Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Служебная повседневность чиновников центрального аппарата управления 39
1. Организация работы служащих в приказах петровского времени 39
2. Регламентация и условия выполнения служебных обязанностей в коллегиях 65
3. Наказания и поощрения государственных служащих в приказах и коллегиях 91
Глава 2. Культурно-досуговая деятельность государственного служащего 108
1. Имущественное положение служилых людей петровского времени 108
2. Бытовые реалии жизни государственных служащих в петровском «парадизе» 143
3. Официальная праздничная культура чиновника петровского времени 171
Заключение 190
Список использованной литературы и источников 196
Приложения 206
- Организация работы служащих в приказах петровского времени
- Наказания и поощрения государственных служащих в приказах и коллегиях
- Имущественное положение служилых людей петровского времени
- Официальная праздничная культура чиновника петровского времени
Организация работы служащих в приказах петровского времени
Служебная деятельность приказных первой четверти XVIII века во многом унаследовала черты приказной службы XVII века. С другой стороны, нельзя утверждать, что административные реформы Петра І в области центрального аппарата управления не повлияли на служебную повседневность приказнослужителей. Чтобы понять, насколько изменился образ жизни служащего приказов петровского времени по сравнению с предшествующей эпохой необходимо проанализировать социальную природу сословий дьяков и подьячих, оценить уровень их профессиональной подготовки, а также описать служебный быт и законодательные основы, в соответствии с которыми приказные выполняли свои служебные обязанности.
Комплектование штатов центральных государственных учреждений в Москве представляло собой смешение пестрых социальных прослоек. Комплектовались приказы из дворян, детей духовенства, из служилых людей по прибору и посадских людей. Можно рассмотреть социальный состав служащих на примере Поместного приказа. Некоторые представления о группах лиц, из которых черпались необходимые для приказов кадры подьячих, дают собранные в 1707 г. в Поместном приказе сказки, исследованные Е. С. Зевакиным и А. В. Черновым1 (см. табл. 1).
Как видно из таблицы 1, основную часть составляли выходцы из приказных семей (79 чел.), т. е. 31%. При этом среди них явно преобладали дети подьячих (70 чел.) и только 5 являлись детьми дьяков, остальные же -мелких приказных служащих. Таким образом, можно говорить о ведущем значении наследования подьяческой службы, но в то же время одним из существенных новых явлений начала XVIII века можно назвать уменьшение среди подьячих Москвы непосредственных выходцев из приборных служилых людей. Большее же число московских подьячих было связано с городовым дворянством, но были и выходцы из среды поповских и дьяконских сыновей. Так, подьячий, а потом и дьяк Поместного приказа, затем думный дьяк Пушкарского приказа Иванов Автоном Иванович являлся сыном священника. Среди приказных людей XVII-первой четверти XVIII вв. была очень широко распространена фамилия Протопоповых. По предположению С. К. Богоявленского они вели свой род от протопопов, т. е. высших представителей белого духовенства1. Некоторые из служащих происходили из семей иностранцев, поступивших на службу в Россию. К их числу относился известный в чиновничьих кругах обер-секретарь Сената Анисим Яковлевич Щукин. Отец его, польский шляхтич Я. Щука, с 1682 г. находился на службе в России. Сам А. Я. Щукин начал свою карьеру с подьячего в Новгородском приказе (1684 г.), затем был переведен в Посольский приказ (8 марта 1690 г.). С 1703 г. служил дьяком в Семеновской приказной палате, затем в Ингерманладской канцелярии. В марте 1708 г. возглавил Ижорскую канцелярию, а уже в феврале 1711 г. был назначен обер-секретарем Сената1.
Как и в предшествующий период, законы петровского времени запрещали поступление на службу лиц податных состояний, обязанных государству уплатой налогов. Необходимо отметить, что если применительно к формированию подьяческой части приказных людей появление общих законодательных норм имело место уже в первой половине XVII века, то для дьяческой части подобного законодательства не существовало вовсе. Вопрос назначении того и ли иного лица думным или приказным дьяком решался в индивидуальном порядке. Сам факт пожалования записывался в краткой формулировке в разрядную и боярскую книги под соответствующим числом.
Таким образом, если социальный состав приказной бюрократии практически не изменился, то совершенно иная картина складывалась в.-ч области формирования правящей элиты времен Петра Великого — руководителей приказов и коллегий. К концу XVII века на первый план выдвинулись участники военных игр Петра (кн. Ф. Ю. Ромодановский, И. И. Бутурлин, гр. Ф. М. Апраксин, кн. А. Д. Меншиков и др.). «Дети гнезда Петрова» занимали практически все руководящие должности в государстве, в -частности возглавляли приказы (см. приложение 1). Как видно из таблицы 2, большинство из них до назначения в приказы служили стольниками в чине дворянина и проходили военную службу (К. Л. Чичерин, Ф. А. Головин, А. П. Салтыков). Тем не менее, некоторые из руководителей приказов не имели знатного происхождения. Принцип, провозглашенный Петром I «знатность по выслуге считать» помог многим чиновникам петровской эпохи сделать блистательную карьеру. Среди них Никита Моисеевич Зотов, который начал службу подьячим в Челобитном приказе и дослужился до руководителя Печатного приказа. Другой чиновник эпохи Петра I Василий Семенович Ершов, руководивший Монастырским приказом, карьеру свою начинал со службы в холопах у князя М. Я. Черкасского2.
Как видим, состав правящей верхушки государственного аппарата стал более пестрым в сословном отношении. В эти годы активно заявили о себе и выходцы из низших слоев населения, многие из которых были в прошлом крепостными людьми. В свою очередь, основным источником для формирования приказного чиновничества стали, в первую очередь, приказные семьи, в которых дети наследовали профессию и иногда даже должность отца - подьячего, при этом будущий государственный служащий обучался под руководством отца не только письму, но и иностранным языкам, премудростям приказной работы, из рода в род передавалась любовь и верность Отечеству и царю.
Роль приказного мира в обучении детей, продолжавших дело своих родителей, сохранялась на протяжении всего XVII в. Однако при резком возрастании числа подьячих в приказах в течении века ситуация стала меняться. Домашнее обучение и частные школы оказались недостаточными не только в количественном, но и в качественном отношении. Требования в квалификации работавших в приказах все более возрастали в связи с совершенствованием системы учреждений и усложнением форм делопроизводства в них. Приказная работа требовала высокой техники каллиграфического письма. О большом значении, которое имело в приказной практике искусство письма, говорит челобитная подьячего Посольского приказа М. Родостамова, просившего в 1692 г. об увеличении денежного оклада «за листовое письмо, что он писал многие их, великих государей, грамоты в разные государства»1, то есть выполнял работу, требовавшую особого мастерства. Кроме того, работа в приказах требовала ряда специальных практических навыков, иногда особых для каждого приказа или для групп приказов, близких по функциям - знания арифметики, геометрии, судопроизводства и т. д., которых частные и церковные школы дать не могли.
Систематическая и планомерная подготовка подьяческих кадров внугри приказов начинается с середины XVII века. Оформление учащихся при приказах происходило следующим образом: все они включались в штаты приказных служителей, в низший разряд молодых неверстанных подьячих, т. е. подьячих, не получавших жалованья. Такая же практика применялась и в первой четверти XVIII века. В доношений Правительствующему Сенату из канцелярии говорилось, что «оным окладным подьячим жалованья никакова не даетца и питаютца они у родственников и свойственников своих, а в конторах и канцеляриях сидят они только для обучения письма и приказного дела, потому что в приказной чин не обучася и по малолетству не могут они вступить...потому что он чин весьма многотруден и по малолетние чрез обучение сперва приучены бывают к приказному делу радение иметь, и ежели оные кто чрез многие свои прилежности труду покажет себя какому делу достойны, то таковые по осмотру судейскому в окладные молодые подьячие пишутся»1. Так называемые «судейские смотры» или «разбор подьячих», упоминаемые в документе, являлись необходимым условием для поступления на государственную службу. Они проходили регулярно, начиная с конца XVII века, и были определенным способом регулирования роста количества подьячих, их отличительной чертой являлся строго производственный принцип — выяснение профессиональной пригодности того и ли иного чиновника к приказной работе.
Так, в именном указе от 1691 г. о записи в приказы «пришлых» и «гулящих» людей предписывалось: «...-служилых людей пересмотреть всех налицо; а пересмотря, велеть им служилым всяких чинов людям быть на их Государевой службе»2. Особо подчеркивалось, чтобы «служилых всяких чинов людей от всякого дурна и воровства унимать, чтоб они не пили и не бражничали и куреннаго питья и табаку и бледни и зерни не держали...и государева жалованья и денег и платья и ружья не проигрывали.. .»3. Смотры подьячих представляли собой своеобразный экзамен, где служащим задавали вопросы и оценивали их профессиональные качества. Примером тому может служить экзаменационная практика Посольского приказа в 1700 году наглядно описанная переводчиком Моисеем Ивановичем Арсеньевым в сказке «Как произведен в переводчики»: «И пришед в приказ, переводчик Николай Спафарей мене свидетельствовал в языках. Потом дали мне грамоту венецкую по итальянски перевесть, заперли в казенку, и я перевел исправно. Потом тот курносой Николай Спафарей стал мне говорить: «Я-де слыхал, что ты по-гречески, и по-итальянски, и по-латински лучи умеешь». И наговоря и судем - «напиши-де челобитную, что бьешь челом в переводчики на трех языках»1.
Все сведения о служащих, являвшихся на смотры хранились в записных книгах Разрядного приказа. Разборщиками назначались стольники, царедворцы, военные чины, иногда эту миссию выполняли и сами дьяки. Смотры проходили как в Москве (Сенат), так и Петербурге. Претендентам на службу в аппарате управления задавали ряд вопросов, на которые они должны были отвечать «открыто и громко». Список вопросов представлял собой своеобразную анкету чиновника, главные из которых формулировались следующим образом: 1) Кто ты такой? 2) Кто определили тебя к должности, которую исправляет? 3) Не обкрадывал ли казну или государя? 4) Не был ли публично наказан кнутом или иным образом? И некоторые другие подобные2. В результате таких смотров комплектовался не только штат центрального аппарата управления, но и пополнялся состав армии и флота.a
Наказания и поощрения государственных служащих в приказах и коллегиях
Должностные преступления государственных служащих всегда были актуальной проблемой во все времена. История государственного управления России неразрывно связана с таким явлением, как взяточничество. Приказной мир первой четверти XVIII унаследовал практически все «болезни» служебной деятельности чиновников предшествующей эпохи и приобрел новые бюрократические черты петровского времени. В условиях административных реформ 1700-1719 гг., когда взятка и казнокрадство становились нормой поведения служащих, практика следственных дел запестрела именно должностными преступлениями чиновников всех уровней. Тем более что получаемые служащими приказов оклады не были одинаковыми. Так, представляется интересным деление Н. Ю. Болотиной всех приказов на «выгодные» и «невыгодные», с точки зрения доходов служащих. Вот, например, что писали дьяки и подьячие Посольского и Малороссийского приказов (23 апреля 1713 г.): «понеже кроме единого вашего величества годового жалованья мы иных никаких прибытков не имеем.. -»1. Дело в том, что, рассматривая «челобитчиковые дела», чиновники имели право получать, так называемые «доходы от дел» чем компенсировали свои небольшие оклады. Как подчеркивает Н. Ю. Болотина, подношение, которое нес проситель чиновнику три с лишним столетия назад, было не только способом неформализовать отношения с властью. Это была еще и плата за компетентность этой власти. Создавалась ситуация, когда служащие «невыгодных» приказов получали наиболее высокое жалованье, и повышение окладов для них являлось компенсацией за отсутствие «доходных дел», которые в свою очередь являлись статьей дохода для низкооплачиваемых чиновников. Это признавалось правительством, и, следовательно, не считалось взяткой или преступлением. При подсчетах, которые очень затруднительны, доходы, получаемые большинством подьячих приказов «от дел», в несколько раз (не менее трех) превышали размеры их окладного денежного жалованья и тем самым открывали перед ними широкие возможности обогащения1.
До определенного времени понятия взятки, как злоупотребления в современном его понимании не существовало. Судные грамоты XVII века предполагали «кормление от дел», т. е. содержание государственного служащего за счет жителей, и таким образом систему кормления можно назвать своеобразным налогом на содержание чиновников, который поступал не в казну, а напрямую служащим. В то же время существовала практика «кормления от дел», т. е чиновники получали плату при рассмотрении исков - «челобитчиковых дел». Соборное Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. под страхом наказания запрещало брать посулы боярам и воеводам, судьи-взяточники из думных людей лишались сана и должны были уплатить штраф в пользу истца и судебную пошлину в казну (ст. 5,6,7,8,9); не относящихся к высшему рангу думных, простых судей лишали должности и «приговаривали к торговой казни» - наказанию на площади всенародно, кнутом. 12 статья Уложения устанавливала жестокое наказание за ложное обвинение бояр и воевод в получении взяток, тем самым предоставляла возможность последним выйти сухим из воды, так как посулы и поминки давались без свидетелей с глазу на глаз, и доказать свою правоту челобитчику было нелегко, а стоимость боярского бесчестья была очень высока. В некоторых случаях, когда взяточничество затрагивало важнейшие государственные интересы, как, например, взимание государственных сборов. Наказывались и получивший взятку и давший ее - они приговаривались к смертной казни и конфискации имущества2.
В эпоху петровских реформ казнокрадство и взяточничество приобрели огромные масштабы. Брали все, начиная от канцелярского служащего, заканчивая знаменитыми «детьми гнезда Петрова». К взяточникам и лихоимцам Петр I относился непримиримо. В первой четверти XVIII в. на их головы обрушилась целая серия указов, один суровее другого.
Подробную картину государственных и должностных преступлений первой четверти XVIII века раскрывает в своей фундаментальной монографии Е. В. Анисимов. Так, автор отмечает, что принципиально важным этапом в развитии законотворчества в области всех видов преступлений, стали именные указы от 25 августа 1713 г. «О пресечении грабительства в народных сборах, о платежи всех податей и о способах изыскания недоимок», и дополненный к нему указ от 23 октября того же года. Указ отделял государственные преступления от частных («партикулярных прегрешений») чиновников. О последних уточнено: «...то есть в челобитчиковых делах взятки и великие в народе обиды, и иные подобные тем дела, которые не касаются интересов Государственных и всего народа»1. Е. В. Анисимов подчеркивает, что новое деление преступлений кажется весьма условным: ведь чиновники-взяточники в принципе ничем не отличались от упомянутых там же «грабителей народа», «чинящих во всех делах неправды и тягости». И все же различия, по мнению законодателя, были. Государственное преступление состояло в нанесении ущерба не конкретному человеку, давшему чиновнику взятку, а всему государству, всему обществу. После указов 1713 г. к числу государственных преступников относили всех корыстных чиновников — «грабителей народа», совершавших «похищения лукавые государственной казны», а также казнокрадство, которые обирают народ и «чинят ему неправедные, бедственные, всенародные тагости»2.
Но все же основным строжайшим указом царя-преобразователя, запрещающим брать взятки, явился указ от 24 декабря 1714 года, который предписывал равному наказанию с лихоимцами подвергать и тех, кто им помогал в совершении преступления, или, зная об этом, не донес: «А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестока на теле наказан, всего имения лишен, шельмован, и из числа добрых людей извержен, или и смертию казнен будет. То же следоват будет и тем, которые ему в том служили, и чрез кого делали, и кто ведал, а не известили, хотя подвластные или собственные его люди, не выкручаяся тем, что страха ради сильных лиц, или что его служитель... »1. Этот закон был одним из самых суровых законов петровского времени, так как впервые вводилось такое наказание за взятку, как «шельмование». Казнь шельмованием непосредственно не вела к физической гибели человека, а представляла собой сложный, позорящий преступника ритуал. Слово «шельм» (или «шельма») считалось, как слово «изменник», и называть им, даже в шутку, честных людей означало нанести им оскорбление. Шельмованный терял даже свою фамилию и ему было запрещено въезжать в столицы2. Его не принимали на работу и даже если «кто такого ограбит, побьет или ранит, или что у него отнимет, у оного челобитья не принимать и суда ему не давать, разве до смерти кто его убьет, то яко убийца судитися будет...»3. С целью повышения ответственности чиновников за исполнение указа предусматривалось «всем определяющимся к должностям в губерниях подписываться на двух экземплярах указа 1714 года декабря 24 о лихоимстве и присылать один экземпляр в Сенат, а другой оставлять на том месте, где они служат»4.0 случаях взяточничества каждый должен был доносить прямо Его величеству. Доносчику давалась награда за справедливый донос («извет»)5. Награда за доведенный донос составляла 3,5, 10 и более рублей, а для служащих означала и повышение в чине или должности6. Проблема «извета» занимала особое место в законодательстве. Признание доноса обязательным и материально поощряемым патриотическим поступком верноподданного сопровождалось непременными угрозами: те, кто «уведав...не известят, а последи чем освидетельствуется, и тем утайщикам за неизветы чинить наказания ж, а пожитков у них и вотчин всяких брать на Его великого государя половину, а через чьи изветы то освидетельствуется, и тем из взятых половин давать четвертая ж доля...»1. Приговоры по неизветам были страшны и приводили неизветчика под кнут, и ссылке на каторгу, и даже к смертной казни. Особенно это касалось государственных служащих, давших присягу. Их, как людей поклявшихся на кресте Евангелия доносить, но не донесших, ждало более суровое наказание, чем подданных.
С помощью законодательства и полицейской практики государство создало такие условия, при которых подданный не доносить попросту не мог. Появление института штатных доносчиков - фискалов, есть законченное выражение этого принципа на практике. Фискал должен был «над всеми делами тайно надсматривать и проведовать про неправой суд»2 и если он кого уличит, то половина штрафа шла в казну, а половина фискалу. Нередко фискалами становились те чиновники, для выявления злоупотреблений которых и был создан институт фискалов. Например, фискалы Ушаков и Нечаев прежде были бурмистрами у различных сборов денежной казны, и, как было уже позднее замечено в ходе следствия по их злоупотреблениям в должности фискалов, они уже тогда были уличены в хищении государственной казны. Сам А. Нестеров ранее служил в Ямском приказе, затем комиссаром, и, естественно, был знаком не только по способам воровства на службе и знал, как с ними бороться, но и сам замечен в казнокрадстве: «Будучи в ямском приказе похитил 60 рублей»3.
Имущественное положение служилых людей петровского времени
Реформы Петра Великого в первой четверти XVIII в. были временем глубокого переворота во всех сферах жизни России - экономике, государственном устройстве, идеологии. Существует как минимум несколько вполне обоснованных концепций перехода от Средневековья к Новому времени, каждая из которых по-своему объясняет его причины. Так, М. Ф. Румянцева, рассматривая исторический источник как реализованный продукт человеческой психики и придерживаясь источниковедческого критерия периодизации, среди всех гипотез выделяет концепцию индивидуализации человека при переходе от Средних веков к Новому времени1. Как отмечает Л. А. Хорошкевич, готовность к реформам требует решимости воспринимать новое, осознания необходимости реформ, поиска образцов для них, что служит стимулятором реального действия в зависимости от ценностной ориентации восприятия информации2.
Тем не менее, европеизация, проводимая Петром I, воспринималась на уровне самосознания и понимания самой сути культурной реформы лишь узким кругом общества. Непосредственными участниками светских мероприятий и приверженцами идей царя-реформатора были представители высших эшелонов власти (сенаторы, президенты и вице-президенты коллегий, руководители приказов). Вместе с тем, служащие коллегий, кантор и канцелярий тоже принимали активное участие во всех светских праздниках и церемониях. По мнению Л. А. Черной дьяки, подьячие и переводчики являлись тем кругом лиц, который взял на себя подготовку культурных перемен в России. Эти люди обладали развитым самосознанием, высоко оценивали себя как профессионалов, постоянно совершенствовались, собирали библиотеки, в общем и целом были «европейцами» в Москве1.
Конечно, реформаторская деятельность Петра Великого отличалась жесткой регламентацией жизни общества во всех ее сферах. Особенно это касалось чиновничества. Процесс создания законодательной базы служебной деятельности государственных служащих протекал параллельно с реформами в области одежды и внешнего вида жителей (прежде всего служащих). Так, в октябре 1697 г. вышел указ Петра I о запрещении посольским и всяких чинов людям носить богатое платье. В указе говорилось, что в сибирских городах служащие делают себе и женам своим и детям «.. .портища золотныя и серебрянныя, бархатныя и объяринныя...» с широкими золотыми и серебряными кружевами, а «.. .иные на лисьях и соболиных черных дорогих мехах, чего им по чину своему носить не довелось, и значто, что те служилые люди, у которых такое излишнее дорогое платье есть, делают не от правого своего нажитку, кражею Нашего Великого Государя казны, у коих дел они бывают или с иноземцев грабежом те богатства себе наживают»2. Этот указ демонстрировал отношение государства к чиновникам. В тексте документа, с одной стороны, прослеживается стремление царя придать облику служащего более скромный вид в соответствии с занимаемой должностью. С другой стороны наличие богатой одежды у чиновника государство расценивало как фактор, подтверждающий, что он занимался казнокрадством и грабежом, что строго каралось законом.
Всем служилым людям предписывалось в городах «..носить платья, Венгерские кафтаны, верхние длиною по подвязку, а исподние короче верхних, тем же подобием...»3. Немецкое же платье должны были носить «всякого чину люди», кроме священников и пашенных крестьян, в указе говорилось: «носить платье немецкое верхнее саксонское или Французское, а из под нее камзолы, и штаны и сапоги и шапки немецкие»1. Позднее, в 1704 г. был издан указ, определяющий социальное значение западноевропейского типа одежды, порядок ее ношения в соответствии с новыми требованиями этикета «в государевы праздники и в воскресные дни и на государевы ангелы и на отпуску послов и посланников и во время государевых выходов»2. 16 января 1705 г. вышел указ о бритий бород и усов «всякого чина людям, кроме попов и дьяков, которые сего исполнить не захотят». За нарушение закона штрафовали по 60 руб. с человека, с московских жителей - 30 руб. с человека. После уплаты пошлины выдавались пошлинные знаки из Приказа земских дел, «...а эти знаки носить при себе и в приказе Земских дел учинить тому записные и приходные книги»3.
В 1717 г. был издан указ, запрещающий использование в одежде волоченного и пряденного золота, и предписывающий ношение китайских и персидских тканей, а также материй отечественного производства4. Этот указ был направлен на поощрение торговых отношений с Китаем, т. к. главное место среди привозимых в Россию товаров принадлежало шелковым тканям (камкам), спрос на которые стимулировался административными мерами. Как отмечает в своей статье Н. Ю. Болотина, в первой четверти XVIII века выделяется определенный набор предметов китайского декоративно-прикладного искусства - ткани, обои, мебель, разнообразная посуда, и направления их использования в интерьерах российской аристократии. Мода на них сохраняется на протяжении всего XVIII столетия, вызвав к жизни своеобразное явление, которое исследователи называют «русским chinoiserie»5. Так, например Н. Ю. Болотина приводит фрагмент описи конфискованного имущества князя А. Д. Меншикова, в котором перечислены китайские вещи:
Сведения о китайских вещах из описи конфискованного имущества князя А. Д. Меншикова в Москве и Нарве. (1733 г.) Конторка ореховая с подножьем китайской работы Колыбель камчатая зеленая, обложена позументом золотым Церковь походная, писана по камке зеленой живописной работы, ветха. К ней намет камчатой зеленой, обложен бахрамою синею шелковую, подбит китайкой пестрою Пола завесная китайская красная, подложена лензою брусничною Подзор ветхой тусиной отласной, по нем китайские травы, подложен лензою брусничною.
Обою нового штофного по белой земле травы желтые и зеленые четыре полотнищи, мерою по пяти аршин в полотнищи.
Балдахин прошит через атлас тусинной желтою камкою, подзор желтой камчатой, обложен позументом шелковым, подложен парусиною. Канторка черепаховая с ящики Канторка с ящики китайской работы. Два кувшина ценинных китайской работы1.
Довольно подробную информацию об одежде служащих в первой четверти XVIII века дают нам описи имущества, оставшиеся после их смерти. Большинство из них было составлено в связи с конфискацией имущества владельцев. Основную часть корпуса конфискационных документов составляют отписные книги помещичьего и крестьянского хозяйства. Объектами описания были все виды собственности: хозяйства, а также городские и усадебные дома со всем находившимся там имуществом, вплоть до мелочей. Необходимо отметить, что имущественное положение государственных служащих не было одинаковым. Без сомнения, президенты и вице-президенты коллегий, а также руководители приказов имели больше финансовых возможностей для приобретения дорогих нарядов, украшений, предметов обихода. В то время как, служащие среднего звена жили более скромно. Тем не менее, в их гардеробе также присутствовали дорогие кафтаны, головные уборы и украшения. По мнению известного историка А. Б. Каменского, подробно исследовавшего повседневную жизнь жителей г. Бежецка, вещный мир горожанина XVIII века являлся важным элементом культуры, поэтому и отношение к нему было особо бережным; Это обстоятельство доказывают многочисленные описи" имущества горожан, пострадавшего в пожарах или, чаще, всего, украденного грабителями: В описях точно, до копейки; пострадавшие воспроизводили список своих вещей, вплоть до мелочей, хранившихся в сундуках, ларцах и «коробьях». По утверждению А. Б. Каменского вещи, приобретенные горожанином, были не столько предметами потребления; сколько средством; вложения денег, накопления капитала1.
Так, в описи имущества дьяка- Иванаї Олферьева (1725 Л г.) (см. приложение 9), служившего в Поместном приказе, находим сведения о его гардеробе, который состоял из; 23 кафтанов, 6 полукафтаньев?, 4 шуб; 3 телогрей и 1 епанчи3. Как. видно из описи; самым распространенным видом верхней одежды служащего был кафтан. Причем кафтаны носили все слои населения. Только сшиты они были из разных материалов, в зависимости от материального положения владельца. Чиновники высшего звена носили кафтаны из бархата и парчщ зажиточные люди - из сукна, а бедные - из хлопчатобумажных и грубых шерстяных тканей.
Официальная праздничная культура чиновника петровского времени
Радикальные изменения в эпоху Нового времени оказали влияние на систему ценностей, нравственных приоритетов всего российского общества. Являясь непосредственными участниками, а порой и организаторами празднеств, государственные служащие были вовлечены в вихрь грандиозных культурных перемен петровской эпохи.
Как отмечает Д. Д. Зелов, подробно исследовавший официальные светские праздники конца XVII-первой четверти XVIII века, само понятие праздника в русской исторической науке сложилось еще в XIX веке, где он рассматривался как антитез будней, как проявление особой, празднично-свободной жизни, отличной от жизни будничной, повседневной1. Особую роль праздника в жизни общества подчеркивает в своей монографии известный социолог К. Жигульский: «Поистине праздник и празднества можно назвать важнейшими социально-культурными ценностями, способствующими формированию личности, духовному развитию человека»2. Праздничная культура первой четверти XVIII века приобрела идеологический характер, и была также регламентирована, как и другие сферы общественного развития. По мнению Л. А. Черной, указы Петра I, касающиеся вопросов культуры, явились естественным рубежом, положившим конец предыдущему этапу в переходном процессе русской культуры и начало этапу «государственному». Закончилось свободное движение культуры без глобального вмешательства верховной власти и всестороннего государственного регулирования3.
В начале XVIII в. начала складываться и характерная для последующих двух веков имперской истории России новая система ежегодных государственных праздников, или табельных дней. Будучи в большинстве случаев «царскими» и военными, они уже при Петре Великом дополнили традиционные религиозные выходы на праздники московских царей. По характеру это были светские праздники как по поводу торжества (военные победы, события личной жизни Романовых), так и по превалированию светских форм празднования (балы, застолья, фейерверки и др.). Еще одну новую систему официального времяпрепровождения двора составили еженедельные увеселения двора, которыми стали балы, маскарады и театральные представления, установившиеся в 1720-х-1730-х годах. Их появление стерло внешнюю разницу между повседневной протокольной жизнью петербургского и западноевропейских дворов1.
Реформирование праздничных официальных (придворных) церемониалов, непосредственными участниками которых были государственные служащие, началось с изменения Петром I (в начале 1690-х г.) формы церемонии так называемого Государева «похода» в загородную усадьбу. Для участия в этом походе в Разрядном приказе составлялись списки служащих (стольников, стряпчих, подьячих, дьяков). Этот список делился на две части: стольников и стряпчих, ездивших в походы «зимой», начиная с сентября-октября, и летних, ездивших в походы с марта, апреля или мая. Во второй половине XVII века зимний список делился на две половины: осенний и зимний. За определенный срок до начала периода стольников и стряпчих вызывали в Москву из городов по указу из Разряда на имя воевод, а после окончания периода службы проводился смотр и объявлялся указ о роспуске. Их численность определял царь по докладу разрядного дьяка. Влияли на численность и персональный состав служилых людей как изменения требований к списку, вызванные либо желанием царя, либо особенностями придворных и дипломатических церемоний, так и реальным составом служилых людей, которые не должны были являться в случае своей болезни или болезни близких родственников (по этой причине заметные изменения списков наблюдается в осенне-зимний период) или могли укрываться от службы. В случае отсутствия стольников и стряпчих в объезде по причине их болезни или болезни близких родственников и слуг проводился досмотр. На период службы в походах служилые люди были освобождены от воинской службы1. В дальнейшем (к 1720-м г.) сложилась заменившая московские царские «выходы на праздники» новая система ежегодных торжественных и викториальных дней (с 1730-х г. табельные дни) в нее вошли светский Новый год, традиционные тезоимства и новые дни рождения Романовых2. Кроме того, отмечались дни военных побед3 и заключения мира4.
Так, 30 сентября 1696 г. Петр отпраздновал свою победу над крымскими татарами в Азове римским триумфом. Его армии прошли через классическую арку, построенную по его распоряжению. С одной стороны свод и фронтон поддерживала массивная рельефная фигура Геркулеса с надписью над ней: «С Геркулесовой крепостию». С другой стороны высилась фигура Марса под словами «С Марсовою крепостию»5. В том же году, когда умер единокровный брат Петра Иван и Петр начал править единолично, он заявил о новом языке символов и политической образности, заимствованных из репертуара западноевропейского абсолютизма. Геркулес и Марс означали неодолимую сверхчеловеческую силу, которую Петр приписывал современной армии. Слова «Пришел, увидел, победил», написанные в трех местах арки, отождествляли Петра с Юлием Цезарем; они будут часто повторяться в петровское царствование. Надписи на фронтоне показывали роль человеческой деятельности в этих достижениях. «Бог с нами, никто же ни ны, никогда не бываемое», читалось па одной из них. Но не Богу приписывалась честь. Фраза из Евангелия от Луки (10:7), «Достоин делатель мзды своея» украшала фронтон, а ниже была помещена фигура крылатой Победы с лавровым вевком и зеленой ветвью в руках. Тексты на двух позолоченных гобеленах по бокам: «Возвращение царя Константина с победой» и «Триумф царя Константина над нечестивым царем Максентием римским»1 сравнивали Петра с Константином, но с Константином-воином, а не благочестивым христианином.
Шествие по городу длилось с девяти утра до наступления ночи. Праздновались подвиги командующих, генерала и адмирала Лефорта и генерала Шеина, подразумевались подвиги самого Петра, который являлся «Большим Капитаном». В этом шествии принимал участие думный дьяк и глава Аптекарского приказа Андрей Виниус. Стоя на арке, в сопровождении пушечного салюта он прочел стихотворный панегирик, приведенный в эпиграфе. Стихи Виниуса ознаменовали замену византийской императорской модели римской. Петр принес в Россию ренессансный политический спектакль, инсценировав вступление войск на манер французских королей Карла V и Генриха IV. Он подражал европейским монархам, которые, в свою очередь, подражали классической модели. Но здесь нововведение было внезапным и шокирующим. Москва никогда не видела настоящего классического триумфа. Европейские триумфы сочетали празднование военной победы с церемониями средневекового въезда, во время которого горожане представляли пышное действо и инсценировали церемонии приветствия. В первом триумфе Петра не было приветственных атрибутов; это была демонстрация военной мощи в чистом виде, покорение столицы в честь покорения новых земель для империи. Такие же триумфы следовали и за его крупными победами над шведами в Северной войне1.
Одним из первых нововведений, ориентированным на западноевропейский манер, был указ царя 1699 г. о праздновании Нового года 1 января, т. е по юлианскому, а значит римскому календарю. Указ предписывал праздновать Новый год ровно 7 дней, празднично украшать ворота дворов еловыми и можжевеловыми ветвями, а ночью зажигать праздничную иллюминацию. На Красной площади должны были быть сооружены триумфальные ворота и произведены «огненные потехи», которые при Петре состояли из иллюминации и фейерверка. Иллюминация была двух видов. Часто это были расставленные на окнах и крышах домов свечи и плошки с жиром, их поджигали, и они обрисовывали контуры здания или сооружения. Все торжества традиционно в петровское время завершались фейерверками, зрителями которых были служащие приказов, а затем и коллегий. При Петре I созданием фейерверков заведовала особая бомбардирская рота Преображенского полка, в которой служил и сам царь. Интересно отметить, что иногда государственные деятели были не только зрителями фейерверков, но и принимали участие в их изготовлении. Так, президент Берг-Мануфакту-коллегии Я. В. Брюс по заказу А. Д. Меншикова в 1717 г. устаивал фейерверк на годовщину рождения Петра Петровича, в чем сильно преуспел. Штелин писал о Брюсе так: «Брюс...обыкновенно составлял для фейерверков, устраивавшихся в честь Петра Великого, аллегорическое, или, по тогдашнему вкусу, эмблематическое представление плана»2.
