Польская деревенская проза 1960-80-х гг. Цыбенко Ольга Васильевна

Содержание к диссертации

Введение

Глава I Художественный мир прозы Юлиана Кавалыда. Человек и история, власть земли, деревня и город. Экологическая проблематика. Жанрово-стилевые особенности 37

Глава II Проза Тадеуша Новака: от балладности к драматизму и трагизму восприятия современной действительности. Особенности мифологизма в его творчестве 112

Глава III Творческий путь Веслава Мысливского, синтез достижений деревенской прозы в романе «Камень на камень» 141

Глава IV Гротескно-ироническое изображение комплексов и стереотипов общественного сознания в творчестве Эдварда Редлиньского 173

Глава V Типологическое сопоставление польской и русской деревенской прозы 1960-80-х гг., сходства и различия 184

Заключение 195

Библиография 211

• Художественный мир прозы Юлиана Кавалыда. Человек и история, власть земли, деревня и город. Экологическая проблематика. Жанрово-стилевые особенности
• Проза Тадеуша Новака: от балладности к драматизму и трагизму восприятия современной действительности. Особенности мифологизма в его творчестве
• Творческий путь Веслава Мысливского, синтез достижений деревенской прозы в романе «Камень на камень»

Введение к работе

В изменившейся общественной и культурной ситуации, в которой оказалась польская литература на рубеже ХХ-ХХІ столетий, особую остроту приобрела проблема традиций и новаторства, задача непредвзято оценить пройденный польским народом путь после 1945 года по настоящее время и его отражение в художественном творчестве. Очевидно, что далеко не все авторы и произведения, пропагандировавшиеся в свое время с помощью партийных средств массовой информации, поддерживавшиеся государственными издательствами и награждавшиеся официальными премиями, выдержали проверку временем. Вместе с тем ошибочно, на наш взгляд, игнорировать несомненные достижения польской культуры и литературы в период 1944-1989 гг. В ряду этих достижений и произведения авторов деревенской прозы, которая имеет, думается, не только историко-литературное, но и общественное значение.

Польская деревенская проза 1960-1980-х годов пристально изучала важнейшие сдвиги, которые происходили как в обществе, так и в сознании современников. Именно в этот период сельская по основному составу своего населения страна стала преимущественно городской. Миграционные процессы, социальное продвижение крестьян, не имевших в предшествующие эпохи возможности сознательно участвовать в делах государства, драматические, а подчас и трагические коллизии, возникавшие в связи с этим, утрата многих ценностей вековой крестьянской культуры, экологические проблемы, проблемы памяти и благодарности по отношению к прошлым поколениям -все это отразилось в творчестве крупнейших представителей польской деревенской прозы - Юлиана Кавальца (р. 1916), Тадеуша Новака (1930-1991), Веслава Мысливского (р. 1932), Эдварда Редлиньского (р. 1940), чьи произведения вызывали большой общественный резонанс, включались в школьную программу, отмечались наградами, широко переводились на иностранные языки, получили известность не только в стране, но и за рубежом, и прежде всего в России.

«Деревенская» проблематика, на практике выходившая далеко за пределы села,

наряду с проблематикой Второй мировой войны, воплотившись в ряде выдающихся произведений, во многом определила облик польской литературы второй половины XX века. Писатели деревенской прозы, принадлежащие к разным поколениям, обладающие творческой индивидуальностью, создали в совокупности корпус произведений, характеризующихся как общностью подходов к важным общественным, нравственно-философским, психологическим проблемам, так и некоторым сходством художественных решений: широкое использование мифа, притчи, фольклора, элементов сказа, создание собственных «авторских» мифов, повествовательных манер, дающих возможность выразить «невыразимое» - «внутреннюю» речь крестьян, не привыкших облекать в слово свои переживания, стилей, объединяющих лиризм, высокую поэтичность и тонкую иронию, иногда сатиру, гротеск, сарказм.

Сближает различных авторов деревенской прозы и выбор героя. Это - выходец из села, оказавшийся в городе («одной ногой на берегу, другою в лодке», - по выражению В. Шукшина); старик, лишенный возможности в новых условиях передать свой опыт привязанности к земле сыновьям; юноша-подросток с поэтическим восприятием действительности и т. д. А также выбор авторской позиции по отношению к герою - объективно-сочувственной, к читателю - назидательной или провоцирующей, полемической, в любом случае апеллирующей к общему с читателем опыту.

Деревенская проза развивалась в контексте всей послевоенной польской литературы, прошла вместе с ней ряд этапов, связанных как с менявшейся общественной ситуацией, так и возраставшим опытом художественного познания действительности, освоения традиций отечественной литературы, в том числе с запозданием пришедшей к читателю (В. Гомбрович, Б. Шульц, Ст.И. Виткевич, Ч. Милош, Г. Херлинг-Грудзиньский), и литературы мировой. Можно отметить возрастание критической направленности, в ряде случаев доходившей до катастрофических прогнозов, усиление гротескно-иронического пафоса (Т. Новак, Э. Редлиньский) - а вместе с тем попыток создать синтезирующее эпическое повествование (В. Мысливский).

Судьба народного характера, судьба национальной культуры глубоко раскрыты в польской деревенской прозе, современность в ней рассматривалась в сопоставлении с прошлым, ей свойственен историзм художественного мышления. Можно говорить о значительных достижениях, новаторстве в психологическом анализе, в раскрытии

«внутреннего» человека, в найденных адекватных народному мировосприятию формах речевой организации произведений. Во многом оправдался прогноз Ярослава Ивашкевича, сделанный в 1967 г. Он писал об «огромном росте литературы, посвященной проблемам деревни» как «замечательном явлении»: «В этом явлении нашей литературы, пожалуй, больше всего задатков ее дальнейшего развития» .

На всем пути становления польской деревенской прозы ей сопутствовали горячие споры критиков. Сегодня, когда они отшумели, хорошо видно, что само явление и острые дискуссии вокруг него были значительным фактом общественной, литературной и культурной жизни Польши, что они участвовали в углублении национального самосознания. Деревенской прозой занялись не только литературные критики, но ученые-социологи, теоретики литературы, фольклористы, лингвисты. Ей были посвящены монографические исследования, она изучалась в диссертациях.

«Мы теперь отдаем себе отчет, - писал в 1986 году Я.З. Брудницкий, автор книги о Тадеуше Новаке, — в том, что живое внимание критики к течению было своего рода локомотивом интеллектуальной жизни. Угасание этого источника вдохновения было явным признаком углубления интеллектуального кризиса» ².

В российском литературоведении рано проявился интерес к польской деревенской прозе. Это было вызвано и ее высокими идейно-художественными достоинствами, и появлением и разрастанием в те же - 1960-1970-е годы - сходного течения в русской литературе, а также ряде литератур Центральной и Юго-Восточной Европы. Изучению немало способствовали переводы произведений 10. Кавальца, Т. Новака, В. Мысливского на русский язык, выходившие почти синхронно с оригиналами, с интервалом в 2-5 лет. Первооткрывателем Ю. Кавальца у нас стал В.А. Хорев, по его инициативе роман «К земле приписанный» (1962) появился в журнале «Иностранная литература» в 1964 г. (№6). Переводчица этого произведения И. Колташева годом раньше опубликовала на него рецензию . Лучшие произведения 10. Кавальца, романы и рассказы, представлены русскому читателю в целом достаточно

¹ Iwaszkiewicz J. Literatura ostatniego cwiercwiecia II Tworczosc. 1967. № 7. S. 150. Brudnicki J.Z. Slowo о literaturze chlopskiej// Literatura Polski Ludowej. Oceny і prognozy. Warszawa, 1986. S. 308. ³ Колташева И. Рец. на: Kawalec J. Ziemi przypisany. Powiesc. Warszawa, 1962// Современная художественная литература за рубежом. 1963. № 2.

полно, за исключением поздних произведений - прозы и стихов 1990-х - начала 2000-х годов.

Вскоре после выхода оригиналов на русском языке появились романы Т. Новака «Черти» (1971, перевод 1975), «Пророк» (1977, перевод 1980), В. Мысливского «Камень на камень» (1984, перевод 1986). Творчество этих писателей знакомо русскому читателю, за исключением последних произведений — «Благим матом» Т. Новака (1982), его же незаконченных автобиографических повестей, в которых выразилось глубокое разочарование автора в прежних идеологических, политических ориентирах - «Я еще их слышу, еще вижу» и «Как в разбитом зеркале» (обе - 1999 г., опубликованы посмертно); романа В. Мысливского «Горизонт» (1996), выходящего, впрочем, далеко за пределы деревенской тематики. Самый молодой и во многом по-другому, чем его предшественники, осваивавший ту же проблематику в гротескно-ироническом ключе - Э. Редлиньский представлен на русском языке всего тремя рассказами из его ранней автобиографической книги «Письма из Рабарбара» (1967) в сборнике польских рассказов «Сон-трава» (М, 1980). Романы, составившие его славу, -«Копоплипка» (1973) и «Продвижение» (1973), а также экспериментальная книга «Никиформы» (1982), повесть «Танцевали два Михала» (1985), романы «Крысополяки» (1994), «Кровотечение» (1998), «Трансформейшп» (2002) не были переведены на русский язык. В 1980-е годы его имя как писателя-эмигранта (жил в Америке в 1984— 1991 гг.) нельзя было упоминать в СССР даже в научных работах.

Российские полонисты оценили польскую деревенскую прозу как заметное и значительное явление на фоне всей польской литературы 1960-80-х гг., выделили ее характерные особенности. Определенное место она заняла в обзорах произведений тех лет - в книге В.А. Хорева «Становление социалистической литературы в Польше» (1979), в его статье «Заметки о польском романе начала 70-х годов (1976)⁴. В работах В.А. Хорева, специально посвященных польской деревенской прозе, глубоко проанализированы произведения Ю. Кавальца, Т. Новака, В. Мысливского, творческий путь, эволюция писателей. Ученый отметил новизну общественно-нравственной проблематики, появление нового типа героя как важное достоинство этой прозы. Жанрово-стилевой анализ позволил ему сделать вывод о разнообразии и

Хореев В.Л. Заметки о польском романе начала 70-х годов // Новые явления в литературе европейских социалистических стран. М., 1976. С. 95-128.

художественном мастерстве авторов деревенской прозы. В.А. Хорев справедливо писал о том, что Ю. Кавалец «первым в польской литературе показал обширную область социально-психологических сдвигов в жизни польской деревни», «стремился показать читателю человека деревни в его психологической обнаженности» . В этих работах примечательны наблюдения над схожими проблемами, ставящимися в польской и русской деревенской прозе. Так, он отмечает характерную перекличку, между тревогой Кавальца за выходцев из деревни, порвавших с ней связь, и озабоченностью В. Шукшина теми же явлениями в российской действительности. Сравнения, выявляющие как общность, так и различные художественные решения схожих проблем, проводит Хорев на материале польских, русских, болгарских, чешских авторов, пишущих о деревне⁶. В предисловии к сборнику «Свадебный марш» (1984), составленному из пяти рассказов Ю. Кавальца, Хорев сжато и емко характеризует его жизненный и творческий путь, особенности его новеллистики. В ней, по мысли ученого, проявляется незаурядный талант писателя, «разрабатываются (а часто предваряются) идеи и мотивы более крупных прозаических произведений» . Это и вариант темы «опоздания» в заглавном рассказе, и природа как метафора человеческой судьбы в «Прощании с горой» и т.д. Интересны наблюдения Хорева в ряде других предисловий к изданиям Кавальца. «Объемное изображение духовного мира человека роднит писателя с представителями других тем и течений в польской литературе 1970-х гг.» , — делает вывод В.А. Хорев, проанализировавший путь развития всей послевоенной польской литературы. Интересный анализ субъективной эпопеи В. Мысливского «Камень на камень» проводит В.А. Хорев в статье «Судьба польского крестьянина» .

⁵ Хореев В.А. Юлиан Кавалец и некоторые проблемы польской деревенской прозы //

Проблемы развития литератур европейских социалистических стран после 1945 г.

М, 1985. С. 299-300. ^Хореев В.А. Некоторые аспекты современной деревенской прозы// Современная

литература Чехословакии в контексте литератур европейских социалистических

стран. М., 1981. Хорев В.А. Предисловие // Кавалец Ю. Свадебный марш. М, 1984. С. 7-8.

⁸ Хорев В.А. Предисловие // Современные польские повести. 70-е годы. М., 1979. С. 8.

⁹ Хорев В.А. Судьба польского крестьянина // Иностранная литература. М., 1985. № 9.

Итогом долголетней работы В.А. Хорева стали главы, посвященные этому периоду, в академической «Истории литератур Восточной Европы после Второй мировой войны» в 2-х томах (1995, 2001). В этом труде проза Кавальца, Новака, Мысливского, Редлиньского заняла достойное место. Хорев отмечает, что «именно эта проза в 60-е, а затем и в 70-е годы забила тревогу в связи с девальвацией нравственных ценностей в обществе» ¹⁰. Говоря о некоторой исчерпанности деревенской прозы к концу 1970-х гг., повторении в ней одних и тех же тем и коллизий, ученый считает появление в 1984 г. романа В.Мысливского «Камень на камень» несколько неожиданным опровержением распространенного и в принципе справедливого мнения о затухании этого течения. Морально-философский роман Мысливского, субъективная эпопея, охватывающая полвека истории Польши, как бы подводит итог, суммирует лучшие достижения всей деревенской прозы.

В монографии А.Г. Пиотровской «Художественные искания современной польской литературы (проза и поэзия 1960-70-х годов)» (1979) исследованию деревенской прозы посвящена отдельная глава, она так же, как и В.А. Хорев, считает это течение одним из наиболее ярких явлений польской литературы тех лет. Исследовательница уделяет пристальное внимание новым качествам героя этой прозы, глубокому психологическому анализу характеров крестьян и выходцев из села, переживающих ломку сознания в связи с меняющейся общественной действительностью. Пиотровская проводит любопытные и аргументированные сопоставления произведений польских писателей и их русских «коллег» по деревенской теме, находя сходство, например, в основных конфликтах романов Кавальца «Переплывешь реку» и Ф. Абрамова «Две зимы и три лета». В коллективном сборнике «Писатели Народной Польши» (1976), помещены два очерка Пиотровской - о Кавальце и Новаке. В работе А.Пиотровской 1990г. делается попытка комплексно рассмотреть проблематику деревенской прозы в польской, русской и других литературах стран Центральной и Юго-Восточной Европы ".

¹⁰Хорев В.А. Польская литература// История литератур Восточной Европы после Второй мировой войны. Т. II. 1970-1980 гг. М., Индрик, 2001. С. 125. Пиотровска А. Литература социалистических стран о деревне (в свете социально-этической проблематики) // Взаимообогащение литератур (социалистические страны Европы). М., 1990.

Работы о польской деревенской прозе опубликовала на русском языке киевский полонист В.П. Ведина^п. В 90-е гг. появились ее статья «Веслав Мысливский и развитие польской деревенской прозы (60-80-е гг.)» ¹³ и обширная глава «Деревенская проза» в ее монографии о послевоенной польской прозе . Интересны наблюдения В. Вединой о сложных отношениях притяжения и отталкивания, преемственности и полемики между Кавальцем и другими авторами деревенской прозы - Э. Брыллем, Т. Новаком, Э. Редлиньским, В. Мысливским.

Содержательны многие вступительные статьи и предисловия российских авторов - как ученых, так и писателей — к русским изданиям Кавальца, Новака, Мысливского. Сильное лирическое начало в соединении с рациональной конструкцией повестей Кавальца, отмечает литовский писатель Миколас Слуцкие, чье творчество во многом корреспондирует с творчеством Кавальца. В своем предисловии к книге Кавальца «Танцующий ястреб» (1971), в которую кроме заглавной вошли повести «К земле приписанный», «На солнце», «Ищу дом», Слуцкие одним из первых обратил внимание на близость нашему читателю экологической проблематики его прозы в ее связи с нравственной .

Вступительная статья Б. Стахеева к изданию 1980 г. двух романов Т. Новака-«А как будешь королем, а как будешь палачом» и «Пророк» - интересна тонким анализом образных средств, стилистики этих произведений, поэтичности, метафоричности их языка ¹⁶.

¹ Ведина В.П. Облигчям до людини (Про творчість Юліана Кавальця)// Слов'янське литературознавство і фольклористика. 1968. Вып. 4; Новые горизонты крестьянской тематики (Эрнест Брыль и Юлиан Кавалец) // Она же. Современная польская проза. Киев, 1971. Творческое счастье Юлиана Кавальца// Иностранная литература. 1974. №6.

¹³ В кн.: Роман в литературах стран Центральной и Юго-Восточной Европы. Киев,

1990.

¹⁴ Ведина В.П. Послевоенная польская проза. Киев, 1991.

¹⁵ СлуцкиеМ. О вечно неизменном и все же меняющемся... // Кавалец Ю. Танцующий
ястреб. М., 1971. С. 4.

¹⁶ Стахеев Б. Два романа Тадеуша Новака// Новак Т. А как будешь королем, а как
будешь палачом. Пророк. Романы. М, 1980. С. 5-12.

Общность проблематики польской и русской деревенской прозы отмечена в статье петербургского исследователя А. Ершова «Творчество В. Белова и Ю. Кавальца»¹⁷. Несколько статей о польской деревенской прозе, в том числе сравнении ее с русской опубликовано автором настоящей диссертации.

В польской критике середины 1960-70-х годов обсуждение различных аспектов деревенской прозы занимало едва ли не ведущее место среди общей массы выступлений по проблемам современной литературы.

Выделению нового явления, его описанию и прогнозам на будущее посвящены статьи, написанные критиками «по горячим следам» вышедших в начале и середине 60-х гг. произведений Кавальца, Новака и других писателей. Это работы С. Лиханьского «Деревенская тема в новейшей польской прозе» (1965) , X. Березы «Крестьянское течение в прозе» (1970) , расширенная в дальнейшем и вошедшая в книгу об этой прозе «Естественные связи» (1972г.) , 3. Зёнтека «Деревенская тема в современной

прозе» (1972г.) , а также монография Ф. Форнальчика «Приписанные к этой земле» (1968г.)²² о творчестве четырех писателей (Пентак, Кавалец, Новак, Брылль). В этих исследованиях предлагались различные трактовки явления, обосновывались попытки его дефиниции, включения в традицию.

Наибольшую популярность приобрели взгляды X. Березы, ставшего своеобразным патроном крестьянских писателей, «первооткрывателем» новых талантов - из молодого тогда поколения творцов деревенской прозы. По словам М. Пилота, когда X. Береза назвал пишущих о деревне крестьянами, это звучало как ругательство. «Он обозвал их крестьянами... а это было время, когда негры выпрямляли себе волосы,

¹⁷ Ершов А. Творчество В. Белова и 10. Кавальца// Slavia Orientalis. Т. XXXVI, № 3-4, 1987.

LichanskiS. Temat wiejski w najnowszej prozie polskiej II Z problemow literatury piqknej

XX wieku. T. III.: Literartura Polski Ludowej, pod red. A. Brodzkiej і Z. Zabickiego.

Warszawa, 1965. ¹⁹ Bereza H. Nurt chlopski w prozie II Tygodnik Kulturalny. 1970. Nr 11.

Bereza H. Zwiazki naturalne. Warszawa, 1972.

ZiqtekZ. Tematyka wiejska w prozie wspolczesnej II Literatura a wspolczesne przemiany

spoleczne. Warszawa, 1972.

FornalczykF. Przypisani tej ziemi. Warszawa, 1968.

чтобы походить на белых. Только потом поняли, что "black is beautiful"... Сносно звучало, если кто-то был народный, на худой конец можно было быть деревенским, плебейским... но крестьянским?... Это было не комильфо» . По свидетельству 3. Тшишки, в те же годы на одном заседании варшавского отделения писательского союза деревенские прозаики, занявшие место на одном конце стола, могли услышать от своего коллеги-пана, что «хамство сбилось в кучу» .

Приведенные факты, как и достаточное количество предвзятых критических публикаций парадоксальным образом свидетельствуют о силе, энергии деревенской прозы, о вызванном ею широком общественном резонансе. Как писал А. Завада, «если за пределами крестьянского течения начинается литература «без прилагательного», то потому, что она еще мало изучена, чтобы эти прилагательные получить» .

В обсуждении нового явления участвовали как вышеназванные критики, так и сами писатели, к ней подключились также А. Менцвель, Я. Кайтох, В. Павлючик, С. Буркот, ЯЗ. Брудницкий, К. Щвегоцкий, А. Завада, В. Мачёнг, Я. Куровицкий, Р. Сулима и другие. Дискуссии проходили на страницах еженедельника «Тыгодник культуральны», кварталышка «Регионы» и других изданий. Деревенской прозе были посвящены научная сессия в Жешуве в 1976 году, симпозиум в Сандомеже в 1979 году²⁶.

Представляет интерес попытка социологического анализа литературы на тему деревни в статье Б. Голембёвского «В поисках крестьянского героя» ²⁷. В ней автор анализирует характерные черты героя из народа в произведениях польских авторов, начиная с XIX века по 60-е годы нашего столетия, проводит сопоставления литературных персонажей с героями дневников, написанных самими крестьянами, которые широко публиковались как в межвоенное двадцатилетие, так и в Народной

²³ Pilot М. Wystajnenie па sympozium w Sandomierzu w 1979 г.// Wies w tradycji і

wspolczesnosci literackiej. Warszawa, 1980. S. 110.

²⁴ Ibid. S. 106.

²⁵ ZawadaA. Gra w ludowe. Warszawa, 1983. S. 89.

По итогам симпозиума вышел сборник статей. См.: Wies w tradycji і wpolczesnosci

literackiej. Warszawa, 1980. Gol^biowski B. W poszukiwaniu bohatera chlopskiego II Literatura a wspolczesne

przemiany spoleczne. Warszawa, 1972. S. 9-71.

Польше. Социолог дает свою классификацию героев в связи с нараставшими социальными изменениями, ростом самосознания крестьянского класса и соответственной реакции на эти явления мастеров слова.

Одной из работ, пафос которых был направлен на утверждение необходимости общественного критицизма, тесной связи литературы с конкретной, «текущей» реальностью, объективизма, была книга Ю. Корнхаузера и А. Загаевского «Мир неизображенный» (1974), где именно общественная позиция крестьянского течения была поставлена под вопрос. У молодых писателей и критиков, заявивших о себе в 1970-е и 1980-е годы, были, безусловно, свои основания для того, чтобы заговорить о переоценке ценностей и подвергнуть сомнению авторитеты. Часто их провоцировали к свержению авторитетов именно утверждения о безусловной социалистической ангажированности тех или иных писателей, завышенные оценки отдельных произведений, сглаживание острых углов критикой официальной, награждение художников многими премиями в то время, когда не печаталась эмигрантская классика и «подпольная» литература, защита авторов при помощи ссылок на их крестьянское, народное происхождение (в которой они не нуждались), противопоставление их другим, «мещанским» выходцам, и, вдобавок, неразработанность в научном плане многих сложных проблем, касающихся художественного миросозерцания создателей деревенской прозы.

К. Щвегоцкий среди важных черт литературного героя, «аутентичного» героя, каким его видели создатели течения аутентизма С. Черник, Б. Ожуг в своих теоретических построениях и художественной практике, — а эти черты обнаруживаются и в произведениях Кавальца, Новака, Мысливского - выделяет чувство вины по отношению к воспитавшему его сообществу и его культуре, которые герой бросил или даже предал; активное стремление выразить эту покинутую культуру и свои собственные мифы; воспевание единства человека с природой; акцентирование в судьбе человека моментов интеграции его с миром, а не вечного их разлада ²⁸.

Схожие черты в деревенской прозе находил В. Мачёнг: сильную тенденцию подчеркивания важности связей человека с обществом, полемику с литературой, которая в этих связях видит причины неподлинности, искажения нашей духовной жизни. За этим стоит, но мнению В. Маченга, глубоко обоснованное желание

Swiegocki К. Dwa wymiary autentyzmu II Tygodnik Kulturalny. 1974. Nr 22.

воссоздать определенную систему ценностей. Действительно, деревенская проза, наперекор стремившимся к доминированию тенденциям в прозе тех лет, утверждала ценности, опирающиеся на гармоничных отношениях человек - человек, человек -общество, человек - культура, человек - природа.

Достижения авторов деревенской прозы, обративших внимание общественности на богатую традицию народной культуры, вызвали своеобразный взрыв в сфере гуманитарных наук. Ученые, теоретики культуры и фольклористы стремились глубже исследовать старые и новые явления «плебейской» культуры, заявлялась попытка пересмотреть многие положения об истории и функционировании в современности различных культурных пластов, получила распространение и истолкование применительно к польской ситуации теория Бахтина о диалоге культур. Здесь можно назвать книги Р. Сулимы «Фольклор и литература» (1976 г.) и значительно расширенную версию этого труда 1985 г., «Литература и диалог культур» (1982 г.) . В них исследуется, в том числе, подлинное и мнимое «присутствие» фольклора в деревенской прозе.

В начале 1980-е гг. выходят три литературоведческие монографии, основной характерной особенностью двух из них является попытка рассмотреть деревенскую прозу на широком историческом фоне, объяснить закономерности ее появления.

С. Буркот в книге «Мархолт на Парнасе» (1980 г.)³¹ истоки плебейского, крестьянского начала видит в средневековой польской литературе, что отразилось в названии работы. Рассматривая поэзию и прозу о деревне, создававшуюся в XX в., Буркот четко выделяет поколения (родившихся в 1900-1920-х, 1930-1940-х гг. и последующее поколение). Он подробно анализирует творчество «старших» — писателей, выходцев из деревни, заявивших о себе до Второй мировой войны (Я. Виктора, М. Чухновского, С. Пентака, Ю. Озги-Михальского, Ю. Мортона). Из авторов собственно деревенской прозы 1960-70-х гг. он выделяет Новака, как наиболее удачно воспроизводящего крестьянский мир в его конкретной специфике, с деталями, прежде всего относящимися к сфере природы, - и вместе с тем умеющего эти детали преподнести как емкие метафоры. Обращая внимание преимущественно на специфику

Sulima R. Folklor і literatura. Warszawa, 1976. Salima R. Literatura a dialog kultur. Warszawa, 1982. ³¹ BurkotSt. Marcholt na Parnasie. Warszawa, 1980.

использования стилизации народных говоров, ученый характеризует прозу Редлиньского. Произведений Кавальца Буркот касается в наименьшей степени, считая его стиль риторичным, навязчивым, монотонным, излишне литературным. Одобрение у Буркота вызывает проза более молодых - 3. Тшишки, М. Пилота, 3. Вуйчика, Я. Джсжджона и других. Автор, по его словам, не ставил перед собой задачу «исчерпать тему». К тому же некоторые его оценки излишне субъективны.

А. Завада в книге «Игра в народное» (1983)³² рассматривает различные интерпретации категории народности, а точнее простонародности, на протяжении XIX-XX вв. - у романтиков, позитивистов, представителей «Молодой Польши», в межвоенном двадцатилетии и после 1945 г. Эволюция этого понятия была достаточно сложной, некоторые периоды обрисованы автором недостаточно четко. Нельзя, например, согласиться с его положением о том, что в межвоенном двадцатилетии «лучшее» представление о народности имели футуристы (рассматриваемую им поэму «Слово о Якубе Шеле» Б. Ясенского нельзя отнести к футуристской).

Сама сложность идеологических течений в Народной Польше, проявленная в литературе, критике и науке, невозможность выражать открыто позиции, не соответствующие официальным, а иногда и не официальным, а, наоборот, оппозиционным, конъюнктурным, «модным» - предопределили, на наш взгляд, эклектичность той части работы Завады, где суммируются дискуссии о деревенской прозе 1960-70-х гг. В то же время автор дал глубокий анализ конкретных произведений авторов деревенской прозы, различий между поколениями.

От научных монографий С. Буркота и А. Завады отличается книга К. Новосельского «Риск присутствия» (1983)³³. В ней выражен явно идеологический, тенденциозный подход к произведениям Кавальца и Новака, как к отразившим приятие их авторами земельной реформы, в целом положительное их отношение к получению крестьянами равноправия в культурной, общественной, политической жизни страны наряду с другими сословиями. Творчество Кавальца названо и вульгарно социологическим, и натуралистическим, оно также приравнивается к схематическому «производственному» роману начала 50-х гг. Писатель обвинялся в отсутствии у него образа «крестьянина-католика», и в том, что он не принадлежит к

ZawadaA. Gra w ludowe. Warszawa, 1983. ³³ Nowosielski K. Ryzyko obecnosci. Warszawa, 1983.

экзистенциалистскому направлению в искусстве, которое, видимо, Новосельскому кажется эталоном. Соединение подлинно католического мировоззрения, носителем которого автор себя видит, с экзистенциалистским (то есть атеистическим) трудно себе представить, но Новосельский этого противоречия не замечает, для него и католицизм, и экзистенциализм - модно, патриотично, оппозиционно - значит, хорошо. Кавалец обвинялся и в биологизме, фатализме, слепой зависимости судьбы его героя от привязанности к вещам (в том числе к земле). Новаку был предъявлен упрек в якобы «марксистском» подходе к истории, который для него «неорганичен». Новосельский в своем желании «надавать тумаков заповедным» (как назвал его критику Кавальца и Новака один польский автор в рецензии на «Риск присутствия») отошел от объективных историко-литературных критериев. «Свысока» взглянув на предмет своего исследования, он соотнес его лишь с одной из возможных моделей литературы XX века - экзистенциалистской, в духе Кафки. В непонимании исторически обусловленной «власти земли» над героями Кавальца, в разоблачении якобы фальшивого образа Ядвиги в «Чертях» Т. Новака, проявилось состояние умов некоторой части критиков молодого тогда поколения.

К. Новосельскому возразил критик марксистской ориентации Я. Куровицкий, для которого Новак плох тем, что он не марксист, а вся деревенская проза, по его мнению, мифологизирует деревню .

В 1981 г. вышел сборник рецензий и очерков о Кавальце под редакцией А. Вильконя, с его же вступительной статьей³⁵. Здесь собраны работы многих известных авторов - С. Лиханьского, В. Мачёнга, Я. Рогозиньского, Я. Тсрмера, 3. Лихняка, X. Березы, Я. Кайтоха, М. Домбровского, 3. Зёнтека, Ф. Форнальчика и др.

Б.С. Кунда в монографии о Кавальце рассматривает творчество писателя с точки зрения столкновения деревни и города, их культур и моральных ценностей, отмечая тенденцию усиления критического отношения писателя к городской цивилизации.

Kurowicki J. W klerkowskim przebraniu II Argumenty. 6 maja 1984. Nr 19. S. 4, 13. Julian Kawalec. Zbior recenzji і szkicow о tworczosci pisarza. Wybral, opracowal і wstQpem opatrzyl Aleksander Wilkon. Warszawa, 1981. Kunda B.S. Julian Kawalec. Warszawa, 1984.

-in

Объемное представление о творчестве Кавальца дает коллективный труд -сборник статей Г. Осташа, 3. Андреса, 3. Ожуга, Э. Шмегельской, Т. Будревича и других ученых, анализирующих как проблематику, так и поэтику его прозы.

Поэзии и прозе Т. Новака посвящен сборник рецензий и очерков под редакцией Я.З. Брудницкого, вышедший в 1981 г.³⁸. В нем представлены работы многих давно пишущих о деревенской прозе авторов.

Редактор названного сборника еще раньше, в 1978 г., написал монографию о творчестве Т. Новака³⁹, введя в нее два раздела - о поэзии и прозе писателя.

Автором другой монографии о Т. Новаке (1986) является известный фольклорист и литературный критик Р. Сулима⁴⁰. Он прослеживает эволюцию мировоззренческих и эстетических позиций писателя, приходя к выводу о значительной переоценке ценностей и углублении художественного видения автора «Чертей» в его поздних произведениях («Благим матом», 1982), об «уходе» его от крестьянских корней, тяготении к универсализму.

О В. Мысливском изданы две небольшие монографии: Э. Пиндур (1989) ⁴¹ и Б. Каневской (1995) . С точки зрения психоанализа исследованы три романа писателя («Голый сад», «Дворец», «Камень на камне») в трилогии Ч. Дзекановского: «Во имя отца и сына», 1993; «Жизнь ясновельможного пана», 1994; «Жизнь в смерти», 1995 ⁴³.

Творчество Э. Редлиньского еще ждет целостного анализа.

Определенное место отведено польской деревенской прозе в обобщающих исследованиях литературы послевоенного периода и всего XX века, изданных после

³⁷ W kr^gu tworczosci Juliana Kawalca. Rzeszow, 1982.

³⁸ Tadeusz Nowak. Zbior recenzji і szkicow о tworczosci pisarza. Wybral, opracowal і

wst^pem opatrzyl Jan Zdzislaw Brudnicki. Warszawa, 1981.

³⁹ Brudnicki J.Z. Tadeusz Nowak. Warszawa, 1978.

⁴⁰ Sulima R. Tadeusz Nowak. Warszawa, 1986.

Pindor E. Proza Wieslawa Mysliwskiego. Katowice, 1989. ⁴² Kaniewska B. Wieslaw Mysliwski. Poznan, 1995. Dziekanowski Cz. W imi? ojca і syna. Warszawa, 1993; Zycie Jasnie Pana. Warszawa, 1994; Zycie w smierci. Warszawa, 1995.

1989 г. Здесь можно назвать книги С. Буркота , В. Мачёнга , Р. Матушевского , П. Кунцевича ⁴⁷, 3. Яросиньского ⁴⁸, Т. Древновского ⁴⁹, М. Домбровского ⁵⁰, С. Стабро⁵¹. В этих работах последних лет, написанных в новых общественно-политических условиях, можно встретить самые разноречивые суждения как относительно оценки всей деревенской прозы и ее места в литературном процессе, так и отдельных авторов.

Итак, работы польских исследователей X. Березы, Р. Сулимы, Я.З. Брудницкого, 3. Зёптека, С. Лиханьского, Б. Голембёвского, А. Завады, Я. Кайтоха, Б. Задуры, Б.С. Кунды, Я. Рогозиньского и других доказали правдивость, адекватность отражения в польской деревенской прозе общественного опыта крестьянина, выходца из крестьянской среды и шире - опыта всего польского народа в его послевоенной истории. А также высокий уровень художественности этой прозы, ее психологизм, реализм, ярко выраженное новаторство в использовании мифологии, фольклора, лирических и метафорических структур. Меньше всего расхождений у критиков существует в высокой оценке творчества В. Мысливского, особенно его «субъективной эпопеи» «Камень на камень» (1984), и Э. Редлиньского (повести «Коноплинка» и «Продвижение», обе - 1973), более молодых, чем Кавалец и Новак. Они во многом опираются на достижения своих непосредственных предшественников, обобщают созданное ими и в то же время вступают в полемику с их видением крестьянской культуры, крестьянского героя. Как верно заметил Кавалец, молодые писатели имеют возможность подойти к теме с большей дистанции, не так горячо и близко к сердцу

⁴⁴ Burkot S. Proza powojenna 1945-80. Analizy і interpretacje. Warszawa, 1984. Wyd. II

popraw. і uzup. Pod tytulem Proza powojenna 1945-1987. Warszawa, 1991.

⁴⁵ Maciqg W. Nasz wiek XX. Przewodnie idee literatury polskiej. 1918-1980. Wroclaw-

Warszawa-Krakow, 1992.

⁴⁶ Matuszewski R. Literatura polska 1939-1991. Warszawa, 1992.

⁴⁷ Kuncewicz R. Agonia і nadzieja. T. IV. Proza polska od 1956. Warszawa, 1994.

⁴⁸ Jarosinski Z. Literatura lat 1945-1975. Warszawa, 1996.

⁴⁹ Drewnowski T. Proba scalenia. Literatura polska 1944-1989. Obiegi-wzorce-style.

Warszawa, 1997.

⁵⁰ Dqbrowski M. Literatura polska 1945-1995. Glowne zjawiska. Warszawa, 1997.

⁵¹ Stabro S. Literatura polska 1944-2000 w zarysie. Krakow, 2002.

принимая предмет своего изображения.

Поэтому там, где у Кавальца звучит почти не прикрытая художественным «одеянием» боль, тревога за судьбу деревенского сына или старика, прямое нравоучение или морализаторство, там у молодых появляются ирония и гротеск. Они правомерно заявляют свои права на более уравновешенное, рассудительное и отвечающее запросам современного читателя понимание проблем. Мысливский, Редлиньский и другие отходят от тех ракурсов, в которых рассматривалась тема у Кавальца и Новака, - преимущественно социологического у первого и мифологического у второго, они поднимаются до более объемного, философски насыщенного, объективного повествования, свободно использующего игру метафорами, цитатами, высмеивающего стереотипы общественного сознания и штампы, выработанные самой деревенской прозой, не столько, надо сказать, ее «корифеями», сколько их подражателями.

3. Зёнтек, анализируя прозу М. Пилота, 3. Тшишки и др., заключает, что крестьянское культурное наследство и тип деревенско-городского социального опыта рассматриваются у них прежде всего как литературные ценности. Народность становится внутренним качеством литературного языка и проблемой писательской точки зрения. «Эта проза, - пишет критик, — в то же время отличается отказом от общественных или идейных задач, которые еще бесспорно ставили перед собой Мортон, Кавалец, а также Новак» ⁵².

Отмечая исследовательский интерес к польской деревенской прозе 1960-1980-х гг. и к лучшим ее представителям - Кавальцу, Новаку, Мысливскому, Редлиньскому, проявленный как на родине, так и в России, можно все же прийти к выводу о необходимости продолжить работу по их изучению.

В России нет обобщающего исследования польской деревенской прозы как целостного явления, как феномена, нет монографий о творчестве отдельных авторов. Большинство работ писалось до общественно-политических изменений в стране и неизбежно несет на себе отпечаток времени, воззрений социалистической эпохи, осознанной или вынужденной необходимости придерживаться «основной линии» партийной политики, самоцензуры. Наряду с тонкими, верными наблюдениями в них

Ziqtek Z Majdan і Paryja II Kultura. 1970. Nr 40. S. 3.

встречаются суждения, нуждающиеся в корректировке. Поэтика произведений Кавальца, Новака, Мысливского, Редлиньского - писателей в чем-то сходных, но и обладающих яркой индивидуальностью - при дальнейшем исследовании может раскрыть свои новые грани. Не все заслуживающие внимания произведения попадали в поле зрения ученых - особенно написанные в последние годы - это и незаконченные, посмертно изданные повести Т. Новака, и «Горизонт» Мысливского, и проза Кавальца и Редлиньского, продолжающих издавать свои книги.

Польские монографии о деревенской прозе написаны под особым углом зрения, избранным тем или иным ученым, и не дают исчерпывающей характеристики течения, иногда полемичны по отношению друг к другу, также не включают анализ позже появившихся в свет романов, повестей, рассказов избранных нами писателей.

Представляется, что исследование польской деревенской прозы с определенной временной дистанции, в сложившихся новых общественно-политических и культурных обстоятельствах, взгляд на нее как «изнутри» - с точки зрения своеобразного художественного мира каждого произведения, так и «извне», то есть рассмотрение ее в контексте и эпохи, и послевоенного литературного процесса в Польше, — может быть интересным и полезным. Сделанные прежде наблюдения сравнительно-типологического характера - соотнесенности между собой польской и русской деревенской прозы того же периода — нуждаются также в дополнениях и дальнейшей разработке.

Автор диссертации ставит следующие задачи:

1. Обосновать необходимость выделения польской деревенской прозы 1960-80-х гг. как особого течения, его временные границы, полемику связанную с дефиницией этого явления в польской критике, эволюцию в понимании народности, простонародности, плебейскости, крестьянское в литературе.

2. Рассмотреть традиции изображения жизни деревни и крестьян в польской литературе. Определить место деревенской прозы в польской литературе 1960-80-х гг.

3. Исследовать художественный мир прозы Юлиана Кавальца. Рассмотреть проблемы: человек и история, власть земли, столкновение деревни и города, экологическую проблематику, а также выбор повествователя и способы выразить невыразимое, жанрово-стилевые особенности.

4. Проследить эволюцию прозы Тадеуша Новака от балладности к драматизму,

трагизму восприятия современной действительности и положения в нем художника-творца. Определить особенности мифологизма в его творчестве.

5. Проанализировать творческий путь Веслава Мысливского, создание им синтеза достижений деревенской прозы, обобщение ее проблематики в романе «Камень на камень».

6. Рассмотреть иронически-гротескное изображение комплексов и стереотипов общественного сознания в творчестве Эдварда Редлиньского.

7. Провести типологическое сравнение польской и русской деревенской прозы 1960-80-х годов, выявив сходства и различия.

* * *

В польской критике и литературоведении деревенская проза 1960-1980-х гг. получала различные наименования: «деревенская тема», «народная литература», «народное течение», «литература нового общественного опыта», «деревенское течение», «постдеревенская литература», «крестьянское течение». Причем все были единодушны в выделении определенного ряда авторов и произведений, здесь расхождений не было. Приведенные термины обсуждались и аргументировались, взгляды одних и тех же исследователей менялись, признавалась возможность в рабочем порядке использовать различные дефиниции. Может быть, наиболее часто употребимыми стали «крестьянское течение» (понятие, выдвинутое X. Березой) и «народная литература», «народное направление» (3. Зёнтек). Таким образом, тема деревни, хотя и признавалась в широком ее понимании важной составляющей частью данной прозы, но возобладало и укрепилось желание отойти от тематического критерия. Это важно для понимания традиций, на которые опиралась польская деревенская проза 1960-1980-х гг.

В анализе деревенской прозы важную роль играет понятие «народность», которое различно функционировало в польском общественном и культурном сознании на протяжении по крайней мере двух столетий. 3. Зёнтек в исследовании «Деревенская тема в современной литературе» подчеркивает исторически разную роль этой

категории, «служившей как тенденциям прогресса, так и регресса» . По мнению Зёнтска, в силу насыщенности деревенской прозы исконной крестьянской культурой, что, как он считает, является ее самой отличительной чертой, «оценка этого явления в значительной степени зависит от общего отношения к народным традициям». Поэтому «наша сегодняшняя точка зрения, — продолжает он, — даже на самые современные «деревенские» или «народные» проблемы в литературе связана с идеологией...» . Это безусловно справедливо и для современного ретроспективного рассмотрения деревенской прозы в контексте литературного процесса тех лет.

Для польских писателей остро встала проблема поиска нового языка и новых художественных форм, в силу того, что, как пишет 3. Зёнтек: «...в Польше... чрезвычайно долго и очень устойчиво сохранялось давнее культурное разделение общества на просвещенную элиту и народные массы, живущие в кругу локальной культуры» . Такие произведения, как «Форпост» Пруса, «Люди оттуда» М. Домбровской, про которую X. Береза писал, что она «глубже чувствует крестьянство, чем Ян Виктор» ⁵⁶ (писатель крестьянского происхождения), не делали погоды в литературе. Как показал в своей монографии «Игра в народное» (1983 г.) А. Завада, это понятие часто наполнялось или этнографизмом, или благородным сочувствием к мужику «с балкона барской усадьбы», или очень тесно связывалось с актуальными идеологическими установками, превращаясь часто в последнем случае в задачу создавать «литературу для народа» в упрощенно-дидактическом варианте.

Последний вариант, народность как «литература для народа», преобладал в первые послевоенные годы и в начале 50-х (соединяясь в период «соцреализма» именно с установкой перевоспитания «отсталых масс» с их «частнособственническими пережитками»)⁵⁷. В этом смысле более глубоким пониманием народности, по мысли

Зёнтек 3. Деревенская тема в современной литературе // Актуальные проблемы сравнительного изучения литератур социалистических стран. М, 1978. С. 211.

54 гр

Там же.

⁵⁵ Там же. С. 210.

⁵⁶ Цит. по: Sulima R. Folklor і literatura. Warszawa, 1985. S. 514.

Исчерпывающую характеристику «производственной» прозы на деревенскую тему дал К. Новосельский в книге «Риск присутствия», придя к выводу, что «деревни... в анализируемых... повестях просто не существует«. Приведем также его суждение

Завады, отличались М. Домбровская и даже В. Гомбрович и Т. Пайпер в межвоенное двадцатилетие, их позиция в этом вопросе ближе Т. Новаку, который со всей

серьезностью определил ситуацию начала 50-х гг. как «трагедию» .

Казалось, литература на деревенскую тему никогда не оживет. Писатели, выступившие в конце 50-х - начале 60-х годов, прежде всего были движимы желанием рассчитаться с этим ближайшим прошлым ⁵⁹. Они сознательно обратили свой взгляд на сложность психологии крестьянина, погрузились в глубины его сознания и подсознания, пытаясь «выразить невыражаемое» (главная заслуга Кавальца, основная особенность его таланта, отмеченная X. Березой, т. е. способность передать то, что крестьянин никогда не формулирует словами), завязали спор с официальным представлением о мужике как натуре простой, практичной, склонной к коллективизму.

Польские исследователи (3. Зёнтек, С. Буркот) в обширной национальной литературе о деревне различают и даже противопоставляют две традиции. Первая, создаваемая писателями высших сословий, шляхетская и интеллигентская, -литература о деревне - начинается с Миколая Рея (1505-1569). Эта литература в лучших своих образцах с глубоким сочувствием и вниманием описывала жизнь деревни, мужиков, раскрывала актуальные для своего времени социальные проблемы, связанные с угнетением крестьянства, с их нуждой и тяжкой долей, показала не только много различных типов, но создала и запоминающиеся, полноценные образы героев. Велика была ее общественная роль. Тем не менее, в произведениях на тему деревни

о том, что «в крестьянском соцреализме преобладал скорее бюрократический экспорт, хотя деревенское происхождение не защищало автоматически от влияния пропагандистских искажений» (Nowosielski К. Op. cit. S. 84).

⁵⁸ Nowak Т. Tragedia literatury z pawim piorkiem II Zycie Literackie. 1956. Nr 46. S. 10.

⁵⁹ Неправ поэтому, на наш взгляд, 3. Антошевский в том, что «писать о деревне и ее
современных проблемах было легче, чем, например, о социалистическом
предприятии...», что «деревенская проза не включалась в так называемый
социальный заказ в сложный для литературы период первой половины 50-х годов»,
что «почти нет произведений, компрометирующих деревенскую тему»
{Антошевский З.Э. Польская литературная критика в борьбе за социалистический
путь развития литературы (1944-1984). Автореферат диссертации на соискание
ученой степени доктора филологических наук. М., 1989. С. 24-25).

выражалась «внешняя», по мнению польских ученых, точка зрения на проблемы села и крестьянские характеры. Акцент в таком случае делается на выполнении писателями своего морального долга.

Отличной от нее считается другая традиция - литература, создаваемая выходцами из деревни, которая раскрывала как проблемы села, так и мысли, чувства, особый духовной склад крестьянина изнутри. Она опиралась на лично пережитый ее авторами опыт и на богатую традицию народной культуры, народного мировосприятия. Писатели не занимали уже позицию стороннего наблюдателя, «сверху», «с балкона барской усадьбы» сочувствующего мужику. Особое мировосприятие крестьянина передавалось прежде всего с помощью языковых средств. В этих произведениях использовались диалекты, жаргоны, разговорная лексика и синтаксис, просторечия уже не только в речи персонажей, но повествователя. Эти языковые особенности служили не для социальной типизации и не только для стилизации, они становились важными в качестве средств выразительности.

Чаще всего зачинателем собственно «крестьянской» литературы называется Владислав Оркан (1875-1930). Но С. Буркот обнаруживает истоки плебейского начала в литературе, плебейского взгляда на жизнь в переводном произведении Яна из Кошичек «Беседы, которые вел мудрый царь Соломон с Мархолтом, грубым и беспутным» (1521).

Представляется, что для создателей деревенской прозы 1960-80-х гг. по-разному- в плане притяжения и отталкивания — но все-таки важны были обе эти традиции, которые им, получившим университетское образование, чаще всего по специальности «польская литература», безусловно, были хорошо знакомы. И разделить их практически невозможно. Происхождение писателя, безусловно, не может быть критерием глубины постижения им народного духа, отразившейся в созданных им произведениях. Богатство народного языка являлось сокровищницей, из которой черпали, пусть и в разной мере, все крупные писатели. Как будет видно из дальнейшего изложения, к фольклору обращались не только Ян Кохановский (не крестьянин), не только, причем программно, осознанно, романтики, но и Крашевский, Ожешко, Конопницкая и др.

Сатирический диалог М. Рея «Краткая беседа между тремя особами: Паном, Войтом и Плебаном» в стихах (1543) включал в себя разговор и о тяжелой доле крестьян, разоряемых непомерными поборами, барщиной, господскими охотами и

постоями шляхетского ополчения. Впервые в польской литературе прозвучали слова сочувствия самому тогда угнетенному сословию. Характерно, что в использованном Реем немецком источнике жалоб на крестьянскую нужду не было.

Интересно проявилось крестьянское, плебейское сознание, в переведенных с латыни Яном из Кошичек «Беседах, которые вел мудрый царь Соломон с Мархолтом, грубым и беспутным». По сравнению с оригиналом польский автор занял более твердую позицию, поддерживающую плебея. Ян из Кошичек обогатил речь Мархолта польскими пословицами и поговорками, элементами чисто народного языка. В латинском источнике речь Соломона и его собеседника мало чем отличаются друг от друга. С полной силой в произведении выступает контраст между культурой высокой и низкой, между рациональным и образным мышлением. Мархолта не смущает высокий статус царя Соломона, его происхождение от двенадцати колен пророков, он сам с гордостью говорит, что происходит от «двенадцати крестьянских колен», да еще прибавляет родословную своей жены, которая происходила «от двенадцати поколений шлюх». В ответах Мархолта проявляется отчетливое понимание того, что «сытый голодному не товарищ»: «Дрозд поет, а сойка щебечет, сытый поет не так, как тот, кому есть хочется». Только в польском переводе Мархолт говорит стихами, а Соломон прозой. В речи плебея присутствуют параллелизмы, характерные для народной поэзии.

Гениальный польский поэт Ян Кохановский (1530-1584) в двенадцати своих песнях, объединенных названием «Святоянская песнь о Собутке», положил начало жанру сельской идиллии. В центре произведения - народные обычаи, верования, гадания, связанные с идущим от язычества западно-славянским празднованием Ивана Купалы. Автор утверждает свой идеал мирного счастья на лоне прекрасной природы, светлое, радостное начало преобладает, хотя и встречается в песнях девушек упоминание о тяжести крестьянского труда. Ян из Чернолесья был глубоко почитаем Тадеушем Новаком, служил для него вдохновляющим примером - внимание к «заветным преданьям старины», языческим обрядам, народным песням, умение конкретно и образно передать черты родного пейзажа. Можно перекинуть также мостик от стихотворных переложений Я. Кохановским псалмов Давида к современным лирическим циклам Т. Новака «Псалмы для домашнего использования» (1959), «Псалмы» (1971), что неоднократно отмечал сам писатель.

Представитель эпохи Просвещения поэт Адам Нарушевич (1733-1796) в своих произведениях отстаивал права мещан и крестьян (сатиры, ода «К простонародью» и

др.), проявлял интерес к крестьянской культуре и обосновывал значение фольклора как национального достояния («К Игнацию Витославскому», «К Поэзии»).

Обращение к фольклору поэта Ю.У. Немцевича (1787-1841), подчеркивание его эстетической ценности критиком и писателем Казимежем Бродзиньским (1791-1835) подготовили плодотворное, творческое использование народной поэзии в произведениях романтиков.

Польский романтизм программно заявил о значении национальности и народности в литературе. Носителем национального духа для него явился мелкий шляхтич и крестьянин, народный элемент выражал патриотическое начало (хотя и социальная его сторона не игнорировалась). Знаменательно в связи с этим широкое распространение жанра баллады, в нее вводились стихотворные размеры, характерные для народной песни, элементы народной речи, образные приемы фольклора. Лучшим образцом как этого, так и песенного жанра стали «Баллады и романсы» А.Мицкевича, составившие основу первого его сборника «Поэзия» (1822). Простота, естественность народной поэзии, выраженные в ней нравственные идеалы, привлекали великого романтика. Простонародное начало как бы противостояло панскому образу жизни. Мицкевич творчески перерабатывал фольклорные сюжеты (о крестьянской девушке, обманутой паничем в «Рыбке»), реалии крестьянской жизни появляются в «Холмике Марии».

Отражению народного мироощущения сопутствовала ломка

регламентированного классицизмом литературного языка, обогащение его за счет просторечия, говоров, в том числе белорусизмов. В драме «Дзяды. Часть II» народный обряд составил основу композиции, еще более важно, что роль судьи в ней отводится хору крестьян, народный инстинкт и опыт противопоставлены рационалистическому началу. На основе фольклора созданы и более поздние баллады «Три Будрыса» и «Дозор», лишенные фантастического начала, наполненные жизненными реалиями, жизнерадостным духом и юмором. Произведения Мицкевича также послужили вдохновляющим импульсом для Тадеуша Новака, в поэзии и прозе которого широко представлены народные верования, обряды, лирические и юмористические мотивы, почерпнутые из сокровищницы польского фольклора.

В сказочной поэтической драме «Балладина» (1834) другого великого польского романтика Ю. Словацкого фольклорная традиция сочетается с поэтической фантазией. Польские романтики последовательно обращались к фольклорно-этнографическим

источникам. Творческая переработка народной поэзии, мифов способствовала развитию не только их поэзии, но и романтической философии. Наследие польского романтизма могло иметь значение для авторов деревенской прозы 1960-1980-х гг., конечно, не только как обращение к теме деревни, но и как утверждение народного, крестьянского начала, мира народной фантазии и народной мудрости в качестве основы национального сознания, национальной истории, национальной судьбы, как отстаивание самобытности польского художественного творчества. Наибольшую связь с романтизмом можно усмотреть в творчестве Т. Новака, творчество которого, конечно же, самобытно и развивалось в совсем иных исторических условиях, впитало в себя и другие, далеко не сходные с романтизмом влияния.

С середины XIX в. в связи с возникновением и развитием реалистического направления, социально-бытового романа и повести, расширяется сфера наблюдений в польской литературе. Писатели проявляют самое пристальное внимание к социальным проблемам деревни, к ее бытовому укладу, к созданию крестьянских типов и образов. Романтической идеализации народа начинает противопоставляться аналитический подход, проявляется и критическое отношение к темноте, невежеству деревенских жителей. Крестьянские повести Ю.И. Крашевского (1812-1887) сыграли большую роль в выдвижении деревенской темы на первый план, в создании разнообразных типов крестьян, в раскрытии взаимоотношений их с помещиками. Авторская позиция всегда на стороне угнетенных.

Первый «крестьянский роман» «Уляна» (1843) повествует о трагической судьбе замужней крепостной женщины, матери, работающей «наравне со скотом», обманутой помещиком, о ее гибели и поджоге ее мужем барской усадьбы. Внутренний облик героини-крестьянки впервые был раскрыт с такой тонкостью, психологической глубиной, художественной силой и достоверностью. «Крестьянин - тоже человек» - эта мысль не в декларации только, а в художественной реальности прозвучала в произведениях Крашевского даже раньше, чем были написаны «Записки охотника» Тургенева. Героем романа Крашевского «Остап Бондарчук» (1847) оказывается крепостной парень, получивший образование, ставший врачом. Он одерживает моральную победу над графом, жестоким, закостеневшим в предрассудках.

В 1850-е годы писатель создает повести «Арина», «Хата за деревней», «Ермола», в 1860г. - «Историю колышка в плетне», которая как бы завершила «крестьянский цикл» Крашевского, в ней раскрыта трагическая судьба крепостного

музыканта, чей талант был загублен, перекликающаяся с участью молодого дубка, срубленного для господского плетня.

В творчестве Элизы Ожешко (1841-1910) важное место занимают произведения о белорусской деревне - повесть «Дзюрдзи» (1885) об убийстве крестьянами народной знахарки, эта повесть включила в себя народные предания, легенды, песни; повесть «Хам» (1888) о деревенском рыбаке Павле, его любви к природе, доброте, всепрощении по отношению к изменившей ему жене Франке, испорченной жизнью у господ. В романе «Над Неманом» (1888) проводится идея единения шляхты с народом. Одна из лучших сцен в романе - сцена жатвы, это гимн труду. Шляхта обязана «всецело отдать свои силы народу и земле», - говорит один из героев.

Повесть Болеслава Пруса (1847-1912) «Форпост» (1885) - одно из лучших произведений о деревне в польской литературе. Шляхетская усадьба перестала быть оплотом патриотизма, а крестьянин Слимак героически борется с немецкими колонистами, принуждающими его продать свою землю. Ни поджог всех его построек, ни гибель жены не могут сломить его упорства. Это полнокровный, жизненный образ, лишенный идеализации. Глубоко раскрыта и психология его жены Ягны, батрака Мацека Овчажа, замерзшего в лесу с девочкой-«найденкой», выгнанного на мороз хозяином, сына Слимака Стася - тонкой, художественной натуры, из которого никогда не выйдет настоящего крестьянина, по словам его отца. Прус все события в повести пытается дать в восприятии крестьян, в их интерпретации.

Замечательны «крестьянские» произведения Генрика Сенкевича (1846-1916) -повесть «Эскизы углем» (1877), новеллы «Янко-музыкант» (1879) и «Ангел» (1880), повести «За хлебом» (1880) и «Бартек-победитель» (1882). В центре «Яико-музыканта» рассказ о печальной участи талантливого крестьянского мальчика, засеченного насмерть невежественным мужиком по приказу управляющего. В повести «За хлебом» появляется тема вынужденной эмиграции польских крестьян в Америку - скитальцев, погибших вдалеке от родины.

Муки обманутых переселенцев-крестьян изображал и Адольф Дыгасиньский (1839-1902) в повести «На погибель» (1893). В рассказах этого писателя образ деревенского труженика приземлен, зарисовки животной привязанности мужика к земле-кормилице раскрывают славянскую основу натурализма Дыгасиньского.

Во многих произведениях деревенской прозы 1960-80-х гг. как трагический лейтмотив будет звучать тема дедов, прадедов, отцов главных героев, которые годы

отдавали нечеловечески тяжкому труду на чужбине ради выживания своих семей, чтобы прикупить маленький кусочек поля («Иноплеменная баллада» Т. Новака, «К земле приписанный» Ю. Кавальца и др.).

Стефан Жеромский (1864-1925) остро чувствовал неправду социального притеснения крестьян, болезненно переживал неудачу польских восстаний, судьба которых во многом зависела от союза шляхты с народом. Угнетение польской деревни, ее отсталость показаны в рассказах «Сумерки», «Забвение» (оба - 1895). В повести «О солдате-скитальце» (1896) трагически обрывается жизнь старого крестьянина Матуса Пулюта, участника восстания Костюшко, наполеоновского гренадера, оставшегося без руки, двенадцать лет скитавшегося по свету. Инвалид вернулся на родину, его рассказы подбивают крестьян не идти на барщину. По приказу помещика, возненавидевшего своего крепостного, Пулюта казнят, отрубают ему голову.

Простому народу посвятила прекрасные стихи и рассказы Мария Конопницкая (1842-1910). Сермяжные люди, польский мужик, мать-крестьянка «населили» ее лирику, проникнутую скорбью, поэзией, интонацией народной песни. Ее творчество созвучно некрасовскому. «Простые, верные души» - герои ее прозы: сборников рассказов «Мои знакомые» (1890), «Четыре новеллы» (1888). «Крестьянские» новеллы Конопницкой отличаются еще более тонким психологическим рисунком, чем рассказы о деревне Б. Пруса, Э. Ожешко, Г. Сенкевича, в которых преобладал социальный аспект. В поэме «Пан Бальцер в Бразилии» вновь поднята тема вынужденной эмиграции крестьян за океан, оборачивающаяся для них очередным поражением, им приходится возвращаться ни с чем.

В. Реймонт (1867-1925), сын сельского органиста, противопоставлял космополитический город как некую мистическую силу, «огромное, вечно ненасытное чрево, переваривающее людей и землю», деревне, хранительнице национальных традиций и высокой морали («Земля обетованная», 1895, рассказ «Смерть города», 1905). В романе «Мужики» (1904-1909) жизнь одной польской деревни в течение десяти месяцев (ее реальный прототип - Липцы) переводится в универсальный план -крупные, яркие характеры героев-крестьян с сильными страстями, судьба человека, зависящая от общества и труда на земле, связанного с природными ритмами. Повседневность до некоторой степени оказывается вписанной в миф. Реймонт реалистически конкретно раскрывает важные социальные, экономические, политические проблемы села эпохи рубежа ХІХ-ХХ вв., особенности национального

характера и вместе с тем создает натуралистические описания, импрессионистические, лирические картины природы, использует неоромантические приемы. Этот роман, воспринимавшийся в Польше как эпопея, хотя и не сразу, а после награждения Реймонта Нобелевской премией за этот роман в 1924 г., получил широкий общественный резонанс. Один из ярких представителей деревенского течения в прозе 1960-80-х гг. Э. Редлиньский сказал, что если бы иностранцу предложить одну польскую книгу, то это должны быть «Мужики» В. Реймонта.

В знаменитой пьесе «Свадьба» (1901) С. Выспяньского есть неоромантическое начало, фольклорный элемент, отсылающий к романтическому мифу в младопольском его преломлении. В основе сюжета брак поэта, увлеченного «людоманским» хождением в народ, с крестьянкой. Национально-освободительная проблематика перекрещивается с народной, все сословия оказываются бессильными воскресить Польшу, символически звучит финальная реплика драмы: «Эх, мужик! Имел ты шапку и волшебный рог имел!».

Культурное раскрепощение крестьянства, проявившееся в конце XIX в., отразилось в дневниках, воспоминаниях мужиков, в их письмах из эмиграции, которые постепенно начинают проникать в печать. Самородному творчеству большое внимание уделяется в XX в., в межвоенное двадцатилетие проводятся конкурсы, публикуются сборники автобиографий, чему способствовали многие видные литераторы и деятели культуры, в том числе Мария Домбровская и Ярослав Ивашкевич.

В те же годы предприняты усилия по изучению этих ценных свидетельств. Получить образование удавалось только редким представителям второго после отмены крепостного права (1864) поколения крестьян. К ним можно отнести Яна Каспровича (1860-1926) и Владислава Оркана, они, ставшие писателями на рубеже XIX и XX вв., еще были исключением.

В. Оркан (1875-1930) - своим творчеством, в основном прозаическим, стал полноправным соучастником в деле созидания национальной культуры, внося в нее свое понимание «крестьянскости». Наибольшую известность получили его повести «Батраки» (1900), «В долинах» (1903). В них писатель показал не идеализированный образ польской деревни, погрязшей в нищете, с вытекающими отсюда социально-моральными последствиями. Анализируя расслоение в деревне, Оркан создает новый, синтезирующий образ крестьянской судьбы, пользуется как реалистическими

средствами, так и приемами модернистской поэтики. Народные говоры, крестьянская речь присутствуют не только в речи героев, но и в авторском повествовании, стилизация становится важным средством выразительности.

Реалистические традиции классической польской литературы о деревне в межвоешюс двадцатилетие получили свое развитие в творчестве Марии Домбровской (1889-1965). Ее книга «Люди оттуда» (1926) посвящена работникам на фольварке, сельскому пролетариату, она написана на основе близкого личного знакомства писательницы с изображаемой средой. Социально-обусловленное соединяется в ней с бытийным, метафизическим. Герои Домбровской - люди, данные в полный рост, в общечеловеческом измерении. Рассказ о тяжелой доле крестьян пронизан мыслью о необходимости лада, согласия человека с самим собой, с другим человеком, с природой. Домбровской удалось с помощью особой повествовательной техники, использования языка крестьян проникнуть в сознание своих героев, как бы изнутри высветить их внутренний мир.

Юлиуш Каден-Бандровский (1885-1944) в свойственной ему резко-экспрессионистической манере в политическом романе «Матеуш Бигда» (1933) создал образ крестьянского вождя, прибегающего к жестоким манипуляциям ради достижения и упрочения своей собственной карьеры.

Леон Кручковский (1900-1962) в романе «Кордиан и хам» (1932), в котором он противопоставил романтический повстанческий миф своей идее двух родин -шляхетской и крестьянской, Ванда Василевская в книге «Земля в ярме» (1938) показали судьбу крестьян в переломные эпохи польской истории. Связанные с леворадикальными движениями в 1930-е годы, Кручковский и Василевская своими произведениями, публицистикой, политической деятельностью влияли на возраставшее крестьянское самосознание интеллигентов, писателей, выходцев из деревни.

В межвоенном двадцатилетии дебютировали уже более двадцати писателей крестьянского происхождения. Именно в этот период, по мнению польских ученых, зарождается народное направление в прозе , заменившее «деревенскую тему» в

См. например: Зёнтек 3. Революционные традиции польской литературы 20-30-х годов и развитие современной деревенской прозы// Литературная критика европейских социалистических стран. М., 1978. С. 80-81.

литературе. Задачей этих писателей стало освобождение от традиции предлитературного творчества, перенос собственного общественного опыта в подлинную литературу. Важную роль сыграли демократические общественные объединения, движения, деятели, писатели и публицисты именно в такой ориентации крестьян, получивших доступ в культуру: вовсе не все из них, стремясь к литературной деятельности, изначально осознавали, что именно в этом состоит их уникальная миссия. В 1930-е годы в творчестве М. Чухновского, 10. Пшибося, С. Млодоженьца,

B. Скузы, Ю. Мортона, С. Пентака, Б. Ожуга вырисовывается больше всего
захватившая их проблема - описание неоднозначных коллизий, вытекающих из
массовой эмансипации крестьян, принадлежность крестьянских интеллигентов двум
культурам одновременно - материнской и почерпнутой в процессе приобщения к
городской.

Наиболее, может быть, интересным произведением «крестьянской» литературы предвоенных лет стал роман Станислава Пентака (1909-1964) «Юность Яся Кунефала» (1938), явивший собой вариант «портрета художника в юности». В роман включены фрагменты дневника, автобиографической повести 1926 г. - на правах литературных проб заглавного героя. Смена повествователей, точек зрения и способов рассказывания делают роман разнородным и увлекательным (замечательным рассказчиком, например, предстает отец главного героя). Дневник обнаруживает ощущение бессилия и растерянности, автобиографическая повесть связана с воспоминанием о тяжелой болезни, пережитой в детстве, сон здесь смешивается с явью, постепенно укрепляется сознание необходимости ухода из родной среды, «дорастания» до роли интеллигента. С этой личной линией внутренних метаний героя связана история его рода, в каждом поколении которого находился человек, в чем-то выламывающийся из своей среды: отец главного героя был эмигрантом, брат - поэтом и дезертиром, дядя - мистиком и неудачником. Пентак обнаруживает глубинную связь художника из крестьян с миром народных верований, мифов, поэзии, открывает затем плодотворно развитую в деревенской прозе 196-80-х гг. возможность для литературы черпать из сокровищницы «крестьянской» мифологии. Роман производит впечатление правдивого изображения поисков собственного пути в литературу, единичная биография становится универсальным символом становления «нового человека», примером художественного аутентизма, как считал основатель направления аутентизма в польской литературе

C. Черник(1899-1969)

Подлинно художественным исследованием непростой ситуации в польской деревне начала 1950-х гг. стала повесть Марии Домбровской «На деревне свадьба» (1955), большинством критиков признанная писательским и гражданским подвигом. Конкретно-реалистическое описание села того времени, тонкий психологический рисунок помогли писательнице выразить подлинную правду о драме насильственного введения коллективизации, неприятие крестьянами многих изменений, пропагандировавшихся новой властью со всевозможных трибун. Эта повесть высветила ложность, схематичность «производственных» произведений на сельскую тему, написанных «по заказу» в начале 1950-х гг., таких как «Тракторы разбудят весну» (1951) В. Залевского, «Люди из-за реки» (1951) Л. Бартельского и многих других. По замечанию К. Новосельского, «в крестьянском соцреализме преобладал скорее бюрократический экспорт, хотя деревенское происхождение не защищало автоматически от влияния пропагандистских искажений» '. Повесть М. Домбровской, можно сказать, расчищала путь деревенской прозе 1960-80-х гг.

Вильгельм Мах (1917-1965), родом из крестьянской семьи, в романах «Дом Явора» (1954), «Жизнь большая и малая» (1959), «Агнешка, дочь Колумба» (1964) отразил многие реалии послевоенной деревни, стремясь к правдивости и раскрытию сложных характеров, трудного переплетения человеческих судеб, экзистенциальных, моральных проблем, не поддающихся однозначному толкованию. Хотя местом действия в этих произведениях является деревня, большинством героев - крестьяне, незаурядный талант В. Маха в большей степени сосредоточен на проблемах личности как таковой и ее взаимодействия с окружением. В романе «Жизнь большая и малая» в центре - сопоставление детского восприятия мира, отличающегося полнотой, со «взрослой» оптикой повествователя, отдавшегося воспоминаниям. В «Агнешке...» — психологическая коллизия, возникшая между сельской учительницей и старостой деревни Балчем, использующим свой заработанный во время войны авторитет как обоснование своей деспотичной власти, драма любви - ненависти.

Ранее других созданный Махом «Дом Явора», в котором повествование сконцентрировано на психологических, семейных конфликтах, связанных с социальным расслоением в деревне и «биологическими» страстями, завистью и т. п., можно отнести к широко понимаемой послевоенной деревенской прозе, хотя в этом

⁶¹ Nowosielski К. Op. cit. S. 84.

романе нет еще специфических проблем, определивших в полной мере своеобразие этого течения. В художественном плане «Дом Явора» в значительной степени опирается на реализм польской прозы XIX в.

Таким образом, богатая традиция польской литературы о деревне - освоение ею не только конкретного жизненного материала определенной эпохи, но и сущностных констант народного бытия, его философии, его поэзии, постижение драматичного опыта «вхождения» крестьян в общенациональную культуру - во многом предопределила плодотворность и силу деревенской прозы 1960-80-х гг. Притяжение и отталкивание от опыта предшественников по-разному проявилось в творчестве Кавальца, Новака, Мысливского, Редлиньского и др., которые, конечно, учитывали и использовали также лучшие достижения всей мировой литературы.

* * *

Проблематика польской прозы 1960-80-х годов, поэтика, жанры очень разнообразны. В 1960-ые годы после бурных политических событий середины 50-х годов - VIII пленум ЦК ПОРП (октябрь 1956 г.), собравшийся вскоре после XX съезда КПСС и осудивший «культ личности», появление сильной оппозиции в литературе: так называемая «черная литература» и «литература расчета», отказавшиеся от идеализации действительности, господствующей в литературе первой половины 50-х годов, отказ от догматических норм социалистического реализма - наступает, ненадолго, некоторая стабилизация в литературе. Правда, в начале 60-х годов еще появляются произведения антисоциалистической направленности, но уже в виде притчи, иносказания («Врата рая» Ежи Анджеевского, 1960).

В 60-ые годы в литературной критике создается концепция так называемого «малого реализма», который призван был противостоять социалистическому реализму. Как пишет В.А. Хорев, творческие установки сторонников «малого реализма» сводились к воспроизведению фрагментов жизни, прежде всего быта городских низов, к отказу от панорамного, синтезирующего изображения действительности⁶². Эта

Хорев В.А. Польская литература// История литератур Восточной Европы после Второй мировой войны. Т. I. 1945-1960 гг. М., Индрик, 1995. С. 134.

концепция не способствовала рождению высокохудожественных произведений.

Успех имели произведения, в центре которых было изображение личности, индивидуальности, стремление восстановить права личности, произведения с глубоким психологическим анализом - это были книги В. Маха, В. Жукровского, К. Филипповича, Т. Конвицкого.

Заслуживают внимания произведения, поднимающие философскую, экзистенциальную проблематику, вопросы морали. Это прежде всего рассказы Ярослава Ивашкевича, его роман, «Хвала и слава», законченный в 1962 г. Этот трехтомный роман Ивашкевича называют «субъективной эпопеей», в нем прослеживаются судьбы героев, начиная с Октябрьской революции в России и кончая Второй мировой войной, но эти события не описываются сами по себе, а даются в преломлении сознания, психологии героев. Философского и нравственного характера вопросы ставятся также в произведениях К. Брандыса, С. Дыгата, Е. Брошкевича.

Интересовали писателей 60-х гг. и политические проблемы. Т. Бреза решал их в своем романе «Ведомство» (1960) на материале жизни, расстановки сил, целей и задач Ватикана. Политические мотивы волновали также В. Жукровского, В. Залевского, Е. Путрамента.

Определенных успехов достигли в 60-70-ые годы историческая эссеистика, в частности Мариана Брандыса, автора нескольких книг об эпохе Наполеона, а также и исторические романы Т. Парницкого, А. Кусьневича, В. Терлецкого, автора трех книг о событиях, связанных с польским восстанием 1863-64 гг. В.А. Хорев лучшим в творчестве Казимежа Брандыса считает его исторический роман в письмах «Почтовые вариации» (1972), рассказывающий о событиях польской истории 1770-1970 гг. ⁶³

Одна из центральных тем, определивших, можно сказать, «лицо» художественной прозы 60-70-х годов, была тема Второй мировой войны. Это и репортажи М. Ваньковича о польском сопротивлении фашизму, и «Дневник варшавского восстания» (1970) М. Бялошевского, и «Дневник военных лет» (1970) 3. Налковской, и, конечно, повести и романы Богдана Чешко «Плач» (1961), «Современный сонник» (1963) Тадеуша Конвицкого, «Тристан 46» (1967) Марии Кунцевич, «Дневник антигероя» (1961) и «Сад господина Ничке» (1965) Корнеля Филиповича, «Пассажирка» (1962) Зофьи Посмыш, и повести Ежи Стефана

Хорев В.А. Указ. соч. Том II. М., 2001. С. 120.

Ставиньского «Пингвин» (1965), «Час пик» (1968), «Погоня за Адамом» (1963) и последний том романа Ивашкевича «Хвала и слава» (1962), а также романы Халины Аудерской «Польский шлях» (1974), «Бабье лето» (1975), «Меч Сирены» (1980) и другие произведения.

Проблемы в книгах о войне очень разные, в них показаны и героизм, и трусость, и предательство, и проблема морального выбора, и борьба за власть, как роман Ежи Путрамента «Болдып» (1969), и выведены образы тех, кто осуществлял гитлеровские безумные планы («Сад господина Ничке» Филиповича), но это, как правило, были высокохудожественные произведения, показывающие трагизм войны, ее жестокость, а порой бессмысленность («Плач» Чешко).

Достижения польской литературы 60-70-х годов во многом были обязаны также деревенской прозе. В 60-ые годы публикуются яркие, талантливые книги Юлиана Кавальца — «Поваленный вяз», «К земле приписанный», «На солнце», «Танцующий ястреб»; Тадеуша Новака - «Такая большая свадьба», «А как будешь королем, а как будешь палачом», «Голый сад» Веслава Мысливского.

В 70-ые годы продолжают писать о деревне Кавалец («Переплывешь реку», «Серый ореол»), Повак («Черти», «Пророк»), появляется роман Эдварда Редлиньского «Коноплинка».

Богаты и разнообразны жанры прозы 60-70-х годов, художественные средства, часто сочетаются рассказ, повесть, роман и эссе. Многие писатели включают в свои произведения автобиографический материал, получила распространение литература факта. Поисками новых художественных средств отличаются произведения так называемой «интеллектуальной прозы», например, «Горы у Черного моря» (1961) В. Маха, «Месиво» Е. Анджеевского. Первый из них может быть назван «романом в романе», во втором используется сослагательное наклонение, в текст введен невымышленный дневник писателя, где он размышляет и по поводу романа, который он пишет.

Польская деревенская проза 60-70-х годов полностью вписывается в этот контекст. Как будет показано дальше, в произведениях этого течения используются новые художественные формы, новые манеры повествования.

К концу 1970-х годов постепенно меняется политическая атмосфера в польском обществе. Нарастает недовольство народных масс, интеллигенции общественным строем, вспыхивают забастовки рабочих, создается независимая профсоюзная

организация «Солидарность». Противостояние социализму приводит к необходимости объявления в стране военного положения (декабрь 1980 г.), интернированию деятелей оппозиции, в том числе писателей.

Все это не могло не сказаться на литературе и литературной жизни. В конце 70-х годов появляются нелегальные издательства («Нова» и другие), нелегальные журналы («Запис»), некоторые писатели издают свои произведения за рубежом.

Бурные события 1980-х годов, конечно, нашли отражение в литературе. Возникшие в эти годы произведения носили явно выраженный политизированный характер. Особенно это касалось многих книг начала 80-х годов, в частности произведений о введении в стране военного положения. (Я. Гловацкий, А. Щиперский, М. Нуровская и др.). «Созданные в 80-ые годы прозаические произведения «второго круга обращения» (т.е. вышедшие в нелегальных издательствах. - О.Ц.) - это политико-публицистические однодневки, в лучшем случае — публицистический вариант политического романа, оставшийся документом своего времени» ⁶⁴.

Создавались в эти годы и художественные (не публицистические) произведения талантливых писателей Т. Конвицкого, Е. Анджеевского, И. Неверли, К. Брандыса, но и они страдали некоторым схематизмом, как выразился В.А. Хорев, следованием «канонам вывернутого наизнанку социалистического реализма».

В деревенской прозе 60-70-х годов постоянно нарастало критическое отношение к политической системе страны. В романе Мысливского «Камень на камень», написанном в 1984 г., оно тоже получило свое выражение. Но это была не политическая однодневка. Можно сказать, что роман Мысливского явился как бы подведением итогов художественного воплощения деревенской темы в польской литературе .

Хорее В.А. Указ. соч. С. 135. Хорев В.А. Указ. соч. С. 135.

Художественный мир прозы Юлиана Кавалыда. Человек и история, власть земли, деревня и город. Экологическая проблематика. Жанрово-стилевые особенности

Юлиан Кавалец родился 11 октября 1916 г. в деревне Вжавы около Тарнобжега, в долине, где сливаются реки Висла и Сан на юго-востоке Польши. Этот регион страны тогда был одним из самых заброшенных, неразвитых в хозяйственном отношении. Тем не менее, на этой земле выросли, кроме Кавальца, такие известные в XX в. писатели деревенской темы, как Я. Виктор, В. Бурек, С. Пентак, X. Ворцелль, Я.Б. Ожуг, Я.М. Гизгес, В. Мах, Т. Новак.

Писатель рос в бедной крестьянской семье, в деревянном доме с соломенной крышей. «В доме была одна большая изба, кухонька, сени» и холодная коморка. «Вся семья, отец, мать, бабка, дед, сестра, два моих брата и я спали в этой просторной избе», - сообщает Кавалец66. После окончания пяти классов начальной школы во Вжавах он учился в 1927-1935 гг. в гуманитарной гимназии в Сандомеже. Затем - на иолонистике в Ягеллонском университете, который - после перерыва в военные годы -закончил в 1946 г. Семья, вспоминает Кавалец, собрала что могла, «все свои силы, благодаря прежде всего настойчивости, огромной любви матери 67, потому что именно любовь сыграла решающую роль в принятии этого решения, я поступил в первый класс гимназии. Это была революция, дело для меня необыкновенное, поразительное, я оказался оторванным от моего мира, отрезанным от своего детства, вдруг перенесенным на каменную мостовую, я со страхом воспринял город... Родители немногим могли мне помочь. Я давал уроки, учил латыни, немецкому - я довольно хорошо знал латынь, и эта латынь давала мне доход, правда минимальный, так что я мог жить, оплачивать общежитие и содержать себя» Кавалец начинал жизнь, как и многие герои его прозы, но еще в предвоенных условиях, когда наплыв крестьянских детей в школы и университеты не был столь массовым, как после войны. В гимназии и университете будущий писатель был связан с крестьянскими общественно-политическими, культурными объединениями, принимал участие в акциях, предпринимаемых левыми организациями. Подпольную просветительскую деятельность Кавалец вел в годы оккупации в деревне, участвовал в тайном обучении. В 1944 г. будущий писатель становится военным корреспондентом, после войны возвращается в Краков, работает на радио, печатается в газетах, освещает, в частности, строительство крупного металлургического комбината в Новой Гуте.

Кавалец - писатель, очень сознательно относящийся к своей задаче, и его высказывания составляют обширное и очень существенное дополнение к его творчеству. Этот своеобразный «автокомментарий», зафиксированный в различных беседах с писателем, интервью с ним, в анкетах, помогает понять, как формировалось его отношение к миру и человеку, какой видится ему роль художника в современной, быстро меняющейся действительности.

Кавалец много раз подчеркивал, что не он выбирал свою тему в литературе - это тема выбрала его: «Важно, очень важно, какой мир впервые открывается глазам ребенка, какие образы детства запечатлелись у него в памяти. Каменную стену увидел ты или дерево? Чье лицо склонилось над тобой, ребенком? Чья рука взяла тебя за руку, помогая преодолеть неровности земли? Чья рука подала тебе хлеб и какой он был, этот хлеб?

Деревья, поля, луга, реки - вот образы моего детства. Истомленные крестьянские лица окружали меня. Жесткая, натруженная крестьянская рука подала мне ржаной хлеб и вывела меня в мир.

Пишу я о деревне, ни о чем другом писать не могу. Там, в деревне, - источник моих переживании, деревня - тема, полностью подчинившая меня» .

Из родной семьи Кавалец вынес привязанность к земле, верность своему окружению, природе и людям, «давшим ему голос». Глубокое уважение к печатному слову также зародилось в детстве - его мать Станислава много читала. Чувство благодарности, неоплатного долга перед родными, обеспечившими его «выход в широкий мир» в трудных материальных условиях, с годами крепнет, превращается в убеждение о необходимости сознательного служения крестьянству.

«Писательская программа Кавальца опирается на верность, благодарность и память» 70, - отмечает Б.С. Кунда. Сам писатель так говорит о своей теме: «Моя литературная тема касается мыслей, чувств и воображения людей, которые неожиданно увидели новые города около своих полей и в которых начался большой внутренний разговор, который сопутствует тому, что мы обычно называем продвижением деревни, ее преобразованием» 7.

Задачу писателя автор «Призыва» видит в том, чтобы помочь этим людям обрести себя в новых исторических условиях, не быть пассивными, растерянными, осознать ценность крестьянской культуры. «Творчество писателя крестьянского происхождения, - пишет Кавалец, - должно быть зеркалом, в котором крестьянство могло бы увидеть себя. Должно оно с помощью воображения оживить будущее» п.

Писателя многое беспокоило в сложных социальных процессах преобразования деревни, поэтому он считал необходимым в своих книгах «сопутствовать людям, которые уходят - или скорее уходили, так как деревня уже изменилась - из этих убогих форм, и теперь идут в гору, в города. Меня интересует отражение трудного зачастую процесса изменения их психики. У этих людей немало проблем, они зачастую неспокойны, полны неуверенности - как примет их город, промышленный центр» 73. Это сопутствование, «подсказывание» должно было помочь крестьянину и его потомкам в преодолении пассивности. «Мне кажется, - говорит Кавалец, - что рестьянин часто не знает, не отдает себе отчета в том, что он может быть субъектом истории» .

«Книги должны быть формой служения людям. Конечно, это утверждение надо понимать широко. Только тогда они могут иметь смысл, если человек будет в них центральным пунктом, если они поддержат человека, если поддержат народ, если положат свой «кирпичик» в прогресс» 75 - это свое глубокое, выстраданное убеждение Кавалец подтверждает своими произведениями, в которых его позиции иногда выражены несколько прямолинейно, тема, переживаемая им, взята без дистанции (об этом он писал, характеризуя свое отличие от более молодых авторов деревенской прозы, умеющих брать тему «на расстоянии»). Иногда действительно кажется, что автор повести «Ищу дом» просто «выкрикивает» наболевшее. Недаром, как отмечает Б.С. Кунда, Кавалец слову «талант» предпочитает «волнение» .

Проза Тадеуша Новака: от балладности к драматизму и трагизму восприятия современной действительности. Особенности мифологизма в его творчестве

Яркий мастер современной польской прозы Тадеуш Новак (1930-1991) начал свой творческий путь в конце 1940-х гг. как поэт. Он родился и вырос в деревне Сикожицы под Тарновом «в большой и бедной», по его характеристике, «но всегда веселой крестьянской семье, где любили побалагурить, попеть и поиграть» . После обучения в тарновской гимназии Новак в 1954 г. закончил филологический факультет Ягеллонского университета. «Учусь говорить» (1953)- так символически назывался первый сборник его стихов. Постигая премудрость Слова, он продолжал свои поиски в области поэзии, выпуская одну за другой книги стихотворений, наибольшую известность из них имел его сборник «Псалмы» (1971). С начала 1960-х гг. Новак публикует первые прозаические произведения - сборники рассказов, повести «Иноплеменная баллада» (1963), «Такая большая свадьба» (1966). В 1968 году появился, возможно, лучший его роман «А как будешь королем, а как будешь палачом» (русский перевод — 1980), затем роман «Черти» (1971, русский перевод - 1976). Эта книга вместе с двумя последующими - «Двенадцать» (1974) и «Пророк» (1977) составила своего рода трилогию о судьбах польского крестьянства в военные и послевоенные годы.

Примечательно внимание писателя к человеческой личности, к тем процессам, которые происходят в се сознании. Именно вопросы психологии крестьянина -участника и строителя новой жизни в послевоенной Польше в первую очередь привлекают Т. Новака. Герой-повествователь его произведений, как правило, близкий самому автору, личность одаренная, с богатым воображением, подвергается тяжелым испытаниям (Первая и Вторая мировые войны, земельная реформа), вместе с родной деревней выдерживает натиск истории, которая постепенно все больше вторгается в произведения писателя. Новак превосходно знает тайны народной души, «мысли народной»; и эта мысль, как путеводная звезда, направляет движение творческого поиска писателя, организует идейный корпус его произведений, обосновывает и делает значительной его эволюцию.

«Учась говорить», писатель делает более чем правильный выбор - он обращается к народному творчеству, преданьям «темной старины», к глубинным пластам народного мифа, обретая в них животворную силу художественного слова. В известном смысле, Новак воспользовался плодотворным опытом польских романтиков, которые, в соответствии с заветами этой литературной школы, утоляли жажду волшебного, загадочного, чудесного, характерную для своей эпохи, пытались уловить и осмыслить характер мирового развития путем «абсолютной объективности», которая одна только и дается «в удел единственно искусству» (Шеллинг). Идея органической формы, развитая А.В. Шлегелем, а вслед за ним и СТ. Кольриджем, по мнению романтиков, нашла свое идеальное выражение в символическом искусстве мифологического типа. Теория литературного мифотворчества была детально разработана Ф.В. Шеллингом. Мифы, античные и библейские, средневековые и фольклорные, привлекали романтиков, творчески переосмыслялись и перерабатывались в их произведениях. Масштабные, переломные события рубежа XVIH-XIX вв. породили у художников и теоретиков искусства мысль о том, что бурная человеческая история может быть отражена только в монументальных образах, в символических образах, рожденных лишь мифом.

В польской литературе еще в период предромантизма К. Бродзиньский (1791-1835) продемонстрировал возможность новых подходов к осмыслению действительности. В своей идиллии «Веслав» (1820) поэт показал, что простонародная жизнь, обычаи и преданья, фольклорные мифы - все это достойно поэтизации, представляется эстетически значимым, важным, ибо «преданья старины далекой» распахивают перед читателем тайну души простолюдина, являются своего рода проводниками в этом неизвестном мире.

Цикл стихов Адама Мицкевича «Баллады и романсы», вошедший в его сборник «Поэзия» (1822) обозначил новые пути движения национальной литературы: опора на «мысль народную», на живые и вместе с тем архетипические образы фольклора, обогащение и оплодотворение языка художественного произведения «жемчугами народной речи».

В романтических произведениях Мицкевича торжествует народное представление о справедливости и суде над теми, кто нарушает законы нравственности (ранние баллады «Свитезянка», «Рыбка», «Лилии», позднейшие баллады «Воевода» и «Дозор», драма «Дзяды», часть II).

В том же 1822 г., когда появился первый сборник «Поэзии» Мицкевича, А.С. Пушкин в наброске «О французской словесности», осуждая современных русских писателей за подражательство, писал: «...но есть у нас свой язык; смелее! - обычаи, история, песни, сказки - и проч.» 129.

Ответ на вопрос эпохи - о единстве народного организма - дал сам обновленный язык художественного творчества, указавший своей мощной красотой не только на искусственность разделения на «королей» и «санкюлотов», но и на его губительность для национального сознания. Импульс единения прошел по всем культурам и литературам утомленной «просвещением» Европы. В Польше же его животворная энергия была передана в творчестве Мицкевича и Словацкого. Ожешко и Сенкевич, Прус и Реймонт в своих реалистических произведениях продолжат развитие этого богатого приобретения романтиков.

Вместе с тем нельзя не сказать, что в эпоху позитивизма и связанного с ним развития натурализма художественное творчество все дальше отходит от какой бы то ни было мифологизации, столь ценимой высокими романтиками, чтобы уже в XX веке, как бы истощенным, вновь обратиться к слиянию фантазии и реальности в цельности мифа, преодолевая плоскую рационалистичность мысли и определенные эгоцентрические установки романтизма. Однако всевластной силой, господствующей над человеком, теперь часто представляется не божественная природа, а цивилизация (ср. «Улисс» Дж. Джойса). Противостояние этому «монстру» современности как раз и обнаруживает деревенская проза, словно бы указывая своими образами и символами путь к возрождению живой жизни. Вместо героя, приносящего людям блага цивилизации (Прометей), писатели выдвигают новый тип героя - укорененного в почве народной нравственности и культуры, с трудом, но преодолевающего натиск бездуховной современности, или же поглощенного ею в том случае, когда герой

Творческий путь Веслава Мысливского, синтез достижений деревенской прозы в романе «Камень на камень»

Веслав Мысливский (р. 1932), вступивший в литературу несколько позже Кавальца и Новака, сразу же был воспринят как новый, оригинальный талант, нашедший свои подходы к разработке уже поставленных польской деревенской прозой проблем.

Первая повесть В. Мысливского «Голый сад» появилась в 1967 году. В ней рассказывается о жизни деревни, довоенной и послевоенной, в центре повествования судьба одной семьи. Все произведение построено как лирический монолог героя. Он погружен в воспоминания и раздумья о прошлом, об отце и матери, о детстве и годах учения в школе и т. д.

Уже в этой ранней повести проявились основные черты стиля Мысливского-прозаика, которые позже разовьются и окрепнут, например, в романах «Дворец» (1970) и «Камень на камень» (1984), который во многом подводит итоги развития всей деревенской прозы.

В центре внимания художника, в первую очередь и всегда, личность героя, его привлекает проблема смысла жизни и смерти, проблема самосознания, проблема памяти как важнейшего инструмента человеческой индивидуальности, проблема живого слова, его силы и тайны как залога существования человека не только в настоящем, но и в будущем. «Вот я сейчас расскажу о себе и буду существовать. Люди ведь родятся от чего угодно... поскольку в конце концов человека определяет только то, что он сам о себе наговорит или что о нем скажут другие» 166. Но герой «наговаривает» только то, что было. Искренность его не вызывает сомнений, ибо он признается и не в самых «благочестивых» своих мыслях. Вместе с ним читатель путешествует по волнам его памяти. «Дорожным указателем» в этом путешествии становится принцип свободного ассоциативного мышления. Организованная таким образом повествовательная структура, очевидно, более всего отвечает художественному вкусу и идейной задаче писателя, поскольку живой, осязаемый образ памяти, способы ее работы, наверное, только и можно представить с помощью ничем не ограниченного движения мысли. Лирико-философский стиль Мысливского обусловливает именно такую манеру повествования. Давая своим героям необычайный простор мысли и слова, он будто призывает читателя прислушаться к душе ближнего, познать его боль, стремится пробуждать «чувства добрые» своей крестьянской «лирой».

Любопытной художественной чертой повести представляется отсутствие имен героев: в ней действуют отец, мать, «я» - сын, шурин, барыня, кузнец, односельчане, но ни один из персонажей не назван. Герои как будто оголены, и потому читатель чувствует себя несколько одиноким в этом безымянном мире. Впрочем, этот художественный прием, возможно, призван как раз раскрыть одно из значений метафоры, заключенной в названии книги: «Голый сад». Ведь отсутствие имени как будто усиливает чувство одиночества героев, оторванность, в той или иной степени, от почвы.

В имени отражаются быт, верования, чаяния и фантазии, художественное творчество народа; «...имя есть сила, семя, энергия. Оно формует, изнутри определяет своего носителя: не он носит имя, которым называется, но в известном смысле оно его носит, как внутренняя целепричина, энтелехия, по силе которой желудь развивается дубом, а зерно - пшеничным колосом... Имя не есть простое слово... Имя есть... семя жизни» . Имя должно расцвести в человеке. Без имени он подобен неоплодотворенной почве. Отсутствие имени свидетельствует о духовной катастрофе. Роль личного имени в жизни человека очень велика, оно создает его индивидуально-реальное начало, как бы индивидуализируется в каждом конкретном его носителе. «Имя есть слово, слово человека о человеке» .

Но это слово писатель не посчитал нужным произнести. Очевидно потому, что главной в его повести является экзистенциальная проблема одиночества человека, его беспочвенности, а поскольку она рассматривается на деревенском материале, то в данном случае важным аспектом ее разрешения представляется вопрос онтологический - о связи человека с землей, с прошлым, со своими предками.

Экзистенциальная и экзистенциалистская проблема одиночества, наверное, ярче всего разработана в романе А. Камю «Посторонний». И при чтении «Голого сада» Мысливского ассоциативное мышление самого читателя вызывает в памяти именно это произведение, как раз благодаря универсальности постановки проблемы отчуждения и отчужденности в ее бытийном аспекте.

Герой Мысливского одинок в полном смысле слова. И отец, и мать его уже отошли в вечность, у него нет друзей, близких. К тому же он учитель, то есть человек грамотный, и этим своим качеством он противопоставлен окружающим, ни родители его, ни односельчане грамоты не знают. Правда, он работает в сельской школе, там есть другие учителя, есть директор, ученики, о которых упоминается в повести, но именно только упоминается в определенном контексте, никакой же духовной или хотя бы дружеской связи у героя с ними нет.

Герой переживает «одинокую свободу», страдает от нее. Он ощущает себя «посторонним», чужим на своей земле (правда, он признается в самом начале своего рассказа: «...там, где ты родился, там тебе все родственно», 132), он «никому не принадлежит». «Я не мог смириться с мыслью, что уже не принадлежу ему, что я сам по себе, - говорит герой после смерти отца. - Я обвинял его, что он оставил мне эту свободу в наказание, отомстив таким образом если не мне, то хотя бы своей жизни, потому что я чувствовал, что виноват перед ним в своей свободе. Видно, в каждом из нас есть эта странная жажда принадлежать кому-то» (166). Но, увы, печальному учителю принадлежать больше некому и нечему. Он признается, что даже предпочитает одиночество. Некое единство души он ощущал лишь со своим отцом. Связь между ними была, по-видимому, весьма глубинной, и после смерти отца сын далеко не сразу начал понимать, что «перестал быть сыном». «Мне все казалось, что я сын на веки вечные, независимо от того, люблю я его или нет, что это такой обряд, закон, что вся память об этом и весь мир на этом... Я опомнился только много времени спустя, когда его смерть уже прошла во мне, когда горе и боль... уступили место полной пустоте, столь отвратительной, что прямо-таки явственной...» (166).

Похожие диссертации на Польская деревенская проза 1960-80-х гг.

Становление лирической повести в современной таджикской прозе 60 - 80-х годовКаримов, Аслам Азамджонович

Проза Гонсало Торренте Бальестера и "городской роман" 80-90-х годов XX века : Две версии испанского постмодернизмаНазаренко Анна Игоревна

Психологизм в современной азербайджанской прозе (1960-1980)Иманов, Мухтар Казым оглы

Творчество Ивайло Петрова в контексте болгарской прозы 1960-1980-х годов Гилярова Екатерина Евгеньевна

Своеобразие стиля художественной прозы Маргарет Дрэббл 1960-70-х годов Благовещенская Анастасия Александровна

Традиции романа воспитания в прозе Дж. Ирвинга конца 1960-х - 1980-х гг.Загарина, Елена Михайловна

Необарокко в поэзии русского зарубежья 1960 - 80 годовУрюпина Анна Сергеевна

Проза И. Грековой в контексте литературного процесса 1960 - 80-х годовГоворухина Юлия Анатольевна

Жанрово-тематические особенности публицистики Ф.А. Абрамова : 1960-80-е годыНазаралиева, Фатима Салмановна

Художественное воплощение противоречий коллективизации в прозе 80-х годов: по романам В. Белова ""Кануны"" и Б. Можаева ""Мужики и бабы""Евсюкова, Вера Сергеевна