Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Этапы развития летописного текста в XI—начале XII в 26
1. Объем Повести временных лет 26
2. Эволюция летописного текста в XI—начале XII в 39
Стратификация текста Повести временных лет как научно-исследовательская проблема 39
«Редактирование» Повести временных лет во втором десятилетии XII в 58
Объем Начального свода 74
Древнейшие этапы становления летописного текста 104
Глава 2. Идея общего происхождения в эволюции самосознания летописцев (XI—начало XII в.) 125
1. Методика изучения этнического самосознания древнерусских летописцев 125
2. Единство происхождения в летописном понимании этноса 145
Вопросы происхождения этносов в структуре летописного повествования 145
Этапы формирования летописной генеалогии народов 166
3. Единство происхождения в самосознании летописцев XI— начала XII в 184
Направления самоидентификации летописцев XI—начала XII в 184
Летописная эпитафия Владимиру Святославичу: история формирования текста 205
Заключение 218
Список сокращений 222
Список использованных источников и литературы
- Объем Повести временных лет
- Стратификация текста Повести временных лет как научно-исследовательская проблема
- Методика изучения этнического самосознания древнерусских летописцев
- Вопросы происхождения этносов в структуре летописного повествования
Введение к работе
Любая культура создается как реализация известных потребностей — простейших (потребность в пище, жилье, защите от врагов) и более сложных (например — потребность в прекрасном). В свою очередь, иерархия потребностей формируется тем, как человек понимает свое место в жизни, т.е. его самосознанием. Не будет большим преувеличением сказать, что самосознание является одним из краеугольных камней цивилизации. Изучение самосознания автора, и в частности — установление того, к какой группе (или группам) он себя причисляет, является« важнейшей задачей интерпретации любого исторического источника.
Самосознание жителей домонгольской Руси нашло свое выражение в разных произведениях, от Слова о Законе и Благодати митрополита Илариона до берестяных грамот . Свое место в этом ряду принадлежит и Начальной летописи, как современные специалисты собирательно именуют «всю совокупность памятников киевского летописания XI—начала XII в., включая различные редакции Повести временных лет [далее: ПВЛ —Д.Д.] и предшествующие ей летописные своды»3.
Молдован A.M. «Слово о законе и благодати» Илариона. Киев, 1984.
Так, в берестяной грамоте № 105 (60-е—70-е гг. ХП в.) обнаруживается характерный пример предельно узкой трактовки понятия «Русь», охватывавшего в некоторых контекстах только Киев, Чернигов и Переяславль: «оже то еси казале НесъдЬ вЪверичь тихъ деля коли то еси приходиле въ Рус[ь] съ Лазъ[в]къмъ тъгъдъ възяле у мене Лазъвке Переяславле» (Цит. по: Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. 2-е изд., перераб. М., 2004. С. 356; буквы в квадратных скобках читаются предположительно). Благодаря.этому документу известное представление о распаде первоначального древнерусского
государства на отдельные земли становится существенно более конкретным.
з Гиппиус А.А. Рекоша дружина Игореви...: К лингвотекстологической стратификации
Начальной летописи // Russian Linguistics. 2001. Vol. 25. P. 172, прим. 2.
5 Более того, текст летописи формировался на протяжении не одного десятилетия и заведомо превосходит то же Слово о Законе и Благодати по объему. С другой стороны, в летописи, как известно, излагается не всеобщая история, а только история одного региона, именуемого «Русская земля». Наконец, летописные известия регулярно дополняются морально-этической оценкой излагаемых событий [I: 14—16, 79—81, 130—131 и др.]4. Таким образом, видовые особенности Начальной летописи создают особенно благоприятные условия для выражения собственной* позиции, а потребности такого самоопределения, в свою очередь, заставляют человека описывать свое самосознание. Это превращает летописание XI—начала XII в. в наиболее удобное поле для отработки приемов изучения самосознания-древнерусских книжников домонгольской)поры.
Определяющее значение летописания было отмечено уже в первом специальном труде по истории русского самосознания, написанном
Здесь и далее цифры в квадратных скобках обозначают ссылки на текст летописей по томам последнего переиздания Полного собрания русских летописей [далее: ПСРЛ], перечисленным в Списке источников и литературы. Римская цифра до двоеточия соответствует номеру тома, и сопровождается, если необходимо, указанием на часть или выпуск. Арабская цифра после двоеточия соответствует номеру страницы или столбца, в зависимости от системы пагинации, принятой в данном конкретном издании. Ссылки на вспомогательный аппарат цитируемых томов ПСРЛ (статьи, указатели и т.д.), а также ссылки на иные издания источников даются в соответствии с принятыми стандартами.
Тексты источников приводятся в упрощенной орфографии с сохранением только ъ на концах слов и Ъ. Титла раскрываются, выносные буквы вносятся в строку с восстановлением пропущенного. Пунктуация соответствует пунктуации, принятой в цитируемом издании, однако «средние точки», употребляемые в отдельных томах ПСРЛ для передачи «средних точек» рукописи, заменяются на обычные точки, знак «четыре точки» (/, * '), если он сохранен издателем, передается знаком +, росчерки не сохраняются. Этнические именования пишутся всегда со строчной буквы, выбор между строчной и заглавной буквой в написании слова Бог следует современной практике. Квадратные скобки в цитатах обозначают конъектуры, введенные издателями цитируемого текста, многоточие в ломаных скобках указывает на разрыв цитаты.
М.О. Кояловичем. «И в самой основе своей, — писал ученый, — а тем более вместе с своими вставочными статьями и частями наша Древняя или Начальная летопись носит на себе явно общерусский характер, выражает то государственное единство, какое столь решительно преобладало у нас в X, в первой половине и в конце XI и в начале XII веков». Более того, «сознание единства у автора или авторов нашей Начальной летописи идет дальше государственности и обнимает более внутренние явления нашей исторической жизни. Наша Начальная летопись хорошо знает народное единство всех славянских племен, населявших Россию. Мало того, она хорошо знает единство всех славянских племен, хотя бы они были и за пределами Русского государства. Нельзя также не отметить ее глубокого1 уважения к славянскому апостольству св. Кирилла и Мефодия, к славянской грамоте и вообще к книжному учению. Наша Начальная летопись есть поистине величественный памятник славянского и русского сознания и в то же время памятник несомненно богатых задатков Европейской цивилизации русского народа»5. Иначе говоря, уже в самом, начале дискуссии была сформулирована гипотеза об этническом характере самосознания' летописцев, воплотившемся в представлении о единстве восточных, южных и западных славян.
Схожие трактовки летописи были предложены советскими учеными второй половины 30-х—начала 50-х гг. XX в. Так, Б.Д. Греков отмечал, что «"Повесть [т.е. ПВЛ — ДДТ в том виДе> в каком она дошла до нас, есть произведение, над которым трудилось несколько поколений летописцев, пересматривавших и продолжавших работу своих предшественников. Каждый из них был сыном своего времени и своей среды, но все они были детьми одной матери родины и отвечали в сущности на один^ вопрос: как сложилось великое государство, "ведомое и слышимое всеми* концами
Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. Изд. 4-е. Минск., 1997. С. 57—58.
7 земли"». Появление такого сочинения, полагал ученый, является прямым следствием возникновения этнического самосознания, поскольку «только народ, осознавший самого себя, мог создать произведение, достойное себя»6. О глубоко народном характере летописной деятельности писал В.В. Мавродин, по мнению которого «"Повесть временных лет"' все время подчеркивает свое отношение к физическим и моральным качествам.русских людей, подчеркивает любовь к Руси, к земле Русской, к русским людям». Начальная летопись, продолжает автор цитируемой работы, «проникнута бесхитростной гордостью за свою страну и свой народ и, повествуя об их историческом пути, старается привить своему читателю любовь к тому, что дорого авторам наших летописных источников, прошлому, настоящему и будущему своей Руси» . Наконец, Д.Є. Лихачев-, не только указал на принципиальную укорененность летописания в фольклорной традиции8, но и выделил патриотические мотивы в качестве одного из стержневых элементов, обеспечивающих устойчивость художественной структуры летописного рассказа. «Единство летописи как исторического и* литературного произведения, — полагал исследователь, — не в заглаженности швов- и не в уничтожении следов кладки, а в цельности и
6 Греков БД. Избр. тр. М., 1959. Т. 2. С. 325. Ср. также: Там же. С. 334—336, 507, 515—516; он же. Киевская Русь. М.; Л., 1944. С. 335, 344—345; он оюе. Культура Киевской Руси. М.; Л., 1944. С. 54, 71—73.
Мавродин В.В. Образование древнерусского государства. Л., 1945. С. 396; ср. также: он эюе. Древняя Русь: (Происхождение русского народа и образование киевского государства). М., 1946. С. 307—308; он же. Образование древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 166; он оюе. Происхождение русского народа. Л., 1978. С. 144—145.
ЛихачевД.С. «Повесть временных лет»: Историко-литературный очерк // Повесть временных лет. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1996. С. 274—290; ср. также: он оюе. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М; Л., 1947. С. 100—114; он же. Великое наследие: Классические произведения литературы Древней Руси // Лихачев Д. С. Избр. работы. Л., 1987. Т. 2. С. 46—63.
8 стройности всей большой летописной постройки в целом, в единой мысли, которая оживляет всю композицию. Летопись — произведение монументального искусства, она мозаична. Рассмотренная вблизи, в упор, она производит впечатление случайного набора кусков драгоценной смальты, но окинутая взором в ее целом, она поражает нас строгой продуманностью всей композиции, последовательностью1 повествования, единством и грандиозностью идеи, всепроникающим патриотизмом содержания»9.
Мысль М.О. Кояловича двигалась по восходящей от «единства славянских племен, населяющих Россию» к «народному единству всех славянских племен». Как следствие, дореволюционному историку было бы, скорее всего, чуждо то настойчивое акцентирование не общеславянской идентичности, а именно «русскости» летописца, которое можно наблюдать в. работах Б.Д. Грекова, В.В. Мавродина и Д.С. Лихачева. В свою очередь, советские исследователи отмечали внимание книжников к теме славянского единства (а позднее, в 60-е гг. XX в., даже полемизировали с теми, кто связывал зарождение соответствующих представлений с историческими концепциями эпохи романтизма ). Однако «широкие обобщения всемирно-исторического масштаба» считались всего лишь фоном, предназначение которого — максимально ярко представить идею о величии русского народа и созданного им государства Русь. В частности, Б.Д. Греков писал, что «отдав дань идее славянского единства, бросив клич о славянском культурном единении через язык и грамоту как раз в то время, когда славянство переживало тяжелые времена <...>, Нестор спешит перейти к
Он же. «Повесть временных лет» С. 297; ср. также: он Dice. Национальное самосознание Древней Руси: Очерки из области русской литературы XI—XVII вв. М.; Л., 1945. С. 20—24, 40-^6; он же. Избр. работы. Т. 2. С. 74.
Королюк В.Д. К вопросу о славянском самосознании в Киевской Руси и у западных славян в X—ХП вв. // История, культура, фольклор и этнография славянских народов: VI Междунар. съезд славистов (Прага, 1968): Доклады сов. делегации. М., 1968. С. 98—113.
главному предмету своего исследования — судьбам народа русского» , а Д.С. Лихачев видел предназначение летописи в прославлении Русской земли 2. Вместе с тем, такое перераспределение акцентов остается, по сути дела, единственным различием в оценке самосознания летописцев между дореволюционной и классической советской историографией конца 30-х— начала 50-х гг. В- остальном же все четверо авторов представляют, применительно к обсуждаемому вопросу, одно направление и один стиль мысли. Системообразующими характеристиками этого стиля являются, во-первых, заостренная публицистичность (обнаруживающая себя1 хотя бы в обилии качественных прилагательных), а во-вторых — убежденность в том, что этническая составляющая была ключевой для самосознания всех книжников, которые участвовали в летописном деле на протяжении XI— начала XII в.
Иной подход к обсуждаемой проблеме представляют работы А.Н. Насонова. Как и другие упомянутые выше авторы, А.Н. Насонов высоко оценивал этническое самосознание летописцев. По его мнению,1 ПВЛ возникла «в условиях государственной и народной жизни, способствовавших утверждению представления о широкой восточноевропейской общности, политической и этнической», и несла в себе «можно сказать, откровение о русском народе, новое понимание народа — Руси»13. Полемизируя с неназванными «исследователями» в начале 50-х гг., А.Н. Насонов отмечал, что «общерусский характер "Повести временных лет"» является «вполне закономерным» и соответствует объективному ходу «процесса дробления
Греков Б.Д. Избр. тр. Т. 2. С. 335.
Лихачев Д.С. «Повесть временных лет». С. 333.
Насонов А.Н. Начальные этапы киевского летописания в связи с развитием древнерусского государства // Проблемы источниковедения. М., 1959. Вып. 7. С. 442; он же. История русского летописания XI—начала ХУШ века: Очерки и исследования. М., 1969. С. 57.
10 киевской "державы"», обозначившегося в конце XI—начале XII в.14.
Не было принципиально новым и обращение ученого к истории летописания, поскольку однозначно против неизбежной при* этом «формальной трактовки источниковедческих проблем» высказывался только В.В. Мавродин15, тогда как М.О. Кояловичу было важно полемизировать с К.Н. Бестужевым-Рюминым16, Б.Д. Греков считал работу по вычленению «составных элементов» летописного рассказа сложной, но совершенно неизбежной , а по мнению Д.С. Лихачева летопись в принципе невозможно понять иначе, как в динамике ее становления18.
В то же время, А.Н. Насонов не считал общерусский патриотизм
НеОТЪеМЛеМЫМ СВОЙСТВОМ- ВСЄХ без ИСКЛЮЧеНИЯ ЛеТОПИСНЫХ СВОДОВ' XI—
начала XII в. Напротив, ученый отмечал, что хотя Чернигов и Переяславль «были уже в первой половине X в. важнейшими городами "Русской земли"», их «древнейшие судьбы» никак не отразились в летописи. С другой стороны, продолжал исследователь, книжник демонстрирует «исключительный интерес <...> к судьбам Древлянскойземли в-Х в., вернее, к истории освоения Древлянской- земли киевским столом, т.е. к тому, что должно было преимущественно интересовать именно киевскую знать»19. Таким образом, в Начальной летописи обнаруживались не только общерусские, но и областные тенденции.
Высказывания А.Н. Насонова относительно времени возникновения этого локального киевского патриотизма весьма расплывчаты. С одной стороны,
Он же. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства: Историко-географическое исследование // Он же. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2002. С. 26.
Мавродин В.В. Образование древнерусского государства. С. 66—67.
Коялович М.О. Указ. соч. С. 52—56.
17 Греков Б.Д. Избр. тр. Т. 2. С. 18—24.
Лихачев Д.С. «Повесть временных лет». С. 298. Насонов А.Н. История русского летописания... С. 43.
ученый допускал, что дошедший до нас летописный текст приобрел «одностороннюю "областную" киевскую окраску» в.результате всей работы
над ним на протяжении XI в. .С другой стороны, отмечалось и то, что наиболее вероятным вдохновителем новой тенденции* мог оказаться князь Ярослав, «возглавлявший южнорусскую знать»21. Соответственно, появление местного патриотизма следовало бы связывать с 1030-ми—первой половиной 1050-х гг. В любом случае, впрочем, необходимо признать, что самосознание летописцев не казалось исследователю однородным. Появились основания^ противопоставлять разные этапы летописной деятельности, по уровню* развития этнического самосознания, выделяя ПВЛ как «первый летописный памятник (начала XII ві), в котором с полной ясностью утверждалось и-осмысливалось понятие Руси* в широком значении, как совокупности разных (не только южнорусских) восточнославянских этнических групп, или
"племен"» . В совокупности с постановкой вопроса о признаках, по которым летописцы отличали Русь от окружающих ее «иных языков» (т.е., по сути дела, о предметном содержании летописного «патриотизма»)23, такая текстологическая выстроенность сделала позицию А.Н. Насонова менее идеологизированной, чем у других ученых. Именно концепцию А.Н. Насонова взяли за основу характеристики русского летописания авторы соответствующего раздела коллективной монографии о славянском самосознании эпохи раннего средневековья, подготовленной в начале 80-х гг. в Институте славяноведения и балканистики АН СССР24.
Наконец, в последнее время самосознание летописцев изучается в двух
20 г-
Лам же. Там же. С. 46. Там же. С. 68. Там же. С. 69.
[Рогов А.К, Флоря Б.Н.] Формирование самосознания древнерусской.народности: (По памятникам древнерусской письменности X—ХП вв.) // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 110—117.
12 направлениях.
С одной стороны, появился ряд исследований Начальной летописи, в которых проблема самосознания книжников изучается в рамках семиотической парадигмы гуманитарного знания25. Уподобляя этносы фонемам или словоформам, различаемым по комплексу «дифференциальных
26 '
признаков» , представители данного направления ставят вопрос о том, какие из черт, разделяющих разные группы людей, являются для летописного самоопределения ключевыми, а какие — второстепенными. В' результате становится возможной типологическая оценка выраженного в летописи самосознания, что составляет, несомненно, важнейшую задачу исторического изучения обсуждаемой проблемы. Поскольку же семиотический подход объединяется с исследованиями истории летописного текста, то открывается пространство для постановки вопроса о динамике
Толстой Н.И. Этническое самопознание и самосознание Нестора Летописца, автора «Повести временных лет» // Исследования по славянскому историческому языкознанию: Памяти проф. Г.А. Хабургаева. М., 1993. С. 4—12; То же // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1. С. 441—447; Живов В.М. Об этническом и религиозном самосознании Нестора Летописца // Слово и культура: Памяти Н.И. Толстого. М., 1998. Т. 2. С. 321— 337; То же // Живое В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М., 2002. С. 170—186; Ведюшкина КВ. «Чувство-мы» в Повести временных лет // Восточная Европа в древности и средневековье: Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей: Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто. Москва, 18—20 апр. 1994 г.: Тез. докл. М., 1994. С. 5—8; она oice. Формы проявления коллективной идентичности в Повести временных лет // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового Времени. М., 2003. С. 286—310; она же. Историческая память домонгольской Руси: Религиозные аспекты // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового Времени. М., 2006. С. 554—608; Вилкул Т.Л. О проявлениях летописного патриотизма («наши» в летописании XI—ХП вв.) // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового Времени. М., 2003. С. 311—320; Пчелов Е.В. Патриотизм в средневековой Руси: Проблемы исследования // Патриотизм — духовный стержень народов России. М., 2006. С. 28—44.
Из истории русской культуры. Т. 1. С. 441.
13 самосознания в XI—начале XII в.
С другой стороны, проблемы самосознания косвенно затрагиваются при изучении летописного отношения к «чужим». Чаще всего, предметом такого рода работ являются эмоциональные составляющие мировоззрения летописцев, а проще говоря — оценки, которые книжники давали известным на Руси чужеземцам27. Представленные в статье А. Каппелера наблюдения над лексикой, использовавшейся для' описания иных этносов, затрагивают лишь отдельные примечательные словоупотребления без постановки вопроса о репрезентативности изученного материала . В то же время, разделяя* представленные в источниках образы чужаков на хорошие и плохие необходимо в каждом случае формально доказать, почему данное упоминание о «другом» — негативное, а следующее, напротив, позитивное. Поиск таких доказательств не может не привести к вопросу о структурах самосознания и критериях отличения своих от чужих.
Вместе с тем, расчет лет, помещенный в первой1 годовой статье ПВЛ, заканчивается на сообщении, что «от смерти Ярославли до смерти Святополчи лЪт 60» [I: 18]. Очевидно, работа над последней формой
Демин А.С. «Языци»: Неславянские народы в русской литературе XI—XVHI вв. // Древнерусская литература: Изображение общества. М., 1991. С. 190—204; он Dice. «Свои» и «чужие» этносы в «Повести временных лет» // Славянские литературы: XI Международный съезд славистов: Доклады российской делегации. М., 1993. С. 3—14; он же. Художественные миры древнерусской литературы. М., 1993. С. 36—47; он сисе. О художественности древнерусской литературы. М., 1998. С. 555—673; Древнерусская литература: Восприятие Запада в XI—XTV вв. / О.В. Гладкова, А.С. Демин, Ф.С. Капица и др. М., 1996; Древняя Русь и Запад: Науч. конф.: Книга резюме. М., 1996; Древнерусская литература: Тема Запада в ХШ—XIV вв. и повествовательное творчество / О.В. Гладкова, А.С. Демин, Ф.С. Капица и др. М., 2002; Николаева И.В. Семантика «своих» и «чужих» в Повести временнных лет: автореф. дис.... канд. культурологии : 24.00.01. М., 2003.
KappelerA. Ethnische Abgrenzung: Bemerkungen zur ostslavischen Terminologie des Mittelalters II Geschichte Altrusslands in der Begriffswelt ihrer Quellen: Festschrift zum 70. Geburtstag von G. Stokl. Stuttgart, 1986. S. 124—138.
14 обсуждаемого текста остановилась еще в правление Владимира Мономаха, занявшего киевский престол после смерти Святополка Изяславича в 1113 г. Более того, выходная запись игумена Михайлова Выдубицкого монастыря Сильвестра сохранившаяся в составе Лаврентьевской и Радзивиловской летописей [далее: Лавр, и Радз. соответственно], свидетельствует, что одна из копий произведения.была изготовлена уже в 1116 г. . Однако древнейшая из русских летописей, дошедшая до нас физически, — это Синодальный список Новгородской I летописи [далее: Новг. I] старшего извода. По самым оптимистическим оценками Т.В. Гимона и А.А. Гиппиуса, создание основной части данной рукописи следует датировать временем после 1234 г.30, причем эта точка зрения- не находит полной поддержки у
Определяя момент изготовления рукописи, игумен Сильвестр с одной стороны указал на 1116 г. («в 6624 индикта 9 літо»), а с другой — воспользовался двусмысленным оборотом в то время («а мнЪ в то время игуменящю. у святаго Михаила» [I: 286; XXXVIII: 103]). Это позволило ряду специалистов прочитать выходную запись как воспоминание и связать ее появление не с окончанием работы Сильвестра над рукописью, а с переводом выдубицкого игумена в 1118 г. на епископскую кафедру в Переяславль (Алешковский М.Х. Первая редакция Повести временных лет // Археографич. ежегод: За 1967 г. М., 1969. С. 17; он же. Повесть временных лет: Судьба литературного произведения в Древней Руси. М., 1971. С. 49—50; Кузьмин А.Г. Индикты Начальной летописи: (К вопросу об авторе Повести временных лет) // Славяне и Русь. М., 1968. С. 312; Гиппиус А.А. К проблеме редакций Повести временных лет: П // Славяноведение. 2008. № 2. С. 21). Вместе с тем, никто из упомянутых исследователей не подвергает сомнению помещенную в выходной записи дату. Напротив,. А.А. Гиппиус полагает, что возможен даже компромисс между указанием приписки на 1116 г. и гипотезой об использовании Сильвестром редакции ПВЛ, изготовленной для сына Владимира Мономаха Мстислава в следующем 1117 г.: необходимо лишь допустить, что рукопись Сильвестра содержала несколько вставных тетрадей. Значит, даже если приписка возникла только после назначения выдубицкого настоятеля, епископом в Переяславль, какой-то вполне пригодный к переписыванию текст ПВЛ существовал уже в 1116 г.
ГимонТ.В., Гиппиус А.А. Новые данные по истории текста Новгородской первой летописи // Новгород, историч. сб-к. СПб., 1999. Вып. 7 (17). С. 18—47.
15 специалистов, часть из которых настаивает на более острожной датировке памятника «второй половиной XIII в.»31. Иначе говоря, от момента создания ПВЛ до момента появления первых доступных непосредственному наблюдению' рукописей прошло не менее ста — ста пятидесяти лет. В результате любой исследователь Начальной летописи вынужден так или иначе затрагивать проблему реконструкции недошедшего до нас в оригинале текста XI—начала XII в.
Более того, на первых же страницах знаменитых «Разысканий о древнейших русских летописных сводах» А.А. Шахматов указал порядка десяти нестыковок в повествовании ПВЛ, свидетельствующих о наличии в тексте источника нескольких разновременных слоев32. Свои ряды нестыковок приводятся у М.Д. Приселкова33 и М.Х. Алешковского34. Не все из этих наблюдений в равной мере убедительны35, однако в целом вывод исследователей остается непоколебимым — в ПВЛ объединен труд нескольких поколений летописцев.
По мнению самого А.А. Шахматова, разные книжники отличались между
31 КлоссБ.М. Предисловие к изданию 2000 г. // ПСРЛ. М., 2000. Т. 3. С. V, УШ, прим. 5.
Шахматов А А Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 3—5 (в дальнейшем цитируется по современному переизданию: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Шахматов А.А. История русского летописания. СПб., 2002. Т. 1, кн. 1. С. 20—483)
Приселков МД. История русского летописания XI—XV вв. СПб., 1996. С. 50.
Алешковский М.Х. Повесть временных лет. С. 16—20.
В частности, М.Д. Приселков считает несовместимыми известия 6485 (977) г. и 6552 (1044) г., поскольку в первом отмечается, что «могила» Олега Древлянского «есть <...> и до сего дне у Вручего» [I: 75], а согласно второму «кости» братьев Владимира были крещены и перезахоронены в Десятинной церкви [Г. 155] (Приселков М.Д. История русского летописания... С. 50). Однако перемещение останков вовсе не требовало ликивидации курганов над могилами или иных надгробных сооружений, так что неразершимого противоречия между двумя известиями нет.
собой только в трактовке ограниченного числа политически злободневных сюжетов, тогда как общая концептуальная основа Начальной летописи оставалась практически неизменной. Однако уже Н.К. Никольский сожалел, что «в восстановляемой <...> истории летописных сводов XI«в. мы не видим признаков смены не сводческой, а историографической- работы, происходившей в этом столетии, <...> хотя результаты наблюдений самого А.А. Шахматова содержат ряд ясных и прямых указаний на участие идеологических влияний при составлении не только отдельных статей; но и целых сводов. XI в., ясно выразившееся* и в- появлении на свет наличной редакции Повести временных лет» . Замечания Н.К. Никольского получил» развитие в работах Д.С. Лихачева, по мнению которого «в летописи отражена* не только идеология тех или иных феодальных центров», но и представления^ дружины, боярства и церкви, причем^ каждая» из этих составляющих имела^ собственную динамику . Видимо, эволюция летописного текста воплощала в. себе не только сиюминутную политическую конъюнктуру, но. и сдвиги фундаментальных ценностных структур: Но это значит, что «взаимодействие культурно-исторической и сравнительно-текстологической перспектив» при интерпретации обсуждаемого является не просто возможным (как о нем пишет С.Я. Сендерович ), а совершенно необходимым. Иначе произведение, рожденное во взаимодействии нескольких разных взглядов на мир, останется принципиально непонятным. Однако на практике совмещение двух ракурсов прочтения текста связано с рядом весьма существенных проблем.
Б.Д. Греков, Д.С. Лихачев и А.Н. Насонов опирались на версию истории древнейшего летописания, представленную в классических работах
Никольский Н.К. Повесть временных лет как источник для истории, начального периода руской письменности и культуры: К вопросу о древнейшем русском летописании. Л., 1930. Вып. 1.С. 23.
Лихачев Д.С. «Повесть временных лет». С. 295—297.
Сендерович С.Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема начала русской историографии // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1. С. 480.
17 А.А. Шахматова — в уже упомянутых «Разысканиях...», а также и в неоконченном издании ПВЛ39. Более того, Д.С. Лихачев отмечал, что «вставки в тексте "Повести временных лет" были обнаружены различными
исследователями» , и даже констатировал известную ограниченность методологии своего знаменитого предшественника, для которого «не существовало глубоких сдвигов в общественном сознании»41. Иначе говоря, отношение знаменитого советского филолога к построениям* дореволюционного предшественника было если не скептическим, то во всяком случае сдержанным. Однако переходя от изложения общих принципов к конкретике, Д.С. Лихачев возвращается в рамки шахматовской схемы, существенно расходясь с ней только в определении исходной точки летописной,деятельности: если по А.А.Шахматову это был составленный при Ярославе Древнейший свод, то по Д.С. Лихачеву — Сказание о распространении христианства на Руси42.
Обращения к авторитету А.А. Шахматова присутствуют и в трудах современных исследователей летописного самосознания43. Отдельные критические высказывания о некоторых элементах классической схемы44 общую картину принципиально не меняют.
Однако в целом ряде случаев о «позиции Шахматова» можно говорить лишь с известной* долей условности, причем некоторые из таких случаев
Шахматов А.А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1 (в дальнейшем цитируется по современному переизданию: Шахматов А.А. История русского летописания. СПб., 2003. Т. 1, кн. 2. С. 527—977); он же. «Повесть временных лет» и ее источники // Тр. / Ин-т рус. лит. АН СССР. Отд. др.-рус. лит. [далее: ТОДРЛ]. Л., 1940. С. 9—150.
Лихачев Д.С. «Повесть временных лет». С. 300.
41 Там же. С. 295.
42 Там же. С. 300—349.
43 Ср.: Ведюшкина И.В. Формы проявления... С. 288, 299, 301—302; Живое В.М.
Разыскания в области истории... С. 171, прим. 2, 173, 183.
Живов В.М. Разыскания в области истории... С. 180—181, прим. 7.
18 имеют прямое отношение к изучению самоопределения летописцев^ Так, специалисты придают большое значение рассказу о расселении дунайских славян [I: 5—6]. Детальный анализ этого фрагмента является неотъемлемым элементом всех упомянутых выше публикаций. В і подготовленном А.А. Шахматовым издании ПВЛ рассказ о славянах атрибутирован составителю последней . Но в статье 1900 г. ученыйвыдвигал иное решение, допуская, что «рассказ о столпотворении и расселении славян восходит к Начальному своду»4 . Едва^ ли- можно1 понять смысл этих колебаний без обращения к источниковой основе каждойновой серии аргументов.
Более того, критика построений А.А. Шахматова^ не ограничивается замечаниями В.М. Истрина47, Н.К. Никольского48 и С.А. Бугославского49, сформулированными в 20-е—30-е гг. прошлого века и детально рассмотренными Л.В. Черепниным и А.Н. Насоновым50. Благодаря- работам' Л. Мюллера; М.Х. Алешковского, А.Г. Кузьмина, О.В. Творогова, А.А. Гиппиуса, А. Тимберлейка и других полемика об истории текста Начальной летописи вышла-на принципиально новый уровень51, и сегодня'
Шахматов А.А. Повесть временных лет. С. 582—584.
Он же. Начальный Киевский летописный свод и его источники // Шахматов А.А. История русского летописания. СПб., 2003. Т. 1, ч. 2. С. 183.
Истрин В.М. Замечания о начале русского летописания: По поводу исследований А.А. Шахматова в области древнерусской летописи // Изв. / Отд. рус. яз. и слов. РАН. Пг., 1923. Т. 26. С. 45—102; то же // Там же. Л., 1924. Т. 27. С. 207—251.
Никольский Н.К. Повесть временных лет... С. 1—6, 20—30, 34—36.
Бугославский С.А. «Повесть временных лет»: (Списки, редакции; первоначальный текст) // Бугославский С.А. Текстология Древней Руси. М., 2006. Т. 1. С. 281—312; ср.: он эюе. Повесть временных лет // Там же. С. 14, 16—18.
Черепнин Л.В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие-ей летописные своды// Историч. записки. [М.; Л.], 1948. Т. 25. С. 296—299;. Насонов А.Н. История русского летописания... С. 14—18.
Число этих работ велико, и даже простое изложение представленных позиций требует углубления в конкретные детали. Представляется целесообразным перенести
19 шахматовская схема является «скорее достоянием университетских курсов, чем предметом? сколько-нибудь широкого научного консенсуса» . Такаяі переоценка- классического наследия в полной мере соответствует, взглядам? самого А.А:; Шахматова, который- считал свои соображения- всего лишь рабочими гипотезами, нуждающимися в критической, проверке . Однако в* результате общепризнанная модель сменяется* разноголосицей- мнений, выбор между которым; становится самостоятельной научно-исследовательской задачей;
Существует и еще: одна проблема, тесно связанная; с вопросом^ об этническом; самосознании летописцев. Это; проблема? относительности! большинства; «фундаментальных» категорий культуры, в т.ч; категории «этнос». «Языки очень неоднородны по характеру своей лексики; Различия, которые кажутся нам- неизбежными, могут полностью игнорироваться языками, отражающими, совершенно иной тип культуры, а эти последние в свою очередь могут проводить.различия; непонятные для нас», писал одни*из; основоположников современного* языкознания- Э: Сепир54. Правда, современная последовательница Э; Сепира* А. Вежбицкая* признает, что «по мере того, как общество меняется», некоторые понятия. и соответствующие им слова «могут также постепенно видоизменяться и отбрасываться». «В этом смысле инвентарь понятийных орудий общества никогда не "детерминирует" полностью его мировоззрение <...>; Аналогичным образом
развернутый анализ соответствующей литературы в основную часть данного исследования. Там же приводятся и все необходимые ссылки.
Гиппиус А.А. К проблеме редакций Повести временных лет: I // Славяноведение. 2007. № 5. G. 20.
Шахматов А.А. Заметки к древнейшей; истории русской церковной, жизни // Научный исторический журнал. 1914. Т. 2, вып. 2.. №"4l С. 45 (рец. на: Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси Х-—ХП'ВВ: СПб;, 1913);
Сепир Э. Язык // Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. 2-е изд. М., 2001. С. 243.
20 взгляды отдельного индивида никогда не бывают полностью "детерминированы" понятийными орудиями; которые ему дает его родной язык, частично оттого, что всегда найдутся альтернативные способы выражения»55. Вместе с тем, существует и инерция» языка56, а значит преодоление сложившихся мыслительных стереотипов требует определенных усилий, которые не каждому даются. В итоге, пишущий вынужден постоянно нащупывать компромисс между творческой свободой мысли и ограниченным кругом средств» выражения, предоставляемых существующей культурой:
Относительность «исконных» понятий и «естественных» представлений, осознается не только, в. лингвистической, но и в исторической науке. Дискуссия вокруг «Категорий средневековой, культуры» А.Я. Гуревича демонстрирует, что современные исследователи с предельным недоверием относятся ко многим основополагающим «универсалиям» человеческого опыта, поскольку в большинстве своем эти, понятия оказываются весьма недавними изобретениями, чуждыми самому стилю средневековой мысли . Правда, «вопрошать прошлое о том, что нас не волнует, невозможно». Историк не может полностью отречься от себя, и продолжает артикулировать прежде всего проблемы современности, хотя это и оформляется как разговор
Вежбицкая А. Из книги «Понимание культур через посредство ключевых слов» // Веэюбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999. С. 269.
Как пишет та же А. Вежбицкая, «культуроспецифичные слова» не только «представляют собою понятийные орудия, отражающие прошлый опыт общества касательно действий и размышлений о различных вещах определенными способами», но и «способствуют увековечению этих способов» (Там же).
Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А.Я. Избр. тр. М.; СПб., 1999. Т. 2.. С. 15—260; Баткин Л.М. О том, как А.Я. Гуревич возделывал свой аллод // Одиссей: Человек в истории: 1994. М., 1994. С. 5—28; Юрганов А.Л. Категории* русской средневековой культуры. М., 1998; Гуревич А.Я. Из выступления на защите докторской диссертации А.Л. Юрганова // Одиссей: Человек в истории: 2000. М., 2000. С. 295—302; Данилевский И.Н. Продолжение разговора с другом // Там же. С. 302—315.
21 о прошлом. В то же время, работа исследователя, претендующего получить точные и проверяемы результаты, «предполагает две активные стороны», поскольку «ответы» источников на наши «вопросы» могут оказаться непредсказуемыми, и в разной степени соотносятся с познавательными моделями, находящимися в обращении сегодня58.
Неоднозначная познавательная ситуация требует предельно аккуратного обращения с материалом. Чтобы не вчитывать в изучаемые произведения нехарактерные для них смыслы, представляется важным (1) разграничивать изобретение некоего понятия и актуализацию уже существовавших представлений, и (2) отличать сознательное неиспользование определенной категории от недоговоренностей, обусловленных отсутствием подходящих слов и выражений. Применительно к теме данного исследования сказанное означает, что развитие этнического самосознания- должно изучаться во взаимосвязи с развитием категории «этнос» как таковой.
Высказанные соображения определяют структуру предлагаемой работы. Объектом диссертационного исследования является Начальная летопись во всех версиях ее текста, созданных с момента возникновения летописания на Руси до второго десятилетия XII в.
Предмет работы — значение этнической составляющей для самосознания создателей этих произведений.
Указанное понимание объекта и предмета определило цель предпринимаемых разысканий, которой станет выяснение места этнической составляющей в самосознании книжников, трудившихся над Начальной летописью. Достижение данной цели требует решения четырех основополагающих задач.
Во-первых, необходимо построить общую картину эволюции летописного текста на протяжении рассматриваемого периода.
Во-вторых, следует разработать методику изучения самосознания
Гуревич А.Я. Предисловие // Гуревич А.Я. Избр. тр. М.; СПб., 1999. Т. 2. С. 11.
22 летописцев и их представлений о других народах.
В-третьих, надо установить, когда книжники, трудившиеся над Начальной летописью, познакомились с такой формой группировки людей, как этносы.
В-четвертых, наконец, предстоит определить, кто из летописцев впервые применил категорию «этнос» к определению своего места в мире.
Основными источниками для»изучения перечисленных вопросов служат русские летописи, сохранившие текст сводов XI—начала XII в., и прежде всего наиболее древние по составу Лавр., Радз., Ипат. и Новг. I (особенно младшего извода). В несколько меньшей степени привлекаются более поздние летописи — Новгородская Карамзинская [далее: Новг. Кар.], Софийская I [далее: Соф. I], Новгородская IV [далее: Новг. IV] и Тверской сборник. Наконец, практически не используются такие произведения как Никоновская [далее: Ник.] и «История Российская» В.Н. Татищева, значение которых минимизируется специфическим отношением авторов к тексту ранних летописей, обусловившим наличие внушительного числа дополнений. Все эти памятники доступны сегодня в научных публикациях, (прежде всего — образующих тома ПСРЛ), а отдельные недостатки этой серии могут быть восполнены с помощью факсимильных изданий59. Отдельные публикации текста ПВЛ, подготовленные С.А. Бугославским60,
/*1 /ГО
Д.С. Лихачевым и О.В. Твороговым , содержат существенно больше
Летопись по Ипатскому списку. СПб., 1871; Летопись по Лаврентиевскому списку. СПб., 1872; Новгородская харатейная летопись. М., 1964; Радзивиловская летопись. СПб.; М., 1994.
Повесть временных лет // Бугославский С.А. Текстология Древней Руси. М., 2006. Т. 1. С. 53—279.
Повесть временных лет по Лаврентьевской летописи 1377 г. // Повесть временных лет / Подгот. текста, пер., ст. и коммент. Д.С. Лихачева; под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1996. С. 5—142.
Повесть временных лет // Памятники литературы древней Руси: Начало русской
23 конъектур, а разночтения списков — наоборот — передают выборочно, что существенно снижает информативность соответствующих изданий. Реконструкции текстов, подготовленные А.А. Шахматовым, использовались эпизодически и лишь для дополнительных справок, поскольку такого рода издания по определению призваны не столько знакомить с реально сохранившимися источниками, сколько иллюстрировать соображения исследователя относительно первоначального вида изучаемых произведений.
Кроме того, по мере необходимости привлекаются иные сочинения, связанные с летописью на текстуальном уровне — Житие Василия Нового, Изборник 1073 г., Киево-Печерский патерик, Летописец Еллинский и Римский, Откровение Мефодия Патарского, Память и похвала князю русскому Владимиру, проложное сказание о Борисе и Глебе, Слово Златоструя о ведре и казнях Божиих, Слово о Законе и Благодати митрополита Илариона, Слово о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь, Толковая Палея, Хроники Георгия Амартола и Иоанна Малалы.
Наконец, исследования показали, что образность летописного текста (как и вообще древнерусской литературы в целом) в значительной степени определяется образностью Библии, и сопоставление известий летописи со Св. Писанием позволяет увидеть скрытые смыслы сообщений, заложенные с расчетом на знатока сакральных текстов63. Соответственно, в дальнейшем
литературы: XI—начало ХП века. М., 1978. С. 23—277; То же // Библиотека литературы древней Руси. СПб., 1997. Т. 1. С. 62—315.
БарацГ.М. О составителях «Повести временных лет» и ее источниках, преимущественно еврейских // БарацГ.М. Собрание трудов по вопросу о еврейском элементе в памятниках древнерусской письменности. Берлин, 1924. Т. 2. С. 82—263; Пиккио Р. Функции библейских тематических ключей в литературном коде православного славянства // Пиккио P. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003. С. 431—473; он эюе. Влияние церковной культуры на литературные приемы Древней Руси // Там же. С. 152— 154; он эюе. Смысловые уровни в древнерусской литературе // Там же. С. 474—491; Данилевский И.Н. Библия и Повесть временных лет: (К проблеме интерпретации летописных текстов) // Отеч. история. 1993. № 1. С. 78—94; он же. Повесть временных
24 привлекаются также книги Ветхого и Нового Завета в церковнославянском переводе по Острожской Библии64, в русском Синодальном переводе65, а иногда также — текст Ветхого завета на греческом языке (Септуагинта)66. В совокупности все эти материалы позволяют, как думается, составить представление как собственно об эволюции текста Начальной летописи, так и об интеллектуальном контексте, в котором эта эволюция осуществлялась.
Методологической основой исследования служит представление об историческом источнике как о реализованном, продукте человеческой деятельности , основанное на определении источника по А.С. Лаппо-Данилевскому . Современное историческое источниковедение, базовые принципы которого раскрываются в последней монографии О.М. Медушевской, рассматривает знание об истории как результат интерпретации дошедших до нас произведений изучаемой эпохи69. Опираясь на свойства источника как реально существующего объекта, ученый
лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004; Ранчин A.M. К герменевтике древнерусской словесности // Ранчин A.M. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 11—23; Ранчин A.M., Лаушкин А.В. Еще раз о библеизмах в древнерусском летописании // Там же. С. 24—41.
Библия, сиречь книгы Ветхаго и Новаго Завета по языку словенску: [Фототипич. переизд. текста с изд. 1581 г.]. М.; Л., 1988.
Библия: Книги Священного писания Ветхого и Нового Завета: [Репринт, изд.]. М., 1993.
Septuaginta: Id est Vetus Testamentum graece iuxtra LXX interpretes I Edidit A. Rahlfs.
[Stuttgart, 1979].
Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учеб. пособие / И.Н. Данилевский, В.В. Кабанов, О.М. Медушевская, М.Ф. Румянцева. М., 1998. С. 19—34; Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. Методология истории: Учеб. пособие. М., 1997. С. 37—43, 54—55.
Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. М., 2006. С. 285—295.
Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008.
25
получает возможность надежно верифицировать суждения о прошлом, даже
самом отдаленном. Кроме того, критическое отношение к ряду конкретных
выводов А.А. Шахматова не дает оснований отрицать теоретическое
значение работ ученого, задавших принципиальную модель изучения
несохранившихся летописных текстов. Накопленный А.А. Шахматовым
опыт работы с произведениями древнерусской письменной традиции был
обобщен и развит в работах М.Д. Приселкова, Д.С. Лихачева и Я.С. Лурье .
\ Базовые принципы выработанного подхода, и прежде всего — отношение к
тексту как к целому, все части которого взаимосвязаны и не могут быть поняты по отдельности, — это вторая составляющая методологии настоящего исследования. Думается, что сочетание двух указанных подходов позволит получить максимально проверяемые выводы, в том числе и по такой сложной, идеологизированной проблеме как этническое самосознание древнерусских летописцев XI—начала XII в.
Приселков М.Д. История русского летописания... С. 42—45; Лихачев Д.С. Русское летописание в трудах А.А. Шахматова // Изв. / АН СССР. Отд. лит. и яз. М., 1946. Вып. 5. С. 418—428; он же. Шахматов как исследователь русского летописания // А.А. Шахматов. 1864—1920: Сб-к статей и материалов. М.; Л., 1947. С. 253—293; он же. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 14—34; он же. Шахматов — текстолог // Изв. / АН СССР. Сер. лит. и яз. М., 1964. Т. 23. Вып. 6. С. 481—486; он же. Текстология: На материале русской литературы X—XVII веков. Изд. 2-е, перераб. и доп. Л., 1983; Лурье Я.С. О шахматовской методике исследования летописных сводов // Источниковедение отечественной истории: 1975 г. М., 1976. С. 87—107; он же. История России в летописании и в восприятии Нового времени // Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая: (Избранное). СПб., 1997. С. 19—30.
Объем Повести временных лет
Чем больше наука узнает о древнейшем русском летописании, тем очевиднее становится, что реконструкция текстов XI—начала XII в. представляет собой комплексную задачу, решение которой требует всестороннего анализа весьма значительного корпуса источников. Освоение всего дошедшего до нас материала во всей его сложности может далеко отвлечь предлагаемое исследование от поставленного во Введении сугубо специального вопроса .
А.А. Шахматов систематически прибегал к приему, в дальнейшем определенному как «метод больших скобок, какими пользуются при решении сложного алгебраического выражения, чтобы потом, позднее, приступить к раскрытию этих скобок, т.е. к уточнению анализа текста»1. В частности, публикуя в 1908 г. реконструкцию «Древнейшего Киевского свода 1039 г. в редакции 1073 г.»2, ученый не сформулировал, однако, исчерпывающего представления об объеме т. наз. Начального свода XI в., из состава которого восстанавливаемый Древнейший свод извлекался. «Читателю» предлагалось «исходить из гипотезы о том, что текст Начального свода, восстанавливаемый по ПВЛ и Новг. I младшего извода, нам известен, нам доступен»3. По признанию М.Д. Приселкова, столь нетривиальное предъявление полученных результатов «вносило некоторую неустойчивость в выводы, сменявшиеся на новые, более взвешенные» . Вместе с тем, именно точно найденное сочетание детального анализа и своеобразных «взглядов с. птичьего полета» позволило А.А. Шахматову не потеряться в огромном материале и увидеть за конкретикой дошедших, до нас рукописей полномасштабную историю летописания как целого.
В ряде случаев такие «большие скобки» появятся и в предлагаемой работе. Видимо, без приблизительных выводов в летописном" источниковедении в принципе не обойтись. Однако наиболее существенные моменты представляется необходимым, оговорить explicite. Прежде всего к числу таких существенных моментов относится, несомненно, проблема границптекста Начальной летописи в ее максимально полном варианте.
В эти границы едва ли следует включать многочисленные дополнения к рассказу ПВЛ; появляющиеся в летописании конца XV—начала XVT в. (прежде всего в Ник.), а1 также в «Истории Российской» В.Н. Татищева5. Сторонники древности, этих т. наз. избыточных известий настаивают на отсутствии у обсуждаемых дополнений видимой цели и.- даже пишут о. противоречиях между представлениями, воплотившимися в дополениях Ник., и господствующими взглядами XVI в.7. Однако ученые, настроенные скептически, прослеживают единую цель как для уникальных сообщений Ник., которые обнаруживают примечательные параллели с политикой митрополита Даниила Рязанца8, так и для «татищевских известий», возникающих прежде всего там, гдеизложение ранних летописей отступает от вкусов XVIII столетия или содержит определенную логическую несообразность9. Очевидно, представление о случайности и неангажированности, возникающее при изучении позднейших дополнений к рассказу Начальной летописи, обуславливается прежде всего неполнотой наших представлений, о позднесредневековом и ранненововременном историописании и его специфических задачах.
Более того; стилеметрическое обследование произведений 23 авторов конца XV—начала XVI в. привело Б.М. Клосса к заключению, что сочинения1 митрополита Даниила отличаются исключительно большим удельным весом, конструкций с однородными членами предложения, охватывающих иногда свыше 50 % текста. Такую- же картину исследователь обнаружил во многих избыточных известиях Ник.10. Схожим образом; написания с редуцированным вприставке (възрадовашася, възвеселишася, еъзератишася и т.п.), в присутствии которых Б.А. Рыбаков видел лингвистическое свидетельство древности уникальных сообщений Ник. за X—XI вв.11, в равной мере характерны как для рассказа о древнейшем периоде, так и для повествования о временах Ивана III . Весьма обширен список языковых новаций В.Н. Татищева, охватывающий как знаменательные слова, так и служебные . В итоге, язык избыточных известий Ник. и «Истории Российской» свидетельствует скорее о позднем происхождении соответствующих фрагментов, чем о существовании у этих дополнений какой-то реальной древней подосновы.
Современные скептики осознают всю сложность ситуации, в которой оказались авторы, не удовлетворявшиеся традиционным летописным рассказом, но и не располагавшие надежным инструментарием- для построения более сложных нарративов; Как следствие, прямолинейные высказывания о реакционных взглядах автора «Истории Российской», характерные для предшествующих этапов изучения этого произведения14, уступают место более сложным объяснительным моделям, основанным на анализе структуры.рассказа о прошлом как такового15. Очевидно, однако, и то, что «избыточные известия» источников XVI—XVIII вв. обнаруживают свою неаутентичность как на уровне содержания, так и на уровне формы. Значит, подобные фрагменты, не должны приниматься во внимание при изучении летописания XI—начала ХІГвв.
Стратификация текста Повести временных лет как научно-исследовательская проблема
Определенную роль при исследовании недошедших до нас сводов XI— начала XII в., несомненно, играет обращение к новгородской рукописной традиции XII—XV вв. В частности, еще в 1890.Г- А.А. Шахматов говорил о «большей древности» ряда отрывков местной версии Начальной летописи по сравнению с тем более пространным вариантом текста, который содержится1 «в списках Лаврентьевском, Ипатьевском и» сходных» . Развитие этого наблюдения- привело ученого к, гипотезе о сочинении конца XI в., послужившем основным источником ПВЛ, и названном Начальным-сводом37. Определение данного памятника как первого этапа русского летописания оказалось, неудачным, поскольку дальнейшее, исследование выявило еще несколько этапов летописной деятельности, предшествовавших составлению, этого «начального» произведения, однако и термин, и "концепция закрепились в специальной-литературе.
Правда, предложенная ученым оценка новгородского летописания вызвала многочисленные возражения38, и даже сторонники обсуждаемой концепции признают, что, например, «соединение» незнакомого Новг. I рассказа о договоре 971 г. «с окружающим текстом ... сделано весьма искусно»39, т.е. структурных оснований считать известие о договоре Святослава вставкой практически нет. В то же время, «отсутствующие в Новгородской I летописи и читаемые лишь в ПВЛ пассажи являются», по наблюдениям А.А. Гиппиуса, «маркированными в языковом отношении». В частности, в этих фрагментах не встречаются в целом нередкие для языка летописи атематические аористы рЪхъ и р%шя, зато широко употребляются «тематические новообразования» рекохъ и рекошя. Данное обстоятельство «окончательно убеждает» современного автора «в справедливости трактовки» соответствующих фрагментов «как вставок ... ,. сделанных составителем-Повести временных лет»40.
Более того, упомянутые наблюдения А.А. Гиппиуса не убедили, Т.Л. Вилкул, которая уже в самое недавнее время предложила- вернуться- к точке зрения оппонентов А.А.Шахматова, считающих .текст Новг. I результатом позднейшего сокращения ПВЛ41. Однако в ПВЛ имеются не только отдельные неизвестные новгородской летописи фрагменты, но и форма двойственного, числа придоста («оттуда; пои де внизъ. и взя Любець. и посади мужь свои, [и] придоста къ горамъ хъ Киевьскимъ» [1:23]), неуместная в контексте статьи 6390 (882) г., посвященной действиям одного конкретного человека -— Олега42. Специалисты знают, что в- процессе эволюции-древнерусского языка формы двойственного числа утратили свое первоначальное грамматическое содержание и стали использоваться как утонченное стилистическое средство, подчеркивавшее высокую грамотность пишущего или особую важность характеризуемого предмета 3. Приводится и пример появления дуалиса на месте (возможно) сингуляриса в рукописи XV в. . Это форма поб Ьгоста вместо поб,Ъгоша или поб Ьже, найденная в сообщении о битве Владимира Святославича с печенегами при Василеве по Ипатьевскому списку [II: 109]. В то же время, в Лавр., а также в Хлебниковском и Погодинском списках на месте поб Ьгоста читается под бЪгъ ста [I: 124; II: 109, вариант 14], а в Новг. I — подб Ьгши ста [III: 166]. Иначе говоря, присутствие в первоначальном варианте известия 6504 (996) г. личной формы (а не причастного оборота) представляется по меньшей мере не очевидным, а это заставляет сомневаться и в возможности замены единственного на двойственное в статье 6390 г. С другой стороны, для Лаврентьевской летописи, переписанной не в XV, а в третьей четверти1 XIV в., дуалис оставался, по оценкам О.Ф. Жолобова и В.Б. Крысько, «узуальной, хотя и сугубо маргинальной категорией»45. Проникновение в эту летопись нового двойственного, появившегося в протографах Радз. или Ипат., представляется, соответственно, крайне маловероятным. Между тем, чтение придоста къ горамъ къ Киевъскимъ равно характерно и для Радз., и для Ипат., и для» Лавр.
Наоборот, если предположить, что рассказ ПВЛ о подчинении Киева вторичен по отношению к сопоставимому рассказу Новг. I, то появление формы придоста становится вполне понятным, поскольку в новгородской летописи весь днепровский поход представлен как предприятие двух равнозначных лиц — взрослого князя Игоря и его ближайшего соратника Олега, а, следовательно, поле для употребления двойственного числа открывается самое широкое [III: 107]. Очевидно, составитель ПВЛ допустил ошибку при замене этой версии на свою, а первоначальный текст сохранился именно в составе Новг. I. Значит, хотя бы некоторые статьи хотя бы одного из сводов XI в. могут быть восстановлены с опорой на новгородское летописание XII—XV столетий. Вместе с тем, развернутое повествование о древнейших этапах истории Руси читается в списках новгородской летописи только до 6524 (1016) г. включительно (а в единственном списке старшего извода, рано утратившем, как известно, первые 16 тетрадей, — только под самим 6524 г.) [III: 15, 104— 175]. Начиная со следующего 6525 (1017) г. рассказ становится конспективным и подается в форме отдельных коротких известий, разделенных внушительными сериями пустых годов. Возвращение к прежней обстоятельности происходит только в описании событий третьей четверти XI в. и только в списках младшего извода летописи -— Комиссионном, Академическом и Толстовском. В единственном списке старшего извода (Синодальном) конспективное изложение простирается вплоть до записей о событиях начала XII в. [III: 15—20, 180—201].
Методика изучения этнического самосознания древнерусских летописцев
В российской научной традиции приняты развернутые определения-этноса (этнической общности). Так, СМ. Широкогоров, писавший в 20-е гг. XX в.5, называл этносом «группу людей, говорящих на одном языке, признающих свое единое происхождение, обладающих комплексом обычаев, укладом жизни, хранимой и освященной традицией и отличаемых ею от таковых других групп»1. В 60-е гг. С.А. Токарев утверждал, что «этническая общность есть такая общность людей, которая основана на одном или нескольких из следующих видов социальных связей: общность-происхождения, языка, территории, государственной принадлежности, экономических связей, культурного уклада, религии (если таковая сохраняется)» . Наконец, по Ю.В. Бромлею, чья предложенная в начале 80-х дефиниция используется в современных исследованиях и пособиях по этнической истории Восточной Европы, «собственно этнос (или этнос в узком значении этого термина) может быть определен как исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксированном в самоназвании (этнониме)» . Правда, предлагались и более узкие дефиниции, в рамках которых принадлежность к определенному этносу жестко связывалась с происхождением4. Однако1 широкого распространения такие определения не получили.
Комплексный, характер носят и определения этничности (этнической идентичности), выдвигаемые современными авторами в рамках функционального подхода к обсуждаемому феномену. Так, по мнению СВ. Чешко, «этничность ... — это представление о наследуемой групповой солидарности, основанное на представлениях же об общих (не всегда реально общих) происхождении, исторических судьбах, интересах и культуре»5. Чувство1- этнической солидарности должно, иными словами, затрагивать и прошлое, и настоящее, и будущее, распространяясь при этом и на историю, и на культуру, и на экономику. С теоретической точки зрения такие определения представляются очень перспективными в силу их всеохватности и взвешенности. Однако в эвристическом плане подобные сложно организованные дефиниции неудобны, поскольку информация источников редко когда бывает столь же полной и всеохватной, а это не позволяет наверняка определить, относится ли данное конкретное высказывание автора к рассматриваемой теме или нет.
Вместе с тем, в литературе уже отмечалось, что «нельзя определять этническую общность путем перечисления всех "видовых" признаков, которые играют роль в том или ином случае, ибо ни один из этих признаков не оказывается обязательным». Властности, «имеется очень много случаев, когда на одном и том же языке говорят несколько разных народов», «территориальная общность», вероятно, очень важна на начальных стадиях сложения этносов, но в дальнейшем ослабевает, единство политическое и культурное желательны, но далеко не всегда достижимы и т.д.6. С другой стороны, в ряде религий (в т.ч. в православии) принято читать священные тексты и отправлять службы на языке, отличном от повседневного, но общем всем приверженцам данной религии, а примеры унифицирующего воздействия религии на культуру можно наблюдать, почти во всех областях жизни, от календаря до художественной литературы и изобразительного искусства. Актуально для религиозного сознания и представление о своеобразной «прародине» данного вероучения» («Святой Земле»),- которая может выступать целью паломнических поездок. В итоге, ни по наличию своего языка, ни по особенностям культуры, ни даже по тесным связям с определенной территорией этнические общности не могут быть уверенно отграничены от общностей религиозных. Наконец, самосознание, отдельно упомянутое Ю.В. Бромлеем, по определению присутствует у любого целенаправленного объединения людей, так что отличать этносы от иных сообществ по наличию этого признака невозможно заведомо; то же касается, как правило, и самоназвания, становящегося наглядным воплощением самосознания, его символом и важнейшим девизом.
Трудно согласиться и с тем, что этнос может быть опознан по наличию у рассматриваемой группы сразу нескольких из обсуждаемых признаков (ср. определение С.А. Токарева). Напротив, объединение религиозного и политического принципов образует «на выходе» теократическое государство, внутри которого может существовать любое количество этносов, а географическая близость как правило способствует культурному обмену, но единый этнос возникает из этого сочетания далеко не всегда. Судя по всему, называемые специалистами признаки этноса далеко не равнозначны, и дают искомый результат только при соблюдении определенных дополнительных условий.
Однако если речь заходит об иерархии признаков «этноса», то первоочередное значение приобретает, несомненно, наличие представления о едином происхождении и общности исторических судеб. Такую трактовку народа подсказывает уже этимология соответствующего слова, образованного от корня род-, причем лексемы, обслуживащие понятия «этнос» и «род», связаны между собой не только в русском, но и в других языках (ср. латинское natio «рождение, происхождение; племя; народность, народ, нация») . Видимо,- эта взаимосвязь глубоко не случайна.
Для потестарных структур единство происхождения их членов-не имеет системообразующего значения, во всяком случае если речь идет об идеальном типе такого рода структуры. Напротив, одним из ключевых результатов спора о «норманнской легенде» стало открытие того, что с точки зрения традиционного сознания иметь правителя «из своих» могло быть даже менее престижно и перспективно, нежели находиться под управлением приглашенных на трон чужеземцев. При этом, характерным образом, о своеобразном антипатриотизме средневекового мышления пишут не только современные авторы , но и их советские предшественники, чье восприятие норманнизма в целом окрашено в подчеркнуто негативные тона9.
Несколько большее значение принадлежит проблемам происхождения в формировании религиозных общностей, поскольку верования (или неверие) родителей являются важным элементом воспитания детей. Вместе с тем, мировые религии потому и могут именоваться мировыми, что подчеркивают свой:общечеловеческий,а соответственно и надэтнический характер: «нет ни еллина, ни иудея; ни обрезания; ни необрезания; варвара,, скифа, раба, свободного но все и во всем Христос» (Кол 3: 11). Иначе говоря модель потестарной структуры или религиозного объединениям предполагает, что принадлежность к таким структурам не связывается с происхождением, по крайней; мере напрямую; Видимо, единство происхождения- приобретает системообразующее значение лишь в некоторых специфических общностях, которые1 и: следует отделять ото всех прочих, используя; для? этого специальный термин «этнические». Как следствие, . и: уровень, развития этнического самосознания? необходимо определятьпотому,, насколько часто-человек вспоминает о» корнях своего? народа, его происхождении- и общих предках, пусть даже легендарных.
Правда, в рамках принятой? в советской; науке стадиальной концепции; исторического процесса было сформулировано; представление о том; чтошо мере развития? социальной структуры идея общего происхождения; размывается, и «уже1 на пороге классового общественного; строя значение кровнородственных связей резко падает, а в дальнешем даже пережитки их постепенно теряют значение»10. Если последнее верно, то ответ на предлагаемый вопрос применительно к древнерусским источникам может оказаться слишком очевидным.
Вопросы происхождения этносов в структуре летописного повествования
На первый взгляд, обращение летописцев к идее народа как генетического единства не может быть ни интенсивным, ни даже сколько-нибудь систематическим. Напротив, исследования упоминаний о восточнославянских племенах привели В.Т. Пашуто к убеждению, что «названия» этих объединений «живут в политической практике XI—XII и даже XIII вв., обозначая территории, феодальный общественно-политический строй которых не вызывает сомнений»46. В Начальной летописи, продолжает П:В. Лукин, «нет никаких данных о том, что восточнославянские "племена" являлись этническими (или хотя бы этнографическими) группами». Более того, современный автор идет даже дальше предшественника, утверждая, что «в результате целенаправленной политики киевских князей X—XI вв. восточнославянские "племена" перестали существовать (по крайней мере, в качестве неких общностей с определенными признаками), постепенно растворяясь в рамках Древнерусского государства»47. Однако материал источника дает основания для несколько иных заключений.
Собственно говоря, вопросы происхождения народов затрагиваются уже в открывающем ПВЛ известии о сыновьях Ноя. Правда, основной объем фрагмента занимает перечисление «стран», составляющих «часть» каждого из сыновей, и рек, обводняющих эти страны [I: 1—4]. Более того, даже называя общности, образующие население Руси, книжник предпочитает оставаться в рамках географического, максимум культурологического дискурса: «в Афетові же части сЬдять русь. чюдь и всшязыци. меря, мурома весь моръдва. заволочьская чюдь. пермь печера ямь.угра литва, зимътола корсь. сЬтьгола любь» [I: 4]. Вместе с тем, под конец отрывка возникает характерное существительное колено (т.е. «род, племя» , ср. «послань бысть Гавриилъ. в Назарефъ. къ дівиці Марьи от коліна Давыдова, рещи ей. радуйся обрадованая Господь с тобою» [I: 102] )49: (1) Афетово бо и то коліно варязи свей, урмане [готе] русь. агняне галичане, волъхва римляне німци. корлязи веньдици фрягове и прочий доже присудять- от запада къ полуночью и съст дяться съ племянемъ Хамовым,[I: 4]. Иными словами, представление" об этносе как об определенном генетическом единстве возникает если не в первых строках, то во всяком случае на первых страницах ИВ Л. Следующее обращение книжников к проблеме происхождения народов; связано; с легендой о Вавилонском столпотворении и:смешении языков; в завершении которой сообщается, что (2) от сихъ же 70 и 2 языку бысть языкъ словінескь. от племени Афетова. нарци еже суть словіне [Г. 5], каковые словіне, в свою очередь, поселились «во мнозіхь ... времяніх» на Дунае и стали родоначальниками всех прочих славянских племен: (3) [и] от тъхъ словінь разидошася по землі», и прозвашася имены своими. гді сідше на которомъ місті, яко пришедше сідоша. на ріці имянемъ Марава. и прозвашася морава. а друзии чеси нарекошася [I: 6]. Иначе говоря, определяя славян как единый языкъ, летописцы подчеркивали, вместе с тем, генетическое единство носителей этого наречия, произошедших от обитавшего некогда в Подунавье племени ел овен. Проблема происхождения затрагивается и при перечислении славянских племен, причем отмечается откуда (а точнее — от кого) пошли поляне, полочане, северяне, радимичи и вятичи, а также неславянские племена (чудь, меря, весь и др.), бывшие в XI—начале XII в. данниками Руси: (4) бяху мужи мудри и смыслени [и] нарицахуся поляне, от нихже есть поляне в Киевъ и до сего дне [I: 9]; (5) и по сихъ братьи держати, почаша родъ ихъ княженье в Поляхъ. [а] в Деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словЪни свое в Новъгородъ а другое на Полоть иже полочане от нихъже [I: 10]; (6) кривичи же съдять на верхъ Волги, а на верхъ Двины и на верхъ Днъпра. ихже градъ есть Смоленскъ туда бо съдять кривичи таже съверъ от нихъ [I: 10]; (7) а се суть инии языци. иже дань дають Руси. чюдь. меря. весь, мурома, черемись. моръдва. пермь. печера ямь. литва. зимигола. корсь. норова, либь. си суть свои языкъ. имуще от колена Афетова. иже живуть въ странахъ полунощныхъ [I: 11]; (8) поляномъ же жиущемъ особъ. якоже рекохомъ. суще от рода словъньска. и нарекошася поляне, а- древяня же от словънъ же. и нарекошася древляне, радимичи бо и вятичи от ляховъ. бяста бо 2 брата в Лясъх. Радимъ. а другому Вятко и пришедъша. съдоста Радимъ на Съжю. [и] прозв[а]шася радимичи, а Вятъко съде съ родомъ своимъ по Оці. от негоже прозвашася вятичи [I: 12—13].
Д.С. Лихачев утверждает, что эти замечания, летописца «вовсе не относятся к происхождению русского населения той или иной области», поскольку обороты с предлогом отъ указывают в данных контекстах только на этимологию используемых названий50. Между тем, глагол прозватися употребляется во фрагментах 4—8 лишь один раз — в придаточном определительном, относящемся к имени Вятъко. В остальных случаях можно наблюдать либо эллипсис глагола (фрагменты- 5, 6, 7), либо употребление форм глагола быти (фрагменты 4 и большинство конструкций фрагмента 8). Такая синтаксическая, структура нормальна для тех случаев, когда предлог отъ «употребляется при указании на происхождение от кого-либо, чего-либо»51. Следовательно; во всех приведенных фрагментах говорится именно о происхождении, и значит они должны трактоваться не в связи с вопросом об этимологических построениях летописца, а именно как воплощение представлений о предках упоминаемых племен.
