Содержание к диссертации
Введение Глава I
Глава II
Историография и источники
Обзор литературы Характеристика источников
Восстановление региональной промышленности и пути её развития
Организационные формы и деятельность
промышленных предприятий
Основные направления промышленного развития
Проблема районирования республик и областей в новых экономических условиях
Средневолжская деревня в годы НЭПа
Крестьянство и власть: на грани продовольственной и
политической катастрофы
Крестьянское хозяйство: восстановительные тенденции и
их результаты
Крестьянство в обстановке угасания НЭПа
Рынок и торговля в регионе: от конъюнктуры к конъектуре
Власть и рынок: институциональные условия и особенности взаимодействия Рыночная конъюнктура начала НЭПа
Формирование конъектурных тенденций в региональной торговле
Повседневность
Проблемы выживания населения в годы НЭПа
Средневолжский город: жилищный вопрос, досуг, семейные отношения Быт средневолжской деревни
Приложения
Список использованной литературы
Стр. 3-17
304^100
304-315 315-356 356^00
Введение к работе
Без сомнения, двадцатые годы XX в. занимают особое место в советской
истории, а проводившаяся тогда новая экономическая политика является наи
более значимой её страницей. Многие современники увидели в социально-
экономических и политических процессах, происходивших в России в этот пе
риод, «догорающие огни мировой революции». Представители самых разных
идейно-политических направлений единодушно пришли к выводу, что грядет
«термидор», который вернет общественную жизнь в прежнее «нормальное»
русло. Однако история распорядилась по-иному. На развалинах новой эконо
мической политики утвердилась небывалая социально-экономическая система,
которая до сих пор вызывает острые споры и серьезные размышления как в
научном мире, так и в политических кругах. Как тогда, так и сегодня, для од
них НЭП предстает «неким оптимумом», как историческое доказательство
возможности реформировать коммунистическую систему; другие, напротив,
полагают, что развал НЭПа является как раз свидетельством невозможности
фундаментальных изменений государственно-монопольных, этатистских
структур изнутри. Кажется, только в одном тезисе сходятся сегодня как сто
ронники («оптимисты»), так и противники («пессимисты») реформирования
1920-х годов: Россия нэповская, родившаяся на стыке царской и социалисти
ческой эпох, представляла собой тугой узел политических, социально-
экономических, нравственно-этических противоречий, ставших следствием
глубокого кризиса российского общества. Заметим сразу, что именно противо
речивая сущность НЭПа исключает возможность как бездоказательных суж-
дений об этом периоде как «золотом веке» советской истории , так и безапел-
ляционно категорических заявлений, что, дескать, «никакого НЭПа не было!» .
1 См.: «Россия НЭПовская: политика, экономика, культура» //Отечественная исто
рия.-1992.- №3.-С218.
2 См.: Россия в XX веке. Реформы и революции: В 2-х томах. — Т. I. — М.: Наука,
2002.-С.28.
4 Подобные, скорее эмоциональные, нежели аналитические оценки
НЭПа формировались под мощным воздействием общественного интереса, который, возрастая на крутых поворотах советской истории, способствовал такой популяризации этой темы, что не рассуждал о ней только ленивый. Такие всплески необычайного интереса к НЭПу понятны и, как нам представляется, объективны: через разнообразные оценки новой экономической политики российское общество как бы опосредованно выражает свою неудовлетворенность тем, как вообще в России, стране, всегда «испытывавшей жгучую нужду почти во всем», осуществляются реформы. Как в 1920-е годы, так и спустя свыше восьмидесяти лет, российские граждане испытывают острое желание в налаживании нормальной достойной человека жизни, и по мере того, как решаются социально-экономические проблемы, в обществе формируется отрицательное или, напротив, позитивное восприятие реформ вообще, нэповских преобразований, в частности. Благодаря этим обстоятельствам, НЭП стал одной из немногих проблем советской истории, о которой сегодня осведомлена в той или иной степени широкая общественная аудитория. Между тем, нэповская тематика является серьезной научной проблемой, «обросшей» солидной историографией, нуждающейся в осмыслении и оценке не менее, а быть может, более, чем собственно феномен НЭПа. Ведь феномен советской историографии в соответствии с одним из радикальных подходов к ней состоял в цепной реакции фальсификаторства, обусловленного, с одной стороны, регрессированностью научной мысли, с другой, регрес-сированностью того, во что она превратилась. По мнению В.П.Булдакова, это «цикл взлетов и падений постреволюционного мифотворчества, которое неизбежно должно было иссякнуть по мере того, как общество удалялось от своих революционных истоков» .
1 См.: Булдаков В.П. Красная смута. - М.: РОССПЭН, 1997. - С. 294, 298.
Сегодня интерес общества к нэповской проблематике заметно снизился по сравнению с предшествующим десятилетием, что было отмечено на международной конференции «Россия в XX веке: реформы и революции» (Москва, апрель 2002 г.). Нынешнее возрождение рыночных начал и их более свободная реализация в условиях отсутствия жесткой централизации власти по сравнению с периодом НЭПа, который, как известно, был детерминирован большевистской идеологией, лишило актуальности проблему рынка как таковую. Но это на первый взгляд. Современная ситуация создает, к сожалению, лишь кажущееся представление об оздоровлении экономики и предпринимательской задействованности в ней населения, которое на этой ниве якобы улучшает свое благосостояние и качество жизни. Несмотря на низкие показатели экономики 20-х годов по сравнению с дореволюционной, результативность хозяйственной системы НЭПа на основе использования рыночных принципов к 1925/26 гг. представляется позитивно и стабильно более выраженной, нежели результативность современной постперестроечной экономики. Во всяком случае, решение продовольственной проблемы к середине 1920-х годов, всего за три-четыре года после военно-коммунистических лет и голода, свидетельствовало о высоком частнопредпринимательском потенциале российской экономики, который наиболее полно реализовывал себя в условиях ослабления государственного контроля.
Экономические проблемы современной России представляются куда более сложными, для решения которых одного и весьма ограниченного возрождения рынка оказалось недостаточно. Россияне все более утрачивают надежду на позитивное изменение жизни, которое менее всего связывается с рыночной экономикой; большая их часть склонна считать, что жизнь при советском социализме была стабильной и разрушать её на самом деле было не к чему.
Что ж, есть определенный резон в данных рассуждениях, но не в том, что социализм лучше капитализма, а в том, что любая модернизация со-
пряжена не только с материальными, а, прежде всего, с моральными издержками, влечет утрату одних ценностей, замену их другими. Необходимость и неотвратимость модернизации, как комплексного социально-экономического преобразования традиционного общества по пути просвещения, демократии, упорядоченного обмена ценностями и, в целом, обновления, как тогда в 20-е годы, так и сегодня, к сожалению, носит не эволюционный, а революционный характер. Сначала укротив, а затем раздавив рынок в 1920-е годы, мы с той же решительностью внедряем его сегодня, избрав в очередной раз в качестве основного средства осуществления модернизации — человека. За это приходится платить высокую цену, выраженную в разрушении целостности и органичности культурной и психологической структуры последнего. Выбиваясь из традиционной социальной ячейки, он неизбежно превращается в абсолютно одинокого и растерянного в смысле осознаваемых и исполняемых им ролей и функций. Ведь подобно главному герою романа Л.Леонова «Вор» бывшему комиссару Дмитрию Векшину многие люди не смогли осмыслить переход к НЭПу и не сумели найти места в будничной повседневной жизни. Из протеста против ненавистного им мира нэпманов, мещан и спекулянтов не только Век-шин стал вором. К концу XX в. коррумпированной, по сути, воровской, расколовшейся на антагонистические слои общества, а не зажиточной и процветающей, стала вся страна.
Представляется, что жестокость процесса материализации, тогда -большевистских идей, а сегодня — рыночно-либеральных ценностей есть не злой умысел вождя или нерадивых политиков, а сущность и следствие противоречия между традиционными основами жизни большинства населения России с целями и способами форсированного преобразования общества: тогда в виде сталинской индустриализации, сегодня — путинской вестернизации. Данное противоречие всегда влечет за собой формирование перманентно развивающегося и всевозрастающегося кризиса. Последний охватывает все сферы бытия: политическую, экономическую, социокуль-
7 турную, в котором кризис ментальносте является, пожалуй, наиболее тяжелым следствием этого процесса. В этой ситуации под ударом находится не только человек, но, прежде всего, те самые либеральные ценности, которые он провозгласил, стоя на обломках поверженного им тоталитаризма. Преобразования последних десятилетий XX века в сторону рынка, согласно современному расхожему взгляду, не приблизили человека к решению насущных проблем, а лишь в очередной раз усугубили их, закрепостив его и сделав снова заложником псевдовестернистской модернизации. Результаты выборов в 4-ю Государственную Думу подтверждают этот взгляд: масса отвергает либеральные ценности и все более склонна поддерживать авторитарный режим власти.
В этом смысле история 1920-х годов содержит чрезвычайно богатый для осмысления нынешних реалий материал не только с точки зрения уже достаточно исследованной сегодня проблемы, касающейся того, «что большевистские теоретики не прилетели с Марса, что сталинизм нарождался и укреплялся в «теплой плоти повседневного существования», по меткому выражению философа Н.Козловой . Для понимания того, что приходится терять человеку в переходные эпохи, какова цена этой потери, что он чувствует в этот момент важно изучение истории повседневности. Более того. Сегодня постепенно приходит понимание того, что человек и его «окрестности» — быт, менталитет, интересы, мотивация — являются значимым фактором исторического процесса, а его морально-психологическое состояние становится индикатором качественности и эффективности модернизационных преобразований. Однако этот аспект истории периода НЭП ясен лишь отчасти, поскольку именно человеческий фактор продолжает оставаться не только малоисследованным, а прежде всего, малоинтересным для политиков объектом исторического процесса.
1 См.: Козлова Н. Социология повседневности: переоценка ценностей // Обществен
ные науки и современности—1992.—№-Зг—G-49.
Представляется, что именно психоментальный фактор стал пределом современных реформ и главной причиной их пробуксовки. Поэтому изучение разнообразных аспектов жизнедеятельности человека, живущего на стыке эпох и мужественно выдерживающего их разломы, является наиболее востребованной исследовательской задачей. Ведь таюке, как власть предержащие периода НЭПа вынуждены были считаться со сложной социокультурной средой дореволюционной России, входившей в непримиримое противоречие с целями и способами форсированного преобразования общества в большевистском духе1, современным реформаторам нельзя не учитывать особенности ментально-сти российского населения, большинство которого продолжает, как в годы советской эпохи, ориентироваться на традиционные социальные ценности.
В свою очередь исследование психоментальных и более широко -со-циокультурных - аспектов позволяет глубже понять центральную проблему истории вообще и истории периода НЭПа в частности: проблему взаимоотношений власти и рынка, власти и общества. Ведь свобода, даже в том усеченном, отчасти только в экономическом виде допущенная, в условиях НЭПа создала прецедент трудноразрешимого противоречия между ними. Являясь партнерами в начале преобразований, по мере углубления реформ власть и общество дистанцировались друг от друга к концу 1920-х годов настолько, что, как и накануне НЭПа, стали антагонистами. Суть этого противостояния - в абсолютно разном представлении властных структур и широких слоев населения о том, что такое свобода и справедливость, и как должны соотноситься эти понятия по мере того, как неизбежно увеличивается собственность и соответственно материальные блага одних, и сокращаются возможности справедливого их распределения для других социальных групп. Всеобщий правительственный контроль
1 См.: Russia in the Era of NEP/Exploration in the Soviet Society and Culture/ Ed,
ву... Blomington and Undianapolis, 1991, p. 3. /Щит. по: Письма во власть. 1917-1927:
Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевист-
скимвождямг---М::РОССПЭНг1998. ^Сг2;
над экономикой и обществом, был вероятно, единственным средством разрешения данного противостояния, а также, надо признать, одним из способов осуществления модернизации. Однако крах советской системы не позволяет признать достойными её результаты именно по причине небрежного отношения власти к человеческому фактору. За переход в мир индустриальной современности общество 1920-1930-х гг. заплатило высокую цену, выраженную в низком уровне качества жизни, среды обитания, правовой защищенности и прочих показателях «нормальности» жизни. Россия на рубеже XX начала XXI вв., предпринимая попытку разворота к рынку, снова, как в годы НЭПа, пока не в состоянии разрешить проблему соотношения собственности, свободы и справедливости. В современной России, как и в России НЭПовской, большинство населения разочаровано в реформах. По данным Независимого Института социальных проблем1, только 20% российских граждан сумели адаптироваться в рыночных условиях, 10% - категорически отрицают новые реалии, а 70% - так и не определились в своем выборе модели общественного развития именно по причине уязвленности своего положения из-за потерянной работы, отсутствия возможности получать достойную зарплату, утраченных социальных гарантий — реалий, поставивших эту самую многочисленную часть общества на грань элементарного выживания.
Таким образом, схожесть социально-экономических проблем периодов НЭПа и современного при абсолютном несоответствии их технологических характеристик очевидна. Она обусловливает актуальность избранной темы, определяемой важностью учета, прежде всего, человеческого измерения проводимых реформ, когда показатели уровня жизни людей, их психологическое равновесие и желание двигаться по пути дальнейшего углубления преобразований или, напротив, их протестные настроения выступают основным индикатором качественности реформ.
1 См.: Комсомольская правда. — 2005. - 15 мая.
10 Поскольку тотальный этатизм это с>бстоягельство не учитывал и сегодня рассматривается как историческая ошибка, постольку возникает необходимость в поиске веских аргументов для оправдания иного порядка во взаимоотношениях власти и общества, основанного, по мнению ЭКрейна, на «добровольности, на офаничении и его юридическом закреплении насильственной власти правительства задачами обороны государства, полицейской охраны против внутреннего насилия, воровства, мошенничества и чрезмерного загрязнения среды, организации судебной системы для разрешения конфликтов»1.
Сегодня эти задачи стоят и перед российским обществом, граждане которого более не желают быть подъяремными государства, сковывавшего свыше восьмидесяти лет их свободу. Поскольку нэповский период содержит опыт как ослабления государственного давления на возрождающиеся рыночные структуры, так и усиления диктата власти по отношению к рынку вплоть до чрезвычайных мер, направленных на его удушение, постольку возникает острая потребность в изучении этого опыта с точки зрения недопущения повторения исторических ошибок.
Реализация НЭПа в регионах России отражала общие для всей страны как позитивные, так и негативные тенденции. Однако при этом региональный НЭП имел ряд существенных особенностей, что и позволяет выделить эту проблему в самостоятельную тему исследования, проведенного на материалах Республики Татарстан, Самарской, Ульяновской (б.Симбирской) и Саратовской губерний .
См.: Крейн Э. Рыночный либерализм и постсоветский выбор //От плана к рынку. Будущее посткоммунистических республик. - М, 1993. - С. 7.
В научной литературе нет единого мнения о составе Среднего Поволжья в XIX - начале XX в., почти каждый исследователь представляет его по своему. Однако большинство историков считает, что территории именно этих районов региона, включая Пензенскую губернию, имели общие естественно-географические, исторические черты // Подробный анализ дискуссии о границах Поволжья см.: Савельев П.И. Пути аграрного развития капитализма в России. XIX в.: На материалах Поволжья. - Самара, 1994. - С. 78-89.
Нас интересует этот регион для 1920-х годов в составе Татарской Автономной Советской Социалистической республики, Самарской, Симбирской и Саратовской губерний по следующим соображениям: схожесть исторического прошлого этих районов, долгое время являвшихся как бы внутренними колониями (в экономическом смысле) центральной России, однотипность их экономического развития как, главным образом, сельскохозяйственных областей, многонациональный состав населения, географическое положение в центре Волжско-Камского бассейна, схожесть природных и климатических условий на основной территории региона и некоторым другим. Не случайно большая часть указанных территорий вошла в состав Средне-Волжского округа, который был официально определен в ходе Всесоюзной переписи населения//См.: Всесоюзная переписьнаселения 1926 г. -М., ЦСУ СССР, 1929.
Население региона издавна существовало в рамках некой единой «мульти-этничной и поликонфессиональной» общины, сформировавшей достаточно эффективный механизм хозяйственного взаимодействия с преимуществом аграрных занятий. Несмотря на довольно пеструю социокультурную среду обитания, ни религиозный, ни этнический факторы никогда не выступали системообразующими данную региональную общность компонентами. Таковым выступал фактор экономической целесообразности, взаимодействия, предпринимательства, торговли. Вкупе с природно-климатической составляющей фактор экономической целесообразности ещё со времен ранней российской колонизации сформировал данную территорию в хозяйственно самодостаточный регион, но без признаков автаркии.
Идиллическая картина региональной самодостаточности после 1917 года сменилась серией непрекращающихся насильственных акций новой власти по отношению к провинции. Создание новых административно-территориальных и национальных образований вызвало неоднозначные политико-экономические процессы в регионе. Его этносоциальная общность распалась на отдельные сегменты, а веками складывавшийся механизм хозяйственного взаимодействия разрушился, породив в сознании жителей региона сложное, по сравнению с дореволюционным периодом, восприятие новых, прежде всего, экономических реалий. В частности, тезис о том, что Поволжье всегда по праву считалось зажиточным, а в 1920-е годы превратилось в голодное, на обывательском уровне, с точки зрения повседневности, превращался в весомый аргумент для претензий населения как к местной, так и центральной властям.
Вышеперечисленные моменты позволяют рассматривать реализацию НЭПа в средневолжском регионе как сложный процесс возрождения сознательно разрушенного властями хозяйственного механизма, сопряженный с насилием, с преодолением искусственно созданнвіх трудностей (межэтнические конфликты на пограничных территориях), вызывавших социаль-
12 ные, а также национальные противоречия в местах компактного проживания народностей.
В 1926 г. площадь Средневолжского региона в составе вышеуказанных республики и губерний составляла 296 797 кв.км., где Самарская губерния располагалась на территории в 102 855 кв.км., Саратовская - 91 236 кв.км., Татарская республика - 68 622 кв.км., а Ульяновская губерния -34 084 кв.км. . Согласно Всероссийской переписи 1926 г. население Средневолжского региона составило 9 272 122 человек обоего пола, из них сельское — 8 080 965 чел., а городское - 1 191 189 чел. , или 13% городского и 87% сельского по отношению к общему числу жителей. Самой многочисленной была Саратовская губерния, в которой из 2 891 404 человек городское население составляло 436 539 чел., а сельское - 2 454 865 чел., или 15,2 и 84,8% соответственно. Далее определилась Татарская республика, в которой проживало 2 589 645 чел. Из них 275 952 чел. городского или 10,8%, и 2 313 693 чел. сельского или 89,2% населения. В Самарской губернии из 2 409 773 человек горожан было 315 420 чел. или 13,2%, а сельчан - 2 094 385 чел. или 86,8% к общему числу. Самой малочисленной в регионе была Ульяновская губерния, в которой проживало 1 381 300 чел., из которых городское население - 163 278 чел. - составляло 12%, а сель-ское - 1 218 022 чел. - 88% от общего числа . Всего по Средне-Волжскому региону было учтено 72 народности, из которых представители 53-х проживали в сельской местности. Русская, татарская, чувашская, мордовская и украинская народности считались основными и представляли 97,6% сельского населения4. Самой многочисленной общностью региона являлись
1 См.: «Совершенно секретно: Лубянка - Сталину о положении в стране». - М,
2003. - Т.6:1928. - С. 787-788.
2 См.: Всесоюзная перепись населения. 17 декабря 1926 г. Вып.1. Городское и сель
ское население по уездам и округам. - М.: ЦСУ, 1927. - С. 20-21.
3 Там же. - С. 22-23,24—25. Более подробные сведения о городском и сельском населении
в указанных административно-территориальных единицах см.: приложение 1. — С. 519.
4 См.: Федорова Н.А. Сельское население Среднего Поволжья накануне коллективи
зации. - Казань, 1990. - С. 59.
13 русские, составлявшие 68,7%) от всего числа населения. Самая высокая доля великорусской народности отмечена в Саратовской губернии - 80,9%; 80,1% русских проживали в Ульяновской, а 75% в Самарской губернии. Самая низкая доля русских жителей в регионе отмечена в Татарской республике, где их распределение по народности и языку составляло 43,13 и 43,4% соответственно. Далее определилась народность татар, составившая 16% к общему числу проживающих в регионе. На территории Татарской республики татары были самыми многочисленными, составлявшими по признаку «народность» - 44,8%, а по «языку» - 48% населения. Шесть процентов населения региона приходилась на мордву. Характерно, что если у русских и татар соотношение распределения населения по народности и языку усиливается в сторону последнего, то у мордвы, напротив, в сторону первого показателя и составляет 6,7% и 6,5% соответственно. Та же картина наблюдается по чувашам, составлявшим по народности и по языку 3% и 2,9% соответственно. Остальные 563 168 чел. жителей региона или 6% составили вотяки, украинцы и прочие малочисленные этнические группы, компактно проживавшие на всей территории региона .
Таким образом совокупность природно-климатических, экономических, социодемографических и этнических особенностей сформировала в Средневолжском регионе устойчивые хозяйственные и социокультурные комплексы традиционного общества. Данные особенности выступали в роли основных факторов развития этой территории в 1920-е годы, неизбежно подвергаясь корректировке в процессе модернизационных воздействий.
Хронологические рамки исследования охватывают весь период 1920-х годов: с момента введения НЭПа в 1921 г. и до времени его изживания, угасания и окончания к 1929 г. согласно представлению, сложившемуся и утвердившемуся в исторической науке в конце 80-х нача-
Подсчитано по данным: ЦСУ СССР. Всесоюзная перепись населения. 17 декабря 1926 г. Вып. VI. Народности и родной язык населения СССР. -М., 1928. -С 65, 67-69.
14 ле 90-х годов XX века. Необходимо отметить, что период НЭПа неотделим от предшествующего этапа — первых послереволюционных лет, а его введение во многом было обусловлено противоречиями и кризисными явлениями в российском обществе в результате политики «военного коммунизма». Поэтому в исследовании анализируется политическая и социально-экономическая обстановка в регионе в 1920 году, а также приводятся сравнительные данные по дореволюционному периоду.
Проблема новой экономической политики столь многообразна и многолика, что понять её суть и увидеть подлинную физиономию эпохи можно, исследуя всю совокупность политических, социально-экономических, социокультурных, психологических, бытовых и прочих аспектов. Вместе с этим, именно многоаспектность НЭПа делает весьма затруднительным изучение в одной работе всех этих проблем. Эта сложность всегда ощущалась учёными и просматривалась в их исследованиях по НЭПовскому периоду. Причем, если в эпоху советской истории акцент ставился на политические аспекты истории НЭПа, то сегодня явственно обозначился крен в прямо противоположную сторону - историю повседневности, создавая, тем самым, опасную тенденцию сужения исследовательского поля по данной проблеме.
По мнению авторитетного представителя французской школы анналов Ф.Броделя явления общественной жизни нужно изучать в их совокупности, на многоуровневой вертикали «от земли до надстройки» и только в этом случае можно наиболее адекватно восстановить картину прошлого'. Руководствуясь мыслью французского классика, мы избрали для исследования два центральных аспекта: социально-экономический и повседневный. Первый позволяет представить реально протекающие
'См.: Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное. - М.: Прогресс, 1986.-С. 27-28.
15 процессы в ходе реформ, второй - определить влияние этих преобразований на качество жизни населения региона.
Цель исследования — воссоздание картины жизни средневолжского населения в 1920-е годы на основе комплексного изучения промышленных, сельскохозяйственных, рыночных и бытовых проблем НЭПа.
Объект исследования - принципы новой экономической политики, реализуемые населением региона в различных областях его жизнедеятельности.
Предмет исследования - социально-экономические процессы и повседневность2 населения.
Достижение поставленной цели представляется на основе решения следующих задач:
раскрыть историографическую и источниковедческую основу исследования;
показать институциональные условия взаимоотношений власти и рынка, их влияние на хозяйственную жизнь региона;
рассмотреть плановую и рыночную составляющие процесса восстановления и развития промышленности;
определить место и роль экономического районирования региона в новых условиях;
исследовать аграрные преобразования в средневолжской деревне и положение крестьянства в условиях допуска рынка;
Под социально-экономическими процессами понимается последовательная смена качественных состояний промышленного, сельскохозяйственного, торгового развития, как следствие оптимального сочетания управления рыночным механизмом с его внутренней самоорганизацией, должная мера которого обеспечивает позитивный экономический результат, а нарушение этого соотношения вызывает тяжёлые, прежде всего, социальные последствия.
2 Автор сделал выбор в пользу широко трактуемой истории повседневности, когда последняя, рассматриваемая как место пересечения «объективного» и «субъективного», определяется как «культурно оформленное взаимодействие действий и интерпретаций «действительности», специфическое для различных слоев, на которое решающее влияние все же оказывают материальные условия и их изменение»// См.: Нарский И. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917-1922 гг. - М.: РОССПЭН, 2001.-С.22.
проанализировать трансформацию рыночных отношений от конъюнктуры к конъектуре как фактор ухудшения социально-экономической обстановки в целом, и снижения уровня качества жизни в частности;
выявить особенности повседневной жизни городского и сельского населения региона.
Цель исследования и поставленные задачи определили его структуру, состоящую из пяти глав, введения и заключения. Организационные формы предприятий, основные направления промышленного развития и проблема районирования рассматриваются во второй главе. В третьей главе исследуются тенденции аграрных преобразований, а в четвертой - рыночных отношений в сфере торговли в период НЭПа. Наконец, разнообразные проблемы повседневности средневолжского населения анализируются в пятой главе.
Решение этих задач невозможно без выявления искреннего и лживого в истории 1920-х годов1, для чего в первой главе дается обзор и оценка всей предшествующей историографии и характеристика источниковой базы настоящего исследования.
Методологическую основу исследования составляют важнейшие принципы исторического познания: научность, историзм, объективизм, комплексность научного анализа. Наряду с ними применяются принципы систематизации, периодизации, репрезентативности, массовости, типичности, а также проблемно-хронологический, сравнительный, системно-структурный, конкретно-исторический и критический подходы к источникам и историографии по исследовательской тематике.
Работа выполнена на основе широкого круга архивных источников, опубликованных документов, материалов периодической печати, а также мемуарной, художественной и личного происхождения литературы, характеристика которых представлена во втором параграфе первой главы.
'Имеется в виду современный метод оценки источников //См.: Про А. Двенадцать уроков по истории. - М., 2000. - С. 64.
Теоретическая значимость работы определяется: приращением нового знания через введение в научный оборот солидного объёма архивного материала; использованием комплексного подхода, включающего разработку малоизученной сферы НЭПа — повседневной жизни населения, наряду с традиционно исследуемыми аспектами проблемы (промышленность, сельское хозяйство, торговля); обоснованным выбором и опорой на принципы многомерной методологии, раскрывающей историю региона во всём многообразии происходивших явлений и поэтому воссоздающей максимально адекватную картину прошлого.
Практическое значение состоит в том, что обширные экономические сведения и статистические данные, результаты всевозможных исследований и аналитических обзоров могут быть использованы для сравнительного изучения динамических рядов современной и НЭПовской хозяйственной деятельности, при подготовке различного рода справочной литературы, а так же в создании крупных обобщающих трудов, учебников, где средневолжский регион будет осмыслен в свете новой информации, существенным образом расширяющей известные представления о нём.
Апробация исследования. Диссертация рассматривалась на кафедре истории и культурологи Казанского государственного архитектурно-строительного университета, дважды обсуждалась на кафедре Современной Отечественной истории Казанского государственного университета.
Автор внимательно отнеслась к высказанным пожеланиям и замечаниям, значительную часть которых ей удалось реализовать.
Основные положения и выводы исследования отражены в научных публикациях, изданиях ВАК, монографии.
