Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. STRONG Источниковая база гендерной истории отечественной науки конца XVIII – начала ХХ
века STRONG 42
1.1. Научные труды российских женщин как исторический источник 42
1.2. Делопроизводственная документация как источник по истории научной деятельности женщин в России 45
1.3. Источники личного происхождения по истории научной деятельности женщин в России 47
1.4. Статистические источники по гендерной истории науки в России второй половины XIX – начала ХХ века 80
1.5. Иные виды исторических источников по гендерной истории науки в России конца
XVIII – начала ХХ века 100
Глава 2. Женщины-любительницы наук в России в конце XVIII – первой половине XIX века ... 104
2.1. Женщины-любительницы наук в России в конце XVIII века 104
2.2. Появление в русском языке выражения «ученая женщина» в начале XIX века 123
2.3. Формы научной деятельности российских женщин в первой половине XIX века 137
Глава 3. STRONG Начало процесса профессионализации научной деятельности женщин в России в 50-е
годы XIX века STRONG 190
3.1. Политэкономические теории М.Н. Вернадской (1831–1860) о женском труде 190
3.2. Рост интереса к естественным наукам среди российских женщин в конце 50-х – начале 60-х годов XIX века 204
3.3. Юридические основания профессиональной научной деятельности женщин в Российской империи во второй половине XIX века 213
Глава 4. STRONG Сотрудничество женщин с естественнонаучными обществами в России во второй
половине XIX века STRONG 231
4.1. Женщины – члены Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии в 60-е – 70-е годы XIX века 231
4.2. Участие женщин в деятельности российских естественнонаучных обществ в 70-е – 90-е годы XIX века 397
Глава 5. Женщины – «любительницы наук» и женщины – «профессиональные ученые» в российской науке в 1900-е годы ХХ века 463
5.1. Трудоустройство женщин в высших учебных и ученых учреждениях Российской империи в 1900-е годы ХХ века 463
5.2. Научная деятельность независимых женщин-естествоиспытательниц в России в 1900-е годы ХХ века 526
5.3. Изменения законодательных оснований профессионального научного труда женщин в России в начале ХХ века 584
Глава 6. Статистические данные о российских женщинах-естествоиспытательницах второй половины XIX – начала ХХ в. (по материалам Съездов русских естествоиспытателей и врачей: 1867–1913) 638
6.1. Статистические данные о посещении женщинами Съездов русских естествоиспытателей и врачей (1867–1913) 638
6.2. Статистические данные о характере участия женщин в Съездах русских естествоиспытателей и врачей (1867–1913) 689
Заключение 723
Список сокращений 731
Список использованных источников и литературы 733
- Источники личного происхождения по истории научной деятельности женщин в России
- Появление в русском языке выражения «ученая женщина» в начале XIX века
- Рост интереса к естественным наукам среди российских женщин в конце 50-х – начале 60-х годов XIX века
- Участие женщин в деятельности российских естественнонаучных обществ в 70-е – 90-е годы XIX века
Источники личного происхождения по истории научной деятельности женщин в России
Надо отметить, что все отечественные авторы выше перечисленных работ о «первых» российских женщинах-исследовательницах в той или иной области научного знания придерживались мнения, что первые признаки научной деятельности женщин в Российском государстве начали появляться не ранее 70-х годов XIX века (единичные случаи) и (или) 90-х – 1900-х годов ХХ века и что распространение научной деятельности женщин было напрямую связано с их доступом к высшему образованию. Поэтому, немалая часть каждой из перечисленных выше работ отечественных авторов (как отдельных биографий, так и сборников биографий) посвящена истории борьбы за высшее женское образование в Российской империи. Так, в книге Д.В. Наливкина есть специальная глава «Высшие женские курсы и основатель московской школы геологов А.П. Павлов», посвященная истории преподавания геологии на Московских высших женских курсах в 1900-е годы ХХ века.84 В монографии Е.С. Селезневой первая глава «Из истории высшего образования женщин в России» посвящена исключительно этому предмету, преимущественно истории С.-Петербургских высших женских курсов.85 В монографии «История ботаники в России», раздел, посвященный научному вкладу женщин, носит название «Высшее женское образование».86 Однако, следует отметить, что эти главы практически полностью базируются на специализированных работах, в которых исследуется история высшего женского образования в России.
В отечественной историографии тема истории борьбы российских женщин за доступ к высшему образованию тщательно разработана, в отличие от истории научно-исследовательской деятельности женщин-ученых. Первые статьи по истории естественнонаучных высших женских курсов в России, в частности, по истории Лубянских женских курсов в Москве были опубликованы еще в 1880–1896 гг., восстанавливая историю организации и существования этого первого в Российской империи специализированного учебного учреждения для женщин, чей курс с течением времени стал соответствовать курсу физико-математических отделений университетов.87
Однако первым подробным исследованием по истории женского, в том числе высшего женского образования, в России является четырехтомное исследование Елены Осиповны Лихачевой (1836–1904) «Материалы для истории женского образования в России».88 После опубликования книга вызвала многочисленные отзывы и рецензии.89 В той или иной степени работа Е.О. Лихачевой является сочинения Е.О. Лихачевой: Материалы для истории женского образования в России 1856–1880. основанием для всех последующих работ по данной теме. В заключительной части третьего тома90 и в четвертом томе Е.О. Лихачева подробно рассмотрела наиболее важные этапы борьбы российских женщин за допуск их в отечественные университеты, за поступление в университеты европейские, историю борьбы за разрешение открытия Высших женских курсов. Она тщательно проанализировала материалы российской периодической печати, а также доступные ей на момент проведения исследования, архивные документы по теме. Вопросы восприятия общественным мнением идеи высшего образования для женщин в России, отношение общества к женщинам, вернувшимся из Европы с дипломами заграничных университетов, реакцию как общественного мнения, так и властей на попытки организации высшего учебного учреждения для женщин в России – эти вопросы, на наш взгляд, рассмотрены Е.О. Лихачевой с исчерпывающей полнотой. К сожалению, ее исследование заканчивается 80-ми годами XIX века, когда борьба, о которой шла речь в исследовании, была еще в самом разгаре и далека от своего завершения. В течение достаточно долго времени этот вопрос не обращал на себя специального внимания отечественных историков.
Однако в 1982–1983 гг. советский историк, д. и. н. Г.А. Тишкин опубликовал серию статей, по результатам проведенных исследований, в том числе по материалам, отложившимся в Российском государственном историческом архиве, по истории государственной политики в области высшего женского образования в России: «Петербургский университет и начало высшего женского образования в России»; «Женский вопрос и правительственная политика 60 – 70-х годов XIX в.».91
В 1984 году была опубликована его монография «Женский вопрос в России, 50–60-е гг. XIX в.».92 Он впервые ввел в научный оборот значительный объем исторических источников, освещающих государственную политику в области высшего женского образования в Российской империи в 60–70-е годы XIX века. Именно его исследования легли в основу многих последующих работ, посвященных этим вопросам.
Изучая историю борьбы за допуск женщин к высшему образованию в Российской империи особенно в 60-е–70-е годы XIX века, историки выявили связь между этим процессом и участием женщин в революционном движении. Этому вопросу уделено значительное внимание в монографии Э.А. Павлюченко «Женщины в русском освободительном движении: От Марии Волконской до Веры Фигнер».93 В двух главах изучается история посещения женщинами лекций в российских университетах на рубеже 60-х гг. XIX века, даются краткие биографические очерки первых российских женщин-докторов наук, в частности Н.П. Сусловой (1843–1918), исследуются первые обращения женщин к правительству с просьбой о допущении их в университеты. Отдельный параграф носит название: «Диплом или революция?».94 Несколько зарубежных историков также уделяли внимание этому вопросу. В монографии Веры Бройдо «Апостолы терроризма: женщины и революционное движение в России Александра II» (1977 г.)95 специальная глава «Феминизм и
Очерки по истории Ленинградского университета. Т. 4. Л., 1982. С. 15–32; Он же. Женский вопрос и правительственная политика 60–70-х годов XIX в. // Вопросы истории России XIX – начала ХХ века: Межвузовский сборник. Л., 1983. С. 160–181. женское образование» посвящена этой теме.96 Анна Хибнер Коблиц в статье «Наука, женщины и русская интеллигенция. Поколение 1860-х»97 отмечала: «1860-е и 1870-е могут быть названы золотым веком русской науки. Помимо этого, это время было свидетелем развития женского самосознания и начала русского революционного движения. В основном благодаря этим обстоятельствам, эти годы отмечены как время существенного возрастания научных возможностей для русских женщин. Вдохновленные социальной философией нигилистов и новым женским самосознанием молодые женщины, принадлежавшие к джентри и интеллигенции, искали образования и карьер в естественных науках и медицине. Русские женщины были среди первых женщин на земле, получивших докторские дипломы в математике, физиологии, зоологии, химии и других научных дисциплинах».98 Специальный раздел, выделенный в отдельный параграф, носит название: «Наука или революция» (тесно перекликаясь с параграфом из монографии Э.А. Павлюченко).99 Как и российские историки, Вера Бройдо и Анна Хибнер Коблиц связывали научно-исследовательскую деятельность женщин в Российской империи с общим подъемом интереса к естественным наукам в стране в 60-е годы XIX века, а также с нигилистическими и революционными теориями. Эти идеи получили дальнейшее развитие в монографии Анны Хибнер Коблиц «Наука, женщины и революция в России».100
Появление в русском языке выражения «ученая женщина» в начале XIX века
Мы наблюдаем здесь создание алгоритма, которому в течение последующих лет будут следовать споры о характере женского образования. Объяснение неспособности женщин к какому-либо профессиональному труду крайне поверхностным характером женского образования, а также тем, что у женщин «отнимают все способы к приобретению сведений» станет очень популярным в 50-е – 60-е гг. XIX в. Оно вполне согласуется и с фразой, сказанной Е.Н. Пучковой в завершение и, возможно, предназначавшейся для утешения самолюбия оказавшегося на тот момент в меньшинстве противника, а возможно отражавшей истинную точку зрения автора: «С женщинами, как с детьми, должно уметь обходиться, забавлять их; – оне, как дети, полюбят вас всем сердцем, и вы можете делать из них все, что вам угодно».333 Впоследствии эта мысль также будет просматриваться у многих авторов-мужчин, выступавших по вопросам женского образования в середине – второй половине XIX в.
К 20-м гг. XIX в. (а возможно, что и ранее) сочетание слов «ученая» и «женщина» приобретает некоторый неодобрительный оттенок. Как будто соединение этих слов означает нечто стыдное, что-то, чего следует избегать по мере сил, а уж если не удалось, то скрывать от окружающих. Так, например, филолог-лингвист барон Адольф-Андре Мериан (1772–1828),334 постоянный консультант и корреспондент княгини Зинаиды Александровны Волконской (1792–1862), увлекшейся изучением славянских древностей и встретившей неодобрение общества, писал ей, предположительно в 1825 г.: «Да не охладит стужа, которая Вас теперь окружает, Вашего усердия к истории и языкам! Храни Вас Господь от досадного положения ученой женщины, оставьте его дурнушкам – но на него Вам укажут при первой же возможности; [храни Вас] от этого бесцветного вздора, который тем хуже, чем более завоевывает видимого расположения, которое на деле ничего не значит. Не будьте ученой, – восклицает Мериан, – пусть ученые будут в Вашем распоряжении, поощряйте их в создании трудов для Вас и обогащайте свой вкус и редкую восприимчивость сокровищами, которыми они Вас одарят. Ничто не мешает Вам оставаться юной, прекрасной, в высшей степени любезной – и в то же время быть покровительницей новой системы, которая образовывается и распространяется, или, вероятнее, всего древнего, что поднимается из бездны... Вы будете богиней истины и простоты... – она пренебрегла Олимпом. Специально для тех, кто не желает, чтобы княгиня занималась филологией».335 Таким образом, даже благожелательно относящийся к образованной и увлеченной научными предметами женщине человек предостерегает ее от звания «ученой».
Биограф поэтессы и переводчицы Елизаветы Борисовны Кульман (1808–1825), известной своими феноменальными способностями к изучению языков, пошел еще дальше: чувствуя необходимость тем или иным способом оправдать хоть и выдающиеся, но не совсем подобающие способности девушки: «Ее часто видели задумчивою, иногда вдохновенною, но всегда почти скромною, любезною девицею, чуждою всяких притязаний на отличие. Особенно никто не мог предполагать в ней сочинительницы: она хранила под покровом глубочайшей тайны плоды своих поэтических восторгов: один г[осподин] Гроссгейнрих (ее преподаватель. – О.В.) слышал, как билось, как звучало сердце ее в часы священного жертвоприношения Искусству. Нет! Это была не ученая женщина: может быть, она должна была и умереть, чтобы не сделаться ею336. Это было просто прекрасное создание, только поставленное на высшей ступени человечества. Она писала от избытка сил душевных; она хотела, чтобы ее некогда прочли и поняли: кто же и из ангелов не хотел бы, чтобы прочли и поняли его сердце? Так! Она была ангелом на земли, и умерла в семнадцать лет, чтобы не перестать быть им», – пишет литературный критик, редактор, цензор, в будущем доктор философии и профессор, а также известный мемуарист Александр Васильевич Никитенко (1804–1877) в 1835 г.337
Конечно, предположение о том, что девушка должна была умереть, дабы не сделаться в глазах своих знакомых «ученой женщиной» выглядит несколько преувеличенно и немного излишне патетически. Тем не менее, подобное высказывание кажется вполне логичным, хоть и доведенным до абсурда завершением концепции, в соответствии с которой излишнее образование, а тем более интерес к наукам противоестественны в женщине.
Тем не менее, в первой четверти XIX в. упоминания об «ученых женщинах» начинают мелькать не только в частных письмах и публицистике, но и в художественной литературе, и в театре. Так, 28 ноября 1810 г. на сцене одного из Петербургских театров был сыгран небольшой отрывок из пьесы Мольера «Ученые женщины».338 Этот же отрывок вскоре был опубликован в «вольном переводе» в «Сочинениях» Ивана Ивановича Дмитриева (1760–1837),339 под названием «Триссотин и Вадиус». Пьеса Мольера «Ученые женщины», впервые сыгранная в Париже, в театре Пале-Рояль 11 марта 1672 г. и опубликованная через год, в 1673 132 г.,340 представляет собой злую и язвительную пародию, как на «ученых» женщин, так и на ученых мужей (хоть и в меньшей степени). И.И. Дмитриев как раз перевел диалог между двумя героями-мужчинами, являвшийся сатирой, скорее, на ученых мужей, чем на ученых дам. Но сама постановка и последовавшая публикация могли привлечь внимание публики к пьесе, никогда ранее не шедшей в России, в то время как Мольер (как в переводах, так и в оригинале) был чрезвычайно популярен в стране в начале XIX века. Известный французский исследователь, автор монографии «Мольер в России» Ю. Патуйе, писал об этом: «Театр в это время пользуется все возрастающим успехом. Пушкин бредит им со времен Царского Села, Грибоедов и его друзья пробуют свои силы в области драматургии; театралы с жаром спорят об авторах, пьесах и исполнителях»,341 – отмечая, что Мольер служил «драгоценным источником» для театральных постановок и бенефисов, поскольку в нем не было ничего «ниспровергающего основы».342 По данным Ю. Патуйе, между 1802 и 1850 гг. «...можно перечислить внушительное количество переводов, как полных, так и в отрывках, подражаний и переделок наиболее известных пьес Мольера». Патуйе также утверждал, что: «Образованные люди читают его в подлиннике, знакомство с его произведениями обязательно входило в программу воспитания дворянских детей; дед Пушкина, говорят, знал его наизусть; и когда сам Пушкин в стихотворении Городок, 1814 г., говорит об “исполине Мольере”, он высказывает не только свое личное, но и общепризнанное мнение».343
20 августа 1818 г. состоялось первое полное представление пьесы «Ученые женщины» Мольера на российской сцене, в Большом театре С.-Петербурга. Пьеса шла в переводе Ал. Гав. Волкова и была, по сведениям историка отечественного театра Пимена Николаевича Арапова (1796–1861): «...обставлена лучшими артистами».344 Таким образом, со знаменитой сцены, в столице России, устами лучших артистов было озвучено мнение любимого и уважаемого всеми автора о том, какое именно учение прилично женщине, в частности, следующий монолог на эту тему одного из главных героев – Кризаля, с которым он обращается к своей супруге:
Рост интереса к естественным наукам среди российских женщин в конце 50-х – начале 60-х годов XIX века
Александр Осипович Армфельд, (1806–1868), заслуженный профессор Московского университета, родился 18 февраля 1806 г. в Москве.642 Вначале воспитывался дома, потом, в 1818 г., поступил в Дерптскую гимназию, по окончании которой, в 1821 г. – в Дерптский же университет для обучения медицине. В 1823 г. он перешел в Московский университет, который и закончил с отличием, получив звание лекаря, в 1826 г. Работал в Хирургическом институте помощником директора (1826–1830 гг.), ординатором в университетской больнице (с 1830 г.). Хорошо проявил себя во время московской холеры 1830 г. В 1833 г. защитил диссертацию на звание доктора медицины, а в 1834 г. был отпущен за границу для приготовления к занятию профессорской кафедры. По возвращении в Москву, в 1837 г., занял кафедру ординарного профессора судебной медицины, медицинской полиции, методологии, истории и литературы медицины Московского университета (1837– 1863).
По воспоминаниям современников, А.О. Армфельд обладал счастливым даром красноречия, огромной эрудицией, умел держаться с удивительным достоинством и одновременно проявлял искреннее внимание к проблемам своих слушателей. Эти качества сделали его одним из самых популярных профессоров своего времени. И.М. Сеченов, вспоминая свою студенческую жизнь, писал: «Профессор Армфельд, читавший нам энциклопедию медицины, производил на своих лекциях впечатление очень умного и образованного человека, держал себя джентльменом, говорил спокойно, ровным голосом (даже несколько монотонно) и так, что речь его, будучи записана слово в слово, могла бы быть напечатана без поправок. Помню, что в общем смысл его лекций был таков: упомянув о добровольно принятой нами и предстоящей в будущем святой обязанности служить больному человечеству, он обозревал преподаваемый нам круг наук как средство достижения цели и обещал честно потрудившимся в награду чувство исполненного долга, а отличившимся – учиться за границей…».643 Другой бывший студент Армфельда (а всего он успел за время своей преподавательской деятельности подготовить 25 выпусков) вспоминал: «…всякий, знавший покойного Александра Осиповича, помнит, что его речь всегда блестела остроумием, в этом-то и состоял его талант, этим-то он и привлекал многочисленных слушателей. Например, из энциклопедии медицины, науки, состоящей в перечислении предметов, входящих в курс медицины, Армфельд сделал презанимательные, преполезные беседы для юношей, начинающих учиться медицине. Никогда не изгладятся те впечатления, какие выносились с его лекций первого курса».644 Ф.И. Буслаев отмечал, что: «Новый период в истории Московского университета… начинается вместе с появлением к нам молодых профессоров, получивших свое образование за границей, преимущественно в Германии. Это были: на нашем факультете Печерин, Крюков и Чивилев; на юридическом Крылов, Баршев и Редкин; на медицинском – Анке, Армфельд, Иноземцев, Филомафитский…».645 По воспоминаниям современников: «Лекции Армфельда, по ясному и систематическому их изложению, при громадной его начитанности и изящности изложения предмета, посещались слушателями почти всех факультетов».646 Несмотря на отсутствие научных заслуг коллеги ставили имя Армфельда в один ряд с именами наиболее знаменитых профессоров Московского университета: «Имя же профессора Армфельда навсегда останется в памяти учеников его на ряду с именами Рулье, Грановского…»,647 при жизни его считали «идеально-честным человеком»,648 а через много лет после смерти вспоминали, что: «Рыцарская же его честность, добродушие и всегдашняя готовность помогать всем и каждому снискали искреннее к нему уважение…».649
И вот, этот всеобщий любимец, неожиданно становится на защиту точки зрения, совершенно противоречащей общепринятой, заявляя о необходимости допустить женщин в университеты и противопоставляя себя всему профессорскому коллективу. Подобный поступок, на первый взгляд, кажется несколько странным. Однако у А.О. Армфельда существовала очень личная причина для подобного поведения. Его старшая дочь, Ольга Александровна (известная в истории науки как О.А. Федченко), которой в 1861 г. как раз исполнялось 16 лет, была глубоко и искренне увлечена ботаникой. Она училась экстерном в Николаевском сиротском институте, а также дома, серьезно занималась естествознанием, изучала иностранные языки, в том числе латынь, французский, немецкий, английский, читала специальную научную литературу по ботанике, нередко в оригинале. Летом, в живя в семейном имении, собирала гербарии, коллекции трав и минералов. Она хотела профессионально заниматься ботаникой, но по существовавшим законам не имела возможности получить необходимое образование. Однако если бы в 1861– 1862 гг. было принято решение о разрешении девушкам слушать университетские лекции, подобная возможность у нее появилась бы. Составляя свою записку, Армфельд, несомненно думал о дочери. Заметим в скобках, что отсутствие диплома не помешало Ольге Александровне стать ученым, о котором впоследствии Н.И. Вавилов писал: «Многие из нас хорошо помнят Ольгу Александровну Федченко, замечательного ботаника, автора превосходных флористических работ, посвященных Средней Азии и Памиру, члена-корреспондента Академии Наук СССР. Вспоминаются ее спокойные и всегда мудрые советы начинающим ботаникам, в том числе и автору этих строк».650
Кроме того, начиная с 1838 г. Армфельд занимал должность инспектора классов в Николаевском сиротском институте – закрытом среднем учебном заведении для дочерей обер-офицеров, оставшихся сиротами, – и хорошо знал все достоинства и недостатки существовавшей системы начального и среднего женского образования. (В его обязанности инспектора входил не только подбор преподавателей, но и составление учебных планов и программ, хотя сделать в этом направлении он мог немногое: не только список учебных дисциплин, но и их количество строго регламентировались в зависимости от категории учебного заведения). То есть Армфельд, в отличие от многих его коллег мог вполне обоснованно судить как о способностях молодых девушек, так и о характере их первоначальной подготовки. Один из сотрудников А.О. Армфельда по Николаевскому институту, преподаватель и литератор Алексей Дмитриевич Галахов (1807–1892) оставил следующую характеристику А.О. Армфельда и его деятельности в Николаевском институте в своих воспоминаниях: «...инспектором классов был А.О. Армфельд, профессор судебной медицины – совершенная противоположность Брашману: даровитый, быстрый, с умом ясным и скоро обнимающим предметы, он в совершенстве владел не только языками русским и немецким, которые можно назвать его природными (по матери – русской и по отцу – немцу), но и другими – латинским, французским, английским, итальянским. Постановка учебной части в институте одолжена ему исключительно. [...] Благодаря ново выработанному плану преподавания, а равно и другим распоряжениям инспектора, в особенности выбору учителей, учебная часть Николаевского сиротского института стояла на одном уровне с тою же частию в Александринском сиротском. И здесь и там воспитанницы получали очень хорошее образование и выходили с солидною подготовкой для собственной педагогической деятельности».651
Александр Осипович начал свою записку с рассказа о том, в каких условиях принималось решение о недопущении женщин в университет на заседании совета университета: «23-го сентября, в самом конце продолжительного заседания университетского совета...»,652 – отметил он. Далее он попытался суммировать доводы большинства присутствующих, казавшихся им настолько само собой разумеющимися, что они не нашли отражения ни в каких официальных документах: «По краткости времени не мог я ни выслушать, ни взвесить всех доводов, послуживших основанием этого отрицательного решения. Я старался уяснить их себе в последующие дни, своими собственными соображениями, – но, признаюсь, без особого успеха, – писал А.О. Армфельд. – Сколько мог я понять, причины устранения женского пола от университетских лекций должны были заключаться или в особенностях женской натуры, или в особенном устройстве наших аудиторий, или, может быть, в частностях той или другой науки, недопустимых, по общепринятым понятиям о приличиях для женского слуха и глаза».
Участие женщин в деятельности российских естественнонаучных обществ в 70-е – 90-е годы XIX века
Трагическая, так до конца и не объясненная, гибель Алексея Павловича Федченко потрясла всех. Она не только ввергла в глубокое горе близких, друзей и коллег путешественника, но и поставила под угрозу выполнение задуманных им планов. Ольга Александровна не могла этого допустить. Конечно, планировавшееся продолжение Туркестанской экспедиции стало без А.П. Федченко совершенно невозможным, но завершение обработки и издание уже собранных материалов в том виде, как предполагал это сделать А.П. Федченко, стало для нее жизненной необходимостью. Она понимала всю сложность подобного дела, но знала, что вряд ли кто-то, кроме нее, сумеет с ним справиться. Ольга Александровна единственная была в курсе всех планов, предположений и работ своего супруга, она участвовала в составлении большинства коллекций, нуждавшихся теперь в обработке, а ботаническая их часть была собрана непосредственно ею; в течение многих лет она вела всю переписку А.П. Федченко с заграничными учеными, а позднее – с издателями, типографами и пр.
Однако экспедиция А.П. Федченко не была его личным делом или даже предприятием такого общественного объединения как ОЛЕАЭ. Как сама Туркестанская экспедиция, так и последующие работы по обработке и изданию ее материалов осуществлялись на средства, предоставленные Туркестанским генерал-губернатором из бюджета Туркестанского края. Сам А.П. Федченко с 1 октября 1868 . состоял на государственной службе, находясь в распоряжении Туркестанского генерал-губернатора «для научных и статистических исследований края».868 О.А. Федченко же по закону была исключительно частным лицом. С юридической точки зрения она как частное лицо и как женщина, для которой государственная служба была официально закрыта по законам империи, не имела права просто продолжить дело своего супруга. Теоретически место А.П. Федченко должен был бы занять другой чиновник, но человека, пожелавшего взяться за подобную работу и, что важнее, успешно справиться с ней, просто не существовало.
Существовала и другая проблема. Официальное служебное положение А.П. Федченко означало также, что он получал жалование за свои труды, как и все остальные положенные выплаты. О.А. Федченко, не состоя на службе, была, конечно, этого лишена. А между тем ее финансовое положение оказалось весьма скромным. Помимо жалования супруга, она после смерти в 1868 г. отца, имела в своем распоряжении небольшие личные средства, но они практически полностью были потрачены во время пребывания четы Федченко за границей в 1872–1873 гг., «так как оклад содержания ее мужа был недостаточен для покрытия всех расходов и по путешествию, и по редакции», –писал Г.Е. Щуровский К.П. фон-Кауфману.869
Но подобные соображения не могли остановить Ольгу Александровну. А.П. Федченко планировал оставаться за границей еще хотя бы некоторое время для улаживания дел по изданию, но О.А. Федченко вернулась в Москву сразу же после похорон мужа. Несмотря на неопределенность своего статуса, она ни на минуту не прерывала работ по обработке и изданию коллекций, так, как если бы А.П. Федченко был жив. Она не допускала мысли о том, что дело будет прервано и останется незавершенным: «Никто лучше меня не знает, какую страшную, ничем не заменимую потерю понесла наука в лице Алексея Павловича, – писала она 27 сентября (9 октября) 1873 г. П.А. Богданову. – Почти все результаты если не очень многолетней, зато слишком многотрудной деятельности он унес с собой в могилу. Теперь остается одно: сделать то что только можно из начатого им, издать “Путешествие в Туркестан” настолько полно, насколько только можно без него. Тут-то и в общем, и в специальных частях, и в разных частностях нужно будет постоянное ваше участие и я сильно рассчитываю на него».870
Будучи достаточно практичной, О.А. Федченко прекрасно понимала, что без поддержки руководства ОЛЕАЭ и официального согласия Туркестанского генерал-губернатора К.П. фон-Кауфмана ей вряд ли удастся довести дело до конца. Туркестанская экспедиция была на тот момент одним из крупнейших научных мероприятий, организованных ОЛЕАЭ, и общество безусловно было заинтересовано в опубликовании ее материалов. Решение зависело преимущественно от президента ОЛЕАЭ Г.Е. Щуровского. И, судя по сохранившимся свидетельствам, он ни на секунду не усомнился доверить подобную задачу женщине. Возможно, потому что он хорошо знал О.А. Федченко, ее способности, научный опыт, характер. О.А. Федченко получила безусловную и энергичную поддержку своих планов не только самого Г.Е. Щуровского, но и, во многом с его подачи, – других членов общества. Еще только получив известие о гибели А.П. Федченко, Г.Е. Щуровский писал А.П. Богданову: «В настоящее время она (О.А. Федченко. – О.В.) в Москве.
Это письмо написано 19 сентября 1873 г., а уже 4 октября 1873 г. ОЛЕАЭ в своем 69 заседании обсуждало будущее издания «Путешествие в Туркестан». Президент Общества, Григорий Ефимович Щуровский, напомнив о научных трудах и заслугах А.П. Федченко перед Обществом, предложил «обсудить меры к окончанию прерванного смертью А.П. Федченко издания трудов Туркестанской экспедиции».873 Секретарь ОЛЕАЭ Николай Карлович Зенгер, в свою очередь изложив обстоятельства организации Туркестанской экспедиции и сообщив о текущем положении дел с обработкой и печатанием ее материалов, заметил: «Довершение издания потребует, без сомнения, громадных стараний и может встретить почти неодолимые препятствия, но утешительным условием, которое поможет решить трудности, является возможность воспользоваться для этой цели знанием и опытом вдовы покойного Федченко, Ольги Александровны Федченко, которая была свидетельницей всех исследований ее мужа, сопутствовала ему в путешествиях по Туркестану и Кокану, вела его переписку и была посвящена во весь ход занятий».874 Предполагалось, что теперь, после смерти А.П. Федченко, издание займет больше времени, чем планировалось изначально, во всяком случае – не менее трех лет. Несмотря на то, что часть материалов была уже обработана или находилась в обработке, а некоторые выпуски были отправлены в типографию, Н.К. Зенгер с уверенностью утверждал, что «все, что готово, не составляет еще четвертой доли предстоящего труда». Он связывал успех всего предприятия с двумя необходимыми факторами: 1) дальнейшим содействием Туркестанского генерал-губернатора и 2) «непосредственном и главном участии вдовы члена-основателя Ольги
Выслушав вышеизложенное, члены общества, желая почтить память погибшего коллеги и сохранить для будущего его имя и ученые труды, постановили просить Туркестанского губернатора К.П. фон-Кауфмана о продолжении издания «Путешествия в Туркестан А.П. Федченко» на следующих условиях: во-первых, «...чтобы редакция «Путешествия в Туркестан» была поручена вдове покойного путешественника Ольге Александровне Федченко, равно как и вся переписка по изданию, по сношению с авторами, коим поручена обработка материала, по заказу таблиц и рисунков и по делам редакции, и чтобы разбор и по возможности окончание тех рукописей, составление коих мог принять на себя лишь сам А.П. Федченко, были также предоставлены г[оспо]же Федченко».876 Во-вторых, чтобы «...для сношений с типографиями и литографиями, для заведывания печатанием отдельных выпусков издания, корректуры и вообще для хозяйственных по изданию забот, преимущественно сосредоточенных в С.-Петербурге, редакция могла пользоваться содействием опытного и знакомого с делом лица в качестве члена редакционной комиссии по изданию»877, поскольку О.А. Федченко в тот период постоянно жила в Москве и ей это было бы затруднительно. И, наконец, чтобы «...для разрешения специальных, научных вопросов по редакции в ней принимал участие специалист по избранию общества, могущий постоянно содействовать успешному ходу дела своими трудами».878
