Содержание к диссертации
Введение
Глава I. МУРАСАКИ СИКИБУ: ЛИЧНОСТЬ И ВРЕМЯ 17.
1. Некоторые факты биографии Мурасаки Сикибу 18.
2. К вопросу об авторстве «Гэндзи-моногатари» 27.
3. Буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки Сикибу 32.
4. Буддийские предания в «Гэндзи-моногатари» («Повести о Гэндзи») .43.
Глава II. РЕЛИГИОЗНЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ В ЭПОХУ ХЭЙАН И ИХ ОТРАЖЕНИЕ В ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 50.
1. Тэндай-сю: «Лотосовая сутра» в жизни героев романа 52.
2. Сингон-сю: «миккё»; описание обрядов, вера в чудодейственную силу заклинаний и молитв 67.
3. Дзёдо-кё: Красота буддийского обряда и Земля Вечного блаженства. Молитвы и клятвы влюбленных о перерождении в раю Будды Амиды 72.
4. Почитание Канон (Авалокитешвара). Паломничества в храмы 78.
Глава III. ИДЕЯ КАРМЫ В «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ» 83.
1. Карма как воздаяние за прегрешения в предыдущей и настоящей жизни 86.
2. Концепция «мудзёкан» 95.
3. Отношение к карме героев романа. Конечная цель - избавление от сансары, очищение кармы 97.
Глава IV. ОБРАЗ БУДДИЙСКОГО МОНАХА И ЕГО РОЛЬ В «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ» 100.
1. Положение буддийского духовенства в эпоху Хэйан 102.
2. Изображение монахов в художественной литературе 109.
3. Роль буддийского монаха в понимании Мурасаки Сикибу 112.
4. Принятие пострига героинями романа 121.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 125.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 130
СПИСОК ПУБЛИКАЦИЙ 135.
ПРИЛОЖЕНИЕ 135
- Некоторые факты биографии Мурасаки Сикибу
- Тэндай-сю: «Лотосовая сутра» в жизни героев романа
- Карма как воздаяние за прегрешения в предыдущей и настоящей жизни
Введение к работе
Роман «Гэндзи-моногатари» («Повесть о Гэндзи») японской писательницы
Мурасаки Сикибу (начало XI в.) занимает особое место не только в японской,
но и мировой литературе. «Гэндзи-моногатари» явилось первым
произведением в японской литературе, которое отражало влияние буддизма
на мирян, вообще на личность хэйанца. Нужно отметить, что личность как
таковая, впервые появляется в японской литературе именно в романе
Мурасаки Сикибу. Впервые в светском произведении, а не в буддийской
проповеди читатель встречал серьезные рассуждения о смысле жизни, цели
жизненного пути. По-видимому, эти качества романа, а не только
занимательность сюжета и изящество слога привлекали пристальное
внимание всей образованной части общества и сразу возвели роман в ранг
классического произведения японской литературы.
Моногатари дословно означает разговор воспоминание, рассказ о разных событиях и предметах. Для обозначения литературного произведения на японском языке это слово стало употребляться, по - видимому, в конце X в. Впервые оно появилось в «Дневнике поденки» ( «Кагэро - никки» ), написанном одной из лучших поэтесс X в., известной под именем матери Арицуна.
Многие японские исследователи, считая все прозаические жанры эпохи Хэйан( 794 — 1185) разновидностями одного жанра моногатари, выделяют: 1) поэтические моногатари ( ута — моногатари)', 2) документальные ( дзицуроку — моногатрари), куда относятся дневники, эссе, путевые заметки; 3) придуманные (цукури — моногатари) или собственно моногатари, сюжетные повести, к которым относится «Гэндзи — моногатари»; 4) исторические ( рэкиси -моногатари); 5) рассказы - притчи ( сэцува — моногатари). Таким образом, понятие моногатари становиться объединяющим для всей прозы Хэйан.
Предполагается, что моногатари возникли из устного рассказа. В покоях знатных дам было немало китайских и японских свитков с картинками и короткими надписями, поясняющими и дополняющими изображение. Как правило, надписи читались прислужницей, в то время как сама госпожа рассматривала картинки, которыми и определялась ценность первых моногатари. К сожалению, из множества моногатари, популярных в
конце X в., до наших дней дошли только три ( «Повесть о старике
Такэтори», «Повесть о прекрасной Отикубо» и «Повесть о Дупле» ). В «
Повести о старике Такэтори», которую автор «Повести о Гэндзи»
называет «прародительницей древних повестей», довольно сильно
^ ощущается принадлежность к материковой культуре. По сути, это
китайская новелла, пересказанная по - японски. В ней соединяются черты сказки и повести - реальность действительных событий сочетается со сказочной природой героини. Влияние китайских и индийских сказочных мотивов прослеживается и в «Повести о Дупле» - первом крупном, сюжетно цельном произведении хэйанской прозы. «Повесть о прекрасной Отикубо», первая известная нам повесть, изображающая повседневную жизнь хэйанских аристократов, но по сюжету она еще близка к волшебной сказке.
Авторы этих повестей неизвестны, но можно предположить, что это ученые, хорошо знакомые с традициями китайской литературы. Особое место занимают так называемые поэтические моногатари или ута - моногатари , первые из которых (« Исэ», «Хэйтю», «Ямато» ) датируются серединой X в.. Это - небольшие отрывки прозы, обрамляющие пятистишие.
Большое влияние на формирование сюжетных моногатари оказала документальная проза, и прежде всего дневники (никки). Как правило, японские дневники отличались от сюжетной прозы только документальностью материала и реальностью действующих лиц. Первый женский дневник, «Дневник поденки» показал, что неукоснительное следование традициям китайской культуры вовсе не обязательно для японского общества и есть другие пути. Свобода самовыражения, непосредственность, тонкий психологизм - таков вклад матери Арицуна в японскую литературу. В ее дневнике впервые прозвучала тема превратности судьбы и мирского непостоянства, ставшая ведущей в женской прозе XI в.
Все, что намечалось в разных прозаических жанрах (достоверность и психологизм дневников, композиционное единство сюжетных моногатари и лиричность поэтических моногатари), соединилось в «Повести о Гэндзи», удивительном творении хэйанской литературы.
В лице Гэндзи и других персонажей автор вывела идеальные типы
совершенной японской личности, которые послужили образцом для многих
,і поколений японских писателей. И.А. Воронина отмечает, что «"Гэндзи-
моногатари" оказал значительное и разностороннее влияние на дальнейшее
развитие японской литературы средних веков и нового времени... это
влияние выразилось и в прямом подражании (позднехэйанские повести и
дневники), и в сюжетно-тематических заимствованиях, и в реминисценциях самого различного рода»1.
Подобное влияние отчетливо прослеживается в таких произведениях как: «Сагоромо моногатари», «Хамамацу Тюнагон моногатари», «Торикаэбая моногатари», «Тайхэйки», «Хэйкэ моногатари», «Окагами», «Эйга моногатари», в драматургии ёкёку. Широко известны такие пародии, как «Обезьяний Гэндзи» и «Деревенский Гэндзи» '
Образ Гэндзи и основные женские образы романа повлияли на многие образы из романов таких японских классиков XX века, как Танидзаки Дзюнитиро и Кавабата Ясунари. Критики отмечают, что почти все японские писатели после Мурасаки Сикибу применяли многие художественные приемы, открытые хэйанской писательницей, хотя и не могли достичь такого совершенства. К этим приемам обращаются и современные японские писатели, несмотря на тенденции к вестернизации в национальной литературе. Это относиться, прежде всего, к японским писательницам Экуни Каори и Банана Есимото. Как и для Мурасаки Сикибу, для них, прежде всего, важен внутренний мир личности и ее гармония с окружающим миром.
Рюноскэ Акутагава, полимизируя с Танидзаки по поводу того, что в «японской прозе больше всего недостает созидательной силы, таланта геометрически соединить все сюжетные линии» возражает: «Нет, еще с древних времен, когда появилась «Повесть о Гэндзи», она обладает таким талантом» .
Новаторство Мурасаки Сикибу проявилось также в том, что она провозгласила индвидуальное творчество более значительным, чем официальные исторические хроники. В эпоху средневековья, к тому же японского средневековья, воспитанного в преклонении перед китайской культурой, отдающей неизменный приоритет всему официальному, такую смелость высказывания, к тому же прозвучавшего из уст женщины, трудно переоценить. По-видимому, даже в эпоху европейского Ренессанса,
подобные примеры вряд ли удастся найти. Необычайно сильно выраженное личностное начало как в авторской позиции, так и в обрисовке характеров обусловило популярность «Гэндзи-моногатари» на Западе. Известный американский японист Дональд Кин так описывал свои впечатления от знакомства с английским переводом "Гэндзи": «Английский перевод "Гэндзи" произвел на меня в свое время столь сильное впечатление, что привел к японской литературе. Мне кажется, иностранцу легче уловить суть "Гэндзи", чем самим японцам. Язык оригинала сложен и труден для понимания. Конечно, есть немало переводов "Гэндзи" на современный язык, например Танидзаки Дзюнъитиро, но, стараясь оживить дух оригинала, переводчики невольно прибегают к выражениям, не принятым в современном языке. В английском переводе этой проблемы нет и поэтому, когда читаешь "Гэндзи" на английском, он производит огромное впечатление. Я даже думаю, что психологически американцам XX в. "Гэндзи" ближе, чем европейская литература XIX в. Секрет, видимо, в живости характеров. Если спросить, например, какая вещь старше, - "Гэндзи-моногатари" или "Золотой демон" Одзаки Коё, то последняя покажется старше. Герои "Гэндзи" живые люди, и отсюда его вечная молодость и успех. Время и образ жизни, конечно, отличаются, но они понятны американцам XX в. Не случайно несколько колледжей в Нью-Йорке включили "Гэндзи-моногатари" в курс литературы XX в.»4.
Е.М. Мелетинский показывает, что «не отрываясь от вековой поэтической почвы, Мурасаки поднимается до подлинного психологизма - вероятно, впервые в истории мировой литературы»6. Существенно, что Е.М. Мелитинский констатирует преобладание буддийских идей у Мурасаки
Сикибу .
Таким образом, можно прийти к выводу о том, что указанное произведение является специфическим в японской литературе. Буддизм проявился в нем во всех литературных уровнях: композиционном, сюжетном и на уровне персонажей. Исследование отображения и интерпретации
буддийских концепций в ранней хэйанской литературе мотивов в самом известном произведении хэйанской культуры «Гэндзи-моногатари» является весьма актуальным: оно позволяет уяснить многие моменты в истории собственно японского буддизма и лучше понять пути развития японской духовной культуры в целом.
Степень изученности темы Н.И. Конрад начинает свою статью «Роман Мурасаки-Сикибу» с перечисления различных подходов к роману «Гэндзи-моногатари», отмечая, что «одни стараются усмотреть в этом романе не более, ни менее, как скрытую проповедь буддийского учения, особенно -идеи «причин и следствий», кармы, находя, что все содержание Гэндзи как нельзя лучше иллюстрирует именно эту идею»9. Общая тональность этого зачина наводит на мысль, что сам Н.И. Конрад относится к этой точке зрения достаточно скептически. Далее в статье автор дает понять, что каждая из упомянутых им теорий только отчасти может считаться верной10. В другой статье из этого же сборника Н.И. Конрад, характеризуя мировоззрение хэйанской аристократии, отмечает, что «буддизм, - религия в самом полном значении этого слова, был воспринят родовой знатью поверхностно, внешне и при этом преимущественно - в эстетическом преломлении»11. Среди японских исследователей романа до сих пор не существует единого мнения относительно его идейных основ. Точки зрения варьировали от безусловного признания доминирования буддийских идей в романе до осуждения его как безнравственного произведения. Таким образом, вопрос об идеологической ориентации автора произведения, Мурасаки Сикибу, и героев романа нельзя считать окончательно решенным.
Между тем, эта проблема представляет значительный интерес и важность, поскольку «Гэндзи-моногатари», также как «Макура-но соси» («Записки у изголовья») другой писательницы и поэтессы того времени Сэй Сёнагон, являются крупнейшими культурными памятниками эпохи и их изучение позволяет нам судить об идейной атмосфере того времени, пожалуй, даже в большей степени, чем любые другие дошедшие до нас документы той эпохи.
В культурологическом плане вопрос об идейных основах романа существен, поскольку его прояснение могло бы помочь раскрыть загадку феномена необычайного взлета хэйанской культуры, достигшей, по признанию многих японских писателей, такой высоты, на которую она больше уже никогда не поднималась12.
Проблему влияния буддийских идей на литературу эпохи Хэйан следует конкретизировать: что же именно из единого буддийского культурно-идеологического комплекса (философские идеи, религиозный мистицизм, внешняя сторона культовой обрядности) воздействовало и в какой степени на японцев раннего средневековья? Н.И. Конрад считал, как уже отмечалось, что хэйанская аристократия воспринимала буддизм «в эстетическом преломлении», довольствуясь любованием внешней привлекательной формой буддийской обрядности и не вдаваясь в тонкости сложной буддийской догматики. Похожей точки зрения придерживается и японский исследователь Накада Ясуюки, который полагает, что если бы хэйанцы придерживались буддийских взглядов на жизнь, то они не предавались бы в такой степени чувственным удовольствиям, как это описано в древних моногатари, и прежде всего в «Гэндзи»13. Мотоори Норинага считал, что основное идейное содержание романа Мурасаки Сикибу раскрывается через чисто японское понятие «моно-но аварэ» («печальное очарование вещей») принципиально чуждое, по его мнению, буддизму. Здесь также присутствует, как мы видим, стремление к преимущественной «эстетизации» мировоззренческой основы романа. В свою очередь Камэи Кацуитиро, Ока Кадзуо и Мицуо Сатоси полагают, что само понятие «моно-но аварэ» могло сформироваться только под влиянием буддийских представлений об эфемерности бытия («мудзё»), поэтому никаких противоречий с буддизмом здесь нет14. Фудзиока Сакутаро, Кобаяси Томоаки и некоторые другие японские исследователи полагают, что «Гэндзи-моногатари» написан под влиянием преимущественно буддийского мировоззрения, свойственного автору - Мурасаки Сикибу и ее ближайшему окружению15.
Т.П. Григорьева отмечает определенное влияние буддийских идей на авторскую концепцию Мурасаки Сикибу. И.А. Воронина пишет: «Мы не склонны абсолютизировать ту или иную сторону идеологии хэйанского общества: ни буддизм, как это делает Фудзиока, ни «моно-но аварэ», как это делает Мотоори Норинага. Для нас бесспорно, что такие важнейшие доктрины буддизма Махаяны, как учение о карме и бренности бытия, прочно вошли в сознание хэйанца»16. Т.Л. Соколова-Делюсина считает, что «роль буддийских идей в формировании мировоззрения той эпохи [Хэйан - Е.Л.] была весьма велика... сложное переплетение буддийских идей с народными верованиями и элементами китайских гадательно-магических систем, характерное для эпохи Хэйан, легло в основу своеобразного национального мировоззрения и определило особенности дальнейшего развития всех областей духовной жизни страны» .
А.Н. Мещеряков, характеризуя творчество Мурасаки Сикибу, и, в первую очередь, ее знаменитый роман, отмечает, что это произведение привлекает внимание современного читателя, прежде всего тем, что в нем «впервые в истории японской словесности основным объектом изображения стал человек»18. Анализируя способы изображения человека в различных жанрах японской словесности, предшествующих моногатари, исследователь приходит к выводу, что «только «повесть», подобную «Повести о Гэндзи», можно окончательно квалифицировать как художественную прозу с вымышленным, но полнокровным героем, который в хэйанское время воспринимался как homo sensibilis»19. Существенно, что такое полнокровное изображение человека начинает соперничать с историческими сочинениями, к тому же освященными китайской историографической традицией, рассматриваемой в Японии как образец. В официальном историческом сочинении человек наделяется всеми необходимыми для нормальной жизни в обществе статусами, и в этом, прежде всего, видели основную значимость подобных книг. Но Мурасаки Сикибу осмеливается указать на неполноту такого изображения. «Цель автора, - указывает А.Н. Мещеряков, - состоит
не в воссоздании истории, а в ее разрушении, предпринимаемом ради возможности объемного изображения человека» . Смысл подобного противопоставления заключается в том, что Мурасаки Сикибу как бы дополняет официальную историю. «Следуя хронологическому принципу, унаследованному от летописей и дневниковой литературы, Мурасаки создает «историю» Гэндзи и через перипетии его бурной личной жизни -эмоциональный климат эпохи»21.
Одним из первых монографических исследований, посвященных «Гэндзи-моногатари» на Западе, является книга Айвэна Морриса «Мир блистательного принца. Придворная ж изнь в древней Я поний»22. В своей работе А. Моррис делает попытку реконструировать жизнь хэйанского двора на основании исторических данных. Взаимодействие различных религий в эпоху Хэйан он, достаточно упрощенно, интерпретирует как «откровенный синкретизм и интеллектуальную толерантность» (Моррис, 1964, с. 140). Представляется, что такая точка зрения предполагает изначальную разграниченность понятий, что было чуждо сознанию японцев того времени. Трудно также согласиться с автором в том, что «мудзёкан», стремление уйти в монастырь для героев романа - не более чем условность, применение стереотипного приема.
Западные исследователи в последнее время стали все больше склоняться к мнению, что буддизм играл значительно более важную роль, чем это принято было считать до сих пор. В частности У. Лафлер считает, что буддизм хэйанской аристократии ни в коем случае нельзя считать искусственным явлением. Те документы, которые дошли до нас от той эпохи - эссе, повести, пьесы, трактаты - дают основание полагать, что все творчество хэйанских придворных было пропитано буддийской символикой, и что «буддизм являлся неотъемлемой частью японской интеллектуальной и творческой жизни уже на довольно раннем этапе». Из этого У. Лафлер делает справедливый вывод: «представляется ошибочным заключать, что на протяжении долгих веков он был только внешним проявлением, а истинное
его понимание пришло лишь к японцам тринадцатого века и в эпоху Камакура»24.
Эстетической концепции Мурасаки Сикибу посвящены работы Э. Крэнстона , Э. Майнера . Т. Харпер исследует средневековые интерпретации аппологии Мурасаки Сикибу в ее романе «искусства вымысла»27.
Объектом исследования в диссертации выступает художественная и литература эпохи Хэйан, преимущественно «Гэндзи - моногатари»
Предметом исследования является влияние учения основных буддийских школ в эпоху Хэйан (794 - 1185) на художественную литературу той эпохи.
Основные цели и задачи. В данном исследовании ставится цель проследить процесс отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе на примере романа Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари». Для достижения указанной цели решаются следующие задачи:
обсуждается проблема атрибуции «Гэндзи-моногатари»;
исследуются факты биографии Мурасаки Сикибу, имеющие отношение к ее религиозным убеждениям;
- анализируется буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки
Сикибу;
- исследуется отражение религиозных воззрений в начале периода Хэйан в
литературе этого времени;
- изучается отражение основных буддийских концепций («карма»,
«мудзёкан») в «Гэндзи-моногатари»;
- исследуется образ буддийского монаха и его роль в «Гэндзи-моногатари».
Теоретико-методологическую основу исследования составили принципы научной объективности и историзма. В работе используется комплексный подход к изучению объекта и предмета исследования, который предполагает изучение поставленной проблемы с учетом общего исторического развития н в период раннего японского средневековья (X в.).
Основными методами исследования явились анализ и синтез, единство всеобщего и единичного, историчность и преемственность, принцип целостности и системности, то есть синтетическая методология, содержащая в себе герменевтический подход. Художественные произведения рассматриваются в исследовании как документы, фиксирующие определенное состояние 'общественного сознания и общественной психологии, локализованных в четко очерченном социальном слое и пространственно-временном континууме (высший слой хэйанской столичной аристократии в конце X в.).
Научная новизна диссертации обуславливается новым для японистики подходом, при котором произведения хэйанской литературы рассматриваются как историко-психологические документы, отражающие особенности мировоззрения, психического склада личности авторов и позволяют реконструировать степень и глубину воздействия идеологии. Для этого рассматривалось влияние буддийских текстов («Лотосовая сутра» и др.), непосредственное и опосредованное влияние личности буддийских монахов (Гэнсин и др.), деятельность буддийских религиозных объединений (монастырей, школ,). На защиту выносятся следующие положения и выводы:
1. Роман «Гэндзи-моногатари» написан дочерью Фудзивара Тамэтоки и
предположения о том, что «Повесть о Гэндзи» написана буддийскими
монахами - необоснованны;
2. Творчество Мурасаки Сикибу отражает мировоззрение хэйанской
аристократии (буддизм);
В «Гэндзи-моногатари» нашли отражение религиозные воззрения эпохи Хэйан, в том числе некоторые доктринальные положения школ Тэндай, Сингон и амидаизма;
Буддизм Тэндай и Сингон исповедовался ближайшим окружением Мурасаки Сикибу и выражал ее личные взгляды.
Роман отразил возрастающую к концу X в. популярность культа Амиды.
Буддийские представления помогли Мурасаки осмыслить функции и предназначение художественной литературы в рамках единой культуры.
Буддийская концепция кармы является одной из центральных в романе Мурасаки Сикибу;
В романе отражаются изменения в представлениях о карме, которые происходили в X в. в Японии.
Буддийское монашество играло значительную роль в истории Японии и, в частности, в период Хэйан, что нашло отражение в «Гэндзи-моногатари»;
10. В романе отразились следующие процессы, происходившие в социальной
структуре монашества:
а) усиление аристократической прослойки;
б) увеличение доли провинциального монашества;
в) повышение значимости «горных отшельников»
г) увеличение числа монахинь
Научно-практическая значимость исследования заключается в том, что материалы диссертации и ее выводы могут быть использованы при написании обобщающих работ по истории культуры раннесредневековой Японии, а также при подготовке новых учебников по истории Японии и мировых религий, вузовских лекций, спецкурсов и семинаров. Анализ процесса отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе и, в частности, в ее величайшем романе «Гэндзи моногатари» может представлять интерес как для специалистов, занимающихся общими и частными вопросами раннесредневековой истории Японии, так и для востоковедов и религиоведов.
Апробация работы. Отдельные положения и выводы, содержащиеся в данном исследовании, докладывались на Международной научной конференции «Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2000), Международной научной конференции «Мир Центральной Азии» (Улан-Удэ. 2002), Международной научной конференции «Буддизм и культура Центральной и Восточной Азии» (Улан-
Удэ, 2003), Республиканской научной конференции «Санжеевские чтения -5» (Улан-Удэ, 2002), на 3-ей, 4-ой, 5-ой, 6-ой научных конференциях «История и культура Японии» (Москва, 2001, 2002, 2003, 2004). Основные результаты исследования были отражены в журнальных статьях и публикациях, список которых приводится в конце диссертации, а также в таблице.
Данные, полученные в процессе исследования, использовались автором при подготовке курса лекций «История японской культуры», прочитанного в городской научной школе учащихся «Малой Академии наук» (г. Улан-Удэ, 2000 г.).
Примечания
1 Воронина И.А. Классический японский роман. («Гэндзи-моногатари»
Мурасаки Сикибу). М., 1981, с. 237.
2 Там же, с. 237-241.
3 Акутагава Рюноскэ. Слова пигмея. М., 1992, с. 290.
4Цит. по Т.П. Григорьева. Японская художественная традиция. М., 1979, с.
238-239.
5Е.М. Мелитинский. Средневековый роман. М.,1983, с. 227.
6 Там же, с. 256.
7 Там же, с.267-268.
«В романе господствуют общие буддийские концепции кармы..., неизбежности страдания, неизбежности вечной смены в силу изменения комбинации дхарм и т.д... циклическая модель времени в жизни природы и человека, смена ролей-масок и все новых комбинаций элементов в человеческих характерах, кармическое воздаяние за проступки (особенно в судьбе самого Гэндзи), меланхолическое смирение перед бесконечным потоком жизненных изменений - весь этот пафос романа о Гэндзи непосредственно связан с буддизмом... (Там же, с. 255).
9 Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. Том I. Л., 1927, с.
219.
10 Там же, с. 220.
11 Там же, с. 18.
12Мотоори Норинага, известный японский исследователь «Гэндзи-моногатари» писал: «Среди многих моногатари «Гэндзи» особенно восхитителен, непревзойден. Ни до, ни после него нет ему равных. Какое ни возьми из старых моногатари, ни одно не проникало столь глубоко в сердце... Никто так не умел воплотить моно-но аварэ и не давал столь трогательных описаний. Авторы последующих моногатари учились на «Гэндзи»... но все уступали ему во всех отношениях. По глубине и по умению одухотворять все, к чему ни прикасаешься, «Гэндзи» ни с чем не сравним. Нечего говорить, что стиль его великолепен... Наверное, ни в Японии, ни в Китае не появится подобное сочинение, воплотившее дух необыкновенного человека. Оно не могло появиться ни позже, ни раньше, и впредь не появится». ( Цит. по Т.П. Григорьева. Японская художественная традиция. М.,1979,с.243.)
Накада Ясуюки. Хэйантё бунгаку-но бунгэйтэки кэнкю (Литература Хэйана. Литературоведческий очерк). Токио, 1967, с. 22.
14 Камэи Кацуитиро. Отё-но кюдо то ирогономи (Путь к спасению и культ
любви в Хэйане). Токио, 1965, с. 170; Ока Кадзуо, Мицуо Сатоси. Отё-но
бунгаку (Литература эпохи Хэйан). Токио, 1968.
15 Кобаяси Томоаки. Мудзёкан-но бунгаку (Литература «бренности жизни»).
Токио, 1968, с. 99; Фудзиока Сакутаро. Кокубунгаку дзэнси (Всеобщая
история японской литературы). Т. 1. Токио, 1973.
16 Воронина И.А. Классический японский роман. («Гэндзи-моногатари»
Мурасаки Сикибу). М., 1981, с. 55.
17 - —
Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Приложение. М., 1992, с. 12.
18 Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. М. 1988, с.
217;
19 Там же, с. 221;
Там же;
21 Там же;
22 Morris I. The World of the shining prince. Court life in ancient Japan. N.Y.,
1964;
23 Ibid, p. 140;
24 У. Лафлер. Карма слов. M, 2000, с. 24;
25 Cranston Е. Murasaki's Art of fiction I Japan Quarterly, vol. 27, April - June,
1971;
26 Miner E. Towards a New Conception of Classical Japanese Poetics I Studies in
Japanese Culture. Vol. 1, Tokyo, 1973;
Harper T. J. Medieval interpretations of Murasaki Shikibu's "Defence of the Art of fiction" II Studies in Japanese Culture. Vol. 1. Tokyo, 1973
Некоторые факты биографии Мурасаки Сикибу
Год рождения писательницы точно не установлен. Наиболее распространенная версия - 978 г., но называют и 970, и 973 г. Её отцом был Фудзивара Тамэтоки - четвертый потомок Фудзивара-но Фуюцугу, положившего начало возвышению рода Фудзивара.
Не менее примечательными личностями были и другие предки Мурасаки. Прадед Фудзивара Канэсукэ (877-933), один из 36 «бессмертных поэтов», оставил после себя домашнюю антологию и 55 стихотворений в разных поэтических собраниях. Ему же принадлежит известная биография Сётоку-тайси, одного из ключевых деятелей японской истории. Он был хорошо знаком с Ки-но Цураюки, Осикоти Мицунэ, Оэ Тисато - известными японскими поэтами начала X в.. Поэтами были и дед Мурасаки - Фудзивара Масатада, и ее дядя, Фудзивара Тамэёри, однако их признанное поэтическое дарование не помогло им сделать политическую карьеру. Почти никто из них (за исключением Канэсукэ, бывшего тестем императора) не поднимался выше Четвертого ранга, служили же они чаще всего в провинции.
Тамэтоки, после непродолжительной службы при дворе императора Кадзан, после отречения последнего потерял должность и был назначен в 996 г. правителем Авадзи, одной из самых отдаленных и бедных провинций. Затем, правда, ему удалось получить более почетную должность правителя Этидзэн.
О матери Мурасаки известно только то, что она была дочерью Фудзивара Тамэнобу. Очевидно, она умерла, когда девочка была совсем маленькой. У Мурасаки, судя по всему, были еще две сестры и брат Нобунори.
Мурасаки воспитывалась в доме своего отца - большой усадьбе на берегу реки Камо. Как и подобало девушке благородного происхождения, она выучилась игре на кото и бива, обучалась каллиграфии, стихосложению, умению одеваться и составлять ароматы. Единственное, чем ее воспитание отличалось от обычного, так это углубленным изучением китайской литературы, которым она занималась вместе со своим братом Нобунори. В «Дневнике» она пишет о том, что легко справлялась с заданиями, которые давались ее брату. «Когда мой брат, делопроизводитель ведомства церемоний, был еще мальчиком и учился чтению, я приноровилась слушать его. Места, где он запинался или забывал, я помнила на удивление хорошо, и отец, отдававший книгам все свое сердце, постоянно досадовал: "Какая жалость! Была бы ты мальчиком!".
Досада Тамэтоки объяснялась тем, что в его время женщинам не полагалось быть слишком образованными. Это скорее вредило им в глазах общества. В известном отрывке из главы «Дерево-метла» («Хахакиги»), где Гэндзи и его друзья обсуждают достоинства и недостатки женщин различных сословий, один из приятелей Гэндзи рассказывает, с явным неодобрением, историю о своей любовнице, настолько образованной, что даже письма она писала только «китайскими знаками». Будь Мурасаки мальчиком, ее отец мог бы надеяться, что со временем ее глубокие познания обратят на себя внимание двора и помогут продвижению по службе. Однако, судя по всему, он позволял дочери продолжать занятия, хотя, как пишет Иван Моррис, «сомнительно, чтобы он поощрял ее».
Детство Мурасаки совпало с лучшими годами карьеры ее отца. Однако этот период скоро закончился, и его семье пришлось жить в бедности и безвестности.
В 996 г. произошло три события, изменивших жизнь Мурасаки. Во время одной из эпидемий умерла ее старшая сестра. Мурасаки, судя по ее ранним стихам, была сильно к ней привязана и тяжело переживала эту утрату.
Для ее отца в этом году закончился период прозябания и безвестности -он получил должность правителя Этидзэн. В этом же году к Мурасаки посватался Фудзивара-но Нобутака, губернатор провинции Тикудзэн. Нобутака, которому, к тому времени, было уже за сорок, имел несколько жен и наложниц, а также много детей. Его старшему сыну исполнилось двадцать шесть лет. О личности жениха Мурасаки нам известно немного, но, судя по рассказу Сэй-Сёнагон о его паломничестве на священную гору Митакэ, он обладал эксцентричным характером. В то время паломники, отправляясь в трудный путь, даже «знатнейшие люди», - отмечает Сэй-Сёнагон, - обычно надевали «старую, потрепанную одежду», которую не жалко и изорвать в дороге. Нобутака вздумал критиковать этот принятый многими образ поведения: «Глупый обычай! Почему бы не нарядиться достойным образом, отправляясь в святые места? Да разве божество, обитающее на горе Митакэ, повелело: «Являйтесь ко мне в скверных обносках?» Как пишет Сэй-Сёнагон, Нобутака, отправляясь в паломничество, «поражал глаза великолепным нарядом». Идти наперекор устоявшимся обычаям не так-то просто в Японии. Возможно, именно эта черта в характере Нобутака и понравилась Мурасаки, которая и сама была незаурядным человеком и выбивалась из своего круга. Кроме того, в этом поступке Нобутака проявлялась его утонченная натура, стремление к эстетизации всех сторон жизни, включая и религиозную, что было вообще присуще эпохе Хэйан. Сэй-Сёнагон видит в поступке Нобутака проявление особого благочестия, которое было сразу же вознаграждено: «В конце четвертой луны Нобутака вместе с сыном вернулся в столицу, а в начале десятых чисел шестой луны скончался правитель провинции Тикудзэн, и Нобутака унаследовал его пост. «Он был прав!», - говорили люди»5. Супружество Мурасаки длилось недолго. Весной 1001 г. на 49-ом году жизни Нобутака скончался, предположительно, от оспы, эпидемия которой разразилась в столице с 1001 по 1002 гг. От эпидемий в эпоху Хэйан погибало больше людей, чем по какой-либо другой причине. Так в 994 г. только чиновников 5-го ранга в столице умерло 70.
Тэндай-сю: «Лотосовая сутра» в жизни героев романа
Школа Тэндай (кит. Тяньтай) по праву считается самой могущественной буддийской организацией своего времени. Этим она обязана в первую очередь энергичной и обширной по своему масштабу деятельности своего первого патриарха Сайте (Дэнгё Дайси).
Сайте родился в 767 г. в провинции Оми. По отцовской линии он являлся потомком китайских иммигрантов, а по материнской - его ближайшими родственниками были Фудзивара.
В возрасте 19 лет Сайте принял «полные заповеди» в храме Тодайдзи и стал полноправным монахом. Перед ним открывались большие возможности. Пользуясь покровительством своего наставника Гёхё, одаренный молодой монах сумел бы быстро сделать карьеру, но вместо этого, он через три месяца покинул Нара и поселился на горе Хиэй, неподалеку от своей родной деревни. Очевидно, на столь решительный шаг Сайте подтолкнуло разочарование в системе нарского буддизма, которая в те годы переживала свой кризис. Во время своего добровольного отшельничества, он изучил следущие сутры: «Лотосовую Сутру», «Сутру золотого света», «Сутру о праджняпарамите» и сочинения ведущего теоретика школы Тяньтай - Чжии, а также создал свое первое сочинение «Гаммон» («Обращение к Будде с молитвами»). Судя по всему, в тот период своей жизни будущий основатель новой японской буддийской школы был далек от каких-либо честолюбивых замыслов. Как следует из «Гаммона», единственным его желанием было «достичь освобождения» ... «и стараться, чтобы все полностью достигли наивысшего просветления».
«Монах-отшельник» или «странствующий проповедник» - таким было, очевидно, то призвание, к которому он стремился. Но, по иронии судьбы, именно его смиренное «обращение к Будде» (т.е. «Гаммон»), в котором он не пожалел уничижительных эпитетов для описания собственной «ничтожности и глупости», стало причиной его дальнейшего возвышения. Его сочинение прочитал Дзюко - «учитель медитации» и придворный священник. Оно ему понравилось, и с тех пор между ним и Сайте установились дружественные отношения. Видимо Дзюко посодействовал тому, чтобы двор пригласил Сайте для чтения «Лотосовой сутры» в 797 г.
В 813 г. в императорском дворце между представителем школы Хоссо Синъэном и Сайте состоялся философский диспут, который закончился блестящей победой последнего. Это еще сильнее укрепило авторитет Сайте в высших кругах. Незадолго до своей смерти император Сага пожаловал ему наивысший духовный ранг - «дэнто дайхеси».
Доктрины школы Тяньтай, возникшей в 6 в. были оформлены и зафиксированы в трех сочинениях Чжии - основателя школы. Однако главным каноническим текстом школы является «Сутра Лотоса Благого Закона», «Лотосовая Сутра» (санскр. «Саддхарма-пундарика сутра, яп. «Мёхо рэнгэ кё» или «Хоккэ кё»). В учениях шести школ периода Нара этой сутре также отводилось определенное место, хотя она и не причислялась к основным каноническим текстам. Так, теоретики Санрон-сю прямо называли категорию «восьми «не» (яп. хаппу) - сутью «Лотосовой Сутры». В типологии буддийских учений Санрон «Лотосовая Сутра» считалась конечной («стволом») и предназначалась для тех, кто уже освоил значение побочных сутр («ветвей»),( предназначенных для шраваков), но еще не постиг смысла «корней», т.е. «Аватамсака» сутру», которую Будда проповедовал для Бодхисаттв. Как отмечают А. и Д. Мацунага: «Эта классификация отражает дух «Лотосовой сутры»4 Немалый вклад в распространение «Лотосовой сутры» в Японии внесли китайские монахи Даосюань (яп. Досэн) и Цзяньчен (яп. Гандзин) — основатели школы Риссю (кит. Люй). Наряду с текстами винаи и школы Хуаянь они и их ученики привезли в Японию большое количество трактатов школы Тяньтай, посвященных учению «Лотосовой сутры». Один из последователей Даосюаня - монах Гёхе (722-797) впоследствии стал наставником Сайте.
С именем Сайте связан новый этап в истории распространения «Лотосовой сутры» в Японии в период Хэйан. Во время своего длительного затворничества на горе Хиэй Сайте досконально изучил основные сутры Махаяны, в том числе и труды Чжии. Вскоре благодаря знакомству с Дзюко, одним из десяти придворных священников (найкубу) он стал «дзэндзи» -«учителем медитации» и начал активно проповедовать «Лотосовую Сутру». Уже в конце 798 г. он выступил с десятью лекциями по этой сутре5. Деятельность Сайте не осталась незамеченной и в 802 г. он был приглашен, наряду с самыми известными монахами из Нара, на собрания, посвященные чтению и изучению основных сочинений школы Тяньтай, которые устраивали братья Ваки-Хиросэ и Масуна в храме Такаодзандзи. Выступления Сайте имели успех и привлекли внимание самого императора Камму. Вскоре он был послан в Китай, где около года обучался в храме Сючаньсы на горе Тяньтай, а также собрал большое количество буддийских сочинений. Вернувшись из Китая, Сайте привез с собой 461 свиток сутр и трактатов. Благодаря покровительству императора Камму им была основана новая японская школа Тэндай, в основу учения которой легла «Лотосовая Сутра». Следует отметить, что японская школа Тэндай не была точной копией своей китайской предшественницы, в отличие от буддийских школ периода Нара.
Карма как воздаяние за прегрешения в предыдущей и настоящей жизни
Идея кармы фигурирует уже в ранней японской литературе эпохи Хэйан. В «Такэтори-моногатари» («Повесть о старике Такэтори») появление небесной девы Кагуя-химэ в доме дровосека Такэтори объясняется тем, что в одном из прежних рождений она совершила грех и была изгнана на землю, чтобы искупить его. Героиня «Отикубо-моногатари», унижаемая злой мачехой, считает свои муки наказанием за проступки в прошлых рождениях. Большинство японских дневников и эссе X-XI вв. проникнуты идеей кармы. Так, автор «Дневника поденки», удрученная неверностью своего мужа, в конце концов, приходит к заключению, что ее несчастья - это результат плохой кармы11. Сэй-Сёнагон в своих «Записках у изголовья» вспоминает о карме даже в тот момент, когда никто из придворных не может сложить подходящего к случаю стихотворения12.
Говоря об идее кармы в японской литературе нельзя не упомянуть особый литературный жанр, определяемый в японской гуманитарной науке, как «буддийская литература устных рассказов» (буке: сэцува бунгаку). Это сборники буддийских преданий, легенд и житий. Родоначальником этого жанра является монах Кёкай, создавший на рубеже VIII-IX вв. сборник буддийских легенд «Нихон рёики». Это первое в японской литературе произведение, целиком посвященное теме индивидуального кармического воздаяния. Как пишет А.Н. Мещеряков: «Идея кармы была поначалу воспринята в Японии на негосударственном уровне как основная идея буддизма»13. Кармическое воздаяние, описанное в 116 легендах «Нихон рёики», следует мгновенно и неотвратимо. Герои легенд, как правило, или праведники, или отъявленные негодяи и нечестивцы, получают воздаяние за свои поступки сразу после совершения своих деяний. В предисловии к первому свитку Кёкай писал: «Воздаяние за доброе и злое неминуемо как тень»14. Карма в «Нихон рёики» также предстает в качестве основного регулятора поведения человека. Многие злодеи и разбойники из легенд охарактеризованы как несведующие в законе кармы. Понятие «карма» органично вплелось в некоторые синтоистские сюжеты легенд, более того, помогло связать воедино буддийские и синтоистские понятийные системы.
Кёкай пишет: «Изучающие внешние книги поносят Закон Будды, а те, кто читают внутренние писания, пренебрегают внешними книгами. Глупцы -заблуждаются и не ведают последствий злых и добрых дел. Мудрый же знает толк во внутренних писаниях и внешних книгах, верит в карму и трепещет перед ней»15. Комментируя последнее предложение, А.Н. Мещеряков замечает, что «в данном пассаже кармическое воздаяние признается не только основой буддийского вероучения, но и универсальным законом человеческого существования вообще - вне зависимости от конфессиональной принадлежности»6. Подчеркивая этическое значение закона кармы, Кёкай восклицает: « Если бы [карма] не указывала что есть добро, а что — зло, то как было бы возможно выпрямить искривленное и решить, где добро, а где зло? Если бы воздаяние не вело нас, то как было бы возможно исправлять дурные сердца и шествовать дорогой добродетели?»17.
Даже краткий анализ «Нихон рёики» позволяет говорить о том, что к концу периода Нара понятие «карма» глубоко проникло в сознание не только аристократии и духовенства, но и простого народа.
Разумеется, идея кармы не могла не отобразиться в «Гэндзи-моногатари», самом значительном литературном произведении хэйанской эпохи, обрисовавшем все аспекты жизни хэйанской аристократии.
Некоторые исследователи обратили внимание на то, как повлияла концепция кармы на структуру романа, и на этой основе попытались построить сюжетную схему «Гэндзи-моногатари». Так, Фудзивара Сакутаро и И.А. Воронина подразделяют роман на три части: юность героя (годы наслаждений), зрелость (годы славы) и старость (годы расплаты) .
Первая часть, согласно этой концепции, посвящена любовным похождениям Гэндзи, которого неудержимо влечет к наложнице своего отца - Фудзицубо. Наконец он добивается своей цели и сближается с Фудзицубо, т.е. «завязывает карму своего будущего».
Вторая часть отражает период расцвета и славы Гэндзи. Однако уже в начале третьей части появляются мрачные предзнаменования. Вступив в связь с наложницей отца, Гэндзи сознает свой грех, и время от времени мучается сознанием вины, рассматривая все последующие свои неудачи как удары судьбы, кары за свою провинность. Далее все отчетливее проступает обличенная в буддийскую форму идея возмездия за легкомысленное поведение. Касиваги — друг Гэндзи - влюбляется в его молодую жену — Третью принцессу. Однако их тайная связь приносит им обоим лишь страдания и, в конце концов, принцесса постригается в монахини, а Касиваги умирает, не вынеся мук угрызений совести.
