Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Романы П. Модиано в контексте современных литературоведческих проблем 12
1.1. К вопросу о специфике современного тотального романа 12
1.2. К вопросу о своеобразии кода «отчуждения» в литературе XX века .23
1.3. Диалог романов П. Модиано с контекстами критических интерпретаций 33
Глава 2. Грани интертекстуального диалога различных языков культуры в творчестве Патрика Модиано 53
2.1. Психология памяти в романах П. Модиано как надличностный процесс 53
2.1.1. Память «других» 59
2.1.2. Память вещей 61
2.1.3. Память города 66
2.2. Диалектика восприятия-воспоминания-впечатления-воображения в романах П. Модиано 70
2.3. Художественная философия времени в романах Патрика Модиано 79
2.3.1. Поэтика вечного настоящего 81
2.3.2. Нелинейная организация времени 86
2.3.3. Повествовательная модель времени '. 90
2.3.4. Функции безглагольных конструкций 97
Глава 3. Полилог становящихся смыслов в «фантомном» мире Патрика Модиано 100
3.1. «Фантомность» как социально-историческая и психологическая категория 100
3.1.1. Социально-историческая интерпретация «фантомности» 100
3.1.2. Психологическая интерпретация «фантомности» 103
3.2. «Фантомность» как отчуждение 106
3.3. «Фантомность» как «смерть субъекта», как симулякр 109
3.4. «Фантомность» и поэтика «absence» Ill
3.5. «Фантомность» как свойство виртуальной реальности информационного мира 119
3.6. «Фантомность» как междисциплинарная научная метафора 121
3.7. «Фантомность» как «целокупная множественность» 123
3.8. Поэтика Хаоса и Космоса. Приемы создания хаотической среды и организации новой целостности 127
3.8.1. Уровни фрактальности 127
3.8.2. «Эхо-техника» 135
Заключение 147
Библиографический список 152
- К вопросу о специфике современного тотального романа
- Психология памяти в романах П. Модиано как надличностный процесс
- «Фантомность» как социально-историческая и психологическая категория
Введение к работе
Произведения современного французского писателя Патрика Модиано мало исследованы в отечественном литературоведении и вызывают разночтения во французской литературной науке. Осмысление нового типа художественной целостности в ее становлении и воплощении в романах Патрика Модиано актуализирует некоторые важнейшие проблемы современного литературоведения, связанные интеграцией научного знания, со спецификой переходного периода, модификациями романной формы в литературе конца XX века, с рождением новой эстетической парадигмы.
XX век определил общую динамику развития культуры как тяготение к универсализму. То, что «прозревается» в довоенную эпоху, после второй мировой войны становится наиболее значимым и актуальным: признание альтернативности и плюрализма форм познания как разных типов «рациональности», предоставление искусству, религии, мифу статуса познавательных форм «за пределами науки»; к концу столетия универсализм рассматривается как один из возможных путей выхода из социокультурного кризиса, в котором оказалось человечество на рубеже XX—XXI веков.
Существование «на стыке», в «пограничье», в «большом времени»
(М. Бахтин), в универсальном культурном поле приводит к рождению новых
форм «жизни» художественного произведения, воплощающего и поэтически
переосмысливающего или интуитивно улавливающего философские,
психологические, социологические, эстетические, этические,
естественнонаучные концепции сегодняшнего дня.
В XX веке изменились взгляды на мир, концепцию личности, психологию человека. Широкое распространение получили идеи 3. Фрейда и К. Юнга о глубинах бессознательного и о надличностности психологии (коллективном бессознательном (К. Юнг)), на первый план выдвинулись идеи об «образе для другого», о возможности реализации личности только в
«межсубъектном пространстве диалога-коммуникации» (Ю. Хабермас). Новую значимость получили идеи А. Бергсона, М. Мерло-Понти, М. Хайдеггера об особенностях памяти и темпоральности. Сознание и психика стали пониматься как многоуровневые структуры, включающие не только разум, но и внерациональные слои (чувства, эмоции, воображение (Ж.-П. Сартр)), сочетающие реальное, символическое и воображаемое (Ж. Лакан).
В свете рождения нового мышления и нового познания мира можно говорить уже не о «стыке границ» различных наук (философских, естественнонаучных, психологических и т.д.) и о «стыке различных культур» (как культур Запада и Востока, Севера и Юга, Европы, Азии, Африки, Латинской Америки, так и культур античной, средневековой, новоевропейской), но о стирании границ и пределов Знания. Отметим, что «феномен Хаоса», динамических нелинейных саморазвивающихся систем открывается разными науками практически параллельно во второй половине XX века. Так, например, то, что Анри Пуанкаре называл «бифуркацией» (потерей стабильности системы, периодом колебания), Рене Том — «катастрофой», социолог Н.Н. Моисеев — «возмущением» (моментом, когда совершается «переход системы из одного канала эволюционного развития в другой» [78, с. 41]), философы Ж. Делез и Ф. Гваттари — «линиями ускользания», культуролог Ю.М. Лотман — «взрывом»1, М.Бахтин прозревал еще в 40-е годы в «процессе изменения границ областей культуры» [19, с. 225]. Разная терминология, разные пути исследования приводят, по сути, к единой идее о неравновесном состоянии мира во всех его проявлениях (от жизни бактерии до развития вселенной, от сознания человека до развития
1 «Момент взрыва, — пишет Ю.М. Лотман, — место резкого возрастания информативности всей системы. Кривая развития перескакивает здесь на совершенно новый, непредсказуемый и более сложный путь... Функцию прорыва в запредельное пространство... выполняют моменты взрыва, которые могут создавать как бы окна в семиотическом пласте» [67, с. 22,30].
общества, «от грамматики аттракторов до грамматики предложения» (В. Аршинов) [9, с. 25]).
Новое мышление формирует новое Слово о мире и человеке во всей их непредсказуемости (мира и человека), множественности трактовок и прочтений. XX век по-новому решает проблему субъекта, и значимость этой проблемы объединяет филологию, философию, историю, психологию, культурологию, социолингвистику и т.д. И роман XX века — в его вариантах и разновидностях — воплощает эту проблему, это Новое Знание о человеке.
Изменились и принципы художественного воплощения действительности и психологии личности в художественной литературе. В романах Ф. Аррабаля, Кобо Абе, Х.Л. Борхеса, М. Кундеры, Ж. Перека, К. Рансмайра, Дж. Фаулза, М. Фриша, У. Эко и других авторов наметились тенденции, в которых отражается рождение нового представления о мире и о человеке. Распадающаяся традиционная «лирическая целостность» субъекта художественного произведения созвучна многим философско-психологическим проблемам современности: памяти, вероятностного времени, ускользающей идентичности. В вариативности, «двойничестве», множественности субъекта видится модель «отчужденного» сознания, принципиально отличающаяся от классической модели сознания. Трагедия утраты опоры, корней, родины и, как следствие, собственного «я» рассматривается как социальная, историческая, психологическая, национальная, как общеевропейская и, шире, мировая трагедия «потерянных поколений».
В романах Патрика Модиано можно увидеть преломление важнейших тенденций литературного процесса конца XX века, многих сознательно и бессознательно «уловленных» и поэтически воплощенных социокультурных проблем современности: идеи о надличностности психологии индивида, о множественности и пустоте субъекта, об «отчуждении» сознания, о многогранности и многоуровневости судьбы, о вариативности и
«выхолощенности» смысла слова в бесконечном информационном потоке, об опустошенности мира, теряющегося в собственных отражениях. Вступая в «диалог» с современными культурными (научными, философскими, психоаналитическими, эстетическими) традициями, роман П. Модиано воплощает одну из «граней» художественной культуры конца XX века.
Представляется возможным говорить о феномене «интертекстуального диалога» (У. Эко) различных языков культуры в творчестве П. Модиано, ибо в каждом романе и во всех художественных произведениях писателя «эхом отзываются» не только предшествующие романы писателя, но и философские, психологические, психоаналитические, социокультурные, естественнонаучные тексты времени. И различные языки культуры — «чужие» по отношению к художественному языку (язык философии, естественных наук и т.д.) «растворяются» в художественном тексте, «поглощаются» им, становятся равноправными, оставаясь гетерогенными.
Современное литературоведение, отказываясь от нормативных критериев, характеризуется многообразием и разносторонностью подходов к интерпретации художественного текста, специфики романного жанра.
Актуальность работы состоит в обращении к исследованию явлений текущего литературного процесса в его незавершенности, в частности, к многоаспектному изучению творчества Патрика Модиано как феномена литературы конца XX века; актуальность работы связана также с недостаточной разработанностью проблемы романного жанра во французской литературе конца века.
Новизна исследования определяется тем, что в диссертации предпринята попытка рассмотреть произведения П. Модиано как вариант современного полижанрового, всеобъемлющего «тотального романа» (Ж.-П. Сартр, Г. Гарсиа Маркес), порожденного интегрирующими тенденциями времени, как новую художественную целостность, которая
представляется пограничной формой между современным концептуальным синтезом и постмодернистским текстом, а все творческое наследие П. Модиано — как «Единую книгу».
Научная значимость исследования состоит в том, что впервые в отечественном и зарубежном литературоведении романы П. Модиано стали предметом специального полиаспектного изучения. Вступая в диалог с предшествующими и современными литературными традициями, социокультурным контекстом конца XX века: контекстом литературоведческих проблем, философским, психологическим, естественнонаучным дискурсом времени, — роман П. Модиано воплощает одну из «граней» художественной культуры конца XX века, и изучение своеобразия такой художественной целостности может дать дополнительный материал для понимания некоторых существенных тенденций современного литературного процесса.
Теоретические и методологические основы исследования.
Теоретической основой работы послужили труды отечественных и
зарубежных теоретиков и историков литературы: Л.Г.Андреева,
М.М. Бахтина, М.М. Гиршмана, Г.К. Косикова, М.Ю. Лотмана,
М.А. Можейко, И.С. Скоропановой, Р. Барта, Ж. Делеза, Ю. Кристевой, Ж-П. Сартра; а также исследователей в других областях знания: А.Г. Асмолова, А. Бергсона, Ж. Лакана, И. Пригожина.
Методология данного исследования определена прежде всего спецификой исследуемого материала: изучение тотального романа Модиано предполагает «отрытость» границ литературоведения, философии, психоанализа, лингвистики, современных естественнонаучных знаний.
Художественная природа романа Патрика Модиано (который представляется переходной формой между современным концептуальным синтезом и постмодернистским текстом), определяет как наиболее адекватную исследовательскую стратегию — сочетание взаимодополняющих исследовательских подходов различных методологий.
В методологии исследования сочетаются историко-литературный, герменевтический подходы, а также некоторые элементы текстового анализа:
традиционная интерпретация как реконструкция смысла, объективно заложенного автором в произведение, как «понимание» этого смысла (герменевтика);
структурно-семиотическая интерпретация: не реконструкция замысла автора, а дешифровка текстового кода, структуры произведения (код «отчуждения», аструктурная структура, мнимая аструктурность — новая гетерогенная структура);
3) не «понимание», а «означивание» текста (т.к. текст сам по себе не
имеет однозначно заданного смысла), изучение процесса смыслопорождения
в процессе считывания — т.е. элементы методологии текстового анализа (в
отличие от традиционного «объясняющего» анализа), рассматривающего
текст как процессуальность смыслопорождения.
Поскольку современная методология анализа текста находится еще в
процессе становления, представляется важным оговорить сам принцип
множественности интерпретаций. Задача исследования
постмодернистского текста и произведения, близкого к нему, осложняется тем, что только общий объем равноправных интерпретаций позволяет приблизиться к «целокупной» смысловой множественности. Именно поэтому автор диссертации счел необходимым представить в общем плане некоторые известные ему интерпретации произведений П. Модиано. Выдвигая свою версию, автор работы не претендует, естественно, на ее исчерпывающий характер, понимая ее как одну из трактовок, возможность которых заложена в текстах П. Модиано.
Перед нами стояла сложная задача «разделить» неразложимое целое. Повествовательная манера французского писателя моделирует хаотическое состояние мира и одновременно организацию хаоса — в бесконечных проекциях самоорганизаций. В силу «комбинаторной бесконечности»
(Р. Барт) «ответвлений», трансформаций, модификаций, вариаций темы «фантомов» в творчестве Патрика Модиано, в «световой конус» конкретной проблемы так или иначе могут попасть фрагменты, сцены, ситуации, исследованные ранее, выявляя «открытость» и потенциальную бесконечность их прочтений.
Цель работы:
Изучение романов П. Модиано как одной из форм художественного синтезирования, характерного для литературы XX века. Исследование особенностей художественной целостности тотального романа П. Модиано.
В эпоху индивидуально-авторских поэтик переосмысливается понятие художественной целостности литературного произведения. По словам М.М. Гиршмана, разработавшего теорию художественной целостности, которая, несомненно, пересекается с идеями М.Бахтина, Р.Барта, Ю. Кристевой, применительно ко второй половине XX века следует говорить о художественной целостности литературного произведения не как о единственном и готовом смысле «раз и навсегда созданного целого» [34, с. 493], но как о процессе смыслообразования. Художественная целостность понимается исследователем как рождающаяся в процессе чтения совокупность смыслов, как «событийный», бесконечно становящийся в авторско-читательском диалоге феномен.
Задачи:
1. Изучить диалог романов П. Модиано с контекстами критических
интерпретаций с целью приближения к «целокупной смысловой
множественности» (Г.К. Косиков).
2. Восстановить некоторые грани интертекстуального диалога
различных языков культуры в творчестве П. Модиано:
а) диалог «фантомного» мира П. Модиано с современным литературоведческим дискурсом (проблемы «отчуждения», тотального романа);
б) диалог романов П. Модиано с психологическим дискурсом XX века:
психология памяти как надличностный процесс, диалектика восприятия-
воспоминания-впечатления-воображения;
в) диалог романов П. Модиано с философским дискурсом времени:
Время в романах писателя рассматривается как процессуальное,
вероятностное, самоорганизующееся.
3. Выявить смысловую множественность текста и прочитать
возможные «твердые» смыслы.
4. Проанализировать особенности поэтики Хаоса и Космоса: приемы
создания хаотической среды и организации новой целостности.
Объектом исследования являются романы П. Модиано 1968—2000 годов.
Научно-практическая значимость результатов исследования. Исследование произведений П. Модиано в предложенном аспекте может дать некоторый дополнительный материал для понимания общих закономерностей литературного процесса конца XX века, динамики романной формы.
Материалы исследования и некоторые выводы могут быть использованы для разработки куса лекций по истории зарубежной литературы XX века, а также для подготовки спецкурсов и спецсеминаров по зарубежной литературе второй половины XX века, по истории французского романа XX века.
Апробация работы. Идеи и предварительные результаты диссертационного исследования докладывались и публиковались в материалах различных литературоведческих конференций и семинаров: Международная конференция студентов и аспирантов по фундаментальным наукам (Москва, 2000) I и II международные научные конференции «Язык и культура» (Москва, 2001,2003), научные конференции «Филология в системе современного университетского образования» (Москва, 2002, 2003), научная
конференция «Литература XX века. Итоги и перспективы изучения: Первые Андреевские чтения» (Москва, 2003), «XV Пуришевские чтения: Всемирная литература в контексте культуры» (Москва, 2003), II межвузовская научно-методическая конференция «Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании» (Москва, 2003).
Структура работы обусловлена целями и задачами диссертационного исследования. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка.
В первой главе «Роман Патрика Модиано в контексте современных литературоведческих проблем» дается краткий обзор основных тенденций в литературной науке XX века, касающихся проблем нового художественного синтеза — тотального романа и отчуждения, а также изучается диалог романов П. Модиано с контекстом критических интерпретаций, создавших своеобразный Миф о писателе и его творчестве.
Во второй главе «Грани интертекстуального диалога различных языков культуры в творчестве Патрика Модиано» предпринята попытка восстановить отдельные грани диалога романов П. Модиано с культурным дискурсом времени, т.е. выявить и проследить «отголоски», «отзвуки» современных философских, психологических, естественнонаучных концепций и гипотез, — в частности, концепции памяти, времени, идентичности, — в романах П. Модиано.
В третьей главе «Полилог становящихся смыслов в «фантомном» мире Патрика Модиано» выявляется смысловая множественность текста, делается попытка прочитать отдельные «твердые» смыслы, а также проанализировать поэтику Хаоса и Космоса: приемы создания хаотической среды и организации новой целостности.
К вопросу о специфике современного тотального романа
В XX веке, когда пересматриваются многие культурные ценности, накопленные поколениями, когда важной становится субъективная истина, когда человек ищет и часто не находит опоры ни в Небесах, ни в предках, ни в себе, надеждой на обретение целостности мировидения и нового смысла мироздания становится попытка объединения всех знаний о человеке и о мире — рождение «тотального Знания» (Ж.-П. Сартр). Своеобразными воплощениями «тотальности» в литературе XX века становятся многообразные формы нового художественного синтеза, интертекстуальность, а также различные способы синтезирования, балансирующие на грани между традиционными и постмодернистскими представлениями о всеединстве и универсальности.
Синтез, конечно, является сущностью искусства как такового, представление о «всеобщности», «всеохватности» сущего естественно зарождается еще в мифологии, ярко воплощаясь впоследствии и в натурфилософии Шеллинга, и в романтическом потоке одухотворенной жизни, и в самом романном жанре и его бесконечных модификациях. Романтическое стремление соединить ньютоновскую науку и естествознание, в основе которого лежала немецкая натурфилософия, вдохнуть в механистический мир духовную жизнь, возродить Единый Универсум, стремление к воссоединению художественного и философского, «духа» и «природы» отразились и в специфике романтического психологизма, и в особенностях художественного мышления, и в видении мира как целостного во фрагментах, и в романтической поэтике синтеза искусств. Можно говорить о символистском синтезе поэзии и прозы, поэзии и музыки, поэзии и живописи, жизни и творчества, о реалистическом синтезе истории, социологии, философии и литературы.
Особенности художественного синтеза XX века во многом определились грандиозным сломом культуры, изменением взгляда на мир и человека: мировыми войнами, открытиями в области естественных наук, широким распространением психоанализа, новыми технологиями, в том числе и информационными. Ощущение кризисности эпохи, предчувствие надвигающейся катастрофы заставляло обратиться к опыту мировой культуры. В поисках выхода из культурно-исторического кризиса «конца века» и ситуации «финала гуманистической самомистификации и теологии человека» (Ж.-М. Бенуа), в стремлении вернуть смысл мирозданию, литература и обращается к поискам универсального художественного языка — нового художественного синтеза. Об этом пишут Л.Г. Андреев [8], Т.В. Балашова [14], О.Ю. Сурова [96], ЮЛ. Уваров [102], Э.Н. Шевякова [114], Р.-М. Альберес [119], М. Рэмон [184] и др. По мнению Л.Г. Андреева, не случайно так важны романтические тенденции в современном художественном синтезе1.
Художественный синтез в самых различных формах, в сознательном и неосознанном стремлении к нему, неповторимо-индивидуально воплощается в многообразнейших формах полижанрового тотального романа XX века: произведениях французских экзистенциалистов — Ж.-П. Сартра, А. Камю, в английском экспериментальном романе Дж. Джойса, у Дж. Фаулза, в немецкоязычной притче XX века — Р. Музиля, Г. Гессе, Г. Грасса, в американском романе — У. Фолкнера, в латиноамериканском магическом реализме — А. Карпентьера, Г. Гарсиа Маркеса.
О «концептуальном синтезе» (Л.Г. Андреев) можно говорить применительно к роману Германа Гессе «Игра в бисер» (1930—1934). В основе «игры» лежит синтез наук и искусств: музыки, живописи, истории, математики, физики и др., ее универсальность направлена на постижение сущности мировой духовной культуры: «Игра... означала, — пишет Г. Гессе, — изысканную символическую форму поисков совершенного, возвышенную алхимию, приближение к внутреннему единому над всеми его ипостасями Духу, а значит — к Богу» [32, с. 47]. Элементы «игры»: плетение судеб и ситуаций, легенда и реальная история, индивидуальное и всеобщее, западная и восточная философии, чувственное и духовное, поэзия, музыка — «сплавляются» в романе в единое целое, создавая своеобразное отражение этой игры. Музыкальный принцип композиции — лейтмотивами проходят через все произведение несколько главных тем: учителя и ученика, Кнехта и Дезиньори, сливаясь в гармоничную мелодию,— позволяет говорить о музыкальной игре как игре жизни.
Сливаются, дополняют друг друга антитезы — светлого и темного, мирского и духовного, субъективного и всеобщего, старости и молодости, начала и конца, — обретая свои истоки в Великом единстве. Вариативность судеб, их отражение в притчах и историях, «стирают» национальную специфику. Сплетаются равновозможные пути постижения «себя» и сущности культуры: изучение памятников древности и медитация, приобщение к всеобщему через единичное. Синтез жанров: поэтического и эпистолярного, жития, хроники, притчи, философского трактата, — словно иллюстрирует тезис о безграничных возможностях романа. «Игра в бисер» Германа Гессе реализуется как литературно-художественная симфония жизни, вбирая в себя многообразие жанровых форм, философских идей, жизненных позиций.
В послевоенном романе А. Камю «Чума» (1947) соединение жанра документальной зарисовки с ее предельно ясным и четким стилем, философского трактата и иносказательных форм порождают всеобъемлемость «романа-притчи». Философская мысль, «вечные» вопросы бытия, отражающие идеи пустоты Небес, бессмысленности и непостижимости сущего, раскрываются через «ситуацию экзистенциального выбора». Герои предстают не «масками» (как в традиционной притче), функции которых — «проиллюстрировать» одну-единственную общую идею, — но носителями «своей правды».
Психология памяти в романах П. Модиано как надличностный процесс
В поэтике романов П. Модиано психология памяти неотделима от психологии познания, от процесса поиска ускользающей идентичности, воплощая реальное соотношение осознаваемого и неосознаваемого уровней психики человека.
Обращение к прошлому для П. Модиано стало прежде всего поиском собственного «я»: «Как всем людям, у которых нет ни родины, ни корней, мне не дает покоя мое прошлое. А мое прошлое — это смутный и постыдный период оккупации; у меня всегда было чувство, из-за неясного прошлого моей семьи, что я рожден этим кошмаром. Я вышел из сумеречного света этой эпохи...» [141, р. 3] — говорит писатель в интервью Ж.-Л. Эзину. Как замечал П. Модиано, он пишет, «чтобы раскрыть тайны родителей, чтобы найти разгадку их жизни» [133, р. 3]. Писатель использует реальные имена, указывает реальные номера телефонов, надеется, что «кто-то поможет восстановить недостающие детали» [152].
Так происходит рождение романов, в которых осуществляется попытка не столько воспроизвести прошлое во всех подробностях, сколько дать свое «прозрение», свое представление о прошлом — создать воображаемую, мифическую (опора на «корни», «начала») историю жизни своей семьи; понять соотношение «я»—«другой», понять нечто общее для всех в этой Смуте, понять нечто сверхреальное. В поэтике романов П. Модиано важным является не столько реальная жизнь автора (это не автобиографический роман), сколько постигаемая им (сознательно и интуитивно) — жизнь в смутную эпоху оккупации. П. Модиано признавался: «Я чувствую себя неловко в жанре, который называют настоящей автобиографией. Это застывший жанр. В произведении, которое придумываешь сам, чувствуешь себя намного свободнее» [152].
Считая себя далеким от литературного и философского экспериментаторства — нового романа, структурализма и т.д.1, П. Модиано по-своему «схватывает» дух времени, и в интертекстуальном пространстве его произведений прочитываются основные проблемы современности и многие тенденции науки и культуры XX века — «смерть Бога», глобальный кризис, потеря ориентиров в «потрясенном», дисгармоничном мире, невозможность идеалов, относительность истины, «конец определенности» (И. Пригожий) [87, с. 17], «неукорененность в реальности» (В.Е. Хализев) [112, с. 327], поиск выхода из сложившейся кризисной ситуации через обращение к памяти предков, поиск пути решения актуальных проблем в универсальном, общечеловеческом, вневременном.
М. Ваксмахер, несколько «выравнивая» П. Модиано, когда-то замечал: «Он... захвачен... поисками корней, обретением родственных уз, дружеских связей, восстановлением времен, поколений, прошлого и настоящего, поисками родословной, поисками общностей, объединяющих... людей» [30, с. 6]. Однако своеобразие позиции П. Модиано как писателя конца XX века в том, что поиск этот (на уровне сознания персонажа) обречен на неудачу, ибо персонажи-кочевники, неукорененные ни в пространстве, ни во времени, вечно бегущие одновременно к себе и от себя, не понимающие, кем являются они сами, живущие в атмосфере безмолвия и забвения, не способны восстановить то, чем они никогда не обладали. Но это не отменяет общий пафос Поиска.
В поэтике П. Модиано можно наблюдать столкновение двух противоположных «потоков» — амнезии (забыть тогда) и воспоминания (вспомнить сейчас): с одной стороны, персонажи его романов «отказываются» от своего прошлого, бегут от него (либо теряют память, либо забывают преднамеренно, вычеркивают прошлое из памяти и начинают новую жизнь); с другой стороны, устремляются к прошлому, «возвращаются» в далекие годы, делают попытку восстановить утраченные дни во всех подробностях, ибо ищут в прошлом — себя, утраченную сущность, истину.1, Они переезжают в новые места, берут новые имена, оформляют новые документы — в надежде начать жизнь заново. «Я состарил себя на целый год, исправив в паспорте дату рождения; так я стал совершеннолетним»2 [163, р. 16]; «Заполняя гостиничную анкету, я написал, что я «студент филфака», но это было чистой формальностью» [163, р. 19], — вспоминает герой романа «Из самых глубин забвения». Виктор («Вилла "Грусть"») говорит: «Виктор Хмара... Это имя я выдумал, заполняя анкету гостиницы "Липы"» [176, р. 29]. В романах часто появляются фальшивые документы, поддельные паспорта, ненастоящие имена: «...Я смотрел на паспорт, который отныне был моим» [170, р. 9]. Считая, что в юности «начали свою жизнь с фальстарта» [170, р. 147], они отрекаются от прошлого и начинают все заново, с чистого листа.
Однако, получая новый паспорт и новое имя, переезжая в другое место, персонажи романов П. Модиано теряют частицу своего «я». И через много лет, пытаясь понять самих себя, оправдать свою прошлую жизнь и свои поступки, они отправляются на поиски своего прошлого: «После долгой потери памяти передо мной вдруг снова забрезжило мое собственное прошлое» [170, p. ІЗ]1; и далее: «Вернуться в былой Париж. Прийти на руины прошлого и попытаться найти собственные следы. Попытаться отыскать ответы на оставшиеся вопросы» [170, р. 29], — мечтает Эмброуз Гайз — Жан Деккер. «Может быть, я разыщу потерянные кусочки завещанной ими головоломки?» [176, p. 177]2 — надеется Виктор Хмара. Персонажи романов П. Модиано ищут либо собственное прошлое («Вилла "Грусть"», «Улица Темных лавок», «Свадебное путешествие», «Цирк идет»), либо таинственное прошлое своей семьи, своих родственников («Семейная хроника», «Смягчение приговора», «Дора Брюдер»).
«Фантомность» как социально-историческая и психологическая категория
«Фантомность» в произведениях П. Модиано читается как социальная категория, порожденная историческими реалиями XX века: войнами, миграцией, отрывом от корней. Его персонажи принадлежат к определенной социальной среде — «маргинальной» среде сомнительных личностей, бродяг, сутенеров, проституток; «безнадежных прожигателей жизни» [176, р. 45]; апатридов, живущих на краю мира, на «задворках» истории, людей с сомнительным прошлым и неустойчивым настоящим. Поэтически осмысляя образ этих «никчемных существ», каждый из которых хранит свою трагедию, свою тайну, П. Модиано называет их «призраками», «ночными мотыльками», которые «рассеиваются с первыми лучами солнца» [170, р. 162], «статистами» («comparses»), «силуэтами, смутно различимыми на заднем плане пейзажа» [170, р. 63].
Эти персонажи — «бильярдные шары» («boules d un billiard») [172, p. 147], ни в чем не уверенные, вырванные из социума — социальное явление времени, всеобщего бегства и неуверенности XX века. П. Модиано находит для них точное определение — «герои дня», вкладывая эти слова в уста Виктора Хмары («Вилла "Грусть"»), долгие годы хранившего газетную фотографию, где изображены Ивонна и Мейнт — победители конкурса элегантности «Улиган» на небольшом швейцарском курорте: «Однажды вечером я с грустью смотрел на нее и вдруг схватил красный карандаш и написал: "Герои дня"» [176, р. 118]. Но быть «героем дня» — это и значит, быть героем времени, ибо таков закон современности, центром которой является жизнь многомиллионного города с его сумасшедшим ритмом, поминутной сменой декораций, мельканием лиц и судеб в средствах массовой информации, где «каждый может стать знаменитым на пятнадцать минут». «Фантомность» определена войной — периодом оккупации, когда каждый был вовлечен в военное безумие, был вынужден скрываться, прятаться, отказываться от своего прошлого. «Он создает полицейский климат...» [157, р. 100], — пишут о П. Модиано в «Магазин литтерер»; «П. Модиано одержим темой оккупации» [131, р. 35]; «П. Модиано кажется человеком, которого всю жизнь преследует призрак оккупации» [124, р. 41]; «П. Модиано дышит тем же воздухом, что и его отец в период оккупации» [146, р. 60]; «оккупационный Париж — «вечная» тема для П. Модиано, с которой он не может порвать» [149, р. 79] — подобные фразы можно найти практически во всех рецензиях и критических статьях.1
Оккупация — «эпоха драм и смятения» [185, р. 373], атмосфера бегства не покидает сознание людей, по наследству передается детям. Фотограф Мансур боится ходить по улице Кусту, ибо воспоминания военных лет не стираются из его памяти [172, р. 138]; Риго и Ингрид («Свадебное путешествие») во время оккупации прятались, стремились не привлекать к себе внимания, «притворялись мертвыми», но и через много лет после войны они продолжали скрываться и «притворяться мертвыми» Виктор Хмара чувствует себя беженцем после войны: «Помните Лиссабон во время войны? Люди набивались в бары и вестибюль отеля «Авис» со своими чемоданами и коробками, ожидая пароход, который никогда не придет? Так вот, через двадцать лет после тех событий я чувствовал себя одним них» [176, р. 25].
П. Модиано, сравнивал полицейскую атмосферу 60-х годов с полицейской атмосферой оккупации: «Война в Алжире наложила отпечаток на людей моего поколения. В то время весь Париж был наводнен полицейскими» [157, р. 102], — говорит о своих романах сам автор. В памяти его персонажей сохраняется и атмосфера неустойчивости, неуверенности, и «инстинкт» бегства, когда важно уметь «растворяться в декоре», сливаться с серыми домами, исчезать в тумане. Это умение персонажи П. Модиано не утрачивают никогда: «За двадцать лет она прошла со мной хорошую школу и научилась искусству прятаться, избегать назойливых людей, скрываться в толпе. Она умела уклоняться от нежелательных встреч: укрыться в шкафу, выпрыгнуть в окошко, ускользнуть через черный ход или по пожарной лестнице, сбежать по эскалатору против хода... А дальние путешествия... Каждое из них было бегством» [177, р. 95].
