Ономатопоэтические слова в современном японском языке (Проблемы функционирования) Чиронов Сергей Владимирович

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Теоретический контекст исследования

1. История вопроса. Проблема выделения класса ономатопов 11

1.1. Теоретическая база исследований ономатопоэтики в мировой лингвистике 11

1.2.Исследования ономатопоэтики в Японии 13

1.3.Определение ономатопа 16

1.4.Проблема существования ономатопов как класса 17

1.5.Классификация ономатопов 19

І.6.Интерпретация пограничных случаев 21

1.7.Диахронические исследования ономатопов 25

1.8.Эмпирические исследования ономатопоэтики 27

2. Вопросы функционирования японских ономатопов ЗI

2.1. механизм функционирования ономатопов 31

2.2. символизм звуков 35

2.3. грамматические функции ономатопов 39

2.4. прагматические аспекты функционирования ономатопов 43

Глава II. Формансная структура японских ономатопов

1. Морфофонемика ономатопов в языках мира 49

1.1 .общие черты структуры ономатопов в языках мира 49

1.2.проблема структуры ономатопов в российской лингвистике 51

1.3.вопросы структуры ономатопов в корейском языке 51

2. Исследования структуры ономатопов в японском языке 52

2.1. Проблема упорядоченности формальной структуры ономатопов и ее роли 52

2.2. концепции структуры ономатопов 54

2.3. структурные классификации ономатопов 55

3. Элементы структуры японских ономатопов 57

3.1. Специфика структуры ономатопов в рамках общего словообразования 57

3.2. Ядро и форманс 58

4. Структурные модели японских ономатопов 60

4.1. Основные структурные модели 60

4.2. Закономерности структуры моделей 63

4.3. Модели с чередованием 63

4.4. «Неправильные» структурные модели 65

4.5. Сложные структурные модели 66

4.6. Структура ономатопа с точки зрения определения грамматического слова 66

Глава III. Содержательные характеристики формансной структуры японских ономатопов

1. Семантические характеристики отдельных формапсов и моделей без редупликации 67

1.1. Нулевая структурная модель 67

1.2. Гемината и модели с ней 68

1.3. Вставка назального [N] и модели с ней 69

1.4. Форманс ри 72

1.5. Удлинение гласного 74

1.6. Модели с сочетаниями формансов

1.7. Некоторые особые модели

2. Семантические характеристики участия формансов в редупликативных структурных моделях 78

2.1. Символическое значение редупликационных моделей 78

2.2. Символическое значение участия формансов в редупликации 80

2.3. Символическое значение формансов, не участвующих в редупликации 85

2.4. Символические значения трипликатов и квадрупликатов 87

2.5. Символизм чередования 88

3. Вертикальные и горизонтальные связи между структурными формами ономатопей 91

3.1. Вертикальные связи 91

3.2. Горизонтальные связи 92

4. Некоторые факторы влияния формансной структуры ономатопа на его функционирование

на синтаксическом и прагматическом уровне 93

4.1. Грамматические последствия формансной структуры 93

4.2. Стилистические последствия формансной структуры 98

Глава IV. Функциональные характеристики фонетического состава ядра

1. Характеристики состава ядра 100

1.1 .звуковой состав ядра 100

1.2.выделение значения ядра 101

2. Символические функции гласных 102

2.1. в односложных ядрах 102

2.2. в континуалях двусложных ядер 104

2.3. в инициалях двусложных ядер 109

2.4. основные символические функции гласных 111

3. Символические функции согласных 113

3.1. в односложных базисных элементах 113

3.2. в инициалях двусложных ядер 114

3.3. в континуалях двусложных ядер 122

3.4. символическая значимость озвончения 130

3.5. символическая значимость палатализации 132

3.6. основные символические функции согласных 133

4. Символические функции слоговых и иных единств в ядре 135

4.1. Предпосылки исследования символизма более продолжительных отрезков ядра 135

4.2. символические характеристики инициалей 137

4.3. символические характеристики континуален 137

4.4. общие символические характеристики слогов 138

4.5. явление «перевертышей» 140

4.6. символизм «костяка» согласных инициали и континуали 141

4.7. символизм ансамбля гласных инициали и континуали 143

4.8. символизм триплетов звуков 144

Глава V. Семантическая структура японских ономатопов

1. Особенности семантической структуры японских ономатопов 147

1.1.двухуровневая семантическая структура 147

1.2. лексического и символического уровней в семантической структуре 149

2. Символический уровень значения 150

2.1 .символические механизмы в японских ономатопах 151

2.2. диффузные и нерасчлененные символические образы 153

2.3. организация семантических ассоциаций между компонентами образа 154

2.4. ассоциации с изменением области употребления 156

3. Ассоциативный переход за пределы символического уровня значения 157

3.1. ассоциации переносного характера 158

3.2. ассоциативное формирование абстрактных значений 159

3.3. метафорическое употребление ономатопов 161

3.4. Влияние языковых и впсязыковых факторов на ассоциативное расширение значения 163

3.5. формансная структура как фактор дифференциации образов 166

3.6. влияние семантической структуры на грамматические функции ономатопа 168

4. Семантические отношения в ономатопоэтической лексике 172

4.1. особенности синонимические отношений 172

4.2. особенности отношений антонимии 177

4.3. близкие омонимии явления среди ономатопов 178

5. Возможные семантические классификации ономатопов 179

5.1. группировка по семантической доминанте с учетом происхождения образа 179

5.2. выделение кластеров по близости символического образа 186

Заключение 189

Использованная литература 193

Приложение 198

• Теоретическая база исследований ономатопоэтики в мировой лингвистике
• Символическое значение формансов, не участвующих в редупликации
• Предпосылки исследования символизма более продолжительных отрезков ядра
• Влияние языковых и впсязыковых факторов на ассоциативное расширение значения

Введение к работе

Японский язык представляет особый интерес с точки зрения исследования ономатопоэтических слов (ономатопов) прежде всего ввиду богатства представленного в нём ономатопоэтического материала. По некоторым данным, он уступает по обилию ономатопоэтических явлений только корейскому языку (Нома 2001). В теоретическом плане данный лексический пласт привлекает внимание в силу наличия ряда признаков, выделяющих его как семантический класс, причём далеко не ограниченный подражанием звуковым явлениям внеязыковой реальности, но включающий также изображения зрительных и других сенсорных ощущений, механических взаимодействий, динамических состояний, психологических и иных характеристик человека. Особенности фонетического состава японского языка и его грамматического строя определяют высокую степень прозрачности ономатопоэтической лексики. Это позволяет оперировать категорией «ономатоп», используя наличный языковой материал.

Вопросы, связанные с природой и принципами функционирования ономатопов в японском языке, затрагиваются в ряде работ японских лингвистов, а также в зарубежной японистике. Поднимались они и в отечественном языкознании. Вместе с тем данная работа является первой в российской лингвистической практике, целиком посвященной именно этой теме.

Говоря об ономатопах японского языка, мы будем иметь в виду слова, передающие внеязыковую реальность посредством её «отражения» при помощи звуков, то есть те, чей фонетический состав тем или иным образом «связан» или «имеет сходство» с изображаемой внеязыковой реальностью. Этим понятие оно-матопа, используемое нами, отличается от понятия ономатопеи, соотносящегося с явлением в целом, содержание которого выражается в ономатопах японского языка.

В рамках настоящего исследования мы исходим из того, что класс ономатопов задан в синхроническом аспекте. Данное понятие достаточно разработано в тематической литературе, прежде всего японских авторов, а сам круг ономатопов, равно как и методы его определения, зафиксированы в ряде специальных словарей. Это позволяет применить уже имеющиеся теоретические концепции с некоторыми практическими уточнениями. Таким образом, формулирование признаков класса ономатопов не входит в нашу задачу.

Основная цель работы - выявить механизмы функционирования ономатопов, используемых носителями языка. Конкретнее, нас интересует, какие именно «сходства» или «связи» существуют между фонетической формой японских ономатопов и природой внеязыковых объектов, описываемых ими, а также каким образом передача различных «связей» и «сходств» организована в структуре ономатопа. Рассмотрение указанных аспектов является основой для построения т.н. языка описания значения ономатопа как лексической единицы, конкретизации особенностей его семантической структуры, вытекающих, на наш взгляд, прежде всего из природы ономатопов.

Ономатопоэтическая лексика представляется весьма сложной для иностранцев, изучающих японский язык, прежде всего в плане употребления (по сравнению с определением значения единиц, употреблённых носителями языка). В этом смысле нами предпринята попытка указать на некоторые факторы, изолирующие языковой опыт японцев в плане употребления ономатопов от опыта иностранцев (например, с точки зрения культурной укоренённости ономатопоэтических значений). Таким образом, материал выходит на проблему языковых универсалий в области ономатопоэтики, однако на этом этапе исследования мы не ставим своей задачей формулировать общезначимые выводы, сознавая, что для этого потребовалось бы привлечь широкий материал различных языков.

Исходя из поставленной цели, мы включаем в задачи работы сбор языкового материала; выявление присутствующих в японских ономатопах структурных закономерностей и оценку роли структурных факторов; анализ символических механизмов, действующих в данных единицах с учётом структурного фактора; формулирование выводов относительно действия символических механизмов в ономатопах; а также обозначение перспективных способов анализа ономатопоэтических единиц с учётом выявленных закономерностей.

Привлекаемый нами материал представляет собой ономатопы, зафиксированные в письменных источниках, прежде всего специальных толковых словарях, а также в произведениях современной японской литературы. Помимо этого, используются примеры употребления ономатопов в практике разговорного общения и в средствах массовой информации, в основном - в программах радио и телевидения. В общей сложности собранная нами картотека включает свыше двух тысяч ономатопоэтических единиц.

І В условиях насыщенности современного информационного пространства материалом, имеющим отношение к предмету нашего исследования, мы сочли возможным при определении теоретической базы сконцентрироваться в основном на работах японских авторов послевоенного периода, где затрагиваются вопросы функционирования ономатопов в современном японском языке. Материалы исследований ономатопоэтических явлений в других языках привлекают-ся там, где это представляется целесообразным в методологическом плане.

Структурно работа состоит из введения, пяти глав, заключения, списка литературы. Некоторые привлекаемые при подаче материала статистические дан I ные, а также предлагаемые автором примерные направления группировки наличного материала для его дальнейшей обработки и изучения вынесены в три приложения.

Методические установки исследования определяются спецификой его объекта. Рассматривая функционирование ономатопов в японском языке, мы учитываем роль их формальной структуры, фонетического состава, а также действие символических механизмов различной природы. Главным методом, применяемым нами для выявления указанных факторов и разграничения сфер их 1 действия, является метод компонентного анализа значения, понимаемого как единство показателей, выводимых из сочетаемости единицы и её «внутренних» семантических особенностей.

При этом, чтобы организовать доминирующие лексические значения, а также референты ономатопов различной сенсорной природы, в большинстве случаев разобщённые, мы предполагаем единство образа ономатопа, в котором сходится пучок дифференциальных значений, выявленных в различных контекстах и у разнообразных структурных вариаций ономатопа. Подобный подход является принципиально новым и определяет научную новизну исследования. Следует отметить, что сходные идеи о характерности «синкретического» образа для ономатопоэтических единиц других языков уже высказывались, например, в исследовании С.Карцевского о разряде междометийного предиката, близком по семантической структуре к японской ономатопоэтике (Карцевский 1984). Подобный единый образ пытается установить и В.Скаличка для ономатопов однообразного фонетического состава, реализующих различные лексические смыслы в разных контекстах (Скаличка 1967). В его концепции существование единого образа увязывается с ассоциацией с одним и тем же человеческим органом, например, руками, ногами или глазами. В японской ономатопоэтике при большем разбросе значений ономатопов такой ассоциации именно с органом человеческого тела не обнаруживается. Поэтому мы будем полагать, что единый образ будет связан не с лексическим значением, а с определённым «рисунком», «шаблоном», неким сходством в протекании явлений и их восприятии человеком. Следовательно, именно такая аналогия на уровне «рисунка» или «шаблона» на символическом уровне и объединяет различные контексты.

Носителем этого единого образа мы полагаем ядро ономатопа — абстрактную единицу, очищенную от влияния вариативных структурных факторов. Для более точного формулирования «пучка» значений ядра, составляющего такой образ, выявляются значения, проявляемые ономатопом в различных сочетаниях (контекстах). Соответственно, компоненты значения ономатопа, проявляющиеся при сопоставлении оппозиций на ядерном уровне, рассматриваются как закрепленные за входящими в состав ядра звуками и их объединениями. В основе такой кодировки лежат звукосимволические механизмы, тем или иным образом закрепляющие аналогии с сенсорной реальностью. Учитывая уже выявленные японскими лингвистами факторы, нарушающие систему однозначного закрепления функций за конкретными звуками, мы расширим поле анализа за счет рас смотрения факторов сочетаний различных звуков в ядре. В этом также состоит методологическая новизна исследования.

При исследовании символических функций звуков и более протяжённых единств ядра применяется как дифференциальный метод сравнения (выявление семантических различий при сопоставлении различных элементов в одинаковом положении), так и интегральный метод (вычленение общего семантического признака в группе, где присутствует исследуемый элемент). Выявление дифференциальных признаков символических значений у звуков ядра проводится путем их перекрестного сопоставления. Сравнение производится между всеми ядрами перекрестным образом. Благодаря этому возможна коррекция ранее применявшихся в исследованиях японской ономатопоэтики, в частности, у С.Хамано (Хамано 2001) аналогичных методов, ограничивавшихся сравнением конечных структурных вариаций ономатопов, к тому же с упором на единицы, начинающиеся с [р]. Сам выбор данного звука, претерпевшего ряд изменений в истории японского языка, является, на наш взгляд, проблематичным. Представляемые же С.Хамано доводы о том, что именно в этой группе наиболее совершенным образом отражаются положения её теории, на наш взгляд, мало оправдывают такой [р]-центризм», а скорее подрывают основы самой теории.

Нами в принципе проводится разграничение между звуками как реальными фонетическими проявлениями там, где это возможно в силу ограничений сочетаемости звуков в японском языке. В иных случаях допускается объединение на основе позиционно обусловленных видоизменений, существующих во всем массиве японской лексики. При этом изменение природы звука оговаривается особо. С учетом этой специфики мы отдельно касаемся вопроса о роли явлений озвончения и палатализации.

Тот факт, что за основу анализа берётся структурная общность в рамках ономатопа - ядро, даёт возможности сопоставить полученные результаты с выводами из более общих исследований, в частности, универсальных символических функций звуков у М.Свадеша (Свадеш 1972).

При определении границ исследуемого класса ономатопов мы основываемся на примате функционального признака, то есть восприятия ономатопов как таковых в сознании носителя языка. Основными критериями при этом является выделение ономатопов в соответствующих специальных словарях, а также наличие в описании значения лексической единицы ссылки на сенсорный (моторный) образ. Данный подход в целом согласуется с правилами, вводимыми и в других исследованиях, например, в закреплении списка ссылок на сенсорные и моторные характеристики явления, наличие которых позволяет отнести единицу к ономатопоэтически выразительным словам в исследовании фонестем шведского языка О.Абелин (Абелин 2003). Помимо этого, применяется формальный критерий соответствия, который состоит в том, чтобы ономатоп имел структуру, сопоставимую с другими единицами класса, т.е. соответствовал определённым вариативным структурным моделям (они подробнее рассматриваются отдельно). Подразумевается также, что он выполняет или может выполнять атрибутивную функцию.

Данное исследование осуществляется в рамках синхронического подхода и не ставит целью раскрыть динамику формирования или исторического развития ономатопов. Все термины, которые могут трактоваться как указывающие на динамические процессы в формировании структуры или семантических компонентов ономатопов, носят рабочий характер и не преследуют цель сформулировать наши собственные суждения относительно направления рассматриваемых процессов. При этом отдельные факты диахронического плана приводятся в качестве иллюстраций или для пояснения материала. Например, не рассматривая дериваты ономатопов в качестве членов ономатопоэтического класса, мы тем не менее считаем возможным соотносить основы таких образований с ядрами собственно ономатопов (при этом, конечно, мы имеем в виду, что структура таких дериватов сообразуется с выделяемыми нами характерными моделями деривации).

В плане языковой иерархии объект исследования следует полагать в основном ограниченным уровнем лексической единицы. В центре внимания - во просы формирования функции ономатопа «самого по себе», как определяемые его лексической ролью, так и выводимые из функциональных характеристик более мелких структурных единств, его составляющих. Вопросы же функционирования ономатопов в более протяжённых отрезках речи (предложение, текст) в строгом смысле лежат вне поля данного исследования. Таким образом, мы не останавливаемся специально на синтаксических и прагматических аспектах функционирования ономатопов в японском языке, полагая их в известной мере производными от «внутренних» характеристик ономатопа. Вместе с тем для обоснования этого тезиса, а также для более полного описания функций составляющих ономатоп единств справочно приводится анализ некоторых с точки зрения функций грамматических и стилистических особенностей ономатопа.

Как известно, применяемый нами метод компонентного анализа неизбежно оказывается связанным с субъективным восприятием исследователя, что в известной мере лишает анализ формальной строгости. Это усугубляется фактором субъективности в употребления ономатопов носителями языка, распространённостью их окказионального употребления, что затрудняет исследование и сравнение единиц, не обладающих высокой степенью конвенциональности употребления. На наш взгляд, уменьшить влияние данных факторов возможно только путем привлечения дополнительного, ещё более широкого языкового материала, как письменно зафиксированного, так и извлечённого из повседневной практики устного общения носителей языка.

Глава I Теоретический контекст исследования

§1 История вопроса. Проблема выделения класса ономатопов.

1.1. Исследование ономатопоэтики, в которой отражается «сходство» или «похожесть» между внеязыковой реальностью и её отражением в языке, является одной из традиционных тем лингвистических исследований. Проблема связи между характеристиками внеязыковой реальности и формы её языкового выра жения поднималась уже Платоном с точки зрения поиска начала языка в природе или в установлении (т.н. теории сриаєі и Опсєі).

В современной лингвистике явление ономатопеи привлекает внимание в свете проблемы мотивированности языкового знака в работах Ф.Соссюра, Ш.Балли, где они рассматриваются как локальное явление (Соссюр 1977, Балли 1955). Как ограниченную область в символической системе языка рассматривает звукоподражание и звукопись К.Бюлер (Бюлер 1993). С точки зрения их роли в процессе формирования языка явления ономатопоэтики рассматриваются К.Вундтом, Г.Паулем (Вундт 1912, Пауль 1960), а также у Э.Сепира (Сепир 1968). Проблемам функционирования звукосимволизма в различных пластах языка вне связи с ономатопоэтической лексикой посвящены работы О.Есперсена (1964), М.Свадеша (1972), Й.Коржинека. Среди исследований ономатопов в отдельных языках выделяются труды В.Скалички по венгерскому языку (Скаличка 1967), С.Мартина - по корейскому (Мартин 1962), в которых содержатся ценные выводы по поводу функционирования ономатопов.

Из отечественных работ в области ономатопоэтики следует отметить труды Н.И.Ашмарина (1928), А.П.Журавлева (1974), В.В.Левицкого (1973), фоно-семантическую концепцию С.В.Воронина (1982). Японские ономатопы рассматриваются в качестве одного из частных направлений в посвященных более широким вопросам, в частности, японской грамматики работах Н.И.Конрада (Конрад 1937), О.В.Плетнера и Е.Д.Поливанова (Плетнер-Поливанов 1930), В.М.Алпатова (Алпатов 1979). Проблемы функционирования японских ономатопов освещаются наряду с другими вопросами в плане их роли в коммуникации японцев (Неверов 1977), участии в формировании особых устойчивых общностей на лексическом уровне - фразеологических комплексов (Быкова 1985). Японским ономатопам посвящены отдельные работы по прагматическому аспекту их функционирования (Поливанов 1968), структурным, фонетическим и семантическим особенностям ономатопоэтических слов (Черевко 1963, Корши-кова 1990), поиску эквивалентов при переводе их на русский язык (Румак 2003).

Более подробный разбор исследований ономатопоэтических явлений в других странах мы не производим в силу ограниченности объёма, а также ввиду наличия специальных работ, среди которых следует выделить исследование С.В.Воронина (Воронин 1990). Мы делаем основной упор на рассмотрении японских исследований в данной области, непосредственно касающихся предмета нашей работы. При изложении материала в дальнейшем будут делаться ссылки на релевантные элементы концепций различных авторов из третьих стран.

1.2. Начало исследованиям ономатопоэтики в Японии было положено теорией звукописи А.Судзуки (бё:сясэцу), учитывающей взаимосвязь между звуком и смыслом в этимологическом плане (напр., кирикири «скрип-скрип» кириги-рису «сверчок»). Х.Хори, обобщая взгляды представителей направления «исследователей духа языка» (гэлъю:гакуха), в рамках фоносемантической теории (о//-гисэцу) придерживался теории ономатопоэтического происхождения языка. Данное направление, сформировавшееся до проникновения в Японию современных лингвистических идей, зафиксировало чрезвычайно широкое распространение явлений звукового символизма в японском языке, однако их описание не носило характера научных исследований.

Основы современных японских исследований в области ономатопоэтики были заложены Х.Кобаяси. Объяснение сути ономатопов он даёт через явление звукового символизма, которое трактуется не как универсальный принцип, лежащий в основе происхождения языка, а всего лишь как локальное явление в рамках языка. Рассматривая языковые явления в целом с точки зрения теории языкового знака Ф.Соссюра, Х.Кобаяси оспаривает соссюровский тезис о малой распространенности ономатопов, привлекая для этого, кроме японского, также материал корейского языка. В качестве объекта исследования в соответствии с соссюровскими представлениями о языке им выделяется массив обычно употребляемых в синхроническом плане ономатопов. Связанные с денотатом содержательно, ономатопы в целом относятся к мотивированным языковым знакам, существующем наряду с немотивированными (синхроническая теория мотиви рованности). По мотивационному признаку, утверждает Х.Кобаяси, ономатопы располагаются между полностью мотивированными и полностью произвольными знаками и сочетают свойства обоих «полюсов»: в силу мотивированности знака определенный звук отражает определенное ощущение, произвольный же характер знака проявляется в непостоянстве набора связей «звук-ощущение» в разных языках и диалектах одного языка (Кобаяси 1976, 90). Более подробного разбора природы данной связи автор не производит, оставляя в силе тезис А.Судзуки о главной роли «обычая» в её формировании. При этом Х.Кобаяси видит одну из причиной отсутствия устойчивых связей «ощущение-звук» в ограниченности языковых средств, не позволяющих распределить по фонетическим дифференциальным признакам всю полноту свойств предметов, как это возможно, например, при передаче символических ассоциаций с «бесчисленным множеством» оттенков цвета.

С фонопсихологической точки зрения на ономатопоэтике как проявлении связей между языковой формой и гештальт-образом звука или незвукового явления (движения) фокусируется теория Я.Сакумы (1930). Исследования Я.Сакумы в области японской ономатопоэтики уже опирались на идеи современной лингвистики, в частности, Э.Сепира.

С точки зрения языковой деятельности (langage по Соссюру) развивает вопрос о связи между звуком и смыслом в ономатопах К.Кобаяси (Кобаяси 1941), выделяя в ономатопе помимо знакового также и «намекающий» характер, свойственный langage. «Намекающее» начало, по его теории, сильнее проявляется в подражании звуковым явлениям, а знаковое - при отражении незвуковой реальности. Если в языковом знаке отношения между денотатом и языковым референтом строятся по принципу «денотат-языковой знак-языковой референт», то «намекающая» связь состоит в такой последовательности: «денотат-его звуковой отпечаток-языковой референт».

Х.Киндаити (теория подражания/символизма), выделяя просодические особенности ономатопов, рассматривает ономатопоэтический материал в сфере прагматики с точки зрения «техники выразительности» и «достижения эффекта» (parole у Соссюра). При этом впервые особо подчеркивается ситуативность употребления ономатопов. Функционированию ономатопов в рамках parole уделяет основное внимание и К.Кодзима (1972).

В дальнейшем японские исследователи ономатопов продолжают уточнять теорию языкового знака Ф.Соссюра, опираясь на материалы ономатопоэтики. На основе данных о значительном распространении ономатопоэтически окрашенной лексики в различных языках мира подвергается сомнению соссюров-ский тезис о произвольности речевого знака (Кита 1997, Мацусита 1993). Х.Нома оспаривает и тезис о незначительной роли ономатопоэтики в развитии языка, указывая на влияние звукосимволических факторов в формировании не только лексики, но и грамматической системы, - влияние, впоследствии «стёршееся» из-за многочисленных видоизменений лексем. И.Тамори и Л.Скоурап (Тамори-Скоурап 1999) трактуют вопрос о степени мотивированности звуков с точки зрения сочетания в ономатопе лексического (абстрактного) и символического значения (того, на которое «намекают» звуки): последнее объективно существует всегда (например, в виде символизма положения органов речи при артикуляции звука), однако в неономатопоэтической лексике вытесняется лексическим.

В рамках функциональной теории звуков языка Дз.Кавада наряду с передачей понятийного оформленного смысла произвольными фонетическими средствами (знаковая зона), а также «непосредственного голосового обращения к сенсорным ощущениям» (междометийпая зона), выделяет символическую зону (Кавада 1988). В принципе данная схема соответствует трехступенчатой теории возникновения языка Ж.-Ж.Руссо (естественные выкрики выражение видимого жестами и слышимого звуками голосовая артикуляция на основе общего сознания). Х.Исигуро (Исигуро 1993) добавляет к этому фактор лексикализации, отмечая, что ономатопы, которые в принципе должны располагаться в первой группе по Руссо, в силу их конвенционального характера могут занимать положение и во второй группе.

. Японские авторы используют содержательные характеристики ономатопов для их определения. Специальные работы, посвященные проблеме определения ономатопов как класса, отсутствуют. Рабочие определения, как правило, содержат указание на символическую функцию ономатопов. Последняя раскрывается как «отражение звуками языка явлений звуковой или незвуковой природы» (Аманума 1989), «символическая передача свойств вещей, явлений, ощущений через звуковую форму слова с использованием естественной связи между ними» (Тамамура 1989), «указание на явления путем выражения поступающих от них ощущений через звуки языка» (словарь «Дайдзирин»). Л.Скоурап и И.Тамори дают простейшее определение ономатопа как слова, похожего на звук (также движение, телесное, психическое состояние) (Тамори-Скоурап 1999, 10). Круг денотатов ономатопов, как правило, задаётся списочно. Словарные издания перечисляют в таком качестве звуки, голоса, действия, физические и психические состояния, причем, как правило, не учитываются возможности ономатопов выражать более абстрактные понятия, такие как частота, продолжительность.

Ономатопы как лексические единицы (го) противопоставляются другим лексическим единицам, обладающим «ясным» лексическим значением и грамматической функцией (Тамамура 1989), как описывающие явления сенсорно воспринимаемой реальности с помощью не несущих лексического смысла сочетаний звуков. Ввиду специфики ономатопов они выделяются в этимологическом плане как особый, четвертый пласт лексики наряду с исконно японской, китайской и заимствованной (Цудзимура 1999). Выделяется «автоматизм употребления» ономатопов, не проходящих процедуру перекодировки на уровне знака (Аманума 1989, Киндаити 1978), бессознательный характер данного механизма (Судзуки 1980). Отмечается также, что ономатопы и воспринимаются носителями языка естественно, без сознательных усилий (Отани, 1989, 53).

В японской лингвистической традиции закрепилось разделение между явлением звукосимволизма вообще и ономатопоэтикой как его проявлением на лексическом уровне. Х.Кобаяси разделяет в этом смысле звукосимволизм (ой сё:тё:) и ономатопы - звукосимволические слова (рнсё:тё:го). Звукосимволизм при этом определяется как «связь между смыслом и его фонетическим выражением в языке, превосходящая конвенциональную», определяющая тенденцию к изображению признаков, например, «твёрдости» звуками [к] и [s], а «мягкости» - [т] и [п] (Тамори-Скоурап 1999, 7). Х.Нома подчеркивает, что звукосимволизм сам по себе - явление, распространённое в японском языке на различных уровнях, в том числе грамматическом (например, передача признаков «близкое-далёкое» в указательных местоимениях (т.н. слова ко-со-а-до), временных понятий в спряжении глаголов, сравнимая с умлаутом в немецком языке, и т.п.) (Нома 2001). С.Хамано указывает на звукосимволическую окрашенность гласных в корнях глаголов киру «резать узкое» - кару «резать широкое/стричь», мадзиру «быть подмешанным» и мадзару «размешиваться полностью». (Хамано 2001, 61). К.Яманака демонстрирует элементы звукосимволизма в согласных корней общей (ономатопоэтически не окрашенной) лексики на примере противостояния звонких и глухих в словах сама «вид» и дзама «безобразный вид», кани «краб» и гани «несъедобные лёгкие краба». Таким образом, звукосимволизм выделяется как главный, но не единственный фактор, определяющий строение и функционирование японских ономатопов (Яманака 1998).

1.4. Возможность выделения ономатопов в особый класс в японском языке, обладающий помимо содержательных (лексических) также формальными, в т.ч. просодическими и синтаксическими характеристиками, подчеркивают И.Тамори и Л.Скоурап (Тамори-Скоурап 1999, 6). При этом отмечается несвойственность этих признаков для ономатопов других, прежде всего индоевропейских языков.

В качестве формальных критериев выделения ономатопов японские лингвисты также называют особенности их звукового состава и структуры. В целом данное явление - употребление необычных звуков и их сочетаний - распространено среди ономатопов и в других языках (Абелин 2003, Скаличка 1967). В японской ономатопоэтике выделяются возможность употребления [р] в начальной позиции (начальное [р] возможно только в заимствованиях), частотность [г].

Чуждым неономатопоэтической лексике является также семантически релевантное сокращение гласных1 и удлинение гласных помимо сугубо эмфатической функции (за редкими исключениями в общей лексике, не принадлежащей к заимствованиям, не встречается удлинение гласных [а], [і]). Аналогично, специфически характерны для ономатопоэтической лексики геминация и вставка назального [N] в неэмфатической функции. При этом в лексике японского происхождения (ваго) на конце слова назальнное [N] и удлинение гласного в общей лексике не встречаются вовсе (Тамори-Скоурап 1999, 29). Представляется, что список структурных особенностей ономатопов может быть дополнен за счет редупликации с чередованием и повторения одного и того же структурного элемента более двух раз.

Системность просодической структуры ономатопов рассматривается С.Хамано (2001, 33-38). По её теории, интонационное ударение (перепад тона) приходится на конец первой из «более тяжёлых»2 хореических стоп в структуре ономатопа как просодического слова. Отдельно рассматриваются возможности реверсии интонационного ударения при различении адъективной и наречной грамматической функций ономатопов.

Частица -то и образуемые с её факультативным или обязательным использованием глагольные дериваты и глагольные определения на -mo-суру и — то-сйта выделяются как грамматические конструкции-маркеры ономатопов (Кайзер 2001).

В целом, на наш взгляд, недостатком перечисленных формальных критериев является их неабсолютный характер: хотя все они указывают на принадлежность лексемы к ономатопоэтическому классу, самим этим критериям удовлетворяют далеко не все члены данного класса. К определению формальной характеристики ономатопоэтического класса с точки зрения общности ономатопов как жанра, объединённого рамками единого набора структурных моделей, наи более приближается теория Ё.Отани (подробнее рассматривается ниже). Развивая её тезисы, мы полагаем справедливым назвать в качестве дополнительного формального критерия выделения ономатопов вариативность их структуры в рамках такого определённого набора. Таким образом, критерием отнесения единицы к ономатопоэтическому классу должны считаться, например, не сами по себе удлинение или сокращение конечного гласного или назализованное [N] после конечного гласного, а возможность таких трансформаций.

1.5. В плане классификации ономатопов в японской лингвистике традиционно выделялись звукоподражания (гионго, термин предложен М.Осимой) и звукоизобразительные ономатопы (гитаиго, автором термина считается Х.Кобаяси). Х.Кобаяси проводит параллели между данным делением и распространённым в западной лингвистике тезисом о различии echoismes или ономатопов в узком смысле и выразительных слов, или termes expressifs (Ельмслев), а также упоминает об аналогичном разделении на оиоютг ; и avc oyia уже у стоиков. Критерием отличия звукоподражательных ономатопов от непосредственных (внеязыковых) звукоподражаний называется то, что первые состоят из звуков языка (Кобаяси 1976). В англоязычных источниках по японской ономатопо-этике различение гитаиго и гиоиго в целом сохраняется в терминах onomatopoeia и mimesis.

При всей устойчивости данной концепции в национальной языковой традиции упомянутые термины воспринимаются как факультативные. Среди других вариантов можно назвать мосяго, тю:сяго и тэнсяго (подражательные, объяснительные и трансформативные слова) у Р.Исигуро, уцуси («языковые отражения») у С.Исигаки и др. Часто встречаются также термины гиё:го (слова для описания состояний животных и людей, введен Х.Киндаити), сё:тё:дзи (символические лексемы), онсё:тё:го (звукосимволические слова, объединяющие гитаиго и гионго, Тамамура 1989).

Более подробная классификация предполагает выделение в числе звукоподражаний подкласса подражаний голосам животных и людей (гисэйго). Строго говоря, объектом подражания гисэйго должен быть звук, производимый рече выми органами, что исключает из этой категории, например, стук дятла (Кин-даити 1978). В гитайго выделяются следующие группы: движения людей и животных, телесные состояния, ощущения, эмоции, психологические состояния, физические явления. Подчёркивая богатство японских ономатопов, передающих эмоционально-психологические состояния и характер человека, Х.Киндаити (1978) выделяет их в отдельный класс гидзё:го (подражания эмоциями).

Наиболее полный синтез указанных теорий о классификации ономатопов по типу денотата осуществляет И.Тамори (Тамори 1991, 11):

1. звукоподражания {гионго) звуки живой природы {гисэйго) звуки неживой природы 2. звукоизобразительные слова {гитайго) психические (гидзё:го) 2.1.1 .сенсорные {гидзё:-канкаку) 2.1.2. эмоциональные (гидзё:-кандзё:) физические 2.2.1. живой природы (гиё:го) 2.2.2. неживой природы {гитайго). • По нашему мнению, основным недостатком концепций, противопостав ляющих гионго и гитайго, является сложность чёткого разграничения звукоподражаний и звукописи. Использование для этого функциональных критериев позволяет провести условную границу между двумя группами, отталкиваясь от прямого (в звукоподражаниях) или косвенного (в иных случаях) характера передачи реальности звуками языка (Мацуда 1989). Однако, как показывают наблюдения Н.Осаки и ряда других авторов, звуковой компонент образа, передаваемому го ономатопом, может быть выражен в различной степени при описании одного и того же денотата различными ономатопами (Осака 2001, Конрад 1937). Восприятие соотношения связанной и не связанной со звуком коннотаций ономато-па в рамках одного значения является весьма субъективным, что подтверждается Я.Аманумой на примере различий в трактовке некоторых ономатопов в толковых и специальных словарях (Аманума 1974).

По этой причине большее распространение получает метод совместного рассмотрения различных типов ономатопов, различных по природе отражаемой ими сенсорной реальности (Кобаяси 1965, 29, Хамано 2001). В последнее время японские лингвисты всё чаще используют термин ономатопэ, объединяющий различные типы ономатопов (Тамори 1991, др.).

Таким образом, в описанных трактовках ономатопы как единый класс характеризуются функцией символической передачи явлений внеязыковой реальности вообще (независимо от их сенсорной природы) звуками языка и наличием ряда формальных (в первую очередь структурных) признаков, впрочем, не абсолютных для всех единиц класса.

1.6. С вопросом о выделении класса ономатопов тесно связана проблема интерпретации «пограничных» случаев. Последних особенно много среди реду-плицированных моделей. Среди них выделяются китаизмы, случаи структурного сходства, а также случаи, где проблема соотнесённости с классом связана с этимологическим фактором.

Сложность в анализе слов китайского происхождения составляет функциональное сходство редупликации в китаизмах с редупликацией в наречиях японского происхождения (не только ономатопоэтических) японского языка. В них, как и в ономатопах, помимо передачи множественности (имеет место при редупликации существительных японского происхождения) редупликация несёт, например, функцию выразительного указания на признак действия или явления. Такого рода единицы, по всей вероятности, имеют ономатопоэтическую (или по крайней мере обстоятельственную) функцию в китайском языке: кэйюй-тару манадзаси «пронизывающий взгляд», кю:кю:-то-сйтэ цукаэру «преданно служить» (Киндаити 1978). В подобных случаях в качестве критерия для включения в класс ономатопов используется сходство с ономатопоэтической лексикой японского происхождения, например, сассацу-тару кадзэ «ветер, шелестящий листвой» (китаизм) по аналогии с сассаЪ (о шуршании), саЪ (о быстром движении) и соёсоё (о лёгком ветерке), а также употребление иероглифа в отрыве от его основного устойчивого «значения» (по этому критерию до:до: «невоз мутимо», мо:мо в мо:мо-то супабокори-о агэру «поднимать столб песчаной пыли» причисляются к ономатопам, а ро:ро:-то «звонко», маїшаи вманмаи-то лшдзу-о татаэтэ пру «наполнено водой» - нет) (Тамамура 1989). Х.Киндаити (ук. соч.) и Х.Нома (Нома 2001) включают в состав класса ономатопов и китаиз-мы-редупликаты с изменением первого или конечного звука/слога (ко:коцу «восторг», коптои «хаос», сапран «сияющий», хацурацу «разрыв», хэкирэкы «грохот», аймай «неясность»), очевидно, усматривая в них функциональное сходство с японскими единицами с чередованием. Такой подход, на наш взгляд, представляет собой вполне удовлетворительную корректировку взгляда, выраженного, например, Н.И.Конрадом, который в состав «китайских звуковых образов» включал также соединения двух или двух+двух морфем с характерными наречными суффиксами (Конрад 1937, 172).

Структурное сходство между ономатопоэтическими редупликатами и наречиями с редупликацией (вплоть до отсутствия озвончения первого согласного при повторении: сибусибу «неохотно») дополняется сходством в этом случае семантической роли редупликации как выразительного описания признака действия или явления (Тамори-Скоурап 1999, 30-31). Ещё одну группу редупликаций, близких к ономатопоэтическим, составляют употребляющиеся в молодёжном сленге неустойчивые модные редупликаты, образованные от фонетически выразительных глаголов сленговой лексики мотэмотэ мотэру «пользоваться популярностью», батэбатэ батэру «умирать от усталости» (Аманума 1974). В данных случаях для отделения единицы от класса ономатопов в специальных словарях применяется этимологический критерий (очевидность происхождения слова от символически не окрашенной лексики).

В более широком контексте попытки применить этимологический критерий выделения класса ономатопов представляются малоэффективными. При наличии диаметрально противоположных теорий «вторичной ономатопсизации» (предполагает образование формальных ономатопов из символически не окрашенной лексики вследствие усиления четкой связи между ее смыслом и звуковым выражением, например, в нэбанэба нэбару «быть клейким», хэтахэ та хэтабару «падать от усталости») (Тадзири 1989) и лексикализации (развитие лексических значений у символически окрашенных слов, Х.Какэхи) И.Тамори и Л.Скоурап отказываются от уточнения динамического направления при обозначении связей между единицами с различной степенью символической окрашенности: киракира кирамэку «сверкать», уроуро уроцуку «бродить» (Тамори-Скоурап 1999). Х.Нома предлагает разграничить диахронический взгляд на проблему границ класса ономатопов (предполагающий этимологический подход) и синхронический взгляд, где основную роль будет играть лексическая характеристика (Нома 2001). К.Идзуми высказывается в пользу ограничения изучения ономатопоэтики синхроническим планом, указывая, что «поиск связи с ономатопоэтическим корнем чреват уходом в народную этимологию» (Идзуми 1976, 140). Синхронический подход к вопросу о принадлежности к ономатопам подразумевает включение в этот класс всех единиц, фактически исполняющих звукоизобразительные функции, независимо от их происхождения. Критерием при этом является «универсальное признание» ономатопа в таком качестве носителями языка (Нома 2001, 13).

Примером наиболее широкого применения синхронического подхода является теория Ё.Отани. Она выделяет три этимологических типа ономатопов, действующих в этом качестве в синхроническом плане: а) содержащие звуки и их сочетания, исторические получившие функцию передачи определённых впечатлений или «окрашенные определённой сенсорной ассоциацией», б) звукоподражания, получившие значения помимо звуковых, а также в) слова неономатопоэтического происхождения, имеющие структуру, типичную для ономатопов (Отани 1989,50).

Для уточнения границ класса ономатопов, как представляется, целесообразно учитывать также смежную область, которую занимают ономатопоэтические дериваты - метонимические конверсивы с переменой интонационного рисунка, сложноосновные образования, суффиксальные образования.

Конверсия в основном связана с редупликативными формами: готагота «разлад и споры», гарагара «погремушка», - однако существуют и образования, представляющие собой одиночные основы, например, боро «тряпки, макулатура». Среди сложноосновных образований наиболее распространено присоединение ономатопоэтического элемента к уже существующему существительному, предикативному прилагательному, глаголу (как правило, они называют более общее явление или признак), обычно препозиционно (досябури «ливень», хёро-нагай «длинный и тонкий», тёнгиру «резать на мелкие клочки»), но есть примеры и постпозиционного присоединения (тю.бурарии «подвешенное в воздухе»).

А_ В образовании глаголов с ономатопоэтическими основами используются суффиксы -МЖ-, -цук-, -кэ(р)-. Наиболее продуктивным из них является -цук-, употребляющийся исключительно с ономатопоэтическими корнями, а также, как подчёркивает С.Хамано, единственный, участвующий в образовании глаголов с нехарактерным для общей лексики начальным согласным [р]: парацуку «брызнуть», пэтацуку «липнуть». И -цук-, и -мок- передают статичное состояние/постоянное движение. При этом -мок- передаёт оттенок менее сильного или более эстетичного проявления черты, а -гіук- - более грубую, прямую характеристику признака, напр. хоси-га кирамэку «сияют звёзды», но ясуй акусэсори:-га jL кирацуку «сверкают дешёвые украшения». Для передачи динамического процесса, приведения в состояния или движение, используются другие суффиксы, характеризующиеся меньшей степенью распространения. Помимо этого, С.Хамано (Хамано 2001, 60) приводит ряд глаголов, в искаженной форме заимствовавших ономатопоэтические основы, в т.ч. хадзику «отскакивать» (пати), фуку «дуть» (фу:), косуру «тереть» (госи, госо). В образовании предикативных прилагательных участвуют суффиксы -и, сии: порой «медлительный» (норо), тадотадосий «сбивающийся, неуверенный» (тадотадо), непредикативных (именных) - яка/рака(на): никояка «улыбчивый» (пиконико), кирарака «сверкающий» (киракира). В образовании существительных также участвует суффикс -ко: патинко «рогатка» (патиЪ «отскакивающее»), бураико «качели» (бурапбу-ран «раскачивающееся»).

1.7. Исследования ономатопов в динамике, как правило, затрагивают вопросы изменения формы и статуса ономатопов в процессе эволюции японского языка.

На историческую принадлежность ономатопов к просторечному стилю лексики (дзокуго, кэ-но котоба в противопоставлении изящному стилю гаго, ха-рэ-но котоба) и исторические ограничения на использование их в литературном стиле указывает Ф.Тамамура, опираясь, в частности, на использование в онома-топах геминации, назализованных вставок [N] и удлинения гласного, составлявших фонетические признаки просторечия в прошлом (Тамамура 1989). О такой стилистической характеристике ономатопов в японском языке, как считает Ф.Тамамура, говорит и их незначительное число в литературных памятниках при более высоком, как предполагает он, уровне их употребления в устной речи городских жителей.

Среди исследований по исторической эволюции формальной структуры ономатопов выделяются работы широкого плана Х.Киндаити, Ф.Тамамуры. Основной тенденцией изменений в структурных элементах ономатопов называется появление, помимо наиболее древнего структурного элемента ри, геминации и вставного [N] (Киндаити 1988, 442). Такое сужение сферы использования ри трактуется И.Тамори и Л.Скоурапом в контексте процесса стяжения при замене аналитических форм синтетическими: в происхождении патаЪ (о захлопывании) и покиЪ (о сломе палки) от патари и покири, таким образом, можно усмотреть то же явление, что и при стяжении саритэ до саттэ «уйдя» и т.п. (Тамори-Скоурап 1999, 22). Ф.Тамамура упоминает о необходимости учета исторических ограничений в отражении фонетики японского языка на письме. При этом он приводит пример из «Записок у изголовья» Сэй Сёнагон (X в.), где значение «забросить оглобли» передаётся выражением пагаэ-о хоу-то утиоросу, в то время как в современном языке вместо хоу использовалась бы ономатоп пои. Относительно новой структурной формой ономатопов, появившейся в период до XVII в., называются и редупликаты. На наш взгляд, данные выводы могут быть дополнены уточнением функций самого элемента ри в ходе исторической эво люции языка, так как именно процесс уточнения значения ри объясняет факты параллельного существования ри и более новых форм в современном языке, где и те, и другие устойчивым образом передают различные оттенки значения.

М.Судзуки указывает, что с XIII в. в ономатопах фиксируется использование палатализации (Судзуки 1965, 63).

Другим процессом, по-видимому, происходящим в период формирования современного японского языка (т.е. в период с XVII в.), является концентрация структурных форм ономатопов, проявляющаяся в вытеснении структурных моделей с ассимиляцией гласного в третьем слоге, в основном на [г] (в современном языке сохранились сидоромодоро «метания», ситодо (о тихом снегопаде), конверсив цурара «сосулька») моделями с унифицированным третьим слогом -ри (Киндаити 1978, 15, Судзуки 1965, 61). Из данной теории следует, в частности, что один из таких элементов - ра, почти не сохранившийся в ономатопоэтической лексике (фуккура-сйта «пухлый»), впоследствии слился с адъективным суффиксом, характерным для неономатопоэтической лексики, например, киёй киёрака «чистый».

В диахроническом анализе содержательного плана ономатопов выделяется теория лексикализации - отрыва ономатопов от изображаемых (исходных) звуков (и иных сенсорных явлений) и интеграции их в систему языка. Такая последовательность обосновывается результатами исследований порядка приобретения языковых навыков детьми (Исигуро 1993). Х.Какэхи разрабатывает следующие критерии лексикализации: устойчивость ономатопа, возможность образовывать предикативно-именные, адъективные и глагольные формы, а также отображение на письме (имеется в виду, что в современной орфографии изображение азбукой катакана свидетельствует о восприятии ономатопа языковым субъектом как прямой «цитаты» сенсорного ощущения языковыми средствами, написание же хираганой уравнивает ономатоп с другими лексическими единицами). При этом лексикализация понимается как процесс снижения символической изобразительности ономатопов при развитии семантических ассоциаций лексического характера (Какэхи 1993).

1.8. Основной формой эмпирических исследований ономатопов в японской традиции является сбор материала, как правило, зафиксированного письменно. Весьма развито составление словарей (Аманума 1974, Ямото 1998, Асано 1978, Какэхи 1992, Сираиси 1982), в том числе с элементами межъязыкового сопоставления (Гоми-Мито 1980, Фудзита-Акихо 1984).

Среди исследований практики употребления ономатопов в отдельных литературных произведениях, а также жанрах поэзии и сценического искусства следует отметить работы Я.Аманумы, К.Кодзимы, К.Яманаки. О трактовке ономатопоэтических явлений в рамках лингвистической школы «языкового существования» будет сказано ниже.

Из экспериментальных исследований следует отметить тест И.Тамори (Тамори 2001), раскрывающий широкий разброс в индивидуальном восприятии ономатопов в заданном контексте. Дз.Мураи и А.Окубо, наблюдая за формированием языковых навыков у детей (при этом авторы опираются на концепцию формирования символов Вернера-Каплана), приходят к выводу о первоначальном формировании звукоподражаний и последующем - звукоизобразительных слов, а также о раннем переходе от самостоятельного ономатопоэтического творчества к использованию «готовых» конвенциональных ономатопов. Т.Мацуока, повторяя известный эксперимент Э.Сепира, адаптированный для носителей японского языка (сопоставление четырех различных геометрических линий с равным количеством бессмысленных групп слогов ра:н, такэтэ, кипы-тики, нурон), демонстрирует взаимосвязь между звуком и пространственной формой в восприятии носителей языка (Мацуока 1958).

Сравнение ономатопоэтики японского языка с подобными явлениями в других языках осуществляется прежде всего в свете проблемы поиска универсалий в этой области. Данной тематике посвящена, в частности, работа Х.Оно (в сравнении с английским языком) (Оно 1984). При этом с одной стороны, отмечается общность семантических валентностей самих звуков, основанная на объективном сходстве между изображаемыми явлениями/свойствами и положением органов речи (на материале английских и японских ономатопов в семантических группах «мять/съёживаться», «плюхаться/плескаться», а также с учётом различной сочетаемости звуков - [sw] в английском и [s] в японском языках в группе «стремительное движение», соответственно [gl] и [k/g] в сочетании с [г] в группе «движение по кругу/из стороны в сторону» (Скоурап 1993, 53-55)). Отказываясь судить о наличии конкретных универсальных связей между звуками и смыслом без исследования достаточно широкого круга не связанных между собой языков, Л.Скоурап делает вывод о том, что раздельно существующие звукосимволиче-ские системы отдельных языков строятся на основе схожих механизмов фонетического выражения явлений внеязыковой реальности. Примеры одинаковых образных значений, присущих отдельным звукам в разных языках («мягкое» в [т], «гладкое» в [1] и [г], «твёрдое» в [к]), рассматривают Х.Нома (Нома 2001) и Т.Мацуда (Мацуда 1989).

С другой стороны, подчёркиваются различия в том, как в ономатопах фонетическими средствами разных языков отражаются явления внешнего мира, причем в большей степени это касается явлений незвукового плана. Указывается и на различную частоту звукоподражаний и ономатопов, изображающих незвуковые явления (Киндаити 1978): хотя первые распространены во всех языках за редким исключением (например, описанные Э.Сепиром языки американских индейцев), последние, по данным Х.Киндаити, практически отсутствуют в некоторых языках, в частности, во французском (по сравнению с английским языком). А.Фрэй в результате эксперимента, в котором неносителям японского языка предлагалось подобрать японские ономатопы, обнаруживает, что при определенных соответствиях в звукоподражаниях звукоизобразительные слова не были «угаданы» ни в одном случае. Невосприятие даже носителями языка звукописа-тельной лексики других диалектов отмечает К.Идзуми, привлекая для объяснения этого явления фонетические, культурные и исторические факторы (Идзуми 1976, 115). Х.Кобаяси объясняет большее распространение ономатопов в германских языках по сравнению с романскими языковыми (более богатый фонетический состав германских языков) и культурными факторами (более высокая степень развития римского общества) (Кобаяси 1965). Исходя из сравнения японской и корейской ономатопоэтической лексики, этот же автор формулирует правило, согласно которому семантические функции, закреплённые за отдельными элементами японских ономатопов, являются специфическими для японского языка (Кобаяси 1965, Кобаяси 1976). Т.Мацуда (Мацуда 1989) также делает акцент на самобытности выработавшихся в различных языках закономерностей символической передачи звуковых и незвуковых явлений в условиях несовершенства языкового инструментария их точной передачи. С.Исигаки на осно ,и) ве сравнения японских и эфиопских ономатопов делает вывод о главной роли образов конкретной языковой среды на более высоком уровне, чем отдельные звуки (Исигаки 1962). Данные факты, считает он, говорят о разделении массива ономатопов на ту часть, где действует символизм на основе прямого сходства, и следовательно, могут существовать языковые универсалии, и ту, где главную роль играют ассоциации, зависящие от среды конкретного языка.

Л.Скоурап путём сравнительной характеристики японской и английской ономатопоэтической лексики выявляет структурные особенности японских ономатопов (в т.ч. преобладание полных редупликатов, чередование в основном Ju между согласными, ограниченность в структуре, формально выделяющая японские ономатопы из общей лексики). Он исследует с этой точки зрения и семантические особенности японских ономатопов (Скоурап 1993). Материал японского и английского языка, связанный с грамматическими функциями ономатопов, трактуется как свидетельствующий о малой степени универсальности синтаксических функций ономатопов в различных языках (Тамори-Скоурап 1999, 114): если японские ономатопы выступают в основном в атрибутивной функции, то в английском языке им свойственна предикативная функция. Л.Скоурап и И.Тамори в результате межъязыковых сопоставлений приходят к выводу, что стилистический статус ономатопов в японском языке выше, чем в других языках, особенно в части изображения психических и эмоциональных состояний, а также действий человека (Тамори-Скоурап 1993).

Изучение материала других языков используется также для оценки места ономатопов в лексической системе языка вообще и японского языка в частности.

Сторонниками заниженной оценки ономатопов являются Х.Киндаити, Х.Кобаяси, Х.Араки, М.Такахаси. При этом делаются ссылки на малое распространение ономатопов, особенно отражающих психическое состояние, в «развитых» европейских языках, ономатопы представляются как наследие «первобытного языка» (Киндаити 1978). Языковое «до-творчество», которое представляет собой образование ономатопов, он называет более свойственным обществам на низшей ступени развития, а их функция в современном языке - вспомо и) гательной (Кобаяси 1976). Х.Араки объявляет ономатопы «сенсорно-ориентированными, эмоциональными», «не прошедшими процедуру рационализации», и противопоставляет это явление рационально-абстрактному началу, преобладающему, по его мнению, в европейских языках, в частности, в английском (Араки 1994). Указанные авторы также указывают на неполноценность ономатопоэтического языкового материала, ссылаясь на сходство ономатопов с детским языком. Сторонники «оправдания ономатопов», в частности, Ё.Отани, напротив, подчеркивают, что ономатопоэтика выкристаллизовалась из длительной языковой практики, а языковое существование было бы обеднено, если бы L из него были изъяты ономатопы (Отани 1989). В плане выразительных средств важную роль ономатопов для «восполнения» семантической «пустоты» глаголов японского языка подчеркивает С.Хамано (Хамано 2001). Тезисы об «особом» характере японской ономатопоэтики распространены в исследованиях, предметом которых является пограничная область между лингвистикой, культурологией. И.Сайденстиккер пишет о непереводимости и особой сущности ономатопов, присущей только японскому языку (Сайденстиккер 1987). Х.Кунихиро в качестве культурной особенности импликативного смысла ономатопов указывает на w их «японскость» (по: Отани 1989, 53). Ф.Тамамура подчеркивает, что «особый косвенный характер» передачи явлений незвукового мира и психической реальности в японских ономатопах является основной причиной сложности освоения их неносителями языка (Тамамура 1979). В трактовке О.Берка распространение ономатопов и малое количестве ограничений на их употребление свидетельствуют не о степени развития языка, а о «культурном выборе», «индивидуально сти». Выражая окружающий мир непосредственно-символическим образом в ономатопах, японец, по его мнению, демонстрирует более деликатный, внимательный к нюансам подход его носителей к воспринимаемым явлениям (Берк 1981). Таким же образом - с точки зрения стремления японцев к слиянию с природой - трактует ономатопы («подслушанные у природы» образы) и С.В.Неверов (Неверов 1977).

§2 Вопросы функционирования японских ономатопов 2.1. Основные принципы функционирования японских ономатопов подробно рассматриваются Х.Кобаяси, Н.Осакой, Х.Исигуро. Общим в изображении ономатопами образов различного происхождения называется прямой характер передачи сенсорной информации средствами языка (кансэй-дэитацу), противопоставляемый преобладающей в языке «понятийной» передаче {тисики-дэнтацу) (Осака 2001). То есть, ономатоп как обусловленный знак передает образ денотата напрямую, обходя свойственную произвольному знаку цепочку «звук вызывает понятие, понятие - внеречевой денотат» (Кобаяси 1976, 97). При этом на способ изображения объективно существующего денотата влияют субъективные факторы.

При характеристике процесса воспроизведения звуковых явлений реального мира в ономатопоэтике Х.Кобаяси, Я.Аманума и другие авторы обращают внимание на определенный «зазор» между звуковым явлением и языковым изображением, возникающий в силу ограничений фонетической системы языка, а также фактора конвенциональности ономатопов. Аналогичным сходству портрета с оригиналом называют сходство между ономатопом и внеязыковым референтом Х.Кобаяси и К.Идзуми (Идзуми 1976). В целом тезисы японских учёных повторяют здесь концепцию К.Бюлера, по которой воспроизведение акустических феноменов средствами языка делимитировано существованием т.н. «фонологической преграды» - т.е., ограниченности системы фонем языка (Бюлер 1993, 185).

Основой механизма передачи ономатопами незвуковых сенсорных ощущений называется явление синестезии (кёжаикаку). Данное явление, заключающееся в существовании объективных ассоциаций между различными сенсорными ощущениями, например, между цветом и тоном звука, в случае ономатопо-этики трактуется как устойчивая ассоциация между фонетическими характеристиками звука и тактильными, визуальными и иными сенсорными ощущениями. Х.Исигуро приписывает главную роль в возникновении таких ассоциаций описанному Й.Гельдером «шаблону» (embodied scheme), который интерпретируется японским автором как основа «переноса» сенсорных рисунков (пата:н) в звук через лишенную самостоятельного смысла звуковую среду (в её роли выступает устойчивая структурная форма) (Исигуро 1993).

Помимо синестезии механизм функционирования ономатопов связывается также с явлением кинестезии, или моторного символизма. Так, Н.Осака (Осака 2001) и С.Хамано (Хамано 2001) называют основным источником происхождения ономатопоэтического образа движение или динамичный процесс. Это согласуется с концепциями в европейском языкознании, в частности, с теорией В.Скалички о наличии оптического и двигательного элемента в любом звукоподражании, т.к. «звук всегда возникает в результате движения» (Скаличка 1967, 294). Подтверждают такую связь и данные о связи между артикуляцией ономатопов и жестикуляцией (Кита 1997, 392-394). В то же время отношения между ономатопами как «словами-жестами» (в соответствии с концепцией «языка жестов» В.Вундта) и физическими жестами толкуются по-разному. Если ряд исследователей фактически говорит о процессе вытеснения жестикуляции ономатопоэтикой: «жест в иностранных языках равен японскому ономатопу» (Гротерс 1967, 16), - то высказывается также и мнение о том, что жестикуляция не ушла из японского речевого общения, однако сферы использования жестов в японском и других языках не совпадают. Физические жесты в таком контексте рассматриваются как дополнительное средство, чтобы перекрыть разрыв между звуком и моторным или сенсорным образом (Тамори-Скоурап 1999, 14).

В теории Ё.Отани (Отани 1989) важной чертой функционирования онома-топов является их объединение в рамках ограниченного рядом особенностей класса. Вследствие этого в функционировании конкретных ономатопов важную роль играет фактор «взаимной поддержки» и взаимовлияния ономатопов различного происхождения (аналогия в синхроническом и диахроническом аспекте). Благодаря такому явлению формируется «жанр» ономатопов, в котором звукописательный эффект разделяют также элементы, не относящиеся к онома-топам этимологически и традиционно причисляемые к «спорным случаям» при обсуждении границ ономатопоэтического класса. Указывая на корректность анализа ономатопов в плане взаимовлияния их и с ономатопоэтически не окрашенной лексикой, Ё.Отани замечает, что речь в общем случае может идти не только о звукосимволизме, но и о «звуковой стилизации» как основе такого «жанра». Заявляемый автором как всего лишь «крайняя версия», данный фактор «жанрового функционирования», как представляется, весьма важен с учётом общей роли жанровости/стилизации в японской культуре, в т.ч. литературе, театральном искусстве.

Неравномерное распределение изображаемых ономатопами сенсорных ощущений (тайсё-но катаёри, Киндаити 1978, бунъя-но катаёри, Идзуми 1976) объясняется как ограниченностью действующих в языке синестезии и кинестезии, так и культурными фактором и влиянием среды. Так, при отсутствии подражаний голосам животных, привычных для исторически занимающихся скотоводством европейцев и жителей Средиземноморья, - овцы и осла - в японской ономатопоэтике широко представлены специфические подражания голосам птиц, пресмыкающихся, насекомых. В последней группе можно выделить более десяти устойчивых подражаний, многие из которых в результате конверсии включаются в японское название насекомого: ринрин, тинтирорин, гатягатя, корокоро, суиттё, минмин, о:синцуукуцуку, дзи:дзи:, нити:, канакана, васиваси, китикити. Так же среди ономатопов, изображающих незвуковую реальность, особенно распространены изображения тактильных ощущений, особенно ощущения влажности. Такое разнообразие рассматривается X.Киндаити в контексте теории о том, что японцы являются «тактильной нацией» (1978). Н.Осака также видит в этом указание на тактильную чувствительность японцев и роль тактильных ощущений в японской культуре (Осака 1999, 73). В то же время ономатопы, касающиеся вкусовых ощущений и запаха, представлены значительно менее широко: например, из двух ономатопов, изображающих сильный запах, - пул (о сильном запахе) и цуп (о резком запахе) ни один не указывает, приятный запах или нет. При наличии ономатопов, отражающих острый вкус (пирипири), горечь (хорохоро) или сладость (маттари), нет тех, что передавали бы ощущение кислоты или солёности.

Характерное для японского языка большое количество ономатопов, описывающих поведение человека, объясняется лексически («бланковость» глаголов основного плана, таких как миру «смотреть», аруку «шагать»), а также социокультурным фактором. В числе единиц данной группы Х.Киндаити отмечает распространенность ономатопов, изображающих суету, беспокойство, неустойчивое состояние. Влияние культурных факторов на семантическое распределение японских ономатопов рассматривается у Х.Оно на примере разнообразия звукоизобразительных средств описания жестов и поведения людей, порожденного постоянным вниманием к «должному» поведению в условиях жёсткой регламентации общественных отношений (Оно 1984).

Н.Осака отмечает распространенность ономатопов, передающих сложные комплексы ощущений разной сенсорной природы, подчеркивая, что путем разграничения подобных диффузных значений можно дойти до «культурных корней данного явления, специфически свойственных» японскому языку (Осака 1999,36).

Ё.Отани указывает на наличие общекультурных кодов в формировании «агрегированного» смыслового поля ономатопов (т.е. включающего элементы значения, которые не могут быть объединены семантическими компонентами на лексическом уровне), на примере ономатопа саппари (об избавлении, выздоровлении, исчезновении, улучшении и т.п.). «Агрегированное» значение данной единицы, по мнению автора, заключается в положительной коннотации, свя занной с установкой на чистоту образа в японской культуре в целом. Такой оттенок культурной укоренённости носят, как считает Ё.Отани, в той или иной степени все японские ономатопы (Отани 1989, 53).

Х.Исигуро также говорит о «культурной артикуляции» {бункатэки бупсэ-цука), которой подвергаются звуковые и иные явления внешнего мира, получая звуковое выражение в фонетической системе конкретного языка. Японский лингвист опирается на тезис Х.Вернера и Б.Каплан (Вернер-Каплан 1963) о необходимом для возникновения ономатопа особом этапе - установлении связи между звуковым символом и звуковым объектом. Именно на этом этапе проявляется роль культурной среды, которая уравновешивает субъективную и объективную стороны всего процесса ономатопоэтического творчества. В то же время культурная артикуляция, задавая конвенциональный характер ономатопа, в известной степени отрывает его от моторной обоснованности, закрепленной в транссенсорном «шаблоне» (Исигуро 1993).

«Естественный» характер связей между денотатом и его звуковым выражением в ономатопоэтике предполагает определенную свободу окказионального образования ономатопов. Активность этого процесса выделяется в качестве одной из особенностей японских ономатопов (Тамамура 1989). При этом отмечаемая им неустойчивость окказиональных ономатопов свидетельствует, на наш взгляд, о значительной роли конвенционального фактора в функционировании ономатопоэтической лексики.

2.2. Основными носителями символических функций в ономатопах в трудах современных японских исследователей, как правило, выступают отдельные звуки. Воспринимая идеи О.Есперсена и других лингвистов об абсолютных символических валентностях отдельных фонетических единиц, японские исследователи подтверждают их на материале японского языка. В частности, есперсенов-ской теории символизма [і] соответствуют ономатопы киракира «сверкать», ти-катика «мерцать», бирибири «как удар током» и т.д., имеющие семантические компоненты «скорости», «света», «маленького». И.Тамори (Тамори 1991) указывает на оппозицию [а] и [о] по признаку положения «вне-внутри». По наблю дениям И.Тамори и Л.Скоурапа, [і] означает прямолинейность, пронзительность, [а] - плоскость. Х.Оно подчеркивает, что ономатопы, содержащие [і], описывают мелкие предметы или быстрые движения, в то время как содержащие [о] и [а] -напротив (Оно 1984, стр. 15 предисловия). С.Уэмура на основе данных как ономатопоэтической, так и общей лексики так распределяет японские гласные по символической передаче значения «величина» (в порядке убывания): [а]-[о]-[е]-[u]-[i]. Особое место при оценке семантических валентностей гласных отводится к» И (Уэмура 1965). Х.Киндаити и ряд других лингвистов, указывая на малую распространённость этого звука в ономатопоэтической системе японского языка, выделяют у него устойчивое значение «вульгарного», «некрасивого»: например, эхэраэхэра (о грубом хохоте), сэкасэка (о суетливом) (Киндаити 1978, 19).

Абсолютные (т.е. не зависящие от положения и сочетания с другими звуками) символические функции согласных приводятся, как правило, в иллюстративном порядке. Например, выделяются значения «твёрдое», «угловатое» у заднеязычных взрывных, «краткость», «неожиданность» у [t], «трение» у [s], «отсутствие сопротивления» у [h], «текучесть» у [г], «клейкость», «вялость» у [п], Ц «мягкое», «округлое» у [т]. Выделяется противопоставление по ряду признаков между глухими и звонкими согласными (Кобаяси 1976, Киндаити 1978).

Ограниченные возможности использования трактовки символических функций звуков как абсолютных приводят японских авторов к выводу о том, что смысловые единства формируются в ономатопах на различных уровнях, в том числе более высоких, чем отдельный звук (Исигаки 1965, 31). Х.Кобаяси предлагает в этой связи выделять в значении ономатопа «количественный» и «качественный» семантические компоненты, передающие соответственно интенсив-ность явления и его качественные характеристики. «Количественный» компонент, по его теории, реализуется в выборе гласных на основе снижения интенсивности в порядке [a] [o] [e] [u] [i], и согласных в порядке звонкий глухой. «Качественные» показатели закреплены за индивидуальными звуками и слогами (Кобаяси 1965, 29). При этом различение ономатопов по «качественным» ком-понентам значения сходно с явлением «слов-изотопов» в корейском языке (Мартин 1965), различающихся по таким характеристикам значения, как оттенок цвета.

С.Хамано, отказываясь от попыток выделить абсолютные символические потенции звуков, различает их символические функции в ономатопах с двусложной и односложной основой, а также в зависимости от их положения (в случае двусложной основы). Она указывает, что ономатопы с двусложной основой отличает больший аналитизм в распределении символических функций звуков, в то время как односложные основы функционируют в символическом плане как единое целое. При этом С.Хамано допускает звукоподражательные факторы только в формировании фонетического состава односложных основ, в двусложных же настаивает на их функциональном разделении по семантическим областям «характер взаимодействующих поверхностей» - «движение»: «символизм (звуков в двусложных основах) более ограничен языковыми факторами и как следствие - более специфичен для конкретного языка» (Хамано 2001, 215). Согласно данной концепции, к символическим функциям гласных в ономатопах относятся изображение формы предмета, площади, охватываемой действием, тембра звука (особняком стоит гласный [е], передающий «неэлегантное», «некрасивое»). В ономатопах с двусложной основой первый гласный, по теории С.Хамано, выполняет функцию символической передачи первоначальной формы предмета или конфигурации движения, а второй - окончательной формы предмета, заключительной конфигурации движения, размера или формы затрагиваемой области действия, а также степени напряжения/натяжения (последняя функция выполняется только [і]). Согласным в односложных основах ономато-пов С.Хамано приписывает функцию передачи тактильной природы объекта/действия а также ряд ассоциативно выводимых «вторичных» значений, как, например, «интенсивность» у [к]. В смычных согласных наблюдается распределение звонких и глухих по признаку «силы-слабости» действия или признака, но во фрикативах такое распределение носит ограниченный характер. В двусложных основах, по теории С.Хамано, функции двух участвующих в них согласных разделены: согласный в первом слоге передает тактильную природу предмета, а во втором - природу движения.

Тезис С.Хамано об определяющей роли расположения звуков в ономато-пах в принципе согласуется с теориями о существовании наборов звуков или их типов с константными символическими функциями в ономатопоэтических основах языков мира, например, разработанные С.В.Ворониным типы звукоподражательных слов (Воронин 1982). С этой точки зрения структура японского онома-топа выполняет функцию «вложения» таких наборов в форму, отвечающую слоговому строению японского языка.

В работах И.Тамори и Л.Скоурапа расположению звуков в структуре оно-матопов придаётся меньшее значение. Приводятся данные, опровергающие теорию С.Хамано: одинаковая функция согласных в инициальном и континуальном слогах двусложной основы (ся в сябу «плескать» и куся «сминать», бася «шлёпать по воде» как передающие отсутствие сопротивления по сравнению сшв тяпо «хлюпать», батя «шлёпать по воде»), случаи изображения контактирующей поверхности или её площади согласными континуали ([/] передает контакт частью поверхности, a [tj] - всей поверхностью в гусяЪ-гутяЪ «раздавливаемое», басяЪ-батяЪ «шлёпать по воде») (Тамори 1991). Основной акцент же делается на выделении в символическом значении звука помимо абсолютной также и «контекстной» зоны, определяемой сочетанием звуков в слове (Тамори-Скоурап 1999, Тамори 1991, 175). Главная роль в формировании абсолютной символической функции приписывается артикуляционным особенностям звуков. Это иллюстрируется на примере ассоциации между значением «пухлости» и губными согласными и гласными [о] и [и] в японских и английских ономатопах, при артикуляции которых речевые органы имеют конфигурацию, напоминающую «полое», губы - «пухлое» (Тамори-Скоурап 1999, 119). Кроме того, авторы указывают на общее для японской и английской ономатопоэтики использование взрывных губных при изображении брызг, [s/z] - трения сухих поверхностей. Оттенки «плавности», «беспрепятственности» у [s] объясняются его продолжительностью, семантический компонент «трения» - скрипучей природой звука.

Однако эти абсолютные символические значения звуков, по мысли авторов, могут оставаться в латентном состоянии, вытесненнные ситуативными значениями. Тем не менее, сколь-нибудь стройной системы, объясняющей механизм такого вытеснения, И.Тамори и Л.Скоурап не приводят.

2.3. В отношении функционирования ономатопов на синтаксическом уровне и их грамматического статуса можно выделить три подхода. Первый из них заключается в стремлении объединить данные единицы в рамках одного класса, причем это может быть как один из более широких классов - квазисуществительные (Икэхара 1957), изолированные части речи {корицуси) (Кин-даити 1978), - так и особая общность, например, символические слова (сё:тё:си) (Исигаки 1962), изобразительные слова (бёсяси) (Мията 1947). При этом формальным различиям между ономатопами в различных синтаксических функциях, например, просодического характера, даётся объяснение по аналогии с вариативностью такого рода показателей в рамках единых классов и в других случаях в японском языке - в частности, в том, что касается реверсии интонационного рисунка в наречных формах предикативных прилагательных (Киндаити 1978). Предпринимаются и попытки заранее ограничить сферу исследования морфологически однородным классом - как правило, это бывают ономатопоэтические наречия (Черевко 1964, Алпатов 1979, Быкова 1985).

Второй подход состоит в отказе от попытки объединить ономатопы в рамках единого класса с грамматической точки зрения. При этом ономатопы раздельно рассматриваются в различных морфологических группах наречий, прилагательных, глаголов и существительных (Хамано 2001); наречий, существительных, приложений и предикативных частей речи (Кайзер 2001, 360), причём " деление между ними зачастую представляется искуственным.

Среди попыток объединить эти два подхода, в качестве третьего подхода можно выделить теорию Н.Осаки, указывающего на множественность выполняемых ономатопами функций в предложении при сохранении тезиса единст-ве ономатопов (Осака 2001). Среди причин грамматической неоднородности 4 ономатопов Н.Осака называет разницу в ассоциативном строении звукоподра жательных и звукоизобразительных ономатопов (Осака 1999, 35). И.Тамори и Л.Скоурап также отмечают «возможность» ономатопов «функционировать в качестве» наречий, глаголов, существительных, а также предикативных прилагательных, выполняя в предложении различные функции (Тамори-Скоурап 1999, 47). Как представляется, такой подход сопоставим с трактовкой ономатопов в грамматике О.В.Плетнера и Е.Д.Поливанова, где они потому и отнесены к именному (основному) классу, что их основа свободно втягивается в довольно свободное именное словообразование, в частности, образуя глагольные конструкции (Плетнер-Поливанов 1930, ХХХШ-XXXIV). Более того, как представляется нам, данный подход должен быть распространен и на особо выделяемый этими авторами класс «адвербиальных ономатопоэтиков», которому они отказывают в той же свободе дериваций. Наши же наблюдения показывают, что даже «чисто наречные» единицы типа гун-то (о значительном продвижении) образуют глагольные, и с несколько большими ограничениями - адъективные конструкции, причём похоже, речь здесь идет о тенденции, имеющей место в настоящее время, по крайней мере, если судить по тому, что именно эта способность образовывать всё более разнообразные грамматические единицы составляет разрыв между исследованными источниками употребления ономатопов в речи японцев и данными, зафиксированными в словарях.

Х.Какэхи и ряд его последователей рассматривают грамматические возможности ономатопа как зависящие от степени его лексикализации (Какэхи 1993, Тамори 1991). Этот процесс представлен как переход от цитатного положения ономатопа в высказывании к статусу интегрированного члена предложения. Подобные взгляды высказывались в российском японоведении Н.И.Конрадом (по нему, японские ономатопы также «грамматизируются», «превращаются в слова» в предложении (Конрад 1937, 171)). По степени лексикализации ономатопы распределены по четырем ступеням: 1) наименее лексически интегрированные единицы, главным образом окказионального характера, включая как окказиональные образования, широко встречающиеся в комиксах (дзу-кю:п «удар и сжатие», гао:н «вой сирен»), так и уже устоявшиеся ономатопы ци татного характера, как правило, имеющие неправильную структурную форму (типа кокэкокко: «кукареку»); 2) большинство звукоподражаний, а также звуко-изобразительные слова, выступающие в предложении на положении цитаты, вводимые «цитатным маркером» -то и записываемые катаканой или в цитатных кавычках, в основном в обстоятельственной функции в предложении; 3) единицы, более интегрированные в лексическую систему языка в сознании говорящего, участвующие в образовании адъективных и глагольных конструкций, - часть из них может присоединять зависимые слова и участвовать в инверсии; 4) дериваты от ономатопоэтических корней с фиксированными грамматическими функциями, например, глагольными: сосогу «лить», тодороку «греметь», способные присоединять зависимые слова, которые (в отличие от сочетаемости единиц третьей ступени) могут сами быть ономатопами: хито-га гаягая-то са-вагу «от толпы исходит гулкий шум». В строгом смысле слова, как показывает пример, даже являясь ономатопоэтическими по происхождению, такие слова выходят за рамки класса ономатопов. Следует заметить, что именно этот класс наиболее широко представлен во многих европейских языках, в том числе и русском, в то время как характерной чертой японского языка является численное преобладание ономатопов на второй и третьей ступени. Выделение ономатопов на четвёртой ступени лексикализации важно с точки зрения уточнения границ общего класса ономатопов с едиными структурными характеристиками -единицы четвёртой степени лексикализации по Х.Какэхи, соответственно, относиться к нему не будут.

Присущее японскому языку преобладание наречной функции ономатопов (по сравнению с проявлением символизма в основном в глагольной лексике, реже в междометиях в германских и романских языках) С.Хамано объясняет семантической «пустотой» японских глаголов, приводя данные по таким из них, как миру «смотреть», аруку «идти» (Хамано 2001). Впрочем, данный тезис представляется нам достаточно условным с учётом наличия аналогичных семантически «пустых» глаголов в других языках. Например, в английских сочетаниях make a burp «проурчать», go whoosh «усвистеть» ономатопоэтические единицы burp, whoosh, которые формально можно причислить соответственно к существительному и наречию, фактически являются составными частями глагольной конструкции, характеризующейся малой степенью делимости — прежде всего ввиду семантической неопределенности make и go. В то же время в более флективном русском языке такие значения оказываются интегрированными в рамках значения глагола. Поэтому среди причин преобладания наречного статуса оно-матопов в японском языке, на наш взгляд, следует в первую очередь указывать высокую степень его аналитичности.

Чтобы объяснить неоднородность грамматических функций ономатопов даже внутри класса наречий, С.Хината (Хината 1991) предпринимает дальнейшее разделение ономатопоэтических наречий по семантическому критерию. И.Тамори даёт более полный список критериев различения классов ономатопоэтических наречий, включая в него помимо грамматических также структурные и просодические (Тамори 1991). Применение их позволяет выделить среди ономатопов наречия состояния (ё:таифукуси), результативные (юккафукуси), наречия степени (тэйдофукуси) и частоты (хиндофукуси). Базисной при этом представляется функция ономатопоэтического наречия состояния, в которой могут выступать практически все ономатопы независимо от структуры (Тамори-Скоурап 1999, 48). Семантической характеристикой данного вида является описание динамичности или продолжительности явления/действия. Результативные наречия описывают стабильное состояние предмета, наступающее вследствие действия или явления. Выделяется ряд ограничений как в отношении формальной структуры ономатопов, попадающих в разряд результативных наречий, так и в отношении производных от них сложноосновных образований. Например, в составе сложноосновных образований наречия состояния воспроизводятся в полной форме: дза:дза: фуру дза:дза:фури «сильный ливень», в то время как у результативных редупликаты усекаются: бисёбисё-ни нурэру бисёнурэ «промокший до нитки». В просодическом плане ономатопоэтические наречия состояния и результативные наречия различаются противоположным интонацион ным рисунком: гу Шагу та нитэ иру «тушиться, бурля» - гу\тагута-ни никому «растушить до каши».

Иначе решает вопрос о разграничении ономатопов с преобладанием значений соответственно динамического или статичного признака С.Хамано (Ха-мано 2001), выделяя «ономатопоэтические именные прилагательные» как «укоренённые варианты» {conventionalized variations) ономатопоэтических наречий. При этом помимо упомянутой разницы в интонационном рисунке выделяются значительные семантические расхождения между ономатопоэтическими наречиями и обстоятельственными формами от ономатопоэтических именных прилагательных: панпан-то татаку «похлопывать» - панпан-ни пару «вытягиваться», канкан-то татаку «постукивать» - канкан-ни пару «сердиться».

2.4. Весьма развитыми являются исследования, посвященные аспектам употребления ономатопов в японском языке.

В рамках теории языкового существования (например, у Х.Киндаити) важным элементом изучения ономатопов становится их место в повседневной языковой практике. Существенным вниманием в этом смысле пользуются показатели частоты и регулярности употребления. Данный признак был положен и в основу формальной классификации ономатопов у Х.Кобаяси (Кобаяси 1965, 22).

Рассматривая роль ономатопов в повседневном общении, Х.Кобаяси отмечает, что они, будучи явлением языкового «до-творчества», вносят живую, грубую энергию {араарасий кацурёку) в современный язык (Кобаяси 1965). Х.Касиваги говорит об «ономатопоэтической силе», проявляющейся на уровне т.н. риторических фигур (Касиваги 1993, 80). Ономатопы представляют «непосредственное и специфицированное описание явлений» (Какэхи 1993). «Не требуя работы мысли, они моментально воздействуют на чувства человека» (Кобаяси 1976, 97). Ё.Отани подчеркивает, что благодаря способности ономатопов напрямую обращаться к сенсорным чувствам они придают выражению яркость, без которой японский язык был бы «безвкусным и скучным» (Отани 1989, 53). Стилистически ономатопы являются «повседневной одеждой» японского языка. Л.Скоурап отмечает, что в отличие от английского языка японские ономатопы •. являются неотъемлемым элементом повседневного общения и литературного j, творчества. Носители же европейских языков, с детства приученные воспринимать ономатопоэтику как низкие или вовсе неязыковые средства, не ощущают никакой экспрессивной ущербности при выражении тех же смыслов неономатопоэтическими средствами.

Использование ономатопов в устном дискурсе характеризуется чертами неформальности (при повышении формальности высказывания частота исполь- , зования ономатопов снижается), привлечения внимания, конденсации сообще-/ ния и конкретности (Скоурап 1993-2, 94-96). Ономатопы рассматриваются Н.Осакой как метафоры в широком смысле (Осака 1999, 109), восполняющие недостаток лексических средств для передачи смысловых нюансов. Подчеркивается роль ономатопов в передаче эмфазы в устной речи: гудзугудзу-суру паї «хватит копаться!», гу:тто пэру па! «хватит дрыхнуть!», соппачш гаягая савагу па! «не шумите же так!» были бы далеко не так «убедительны», если бы в них не использовались ономатопы (Сато 1998). В то же время межъязыковые различия в механизмах символической кодировки могут затруднять общение японца с . , иностранцем в случаях, когда, например, простая просьба или приказ содержит ономатопоэтическое определение.

К.Яманака выделяет два фактора распространения ономатопов: их проникновение в сферу обычной лексики и наличие ситуаций, когда ономатоп не может быть заменён синонимичной лексической единицей неономатопоэтического характера. (Яманака 1998, 245).

Ё.Отани подчеркивает роль ономатопов в условиях расширяющейся роли устного языка как такового в связи с распространением видео- и аудиосредств коммуникации (Отани 1989).

Огромный эстетический потенциал ономатопоэтической лексики является причиной её широкого использования в художественной литературе. Благодаря семантической вариативности ономатопов с их помощью писатель может пере j давать сложные синестетические образы. В качестве примеров творческого использования ономатопов в поэзии К.Кодзима приводит произведения С.Кусано, С.Китахары, С.Акихары («Поэзия, в основе которой - звуковой эффект», дает «наибольшее чувство свободы в изображении субъективного переживания художника», цит. по: Кодзима 1972, 50). В прозаических жанрах умелым употреблением ономатопов знамениты К.Миядзава, А.Кода. Приводится и такой случай крайнего использования, как переложение Л.Цуцуи одной главы Ветхого Завета исключительно ономатопами.

Теоретическую основу под правила использования ономатопов в художе-. ственном тексте подводит К.Кодзима. Он выделяет три уровня функционирова- ния ономатопоэтики в художественном произведении. На уровне сигнала оно-матоп выступает на этапе, предшествующем языковому знаку, и служит для передачи адресату (читателю) сенсорных ощущений в форме, максимально приближенной к реальности. На уровне знака ономатоп выступает в качестве одного из конвенциональных языковых средств, передавая не сенсорное ощущение, а конвенциональный языковой концепт (решающую роль в данном случае играет точность выбора ономатопа). Уровень символа является важнейшим для художника, так как позволяет ему передать свои индивидуальные переживания. В та-ком случае для создания сложного комплексного образа используются сочетания различных значений ономатопа. К.Кодзима приводит в качестве примера такого комплексного употребления ономатопа в поэзии стихотворение С.Китахары Судзумэ-но тамаго «Воробьиное яйцо»:

Карэгарэ-но то:киби-но хида-ни судзумэ итэ хиё:хиё: кадзэ «На далеком горном склоне охрип воробей: так сильно дует ветер»

Ономатоп хиё:хиё: воспроизводит образ «ветер вдалеке», однако помимо л звуковой ассоциации, переходящей в визуальную, данный образ используется также для выражения психологического состояния лирического героя (Кодзима 1972,50-69).

Роль окказиональных ономатопов в художественном творчестве, особенно в поэзии, рассматривают К.Кодзима и К.Яманака. В частности, приводится история «сочинения» поэтом С.Огихараи ономатопа вассари для описания того, как ветви бамбука легко стелятся по черепичной крыше.

Роль ономатопа как центрального изобразительного элемента в ограниченной по объему форме японского поэтического жанра хайку подчёркивает Т.Ямото, приводя пример неотъемлемого характера передаваемого ономатопом образа в стихотворении Синко:

Хару-но сакана уцурауцура кусисаси-ни «и рассеянно нанизывала весеннюю рыбу на вертела».

Внешне составляя объективное описание реальности, ономатоп косвенно передает субъективное душевное состояние автора и тем самым полностью соответствует канонам жанра хайку, где важное значение придается опосредованному, формально выдержанному выражению эмоционального «послания» в стихе (Ямото 1998). О роли ономатопов в ритмической организации хайку пишут Х.Кобаяси (Кобаяси 1965), К.Сато (Сато 1998).

В то же время использование авторами ономатопов является предметом споров между критиками, да и самим литераторами. Некоторые из них отмечают тенденцию к неоправданно частому использованию звукоподражаний в современной литературе, что перегружает текст символикой и делает его трудным для восприятия. Например, выдающиеся японские писатели Огай Мори и Ю.Мисима призывали к ограничению употребления ономатопов в письменной речи как свойственных устному стилю, ссылаясь на «общую для всех языков закономерность» более узкого использования звукоподражаний на письме (Нака- мура 1982, 70) или на то, что ономатопы «загрязняют абстрактный характер языка» (Мисима 1959, 140). Противоположное мнение высказывает С.Маруя (Маруя 1988, 125): проблема состоит в правильности их использования, в част- j „ ности, соблюдении правил сочетаемости. Высказывается и мнение о необходи- мости ономатопов с точки зрения равномерного распределения смысловой нагрузки в предложении с расположенным в конце сказуемым, а также образного наполнения «в чём-то бедной японской глагольной лексики» (Иноуэ 1984, 104). » Использование ономатопов в сопоставимых контекстах распространено в і, газетном стиле, особенно в подзаголовках статей. Основная причина - стремление к экономии языкового материала. Менее представленные в официально формальных политических и экономических рубриках, ономатопы особенно распространены на страницах, посвященных общественной жизни (Идзуми 1976, 121). Я.Аманума рассматривает сложную семантическую структуру оно-матопов, применяемых в газетном тексте, в частности, в эллиптических конструкциях. В приводимом им примере наблюдается комбинация нескольких контекстных значений: в гу:н-то 82-мэ:тору-59 при использовании ономатоп гу:и может подразумеваться и энергичный бросок, и энергичное преодоление рекорда: «энергичным броском на 82, 59 м»/ «рекордная отметка сразу сдвинулась аж до 82,59 м» (Аманума 1974).

Отмечается, что эффективность ономатопов, непосредственно апеллирующих к сенсорным ассоциациям, эксплуатируется в коммерции (Тамори 2002, 25), в частности, в рекламе, названиях ресторанов: дзю:дзю:тэй (указание на звук жарки «кономияки») и сетей магазинов хокахокабэпто: («тёплый, аппетитный» - о дорожном наборе «бэнто»), - а также в названиях товаров.

Я.Аманума подчёркивает комический эффект при использовании в эстрадном жанре ономатопов, представляющих собой как комбинации существующих единиц: барибариборибори о неразборчивой еде (составлено из различных звуков, подражающих жеванию), - так и окказиональные образования: догатяга (о «сколачивании» банщиком капитала на обсчитанных клиентах). В другом примере обыгрывается конкретность образа, передаваемого ономатопом: один из собеседников не может выразить, что он видит, - вроде тянется вверх сосна (ню:Ъ) и поблёскивает свет (тиратира), а другой доводит эту неопределённость до абсурда, говоря: ага, так ты видишь, мол, ню:Ъ и тиратира. Использованные известными комиками, такие слова на некоторое время «входят в моду» и широко употребляются широким кругом носителей языка, например, приводимое Х.Касиваги слово пуццун (об обрыве нити), которое комик Ц.Катаока употребил в одной из своих сценок как метафору для обозначения состояния нервного срыва.

На традиционную насыщенность литературы комиксов ономатопоэтической лексикой указывают Я.Аманума, Х.Киндаити, Н.Ёсидзава. Х.Касиваги от мечает особую роль ономатопов в комиксах как выразительных средств, непосредственно апеллирующих к сенсорным ощущениям читателя и передающих значение не на уровне содержания, а коннотативно, что играет ключевую роль в формировании образов персонажей. Ономатопоэтическая лексика применяется в комиксах в числе других средств, нацеленных на непосредственное восприния-тие читателем (цвет, форма и размер шрифта и т.п.). Всем им присущ однородный «ономатопоэтический эффект», сравнимый с проявлением невербальных ( звуковых факторов в роковой экспрессии (Касиваги 1993, 82). На высокий про-цент употребления в японских комиксах окказиональных ономатопов (в основном с явным оттенком звукоподражания), в том числе нарочито необычных по формальной структуре (например, с начальной геминацией: ккисин «апчхи!») и фонетическому составу {тёнватёпва — «хлюп-хлюп»), обращает внимание С.Хината (Хината 1991). Он отмечает ограничения на пути перехода таких окказиональных образований в разряд общеупотребительных, «признанных» ономатопов, связанные с устойчивостью ономатопоэтической системы. Формирующийся в результате особый пласт «квази-конвенциональных» ономатопов, по нятных только читателям комиксов, трактуется Х.Касиваги как явление молодежной субкультуры, тесно связанной с массовой культурой общества потребления и характеризующийся быстротой «жизненного цикла» лексики (благодаря регулярному выпуску молодежных комиксов-еженедельников «Сё:нэн магазин» и «Сё:нэн тямпион» «арсенал» модных ономатопоэтических словечек обновляется практически раз в неделю). «Ономатопоэтический эффект» - сдвиг от семантического значения в сторону экспрессивности - К.Кодзима называет причиной размывания функций ономатопов в массовой культуре при т.н. «сенсор Ф ной щекотке» - воспроизведении несфокусированного образа (Кодзима 1972, 310).

Х.Кобаяси, рассматривая выразительные способности окказиональных ономатопов, приписывает их необычности форм, не закрепленных практикой, проводя аналогию с словотворчеством в сфере неономатопоэтической лексики (Кобаяси 1965, 29). Однако, даже если при этом достигается экспрессивный эф фект, в большинстве таких образований размывается конкретность образа, что ограничивает устойчивость нового образования. Особенно явно это прослеживается в описываемых Ф.Тамамурой случаях образования окказиональных ономатопов на базе уже существующих путем изменения одного из их элементов или перестановки элементов: ванваи - ванраванра (о смехе, крике, лае), бурубуру - урууру (о радостной дрожи), гудзугудзу - дзугудзугу (о мешканьи): при этом перестают действовать устойчивые символические функции, связанные как с конкретными звуками, так и с их сочетаниями (Тамамура 1989). На неустойчивость окказионализмов, очевидно, влияет склонность носителей языка (особенно в повседневной речи, не предполагающей фактор осознанной творческой оригинальности в отборе) приспосабливать к новой ситуации уже существующие ономатопы, отмечаемая Л.Скоурапом (Скоурап 1986).

Сравнительно малоизученной сферой является употребление ономатопов в диалектах японского языка. Имеющиеся работы на эту тему носят в основном описательно-иллюстративный характер. Различия в семантических функциях фонем в зависимости от диалекта трактуются как подтверждающие роль культурной среды в формировании символических возможностей ономатопов (Иси-гуро 1993, Сато 1998).

Теоретическая база исследований ономатопоэтики в мировой лингвистике

Исследование ономатопоэтики, в которой отражается «сходство» или «похожесть» между внеязыковой реальностью и её отражением в языке, является одной из традиционных тем лингвистических исследований. Проблема связи между характеристиками внеязыковой реальности и формы её языкового выражения поднималась уже Платоном с точки зрения поиска начала языка в природе или в установлении (т.н. теории сриаєі и Опсєі).

В современной лингвистике явление ономатопеи привлекает внимание в свете проблемы мотивированности языкового знака в работах Ф.Соссюра, Ш.Балли, где они рассматриваются как локальное явление (Соссюр 1977, Балли 1955). Как ограниченную область в символической системе языка рассматривает звукоподражание и звукопись К.Бюлер (Бюлер 1993). С точки зрения их роли в процессе формирования языка явления ономатопоэтики рассматриваются К.Вундтом, Г.Паулем (Вундт 1912, Пауль 1960), а также у Э.Сепира (Сепир 1968). Проблемам функционирования звукосимволизма в различных пластах языка вне связи с ономатопоэтической лексикой посвящены работы О.Есперсена (1964), М.Свадеша (1972), Й.Коржинека. Среди исследований ономатопов в отдельных языках выделяются труды В.Скалички по венгерскому языку (Скаличка 1967), С.Мартина - по корейскому (Мартин 1962), в которых содержатся ценные выводы по поводу функционирования ономатопов.

Из отечественных работ в области ономатопоэтики следует отметить труды Н.И.Ашмарина (1928), А.П.Журавлева (1974), В.В.Левицкого (1973), фоно-семантическую концепцию С.В.Воронина (1982). Японские ономатопы рассматриваются в качестве одного из частных направлений в посвященных более широким вопросам, в частности, японской грамматики работах Н.И.Конрада (Конрад 1937), О.В.Плетнера и Е.Д.Поливанова (Плетнер-Поливанов 1930), В.М.Алпатова (Алпатов 1979). Проблемы функционирования японских ономатопов освещаются наряду с другими вопросами в плане их роли в коммуникации японцев (Неверов 1977), участии в формировании особых устойчивых общностей на лексическом уровне - фразеологических комплексов (Быкова 1985). Японским ономатопам посвящены отдельные работы по прагматическому аспекту их функционирования (Поливанов 1968), структурным, фонетическим и семантическим особенностям ономатопоэтических слов (Черевко 1963, Корши-кова 1990), поиску эквивалентов при переводе их на русский язык (Румак 2003). Более подробный разбор исследований ономатопоэтических явлений в других странах мы не производим в силу ограниченности объёма, а также ввиду наличия специальных работ, среди которых следует выделить исследование С.В.Воронина (Воронин 1990). Мы делаем основной упор на рассмотрении японских исследований в данной области, непосредственно касающихся предмета нашей работы. При изложении материала в дальнейшем будут делаться ссылки на релевантные элементы концепций различных авторов из третьих стран.

Начало исследованиям ономатопоэтики в Японии было положено теорией звукописи А.Судзуки (бё:сясэцу), учитывающей взаимосвязь между звуком и смыслом в этимологическом плане (напр., кирикири «скрип-скрип» кириги-рису «сверчок»). Х.Хори, обобщая взгляды представителей направления «исследователей духа языка» (гэлъю:гакуха), в рамках фоносемантической теории (о//-гисэцу) придерживался теории ономатопоэтического происхождения языка. Данное направление, сформировавшееся до проникновения в Японию современных лингвистических идей, зафиксировало чрезвычайно широкое распространение явлений звукового символизма в японском языке, однако их описание не носило характера научных исследований.

Основы современных японских исследований в области ономатопоэтики были заложены Х.Кобаяси. Объяснение сути ономатопов он даёт через явление звукового символизма, которое трактуется не как универсальный принцип, лежащий в основе происхождения языка, а всего лишь как локальное явление в рамках языка. Рассматривая языковые явления в целом с точки зрения теории языкового знака Ф.Соссюра, Х.Кобаяси оспаривает соссюровский тезис о малой распространенности ономатопов, привлекая для этого, кроме японского, также материал корейского языка. В качестве объекта исследования в соответствии с соссюровскими представлениями о языке им выделяется массив обычно употребляемых в синхроническом плане ономатопов. Связанные с денотатом содержательно, ономатопы в целом относятся к мотивированным языковым знакам, существующем наряду с немотивированными (синхроническая теория мотивированности). По мотивационному признаку, утверждает Х.Кобаяси, ономатопы располагаются между полностью мотивированными и полностью произвольными знаками и сочетают свойства обоих «полюсов»: в силу мотивированности знака определенный звук отражает определенное ощущение, произвольный же характер знака проявляется в непостоянстве набора связей «звук-ощущение» в разных языках и диалектах одного языка (Кобаяси 1976, 90). Более подробного разбора природы данной связи автор не производит, оставляя в силе тезис А.Судзуки о главной роли «обычая» в её формировании. При этом Х.Кобаяси видит одну из причиной отсутствия устойчивых связей «ощущение-звук» в ограниченности языковых средств, не позволяющих распределить по фонетическим дифференциальным признакам всю полноту свойств предметов, как это возможно, например, при передаче символических ассоциаций с «бесчисленным множеством» оттенков цвета.

С фонопсихологической точки зрения на ономатопоэтике как проявлении связей между языковой формой и гештальт-образом звука или незвукового явления (движения) фокусируется теория Я.Сакумы (1930). Исследования Я.Сакумы в области японской ономатопоэтики уже опирались на идеи современной лингвистики, в частности, Э.Сепира.

С точки зрения языковой деятельности (langage по Соссюру) развивает вопрос о связи между звуком и смыслом в ономатопах К.Кобаяси (Кобаяси 1941), выделяя в ономатопе помимо знакового также и «намекающий» характер, свойственный langage. «Намекающее» начало, по его теории, сильнее проявляется в подражании звуковым явлениям, а знаковое - при отражении незвуковой реальности. Если в языковом знаке отношения между денотатом и языковым референтом строятся по принципу «денотат-языковой знак-языковой референт», то «намекающая» связь состоит в такой последовательности: «денотат-его звуковой отпечаток-языковой референт».

Символическое значение формансов, не участвующих в редупликации

Более распространённая концентрация формансов в окончании редуплика-тивной модели указывает на некоторую подготовительную фазу в действии, которое, таким образом, развивается как бы с некоторой первоначальной заминкой: додо:н-то то:дзё:-суру «ярко, решительно появиться», дзудзуш (об ускоряющемся падении), дада:тто г(уккондэ куру «толпа напирает», Вава:тто дзэныт-га итабанхо:му-ни муку...мата вава:тто исэй-ни нибанхо:му-ни. «Все как ринутся на первую платформу - ж-жах! а потом разом - ж-жах на вторую!».

С двусложным ядром такая конструкция передаёт акцент на множественности или интенсивности действия: компю:та:-но сукури:н-ни су:дзи-га дзурад-зура:тто дэтэ кита «на экране одна за другой стали появляться цифры».

Оттенки стремительности, передаваемые моделями ААЪ (АБАБЪ) и АЪА (АБЪАБ?), различны. В сасатто нигэру «быстро удирать» (ср. АЪАЪ сассат-то фуку «энергичными движениями протирать») редупликация ядра са связана с повторением действия (быстрое движение ног при беге), либо с его продолжительностью (если в качестве семантической доминанты принимается сам процесс бега). В отличие от такой модели, в редупликатах с геминатой, расположенной после первого ядра, оттенок множественности действия нейтрализуется, полностью уступая место элементу стремительности: сасса-то (быстро — о произвольном действии, но воспринимаемом как однократное), тотто дэтэ икэ («немедленно уходи» - одномоментное действие).

Характерной особенностью редупликатов односложных ядер с геминаци-ей после первого слога является то, что они, как правило, не изображают звук. Например, какка «сдвинуто» по ассоциативной цепочке в сторону значений «жар» и «гнев» в отличие от каккаЪ, канкан, передающих также звуковые характеристики удара/звона.

В отличие от моделей с участием срединной геминаты в редупликации (АЪБАЪБ), - они, как правило, обозначают признак действия, - редупликаты со срединной геминатой только в первой части редупликата (АЪБАБ) описывают его результат, который в этом случае характеризует уже не действие, а предмет: пиккапикка хикару «остренько сверкать», пиккапика(-ни) мигаку «начистить до блеска», но не пиккапика хикару. Асимметричные редупликаты могут реализовать значения, весьма отличные от преобладающих у ядра в других его структурных проявлениях: дзаккудзакку аруку «шагать по хрустящему», инфурэ:-дэ гомаиъэнсацу-мо дзаккудзаку «от инфляции и 50-тысячные купюры обычное дело».

Трипликат, заканчивающийся на геминату, передаёт ещё более стремительное действие, чем редупликат, например: гугугутто угокасу «двигать (в разные стороны) с потрясающей скоростью».

Трипликаты с ри на конце могут передавать лёгкость прохождения действия, а с конечным [N] - его конечность: гуруригуруригурури (о быстро вертящемся), корокорокорон (о покатившемся - и застывшем). Усилие в конце действия или резонирующий звук, сопровождающий последнюю стадию описываемого действия, могут выражаться удлинением последнего гласного в моделях с односложным ядром: канканка:н (о звоне), таттатта:Ъ (о стрельбе). Нередуп-лицируемое удлинение последнего гласного в таких конструкциях может быть и эмфатическим, напр. сасаса:тто нигэру (очень быстро удирать).

В то же время сам по себе трипликат лишен какого-либо динамического показателя. Его функция - подчёркивание множественности или длительности действия: куиукуто тшсаку варатта (некоторое время (она) тихонько смеялась). Именно в связи с этим, очевидно, С.Исигаки выделяет у трипликата и моделей с большим числом повторений ядра функцию стабилизации неустойчивого односложного ядра (Исигаки 1965, 32).

Квадрупликат с геминатой ещё сильнее подчёркивает стремительность действия: кайдан-о дадададатто какэорита (стремительно и с грохотом сбежал с лестницы). Специфической функцией квадрупликата является также передача раздражения говорящего по отношению к действию: так, бэрабэра в описательной фразе бэрабэра но:гаки-о татэру «вовсю себя нахваливать» предполагает гораздо менее сильное порицание болтовни, чем в восклицании панда бэрабэра-бэрабэрато ёку сябэрупа «да что же это такое - так болтать!» Квадрупликат может означать и комбинацию стремительности и множественности явления, как, например, в сайсё-кара понпонпонпон-то (иттэ ыру кото-га) дэтэ куру «(слова выступающего) с самого начала так и сыплются (в наушниках синхронного переводчика) с огромной скоростью». Случаи, подобные этому интересны тем, что в сознании носителя языка редупликат явно воспринимается как недостаточно динамичный для описания требующегося явления.

Модели с большим числом повторений ядра в целом передают те же смысловые оттенки, что и трипликат и квадрупликат, - длительность, стремительность движения, динамичность явления. На письме квадрупликаты и более протяжённые образования могут отражаться дистантно (например, 2+2, 2+2+2 ядра), однако, поскольку семантически релевантно именно общее число повторов, они все равно должны восприниматься как единое слово (это же касается и случаев вроде касаЪ касаЪ - она должна пониматься как отображение слова касак-касаЪ). В связи с этим уместной представляется аналогия с подобными образованиями в русском языке: ха!, ха. ха!, ха!ха!ха! (Карпухин 1979).

Среди «неправильных» структурных моделей следует выделить случай неполной редупликации (т.е., повторение ядра в урезанном виде с возможным присоединением формансов). Для него характерна передача стремительности и силы действия, напр. бурурутмо фуруэру (о мгновенном сильном вздрагивании). Данная модель в некотором роде схожа с упомянутыми ранее моделями со стяжением повторяющегося элемента для передачи «ускоренного» движения в корейском языке.

Особенность редуплицированных форм с чередованием звуков заключается в том, что структурный фактор, т.е. вес самого принципа их построения (соположение компонентов, различающихся одним или несколькими из составляющих их звуков) сказывается гораздо больше в формировании символического образа, чем роль звукового состава этих компонентов (ядер). В то же время конкретное соотношение между ними зависит от степени независимости участвующих в редупликации компонентов как отдельных ядер. По данному признаку можно выделить три случая.

К первому из них относятся ономатопы типа катакото (о перестуке). Чередуются между первым и вторым компонентами гласные [а] и [о]. При этом и ката , и кото зафиксированы как самостоятельные ядра ономатопов. Подобные единицы, как правило, передают явление или действие, совмещающее характеристики тех, что описываются каждым из этих ядер по отдельности. Соответственно, катакото передает звуковое явление, в продолжительности которого имеются как отрезки, которым соответствует изображение катаката, так и такие, которые описывает котокото (оба случая - также о перестуке). Акцент при этом делается именно на сочетании различных компонентов в рамках одного звукового явления или движения. Характеристика разницы компонентов передаётся чередованием соответствующих звуков, например, чередование [а] и [о] в парипори (о жевании с хрустом) соответствует различным формам рта при жевании, в катакото - различным площадям взаимодействующих поверхностей и различному тембру звука, чередование [а], [і] и [о] в канкинкон (о звоне) -различным тембрам звука. Приведённые свойства производны от символизма гласных звуков ядра. Данные оттенки, подчёркивающие различный состав действия, могут трансформироваться в новое значение «большого объема действия», например: барибори куу «уплетать», ср. барибари куу и борибори куу «жевать с громким хрустом» (чередование [а] и [о]).

Предпосылки исследования символизма более продолжительных отрезков ядра

Неполнота анализа оппозиций между звуками в одинаковых позициях в ядре проявляется ввиду, во-первых, неравномерного распределения различных семантических реализаций символического значения между различными ядрами, а во-вторых, фактора вариативности отдельных звуков ядра, приводящей к закреплению в постоянном употреблении ядер, которые не могут быть прямо сопоставлены по одному признаку. Так, имеющее значение «неплотно сидящая одежда» ядро дабу соотносится ближе всего не с габу (заглатывание), а с габа (неплотно сидящая обувь). При этом воспроизводится наблюдаемое и в других случаях противопоставление [k/g]-[p/b] по признакам «твёрдости»-«границы объёма». Однако, строго говоря, в данном случае речь идет о сопоставлении ядер уже не по одному, а по комбинации двух признаков - инициального согласного и гласного в континуали. Мотиву «протыкания» в пу-су / бусу соответствует не гусу , в значении которого данная ассоциация вытеснена «крепким сном», а гуса , имеющему значение «протыкать», но символико-семантически больше связанному уже с фуса , муса , куся и т.п. Оппозиция же по признакам «направления движения вверх/наружу» у [к] и «беспрепятственности продолжения движения» у [г] чётко проявляется между нёки и нюру , различающихся сразу по трём признакам! Ещё один фактор, нарушающий стройную систему оппозиций по одному признаку, связан с явлениями ассимиляции между согласными инициали и континуали, например, по признаку «глухой-звонкий» в дзабу , тяпу . Чтобы учесть все подобные случаи, следует рассмотреть более протяженные структурные единства в составе ядра, нежели отдельные звуки. При этом наибольшее внимание полезно уделить поведению слогов CV с учётом их восприятия как единства носителями языка, в частности, в свете тезиса о том, что носителем символического значения является не языковая, а психологическая фонема (Петрухин, 1974).

Из-за малого количества значимых оппозиций между ядрами по сразу двум и более звукам имеет смысл исследовать группы ядер, обладающие каждой из структурных общностей, на предмет наличия у них общего символического значения. Таким образом можно сравнить двусложные ядра: 1) с общей инициа-лью, отличающиеся континуалью (напр. гара , гати , габу ), 2) с общей континуалыо, отличающиеся инициалью (напр. сику , паку , моку ), 3) с одинаковым набором согласных (напр. дока , даку , дэко и т.п.), 4) с одинаковым ансамблем гласных (напр. кати , сяки , пари и т.п.).

При этом следует ввести ограничения на значимость выявленных единств значения в зависимости от степени их распространения в соответствующих группах. Случаев, когда для всей группы ядер, сформированной по одному из указанных четырёх структурных признаков, просматривалось бы одно единое значение, практически не наблюдается. В случае, когда значение присутствует во многих или большинстве элементов, составляющих группу, можно говорить о константе символического значения, если же общность значения наблюдается только между двумя элементами группы с достаточно различным составом, можно полагать константу существующей, но слабо проявленной. Техника выделения общего значения может быть проиллюстрирована на примере ономато-пов с инициалью ти:

В плане иллюстрации возможно также учитывать значение односложного ядра ти - о цокании языком, о звоне небольшого металлического предмета. Подтвержденной константой в этом случае должно быть признано значение «мелкое/мелькающее», слабо проявленной - значение «напряжённый язык».

Приводимые ниже интегральные признаки далеко не всегда являют собой простую сумму значений, выявленных ранее при рассмотрении функций отдельных гласных и согласных. На данном этапе предпринимается попытка выделить более компактные семантические константы, формирующиеся в том числе под влиянием символических функций отдельных звуков.

Достаточно ясно проявляются следующие символические черты ини-циалей (в порядке годзюона, указываются также односложные ядра с релевантными значениями): са - «свежесть» (присутствует в сара , сапа ), ки — «ясность и точность» ( кипа , кити ), га - «тряска» ( гаку , гата ), «хватка» ( габу , гацу , гати , гаси ), ги - «жирность» ( гира , гито ), гу — «питьё» ( гу , губи , гудэ ), гэ - «рвота» ( гэбу , гэ , гэро ), си и дзи — «проникающая жидкость» ( сику , сито , сими , дзи , дзива , дзи-то , дзигу ), дзи - «постепенное» { дзири , дзива , дзику ), су — «продвижение» ( сура , суку ), сю - «просачивающееся сквозь узкое» ( сю , сюку , сюпо , сюру ), со - «незаметное» ( со , соё , соро ), те — «мелкое» ( тёби , тёко , тёро ), до - «сильный импульс» и «тяжёлое» ( дота , досу , додэ ), «падение» ( доси , добу , дота ), ни - «улыбка» ( ния , нико , нита , нитя ), ню - «выскальзывание» ( ню , ню-ру ), нэ - «липкое» ( нэти , иэто , нэба ), но - «расслабленность» ( но , ноби , норо , нота ), no/бо и пу/бу - «пухлое» ( бува , ботэ , потя , пуку ), фу - «мягкое объёмное» ( фуса , фуня , фуку ), хэ — «бессильное» ( хэто , хэна ), хо - «тепло» ( хова , хоя , хоко , хока ), му — «раздражение» ( му , муцу , мука ), мо и му — «невнятность» ( муня , мого , мосо ), ю - «медленное и свободное» ( ю , юку , юта ), ё — «нетвёрдое» ( ёта , ёбо , ёро ).

Аналогичное интегрирование смыслов континуалей показывает следующие константные значения: ка - «движение вовне» ( сука , пика , пу-ка , дока , пока ), ки — «ясное/точное» ( мэки , куки , коки ), ку — «проникновение» ( тику , гоку , даку , дзюку ), «быстрое, резкое движение» ( гаку , тику ), са - «шершавая поверхность» ( каса , паса , бо-са ), си — «хлестание» ( гаси , писи ), «сжатие» ( гаси , хиси ), ся — «плеск/шлепок/смятие» ( куся , пэся , бася , муся ), со — «неслышная речь» ( мосо , босо , хисо , косо ), сё - «промокшее» ( кусё , бисё ) та - «удар плоскостей» ( ката , пита ), «развал и беспорядок» ( хэта , гота ), тя - «развал с потерей формы» ( гатя , пэтя ), ти — «зафиксированная форма» ( гати , коти , мути , кити ), цу — «острое» ( гацу , поцу ), на - «прогибающееся» ( сина , гуна , хэна ), ня - «продавливаемое мягкое» ( фуня , гуня ), ра — «распространение» ( тира , бара ), ри — «напряжение» ( гири , бари , кори , пури ), ва — «клубящееся» ( мова , бува ), «мягкое» ( фува , хова , ява ). Наблюдаются также не имеющие универсального характера единства: би — «пить» ( губи , тиби ), ка — «сияние» ( пика , тэка ), то — «пропитанное» ( сито , гито , бэто ).

Среди приведённых инициалей и континуалей, за которыми могут быть закреплены константные символические значения, обращает на себя внимание преобладание в них гласных [а], [и], [і] при относительном меньшем распространении [о], [е]. Данный факт соотносится с тем, что именно первые три гласных, как правило, занимают крайнее положение в шкалах признаков, передаваемых гласными ядра.

Влияние языковых и впсязыковых факторов на ассоциативное расширение значения

Габогабо имеет сходный переносный образ - «значительных действий», к которому, однако, добавляется коннотативный оттенок «назойливость». В габу-габу же наблюдается ассоциация только с образом состояния внутренней структуры предмета «водянистость». Не проявляет переносных значений и говагова. Как показывает этот пример, переносные значения закрепляются за ономатопа-ми гораздо более специализированно, они не соотносятся с соответствующими сенсорными образами. В данном смысле переносное, а особенно метафорическое использование ономатопов закрепляет за ними конвенциональные значения, свойственные лексической единице языка.

Ассоциативный характер добавления лексических значений к символическим, так же как и фонетический состав звукоподражаний, в определенной мере обусловлен внеязыковыми факторами (ассоциация существует объективно). Однако при том, что могут существовать нескольких ассоциативных «путей» для передачи свойств явления, выбор конкретного из них производится достаточно произвольно. Об этом говорят как приведённый выше пример расхождений в абстрактных значениях единиц, близких с точки зрения символического изображения сенсорной реальности, так и случаи, когда, наоборот, для обозначения одного смысла подбираются разные сенсорные образы. Например, в передаче значения «прекращения» в японских ономатопах используются образы «захлопывания», «обрыва», «резки», «оборота тела вокруг себя» и т.д.

О влиянии языковых и культурных факторов на формирование различных видов символических ассоциаций говорят результаты опытов, в которых иностранцам, не владеющим японским языком, не удавалось «отгадать» правильные японские ономатопы для обозначения свойств предмета и абстрактных явлений, хотя в изображении звука было выявлено большее межъязыковое сходство. В то же время на существование константных/закономерных ассоциаций по меньшей мере в рамках отдельного языка указывает «совпадение» между значениями различной степени символической окрашенности в фонетически сходных единицах. Например, тякатяка и тяратяра не только имеют сходное значение «шум», но и передают близкие образы «броского поведения». Более того, и другие ономатопы, передающих «броскость», имеют сходный фонетический состав, например котэкотэ, где также сочетаются заднє- и переднеязычные глухие согласные.

О влиянии языковых факторов, внешних по отношению к звукосимволи-ческому механизму, также можно судить, сравнивая случаи в разных языках, когда отсутствует разница между природой самой ассоциации (т.е. объективный внеязыковой фактор). Так, при описании пламени одинаковая ассоциация с языком работает в описании огня как в русском, так и в японском языке, однако способ ее передачи выбирается по-разному: в японском языке метафора приводится на символическом уровне, в русском - на общелексическом: хоно:-о пэро-пэро тирацукасэру «(пожар) разбрасывает языки пламени». Аналогичное различие средств выражения ассоциации на символическом уровне (в японском языке) и общелексическом (в русском) наблюдаем в описании «опьянения» (ср. русское сленговое «улёт», не имеющее, как можно предположить, символической окраски):

К языковым факторам ассоциации следует отнести и ограничения на количество лексических значений, с которыми может ассоциироваться символический образ. В большинстве случаев это может быть одно или два лексических значения (например, дон «решительное действие» и «множество»). Случаи более широкого переноса символического значения в японских ономатопах крайне редки, примеры же расширительного использования, например, ономатопов, употребляемых в основном для передачи сенсорных ассоциаций, в литературных произведениях в контексте описания эмоциональных состояний человека, даже будучи «прозрачны» для носителя языка, не воспринимаются как допустимые в самостоятельном употреблении. Таким образом, помимо объективного сходства, воспринимаемого субъектом языка на уровне механизмов синестезии,

кинестезии и т.д., для санкционирования употребления формы требуется её соответствие определённой языковой конвенции.

Одним из внеязыковых факторов, определяющих закрепление отдельных символических ассоциаций для иллюстративного изображения конкретного лексического значения, очевидно, является роль культурной среды. Это видно на примере ономатопа дородоро, чьё значение «мистическое», «жуткое» ассоциативно связано с образом барабанного боя в японском театре при появлении на сцене призрака. Связь с первоначальным звуковым образом стала совсем неявной в ономатопе дэроЪ, который представляет собой трансформ дороЪ, специализированно передающий переносное значение.

Культурный фактор проявляется и в том, что в непосредственной речевой практике употребляется гораздо большее количество метафорических ономато-пов, не все из которых достигают определенной степени конвенциональности. Так, натикати, употребляемое в описании «интенсивного информирования», понятно только в контексте уже несколько устаревшей передачи информации через телеграф (исходный образ ассоциации в этом случае - «стук клавиш телеграфного аппарата»). Распространённость именно такого использования онома-топов в повседневной речевой практике японцев представляет этот класс слов как предмет своеобразного языкового творчества.

В разделении символических образов различного происхождения, а также различной области употребления формальным фактором, способствующим их дифференциации, является формансная структура ономатопов. Остановимся на некоторых закономерностях, действующих при этом.

Как правило, единицы с геминатой, удлинением гласного и назализованной вставкой [N] после ядра передают более конкретный образ. Тяготение к большей конкретности характеризует и модели без редупликации по сравнению с редупликатами. Например, в одинаковой области употребления «об одежде» парипари передаёт большее количество семантических оттенков: «чистый», «первоклассный», «свежий» и т.п., а париЪ - только конкретное значение «хрустящее новое».

Для значений с меньшей степенью конкретности образа и более широким набором возможных контекстов больше подходят структурные модели с использованием форманса ри, обладающего пониженной символической интенсивностью. Особенно высокой степенью лексикализации характеризуются ономатопы пари со срединной геминатой или вставкой назализованного [N]. Например, если выражение гусугусу нэмуру «крепко спать» допускает истолкование как передающее звук храпа (так же как в гусугусу йу «храпеть, сопеть во сне»), то в следующем примере, где ономатоп изображает ощущения самого спящего, присутствие звукового образа исключено: