Немецкая литература 1990-х годов: основные тенденции развития Чугунов Дмитрий Александрович

Содержание к диссертации

Введение

Глава первая. Осмысление прошлого немецкой литературой 1990-х годов 38

1. И снова „непреодолённое прошлое"? 43

2. Переосмысление феномена Восточной Германии 87

Глава вторая. Немецкая литература 1990-х годов в осмыслении настоящего 160

1. Урбанистическая среда обитани я 168

2. Внезапная открытость существования 179

3.0 современном состоянии духа 192

Глава третья. Человек в современной немецкой литературе 216

1. Персонажи конца века 216

2. Коммуникативная несостоятельность поколения 1990-х годов 221

3. Бегство от любви 234

4. Поиск альтернативы настоящему 242

Глава четвёртая. Стилевые черты немецкой литературы 1990-х годов 263

1. Проблема культурных „архивов" 268

2. Характерные особенности повествовательной манеры 274

3. Особенности „эмоционального тона" 279

4. Проникновение англицизмов в художественную речь 286

5. Особенности „романа воспитания" в новейшей немецкой литературе 291

6. Преодоление постмодернистских искушений 299

Заключение 316

Приложение 1. 332

Перевод названий художественных произведений, принятый в диссертации

Список использованной литературы 337

• И снова „непреодолённое прошлое"?
• Урбанистическая среда обитани
• Бегство от любви

Введение к работе

Начало новой немецкой литературы (1990-е годы)

Объединение Германии, зримо начавшееся в 1989 г. падением Берлинской стены, кардинально изменило политические и идеологические приоритеты общественной жизни.

Именно в 1990-е гг. на историческую арену вышло новое поколение немцев, представители которого уже не были отягощены личной причастностью к нацистским временам. Известный лозунг „Мы- один народ" („Wir sind ein Volk") в их устах очень быстро стал означать не только простой призыв к „преодолению прошлого", к слиянию ФРГ и ГДР, но и устремление воссоединённой Германии в объединяющуюся Европу¹. Двадцати-тридцатилетние граждане нового государства свободно чувствовали себя в других европейских странах, а что касается особенностей их самосознания, то, по верному замечанию Т. Анца, „на стыд принадлежать к немцам, проявленный поколением 1968-го года, новое поколение отреагировало... открытой гордостью за свою немецкость"².

В событиях и настроениях 1990-х гг. в историческом сознании граждан ФРГ обозначился естественный временной переход „от «памяти коммуникации» к «памяти культуры»" , свойственный концу XX в. в целом (это очень быстро отметила публицистика - укажем здесь на вышедшую в 1991 г. книгу известного публициста Р. Штольца „Немецкий комплекс" („Der deutsche Komplex"). Помня уроки нацистского прошлого, большинство населения Германии вместе с тем перестало испытывать личную затронутость им.

Последнее десятилетие XX в. стало также временем напряженных и настойчивых поисков собственной национальной идентичности немцев в

меняющей своё лицо Европе⁴. Справедливо замечено, что до падения Берлинской стены немецкое государство состояло из двух частей, весь мир - из трёх. „Поколением 1989 года" стали те, кто фактически из биполярного европейского мира попал в полярный, и в чьём сознании противопоставление коммунистического Востока и капиталистического Запада поменялось на оппозицию богатого Севера и бедного Юга. В этой ситуации главным оказалось не конструирование своей политической идентичности, а осознание собственной идентичности как таковой⁵. Именно о национальном начале и важности его сохранения в становящемся постнациональном европейском обществе размышлял, например, Гюнтер де Бройн в публицистической книге „Немецкие обстоятельства" („Deutsche Zustande", 1999).

В то же время политическое слияние двух немецких государств не привело к такому же быстрому возникновению ментального единства, более того - вызвало непрекращающиеся взаимно критические реплики в адрес новых „соседей". Показательна лёгкая растерянность, испытанная одной парижской журналисткой во время поездки в Берлин в 1998 г.: „Должна признать, ...что в одном и том же городе я натолкнулась на существование двух различных миров. Один не знал другой. Темы и интересы не имели отношения к другому. Одни чувствовали себя „отделёнными", „невостребованными" или же начинали упрямо утверждать, что западные немцы испытывают опасения перед ними. Другие полностью игнорировали восточное культурное пространство или единственно признавали его молодых представителей"⁶. Люди, рожденные на востоке Германии, вместе с открывавшимися перспективами будущего неожиданно лишились своей прежней страны, у них стал меняться образовательный стандарт и поменялись привычные условия работы,

благодаря атеистическому государству они были не особенно сильны в вере...⁷

Истоки часто наблюдаемого в 1990-е гг. взаимного недоверия и непонимания между „осей" и „весси" следовало искать в том, что послевоенная Германия долгое время играла роль мячика в руках союзников по антигитлеровской коалиции⁸. Об этом с „западной" стороны размышлял в эссе 1990 г. Патрик Зюскинд⁹ - над этим же в 2001 г. продолжает смеяться „восточногерманский" писатель Гюнтер Хертль¹⁰. Но как бы там ни было, 1990-е гг. в значительной части прошли под знаком разоблачения бывшей политики ГДР. Это не могло не отразиться и на литературной жизни, вызвав, в частности, серьёзнейший идейный, мировоззренческий кризис в сознании многих восточногерманских авторов, повлекший за собою годы творческого молчания или эмиграцию из страны¹¹. Даже такие известные деятели искусства и культуры ГДР, как Кристоф Хайн или Криста Вольф, ушли в тень, а умерший в 1994 г. Хайнер Мюллер „вообще стал символом процесса распада культурной атмосферы бывшей ГДР"¹².

Значимость изменений в общественно-политической жизни Германии оказалась сопоставимой с серьёзностью собственно литературных перемен. После состоявшегося объединения потребовалось учитывать множество новых обстоятельств, не вполне укладывающихся в рамки привычных концепций литературного процесса в Германии второй половины XX в.

Прежде всего, изменилось само понятие „современной"¹³ немецкой
литературы. Исследователи, принимая 1989 г. в качестве знаковой точки
новейшей национальной истории, не смогли избежать мысли о рождении
,^ac/*-Nachkriegsliteratur" (продолжающей привычную

„Nachkriegsliteratur")¹⁴. Таким образом, понятия „современной" и „послевоенной" литератур были фактически разделены.

С этого же момента в художественной литературе расширилось и понятие „немецкое прошлое", прежде традиционно рассматривавшееся как иное обозначение периода нацизма. Современный литературовед М. Баслер писал: „В ФРГ „немецкое прошлое" было синонимом для 1933-1945 гг., в крайнем случае, для непосредственно послевоенной поры. Все опубликованные воспоминания, даже тех, кто был рождён после 1945 г., невольно адресовались времени национал-социализма, войны и послевоенного стыда..."¹⁵ Однако после падения Берлинской стены понятие прошлое^1, распространилось и на всю историю послевоенной Германии - вплоть до объединения. Сошлёмся здесь на рассказ Бернхарда Шлинка „Скачок в сторону" („Der Seitensprung", 2000), где под „прошлым" понимается период истории ГДР 1970-1980-х гг.

Серьёзным фактором, во многом определившим общелитературный фон развития новой немецкой культуры, стали вспыхнувшие в 1990-е гг. этические и эстетические дискуссии между писателями запада и востока объединённой Германии. Как заметила Р. Генераль в статье 2001 г., посвященной юбилею Германа Канта, это было следствием того, что „холодная война переехала литературу и поставила её себе на службу. Это не значит, что каждое литературное произведение имело к этому отношение. Просто литературу охотно использовали. В ГДР охотнее, чем в Федеративной республике, потому что повествователь воспринимался здесь в роли воспитателя, потому что книга имела другое значение, потому что она аргументировала такие вещи, о которых в других местах молчали"¹⁶.

Длительное сосуществование ГДР и ФРГ сформировало в немцах устойчивое различие литературных и социально-политических вкусов. В

1990-е гг. это выразилось в разноречивости мнений по поводу новых книг. Вспомним произведения Кристы Вольф и Гюнтера Грасса. Размышления первой под названием „Что остаётся?" („Was bleibt?", 1990) подверглись критике (если не сказать сильнее - травле) на Западе страны, в то время как на востоке рассказ символизировал крушение прежних идолов. А скандальная обложка „Шпигеля" с изображением М. Райх-Раницки, в прямом смысле слова разрывающего монументальный труд Грасса¹⁷, не вызвала подобного эмоционального эффекта в бывшей ГДР, где книгу классика приняли с одобрением.

Вместе с тем окончание так называемой „холодной войны" между двумя мировыми политическими системами повлияло на общую деполитизацию и деидеологизацию литературы в 1990-е гг. Появился целый ряд произведений, в которых, например, изображение или упоминание России (бывшего Советского Союза) не было связано с принципиальным противопоставлением идеологий. Это „33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере" („33 Augenblicke des Glucks", 1995) Инго Шульце, „Герои, как мы" („Helden wie wir", 1995) Томаса Бруссига, „Моё столетие" („Mein Jahrhundert", 1999) Гюнтера Грасса, „Игровая зона" („Spielzone", 1999) Тани Дюккерс, „Бегство Хампеля" („Hampelsfluchten", 2000) Михаэля Кумпфмюллера и другие повести и романы...

Ещё одно важное обстоятельство, требующее учета, заключается в возникшем в конце века сосуществовании „разновозрастных" писательских групп. Продолжали творить и выходить к читателю те, кто составил себе имя ещё почти полвека назад, - Г. Грасс, М. Вальзер, К.Вольф, а также Г.деБройн, К.Хайн, У.Пленцдорф и другие, чьи

культурные предпочтения сформировались достаточно давно . Вместе с тем именно в 1990-е гг. о себе заявила большая группа молодых авторов,

принесших в литературу новые темы, заговоривших о проблемах новых дней. Любопытный пример представляет в этом отношении хрестоматия по литературе для школ и вузов, впервые выпущенная в 1994 г. под названием „От нулевой точки к повороту'' („Vom Nullpunkt zur Wende")¹⁹. В первом издании ещё представлялось возможным говорить о послевоенной немецкой литературе как о некоем относительно целостном явлении, однако издание 1999 г. уже потребовало включения в книгу дополнительной главы . И в этой заключительной главе составителям пришлось искать новые принципы подбора и оценки художественного материала. Составители ощутили, что о 1990-х гг. требуется говорить несколько иначе. При этом они обозначили свою деятельность так: „Мы заботились о передаче самых разных граней в образе современной литературы, что делает книгу пригодной для решения разных задач. Критерии отбора и упорядочивания материала частично следовали непосредственно за социальной историей, частично были ориентированы на проблемные области, которые сущностно связывались с общественным развитием, как, например, дискуссии вокруг тендерных, национальных вопросов или вокруг функций самой литературы" .

Давний разговор о „поколениях", связанный с проблемой „отцов" и „детей", сопрягался в 1990-е гг. с попытками подобрать хотя бы приблизительно верное определение для поколений настоящего²². Как иронично заметил Р. Ханзелле в своей статье о поп-культурном квинтете „Королевская грусть" („Tristesse Royale"): „В последние годы много было написано не только о собравшихся здесь так называемых „чудо-парнях" немецкой литературы, но и вообще об особенностях их возрастной группы. Даже слишком много, если подумаешь, как часто старались дать этому поколению имя. „Поколение X", „поколение Гольф", „поколение 1989-го года", „поколение наследников" - посредством этого набора терминов

можно было бы охватить всех ныне пишущих: от 15 до 35 лет. Особенно усердствовали литературные критики, пытаясь обозначить нынешнее поколение каким-нибудь термином или ярлыком"²³. Вместе с тем практически все литературоведы сходились во мнении, что в современной молодёжной жизни и её отражении в литературе видится конец времени, уставшего от политики²⁴.

Значение молодой литературы Германии трудно переоценить, считает известный литературовед М. Баслер. На его взгляд, именно молодые авторы вернули книгам массового читателя. „Благодаря им... немецкая литература с некоторых пор может по-настоящему доставлять удовольствие!" Именно 1990-е гг. дали немцам авторов, о которых активно обмениваются мнениями, „которых рекомендует не какая-нибудь культурная редакция, а люди твоего же круга, а главное - чью следующую книгу ты в любом случае будешь читать сразу же после её выхода в свет" . С ним согласен и М. Хилыпер, который указывает, что „молодые читатели находят в этой литературе описание тех ситуаций, с которыми сталкиваются сами, и описание чувств, которые они испытывают"²⁷. Г. Зайбт, оценивая содержательную сторону молодой немецкой литературы, также писал, что, например, поп-культурный квинтет „Tristesse Royale" и „поколение Гольф" не более и не менее как „систематизировали жизненные ощущения и установки, сложившиеся в обществе" и отражённые в двух успешных романах - „Фазерланде" („Faserland", 1995) Кристиана Крахта и „Соло-альбоме" („Soloalbum", 1998) Беньямина фон Штукрад-Барре. „Успех этих книг показал, что они действительно затронули нерв времени", - заметил критик²⁹.

В этой связи следует обратить внимание на наличие в литературе 1990-х гг. ряда культовых текстов, вышедших из-под пера молодых авторов и в последующем определивших многие особенности её

дальнейшего движения. Термин „культовый" здесь не случаен, ибо эти тексты получили признание не только в элитной, интеллектуальной, но в и в массовой культуре, они с наибольшей полнотой выразили тенденции своего времени, отвечая запросам разных социальных и культурных слоев³⁰. Они, таким образом, представляют собою определённую точку отсчёта \ важную для понимания особенностей новой литературы. Сошлемся здесь на мысль Ю. Б. Виппера, заметившего, что „наряду с плавной эволюцией в литературном развитии, несомненно, играют существенную роль и качественные скачки, когда новая литературная система приобретает сложившийся вид, четко сформулированную программу, резко, как правило, сознательно полемически заостренную, противопоставляя себя тенденциям, на смену которым она идет. Очевидно, реальный и значительный исторический смысл имеют и отдельные даты, связанные с выходом в свет выдающихся произведений, в которых новые, пробивающие себе путь художественные устремления получают максимальное концентрированное выражение и которые становятся тем самым яркими, обретающими символическое содержание порубежными вехами в ходе литературного развития"³².

Подобную роль можно отвести уже названным романам Кристиана

Крахта „Faserland" и Беньямина фон Штукрад-Барре „Соло-альбом" . Такой авторитетный литературовед, как И. Аренд, сравнивает выход в свет романа Крахта со значимой паузой в середине античного стиха: „Это была цезура, когда в 1995 году появился роман Кристиана Крахта ,J⁷aserlanctⁱ. Дебют рождённого в 1966 году автора, сына швейцарского промышленника, стоит считать началом новой немецкой поп-литературы. Безымянный повествователь, рассказывающий историю от первого лица, разочарованно совершающий поездку от Зильта до Боденского озера, был точно рассчитанной провокацией. ...До того один Бото Штраус

полемизировал против усреднённой эстетики ранних 1990-х..."³⁴ После появления на книжных прилавках книг Кристиана Крахта или Беньямина фон Штукрад-Барре уже действительно можно было признать, что множество новинок 1990-х гг. являет собою словно бы зримый художественный рубеж между литературой прошлого и настоящего³⁵.

В целом же в 1990-е гг. в литературе появилась так называемая волна "тридцатилетних" (Юдит Херманн, Юлия Франк, Инго Шульце и др.), по-иному чувствующих и понимающих окружающую действительность, нежели их старшие собратья³⁶. Обратим внимание на справедливое замечание Р. Генераль, уловившей внутренний сдвиг в литературном процессе. Рассуждая о произведениях прошлого и о прошлом в сравнении с книгами настоящего, она написала: „Принцип будущего - надежда. Принципом прораставшей послевоенной литературы был катарсис" .

Закономерно и то, что в 1990-е гг. на свет появилась масса произведений, которые оказались полностью обязанными своим рождением современному обществу потребления. Г. Зайбт эмоционально обозначает существование авторов „поколения Гольф" как „чудовищный культурно-социологический особый случай", но вместе с тем и признаёт его как „социологический и культурный факт"³⁸. Трансформации форм социального поведения и ментальных структур всё чаще входили в тематику произведений 1990-х гг., делая возможным разговор о системных переменах в литературном процессе. Так, например, ироничная „молодая немецкая литература в лице Шульце или Кумпфмюллера, - считает ИАрендт, - по сути, обозначает поворотный пункт в пошатнувшейся эстетике мысли"³⁹. В целом же успех поп-литературы легко объяснить. Она замечательно вписывается в рамки модного неоконсерватизма 1990-х, как считает М. Теркессидис⁴⁰. По отмеченной причине произведения

авторов „поколения Гольф" и поп-культурного квинтета „Tristesse Royale", возникшего в 1999 г., являются, несомненно, знаковыми в литературной мозаике конца XX в. и требуют внимания исследователя. Именно авторы поп-литературы (К. Крахт, Б. фон Штукрад-Барре, Г.М. Освальд, Э. Натерс и др.) лучше других приспособились к рыночным условиям. Им принадлежит оригинальная идея широкой и агрессивной самопрезентации, когда молодые писатели рекламируют жизнь в стиле „cool" (и, соответственно, - свои книги как её неотъемлемый признак). Будни наполняются культовым содержанием, к которому может прикоснуться и публика, взирающая на писателей, как на „Hfestyle'SzjeMOHCTpaTopoB⁴¹. Сама же литература, как и весь мир конца XX в., рассматривается исключительно в категориях рекламы. „Это извращение, что мы в конце концов обслуживаем именно ту публику, которую презираем", - сказал в 1999 г. Иоахим Бессинг .

В отечественной филологической науке литературный процесс в Германии 1990-х гг. ещё не получил глубокого осмысления.

Из отдельных публикаций можно указать на работы Т. Б. Абалонина о прозе Г. Грасса 1980-1990-х гг. и проблеме субъекта в ней⁴³, Т.Баскаковой - о поэтике и возможности экзистенциального прочтения романов К. Крахта⁴⁴, упомянем также немногочисленные журнальные рецензии на произведения Г. Освальда, И. Шульце, В. Каминера и других молодых писателей, появлявшиеся в русском переводе⁴⁵. Из научных трудов последних лет стоит обратить внимание на монографию И.В.Гладкова⁴⁶, посвященную исследованию прозы Кристофа Хайна в контексте развития немецкой литературы конца XX в. В ней содержатся некоторые важные наблюдения, касающиеся литературной жизни Германии 1990-х гг. В главе „Литературный процесс в Восточной

Германии после воссоединения страны" И.В.Гладков справедливо констатирует:

объединение ГДР и ФРГ стало после 1989 г. „одной из главных тем немецкой литературы"⁴⁷;

политическое объединение ФРГ и ГДР не привело и не могло привести к мгновенному объединению их литератур. Возможно (таково мнение, например, К. Хайна), что „понятия Восточная Германия и её литература будут существовать ещё несколько десятков лет"⁴⁸;

после 1989 г., в атмосфере общественно-политических перемен, стремительно увеличивается количество романов, а среди них получает развитие такая жанровая разновидность, в которой ключевыми оказываются „синтез исторического познания и анализ социально-психологического конфликта"⁴⁹. В качестве примеров исследователь называет произведения Г. Грасса, М. Вальзера, П. Хандке и других писателей.

Однако представление облика новейшей немецкой литературы в целом оставалось до настоящего времени открытой проблемой. Лишь в 2003 г. в журнале „Иностранная литература" появилась обзорная статья Е. Соколовой „С Востока на Запад и обратно: литература Германии после объединения"⁵⁰. Рассматривая развитие немецкой художественной словесности в 1990-е гг., исследовательница подвела некоторые заметные итоги этого процесса.

Во-первых, после объединения заметно увеличился не только национальный, но и международный интерес к произведениям немецкоязычных авторов. Творчество Г. Грасса, Г. Бёлля, 3. Ленца или К. Вольф пользовалось успехом всегда, однако лишь в середине 1990-х гг. на этот уровень признания вышли и другие писатели (прежде всего -Б.Шлинк)⁵¹.

Во-вторых, особенный читательский интерес внутри самой Германии обратился к творчеству молодых авторов, рождённых на Востоке страны и вышедших к публике уже после падения Берлинской стены (Т. Бруссиг, И. Шульце). В целом же авторы Восточной Германии -избежавшие „в отличие от западных современников повального увлечения постмодернизмом" - играют „весьма заметную, едва ли не ключевую роль в литературной жизни новой Германии"⁵².

В-третьих, после объединения ФРГ и ГДР изменилась культурная роль Берлина, который не только превратился „в самый крупный центр литературной жизни страны", но и стал „самостоятельной темой современной немецкоязычной прозы"⁵³.

В-четвёртых, обозначила себя новая волна писателей, часто позиционирующая себя как „поколение внуков" (Б. Вандербеке, К. Крахт, С. Шимански, Дж. Эрпенбек, Э. Наттерс и др.). „Поколение внуков", как пишет Е. Соколова, приводя в пример романы М. Байера „Летучие собаки" („Flughunde", 1995) и К. Крахта „Faserland", стало первым поколением, „которому в той или иной степени удалось "преодолеть прошлое". Недавняя тема номер один не то чтобы утратила для них актуальность, -скорее, они научились дистанцироваться от прошлого: признавать его как данность, не связывая с собой лично"⁵⁴.

Помимо этого, исследовательница обращает внимание на то, что „поколение внуков" открыто выразило свою разочарованность в постмодернизме. „«Мир как хаос» утратил для них притягательность, на смену ему идет мир хоть и убогий, но все же не потерявший надежды на спасение (Ю. Франк, Дж. Эрпенбек), - замечает Е. Соколова. -Пародийный модус повествования замещается трагической серьезностью. На задний план отходят ирония и игра: новые авторы, в отличие от предшественников, видят себя частью воспринимаемой всерьез реальности

(Ю.Герман, К.Дуве). Интертекстуальность утрачивает былое значение: переживания конкретного человека представляются уникальными, не требующими аналогий и аллюзий (Ю.Франк, И.Шульце, Г.Кляйн). «Кризис авторитетов» теряет остроту, происходит частичный возврат к традиции"⁵⁵.

В немецком литературоведении национальный литературный процесс 1990-х гг. исследовался в заметно большей степени, литературоведами уже делались некоторые попытки понимания и описания его как сложившейся целостности.

В 1995 г. увидел свет научный труд штуттгартского германиста Ф. Ведекинга „Немецкое единство и писатели: художественное осмысление «поворота» после 1989 года"⁵⁶. Его важной особенностью явилось то, что автор, не ставя под сомнение сохранение в современной литературе многих тенденций развития, обозначившихся ещё в 1970-е гг., одним из первых высказал убеждение в необходимости начать после

1989 г. новое литературное летоисчисление.

Дискуссия о значении для немецкой литературы „поворота" 1989-

1990 гг. продолжилась на международной конференции в Вашингтонском
университете (США, 1996). На ней были признаны непрерывно
происходящие изменения в сложившемся каноне „послевоенной
литературы", зафиксированы моменты частичной переоценки
определённых фактов и литературных феноменов. Участники обсуждений
также с сожалением констатировали, что существующие научные издания,
посвященные современной немецкой литературе, отличаются
„интеллектуально-концептуальной нерешительностью" в оценках⁵⁷.

Материалы конференции были изданы в следующем году под названием „Времена поворота - повороты времён" („Wendezeiten-Zeitenwenden", 1997). Книга отразила новые взгляды на историю

литературы, так, например, в ней появилось понятие современной „немецкоязычной литературы турецких по происхождению авторов" („deutsch-turkische Literatur"), была высказана необходимость определённой переоценки литературы ГДР, поставлен вопрос о том, что из наследия „послевоенной литературы" („Nachkriegsliteratur") остаётся востребованным в 1990-е гг. и что уходит в прошлое...

Очень бегло и эскизно - несомненно, по причине малой временной дистанции между фактами и их возможным осмыслением - были очерчены явления литературы 1990-х в десятом томе масштабной серии „Социоистория немецкой литературы" („Sozialgeschichte der deutschen Literatur", начиная с 1982 года), который охватывал период 1945-1995 гг.⁵⁸. Х.-А. Глазер, редактор серии и один из видных современных литературоведов, посчитал здесь невозможным „втискиваться в прокрустово ложе литературноисторической систематики"⁵⁹ и выстроил материал несколько калейдоскопическим образом (по жанрам, темам, отдельным персоналиям). Принципиально новым моментом в этом издании стало то, что Х.-А. Глазер разделил послевоенную литературную историю на две части: к первой были отнесены события от так называемого „нулевого пункта" до 1989 г., ко второй - события „поворота" 1989-1990 гг. и последующие.

Подобная же точка зрения, несомненно, отразилась и в скромной по объёму книге „Распахнуто настежь: о литературе 1990-х" („Aufgerissen. Zur Literatur der 90er"), выпущенной в 2000 г. под редакцией Т. Крафта⁶⁰. Подобно положениям других исследований, немецкая „послевоенная литература" трактовалась в ней как феномен, наконец обретший понятийную завершённость - вместе с объединением ФРГ и ГДР. Продолжением „послевоенной" литературы стала „прекрасная новая

необозримость" (Ю. Хабермас) современных художественных и идейных исканий, открывающихся взгляду исследователя в 1990-е гг.

На рубеже XX-XXI вв. немецкие литературоведы всё чаще высказывали мысль о фактическом тождестве между понятиями „современной" литературы и „литературы 1990-х гг.". Об этом говорилось, например, в научном издании „Строительная площадка современной литературы: девяностые годы" („Baustelle Gegenwartsliteratur. Die neunziger Jahre")⁶¹, вышедшем в 1998 г. под редакцией А. Эрба, X. Краусса и И. Фогта. Ключевым в его структуре стал подход к современной литературе как к динамично развивающемуся феномену, о чём речь шла уже в первой статье („Изменение климата: Малая метеорология современной литературы" К.-М. Богдаля), и на что указывало не только название всего сборника, но и метафорическое обозначение его третьей части - „От Стены к горизонту: девяностые годы" („Von der Mauer zum Horizont: Die neunziger Jahre"). В продолжение дискуссии о литературном каноне, ведшейся с 1995 г. в „Ди Цайт" и „Франкфуртер Альгемайне Цайтунг", в материалах книги прозвучало логичное требование в большем объёме ввести в школьную программу (в раздел „современности") произведения авторов конца XX в.

В том же 1998 г. в Лейпцигском издательстве „Reclam" появилась книга „Пустозвоны и дети королей: К дебатам о немецкоязычной литературе современности" („Maulhelden und Konigskinder: Zur Debatte iiber die deutschsprachige Gegenwartsliteratur") . В ней подводился определённый баланс многолетних дискуссий, посвященных значимости современной немецкой литературы и начавшихся с вызвавшей бурную реакцию статьи Ф. Ширрмахера во „Франкфуртер Альгемайне Цайтунг" (Frankfurter Allgemeine Zeitung: Literatur-Beilage. - 1989. - 10. Oktober⁶³.), где критик вообще ставил под сомнение само существование в настоящем

чего-либо, достойного внимания. Тезис Ширрмахера основывался на том, что ложно осмысленное ещё в 1970-е гг. понятие „аутентичности творчества" („Authentizitat") очень быстро, уже в следующее десятилетие, привело к утверждению всеобщего дилетантизма в литературе. Споры, начавшиеся по этому поводу, постепенно перешли к необходимости исследовать новые литературные обстоятельства, исследовать литературный климат, возникший в Германии после исторического перелома 1989 г., чему посвящено большинство статей сборника. Ключевым и организующим моментом в книге стала установка не на литературоведческое формулирование неких „окончательных" выводов, а на постижение литературной динамики конца столетия. Интерес здесь представляют размышления о слишком частой опоре молодых авторов на образцы американской культуры (Т. Хёттхе), о роли рыночных запросов в формировании литературного процесса 1990-х гг., об изменившейся коммуникативной ситуации между автором и читателем, об особой, если не большей, значимости литературной критики в формировании культурного ландшафта в сравнении с ролью самой литературы („Литературный квартет" М. Райх-Раницкого).

Десятилетие 1989-1999 как отдельный период немецкой литературы было обозначено и в 14 томе серии „Исследования в области немецкоязычной литературы современности" („Studien zur deutschsprachigen Gegenwartsliteratur'7 „Studies in Contemporary German Literature", 2001)⁶⁴. Следует отметить его внушительный объём и солидную научную представительность тома (25 авторов, среди которых такие, как Т.Анц, К.-Р.Шерпе, Г.Фишер, С.Леданфф и др.). События 1989-1990-х гг. были представлены в нём как историческая пауза между эпохами, а содержание тома составили отдельные исследования

литературоведов и критиков, посвященные наиболее заметным авторам и произведениям 1990-х гг.

В первой части этого издания речь шла преимущественно о представлении национальной истории и об осмыслении феномена „поколений" в творчестве современных западногерманских писателей, об особенностях понятия „национальной" литературы в условиях общества с исчезающими национально-государственными границами. Во вторую часть сборника вошли работы преимущественно о восточногерманских авторах. Рассматривались документально-биографические особенности произведений, посвященных эпохе ГДР, история западно-восточных литературных контактов, проблема рождения новой „столичной литературы", связанная с изменением статуса Берлина. Таким образом, составителям научного сборника не вполне удалось преодолеть инерцию прошлого, связанную с разделением литератур ГДР и ФРГ (на это указывала и статья-пролог И. Радиш, открывающая издание, в которой критик сформулировала тезис о параллельном существовании двух современных литератур Германии - западной, исполненной „меланхолического минимализма", и „трагичной" восточной⁶⁵).

Совершенно иной принцип осмысления материала использовался составителями сборника „Немецкий роман современности" („Der deutsche Roman der Gegenwart", 2001)⁶⁶. Здесь говорилось только о новой литературе, и молодые немецкоязычные писатели конца XX в. были представлены без разделения по месту их рождения. Помимо нескольких обзорных статей общего характера, книгу составили самостоятельные очерки, посвященные отдельным авторам⁶⁷. В качестве особых тенденций развития после 1989 г. составители обозначили стремительную смену „литературных поколений" (рождение „Nach-Nachkriegsliteraturgeneration") и обозначившийся уход со сцены представителей „послевоенной"

литературы, поиск молодыми писателями новых форм литературной жизни (пример - электронная литература), заметное стирание художественных различий между образцами высокой и тривиальной литературы.

Изменения в литературном процессе новой Германии отметил в специальной обзорной статье и М. Хирхольцер, редактор „Франкфуртер Альгемайне Цайтунг" („Литературный процесс в Германии стал другим", 2002). Он указал на переосмысление писателями, особенно - молодыми, своей позиции художника, инициированное событиями 1989-1990-х гг., на их отказ - за редким исключениям (например, Грасс) - от роли „предупреждающего провидца, литератора-интеллектуала, ...критика политического истеблишмента, моральной инстанции, общественного деятеля, который вмешивается в происходящее и ставит неприятные вопросы"⁶⁸. М. Хирхольцер подчеркнул принципиальное многообразие авторских исканий, формирующих „новую необозримость" 1990-х гг.: „Конечно, молодых немецкоязычных литераторов практически невозможно постричь под одну гребенку. Определенно существует тенденция к рассказу, к описанию действительности, выражению коллективного ощущения жизни. Но безукоризненные с точки зрения языка тексты соседствуют с дерзкой писаниной, высокохудожественная проза - с зарисовками, в которых используется бытовой жаргон, скупые изобразительные средства встречаются наряду с излишне затянутым, почти барочным способом изображения. При этом представлены все жанры беллетристики - от детективов до исторических романов и необычайно популярного в последнее время романа о Берлине, где столица объединённой Германии предстает как кулиса, на фоне которой разворачиваются поиски молодыми самих себя"⁶⁹.

Вместе с тем приходится констатировать, что новейшая немецкая литература ещё не всегда является объектом исследования даже в солидных изданиях. Так, фактически лишь до 1989 г. простирается впечатляющее по объёму научное исследование „История немецкоязычной литературы после 1945 года" („Geschichte der deutschsprachigen Literatur seit 1945"), впервые выпущенное в 1993 г. и вторично переизданное десять лет спустя⁷¹. Однако даже этот пример показывает, что события литературной жизни Германии после падения Берлинской стены воспринимаются современными учёными как самостоятельный этап литературной истории.

Системное описание видимых изменений в литературном процессе
1990-х гг. требует учёта самых разных обстоятельств. В статье „Текущий
литературный процесс как объект литературоведения" М.Бондаренко
справедливо констатировала наличие в настоящем важной
методологической проблемы: едва ли не абсолютную сосредоточенность
литературоведения на изучении произведений прошлого и фактическое
исключение из сферы рассмотрения литературы настоящего. Это
противопоставление всегда основывалось на традиционном разделении в
нашем сознании „субъективных" оценок литературной критики и
„объективных", „научных" суждений литературоведения .

Исследовательница обратила внимание и на то, что в XX в. возник ряд исследовательских практик, целью которых стало стремление „уловить объект в его процессуальности"⁷³. Продолжая её размышления, можно признать: постижение ценностного статуса того или иного произведения настоящего, понимание реализуемых в нём идеологем⁷⁴, свойственных эпохе, создание идейно-эстетического портрета современности - всё это невозможно без сочетания литературоведческого анализа с опытом литературной критики.

В целом же общая проблема периодизации литературного процесса достаточно сложна и по другим причинам. Прежде всего - это трудность в установлении необходимого количества фактов, требуемых для понимания происходящих изменений. Не случайно М. Л. Гаспаров, размышляя о принципах построения литературной истории, высказывал соображение, что для полноценного её осмысления необходим начальный „позитивистический академизм"⁷⁵. Поэтому вести речь об обособлении самого этапа 1990-х гг. следует с учётом формальных критериев, то есть учитывая „совокупность тех средств, которыми задаётся или определяется функциональный модус значений „литературного" содержания (героя, авторской точки зрения, детали, организации времени, причинности, мотивации действия и проч., и проч.)" . Так, например, на прежнем фоне восточногерманской литературы, ещё в 1960-е гг. перенявшей пропагандистские функции у прессы, принципиальной оказалась новизна сатирических произведений молодого восточногерманского автора Томаса Бруссига. Ее точно охарактеризовала Б. Зихтерманн: „Литература ГДР была серьёзной. Ведь мало над чем можно было посмеяться"⁷⁷.

Однако подобная работа, несомненно, может быть только собственно вспомогательной при анализе этапов литературного процесса, так как прежде всего требуется уловить ситуацию качественных изменений в литературном процессе, которые находятся в определённом соответствии с историческими переменами, а затем - определить суть этих изменений и новые функциональные особенности литературного процесса. М. Хилынер справедливо указал на сложность классификации современного литературного процесса: особенностью нового писательского поколения является и то, что совершенно разные по стилю и по отношению к писательскому ремеслу авторы „очень много общаются друг с другом, ценят друг друга, и, может быть, поэтому их трудно

классифицировать. Их не разделяют столь глубокие рвы, как это было у предыдущих поколений авторов. Идеологические разногласия между молодыми писателями охотно констатируются медиа, но на самом деле это вымысел"⁷⁸.

Укажем здесь на две попытки классификации литературного процесса 1990-х гг., принадлежащие германским учёным М. Баслеру и М. Хилыперу. Сразу оговорим, что обе они носили односторонний, избирательный характер.

В 2002 г. появился труд М. Баслера „Немецкий поп-роман: новые архивисты" („Der deutsche Pop-Roman: die neuen Archivisten"). Эту книгу не приходится рассматривать как всеобъемлющее исследование поп-литературы конца XX в., потому что в основу её легло рассмотрение единственного тезиса - о принципе „архивизма", пронизывающем многие современные произведения. В то же время сведение вместе таких разноплановых авторов, как П. Хандке, Р. Гётц, Б. Шлинк, А. Манд, Т. Майнеке, Б. фон Штукрад-Барре, К. Крахт, Т. Бруссиг, В. Хаас и других (среди которых присутствуют не только собственно немецкие, но и австрийские), открывало определённую перспективу художественных исканий современности. М. Баслер писал: „Грубо и предварительно немецкую литературу современности можно было бы поделить на две группы: с одной стороны, на тексты без упоминания торговых марок, без поп-музыки, названий фильмов, с другой - тексты со всем этим содержимым"⁷⁹. Заметим, что сам Баслер предпочитает исследовать вторую группу произведений, хотя оговаривает при этом: его пристрастие не означает, что в первой группе ничего достойного не возникло за последние десять лет (например - Дуре Грюнбайн, Томас Хеттхе, Марсель Байер, Хельмут Крауссер, Херта Мюллер, Кристоф Рансмайер) .

По мнению М. Хилыпера, в современной немецкой прозе можно выделить три основные группы молодых авторов:

Во-первых, это представители т.н. „поп-литературы" - Б. фон Штукрад-Барре, К. Крахт, Э. Наттерс. Взгляд Хилыпера совпадает с уже приведённым суждением Баслера: „Всех их очень интересует повседневность и поп-культура: современная музыка, мода, телевидение, то есть поверхность нашего бытия" .

Во-вторых, это „новые рассказчики": Ю.Херманн, Ю.Франк, М. Вецель, Г.-М. Освальд, Ш. Бойзе. „Они пишут о любви и равнодушии, о жизненных планах и мироощущении молодых. <...> речь всегда идёт о межчеловеческих отношениях. Действие происходит в основном в больших городах"⁸².

В-третьих, это представители исторического направления: Т. Бруссиг, И. Шульце, И. Шпаршау, К. Шмидт, М. Кумпфмюллер. Часто их произведения - „это попытка представить общую „немецкую предысторию" после того, как противостоянию наступил конец. Интерпретация истории молодыми авторами... - самое интересное в современной немецкой прозе"⁸³.

К сожалению, это наблюдение М. Хилыпера не было развёрнуто им в дальнейшее системное осмысление современного литературного процесса, хотя оно представляется нам плодотворным для исследований.

Пошатнувшаяся эстетика европейской мысли конца XX в. (И. Аренд⁸⁴) вызывает определенные сложности и в оценке собственно художественных особенностей литературного развития этого времени. В качестве одной из причин этого Л. Хагештедт, например, называет феномен распространившихся постмодернистских „игр", когда „аутентичное подменяется разговором об аутентичном", а главное -происходит отрыв от литературы важнейших концептов культуры⁸⁵. По его

мнению, даже разрекламированная литература авторов, рождённых около 1970 г. или чуть позже, с конца 1990-х гг. то и дело встречает прохладный приём, и может казаться, что такие „звёзды", как Кристиан Крахт („Faserland", 1995) или Юдит Херманн („Дом на лето, позднее" / „Sommerhaus, spater", 1998) грозят погаснуть.

Нельзя не признать также, что неоспоримым критерием выделения 1990-х гг. в отдельный период служит и рождающийся новый литературный язык. Его характерными чертами становятся ирония повествователя, короткие фразы, словно заимствуемые из арсенала журналистики, и многое другое (сошлёмся здесь на так называемых „новых рассказчиков", „архивистов" и др., к которым относятся и упомянутые выше авторы). Характерной особенностью нового бытия литературы стал ее частый „выход" к публике; публичные чтения, распространённые и прежде, теряли привычную сухость, превращаясь в современное шоу. Наиболее известные поэтические шоу-группы, которые стоит здесь назвать, - это „Сёрф-поэты", „LSD" („Любовь вместо наркотиков"), „Д-р Зельтзам", „Шоссе энтузиастов" и др.⁸⁶

Итак, самые разнообразные свидетельства заставляют задумываться об изменившейся роли литературы в немецком обществе конца XX в. (Этот факт естественно дополняет общую картину изменений, происходящих в европейской жизни.) Демократизация литературного процесса повлекла за собой неизбежное его расщепление на множество взаимодействующих или непересекающихся направлений, обозначила подсознательное противопоставление литературы „для избранных", „для понимающих" (т. н. „E-Literatur", в которой, как выразился герой Б. Шлинка, „не нуждались ни Ханна, ни я"⁸⁷) - литературе массовой и т.п. Очень любопытно здесь решение одного из влиятельнейших литературных критиков Германии. М. Райх-Раницки не случайно в 1990-е гг. осуществил

грандиозный проект... ухода литературной критики на телевидение, потому что журнальные и газетные обозрения уже не имели былого значения. Однако вряд ли стоит пугаться сложностей, которые возникают при описании разнородного качественно и количественно литературного материала последнего десятилетия XX в. Современный исследователь Т. Бенедиктова справедливо замечает, что не следует абсолютизировать правоту прежних принципов, которыми руководствовалось литературоведение. Само время, меняясь, постоянно приносит что-то новое. В том числе - и частую невозможность прежней, привычной

схематизации литературного процесса .

По мнению Н.Богомолова, „сегодня... всё больше и больше в сферу литературоведения вторгаются различные обстоятельства, ранее во внимание не принимавшиеся или же принимавшиеся очень ограниченно. Политика и экономика, государственная риторика и социальные смещения, общественные мифы и обстоятельства частной жизни при разговоре о литературе становятся всё более и более существенными" . Важность данного наблюдения легко подтвердить указанием на заметную публицистичность немецкой литературы 1990-х гг., находящую выражение, например, в художественной практике Кристы Вольф или Гюнтера Грасса, в творческих экспериментах по познанию настоящего авторов поп-культурного квинтета „Tristesse Royale" или же в автобиографических обращениях к прошлому Гюнтера де Бройна... В то же время следует заметить, что подробное описание изменений в общественной сфере, в сферах идеологии и политики, начавшихся после 1989 г., несомненно, должно рассматриваться как проблема специального (и не обязательно - литературоведческого) исследования и потому не входит в число приоритетных задач нашей работы.

Таким образом, объектом исследования в настоящей работе является немецкая литература 1990-х гг., воспринимаемая как новый, самостоятельный период послевоенной немецкой словесности . В диссертации рассматриваются и анализируются как произведения известных авторов (Г. Грасс, 3. Ленц, К. Хайн, К.Вольф и др.), так и принадлежащие писателям, получившим известность лишь в самом конце XX в. (X. Крауссер, Т. Бруссиг, И. Шульце, Ю. Херманн, Ю. Франк, А. Майер, М. Кумпфмюллер и др.).

Предметом исследования являются изменения в тематике и проблематике литературного процесса после 1989 г.; изменившиеся образ мира и образ человека в нём, характерные для конца XX в.; взаимодействие вне- и внутрилитературных факторов в развитии новейшей немецкой литературы.

Актуальность работы обусловлена чрезвычайно малой исследованностью в отечественном литературоведении как творчества отдельных писателей, определивших лицо немецкой литературы 1990-х гг., так и всего периода в целом.

При этом необходимо оговорить принципы, на основании которых нами привлекались к анализу те или иные произведения новейшей немецкой литературы.

Во-первых, сознавая невозможность охватить мысленным взором всё многообразие фактов литературной жизни 1990-х гг., мы ограничили свою задачу исследованием наиболее ярких, „знаковых" явлений. Под „знаковыми" мы понимали произведения, при прочих художественных достоинствах вызывавшие широкий читательский и критический резонанс, многократно переиздававшиеся и переводимые на иностранные языки, обретавшие киноверсии - иными словами, становившиеся ярким отражением актуальных эстетических и этических коллизий немецкой

действительности. При этом, как уже было отмечено, литературный процесс 1990-х гг. складывался из соположения двух творческих потоков: писателей старшего поколения и авторов, в это десятилетие только выходящих к публике, - однако в любом случае определяющим становился момент новизны, заключённый в произведении.

Во-вторых, следовало учитывать часто равноценную „репрезентативность" отдельных произведений, отразивших черты изменившейся картины мира в современном немецком сознании. Сама специфика „ситуации поворота" („Wende") как переходного периода - от старого к новому, от известного к неизвестному - подразумевает заметную растянутость происходящих изменений во времени, их принципиально не одномоментное и не целостное проявление в текстах. В таких случаях фокус нашего внимания перемещался на характерную „мозаичность" новых художественных тенденций, позднее складывавшихся в целое; не анализ одного произведения мог дать здесь необходимые результаты, а только сопоставительное осмысление разных произведений, осмысление т. н. „характерности в единстве"⁹¹. И. Г. Неупокоева справедливо писала в этой связи о необходимости обращать внимание на „постепенное накопление того многообразия новых элементов, которое до поры остается незаметным, не нарушая общего баланса системы данной эпохи, но является необходимой подготовкой качественного сдвига - становления нового этапа литературного развития"⁹².

В-третьих, речь в настоящей работе идёт преимущественно о прозаических произведениях 1990-х гг. Подобная установка обусловлена тем соображением, что идейно-художественные особенности „после-послевоенной литературы" („Nach-Nachkriegsliteratur") наиболее ярко проявили себя именно в прозе, а не в лирике или драматургии. Вместе с тем при необходимости осуществлялись выходы и за пределы

прозаических жанров (как, например, при оценке творчества Фолькера Брауна в описываемый период). Всё сказанное определяет принципиальную новизну данного исследования в отечественном литературоведении.

При отборе произведений для анализа мы учитывали разные уровни их оценки, проявляющие себя в литературной критике настоящего:

дейктический, то есть констатирующий наличие определённого явления в современной культуре;

ценностно-завершающий - предлагающий определённую интерпретацию художественного явления в современном культурном процессе;

оценочно-классификационный - определяющий

профессиональность, типичность, новаторство, актуальность явления;

содержательно-интерпретационный - различающий подходы к критическому анализу на субъективно-импрессионистические и собственно научные;

и, наконец, уровень моделирования ценностной позиции, то есть декларативность в критических суждениях той идейно-эстетической позиции, в рамках которой следует прочитывать произведение⁹³.

Ставя перед собою цель осмыслить литературу 1990-х гг. как новый этап в литературной истории Германии, автор предполагал решение следующих задач:

зафиксировать ситуации качественных изменений в литературном процессе 1990-х гг.;

представить последнее литературное десятилетие XX в. с его содержательной стороны; определить сущность происходящих изменений в тематическом и проблемном полях новейшей немецкой литературы;

охарактеризовать изменившийся образ мира в немецкой литературе 1990-х гг.; описать характерный образ человека, становящийся характерным для немецкой литературы конца XX в.;

выявить стилевые изменения, происходящие в литературе 1990-х гг.

В соответствии с поставленными задачами исследования была определена структура диссертации, состоящей из введения, четырёх глав, заключения, приложения и списка использованной литературы.

Методологические установки исследования определялись поставленными задачами, базируясь в целом на принципах различных отраслей науки. Они включали историко-литературный, социокультурный, типологический подходы, феноменологический и эпистемологический методы, что диктовалось задачей обобщённо-ёмкого отражения в литературе немецкой действительности после 1989 г.

Научно-теоретическая значимость работы заключается в формировании качественно новых или же расширении уже существующих представлений о литературном процессе в Германии после 1989 г. В практическом плане результаты исследования могут быть использованы в лекционных курсах по истории немецкой литературы конца XX - начала XXI вв.

¹ См.: WeiB К. 1848, 1989, unterwegs...: [Vortrag beim Festakt „150 Jahre 48er Revolution" am 28. August
1998 in Neustrelitz] I K. WeiB. - ().

² „Auf die Scham der 68er Generation, zu den Deutschen zu gehoren, reagierte in dieser Perspektive nach
1989 eine neue Generation mit bekennendem Stolz, deutsch zu sein". См.: Anz Th. 1968: Hinweise auf Bucher
und Anmerkungen zur Wirkungsgeschichte der Protestbewegung in Politik, Philosophie, Wissenschaft und
Literatur I Th.Anz II . - 2001. - №2.

№

://).

„С уходом из жизни немцев, для которых нацистская диктатура являлась фактом собственной биографии, субстанция коллективной памяти исчезает и замещается достаточно приблизительными коллективными представлениями. Только пятая часть современных германских граждан являлась свидетелем крушения гитлеризма. Процесс смены поколений накладывается на противоречивую структуру исторического сознания. В историческом сознании ФРГ происходит переход от «памяти коммуникации» к «памяти культуры»". См.: БорознякА. И. ФРГ: Волны исторической памяти / А. И. Борозняк // Неприкосновенный запас. - 2005. - №2-3. -

(http

://magazines.russ.ru/nz/2005/2/boro6.html).

Вспомним, например, произведения М. Вальзера, Г. Грасса, 3. Ленца, Д. Дёрри, Б. Шлинка и других. ⁵ Об аполитичности „поколения 1989" года пишут многие. См., напр.: Bttrgel Т. Mauerfall-Kinder: Wie orientieren sich junge Ostdeutsche 15 Jahre nach der Wende? I T. Bttrgel II Berliner Debatte INITIAL. - 2004. -

№ 15. - H. 4. - S. 16-25; Buchsteiner J. Die DreiBigjahrigen - eine unpolitische Generation? I J. Buchsteiner II Die Zeit. -1997.-21. Februar. - ().

⁶ „Ich muBte feststellen, ...daB ich in der gleichen Stadt auf zwei verschiedene Welten stieB. Die einen kannten die anderen nicht. Die Themen und Interessen der einen waren nicht die der anderen. Die einen filhlten sich „ausgegrenzt", „nicht gebraucht" oder behaupteten trotzig, die Westler fflhlten sich von ihnen bedroht. Die anderen ignorierten die Ost-Kulturszene ganz oder lieBen allein die Vertreter der jungen Generation gelten". См.: PStzoldB. Entdeckung der zwei Welten I B. Patzold II Der Freitag. - 1999. - № 4. -().

См., напр., произведение Ю. Франк „На реках вавилонских" - о сложностях вхождения восточных немцев в западный мир.

⁸ Об этом, например, пишет Р. Штольц в „Немецком комплексе".

⁹ ЗюскиндП. Германия, климакс / П. Зюскинд // Иностранная лит. - 1999. - №6. -
().

Hertl G. ...so wunderschon wie heute! Eine satirische Wendechronik / G. Hertl. - Berlin: Eulenspiegel Verlag, 2001.-142 S.

¹¹ Как в случае с Кристой Вольф, на некоторое время покинувшей страну.

¹² Петров И. А. Культура на переломе / И. А. Петров // Международный исторический журнал. - 2000.
-№ 9. - (ht^://history.machaon.ru/all/number_09/analiti4/germany/part3/index.html).

¹³ Этот термин вообще обладает лишь относительной чёткостью, которая прежде всего подразумевает
актуальную литературную продукцию, обсуждаемую в литературной критике и газетных публикациях.

См., например, издание „Немецкий роман современности" (Der deutsche Roman der Gegenwart I W. Freund [Hrsg.]. - Stuttgart: UTB, 2001.- 248 S.). Показателен выбор авторов, о которых идбт речь в книге: Katja Behrens, Patrick Stlskind, Chnstoph Ransmayr, Thomas Hettche, Undine Graenter, Herbert Genzmer, Thomas Brussig, Christian Kracht, W.G. Sebald, Helmut Krausser, Klaus BOldl, Doron Rabinovicis, Thomas Hurlimann, Hans-Ulrich Treichel, John von Duffel, Georg Klein, Karen Duve, Norbert Gstrein, Michael Kumpfrntlller и др. Все они получили известность в 1990-е годы (или самое раннее - в конце 1980-х годов).

¹⁵ „In der Bundesrepublik war „deutsche Vergangenheit" ein Synonym fflr die Jahre 1933 bis 1945, allenfalls
noch fflr die unmittelbare Nachkriegszeit. Alle verOffentlichte Erinnerung, selbst noch die der Nachgeborenen,
blieb auf Nazionalsozialismus, Krieg und Shoah bezogen und gewann aus diesem Bezug ihre Legitimitat.
Gegenwart hieB: nach Auschwitz - schlechte Zeit fflr Pop". См.: BaBler M. Der Deutsche Pop-Roman: die
neuen Archivisten IM. BaBler. - Mttnchen: Beck, 2002. - S. 46.

¹⁶ „Die Literatur wurde vom kalten Krieg flberrollt und in den Dienst genommen. Was nicht heiBt, dass jedes
literarische Werk dafflr geeignet war. Es wurde nur gerne benutzt. In der DDR mehr als in der Bundesrepublik,
weil der Erzabler dort als eine Art Erzieher gait, weil das Buch einen anderen Platz einnahm, weil es
argumentierte, weil es Dinge sagte, die anderswo nicht gesagt wurden". См.: General R. Steine, Brtiche, Splitter
IR. General II Der Freitag. -2001. -№ 25. - ().

¹⁷ Роман „Долгий разговор" („Ein weites Feld").

¹⁸ В сознании читателей разделение на поколение уже давно произошло. Например, вот что пишет по
поводу Франкфуртской книжной ярмарки 2003 года М. Вульфф: „Высокая литература представлена
группой сеньоров, состоящей из Зигфрида Ленца, Понтера Грасса и Кристы Вольф, а молодое поколение
- Беньямином Лебертом, Владимиром Каминером и Йонатаном Франценом" („Hochliterarisches stellt die
Seniorentruppe um Siegfried Lenz, Gunter Grass und Christa Wolf und die jtlngere Generation von Benjamin
Lebert, Wladimir Kaminer und Jonathan Frantzen vor"). См.: Wulff M. Naddel lttgt nicht, Bohlen darf nicht und
Grass allein hilft nicht I M. Wulff II Die Welt am Sonntag. - 2003. - OS.Oktober. -
().

¹⁹ Vom Nullpunkt zur Wende: Kommentare zur deutschsprachige Gegenwartsliteratur I A. Erb [Hrsg.]. -
Essen: Klartext, 1994. - 304 S.

²⁰ См.: Erb A. Baustelle Gegenwartsliteratur. Die neunziger Jahre I A. Erb, H. Krauss, J. Vogt. - Opladen:
Westdeutscher Verlag, 1998. - 236 S.

²¹ Idem. Kommentar I A. Erb. - ().

²² Феномен нового обозначали определениями „поколение Гольф", „поколение Лада", „поколение 89-
го года", „поколение Берлин*', „поколение X", „поколение @", „поколение N", „поколение single" и т.д.

²³ „Viel ist in den letzten Jahren geschrieben worden, nicht nur tlber die hier versammelten so genannten
Wonderboys der deutschen Popliteratur, sondern ebenso Uber die Eigenarten ihrer Altersgruppe. Zu viel ist
geschrieben worden, kOnnte man meinen, wenn man allein bedenkt, wie oft man versucht hat, diesen Jahrgangen
einen Namen zu geben. Generation X, Generation Golf, 89er-Generation, Generation der Erben - es lieBe sich

ein ganzer Almanach der Generationsbegriffe anhand der heute 15- bis 35-jahrigen erstellen. Unter immer wechselnden Begriffen und Labels haben besonders die Feuilletons versucht, eine Generation geradezu herbeizuschreiben.

Besonders der von Claus Leggewie verwandte Begriff der 89er-Generation macht dabei deutlich, wohin die Reise bei dieser Etikettierung und Einordnung eigentlich gehen soil: Dreh- und Angelpunkt der ganzen Debatte scheinen wieder einmal die so genannten 68er zu sein - die Mutter aller Nachkriegsgenerationen, wenn man so will. Nun geht es also um ihre Kinder, um die, die zum Teil noch in den Kinderluden der Antiautoritaren-Bewegung erzogen oder als noch unpolitische Teenager auf die Friedensdemonstrationen der Achtzigerjahre mitgenommen worden sind, aber auch jene, deren Eltern sich nie wirklich zu der marginalen Zahl der 68er-Bewegung dazugerechnet haben". См.: HanselleR. AUes so schon bunt hier: Uber Pop, Hotels und Zeichensysteme I R. Hanselle II Kommune. - 2000. - № 5. - ().

²⁴ Так, много любопытных наблюдений содержится в книге К. Леггеви „89-е. Портрет одного
поколения" (1995). См.: Leggewie С. Die 89er: Portrait einer Generation / С. Leggewie. - Hamburg:
Hoffmann und Campe, 1995. - 334 S.

²⁵ „Die neuen Archivisten, besser bekannt als Pop-Literatur - dank ihnen kann deutsche Literatur seit einigen
Jahren wieder richtig SpaB machen" См.: BaBler M. Op. cit. - S. 184.

²⁶ „Ober deren Texte man sich austauscht, die nicht von einer Kulturredaktion, sondera von Gleichgesinnten
empfohlen werden und vor allem: deren nachsten Buch man auf jeden Fall gleich nach Erscheinen lesen wird".
См.: BaBler M. Op. cit. - S. 10.

²⁷ Интервью M. Хилыпера с В. Кирхмайером II Deutsche Welle. Молодёжный журнал. - 13.08.2000. -
( 130800.html).

* Название возникло по марке автомобиля - „Фольксваген Гольф¹¹ - и выражает преимущественно потребительскую общественную ориентацию представителей еще 80-х годов. Характерный духовный слепок „поколения Гольф" сделан Флорианом Иллиесом в бестселлере 2000 года.

²⁹ SeibtG. Aussortieren, was falsch ist I G. Seibt II Die Zeit. - 2000. - 02.Marz. -().

⁰ Их общественный эффект можно сравнить с эффектом от произведений Дж. Сэлинджера, Фр. Херберта, Д. Фаулза и др.

³¹ Неупокоева И. Г. История всемирной литературы. Проблемы системного и сравнительного анализа
/ И. Г. Неупокоева. - М.: Наука, 1976. - С. 341.

³² Виппер Ю. Б. О некоторых теоретических проблемах истории литературы / Ю. Б. Виппер //
Творческие судьбы и история : (о западноевропейских литературах XVI - первой половины XDC века). -
М., 1990.-С. 297.

³³ Заметим, что в этом же году выходят в свет и романы Г. Грасса „Долгий разговор" и М. Байера
„Летучие собаки", не менее характерно представляющие новые тенденции в литературном развитии
конца XX века.

³⁴ „Als 1995 Christian Krachts Roman Faserland erschien, war das eine Zasur. Das Debut des 1966
geborenen Autors, Sohn eines schwerreichen Schweizer Industriellen, gilt als Beginn der neuen deutschen Pop-
Literatur. Der namenlose Ich-Erzuhler, der da eine Tour der Desillusionierung von Sylt bis zum Bodensee
absolviert, war eine kalkulierte Provokation. Zehn Jahre vor Botho StrauB' Bannfluch gegen Stadtteilfeste
polemisierte hier einer gegen die Durchnittsasthetik der fruhen neunziger Jahre mitsamt seinem Inventar:
FuBgangerzonen, die fetten Wursthande von Betriebsraten, blOde Hippies. Und ftthrte die gewachste Barbour-
Jacke in die Literatur ein". См.: Arend I. Der Gesang des Pannalers 11. Arendt II Der Freitag. - 2001. - № 50. -
( /50/01502301 .php).

См. также: StrauB B. Wollt ihr das totale Engineering? : ein Essay ttber den Terror der technisch-okonomischen Intelligenz, ttber den Verlust von Kultur und Gedachtnis, ttber unsere Entferaung von Gott I B. StrauB II Die Zeit. - 2000. - 20. Dezember. - ().

³³ Большинство из них созданы в рамках новой эстетики 90-х годов, ориентированы на нового (молодого) читателя, в них отражены духовные, мировоззренческие проблемы именно конца века и т.д. В этом вопросе среди критиков и литературоведов наблюдается завидное единомыслие. „Действительно, такие авторы, как Кумпфмюллер или Шульце, обозначают смену поколений", - пишет, например, И. Аренд („Autoren wie Kutnpfmuller oder Schulze markieren zwar einen Generationenwechsel"). См.: Arend I. Gesinnung: Literatur nach der Wende I I. Arendt II Der Freitag. - 2000. - № 40. -(). Э. Крекелер считает, что „Немецкое единство" Иоахима Лоттманна, равно как и „Герои как мы" Томаса Бруссига, следует рассматривать как окончательный расчёт с не желающей кончаться „Nachkriegsliteratur". См., напр.: Krekeler Е. Nichts ist gefahrlicher als das

Leben I E. Krekeler II Die Welt. - 1998. - 13. Marz. - (). Подобные реплики легко продолжить.

³⁶ Дискуссии вокруг вопроса о „поколениях" посвящены, например, следующие характерные статьи:
Krause Т. Im GefSngnis des Ich I Т. Krause II Die Welt. - 2000. - 07. August.; Hanselle R. Alles so schon bunt
hier: Ober Pop, Hotels und Zeichensysteme I R. Hanselle II Kommune. - 2000. - № 5. - ( Ohland A. Ein Leben auf der Flucht: Noch nie hatte es eine
Generation so schwer, jung zu sein: vom Wettlaufum Stile und Symbole II Das Sonntagsblatt. - 1997. - 28.
Februar.; HebeckerE. Masse + Medien = Generationenkonflikt I E. Hebecker II TAZ. - 1999. - 24. Juni.;
Monath H. Ab in die Berliner Republik! (Im Gespruch mit Heinz Bude) I H. Monath II Deutsches Allgemeines
Sonntagsblatt. - 1998. - 13. November.; HeiseU. Aufgewachsen in einem riesigen Freizeitpark I U. Heise II
Leipziger Volkszeitung. - 2000. - 05. April.; Seibt G. Aussortieren, was falsch ist IG. Seibt II Die Zeit. - 2000.

02.Marz.; Knipphals D. Das froMche Ausgrenzungsspiel I D. Knipphals II TAZ. - 2000. - 26./27. Februar.; Leicht R. TOrichstes Generationsgerede I R. Leicht II Der Tagesspiegel. - 1999. - 15. Oktober.; Leinemann S. Portrat einer ratiosen Generation I S. Leinemann II Die Welt. - 2002. -16. August.; Bartels H.-P. Gibt es eine "Generation Golf? I H.-P. Bartels II Der Spiegel. - 2000. - 21. Februar.; Winkelmann U. Your generation, Baby (68er, 78er, 89er und Berliner Generation: Als Stichworte dienen sie dazu, Haltungen Eindeutigkeit zu verleihen, sie auf- oder abzuwerten) I U. Winkelmann II TAZ. - 1999. - 23. Marz. и многие другие, а также книги Leggewie С. Die 89er. Portrat einer Generation I С Leggewie. - Hamburg: Hoffmann und Campe, 1995. -334 S.; Nolte P. Generation Reform. Jenseits der blockierten Republik I P. Nolte. - Mttnchen: С. H. Beck, 2004.

256 S. и другие.

³⁷ „Das Prinzip der Zukunft ist Hoffhung. Das Prinzip der keimenden Nachkriegsliteratur war Katharsis".
См.: General R. Op. cit.

³⁸ „monstrOsen kultursoziologischen Sonderfall"; „soziologische und kulturelle Tatsache". См.: Seibt G. Op
cit.

³⁹ „Eigentlich sollte die jlmgere Literatur Schulze und Kumpfmuller den Differenzpunkt zur verderbten
Gesinnungsasthetik markieren". См.: Arend I. Op. cit.

⁴⁰ „Wer Generation Golf aufmerksam liest, wird - Konsumkultur hin oder her - keine Position finden, die im
Kosmos des herrschenden Neokonservatismus einen Generationswechsel anktlndigen wurde: "68", Klaus
Bednarz, politische Oberzeugungen und Feminismus sind die Pest; Putzfrauen, der Neue Markt und Martin
Walser dagegen klasse". См.: Terkessidis M. Gezierte Kontaktaufhahme I M. Terkessidis II Der Freitag. -

2000.-№ 18. )-

⁴¹ Например, на сайте Многозначительна расшифровка этого сайта: „ampool"
= „am Pool".

⁴² „Pervers ist, dafi wir letztendlich genau das Publikum bedienen werden, das wir verachten". См.:
BessingJ. [Hrsg.]. Tristesse Royale. Das popkulturelle Quintett I J. Bessing. - ().

⁴³ Укажем на автореферат диссертации по этой теме: Абалонин Т. Б. Проза Понтера Грасса 1980-х -
1990-х годов (проблема субъекта). Автореф. дис... канд. филол. наук / Т. Б. Абалонин. - Казань, 2003. -
19 с.

⁴⁴ Баскакова Т. Апокалипсис в блекло-зелёных тонах / Т.Баскакова // КрахтК. 1979 - М.:
AdMarginem, 2002. - С. 259-286.; Баскакова Т. Послесловие переводчика / Т.Баскакова // КрахтК.
Faserland. - М.: AdMarginem, 2001. - С. 233-238.

⁴⁵ Укажем, например, на статью Е.Соколовой, где автор кратко анализирует содержание и
художественные особенности произведений В. Генацино „Зонтик на этот день", Т. Хюрлимана
„Фройляйн Штарк", Й. Хазлингера „Венский бал".

См.: Соколова Е. Три шага в разные стороны / Е. Соколова // Иностранная лит. - 2005. - № 7. -(). Автор

Гладков И. В. Проза Кристофа Хайна в контексте немецкой литературы последней четверти XX века / И. В. Гладков. - М.; Новополоцк: Научн. центр слав.-герм. иссл. ИСл РАН, 2002. -144 с.

⁴⁷ Там же.-С. 33.

⁴* Там же.-С. 35.

⁴⁹Там же.-С. 34.

⁵⁰ Соколова Е. С Востока на Запад и обратно: Литература Германии после объединения / Е. Соколова
// Иностранная лит. - 2003. - № 9. - ().

⁵¹ Помимо прочего, показателен такой пример. В сентябре 1998 года во Франкфурте-на-Майне
состоялась конференция с весьма интересным названием - „Das erste internationale Literaturgesprach".
Главным предметом обсуждения стал вопрос: какая немецкая литература востребована за пределами
Германии, какие книги немецких авторов активно переводятся на иные языки? Один из ее участников,

Марсель Байер, сформулировал проблему: отчего сложилась такая ситуация, что даже из новейшей немецкоязычной литературы за рубежом в первую очередь привычно воспринимаются те произведения, которые основываются на „трех китах" немецкой истории второй половины двадцатого века - на событиях национал-социалистского прошлого, послевоенной действительности и времени воссоединения Германии?

⁵² Соколова Е. Указ. соч.

⁵³ Е.Соколова называет здесь романы Ю.Франк („Слуги любви", 1999), С.Ридель, И.Парай,
Р. Ротмана (,Дара", 2002), П. Шнайдера („Возвращение Эдуарда", 1999), М. Курбьюна („Человек и
город", 1999), Р. Йиргля („Стену Атлантиды", 2000). См.: Соколова Е. С Востока на Запад и обратно:
Литература Германии после объединения / Е.Соколова // Иностранная лит. - 2003. - №9. -
().

Соколова Е. Указ. соч.

⁵⁵ Там же.

³⁶ Книга объединила размышления, затрагивающие самый разный материал: новейшую лирику Г. Грасса и прозу К. Хеюель, эссе К. Драверта и языковые опыты Б. Штрауса, главным же в ней стало обращение к крупным романам - „Защите детства" М. Вальзера („Verteidigung der Kindheit", 1991), „Тихой строке 6" М. Марон („Stille Zeile sechs", 1991), „Я" В. Хильбига („Ich", 1993) и „Под именем Нормы" Б. Бурмайстер („Unter dem Namen Norma", 1993).

См.: Wehdeking V. Die deutsche Einheit und die Schriftsteller: Literarische Verarbeitung der Wende seit 1989 I V. Wehdeking. - Stuttgart; Berlin; Кбіп: Kohlhammer, 1995. - 192 S.

⁵⁷ „Intellektuell-konzeptionelle... Unentschiedenheit". См.: Wendezeiten-Zeitenwenden:
Positionsbestimmungen zur deutschsprachigen Literatur 1945-1995 I R. Weninger, B. Rossbacher. [Hrsg.]. -
TUbingen: Stauffenburg, 1997. - S. 94.

⁵⁸ Deutsche Literatur zwischen 1945 und 1995: eine Sozialgeschichte I H. A.Glaser [Hrsg.]. - Bern;
Stuttgart; Wien: Haupt, 1997. - IX, 786 S.

⁵⁹Ibid.-S.2.

⁶⁰ Aufgerissen. Zur Literatur der 90er I Th. Kraft [Hrsg.]. - Mttnchen; Zurich: Piper, 2000. -198 S.

⁶¹ Erb A., Krauss H., Vogt J. Baustelle Gegenwartsliteratur. Die neunziger Jahre I A. Erb, H. Krauss, J. Vogt.
[Hrsg.]. - Opladen: Westdeutscher Verlag, 1998.-236 S.

Maulhelden und K6nigskinder: Zur Debatte fiber die deutschsprachige Gegenwartsliteratur I A. KOhler, R. Moritz [Hrsg.]. - Leipzig: Reclam, 1998. - 266 S.

⁶³ Schirrmacher F. Idyllen in der WUste oder Das Versagen vor der Metropole: Oberlebenstechniken der jungen deutschen Literatur am Ende der achtziger Jahre I F. Schirrmacher II Gfirtz F., Hage V., Wittstock U. [Hrsg.]. Deutsche Literatur 1992: Jahresuberblick. - Ditzingen, 1993. - S. 15-27.

Schreiben nach der Wende: Ein Jahrzehnt deutscher Literatur 1989-19991G. Fischer, D. Roberts. [Hrsg.]. - TUbingen: Stauffenburg, 2001. - 332 S.

⁶⁵ Заметим, что такое же противопоставление содержалось и в её статье, вошедшей в сборник
„Пустозвоны и дети королей", где „самовлюбленный реализм" западных писателей И. Радиш
противопоставила „трагическому экспрессионизму" рождённых в ГДР („Es gibt in Ostdeutschland eine
neue tragische Literatur, die sich von dem melancholischen Minimalismus des Westens weit entfernt hat. Einen
poetischen Vitalismus (und sei es ein Vitalismus zum Tode), der antritt gegen den Beschreibungsfetischismus
der frtth gealterten jungen Westliteratur"). См.: Radisch I. Der Herbst des Quatschocento - Immer noch, jetzt erst
recht, gibt es zwei deutsche Literaturen: selbstverliebter Realismus im Westen, tragischer Expressionismus im
Osten 11. Radisch II Maulhelden und KOnigskinder. - Leipzig: Reclam, 1998. - S. 187.

⁶⁶ Der deutsche Roman der Gegenwart IW. Freund [Hrsg.]. - MUnchen: Fink, 2001. - 248 S.

⁶⁷ Katja Behrens („Die dreizehnte Fee", 1983), Patrick SUskind („Das Parftim", 1985), Christoph Ransmayr
(„Die Ietzte Welt", 1988), Thomas Hettche („Ludwig muB sterben", 1989), Undine Gruenter („Vertreibung aus
dem Labyrinth", 1992), Herbert Genzmer („Das Amulett", 1993), Thomas Brussig („Helden wie wir", 1995),
Christian Kracht („Faserland", 1995), W.G. Sebald („Die Ringe des Saturn", 1995), Helmut Krausser
(„Thanatos", 1996; „Der groBe Bagarozy", 1997), Klaus BOldl („Studie in Kristallbildung", 1997), Doron
Rabinovid („Suche nach M.", 1997), Thomas HUrlimann („Der groBe Kater", 1998), Hans-Ulrich Treichel („Der
Verlorene", 1998), John von Duffel („Vom Wasser", 1998), Georg Klein („Libidissi", 1998), Karen Duve
(„Regenroman", 1999), Norbert Gstrein („Die englischen Jahre", 1999), Michael Kumpfmttller („Hampels
Fluchten", 2000).

⁶⁸ ХирцольцерМ. Литературный процесс в Германии стал другим / М. Хирхольцер // Интер
Национес. - 2002. - № 1. - ( Literaturbetrieb,property=Daten.doc).

⁶⁹ Там же.

⁷⁰ Авторский лексикон занимает около 60 страниц, хотя не все из названных писателей ФРГ, ГДР,
Австрии и Швейцарии присутствуют в самом тексте книги.

⁷¹ Schnell R. Geschichte der deutschsprachigen Literatur seit 1945 I R. Schnell. - 2., Uberarb. und erw. Aufl.
- Stuttgart; Weimar: Metzler, 2003. - XI, 628 S.

⁷² Бондаренко M. Текущий литературный процесс как объект литературоведения (статья первая) /
М.Бондаренко // Новое литературное обозрение. - 2003. - №62. -
().

„В эту группу следует отнести герменевтическое литературоведение; разные виды интертекстуальных исследований; исследования по семиотике культуры и поведения, в том числе «литературного быта»; отрасль литературоведения, специализирующуюся на исследовании литературных маргиналий, включая массовую словесность; инициированные новыми (интертекстуальным, герменевтическим, «формульным» и т.д.) подходами жанровые исследования; всевозможные социологические подходы и т.д. Эта методологическая среда представляет собой благоприятную почву для изучения как «литературных процессов» прошлого, так и «текущего литературного процесса", - пишет М. Бондаренко. См.: Бондаренко М. Указ. соч.

⁷ См., напр.: Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы
социологического метода в науке о языке / В. Н. Волошинов // Философия и социология гуманитарных
наук.-СПб.: Аста-пресс, 1995.-С. 216-380.

⁷⁵ Гаспаров М. Л. Как писать историю литературы / М. Л. Гаспаров // Новое литературное обозрение.
-2003.-№59.-С. 145.

⁷⁶ Гудков Л., Дубин Б. „Эпическое" литературоведение / Л. Гудков, Б. Дубин // Новое литературное
обозрение. - 2003. - № 59. - С. 230.

„Die Literatur der DDR war ernst. Es gab auch wenig zu lachen". См.: Sichtermann B. Kekse am KOrper I B. Sichtermann II Die Woche. - 1999. - 24. September.

⁷⁸ Интервью M. Хильшера с В. Кирхмайером.

⁷⁹ „Grab und vorlaufig kOnnte man die gegenwartige deutsche Literatur in zwei Gruppen einteilen: in Texte
ohne Markennamen, ohne Popmusik- Film- und Fernsehtitel auf der einen Seite und in Texte mit all diesen
Dingen auf der anderen". См.: BaBler M. Op. cit. - S. 164.

⁸⁰ Ibid.-S. 155.

⁸¹ Интервью M. Хильшера с В. Кирхмайером.

⁸² Интервью М. Хильшера с В. Кирхмайером.

⁸³ Интервью М. Хильшера с В. Кирхмайером.

⁸⁴ Arend I. Op. cit.

⁸⁵ HagestedtL. Komik und Emotionalitat I L. Hagestedt. - ().

⁸⁶ Процитирую из эссе Тани Дюккерс, опубликованного осенью 1998 года в гамбургском журнале
„Hundspost":

„В 60-е годы американский культуролог Лесли Фидлер требовал окончательной денонсации разделения тривиального и „высокого" искусства, и пропагандировал поп. Музейное и обыденное должны были равноправно стоять рядом. В берлинском литературном ландшафте пробел между банальным и сакральным закрылся гетерогенным соположением послеполуденных чтений в кафе, вечернего салонного бормотания и ночных поэтических перформансов в восточной и западной частях города...

8 целом в течение последних лет в Берлине развивалась процветающая литературная сцена, которая
должна была предложить новый стиль. Slam и Open Mike-Events вновь привязаны к устной литературной
традиции, демонстрируют интерес к фонетическому качеству текстов. Слова не нуждаются в обретении
вечности на бумаге, они должны выражать себя единственно в настоящем, на сцене перед публикой, в
настроении, напряжении. При этом импровизированное и рассчитанное, грубое и тонкое смешиваются, и
при этом течение вечера немало зависит от реакции публики. Контакт между выступающим и
слушателем является, таким образом, совершенно другим, чем на классических чтениях, которые делают
текст пригодным к любому месту. В новой литературной сцене примечательным является также
использование иных средств в сочетании с литературой. Вроде как на литературных мероприятиях в
Гамбурге текст лишь более не докладывается, но инсценируется..." („In den Sechziger Jahren forderte der
amerikanische Kulturwissenschaftler Leslie Fiedler die endgtiltige Aufhebung der Trenmmg von trivialer und
"hoher" Kunst, und protegierte die Pop Art. Museales und AMgliches sollten gleichberechtigt nebeneinander
stehen. In der Berliner Literaturlandschaft hat sich die Lticke zwischen Banal und Sakral geschlossen, ein
heterogenes Nebeneinander von nachmittaglichen Cafthauslesungen, abendlichem Salongemurmel und
nachtlichen Poetry Performances findet sich im Ost- und Westteil der Stadt...

Insgesamt hat sich in den letzten Jahren in Berlin eine bluhende Literaturszene entwickelt, die ein neues Flair anzubieten hat. Die Slam- und Open Mike-Events schaffen wieder Verbindungen zur oralen Literaturtradition, bekunden Interesse an der phonetischen Qualitat von Texten. Worte brauchen keinen Ewigkeitswert auf Papier haben, sondern sollen in einem singularen Moment, auf dieser Btihne vor jenem Publikum, eine Stimmung, eine Spannung zum Ausdruck bringen. Improvisiertes und Kalkuliertes, Rotziges und Subtiles mischen sich dabei, und der Verlauf eines Abends hangt dabei nicht unwesentlich von den Reaktionen des Publikums ab. Der Kontakt zwischen Vortragenden und Zuhorer ist somit ein ganz anderer als bei den klassischen Lesungen, die einen Text an jedem beliebigen Ort transferierbar machen. Bemerkenswert an der neuen Literaturszene ist auch der Einsatz anderer Medien in Verbindung mit Literatur. Ahnlich wie bei den Hamburger Literatur-veranstaltungen wird Text nicht mehr lediglich vorgetragen, sondern inszeniert...").

См.: DQckers T. Close that gap! Berliner Literaturszene high and low IT. Dttckers II Hundspost (Hamburger Literaturzeitschrift). - Herbst 1998. - ().

⁸⁷ „brauchten weder Hanna noch ich". См.: Schlink B. Der Vorleser IB. Schlink. - Zurich: Diogenes, 1997.
-S. 175.

⁸⁸ „Оттуда, из позапрошлого века, - расположенность нашей дисциплины к построению
всеобъемлющих систем (чем обобщённее, тем концептуальнее), причинному объяснению явлений
(происхождение - ключ к сущности, преемственность - основополагающий принцип)..." См.:
Бенедиктова Т. О пользе литературной истории для жизни / Т. Бенедиктова // Новое литературное
обозрение. - 2003. - № 59. - С. 13.

⁸ Богомолов Н. Несколько размышлений на заданную тему / Н. Богомолов // Новое литературное обозрение. -2003. -№ 59. - С. 179-180.

Мы касаемся здесь лишь прозы, потому что практически невозможным оказывается системный анализ немецкой послевоенной лирики. Не случайно, например, Г. Корте, пытаясь „с какой-то степенью полноты обрисовать сложную и разветвлённую историю немецкой лирики с 1945 года до наших дней", натолкнулся именно на проблему периодизации. Он был вынужден признать, что „за послевоенные годы у немецких лирических авторов не сложилось никакого характерного для эпохи стиля и никакого поэтологического и общественного самоощущения. Последние полвека предстают скорее неким полифоническим и притом дисгармоническим концертом". См.: Корте Г. Немецкая лирика с 1945 года до наших дней / Г. Корте // Арион. -1997. - № 4. - ().

⁹¹ Аналогичным принципом отбора художественного материала руководствовались составители
фундаментальной антологии „Русская поэзия: XX век" (1999). См.: БушевА. Б. О книге и концепции
„Три века русской метапоэтики: Легитимация дискурса" / А. Б. Бушев // Общетеоретические основы
гуманитарных наук XX века: закономерности развития школ, методов и концепций: материалы
конференции.

(htф://&PHPSESSID=415ае41 а7ас4Юе8Ь 19fe23b89fl 03fa).

⁹² Неупокоева И. Г. История всемирной литературы. Проблемы системного и сравнительного анализа
/ И. Г. Неупокоева. - М.: Наука, 1976. - С. 327.

⁹³ Настоящая классификация оценочное построена с учетом методики понимания современного
литературного процесса, предложенной М.Бондаренко. См.: Бондаренком. Текущий литературный
процесс как объект литературоведения (статья первая) / М. Бондаренко // Новое литературное обозрение.
- 2003. - № 62. - ().

снова „непреодолённое прошлое"?

После 1945 г. пристальное внимание немецкого общества среди прочего сосредоточилось на двух главных вопросах: „кто такие немцы?" и „что их сделало такими?". Осмысление недавнего прошлого не стало исключительно интеллектуальной деятельностью, а превратилось в длительную, упорную работу { ufarbeitung der NS-Geschichte"), связанную с пониманием причин происшедшего, стало „сложно организованным социальным действом"19, соединённым в определенной степени с элементами религиозного покаяния.

К концу XX в. фашизм как явление был исследован с разных сторон: социально-исторической, нравственно-психологической, абстрактно-символической. Начиная еще с первых послевоенных лет, появлялись различные трактовки его и попытки объяснения как феномена. „В творениях „магических реалистов" исторический опыт страны нашел весьма своеобразное преломление. Господство фашизма воспринималось ими как господство вселенского зла. ... Фашизм выступал проявлением несовершенства всей человеческой истории, а порой и просто отождествлялся со смертью"20. Другие писатели (Г. Манн, Б. Брехт, Л. Фейхтвангер, А. Зегерс, В. Бредель и др.) стремились к рациональному истолкованию фашизма. Третьи, как Т. Манн, усматривали скрытую связь между трагической страницей недавней немецкой истории и немецкой национальной ментальностью в целом (доклад „Германия и немцы", 1945). Литература шла здесь рука об руку с исторической наукой, сделав очень многое для „преодоления" прошлого. Интенсивность этих штудий в те или иные годы была различной. Однако в 1990-е гг. немецкая литература продемонстрировала несколько новых, неожиданных подходов к известной и, казалось бы, достаточно изученной проблеме.

Первое, на что хотелось бы обратить внимание, - усложнение самого процесса „осмысления" прошлого. На это были свои причины: немецкая литература откликалась на бурный спор, разгоревшийся в обществе непосредственно перед германским объединением.

В 1985 г. в журнале „Меркур" была напечатана статья Мартина Брошата, которая называлась „В защиту историзации национал-социализма" („Pladoyer fur eine Historisierung des Nationalsozialismus"). Автор предложил подходить к событиям той поры с „обычными историографическими мерками" и снять демонический ореол с Гитлера. По его мысли, описание периода 1933-1945 гг. не требовало „особого" методического подхода. Статья Брошата вызвала гневные упреки в попытках „релятивизировать" недавнее прошлое.

Ещё более шумная дискуссия21 возникла после выхода в свет статьи Эрнста Нольте "Прошлое, которое не хочет уходить", появившейся во "Франкфуртер Альгемайне Цайтунг" 6 июня 1986 г.22.

Нольте описал национал-социалистское прошлое Германии „как прошлое, утверждающее себя в качестве настоящего или нависшее над ним в качестве карающего меча". Из-за этой неприятной, по его мысли, связи времён становится невозможным естественное историческое дистанцирование от минувшей эпохи, уяснение её нюансов и противоречий. Особенно резкой критике автор подверг упорное нежелание исторической науки признать, что всё, творимое нацистами (за исключением газовых камер), было известно в других странах уже в 1920-1930-е гг.: выселение народов, концентрационные лагеря, пытки, ликвидации целых „групп" людей в соответствии с объективными причинами, публичный расовый геноцид... Но тогда почему прошлое других стран (наполеоновская эпоха, правление императора Августа), задавал вопрос Нольте, так и остаётся прошлым, в то время как немецкое прошлое постоянно втягивается в настоящее, хотя у сегодняшней Германии нет ничего общего с гитлеровской? Почему бы не признать, что аргументы сторонников „коллективной вины немцев" очень напоминают заявления о „коллективной вине евреев", а внимание к гитлеровскому „окончательному решению" часто призвано отвлечь внимание от проблем современности: американского геноцида во Вьетнаме и т.п. „У историка неуходящее прошлое вызывает естественное сожаление уже по той причине, что, работая с ним, он вынужден отказываться от самых элементарных посылок, справедливых в отношении любого прошлого: презумпции сложности, обозначения всех составляющих его связей; от стремления к полной палитре вместо черно-белой в изображении тогдашних политиков, от пересмотра прежних концепций. В случае Третьего Рейха эти профессиональные навыки выглядят для многих подозрительными: не ведут ли они к оправданию Гитлера, снятию с немцев вины за содеянное? ... На что можно ответить кратко и просто: ни один немец сегодня не испытывает желания обелить Гитлера уже хотя бы потому, что в марте 1945 года фюрер издал приказ об уничтожении немецкого народа. Ни историкам, ни журналистам нет смысла говорить о том, что немцы извлекут уроки из истории - это уже свершившийся факт. Мы живем в мире, где место и роль Германии невелики и следствия двух поражений в двух мировых войнах более чем очевидны"23.

В конце века уже пришло время освободить обсуждаемый период немецкой истории от оков коллективистского мышления, полагает Нольте в заключении своей статьи. В действительно демократическом государстве не может быть „запретных" для обсуждения тем. По его мнению, лишь действительно открытый спор позволит немцам войти во владение своим прошлым.

Феноменологический подход к изучению фашизма, предложенный Нольте (среди учителей которого во Фрайбурге был и М. Хайдеггер), привёл к обвинениям автора едва ли не в апологии Гитлера (например, со стороны Ю. Хабермаса) или в праворадикализме и антисемитизме. „Подобные упреки были типичной проекцией идеологии негативной идентичности, „негативного национализма", созданных левыми", -справедливо пишет С. Марголина24. Но, как бы то ни было, после выхода в свет двух названных статей в немецкой исторической науке развернулось очень плодотворное и действительно необходимое обсуждение давно имевшихся ментальных проблем.

Урбанистическая среда

Во многих чертах современного образа мира, проявляющегося на страницах новейшей немецкой литературы, слышится давняя европейская традиция изображения действительности. Восприятие современного мира как среды разобщённого существования человеческих индивидуумов, свойственное многим молодым авторам (Б. фон Штукрад-Барре, Ю. Херманн и др.), прямо перекликается с размышлениями всего XX века об экзистенциальном человеческом одиночестве. Выделение и соположение миров „бедных" и „богатых", „патрициев" и „плебеев", которое мы наблюдаем у Мартина Вальзера, Кристиана Крахта, Андреаса Майера и других, знакомо европейскому читателю ещё с XIX столетия, со времён Бальзака. Анализ „нравственных" и „безнравственных" черт мира у Гюнтера Грасса, по его собственным свидетельствам, есть следование просветительским тенденциям XVIII в.19

Вместе с тем образ мира 1990-х гг., бесспорно, обладает временной спецификой и временной типичностью .

Прежде всего следует сказать о топологии произведений новейшей немецкой литературы. Характерным моментом здесь, общим для самых разных авторов, стало воспроизведение урбанистической среды обитания современного человека. Персонажи 1990-х - это, как правило, жители больших городов. При этом „город", возникающий на страницах современной немецкой прозы, мало похож на те „города", образы которых рождались в романах Г. Манна, А. Дёблина, Э. М. Ремарка и других писателей прошлого. „Города можно узнавать по походке, как людей", -заметил в начале своего великого романа Роберт Музиль - конец XX в. поставил под сомнение верность его удивительной фразы. Нынешние города „гомогенизируются", как написал Б. Гройс в статье ,,Город в эпоху его туристической воспроизводимости"22. Благодаря авторам старшего поколения ещё что-то узнаётся: Гамбург, многажды воспетый Зигфридом Ленцем, не спутаешь с Берлином, запёчатлённым в „Долгом разговоре" Гюнтера Грасса; в подчёркнуто „классическом", ориентированном на „традицию" романе Михаэля Кумпфмюллера „Бегство Хампеля" действительно узнаётся Иена - но это лишь исключения из правила.

Мобильность социума, увеличившаяся динамика общественной жизни привели к тому, что современный город не является уже неким центральным, корневым местом в существовании человека. Чаще всего он - временное пристанище индивидуума, постоянно перемещающегося из одного географического топоса в другой по причине поиска работы, развлечений и т.п. Герой одного романа Вольфганга Хильбига, писатель Ц., оглядывая свою нюрнбергскую квартирку, беспорядочно и небрежно разбросанные по ней вещи, характерно думает о себе: „Он как будто без устали метил пространство знаками временности своего пребывания" (курсив наш. - Д.Ч.) . Совершенно нормальной является ситуация, когда близкие друг другу люди живут в разных городах. Так, берлинская переводчица Эльке терпеливо ждёт возвращения своего друга Джея из Лондона („Игровая зона" Тани Дюккерс). В рассказе Юдит Херманн „Соня" („Sonja", 1998) герой также обитает в Берлине, а его возлюбленная - в Гамбурге. Героиня „Animal triste" Моники Марон остаётся в немецкой столице, пока её возлюбленный Франц пребывает с семьёй в Шотландии. Внутреннее безразличие к месту своей жизни хорошо чувствуется в общей безликости названных топосов. Северный город в восприятии героя-рассказчика „Сони" ничем не отличен от германской столицы: ателье, улицы, вокзалы, вольные пляжи - всё здесь является лишь случайными назывными констатациями, не несущими в себе той или иной культурной специфики. Случайным набором географических обозначений улиц, домов, районов остаётся Берлин и для рассказчицы из „Animal triste"24...

Показывая на примере Берлина нынешнюю разделённость города и человека, Эльке Хайденрайх в „Маленьком путешествии" написала: „Серые лица, все спешат ... каждый чувствует себя выдернутым с корнями, хочет домой и не знает, где этот дом" . По этой причине образ „города" в современных произведениях либо вообще лишён запоминающихся исторических, архитектурных черт, либо складывается из упоминаний и описаний немногих отдельных мест, не образующих в своей совокупности ансамбля. (Несомненная исключительность „Долгого разговора" Грасса базируется в этом отношении на особом построении текста, реализующего „авторский сюжет" (Н. Т. Рымарь)26, то есть на авторском понимании Берлина как „концепции жизненного мира", как

„City in History11 (Б. Вальденфельс) , в силу чего в симультанном единстве „города" открывается долгая история германского объединения.)

В целом же образ города в литературе 1990-х гг. представляет некую ускользающую реальность. Вот как, например, воспринимает нюрнбергскую действительность герой романа Вольфганга Хильбига („Временное пристанище" / „Das Provisorium", 2000): улицы „затоплял инфляционный поток письменных знаков, эмблем, пиктограмм и прочей символики" (курсив наш. - Д.Ч.). Ключевым моментом этого восприятия становилось то обстоятельство, что „опорных точек из этого изобилия не позаимствуешь и в памяти не удержишь. На рынке опорных точек царила инфляция, любая опора была верна и в то же время фальшива; письменность, повернувши своё развитие вспять, вновь становилась безалфавитной" .

Урбанистическая действительность открывает множество контекстов своего восприятия. Персонажи, постоянно движущиеся в пространстве и времени, попадают в ситуацию мулътиконтекстуалъности переживаний и ощущений. Фрагментарность их опыта познания приводит к тому, что образ города часто сжимается в ряд упрощённых схем (подземка, вокзал и т.д.), оставляющих за своими границами массу неизвестного.

Одна из таких характерных схем иллюстрирует особый взгляд на мир, свойственный „поколению pop". Главными в образе мира (и той урбанистической действительности, где пребывают персонажи) оказываются топосы удовольствия29, обеспечивающие определённый комфорт существования. Блистательную формулировку эта схема получила в высказывании Александра фон Шёнбурга, участника „поп-культурного квинтета" „Tristesse Royale". Пять молодых писателей-денди, Экхарт Никель, Кристиан Крахт, Иоахим Бессинг, Бенджамин фон Штукрад-Барре и Александр фон Шёнбург, собравшись в апреле 1999 г. в элитном берлинском отеле „Адлон", посвятили несколько дней обсуждению проблем современности. В ходе беседы А. фон Шёнбург произнёс: „Каков «Адлон», в точности таков и весь мир. Снаружи отлично вычищен, с золотой каймой... а за этим фасадом - пустотелый"30.

Современное „поколение рор"3] в первую очередь действительно фиксирует внешние, фасадные характеристики окружающего. Хорошо заметно это в „Faserland e" Кристиана Крахта. В сознании безымянного рассказчика, движущегося без видимой цели с севера Германии на юг, избирательно остаются:

от северогерманского курортного Кампена - „многочисленные кабаки" на Виски-штрассе;

от вольного ганзейского Гамбурга, в принципе „просторного и очень зелёного", - „пара хороших ресторанов, ещё больше хороших баров"33, в которых удобно напиваться до скотского состояния;

от финансового Франкфурта - небоскрёбы и „Ярмарочная башня", дорогой отель „Франкфуртер Хоф" и воспоминания о барах и вернисажах34, где легко подцепить местных девочек-куколок, обладающих „неподражаемой естественностью"35;

от старого Гейдельберга, не разрушенного войной, - „лажовая Pizza Hut, какие-то магазинчики спорттоваров"36 и вновь - отели, бары;

от южного Мюнхена - рэйверская вечеринка в окрестностях города, бары „Шуман", „Ксар" и дискотека „Р-1".

Такое потребительское восприятие городов, стирающее исторические и культурные различия между ними, типично37. Случайные знакомые рассказчика, которые перед вечеринкой на Боденском озере совершили короткую вылазку в Лондон, так же, как о самом важном, рассказывают о своих последовательных визитах в бары „Квальино", „Аннабель" и „Трэмпс", где они „оттянулись просто потрясно" .

Другая упрощённая образ-схема, вызванная к жизни мобильностью человеческого существования, превращает наше восприятие города в фиксацию определённых пунктов движения индивидуума - на работу, с работы, в другой город...

Образ города в „Духовом дне" Андреаса Майера формируется из „эскалаторов"39, „автобусных вокзалов"40, уличных забегаловок с музыкальными автоматами внутри41; в „Игровой зоне" Тани Дюккерс постоянно мелькают станции метро, площади, на которых лежат „бомжи со стеклянными глазами", „толкутся торговцы бижутерией", „ребёнок с картонкой на шее просит милостыню"42; в других текстах 1990-х гг. появляются непременные здания аэропортов, железнодорожных вокзалов, автомобильных заправок...

Бегство от любви

Современный мир, благополучный в материальном отношении, не выглядит таковым в своём сущностном измерении. Несмотря на исключительный комфорт повседневной жизни человека, современная действительность то и дело рождает ситуации мучительного духовного голода, в которых оказываются герои книг. Например, литературный обозреватель журнала „Фрайтаг" К. Крамачек справедливо обратила внимание на характерное обстоятельство, отразившееся в романе Катрин Рёгглы „Свалить отсюда" („Abrauschen", 1997), где вместо понятия „Erbengeneration" писательница явно оперирует другим - ироническим „Erbsengeneration"111. В литературе 1990-х гг. мы находим не только критику „общества потребления", ставшую достаточно традиционной в послевоенную эпоху, но и ощущаем уже некоторую растерянность, возможно - ужас писателей перед лукавой двойственностью бытия, перед всей материалистичной „извращённостью Запада".

Один из впечатляющих примеров этого мировидения дала Эльке Хайденрайх в сборнике рассказов „Колонии любви". Наиболее резонансными событиями в Европе начала 1990-х гг. стали трагический распад Югославии, террористическая деятельность басков, этнические и религиозные конфликты на постсоветском пространстве... Если оценивать происходившее шире, то можно говорить о серьёзной трансформации всего европейского мироустройства, о проблемах общественной устойчивости и духовного самостояния, возникавших в разных странах. Именно на этом фоне Эльке Хайденрайх в одном из рассказов рисует „всё невыносимое бахвальство надутого, загнившего, лживого города Берлина", переживающего счастливый возврат к своему столичному статусу, купающегося в изобилии проектов и инвестиций. „Мир охвачен пламенем, идёт война, люди голодают и режут друг друга, миллионы спасаются бегством, и у них уже нет крова, дети умирают на улице, - думает рассказчица, живущая в немецкой столице, - а Берлин озабочен выбором из ста сортов горчицы, ибо нет ничего ужаснее, чем неправильно выбранная горчица на тщательно накрытом к ужину столе"113.

Этот образ Берлина становится ярким символом современного бытия, ориентированного, в первую очередь, на достойную материальную самопрезентацию. В самых разных произведениях (например, в романе Кристиана Крахта „Faserland") постоянно перечисляются внешние признаки людей, вещей и событий: называются цвет и детали одежды, стоимость предметов обихода, особенности интерьера... Однако при этом героев (как и самого читателя) не покидает ощущение фантасмагоричной бессмыслицы происходящего. По мнению Экхарта Никеля, участника поп-культурного квинтета „Tristesse Royale", большинство явлений современной культурной жизни означают „господство банального, поверхностного"114. Современность постоянно демонстрирует „отсутствие более глубокого смысла, более глубокого значения нашего существования"115, нежели это перечисление, это констатирование определённой материальной структуры действительности. Ситуация, зафиксированная Эльке Хайденрайх в рассказе „Эрика" („Erika"), становится типичной для наших дней: „Весь год напролёт я работала как сумасшедшая и перед самым Рождеством почувствовала себя совершенно разбитой, выжженной и опустошённой, - свидетельствует героиня, одиноко живущая в Берлине. - Это был ужасный год, хотя я и заработала много денег. Казалось, я забывала, что значит жить"116. Характерны ключевые слова, описывающие современное европейское бытие: „сумасшествие" и внутренняя „опустошённость" ради достижения определённого материального уровня. И даже Рождество не вызывает в душе героини оживления. Элизабет умом понимает, что в эти праздничные дни надо радоваться, но в её сердце нет света.

Бездуховность современного бытия впечатляюще отражена в произведениях Кристиана Крахта - таких, как, например, романы „Faserland" или „1979" (2001).

Первый из названных, построенный с несомненной опорой на литературную традицию („роман дороги", дантовские „круги Ада"...), повествует о бесцельном движении молодого героя через разные города Германии. Литературовед М. Хилыпер вполне справедливо оценил „Faserland" как протест против бессмысленного существования, как своего рода выражение „экзистенциального кризиса"117. В центре повествования здесь находится молодой человек, выходец из чрезвычайно богатой семьи, не имеющий постоянного занятия в жизни и заполняющий свободное время посещением дискотек, баров, модных тусовок... Герой-рассказчик, перемещаясь с курортного острова Зильт на юг, к Боденскому озеру, не просто попадает с одной вечеринки в одном городе на другую в другом -мы наблюдаем, как неотвратимо накапливается в нём безумная усталость от невозможности найти в происходящем хотя бы какую-то достойную внимания ценность. Его опыт свидетельствует, что чувство любви повсеместно подменено чувственностью, низведено до скоротечных сексуальных контактов. Чувство дружбы выражается в приглашениях на многодневные коллективные попойки или в готовности поделиться дозой наркотиков. Практически любой момент общения между людьми характеризуется скрытою в нём фальшью, что замечательно проявляется в сцене именин Ролло, друга рассказчика. Именинника замечают лишь потому, что его семья чрезвычайно богата. „...Эти люди, пришедшие на сегодняшнюю вечеринку, эти хорошо одетые красивые молодые люди ему никакие не друзья, - грустно думает рассказчик. - Ролло этого не замечает... бегает от одной группы гостей к другой, бедняга Ролло, не понимая, что всем им, по сути, на него плевать"118.

Постепенно в романе вырисовывается двойственный образ жизни -комфортной в бытовом отношении и чрезвычайно убогой в духовном. Персонажи книги разъезжают на дорогих автомобилях, носят стильную одежду, наслаждаются новейшими достижениями техники и дизайнерской мысли, но за всем этим то и дело просматривается скудость духовного начала в их жизни. Возможное осознание внутреннего убожества своего существования - процесс чрезвычайно болезненный, исполненный глубокого личностного кризиса, как справедливо подмечает Крахт. Оказавшись в Гейдельберге, городе мечты, бравый рассказчик неожиданно признаёт: он устал от бессмыслицы своего благополучного существования.

„Я чувствую себя говённо. Бог мой, как же мне хреново!" - кричит он в отчаянии119. Или: „У меня такое чувство, будто внутри у меня что-то непоправимо вышло из строя, будто я навсегда утратил центр равновесия. Будто вообще никакого центра больше нет" Осознание пустоты своего бытия настигает и именинника Ролло, который уже давно не спит по ночам , который, сбежав от безразличных к нему гостей, „уже не контролируя своего состояния, захлёбывается настоящими рьщаниями" на берегу озера .

Похожие диссертации на Немецкая литература 1990-х годов: основные тенденции развития

Постмодернизм в литературе стран немецкого языка : генезис и основные тенденции развитияГладилин, Никита Валерьевич

Основные этапы становления и развития литературы ФилиппинСадоков Николай Валерьевич

Особенности социально-политической лирики на современном этапе развития таджикской литературы (последняя четверть ХХ века)Хакимова Сурайё Хасансултоновна

Литература и развитие кинематографии республик Средней АзииАкбаров, Хамидулла Ильясович

Становление и развитие персоязычной литературы Индии (литературный круг Кашмира) в ХVI - ХVII вв.Гафарова Замира

Сатирический журнал "Молла Насреддин" и проблемы идейно-художественного развития азербайджанской литературы начала XX века Агаев Ислам Мамед оглы

Возникновение и развитие аллегории в таджикской литературе X-первой половины XI векаНозимова, Гулрухсор Саидисломовна

Вклад Туракула Зехни в развитие таджикской науки и литературыОлимова, Парвин Надиржановна

Вклад Туракула Зехни в развитие таджикской науки и литературыОлимова Парвин Надиржоновна

Становление и развитие жанра рассказа в английской литературе викторианского периода : на материале творчества Ч. Диккенса, У.М. Теккерея, Т. ГардиЕремкина Наталья Ивановна