Кулиева причудливо переплелись традиции балкарского фольклора и русской литературы, вопросы современности и «широкие познания в области мировой литературы» [83:3]. Именно о нем критика скажет как о поэте, находящемся на перекрестке традиций [83:4]. Его поэзия формировалась под влиянием народной поэзии горских народов (особенно балкарцев), русской поэтической классики и «восточного культурного канала» (Ю. М. Тхагазитов). Именно такая триада и создала неповторимость, индивидуальный характер поэзии Кулиева.
Литературой 1920-1930-х годов движет концепция преобразования мира, идет, как и во всей советской литературе этого периода, воспевание социалистических достижений. От этой традиции отходит К. Кулиев. В стихотворении «Мальчик, едущий на ослике» он показывает переворот в психологии ребенка, когда возобладает частное желание: «Я о синей - синей/ Думаю машине/...Синюю машину хочется мне очень» [222:62]. Такая деталь связана с жизнью народа, и «знаменуют собой переход от одного психологического этапа к другому» [7:12]. Б.Пастернак, обращаясь к К.Кулиеву, справедливо утверждал: «Над Вашей головой сошлись стрелки Запада и Востока» [178]. Сам же о себе горский поэт писал: «Я рос в стихии горского фольклора... Я дышал его воздухом, жил в его атмосфере и, естественно, это оставило большой след в моей работе» [83:86]. В отличие от многих горских поэтов, (А. Шогенцукова, М. Геттуева и других), чей период «ученичества» прошел как подражание фольклору, К. Кулиев, испытывая влияние фольклора на сюжеты, образность своей лирики, пришел к пониманию его роли, интересу к нему «не в юности, а в послевоенные годы» [7:54]. Пример того, как сказочность, своеобразие, диалогичность народной лирики повлияли на лирику поэта такие строки: - Что ты видел в лесах, Азрет?//- Ветер сосны сшибал в дугу.//- Что ты видел в горах, Азрет?//- Кровь охотника на снегу. [221:21].
В начале творческого пути (в 193 0-е годы) поэзию Кулиева и народную балкарскую поэзию объединяли «свежесть и первоначальность мировосприятия», а в сороковые и пятидесятые годы «усилилось формообразующее влияние фольклора - «книжные» стихи походят на народные песни» [158:160]. Я птицу - орлицу вспугнул на беду, Ой, мама, мама моя. Найдет ли она дорогу к гнезду, Ой, мама, мама моя! [221:178].
В этом смысле поэзия К. Кулиева, как и многих горских поэтов, уникальное, но закономерное явление в многонациональной литературе России XX века. Его поэтическое мировидение формировалось как под влиянием литературной традиции (русской, восточной), так и под влиянием «развивающегося еще фольклора» [208:44]. Это был период в развитии балкарской литературы (1930-1940-е годы), когда устное творчество развивалось параллельно с книжным, письменным, то есть, традиции литературы и фольклора находились в живом взаимодействии. Такой процесс, характерный для многих новописьменных литератур нашей страны (адыгейской, черкесской, балкарской, кабардинской и других), создал условия для ускоренного развития этих литератур. Так, классик балкарской литературы Кязим Мечиев еще записывал стихи арабскими буквами, так как своей письменности еще не было. Кулиев же, освоивший русский язык, находился в 30-е годы под влиянием русской классики (об этом мы скажем ниже). Позже, в сороковые - пятидесятые годы поэты новописьменных литератур (кабардинской, балкарской, адыгейской и других) постепенно отходят от громогласных 30-х годов, с их жесткой идеологической установкой, гиперболизирующей героев и сюжеты в ущерб художественности, приходят к лирическим произведениям, где постепенно на первый план выходит внутренний мир лирического героя, его мысли, чувства, переживания. Обращение к фольклору К. Кулиева в эти годы было органично: он переосмысливал фольклорные образы и сюжеты на новом витке литературного процесса, внося в них черты лиричности. Так, Т.Е.Эфендиева указывает на то, что «в поэмах на «нартские» сюжеты .... лирическая индивидуальность Кулиева подавляет, отодвигает, переформировывает характернейшие черты .... именно эпоса: сказочную фантастику, величавость образов, описательность» [126:87]. То же можно сказать и о более поздних поэмах К. Кулиева «Огонь» и «Серп», написанных на сюжеты балкарского фольклора о нартах.
Но все же не эпос привлекал внимание поэта (на это обстоятельство указывают многие исследователи его творчества: Байрамукова Н.М., Малкондуев Х.Х., Рассадин СБ., Толгуров З.Х., Толгуров Т.З., Урусбиева Ф.А., Кучукова З.А., Эфендиева Т.Е., Тетуев Б.И. и другие), а песенная балкарская лирика, возможно, прежде всего, потому, что сам поэт с детства был с ней знаком, прекрасно пел народные песни, а позже записывал их. Так, в его родном Верхнем Чегеме он записал песню «Снег идет» в исполнении Исмаила Эттеева.
Концептуализация женской темы в лирике К. Кулиева и Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов
В поиске гармонии своего мироощущения с «позывными» времени, в наследовании гражданственной и эстетической системы мышления, уходящей корнями в национальное бытие, в наследовании, которое роднит поэтов многих национальностей, проявился естественно дар Т. Зумакуловой. Она могла сказать о себе словами Т. Ребровой: «Мне хочется выразить то, что называется... женщиной. Причем современной женщиной» [183:185]. В стихах Т.Зумакуловой причудливо переплелись душа женщины из простонародья и характер интеллигентки. И одно и другое не противоречат, а составляют два полюса женской души, которые без всякого снобизма или игры в «народность» могут привлекать поэтессу. Более того, впитав в себя обычаи и традиции народа, Т. Зумакулова впервые в балкарской поэзии поднимает свой голос в защиту женщины - горянки.
Героиня ее стихотворения «Сноха входила молча в горский дом...» (1969 г.) социально четко не очерчена, кажется, свободно перемещается из одной эпохи в другую. Поэтесса ориентируется на читателей, знающих свою историю и культуру досконально, из первых рук. Поэтому детали стихотворения («Сноха... спины не разгибала и молчала», «Свекровь кричит - а ты являй терпенье», «Не оттого ли плакали навзрыд / Невесты гор задолго до венчанья») не нуждаются в расшифровке, это то, что близко и понятно каждой горянке. Переводчику удалось удачно передать главное качество снохи, ценимое в доме, через ряд однокоренных слов или синонимов: «молча», «в безмолвии», «безмолвно», «немее становилась», «промолчи», «молчи, когда бранят», «молчи, не плачь», «ты являй терпенье», «молчанье», «молчанья добивались», «покорность», «немота». Но не только существительные создают атмосферу трагизма в стихотворении. В нем много глаголов, придающих стихотворению динамизм: «входила», «кричит», «плакали», «оплакивали», «в свекровей сами снохи превращались», «увидеть». Стихотворение написано в строгой, сдержанной манере, когда поэтесса - обращается ли она к большой аудитории или остается наедине с собой - сохраняет внутреннее достоинство, осознавая вес каждого слова в стихотворной строке. Показывая круговорот времени через образы снохи и свекрови, поэтесса стремится разорвать этот порочный круг: И было выше сил старух седых,//Закон извечный соблюдавших свято,//Увидеть в снохах молодых своих//Себя, глаза проплакавших когда-то [118:140].
Из определенных черт характера (даже из их отрицания) складывается облик женщины - горянки. Но это вовсе не значит, что Т. Зумакулова не признает обычаи и традиции балкарского народа. Об этом стихотворение «Старый обычай» (1967 г.). Стихотворение композиционно делится на три части. Первая - «старый обычай», вторая - «зашел сосед», третья - «горянки милые!». Это стихотворение из разряда тех, когда поводом для его написания становится случай, либо поэт сам создает определенную ситуацию, чтобы донести в поэтической форме до читателя свои мысли и чувства по конкретному поводу. Итак, первая часть. Интонационно наиболее оптимистичная, когда поэтесса отдает дань глубокого уважения народным обычаям, через детали передавая их особенности: «... древние законы наши, / ... как горы - каменно - крепки», «мы, горцы, уважаем тех, кто старше», младший «почтительнейше отвечает» старшему «из уважения к сединам стоя», «При стариках - / ... смеяться и шутить при них - позор», молодая мать «в былые годы...не смела / Над умершим ребенком порыдать» [118:114]. Вторая часть вводит читателя в дом отца поэтессы, когда «... мы с отцом обедали, как будто / Мы - равные, как будто мы - друзья». Обидно звучат слова соседа: «Ты, дочка, непочтительна к отцу; / Горянке скромной это не к лицу!» [118:114]. Обида столь сильна, что лирическая героиня, обращаясь к горянкам, ищет у них защиты от несправедливого обвинения: О, как мне больно!//Да будь он прав, я предала б невольно//Не одного отца -законы гор!//... не стоила бы даже и проклятья//Из гордых, чистых уст моих сестер!//... Я обрекла бы душу на бесчестье,//... Себя, себя навеки потеряв! [118:115].
В коротком стихотворении, в бытовом его сюжете показан характер небольшого обобщающего значения, намеченный одним лишь штрихом, одной подробностью. Три части произведения образуют смысловое единство, которое по своим масштабам, глубине поэтической мысли значительно, колоритно, точно отражает суть характера женщины - горянки. Без афиширования переживаний, без взвинчивания эмоций, со скромным достоинством и верой в лучшее преодолевает лирическая героиня Т. Зумакуловой кризисные состояния души. Такие состояния помогают «защитить от ошибок души / И видеть мир таким, каков он есть» [118:77]. Обыгрывая старинное проклятье «Да будет дверь твоя для всех закрыта!», поэтесса развертывает целое лирическое повествование, приоткрывая читателю дверь в мир души лирической героини, которая просит: «Но если вправду вы добры, / То в душу мне не лезьте до поры!» [118:100]. А далее поэтесса говорит о свойствах души: «она светла», «постыдных тайн я от людей не прячу / И нет во мне ни зависти, ни зла», «Милы мне те, кто яда не таит, / Кто от людей не пятится упорно...» [118:100]. Стихотворение напоминает многослойное повествование с развернутой метафорой в конце, где на малом текстовом пространстве развернута целая жизненная философия, а лирическая героиня подходит к осмыслению смерти как неизбежного процесса, представляя ее как дверь, которая «черна, ... таинственно страшна и открыта» «... для всех ... без разбора» [118:100]. Когда она начинает размышлять об этом, то в стихи проникает холодок умозрительности: «В нее проходят все: герой, мудрец... / Там женщины младенцев не рожают, / Там дети не растут и не мужают» [118:100]. Только тот, кто пытается постичь и принять идею смерти, принимает закон, по которому она неизбежно придет к каждому из нас, только тогда человек «обретает свободу жить» (А. С. Пушкин). Анализируемое стихотворение не поднимается до высот трагического звучания, но заключает в себе идею праведной жизни в мире людей. Женская тема в нем получает иную тональность, расширяя диапазон звучания. Не так просто по-своему поэтически осмыслить мотив смерти, которой посвящены многие строки поэтов. Т. Зумакулова в этом стихотворении находит своеобразный лирический сюжет, в котором идея жизни по нравственным законам главенствует ненавязчиво, органично, в полном соответствии со здоровым ощущением мира человеком, полным сил и запаса творческой активности.
Присматриваясь к человеческой сущности, пытаясь найти меру ее достоинства, поэтесса рассказывает о случае, который открыл ей неприглядную сторону человеческой натуры (стихотворение «Один ученый человек» (1965 г.). «Ученый человек» нашептывал чуть слышно: «Ты скромна и не честолюбива», «... ведешь себя ... с достоинством, красиво», «Не добиваешься наград, не хвастаешь стихами», «Молчишь... не рвешься захватить в президиуме место», «Ты - наша гордость». Но как изменился он, выйдя на трибуну: «Воспел он в полной мере, / кого, беседуя со мной, сам осудил сурово» [218:96-97]. Общечеловеческие мотивы, как видно из этого стихотворения, развиваются современно, в ряде стихотворений (и в анализируемом в том числе) они получают оригинальную поэтическую интерпретацию, привлекают точностью образного мышления. Лирическая героиня отстаивает право жить по нравственным меркам, не «оглядываясь на то, что говорят...», тем более, что «это - не похоже / На меня и на мою судьбу» [218:96]. Поэтесса, а за ней и лирическая героиня, открещиваются от сплетен, досужих домыслов. Анафора в стихотворении усиливает интонацию повествования от строфы к строфе: Говорят, во мне такие силы//И такие чары - просто жуть [//Говорят, ... будто я одета всех модней,//Будто я надменней Нефертити,//Будто я соперничаю с ней.//Говорят, во мне - всех бед причина,//... Говорят все лучшие мужчины//Поголовно влюблены в меня ... [218:96].
Лирика К. Кулиева и Зумакуловой: система важнейших общекультурных концептов
В стихотворении есть кульминация - момент, когда лирическая героиня обращается к тем, кто забывает своих матерей: Они при жизни дважды мать хоронят,//Не убоясь ужасных похорон.../Но час пробьет! Жестокий сын застонет,//Своими сыновьями оскорблен//Он будет к матери взывать, но поздно!//Угаснет крик в могильной тишине...//О, мама, мама! Хоть живем мы розно,//Ты - на земле... И жить спокойно мне [218:144].
Обратим внимание на композицию стихотворения. От торжества истин - к осуждению, а через него - к гимну матери, свету, жизни. Стиль, композиция этого стихотворения утверждают неумирающую ценность жизни - образ матери, с которым любому человеку «ничего не страшно». Именно по отношению к матери, считают поэтесса и лирическая героиня, можно судить, что стоит человек в этом мире.
Кроме стихотворений, посвященных матери, есть в лирике Т. Зумакуловой 1960-1970-х годов стихотворения, в которых повествование построено вокруг образа матери. Так, стихотворение «Если дочь собой нехороша» (1967 г.) воспринимается читателем как несколько развернутых метафор, не связанных между собой, но лишь прочитанные вместе, они образуют семантическое единство. По своему сгущенному образному выражению каждое четверостишье приближается к фольклорной форме пословицы не только по ритмической, но и по образной организации: Если дочь собой нехороша, -//Мать хлопочет, дочку наряжая//Думает наивная душа://«Не своя одежда, так чужая!»//3уб, когда он крив или негож,//Украшают золотой коронкой... [218:118-119].
Лишь в третьем четверостишье становится понятен замысел автора -через образы матери, дочери, зуба определить роль стихов в жизни лирической героини. Вопрос о смысле ее стихов остался «за кадром», вне стихотворения. В лирической миниатюре переданы лишь выстраданные, оформленные постулаты: поэтесса мечтает, чтобы ее стих «послужил бы людям/без прикрас,/Попросту, - как служит зуб здоровый» [218:119]. Эти образы в их пластике, конкретике, психологической насыщенности отражают внутреннее состояние лирической героини. Такая завуалированная иносказательность, образность придает строгую композиционную завершенность стихотворению, которое становится выражением творческого кредо автора, его поэтических исканий.
Кроме черт характера, внутреннего содержания, поэтессу привлекают в образе матери ее слова, заветы. Таково стихотворение «Наши матери...» (1971 г.) В нем метафора расширяет контекст стихотворения, дает возможность широкого толкования. В центре лирического повествования два образа: мать - я. Из развития этих образов проистекает самобытность художественного видения: Наши матери внушали нам,//Девочкам, совсем еще зеленым://Верьте, мол, земле и небесам,//И подругам верьте, и друзьям,//Но не доверяйте молодцам,//Их словам и взглядам их влюбленным [218:169].
От слов матери, от внутреннего настроя лирическая героиня обращает свой взор в окружающий мир, который она никогда «не проклинала», «не винила и не упрекала». Раскрытость души лирической героини ставит читателя перед выбором: сопрягать свои переживания с переживаниями лирической героини или, отстраняясь от прочитанного, решить, что все это уже было. Стихотворение это может быть прочитано под разным углом зрения. Если отталкиваться от образа матери, от связки «мать - дочь», то стихотворение обогащается как бы вторым слоем восприятия, направленным на ту материю культуры, которая уходит вглубь обычаев и традиций: «наши матери внушали нам...»
И тогда это «внушение» ведет к зрелой нравственной позиции героини: «Я страдала от друзей своих», «От подруг терпела я немало», «Я всегда оправдывала их», «Верила земле и небесам», «Так жила я, избегала зла...»[218:169]. Нарушить заветы матери лирическая героиня смогла лишь полюбив. Нелегкий выбор сделан, но она не предала истин, внушенных матерью: «Я тебе поверила сперва,/Вспомнив после истины благие». Как примирить эти истины с окружающим миром? Позиция лирической героини не категорична, она дает простор для размышлений: Ты добро принес мне или зло,//Я не помню и не разумею.//Но о том, что было да прошло,//Не жалела я и не жалею [218:170].
Культурные традиции и современность переплетаются в поэтическом сознании Т. Зумакуловой, а образ матери в этом переплетении становится исходным «материалом» для размышлений, поэтесса смотрит не на себя, а в мир, чтобы увидеть себя сквозь образ матери, который становится катализатором всего лучшего, чем наделяет Т. Зумакулова свою лирическую героиню.
Определим жанровые особенности материнской лирики Т. Зумакуловой. В основном, это стихотворения - размышления, как и у К. Кулиева, но у К. Кулиева есть и две сказки. Тематически образ представлен лишь в трех темах: тема родины, интимная лирика (если рассматривать ее не только как лирику любовную, но и в первоначальном значении слова - «глубоко личный»), тема поэта и поэзии. Как и у К. Кулиева, разнообразны мотивы: мотив кровного родства с землей и матерью; мотив жизни; мотив преемственности поколений; мотив бесконечности жизни; мотив сна; мотив единения матери и дочери; мотив тяжелой женской, материнской доли; мотив материнской любви; мотив молчания; мотив природы.
