Содержание к диссертации
Глава I Проблемы романной поэтики в контексте эстетических
взглядов Дэвида Лоджа 37
Глава II «Академический обмен»: авторские маски и сюжетно-
композиционные особенности 69
Глава III «Мир тесен»: интертекстуальные мотивы и «металитературные
шутки» как формы авторского комментария 88
Глава IV «Прекрасная работа»: авторская саморефлексия в системе
персонажей 114
Введение к работе
Дэвид Лодж (David Lodge, b. 1935) - известный британский литературовед, писатель, драматург и сценарист. Его перу принадлежат романы «Киношники» (The Picturegoers, 1960), «Рыжий, ты свихнулся» (Ginger, You're Barmy, 1962), «Крушение Британского музея» (The British Museum Is Falling Down, 1965), «Из укрытия» (Out of the Shelter, 1970), «Академический обмен» (Changing Places, 1975), «Что впереди?» или «Души и тела» (How far can you go?, Souls and Bodies, 1980), «Мир тесен» (Small World, 1984), «Прекрасная работа» (Nice Work, 1988), «Райская весть» (Paradise News, 1991), «Терапия» (Therapy, 1995), «Думает...» (Thinks..., 2001), новелла «Семейные истины» (Home Truths), пьеса «Игра в писателей» (The Writing Game) и сценарий её телевизионной версии. Он также принимал участие в экранизации собственного романа «Прекрасная работа» и произведения Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита». Творчество Д. Доджа, одного из членов Королевского общества литературы, отмечено многочисленными премиями, а романы «Мир тесен» и «Прекрасная работа» вошли в число номинантов на премию Букера.
Д. Лодж является автором ряда теоретических и критических работ. Среди них «Язык художественной литературы» (Language of Fiction, 1966), «Романист на распутье» (The Novelist at the Crossroads, 1971), «Виды современного литературного творчества» (The Modes of Modern Writing, 1977), «Применяя структурализм» (Working with Structuralism, 1981), «Продолжаем писать» (Write on: Occasional Essays, 1986), «Вслед за Бахтиным» (After Bakhtin: Essays on Fiction and Criticism, 1990), «Искусство прозы» (The Art of Fiction, 1992), «Практика литературного творчества» (The Practice of Writing, 1996). Вот уже несколько десятилетий литературоведческая деятельность британского учёного и прозаика не только служит подспорьем для коллег-филологов, занимающихся непосредственно преподаванием истории, теории и практики писательского мастерства, но и способствует развитию современной научной мысли в гуманитарных областях.
Д. Лодж родился в 1935 году в Лондоне. Вскоре его родители Билл и Розали Лодж переехали в Брокли, где и прошло детство будущего писателя. Отец Д. Лоджа был профессиональным саксофонистом, кларнетистом, а позже актёром. Розали Лодж работала секретарём и служила в библиотеке одного из колледжей, почётным членом которого сегодня является её сын.
Вторая мировая война помешала писателю получить последовательное школьное образование, он сменил шесть школ. Одной из них стал пансион при женском католическом монастыре, где Д. Лодж оказался в пятилетнем возрасте. По его свидетельству, непродолжительное пребывание в стенах монастырской школы - «по-диккенсовски» трагичный детский опыт - наложило отпечаток на последующее становление характера, сформировав «невротично-беспокойное» отношение к жизни: «...это была травма. До тех пор я никогда не оставался один. Я не мог есть и ужасно боялся многих монахинь. ... Я всегда представляю наихудший сценарий развития событий и сам себя пугаю. Но полагаю, осознание собственного невротического беспокойства - полдела в решении проблемы. Прошло некоторое время, прежде чем я дал себе в этом отчёт».
Основным местом учёбы стала средняя школа при академии Святого Иосифа в Блэкхите (Saint Joseph's Academy, Blackheath), где Дэвид Лодж проявил незаурядные способности и, несмотря на невысокий уровень преподавания и широко практикуемые телесные наказания, со временем почувствовал вкус к наукам. Поступление в университет первоначально не входило в его планы; оставив школу, будущий писатель и учёный собирался стать репортёром-стажёром, но директору школы удалось убедить его родителей в необходимости университетского образования. Как признаётся
Д. Лодж, в то время он не подозревал, что помимо Оксфордского, Кембриджского и Лондонского университетов существуют и другие. В его сознании старейшие английские университеты ассоциировались с «разнузданными, пьяными аристократами», знакомыми по роману И. Во «Упадок и разрушение», поэтому выбор пал на Лондонский университетский колледж, в стенах которого Д. Лодж получил степень бакалавра в 1955 году. Ещё студентом он написал роман, так и не нашедший своего издателя: «Роман назывался «Дьявол, мир и Тело», ни о том, ни о другом, ни о третьем я ничегошеньки не знал».
Намереваясь всерьёз заняться карьерой писателя, Д. Лодж поначалу отклонил предложение об аспирантуре, но затем передумал и по окончании службы в армии (1955-1957) приступил к научной работе. Предметом его диссертационного исследования объёмом в 700 страниц стал английский католический роман. «Оказалось, что католических романов гораздо больше, чем я или кто-либо другой мог себе представить,» - вспоминает учёный. «В библиотеке Британского музея у многих из них даже не были разрезаны страницы, так что я ходил туда со специальным ножом, прорубая себе дорогу через эти ужасные книги. Теперь мне не верится, что я мог этим заниматься».
1959 год - знаменательная страница и в академической, и творческой, и личной биографии писателя. Д. Лодж защитил диссертацию, и ему была присвоена степень магистра. Он закончил свой первый (из опубликованных) роман «Киношники», начал преподавать английский язык, а также читать лекции по истории английской литературы в Британском совете в Лондоне. В том же году Д. Лодж женился, и супруга стала первым читателем и цензором его произведений; именно ей - с признанием в любви- посвящён один из самых ярких романов писателя «Мир тесен».
Через год Д. Лодж получил место на кафедре английского языка в Бирмингемском университете, с которым он не расставался в течение последующих двадцати семи лет, успешно сочетая академическую карьеру с художественным творчеством. По его выражению, он «пытался сохранить баланс между этими двумя видами деятельности» и чередовал издание новых романов с публикацией своих научных книг. В 1987 году Д. Лодж поставил точку в своей преподавательской практике. Его решение было отчасти продиктовано ощущением некоторого диссонанса между современным литературоведением, всецело погрузившимся в «вопросы Теории», и реальным литературным творчеством, между которыми «становилось всё труднее и труднее устанавливать вразумительные связи». Покинув университет, почётным профессором которого Д. Лодж является в настоящий момент, специализируясь по современной английской литературе, учёный отнюдь не отказался от литературоведческой деятельности, адресуя её не столько коллегам из академических кругов, сколько широкой читательской публике. Примером такого выхода в «массы» может послужить серия статей в еженедельнике The Independent on Sunday, позже оформившихся в сборник «Искусство прозы».
Романы Д. Лоджа, при всей автономности их художественного пространства, во многом автобиографичны. И хотя ни один из них не является доподлинным переложением явлений и событий реальной жизни писателя, в его произведениях нередко фигурируют факты, аналогичные биографическим. Таковы «радости» армейской службы в романе «Рыжий, ты свихнулся», переживания, связанные с церковным запретом на контрацепцию, в «Крушении Британского музея», рабочая поездка в Америку в романе «Академический обмен», ребёнок с синдромом Дауна в романе «Что впереди?» (с этой болезнью родился младший сын писателя), «таинственное» исчезновение книг, предназначенных для рецензентов, в романе «Мир тесен», опыт религиозного паломничества, предпринятый, подобно самому Д. Лоджу, героем романа «Терапия».
Возможно, некоторая склонность Д. Лоджа к провокационному внедрению отдельных автобиографических деталей и переживаний в вымышленный мир своих произведений и предопределила главные магистрали его романного творчества - католическую и университетскую темы, возникновение которых обусловлено как обстоятельствами личной биографии писателя, так и кругом его литературных пристрастий.
Художественное творчество Д. Лоджа произросло из недр английской реалистической традиции, вновь заявившей о себе в контексте «антимодернистских» тенденций 1950-х годов. Начало его писательского пути формировалось под воздействием таких величин литературного пространства, как Ивлин Во и Грэм Грин. Влияние последнего трудно переоценить, поскольку Д. Лодж и сам не скрывает, что в его первых произведениях явственно проступают черты, характерные для творчества Г. Грина: «В своих ранних романах я разрабатывал некоторые типично гриновские темы: вера и безверие, прегрешение и чувство вины - и, хотя переносил действие в другую, менее красочную среду городских окраин, ещё не освободился от стилистических заимствований. В первом из опубликованных мною романов «Киношники» есть второстепенный персонаж по имени Гарри, который смахивает на Пинки из романа «Брайтонский леденец»...». Со временем Г. Грина и Д. Лоджа связало дружеское знакомство, начало которому положил роман «Крушение Британского музея», «содержавший ряд пародий, в том числе и на Грина». Отослав экземпляр романа знаменитому писателю, Д. Лодж получил ответное письмо, в котором Г. Грин достаточно высоко оценил произведение. Вскоре он дал разрешение на публикацию своего отзыва в американском издании «Крушения Британского музея», оказав таким образом немалую поддержку молодому, и в ту пору ещё малоизвестному, автору.
Интерес писателя и литературоведа Д. Доджа к творчеству и личности Грэма Грина и Ивлина Во объясняется не только пиететом к художественному мастерству предшественников, но и общностью религиозной принадлежности. По его оценке, «благодаря этим писателям получивший своё отражение в литературе католицизм стал интересен, привлекателен и престижен» и «стало возможным говорить о существовании такой фигуры, как писатель-католик».
Д. Лодж, получивший католическое воспитание не столько в семье (его мать не отличалась особой набожностью, а отец и вовсе не был католиком), сколько в образовательных учреждениях, неоднократно касался проблемы католицизма в современном обществе. Католическая тема представлена целым рядом произведений писателя - такими, как «Киношники», «Крушение британского музея», «Из укрытия», «Что впереди?», «Терапия». На протяжении лет и религиозное мироощущение Д. Лоджа, и его отношение к учениям католической церкви претерпевали изменения - от по-детски беспрекословного доверия и послушания до разочарований и сомнений в институциональных вопросах вероисповедания, что нашло отображение и в его художественном творчестве.
Особая роль в становлении авторской индивидуальности писателя принадлежит его близкому другу и соратнику Малькольму Брэдбери (Malcolm Bradbury, 1932-2000), писателю и литературоведу, специалисту по английской и американской литературе. Д. Лодж и М. Брэдбери познакомились в начале своей академической деятельности в Бирмингемском университете, у них было много общего - молодость, живой интерес к современной литературе, творческие амбиции; незадолго до знакомства и тот, и другой выпустили по одному роману. Несмотря на то, что спустя несколько лет М. Брэдбери покинул Бирмингемский университет и перешёл работать в Университет Восточной Англии, их пути в литературе и науке складывались параллельно и настолько похоже, что писателей окрестили единым именем «Лоджбери» (Lodgebury) и, бывало, путали. И Д. Лодж, и М. Брэдбери относились к этому с юмором и в своих романах перебрасывались шутливыми аллюзиями на связывающее их «родство». Так, в романе М. Брэдбери «Обменный курс» {Rates of Exchange, 1983) упоминается мифический «автор университетских романов Бродж», написавший произведение «Меняясь в сторону Запада» (Changing Westward - как и фамилии писателей, названия романов Д. Лоджа и М. Брэдбери «Академический обмен», а буквально «Меняясь местами», и «Шагая в сторону Запада» {Stepping Westward, 1965) слились воедино).
Творческий почерк Д. Лоджа сформировался во многом благодаря сотрудничеству с М. Брэдбери, которое помогло ему «обнаружить в себе вкус к сатире, фарсу и пародии». Поворотным моментом стала совместная работа над пьесой «В четырёх стенах» {Between These Four Walls, 1963), выполненной в комическом ключе, пробудившей в писателе Д. Лодже дух экспериментатора и таким образом открывшей новые творческие перспективы. Неслучайно, его последующее художественное произведение «Крушение Британского музея» сопровождается посвящением «главному виновнику его попытки написать комический роман» - Малькольму Брэдбери.
Комическому началу Д. Лодж отводит особое место в развитии своего экспериментального романа. По словам писателя, оно позволило преодолеть долго довлевшее над ним противоречие между восхищением великими модернистскими писателями, которое он испытывал как литературовед, и собственной литературной практикой, сформированной неореалистическим, «антимодернистским» творчеством 50-х годов.
Искромётный юмор стал не только его «визитной карточкой», но и своеобразным творческим приёмом, позволяющим оптимально расширить круг возможных читателей независимо от того, какой конфессии они принадлежат и чем занимаются. В этой связи интересна реплика писателя по поводу «Крушения Британского музея»: «...создавая этот роман в комическом ключе, я надеялся вызвать интерес и симпатию также и со стороны некатолических и нехристианских читателей...». Действительно, популярность книг Д. Лоджа, посвящённых католической тематике, не ограничивается рамками христианской аудитории, а романы «академические» уже много лет входят в списки бестселлеров, очаровывая как коллег, так и читателей, далёких от университетских будней.
Университетская тема имеет первостепенное значение в творчестве писателя, и, думается, именно романам университетского цикла Д. Лодж обязан своей литературной славой. Проблематика академической среды в основном сосредоточена в трилогии писателя «Академический обмен», «Мир тесен» и «Прекрасная работа» - романах, созданных в духе Кингсли Эмиса (Kingsley Amis) и Малькольма Брэдбери, чьи произведения «Счастливчик Джим» {Lucky Jim, 1954) и «Кушать людей нехорошо» {Eating People Is Wrong, 1959) немало поспособствовали возрождению традиции английской университетской прозы.
Университетская проза образует солидный пласт британской литературы, начало которого уходит в средневековье. «Первые отклики литературы на особенности существования университетских учёных и школяров столь же стары, как и сами университеты», - замечает отечественный исследователь A.M. Люксембург в своей монографии «Англоамериканская университетская проза»1.
Классифицируя университетскую прозу как «большой и многообразный литературный поток», A.M. Люксембург подвергает это литературное явление скрупулёзному анализу, прослеживает его развитие, рассматривает ряд типологических проблем. Работа A.M. Люксембурга является первой попыткой серьёзного и обстоятельного исследования университетской прозы, предпринятой в нашей стране. За рубежом данному «литературному потоку» посвящены литературоведческие труды М.Р. Проктора и Дж.О. Лайонза , ещё в 1950-1960-ые годы привлекшие внимание к университетской прозе как важной реалии литературного процесса и обозначившие актуальность её дальнейшего изучения.
Университетская проза зачастую недооценивалась критиками, удостаиваясь лишь упоминаний, как в отечественном, так и англоязычном литературоведении. Это подтверждается и отсутствием единого английского термина: в ходу такие понятия, как «university novel, college novel, campus fiction», которые фактически могут подразумевать различные по своей тематике и сюжетно-композиционной организации типы произведений внутри университетской прозы. В российском литературоведении в качестве терминов, как правило, используют определения «академический роман» или «университетский роман».
Невнимательность исследователей к университетской прозе отчасти объясняется тем, что далеко не все произведения, составляющие этот «литературный поток», демонстрировали высокий художественный уровень. С другой стороны, процесс становления университетского романа был длительным и поступательным - от средневековых университетских новелл и эпизодов в романах английских классиков У.М. Теккерея, Т. Гарди, С.
Батлера до современного «университетско-филологического» романа с его тенденцией к интеллектуализации и комплексом нравственных, этических, социально-политических, научных - в частности, филологических и философских проблем.
В истории университетской прозы принципиально значимыми стали первые десятилетия XX века - пора зрелости университетского романа воспитания, который в 1910-1920-ые годы «вывел университетскую прозу на уровень «большой» литературы». В последующем поколении университетского романа проблемы нравственного и интеллектуального формирования личности, свойственные роману воспитания, отошли на второй план и уступили место проблемам «воспитующей» среды, то есть самой aima mater, характеристике, нередко сатирической, её нравов, конфликтов и механизмов функционирования. Жанровой основой университетского романа нередко становится комбинация романа-хроники и «романа карьеры» с его углублением в подробности «производственных» отношений персонажей. Поскольку университет является неотъемлемой частью общества, находясь от него в финансовой и идеологической зависимости, социальные и политические противоречия не минуют и этой сферы человеческого существования. Как следствие, университетский роман второй половины XX века отличает всё большая социальная заострённость, борьба политических и философских идей.
По наблюдению британского исследователя С. Коннора, после второй мировой войны в британской литературе наметился подъём университетской прозы, в немалой степени ставший следствием демократических перемен, наступивших в жизни университетов. В условиях «послевоенного культурного консенсуса» возникла тенденция к уравниванию классовых различий, и университетское образование получило широкое распространение среди представителей самых разных слоёв населения. Процессы, сопровождавшие демократизацию высшей школы, отмечает С. Коннор, проходили небезболезненно, и нашли отображение в университетских романах К. Эмиса, Т. Шарпа (Tom Sharpe's Porterhouse Blue, 1973), M. Брэдбери, Д. Лоджа1.
Многие отечественные и зарубежные исследователи, затрагивающие проблемы университетской прозы, подчёркивают, что в произведениях этого «литературного потока», университет служит макетом социального аппарата, в котором преломляются наиболее рельефные тенденции и события общественной жизни. Характеризуя данную особенность, Т.Л. Мотылёва прибегает к понятию «сжатого пространства»; об университете как «микромодели общества» пишет A.M. Люксембург. Д. Лодж считает, что академический мир университета является «микрокосмом», который высвечивает принципы, управляющие человеческим сообществом, и конфликты внутри него. По мнению С. Коннора, академическая среда - «замкнутый мир, с собственными нормами и ценностями» - может представлять особый интерес для романистов, поскольку покрывающая его «мембрана самодостаточности» не защищает от вторжения «чужеродных и разрушительных сил» извне. На использование «пространства университета-кампуса в качестве фокуса для более широкой сатиры современной жизни и общества» указывает британский исследователь Р. Стивенсон .
Само название второго романа трилогии Д. Лоджа «Мир тесен», или «Маленький мир», с одной стороны, обыгрывает известную поговорку, а, с другой, выражает общее тяготение университетской прозы к изображению «большого мира» через призму «маленького», микроуровневого. Британский критик Дж. Эйксон отмечает, что для писателя Д. Лоджа идея художественной репрезентации «кампуса» привлекательна не только как повод поведать о предмете хорошо знакомом, но и как способ освоения человеческих законов бытия, особенностей функционирования современного социума.
Следует упомянуть, что критик проецирует понятие «маленького мира» на творчество писателя в целом: «Хотя его романы рознятся тематически, их схожесть заключается в том, что все они представляют собой «маленькие мирки», ограниченные местом и временем действия, а также определённым кругом персонажей». Такое широкое понимание принципа отображения «большого» через «малое», должно быть, применимо ко многим, если не ко всем, художественным произведениям. Специфика «сжатого пространства» университетской прозы в большинстве случаев состоит в имитации именно модели социального устройства, меняющейся или кажущейся закостеневшей, и «маленький мир», «микрокосм» в лоджевских академических романах не может быть равен «маленькому миру» в его романах католической тематики.
Дж. Эйксон уделяет внимание своеобразию повествовательной техники Д. Лоджа, хотя при этом не касается целей использования авторских приёмов. Затрагивая проблему литературных истоков романов трилогии, он проводит параллель между «Академическим обменом» Д. Лоджа и романом М. Брэдбери «Шагая в сторону Запада» - варианты «Генри Джеймса наоборот»: «невинный» провинциальный британец отправляется «открывать» Америку. Интересно замечание критика о жанровой основе романа «Прекрасная работа», который он обозначает как «современную версию индустриального романа 1840-х годов», выделяя социальную проблематику произведения, отобразившего общественные перипетии Великобритании 1980-х годов . Подобным же определением оперирует С. Коннор, анализирующий «Прекрасную работу» в контексте современных «условий Англии» (condition of England) и их выражения в новейших романных формах.
В своём исследовании англо-американской университетской прозы к двум первым романам трилогии Д. Лоджа «Академический обмен», «Мир тесен» и «Прекрасная работа»" обращается А.М. Люксембург, фокусируя внимание в основном на их проблематике, сюжетном построении и типологических характеристиках, выявленных в сопоставлении с другими образцами данного «литературного потока». Исследователь справедливо отмечает такие стилистические и сюжетно-композиционные особенности романа «Академический обмен», как «стилизация под киносценарий», соединение литературных и кинематографических средств изображения, кольцевая композиция, хотя истолкование авторского замысла представляются небесспорным и несколько однозначным.
Констатируя общую тенденцию англоязычной прозы 1960-1970-х годов к «бесстрастной, кинематографичной и в чём-то натуралистической фиксации событий», А.М. Люксембург добавляет, что в пределах университетской прозы применение этой литературной техники прежде всего характерно для «таких сатирических романов-хроник, в которых наблюдается тенденция включить функционирование отдельного индивида в рамки исторического процесса и видеть в нём важные закономерности».
К числу подобных произведений автор монографии относит и первый роман трилогии Д. Лоджа - «яркий и страшный фарс», кольцевая композиция которого призвана, по его мнению, создать образ «порочного круга» взаимосвязи «законов Академии» с «судьбами общества». Признавая комическую остроту романа, исследователь видит в ней печальный оттенок: «На что могут рассчитывать те, кто серьёзно относятся к педагогике и науке, если в университетском мире бесталанные тихони вроде Своллоу и именитые конформисты типа Зэппа, характерные обитатели Садов Академии, обречены на верчение в «шутовском хороводе» мелких и низменных страстей, окрашенных в яркие тона эпохи «сексуальной революции»?».
В то время как персонажи «Академического обмена» сохраняют основные приметы того или иного типа героев университетской прозы в соответствии с классификацией, предложенной A.M. Люксембургом в заключительной части исследования , в романе «Мир тесен» появляется «принципиально новый тип «странствующего академика». Тем не менее, и это произведение «включает в себя основной набор типажей, ситуаций, коллизий, без которых немыслим современный университетский роман». В случае с романом «Мир тесен», полагает исследователь, меняется главным образом объект сатиры, масштаб изображаемого, и гротеск здесь, как и в романе «Акдемический обмен», носит сурово-обличительный характер.
К сожалению, отметив нарастающую тенденцию к интеллектуализации в современной университетской прозе в целом, A.M. Люксембург обошёл вниманием её несомненное проявление в произведениях Д. Лоджа и рассмотрел их только в контексте корпуса сатирических университетских романов. Вероятно, представляя трактовку исследователя, необходимо сделать скидку на известную идеологическую ангажированность.
В ином ключе воспринял трилогию Д. Лоджа отечественный литературовед В.И. Новиков, начавший свою рецензию с искреннего признания: «...из современных русских прозаиков я больше всего люблю Дэвида Лоджа». Небольшая главка его статьи «Филологический роман», посвященная английскому писателю, получила выразительное и удивительно точное - «в яблочко» - название «Филологизм без снобизма». Коротко, но ёмко критик касается некоторых узловых проблем лоджевской трилогии и тонкостей авторского письма: «виртуозное пародирование фрейдизма - марксизма - структурализма - деконструкционизма»; образ автора, «азартного и ироничного исследователя человеческой природы, носителя всепобеждающего здравого смысла»; «свободный дух русского формализма, присущая этой весёлой науке самоирония, эстетически утончённый вкус не только к текстам, но и к живой жизни», загадочным образом передавшиеся британскому писателю-филологу; умение Д. Лоджа быть интересным и понятным читателям любых категорий; мастерское владение беллетристическим «техминимумом». Свой опыт прочтения трилогии Д. Лоджа «Академический обмен», «Мир тесен», «Прекрасная работа» автор подытоживает утверждением, что истинно элитарная, «по-настоящему филологичная проза» вырастает из «младших жанров» (как это всегда было) и остаётся «свободной от снобизма, внутренне демократичной» .
Выход в свет романов Д. Лоджа «Академический обмен», «Мир тесен», «Прекрасная работа» разделялся значительными временными промежутками, и в течение ряда лет произведения, составившие в конечном итоге цикл, публиковались разрозненно. Лишь в 1993 году была издана книга, объединившая под одной обложкой все три романа как трилогию. Между тем, их циклическое единство определилось много раньше, и виной тому отчасти «общие» персонажи Филип Суоллоу и Моррис Запп в компании с некоторыми другими, гораздо более второстепенными, «попутчиками».
Наличие бессменных героев подчас выделяется в ряду непременных структурообразующих компонентов цикла. «Словарь литературоведческих терминов» объясняет цикл как «несколько художественных произведений, объединённых общим жанром, темой, главными героями, единым замыслом, иногда рассказчиком, исторической эпохой (в прозе и драматургии), единым поэтическим настроением, местом действия (в лирике)», а трилогию как «три самостоятельных произведения, объединённых в одно целое общностью идей, преемственностью сюжета, главными героями». Определение из «Краткой литературной энциклопедии» обозначает «общность персонажей» в качестве возможного, но не обязательного элемента цикла: «Цикл - группа произведений, сознательно объединённых автором по жанровому, тематическому, идейному принципу или общностью персонажей».
Энциклопедическая краткость приведённых формулировок, обобщающих понятие цикла отвлеченно от многообразия его художественных форм, при неизбежной размытости определений сообщает главное - произведения, организующие цикл, характеризуются «общностью», причём такого рода, что неоспоримо выделяются из всей поэтики автора в самостоятельный организм, а «постоянство» персонажей является одним из очевидных «спаек» и сигналов его единства. «Общность персонажей», оставаясь безусловно действенной единицей циклического единства, может носить и достаточно формальный характер. «Бессменность» главных действующих лиц романа «Академический обмен» Филипа Суоллоу и Мориса Заппа в последующих произведениях трилогии становится условной; постепенно они утрачивают своё магистральное положение и уступают «пальму первенства» другим героям.
В «карусели» романа «Мир тесен» их первичность потеснена коллегами-персонажами, чья многочисленность по-своему обусловливает и фабульную пестроту романа и особенности композиционного каркаса, в нишах которого нашлось место каждому герою с его «новеллой». Роман «Прекрасная работа» и вовсе отодвигает «ветеранов» на задний план: бесталанный скромняга Филип Суоллоу, переживший эпоху эротического расцвета и профессионального взлёта (ведь благодаря интригующим коллегам он становится кандидатом на обладание священного «Грааля» - поста в ЮНЕСКО) в романе «Мир тесен», мелькает в образе глуховатого никчёмного декана, а Морис Запп с присущим ему блеском появляется в яркой, но эпизодической роли американского гостя, счастливо разрешающего проблему трудоустройства героини и кстати обнаруживающего недюжинную эрудицию в области феминистской критики.
От романа к роману развитие образов главных героев «Академического обмена» и связанных с ними сюжетных линий определяется потребностями, продиктованными новым замыслом писателя. Вместе с тем> адаптируя персонажей к условиям очередного произведения, автор сохраняет верность заложенным ранее характерам, и их эволюция никоим образом не противоречит их художественному и психологическому типажу.
Нарастающая «пассивность» неизменных персонажей трилогии в формировании структурного единства трилогии отчасти объясняется тем, что создание трилогии не входило в первоначальный замысел писателя, и циклу Д. Лоджа, пользуясь типологией циклов по генезису, предложенной американским учёным Ф. Л. Инграмом, можно присвоить статус «вторичного».
По собственному свидетельству Д. Лоджа, мысль использовать героев «Академического обмена» в новом романе о «феномене глобального академического путешествия», впоследствии получившем название «Мир тесен», созрела далеко не сразу: «Когда я писал «Академический обмен», я понятия не имел, что когда-нибудь напишу другой роман об этих персонажах». В одном из своих интервью Д. Лодж подробно рассказывает об истории создания второго романа трилогии: «Эта идея пришла мне на конференции по Джеймсу Джойсу в Цюрихе, которая фактически стала одним из мест действия романа. Я тогда впервые вступал в международный круговорот конференций. Прямо из Цюриха я направился на другую конференцию в Израиле. Меня поразило сочетание академических прений на высшем уровне с вечеринками и туризмом, смешение культур и сама идея того, что люди, которые прекрасно знают друг друга, съезжаются со всего мира в различные экзотические места поговорить о предметах, понятных лишь посвященным, а затем улетают только для того, чтобы снова встретиться уже в другом экзотическом месте. Здесь меня осенило: что-то вроде академической комедии нравов с мировым размахом. Персонажи будут свободно путешествовать и попутно попадать в приключения. ... Довольно скоро я решил поставить в центр повествования невинного юнца, которого посвящают в мир конференций: какого-нибудь ассистента, который, возможно, влюбится в девушку и будет за ней неотступно следовать с конференции на конференцию. Затем мне пришло в голову использовать двух моих героев из «Академического обмена» - Филипа Суоллоу и Морриса Заппа. Первоначально я думал задействовать их как участников конференции на периферии сюжета в качестве маленькой шутки, но потом я подумал: да ведь на самом деле они могли бы стать центральными. Они могли бы даже быть теми персонажами, которые вводят молодого невинного героя в мир глобального кампуса».
По определению отечественного цикловеда М.Н. Дарвина «целостность различных циклических форм ... можно представить себе как целостность разных видов контекстов (от лат. contextus - букв, соединённых текстов)». Природа «контекстов» романов трилогии Д. Лоджа в таком случае оказывается тождественной их поэтике, в качестве главных опор которой выступают сочетания доминантных тем, выражающих идейное содержание произведений, и взаимодействие мотивов, определяющих их архитектонику.
Составляя трилогию, романы «Академический обмен», «Мир тесен» и «Прекрасная работа» вводят читателя в микрокосм академической среды, соответственно очерчивая тематический модус и круг общих проблем. Её герои - литературоведы и преподаватели английской литературы, живущие и работающие в современном западном мире. Ограничивая художественное пространство романов кампусом - будь то сопоставление английской и американской университетских моделей в «Академическом обмене», «глобальный» международный кампус в «Мир тесен», или британский университет времён «тэтчеризма» в «Прекрасной работе», автор оставляет границы «открытыми», и традиционная замкнутость кампуса на свойственных ему «производственных» проблемах преодолевается комплексом общечеловеческих и социально-политических проблем.
Перипетии общественной жизни, представленные в утрированном комедийно-сатирическом свете в первом романе трилогии и в более спокойном, «утилитарном» ракурсе в последнем, естественно вторгаются в «кампус», не трансформируясь при этом в миниатюрный слепок социальной системы, но конкретизируя исторический контекст происходящего и обосновывая тенденциозность персонажей. Автор сознательно датирует художественное время произведений со скрупулёзной точностью, апеллирует к реальным общественным событиям и движениям, пастиширует прессу, телевизионные репортажи (роман «Академический обмен»), «озвучивает» рекламу и надписи с автомобильных наклеек, выводит своих героев на пикеты (Робин с лозунгом «Сокращения в образовании - это не смешно» в романе «Прекрасная работа») и таким образом дезиллюзионирует массмедиа и внешние формы проявления массового сознания.
Хронотоп трилогии скрещивает псевдодокументализм как бы реального времени с демонстрационно вымышленным простанством (Эйфория, Раммидж), которое, с охотной подачи автора в предисловиях, легко налагается на реальную топографию. В романе «Мир тесен», пародии на рыцарский роман, с помощью современных средств сообщения художественное пространство достигает колоссальных размеров и охватывает земной шар, в гротескной форме легитимируя воздушное путешествие как неотвратимое знамение интерактивной эпохи всеобщей глобализации.
Тенденция к «всеохватности» выражается и в фрагментарности авторской техники письма. Объёмность изображения достигается через «репортажное» чередование фрагментов, зачастую принадлежащих разным персонажам, исполненное в сценарном стиле (маркированном использованием настоящих времён) в соединении с эпической основательностью других глав. Сценарный стиль, будучи своеобразной имитацией языка киноискусства, создаёт иллюзию сиюминутности происходящего, ускоряет динамику повествования и, контрастируя с добротной эпичностью, способствует созданию эффекта читательского соучастия.
Циклическое единство романов «Академический обмен», «Мир тесен», «Прекрасная работа» достигается посредством взаимопроникновения «контекстов». Применительно к трилогии Д. Лоджа условием целостности таких «контекстов», по-видимому, может являться не столько факт типологического родства и структурной схожести романов, сколько их взаимная рецепция (проявляющаяся, к примеру, в опосредованности развития характеров «общих» персонажей сюжетными коллизиями предшествующих томов и в аллюзиях на них) и, конечно, сквозные мотивы и идеи.
К числу последних относятся вопрос о смысле литературоведческой деятельности, отношение академическая среда - внешний мир и проблема «как написать роман», заявленная в первом романе трилогии в виде опуса под названием «Давайте напишем роман» {Let's Write a Novel) - «металитературной шутки» (термин Д. Лоджа), увенчавшейся пародийной игрой с финалом по образцу «третьего типа истории», явно не одобряемого мнимым автором «инструкции» . В последующих романах подобное оглашение романных «технологий» перепоручено персонажам (Шерил Саммерби в «Мир тесен» и Робин Пенроуз в «Прекрасной работе»).
Понимая цикл как «герменевтическую структуру текстово- контекстной природы, включающую систему связей и отношений между составляющими его произведениями», следует заметить, что каждый из романов трилогии дополняет и продолжает предыдущий, знаменуя очередной эволюционный виток и подчиняясь при этом не сюжетной зависимости, а раскованной и ироничной игре творческой мысли «создателя».
Внутреннее движение и созревание поэтики лоджевской трилогии сопровождается возрастающей интертекстуализацией текста и всё более искушённой «металитературной» игрой. В то время как первый роман «Академический обмен», не обременённый сложными интертекстуальными рядами, пестрит по большей части «металитературными шутками», как то беседы персонажей в финале романа о том, что «роман умирает, и мы умираем вместе с ним», второй и третий - «Мир тесен» и «Прекрасная работа» несут мощную интертекстуальную нагрузку (Король Артур и рыцари Круглого Стола как «прообразы» современных учёных под предводительством старого корифея литературоведения американца Артура Кингфишера в «Мир тесен» или эпиграфы из викторианских индустриальных романов, предвосхищающие содержание последующих глав в романе «Прекрасная работа»).
Цементирующей основой, скрепляющей романы в циклическое единство, является их пародийный модус, сопряжённый с авторской самопародией. Уже в предисловиях к романам, в которых автор настойчиво проводит разделение художественного вымысла и «так называемого» реального мира, читается напоминание не столько об их естественном разрыве, сколько о подобии: «маленький мир» романа «Мир тесен», к примеру, «имеет сходство с тем, что иногда именуют реальным миром». Вобрав в себя комплекс социальных, политических, культурных примет времени, дискурс романов трилогии пародирует реальность, принимая форму трафарета, отслоившегося от исторических основ в пространство авторского воображения и деформировавшегося в анналах его художественного творчества.
Оговорив принадлежность персонажей и связанных с ними событий к сфере вымысла, автор «небрежно» брошенными замечаниями типа «так называемый реальный мир» ставит под вопрос и семантику вымысла, и семантику реальности: и то, и другое - фикция, а, следовательно, граница между ними размыта, условна. Разумеется, авторское «сомнение» в истинности реального ничто иное, как уловка, призванная озадачить «наивного» читателя или позабавить читателя «понимающего», способного оценить шутку автора в пику постмодернистскому отрицанию подлинности реальности в привычном понимании.
Для многих современных мастеров словесности «двойное кодирование» текста - популярное, преднамеренное средство, своеобразная защита от «коммуникативного провала». Постмодернистская литература, предусмотрительно взявшая на вооружение тезисы знаменитого постструктуралиста Р. Барта об «удовольствии от текста» и о «тексте- наслаждении» , стремится с равным успехом угодить как вкусам требовательного интеллектуала, так и «среднего» читателя, вскормленного незатейливыми плодами масскультуры. Подобная демократичность и гибкость читательского восприятия нередко обусловлена умением художников, ловко маскирующих «высоколобость» под лёгкое развлекательное «чтиво», соединять интеллектуальную искушённость с пародийной эксплуатацией неизменных приёмов популярных жанров.
К «двойному кодированию» сознательно прибегает автор трилогии «Академический обмен», «Мир тесен», «Прекрасная работа», обильно приправивший беллетризм своих романов многослойностью литературных и литературоведческих аллюзий, интертекстом. Вот как комментирует данную проблему Д. Лодж в уже упоминавшемся интервью: «Я пишу, чтобы быть услышанным, но, подобно многим писателям-филологам, не выставляю весь свой товар напоказ. Книги написаны в слоёном стиле, так, что их связность и понятность лежат на поверхности. Я не хочу писать книги, которые отталкивают непрофессиональных читателей, не очень разбирающихся в литературных источниках, и поэтому в самом романе (имеется в виду роман «Мир тесен» - О. М.) содержатся косвенные разъяснения аналогии между современными профессорами и героями рыцарских романов. Затем следует другой уровень достаточно скрытых литературных аллюзий, понятных, как я полагаю, лишь небольшому проценту читателей. Хотя я бы не стал таким образом утаивать элементы, имеющие принципиальное значение для целостности структуры, мне нравится мысль, что книга не должна раскрывать все свои смыслы при первом чтении. В ней должны быть подводные камешки. Натолкнувшись на них, читатели получат особое удовольствие от того, что сумели их распознать, - именно потому, что они не бросаются в глаза».
Комическое начало романов Д. Лоджа в комбинации с «понятным» сюжетом становятся гарантом развлекательности и «удовольствия от текста» для разных категорий читателя. Но на поверку демократичность диалога автора с читателем предстаёт видимостью, которая лишь доказывает многоуровневый характер отношения автор-читатель и, следовательно, упование автора на конгениального читателя, способного отделить зёрна от плевел и адекватно расшифровать его творческие ходы, благодаря чему процесс чтения превращается в «наслаждение» (по Р. Барту), а читательская интерпретация - в созидание.
Приём «двойного кодирования» определяет множественность авторских ипостасей и игровую форму их воплощения. В начале романа «Академический обмен» автор-повествователь предлагает читателю подняться на собственную «высоту», «повыше любого самолёта» и тем самым особо акцентирует свою дистанцию с ним, а в последней главе романа автор и вовсе симулирует «смерть автора». В «Прекрасной работе» автор, поставленный в «неловкость» безапелляционной уверенностью героини в его «отсутствии»1, всё же оставляет за собой право относиться к ней как к своему персонажу, демонстративно берёт бразды правления в свои руки, прямо обращается к читателю и таким образом отстаивает собственную «жизнеспособность». При этом автор использует личные и косвенные местоимения и соответствующие глагольные формы (давайте-let us, мы-we, мне-for me, поэтому я возьму-I shall therefore take, я расскажу вам-I will tell you) - редкий пример столь ярко выраженного, эксплицитного диалога автора с читателем на страницах романов трилогии. В большинстве случаев голос автора растворяется в многоголосье его персонажей и цитируемых авторитетов литературы прошлого и литературоведения современности, - с одной стороны, подвергающихся пародийному переосмыслению, а с другой, служащих опосредованным комментарием к востребовавшим их произведениям.
Таким образом, в многоступенчатой парадигме реализации категории автора главным нервом является металитературная игра, в рамках которой актуализируется авторская самопародия. Элемент самопародии изначально предопределён уже фактом пародийной эксплуатации традиционных жанровых модификаций в сочетании с излюбленными приёмами массовой культуры: пародируя устоявшиеся жанры, подкрепляя интертекстуальную связь литературных произведений набором явных и завуалированных аллюзий, автор неизбежно пародирует сам акт творческого письма, то есть авторство и превращает его в игру. Отсюда закономерно вытекает авторская самоирония и, как следствие, самопародия, в силу которой образ автора дробится на множество масок и диалог с читателем приобретает многоуровневый игровой характер. С помощью «металитературных шуток», исподволь оговаривающих художественную конструкцию романов, самопародия автора оборачивается не более, чем насмешливой игрой в самопародию, сопровождающейся цепочкой авторских провокаций, адресованных читателю.
В этой связи уместно вспомнить такой важный факт биографии писателя, как многолетнее служение на ниве литературоведческой науки, ведь именно его профессиональный опыт стал сырьём для творческих экспериментов, сложившихся в трилогию. Пародируя академическое сообщество, знакомое не понаслышке, да и самого себя как его активного представителя, Д. Лодж как бы отстраняется от предмета изображения, а точнее - «остраняет» его, благодаря чему лоджевская саморефлексия приобретает ироикомический характер, а автор трилогии получает статус «адвоката дьявола» (роман «Прекрасная работа»), со смехом «дискредитирующего» положения современной литературоведческой мысли, теоретиком и популяризатором которых он являлся многие годы.
Примечательно, что на вопрос о смысле литературоведения, не раз поднимавшийся на страницах академических романов Д. Лоджа, автор даёт вполне конкретный ответ в своих научных работах. Так, например, он решительно опротестовывает замечание Д.Г. Лоуренса о том, что «литературоведение ни в коей мере не может быть наукой» и «всё это пустословие о стиле и форме, все эти псевдонаучные классификации и анализы книг в подражание ботанике - сущая наглость и по большей части нудная тарабарщина» .
Д. Лодж отстаивает правомерность литературоведческой деятельности, утверждая, что «любое адекватное прочтение текста ... подразумевает его идентификацию и классификацию в отношении с другими текстами по содержанию, жанру, стилю, периоду и т.д.», поскольку ни одно художественное произведение не рождается «само по себе, в вакууме» и, напротив, является «продуктом отличий от других книг и сходств с ними. Если бы роман не имел ничего общего с другими романами, мы бы не знали, как его читать, а если бы он от них не отличался, мы бы не захотели (курсив автора - О. М.) его читать».
Стремление к классификации литературных произведений, каким бы оно ни было условным по сравнению с естественными науками, считает Д. Лодж, обусловлено потребностью человеческого ума упорядочивать знания - главным условием продуктивного постижения и природы и культуры. Тот факт, что воздействие литературного произведения на читателя осуществляется «посредством языка и только лишь языка означает, что мы не можем выяснить, как это происходит, до тех пор пока не обретём некоторое понимание «стиля и формы» .
Цель литературоведческих исследований Д. Лодж усматривает в обогащении читательской практики, а именно «раскрытии глубин и нюансов значений», которые иначе могли бы остаться незамеченными и непонятыми. Такое видение «смысла литературоведения» во многом объясняет неприятие учёным теоретических опытов его коллег постструктуралистско- деконструктивистского толка и язвительность его пародий на современных академических интеллектуалов в университетско-филологических романах .
Объединённые общностью авторской парадигмы, тематики и проблематики, стилевой и структурной схожестью, бурлескным характером повествования, в то же время романы сохраняют свою эстетическую самобытность, воплощают разные творческие интенции и являют собой достаточно разнородные образцы университетской прозы, что вполне закономерно, учитывая зыбкость жанрового определения произведений данного литературного «потока» в целом.
В каждом из томов трилогии университетская тема представлена по-разному. Сопоставление британского и американского кампусов в период студенческих революций, продемонстрированное в романе «Академический обмен» на примере захолустного университета в Раммидже и престижного - в Эссефе, сменяется единым международным кампусом романа «Мир тесен», отобразившим мировую тенденцию к глобализации; в замыкающей же трилогию «Прекрасной работе», увидевшей свет в годы знаменательного для британцев правления М. Тэтчер, во главе угла оказывается противоборство промышленной, коммерческой и академической, интеллектуальной сфер бытия.
Вместе с тем, трилогия Д. Лоджа не вполне может быть сведена к циклу университетских романов в традиционном понимании типологических характеристик университетской прозы. По наблюдению А. М. Люксембурга, «производственную» университетскую прозу «интересуют взаимоотношения в педагогическом и научном коллективе, вопросы администрирования, педагогические концепции, проблемы науки и этики», и в ней может не быть главного героя, а если он и выделяется, то «его индивидуальная судьба постоянно монтируется со сценами-зарисовками академического быта и нравов и воспринимается как их составная часть».
В романах же трилогии университетская тема сосредоточена главным образом на академической деятельности персонажей и их межличностных отношениях, а в центре авторского внимания находится не столько специфика функционирования того или иного кампуса в целом, сколько индивидуальные судьбы и научные карьеры его отдельных представителей. При этом чётко вырисовывается сюжетная линия, порой с квазидетективной подоплёкой (как в романе «Мир тесен»), отнюдь не препятствующая погружению читателя в область профессионального интереса героев, их научных идей и изысканий.
В недрах университетского романа вызревает роман университетско-филологический, который, не порывая с университетской темой, преодолевает рамки романа-хроники и выводит производственную тему трилогии на качественно новую ступень, примером чему выступает лоджевская трилогия с её нарастающей филологизацией текста, прослеживающейся от романа к роману, и метатекстовыми играми автора. По своей жанровой природе университетско-филологический роман Д. Лоджа восходит к модели университетского романа карьеры. В его формировании особая роль принадлежит как традиции интеллектуального романа, так и металитературной традиции, по-своему предвосхищающей появление «филологической» прозы - повествовательных форм, преимущественно романных, характеризующихся последовательным включением сведений литературного, литературоведческого, лингвистического, исторического, общекультурного плана, выраженных аллюзиями, цитатами, ссылками, авторским комментарием в виде эпиграфов, приложений, сносок и другими метатекстовыми образованиями.
Несмотря на то, что термин «филологический роман» не закрепился как общепринятый и в его трактовке существуют очевидные разночтения, процесс подобной филологизации текста художественного произведения стал заметным явлением современной литературы, в том числе и британской. Доля филологического наполнения варьируется. Скажем, ненавязчивые, второстепенные, на первый взгляд, вкрапления могут в итоге сливаться в самостоятельную тематическую и сюжетную канву и, развиваясь параллельно основной, дополнять её (как в романе Иэна Макьюена «Испытание любовью» (Enduring Love, 1998).
В других случаях мы имеем дело с гораздо более плотной филологической насыщенностью текста, проявляющейся и на тематическом, и на сюжетном, и на стилевом уровнях (как в романе-пастише А. С. Байатт «Обладание» (Possession, 1990) и её же повести «Джинн в бутылке из стекла «соловьиный глаз» (The Djinn in the Nightingales Eye, 1994).
Вторжение сведений филологического характера в художественную литературу может объясняться наметившимся в последние десятилетия тяготением гуманитарных и общественных наук к интердисциплинарности, в частности - взаимопроникновением литературоведения и лингвистики, философии, социологии, психологии. В соответствии с меняющейся реальностью развивается современный роман, перекраивающий традиционные жанры и жанровые разновидности на новые лады - пародийного или экспериментального свойства. Показательной иллюстрацией данного феномена служит и трилогия Д. Лоджа, поэтика которой выражает эстетическую позицию писателя в непосредственной зависимости от современных процессов движения научной мысли и общественного сознания. Преодоление устоявшихся рамок «легитимных» жанровых модификаций, включение в текст знаний историко-культурного порядка позволяет задействовать широкий спектр ситуаций, взглядов и мнений, что вполне отвечает духу нашей эпохи - «Кризисной, Грозовой, Неврастиничной», а также и синтезирующей, плюралистичной, открытой для творческого эксперимента.
Невзирая на то, что романы Д. Лоджа известны и любимы во многих странах мира, в том числе и России, в отечественном литературоведении творчество писателя до сих пор не подвергалось серьёзному изучению. В то же время на протяжении двух последних десятилетий появлялись периодические публикации, свидетельствующие о неослабевающем внимании к писателю. Помимо А. Люксембурга, к проблемам университетских романов Д. Лоджа обращались такие исследователи, как И.Д. Васильева, О.Т. Бандровская, О.Г. Сидорова и др. С середины 1990-х годов интерес к писателю возрос, что во многом связано с расширением межкультурных связей России с зарубежными странами, способствующим продуктивному информационному обмену. Большую роль в приобщении российского читателя к художественному творчеству британского писателя и литературоведа сыграло издание русского перевода романа «Академический обмен», снабжённое ярким и содержательным послесловием переводчика O.E. Макаровой. Ею же представлен русский вариант статьи Д. Лоджа О Грэме Грине в журнале «Иностранная литература» (№ 12, 2001).
Крупный романист и влиятельный литературовед Д. Лодж занимает особую нишу в современной британской литературе. Растущий интерес к писателю, как и отсутствие обстоятельных литературно-критических работ, освещающих художественное своеобразие его словесного творчества, обусловливают актуальность предпринимаемой попытки исследования проблем романной поэтики Д. Лоджа. При этом под поэтикой понимается структура художественной организации текста, «индивидуальная система эстетически действенных свойств произведения». Поэтика включает в первую очередь проблемы композиции, образа мира, хронотопа, автора, точки зрения.
Материалом исследования послужили экспериментальные романы «Академический обмен», «Мир тесен», «Прекрасная работа», представляющие собой достаточно самостоятельные произведения, сложившиеся в трилогию, и, следовательно, требующие рассмотрения не только по отдельности, но и в эволюционном единстве. Выбранные произведения принадлежат к ряду наиболее известных и художественно значимых в творчестве автора. Экспериментальный характер академических романов трилогии Д. Лоджа является своеобразной проекцией его эстетической концепции в парадигме доминантных тенденций новейшей литературы и литературоведения, в силу чего сама модель университетского романа претерпевает существенные изменения как на содержательном, так и на формальном уровне, что вызывает несомненный исследовательский интерес.
Цель диссертации заключается в изучении структурных компонентов поэтики университетско-филологической трилогии Д. Лоджа в контексте его эстетических взглядов. Из цели вытекают конкретные задачи работы: очертить степень влияния общих постмодернистских установок и эстетических позиций писателя-филолога на формирование поэтической природы его экспериментальных романов академического цикла; - выявить формы выражения категории автора в университетско- филологических романах трилогии Д. Лоджа и определить их функцию в конструировании поэтического единства трилогии; проследить эволюционное движение поэтики романов на тематическом, проблемном и жанровом уровнях; рассмотреть качественные преобразования современного британского университетского романа на примере указанных произведений Д. Лоджа.
Поставленные задачи определяют методы исследования. Для решения обозначенных проблем в диссертации использованы принципы историко-литературного анализа, позволяющие изучить романное творчество писателя в соотношении с его эстетической программой и литературно- эстетическим контекстом эпохи. Задача выявления новых способов художественного синтезирования, новых модификаций романных форм обусловила применение сравнительно-типологического метода. Также принимались во внимание исследования по нарратологии, теории интертекста, рецептивной эстетике, дающие возможность многоуровневого изучения художественного текста.
Теоретико-методологическую базу исследования составили работы отечественных и зарубежных учёных в области поэтики, теории и истории литературы - А.Н. Веселовского, Ю.Н. Тынянова, P.O. Якобсона, В.Б. Шкловского, Б.В. Томашевского, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, В.Н. Топорова, Б.О. Кормана, В.Е. Хализева, И.П. Ильина, Г.К. Косикова, A.M. Люксембурга, Н.Б. Маньковской, В.А. Пестерева, Р. Барта, Ц. Тодорова, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ж. Женетта, Ж.-Ф. Лиотара, Ф. Джеймсона, В. Изера, Л. Хатчеон.
Научная новизна диссертации состоит в том, что она является первым в отечественном литературоведении монографическим исследованием романного творчества Д. Лоджа в контексте общих постмодернистских установок и эстетической программы писателя и литературоведа. Работа представляет комплексное исследование жанровой поэтики трилогии Д. Лоджа. В круг изучения вовлечены романы, ещё не переводившиеся на русский язык и не исследованные специалистами. В диссертации уточняется и обогащается терминологический аппарат, что может способствовать продуктивному анализу новейших модификаций англоязычной прозы в целом и университетского романа в частности.
Теоретическая значимость исследования определяется тем, что её материал призван способствовать дальнейшей разработке проблем модифицирования новейшего романа.
Научно-практическая значимость диссертации заключается в том, что результаты работы могут применяться как в последующем изучении творчества писателя, так и в разработке общих и специальных курсов по проблемам новейшей британской литературы, поэтике современного университетско-филологического романа, при написании курсовых и выпускных квалификационных работ студентов-филологов.
Апробация диссертационного исследования осуществлялась в рамках ряда международных научных конференций и семинаров: «Британия сегодня» (Нижний Новгород, 1999), «Литература Великобритании в европейском культурном контексте» (Нижний Новгород, 2000), «Своё и чужое в европейской культурной традиции» (Нижний Новгород, 2000), «Проблемы межкультурной коммуникации» (Нижний Новгород, 2000), «Developing Cultural Awareness and Building Communication» (Нижний Новгород, 2001), «Проблема национальной идентичности и принципы межкультурной коммуникации» (Воронеж, 2001), «Модели успеха: развлекательность, популярность, массовость как явления культуры» (Тамбов, 2001), а также «Пуришевские чтения» (Москва, 2000-2001). Основные положения диссертации обсуждались на аспирантских объединениях и заседаниях кафедры зарубежной литературы и межкультурной коммуникации Нижегородского государственного лингвистического университета.
Структура работы определяется поставленными задачами и исследуемым материалом. Диссертация состоит из введения, четырёх глав, заключения и библиографии.
