Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Складывание унифицированной концепции революции и власти 1917 года 23
1. Особенности публикации источников 23
2. "Критическое направление" в историографии 81
3. Тематика научных работ 98
4. Завершение формирования концепции 133
Глава 2. Историческая наука после "Краткого курса" 156
1. Источниковая база исследований 156
2. "Государственнические" тенденции в историографии 160
3. Основные сюжеты исследований 173
Глава 3. Историография периода "оттепели" 200
1. Расширение источниковой базы 202
2. Проблематика исследований 216
Глава 4. Исследования середины 6.0-х-середины 80-х гг. 267
1. Социально-экономическая политика 267
2. Политическая история 280
3. Правовая деятельность и структура государственного аппарата 315
4. Внешняя политика 339
5. Источниковедческие и историографические исследования 360
Глава 5. Постсоветская историография 374
1. Особенности нового этапа 374
2. Проблематика современных исследований 407
Заключение 453
Список источников и литературы 4 66
- "Критическое направление" в историографии
- "Государственнические" тенденции в историографии
- Социально-экономическая политика
- Особенности нового этапа
"Критическое направление" в историографии
Советская историческая наука в изображении 1917 года страстно стремилась к идеалу. Но этот идеал не был мечтой об объективной, правдивой истории. Как заявил в 1927 г. один из творцов новой исторической науки и впоследствии жертва ее - С.Пионтковский1, "Октябрьская революция изменила цель изучения истории, превратив ее в боевое оружие пролетариата"2. Он же записал в 1931 г. в плане семинара для слушателей Института Красной профессуры: "История есть определенный вид классовой идеологии"3.
В 20-30-е гг. руководство большевистской партии неизменно использовала это "боевое оружие" против политических противников. И если первыми пробными объектами критики стали "буржуазные историки" - в частности, П.Н.Милюков, а затем - социал-демократы (Н.Н.Суханов) и эсеры, то очень скоро - с середины 20-х, после разгрома так называемых мелкобуржуазных партий и снижения актуальности борьбы с ними и их идеологией, придет черед инакомыслящих и инакопишущих (да и просто неугодных) из числа видных большевистских летописцев.
По мере формирования жесткой централизации, единоличной власти в стране возникла нужда и в соответствующей "легенде", в которой 1917 год занимал центральное место. История прихода большевиков к власти должна была быть унифицирована. Новая история должна была стать единой, популярной, доступной "широким массам", увязанной с современностью. Именно эти задачи, спускаемые историкам "сверху", - унифицированность и простота (даже опрощение) , - оцениваются как первостепенные во многих выступлениях, речах, работах историков-марксистов 20-30-х гг. Именно об этом говорил 6 августа 1935 г. И.В.Сталин в своей трехчасовой речи на заседании Главной редакции "Истории гражданской войны в СССР" о необходимых поправках к первому тому этого издания, призывая авторов к "точности, простоте и законченности всех формулировок"1.
Выступая на пленуме Комакадемии 29 января 1927 г., М.Н.Покровский обрушился на "плюрализм мнений" в исторической науке, он критиковал традиции буржуазной науки и историографии - "Там всякий ученый имеет свое мнение. Всякий ученый начинает с того, что собирает мнения разных ученых, которые работали в этой области до него. Это первая задача, до сих пор свято соблюдаемая в наших научных исследованиях. Того, кто хочет стать аспирантом, прежде всего заставляют прочесть 100-150-200 книг, которые написаны по этому вопросу другими учеными. И только когда он окончательно одуреет, только тогда его сажают за самостоятельную работу. И не слишком спеша, не чрезмерно торопясь, он начинает эту свою работу, одолеваемый грузом этих десятилетий и столетий... А у нас есть одна линия, один научный метод. Если в нашей среде встречаются два мнения, то для нас совершенно ясно, что одно из них несомненно ошибочно, и что мы должны найти верное мнение и за это мнение стоять . У нас никаких разногласий в науке быть не может"2.
Таким образом, историография была поставлена как бы вне закона: история должна была создаваться сегодня и сейчас, исходя из "последних решений партии". Вскоре удар будет нанесен и по источ-никовой базе грядущих исследований, и по источниковедению вообще: в определившем развитие советской исторической науки на целые десятилетия письме Сталина 26 октября 1931 г. в редакцию журнала "Пролетарская революция" - "О некоторых вопросах истории большевизма", - он обозвал тех историков, которые опирались в исследованиях на архивные документы, "архивными крысами" и "безнадежными бюрократами"1.
Другая установка того времени - создание популярных брошюр. В начале 1926 г. при Истпарте ЦК ВКП(б) была образована литературная комиссия, в ноябре 1926 г. юбилейная парткомиссия (по празднованию 10-летия Октября) во главе с Н.И.Бухариным слилась с литературной подкомиссией, организованной при Президиуме ЦИК СССР, и работу таким образом уже строго централизованно возглавили заведующий отделом печати ЦК ВКП(б) С.И.Гусев и заместитель заведующего Истпартом М.А.Савельев. Вначале предполагалось основное внимание уделить научно-исследовательским работам по истории 1917 года2, но на прошедшем в начале января 1927 г. IV Всесоюзном совещании заведующих истпартотделами в докладе Гусева была дана установка "изучая прошлое... это прошлое увязывать с настоящим и помогать партии в ее борьбе в настоящем"3, и одна из директив совещания "пошла в сторону наибольшей популярности работ"4, или, как выразился М.А.Савельев на конференции, - "...лучше небольшая, яркая популярная брошюра, лучше яркое, боевое освещение этого вопроса, доступное широким массам, чем какие-нибудь толстые монографии, написанные впрок, недостаточно проработанные, содержащие сырой, непроверенный, неувязанный между собой материал"1.
Эта вожделенная простота выразится и в обилии издававшихся планов и схем истории революции.
Формирование единой "монолитной" и простой концепции истории революции 1917 г. охватывает 20-30-е гг., и процесс этот шел по нескольким линиям, прежде всего:
- по линии "отрицания" - то есть критики, а то и кампаний шельмования неугодных положений и точек зрения в трудах партийных историков;
- по линии "утверждения" - то есть создания на каждом этапе -вплоть до "Краткого курса" истории партии, - этапных работ, содержавших все более "монолитную" и "простую" схему событий 1917 г. И - заметим, - все менее опирающуюся на источники.
Одним из важных направлений историографии 20-х гг. стало направление, которое условно можно назвать "критическим", - предшественник того "критического" направления, которое расцветет в СССР несколько десятилетий спустя.
Как мы уже упомянули, в эти годы в России публиковались некоторые мемуары "белой" эмиграции, а также произведения "буржуазных" и "мелкобуржуазных" историков. Некоторые из этих трудов тогда составляли весьма значительную часть источниковой базы советских трудов о революции - речь идет прежде всего о работах П.Н.Милюкова и Н.Н.Суханова. Именно они, а также работы Н.А.Рожкова и стали первым пробным шаром критики большевистских историографов революции2, предшествовавшей внутрипартийным "разборкам" историков. Вероятно, этот выбор объектов для критики был в значительной степени обусловлен личным отношением к ним В.И.Ленина.
Из трудов Милюкова наибольшее внимание историков революции 1917 г. и их критику вызвали работы "История второй русской революции", "Россия на переломе" и "Распад России". Вполне справедливо указывалось на слабости работ Милюкова, прежде всего на отсутствие у него под руками документов, на слабость источниковой базы, на использование им сомнительных документов - в частности, документов Сиссона1. Любопытно проследить, какие положения книг Милюкова вызывали огонь большевистской критики - это весьма узкий круг вопросов: причины Февраля и роль Думы, по мнению критиков, преувеличенная Милюковым; целый комплекс вопросов, связанный с так называемым "германским следом" в русской революции и германскими деньгами большевистской партии; история создания Приказа № 1 и его роль в развале армии. То есть внимание критиков Милюкова привлекали те аспекты революции 1917 г., которые касались прежде всего непосредственно истории большевистской партии, образа партии в революции. Одно из того немногого, что критики нашли положительным в работах Милюкова, - это разоблачительная характеристика им "политиканства" меньшевиков и эсеров2.
"Государственнические" тенденции в историографии
Вторая половина 30-х гг. знаменовала начало длительного периода стабилизации в историографии унифицированных взглядов на историю страны, в том числе на события 1917 г.
"Государственнические" тенденции в официальной идеологии, о которых мы говорили во второй главе, усилились и возобладали и в исторической науке в 30-40-е гг.: это проявилось и в тематике исторических исследований - в культивировавшемся (особенно в годы Великой Отечественной войны) "национальном" взгляде на историю, пристальном внимании к личностям государственных деятелей России, монархов. Это в какой-то степени проявилось и организационно - в слиянии "коммунистических" научных учреждений 20-х гг. с традиционными научными учреждениями (в начале 1936 г. институты и учреждения Коммунистической академии были переданы АН СССР, в ее Отделении общественных наук был создан Институт истории, выпускавший свои журналы и сборники); в восстановлении в конце 30-х гг. исторических факультетов в университетах страны, наконец, в создании единых унифицированных официальных книг и учебников по истории, важнейшей из которых стал "Краткий курс" истории партии: большевистское государство выросло из одежд революционной идеологии, новой империи была нужна придворная историография, положения которой вплоть до середины 50-х гг. не могли быть подвергнуты сомнению. Историки должны были лишь популяризировать и развивать эти положения. Историография отечественной истории должна была застыть на целые десятилетия в благоговейном восторге перед совершенством легитимизированных трудов по истории.
Скорее приметой этих "государственнических" тенденций в идеологии (а вовсе не последним раскатом внутрипартийных битв на историографическом поле брани 20-х гг.) стала и посмертная кампания борьбы со "школой М.Н.Покровского"2.
В постановлении ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР от 26 января 1936 г. говорилось об укоренении среди части советских историков "антимарксистских, антиленинских", "ликвидаторских, антинаучных взглядов", присущих "школе Покровского". Причем, на эту "школу" возлагалась ответственность за былое упразднение преподавания истории в школах, за "упразднение в сущности исторической науки", за прочие грехи1. По сути дела, на мифическую "школу Покровского" списывались прежняя большевистская система взглядов на историю вообще и на историю России в частности, система преподавания истории, общественных наук - по социологическим схемам - наследие первых послереволюционных лет. "Дело" Покровского было лишь удобным поводом видоизменить эту традицию, сменить акценты - с революционных на "государственнические", потеснить в истории массы за счет отдельных личностей. Покровский был для этого чрезвычайно удобной фигурой, так как "квазимарксистские исторические построения Покровского перестали отвечать политическим и идеологическим требованиям времени"2.
Впрочем, то, что это была действительно "смена вех", а не выпад лично против почившего патриарха советской исторической науки, свидетельствует и реакция на первую часть антипокровского сборника "Против исторической концепции М.Н.Покровского" (М.-Л., 1939). Ключевую статью в нем написала А.М.Панкратова, громившая вредительство в исторической науке под прикрытием исторической концепции Покровского, схематизм изучения исторического процесса, "полутроцкистско-богдановские исторические концепции"1. Но, видимо, авторы первого сборника не совсем верно поняли поставленную перед ними "партийную задачу": на этот раз речь шла не о внутрипартийных разборках ("полутроцкистско-богдановские концепции"), не 0 роли той или иной личности, а о борьбе с традицией - с историографией периода воинствующего революционаризма, условно обозначенной как "школа Покровского" и лишенной звания марксистской. Недаром, обличая недостатки борьбы в сборнике со "школой Покровского", рецензенты возмущались положительной оценкой работ Покровского по критике дворянско-буржуазной историографии, подчеркивали необходимость борьбы не только с положениями трудов конкретно Покровского, а борьбы с его "школой" .
В 1940 г. вышла вторая часть сборника, теперь названная "Против антимарксистской концепции М.Н.Покровского". Что касается освещения истории 1917 г. Покровским и его "школой", то в вину им вменялось отрицание внутренних социально-экономических предпосылок социалистической революции в России, преувеличение роли внешних факторов (мировая война), отрицание буржуазно-демократического этапа революции, признание Февраля социалистической, "рабочей" революцией, а Октября - лишь высшей точкой подъема революционного движения 1917 г.3.
В дальнейшем утвердившаяся "государственническая" тенденция привычно использовала ярлык "покровщина" и в ходе травли ряда историков в ходе так называемой "борьбы с космополитизмом". Эта кампания, с одной стороны, была попыткой оградить мирок советской идеологии от "чуждых" внешних влияний западного мира, приоткрывшегося для советских граждан в связи со второй мировой войной и европейскими походами Советской Армии; она была, таким образом, звеном послевоенного идеологического наступления правящей партии в условиях "холодной войны" на умы собственных граждан (другими звеньями этой цепи были известные постановления ЦК партии по идеологическим вопросам - о работе Башкирской и Татарской партийных организаций, о журналах "Звезда" и "Ленинград", о репертуаре театров, и другие). С другой стороны, эта кампания имела явно антисемитский подтекст и долженствовала идеологически обосновать готовившиеся репрессии против советских евреев, которые должны бьши стать следующей жертвой в списке репрессированных сталинским режимом народов.
В январе 1948 г. в Институте истории АН СССР и в Высшей Партийной Школе при ЦК ВКП(б) (а до этого - в печати) прошло обсуждение книги лекций И.И.Минца "История СССР (апрель 1917-1925 гг.)" (М., 1946). Казалось, обсуждение носило чисто научный характер -так, Минцу указывалось на следующие ошибки: неточное указание дня приезда Ленина в Петроград; неточное изложение позиции Временного правительства по отношению к войне; некоторые отличия от положений "Истории гражданской войны" и трудов Сталина в изображении июльских событий; ошибки в изложении событий корниловщины и "второй корниловщины" (требовалось подчеркнуть роль меньшевиков и эсеров вместе с кадетами в ее организации) (А.Л.Сидоров); указывалось, что не подчеркнуто колониальное закабаление России иностранным капиталом в 1917 г., прежде всего антантовским, размеры финансовой и хозяйственной катастрофы; недостаточно показано нарастание революционных событий и борьбы большевиков за большевизацию масс (Г.Н.Голиков, О.Н.Чаадаева); Минца упрекали в отсутствии глубокого теоретического освещения, в боязни теоретических вопросов, в попу-ляризаторстве (Э.Н.Бурджалов, Е.Н.Городецкий)1. Лишь один из участников дискуссии (А.И.Гуковский), не мудрствуя лукаво, заявил, что все названные ошибки являются ничем иным, как протаскиванием покровщины и враждебных марксизму-ленинизму концепций. На него дружно зашикали: "научная критика и самокритика должны носить принципиальный, научный характер, а не сводиться к приклеиванию ярлыков и к демагогии, которая только мешает дискуссии"1. Однако, как показали дальнейшие события, оказалось, что лишь этот единственный участник дискуссии верно понял, что требовалось от этого обсуждения. Осенью 1948 г. Институт истории был подвергнут жесткой критике в печати, в том числе и за небрежение (а точнее было бы сказать - за боязнь заниматься) советской историей, за прекращение уже шедших работ в этом направлении .
Социально-экономическая политика
Крайне неблагоприятные условия "борьбы с новым направлением" во второй половине 60-х годах, завершившейся в начале 70-х его разгромом1, значительно снизили темпы и масштабы изучения социально-экономической политики Временного правительства. Однако импульс, приданный этому изучению в период "оттепели", был столь значителен, что по ряду аспектов исследования продолжались - по инерции, - и в 70-х-80-х годах, и по крайней мере в плане расширения исследовательского поля, привлечения источников - наработки этих лет позволяют усомниться в утверждении о застое в изучении социально-экономической истории 1917 года. Несмотря на откат "оттепели", были окончательно отброшены некоторые одиозные положения сталинистской историографии 30-50-х годов, уцелевшие в годы "оттепели". Все это - а также значительные подвижки в изучении ряда других аспектов истории Временного правительства, о которых речь пойдет ниже, позволяет говорить о периоде середины 60-х - середины 80-х годов, как о наиболее значимом и важном - по сравнению с предыдущими этапами, - для истории изучения Временного правительства.
Хотя нельзя утверждать, что социально-экономическая политика последнего была главным вопросом истории Временного правительства, изучавшимся в эти годы (если судить по количеству работ и по качеству оценок этой политики), все же по инерции продолжалась разработка отдельных ее аспектов.
В 1967 году источниковая база исследований по социально-экономической политике Временного правительства России 1917 года была существенно пополнена за счет публикации третьей части сборника документов "Экономическое положение России накануне Великой Октябрьской социалистической революции" - "Сельское хозяйство и крестьянство". В сборник были включены в основном (87 %) неопубликованные документы из центральных архивов, прежде всего из ЦГАОР СССР, в том числе 78 документов, освещавших аграрную политику Временного правительства и его местных земельных и продовольственных органов1. Это в свою очередь интенсифицировало исследование ряда аспектов интересующих нас проблем.
Большинство работ, освещавших социально-экономическую политику Временного правительства, было посвящено его политике в деревне, деятельности его местных органов на селе. Намного меньше вышло трудов о политике правительства в области промышленности и в отношении рабочего класса. Но все же некоторые исследования в этой области можно отметить. Так, одну из форм сращивания монополий с правительственным аппаратом на примере сахарной промышленности рассмотрел М.М.Гуревичов: он проанализировал деятельность Центрального бюро по объединенным закупкам сахара в составе Особого совещания по продовольствию (Центросахар) и пришел к выводу, что Временное правительство оказывало поддержку сахарозаводчикам государственными средствами - в марте был открыт кредит в Госбанке Центросахару, и он самостоятельно финансировал сахарные заводы и сбыт сахара, пытался регулировать и производственный процесс и распределение. А установленная 14 сентября 1917 г. Временным правительством государственная сахарная монополия, которую не удавалось провести в жизнь царскому правительству, свидетельствовала, по мнению Гуревичова, что "буржуазное государство и монополии слились в одну реакционную силу" 1.
Единственной крупной работой, в которой рассматривалась политика Временного правительства в рабочем вопросе, стала книга Л.С.Гапоненко "Рабочий класс России в 1917 году" (правда, докторская диссертация по теме "Рабочий класс России в период подготовки Великой Октябрьской социалистической революции" была защищена им еще в 1964 г.)- Однако его оценка политики Временного правительства в рабочем вопросе была намного более отрицательной, чем оценки Волобуева. Анализируя документы центральных архивов СССР, Гапонен-ко утверждал, что экономическая политика Временного правительства полностью отвечала интересам монополий, банкиров и промышленников, отрицал наличие какой-либо экономической программы в выступлениях А.И.Коновалова 29 марта и 14 апреля, утверждая, что в них излагались лишь основные принципы экономической политики правительства, состоявшие в подчинении экономики страны интересам войны, отрицал он и разработку каких-либо практических мероприятий Отделом труда при Министерстве торговли и промышленности, заявляя, что вместо подготовки проектов рабочего законодательства он изучал теорию и нормы иностранного законодательства. Л.С.Гапоненко не усматривал никаких положительных сдвигов ни в одном из начинаний Временного правительства в социальной сфере - даже в области социального страхования. Вывод его очевиден: рабочая политика Временного правительства являлась "антинародной" и "антирабочей"2.
В работах до середины 60-х годов частично были затронуты темы аграрной политики Временного правительства, деятельность Главного земельного комитета (ГЗК), некоторых земельных комитетов на местах. В середине 60-х - середине 80-х годов появляется ряд работ, посвященных непосредственно аграрной политике правительства, его учреждениям, занимавшимся ее выработкой и реализацией, но большинство указанных работ освещало историю аграрной революции и крестьянского движения, классовую борьбу в деревне, и политика Временного правительства была лишь одним из сюжетов - часто небольшим, -этих трудов1.
В работах 60-х-70-х годов авторы рассматривали в деятельности ГЗК те аспекты, которые были недостаточно изучены или вовсе не затрагивались. Так, в защищенной в 1973 г. Н.В.Кутняковой кандидатской диссертации "Главный земельный комитет - орудие аграрной политики Временного правительства" и других ее работах была подробно рассмотрена законопроектная деятельность ГЗК, в частности, дея тельность по пересмотру принятого правительством "Положения о земельных комитетах" от 21 апреля - по мнению Кутняковой, ГЗК должен был найти обходной путь (но в русле аграрной политики Временного правительства) для того, чтобы не допустить передачу земель в ведение земельных комитетов1. Н.К.Фигуровская, отметив, что ГЗК, созданный Временным правительством для разработки сверху аграрной реформы, стал своеобразной ареной идейно-политической борьбы за решение аграрного вопроса, поставила своей целью раскрытие этой борьбы, столкновения различных аграрных концепций в дискуссиях в ГЗК и в Лиге аграрных реформ. Фигуровская заявила, что "характер и направление деятельности ГЗК и его комиссий определялись компромиссом партии эсеров с буржуазными кругами"2. В ее работе особенно пристальное внимание было уделено рассмотрению материалов трех сессий ГЗК. По мнению Фигуровской, ГЗК пытался затянуть подготовку и осуществление аграрной реформы, объявляя первоочередной задачей теоретическую разработку вопросов реформы. Фигуровская несколько противоречиво характеризовала разрабатывавшиеся в ГЗК реформы: с одной стороны утверждала, что "в ГЗК разрабатывалась буржуазно-помещичья реформа", которая должна была "обеспечить классовые интересы крупных землевладельцев", с другой стороны, подчеркивая, что в центре внимания готовившейся аграрной реформы должен был быть поставлен крепкий хозяин-кулак, заявляла, что "от реформы должна была пострадать лишь самая верхушка широкого слоя кулацких хозяйств - "полупомещиков""3, признавая, таким образом, что ставка делалась на крепкого среднего крестьянина.
Изучение деятельности местных земельных комитетов, их статуса стало одним из важнейших и популярных, спорных аспектов рассмотрения аграрной политики Временного правительства в 60-80-х гг.: эти споры обуславливались противоречиями между официальным статусом комитетов - и их реальной позицией и составом. Среди историков, исследовавших аграрную политику Временного правительства в Сибири и деятельность там его земельных комитетов, особая роль принадлежит Л.М.Горюшкину. Вопреки точкам зрения некоторых исследователей сибирской деревни - Е.Н.Бабиковой, Э.М.Щагина, Э.Ш.Хазиахметова, рассматривавших земельные комитеты, как революционно-демократические крестьянские учреждения, Горюшкин поставил земельные комитеты в тот же ряд органов власти Временного правительства на местах, в котором находились правительственные комиссары, продовольственные комитеты, земства (их в Сибири не было)1.
Особенности нового этапа
Начиная разговор о новейшем этапе развития историографии Временного правительства, невозможно обойти стороной вопрос о внутренней периодизации этого этапа, как этапа развития отечественной (да и в целом мировой) историографии истории России вообще. Несмотря на сравнительно короткий срок - полтора десятка лет, - прошедший с начала так называемой "перестройки", многие исследователи достаточно четко выделяют периоды развития отечественной исторической науки в течение этих пятнадцати лет, традиционно весьма недвусмысленно связанные с событиями современной политической истории России.
Нижняя граница так называемого постперестроечного этапа определена весьма четко - это 1987 г., год 70-летия революции 1917 г., а вернее - год, когда в докладе М.С.Горбачева впервые прозвучала не вполне традиционная оценка Октябрьской революции, ставшая своеобразным сигналом для начала снятия табу на нетрадиционные для советской историографии высказывания и исследования революции 1917 г.
Как образно обрисовал ситуацию 1985-1986 гг. Ю.А.Поляков, -тогда "понимание прошлого походило на закрытый котел, нагревание которого было незаметно постороннему глазу. Но котел все же нагревался, и в 1987 г. для многих неожиданно выявилось, что температура уже достаточно высока"1. Однако, очевидно, что при такой "температуре" общественного сознания вряд ли имелось место - да и достаточно времени, - для трезвого, кропотливого, вдумчивого, отстраненного анализа событий отечественной истории последних 70 лет, включая и главное ее событие - революцию 1917 г. Этой "температуре" вполне соответствовал тот особый - можно сказать, уникальный, - период постперестроечной историографии, когда отечественная история перестала быть уделом профессионалов, а превратилась в своеобразное средство самоосознания постперестроечного человека и гражданина, средство" освобождения его менталитета от штампов прошлых десятилетий. Никогда еще в нашем Отечестве человек так не самовыражал свое стремление к истине и свободе - раньше это происходило через литературу, поэзию, философию, но практически никогда - через историю. Несмотря на изрядный налет дилетантизма и популярщины на публикациях этих лет, они оказали историкам неоценимую услугу: используя практически все точки зрения - в том числе зарубежные и эмигрантские, - в оценке различных событий российской истории, они резко раздвинули границы дозволенных выводов, которые могли бы сделать профессионалы, показали ненаказуемость выводов, выходящих за пределы марксистско-ленинской парадигмы. Но "покушения" на ее монополию до 1991 г. были еще достаточно наивны и невинны, лишь постепенно публицистическая (а за ней - и историческая) мысль шла от борьбы за "очищение" ленинского наследия от наслоений сталинской эпохи - к отрицанию права этого наследия монополизировать истину. Один из "прорабов перестройки" А.Н.Яковлев, - в своей недавней работе утверждал, что накануне перестройки в среде его единомышленников-реформаторов существовал "устный план" демократизации общественного сознания - "авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и "нравственным социализмом" - по революционаризму вообще"2.
Перелом - время, когда начинается выработка новых взглядов и концепций, а не просто отказ или корректировка старых, - ряд историков относит к концу 80-х гг. (екатеринбургские исследователи О.А.Васьковский, А.Т. Тертышный, а за ними - и Е.Б.Заболотный вообще относят время до конца 80-х к единому периоду 30-х-конца 80-х гг., когда революция изучалась в свете концепции "государственного социализма"1) , он совпадает с началом издательского мемуарного бума (1989-1993)2; другие же считают, что началом нового этапа следует считать 1991, 1992 (В.Козлов) или даже 1993 (Ю.Поляков) год3. Поляков считал, что "начинавшийся в 1987 г. этап расшатывания и разрушения марксистской исторической концепции, как главной основы исследовательской работы, завершился к 1993 г. С 1993 г. начался новый этап перехода к позитивной работе на основе плюрализма"1. Мы согласны с точкой зрения, что перелом относится к началу 90-х гг., когда необратимость перемен в общественном строе стала очевидной.
Во многом этому перелому способствовал и процесс накопления "критической массы" документов, с которыми знакомились историки. Часть этих документов - впрочем, весьма несистематично и хаотично, - публиковалась на страницах журналов и сборников.
Научных публикаций сборников документов по истории революции и власти 1917 г. за эти годы вышло немного (а специально посвященных документам Временного правительства, его органов и учреждений однако в периоде конца 80-х-90 х гг. Заболотный выделил два этапа - по его мнению, на первом из них историки критиковали сталинский догматизм и возвращались к ленинским принципам, а на втором - с начала 90-х гг. - коммунистические догмы утратили монополию на истину (С. 106-109). в России не вышло вовсе, хотя университетские юристы в США, например, анонсировали публикацию в серии v Законы России" сборника "Первые законы Временного правительства"2) . Наиболее серьезными и интересными из документальных публикаций, имеющих отношение к истории Временного правительства, следует признать выдержавший два издания (ждал публикации 33 года - подготовлен усилиями Б.Д.Гальпериной, О.Н.Знаменского и особенно Ю.С.Токарева) первый том пятитомной фундаментальной публикации протоколов, стенограмм и отчетов, резолюций, постановлений общих собраний, собраний секций, заседаний Исполкома и фракций Петроградского Совета3, документы которого дают представление об отношении Совета к Временному правительству в самом начале складывания этих взаимоотношений, о ходе формирования политики Совета по отношению к Временному правительству; а также трехтомную, подготовленную совместно с историками США, фундаментальную публикацию "Меньшевики в 1917 г.", раскрывающую буквально по дням деятельность, тактику, позицию, споры внутри одной из партий правительственной коалиции, влиявшие на формирование политики правительств коалиционных составов4. Выход этой трехтомной публикации документов имел особо важное значение для изучения истории российской государственности 1917 года. В обширных аналитических статьях А.П.Ненарокова, З.Галили, Л.Хеймсона5, соди ранее неопубликованных мы видим ряд первых журналов заседаний Временного правительства, ряд февральских документов Думы, а также знаменитый "Протокол событий" Февральской революции за 27 февраля 4 марта - составленное начальником канцелярии Госдумы Я.В.Глинкой по инициативе В.М.Вершинина описание событий первых дней революции, причем, составленное в том числе на основании показаний участников событий, утвержденное Временным комитетом Госдумы, по сути этот документ, законченный к сентябрю 1917 г., представлял собой первый более-менее официальный очерк истории Февральской революции .
В то же время приметой времени стало появление сборников документов, вызвавших серьезные претензии профессионалов в части добросовестности их подготовки. Так, сборники документов об экономических взаимоотношениях России и США, включающие также около двух десятков документов Временного правительства и его органов, американской миссии в России 1917 г.2, подверглись критике в печати за низкий профессиональный уровень публикации (отсутствие концептуальной продуманности, некачественный комментарий, игнорирование фактов уже существующих публикаций, небрежность, повторы и прочее)3.
