Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Пропаганда ВКП (б) и сознание советских граждан как элементы внешней политики СССР. 34
1. Роль внешнеполитической пропаганды в СССР как части большевистской идеологии в процессе формирования тоталитарного общественного сознания. 34
2. Структура и механизм внешнеполитической пропаганды в СССР (1939-1941 гг.). 42
Глава 2. Динамика образа врага в общественном сознании, 1939-1941 годы. 63
1. Формирование образа врага в советском общественном сознании и советско-германский пакт,15 марта 1939 - 1 сентября 1939 г. 63
2. Антифашистские настроения на первом этапе Второй мировой войны, 1 сентября 1939 г. -декабрь 1940 г. 92
3. Советско-германские отношения в общественном сознании накануне Великой Отечественной войны, 1941 год. 113
Глава 3. Общественные настроения в СССР и пропаганда ВКП (б) в условиях «освободительных походов» 1939-1940 годов. 148
1. Общественные настроения и польская кампания Красной Армии в сентябре 1939 года. 148
2. Советско-финляндская война в общественном сознании, ноябрь 1939 -март 1940 гг. 166
Заключение. 192
Список источников и литературы. 198
- Роль внешнеполитической пропаганды в СССР как части большевистской идеологии в процессе формирования тоталитарного общественного сознания.
- Формирование образа врага в советском общественном сознании и советско-германский пакт,15 марта 1939 - 1 сентября 1939 г.
- Общественные настроения и польская кампания Красной Армии в сентябре 1939 года.
Введение к работе
Актуальность нашей темы связана с неугасающим интересом не только профессиональных историков, но и российской общественности к проблемам Великой Отечественной войны и ее предыстории, особенно в свете приближающегося 60-летия праздника Победы. Актуализирует тему исследование кануна Великой Отечественной войны. Трагизм лета 1941 г. заставляет задуматься над ошибками советского руководства в области внешней политики, оборонного строительства и военного планирования. Однако любая война начинается задолго до ее объявления, которому обязательно предшествует идеологическая и психологическая обработка населения официальными пропагандистскими структурами, внушающими народу мысль о необходимости и неизбежности грядущей войны, о защите национальных интересов, происках врагов, внешней угрозе. Играя на патриотизме, национальных чувствах, традициях и предрассудках, объявляя свои цели благородными и справедливыми, а цели потенциальных противников - низменными и корыстными, пропаганда каждой из сторон — участниц будущей войны, закладывает в сознание своего народа образ врага, воскрешая старые обиды и выискивая новые, на которые можно опереться в современной ситуации. В этом смысле моральное состояние войск и гражданского населения, формируемое во многом средствами пропаганды в мирное время, является важным фактором военной победы. Возможно, что наша работа поможет понять ситуацию лета - осени 1941 года, когда Красная Армия, отступая, отдала врагу значительную часть своей территории, имея большие потери, в том числе попавших в фашистский плен.
Предполагается, что наше диссертационное исследование сыграет положительную роль в разрешении ведущейся исследователями дискуссии относительно характера советской внешней политики и, соответственно, пропаганды. Названная проблема возникла еще в 1920-е годы, тогда появились два противостоящих направления в реляциях западных дипломатов и исследованиях советской внешней политики: является ли она результа том приложения к международным делам восторжествовавшей коммунистической идеологии, или же поведение Советского Союза диктуется характерными для «нормального государства» факторами: потребностью обеспечить свою безопасность и «национальные интересы»? Большинство исследователей советской внешней политики единодушны в том, что если в первой половине 1920 —х годов революционная риторика советской пропаганды и внешней политики совпадали, то в 1930 -е годы, по мнению многих историков, советская внешняя политика приобретала все более черты реальной политики (Realpolitik). При этом общие мировоззренческие установки оказались соотнесены скорее с ценностными ориентация-ми, предчувствиями и ожиданиями, нежели с задачами практической внешнеполитической деятельности. В этом отношении предложенное Р. Ароном понимание советского человека как «двойственного субъекта», применимо к творцам советской политики.1
Общественная и научная значимость настоящей работы заключается и в том, что в рамках изучения периода 1939-1941 гг. не прекращается дискуссия по превентивной войне, в которой, как казалось, была поставлена точка. Однако рядом историков по-прежнему муссируется эта тема, интересующая и широкие массы населения. При этом акцент данной дискуссии постоянно смещается. С середины 90-х годов прошлого столетия можно говорить о переносе внимания зарубежных и отечественных историков к проблеме советской пропаганды в предвоенный период. Вместе с тем, трудов, посвященных реакции населения на пропаганду и состояние международных отношений того времени, по-прежнему немного.
В отечественной историографии лишь в последнее время стали появляться специальные исследования, посвященные изучению реакции общественного сознания на внешнеполитическую большевистскую пропаганду в 1939 - 1941 годах. При этом в рамках исследования проблем Второй ми ровой и Великой Отечественной войн эта тема хоть и косвенно, но присутствовала.
Советская литература о Второй мировой войне возникла на основе «руководящих установок» И. В. Сталина, его суждений о событиях и людях, выраженных в знаменитом коллективном сочинении «Фальсификаторы истории (историческая справка)».2 Историки под неусыпным партийным контролем развивали «идеи вождя». Их концепция в конце 1940 - середине 1950-х гг. была односложной. До нападения Германии на СССР, Вторая мировая война определялась историками того времени как империалистическая. Ведение Советским Союзом экономической, социальной и внешней политики в 1939 - 1941 гг. считалось безукоризненным. «Некоторые трудности» объяснялись исключительно происками врагов. Суть пакта 23 августа 1939 г. скрывалась, так же как подробности советско-финляндской войны и визита Молотова в Берлин в ноябре 1940 года. Также были обойдены вниманием причины и виновники поражений Красной Армии в июне 1941 года. В условиях «холодной войны» и идеологической монополии не могло быть и речи о какой-либо борьбе мнений. Любая точка зрения, противоречащая официальной позиции, отвергалась. Исторические сочинения опирались на скудную источниковую базу. Архивные документы были недоступны исследователям, воспоминания практически отсутствовали. В итоге, на данном этапе вопрос общественных настроений практически не был затронут не только в научной литературе, но и в мемуаристике.
С наступлением хрущевской «оттепели» и частичной десталинизации советской общественной и политической жизни начался следующий этап развития советской историографии второй мировой войны. В этот период была подготовлена первая значительная научная работа - 6-томная история Великой Отечественной войны. Это произошло в условиях частичных реформ, связанных с решениями XX съезда КПСС. Многотомник
был определенным шагом вперед, однако в нем по-прежнему замалчивались тайные дипломатические шаги советского руководства накануне войны. Партийные и армейские лидеры выдвинули тезис о единоличной ответственности Сталина за неподготовленность страны к нападению Герма •а
нии. До отстранения Н.С. Хрущева от должности критика Сталина была достаточно распространена. Появились первые воспоминания И. И. Азарова, Н. Н. Воронова, А. А. Лобачева, Н. Г. Пальгунова, Л. М. Сандалова и других.4 В рамках этого периода большое внимание было уделено рассмотрению психологической готовности и информированности личного состава Красной Армии непосредственно перед 22 июня 1941 года, что отразилось особенно хорошо в перечисленных воспоминаниях, где основная вина за дезинформирование возлагалась на сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года. Историки, критикуя непосредственно шаги советского руководства в лице Сталина в области военного строительства, не затронули своим вниманием в целом вопрос изучения построения внешнеполитической пропаганды в стране. Например, В. А. Анфилов в своей работе по этому поводу лишь отметил: «В результате победы социализма в СССР упрочилось морально-политическое единство, еще больше укрепилась дружба народов Советского Союза».5 Больше о психологическом состоянии в Красной Армии сказано А. М. Некричем, однако он опирался опять же на генеральские мемуары.6
С наступлением 3-го этапа с середины 1960-х гг. прежде всего, связано с изменением общественно-политической ситуации в стране. В диалоге «власть-общество» были реанимированы сталинистские методы управления в советской историографии Второй мировой войны места для критики режима уже не нашлось, что выразилось в гонениях на А. М. Некрича, книгу которого избрали в качестве повода для расправы с инакомыслящими. Новые партийные лидеры пытались придать фальши некое подобие правды. Историки и мемуаристы объясняли трагедию июня 1941 г. тезисом
06 объективных и субъективных причинах: Германия использовала в момент нападения возможности всей Европы, советская экономика отставала, вермахт был отмобилизован, владел опытом современной войны. Но главную роль в поражениях 1941 г., по их мнению, сыграл чисто субъективный фактор: грубые просчеты Сталина и его политических и военных советников - наркома иностранных дел и председателя Совнаркома В. М. Молотова, наркома обороны С. К. Тимошенко, начальника генштаба Г. К. Жукова. Писать об их «ошибках» позволяли строго ограниченному кругу авторов, к тому же критика не посягала на главное. На этой основе, в противовес «либеральному» 6-томнику, была издана 12-томная «История второй мировой войны». Сталинистский характер изданию придали члены Политбюро ЦК КПСС и маршалы. Соответственно этому специально был отобран фактический материал, который бы не противоречил официальной трактовке событий Второй мировой войны. Лишь в первых томах чудом сохранились некоторые спорные положения, например, разные трактовки характера войны в 1939 - 1941 гг. со стороны Великобритании, Франции, Польши.7 В таком же духе были выдержаны и другие исследования.8 В этот период продолжалась публикация воспоминаний участников войны.9 Касаясь отношения населения к внешней политике советского правительства, авторы отмечали безоговорочную поддержку граждан Советского Союза шагам Кремля на международной арене. В итоге объективно рассматривать общественные настроения без пристрастного толкования ведущей и сугубо позитивной роли партийного и государственного аппарата было невозможно.
К этому периоду относятся первые в нашей стране исследования по исторической психологии, которые велись, разумеется, в рамках марксистско-ленинской методологии. Здесь, к сожалению, можно упомянуть лишь работы Б. Ф. Поршнева и его учеников.10 Хотя для своих исследований они выбирали иные хронологические и территориальные рамки, чем обозначенные в нашей работе, однако их труды оказали значительное влияние на использование в отечественной исторической науке междисциплинарного подхода.
На рубеже 80 — 90-х гг. XX века исследовательская работа активизировалась. И это было связано опять же с изменением общественно-политической ситуации в стране. С провозглашением гласности и плюрализма мнений начался отход в отечественной историографии от господствующей марксистско-ленинской методологии. Развернулись дискуссии по актуальным проблемам новейшей истории, в том числе и по вопросам предвоенного времени. Вышли в свет ранее запрещенные документальные и мемуарные публикации, научные работы по конкретно-историческим темам. В историографических трудах были сформулированы новые важные исследовательские проблемы. Были опубликованы сотни архивных документов, в частности 22 - 23 тома «Документов внешней политики СССР». Документальные публикации способствовали изучению важных проблем. Это видно на примере исследования истории советской внешней политики и процесса подготовки страны к войне. В последнее время вышли сборники документов, отражающих специфику повседневной жизни советского общества в конце 1930-х - начале 1940-х годов.11 В литературе наряду с научной, появилась и открытая антинаучная тенденция. На волне демократизации «новые историки» рьяно взялись разрушать все ранее достигнутое. Они не исследовали, а разоблачали всех и вся в интересах политической конъюнктуры. Однако методологически «новые» и «старые» ис торики близки друг другу, так как на смену одной грубой лжи они выставили другую. «Новые» историки объявили СССР главным и чуть ли не единственным виновником второй мировой войны, изображали действия советской дипломатии и армии исключительно в темном свете. Осуждая советско-германский пакт о ненападении от 23 августа 1939 г., называя его актом умиротворения агрессора и продуктом тайной дипломатии, такие исследователи используют в отношении нашей истории и страны двойной стандарт. Они забывают, что тайная дипломатия всегда была инструментом внешней политики любого государства, в том числе Великобритании и Франции, заключившими Мюнхенское соглашение с агрессором и несущими немалую историческую ответственность за возникновение второй мировой войны. Говоря о планах советского руководства на 1941 г., такие исследователи утверждают, что СССР готовил удар в спину Германии, воевавшей с Великобританией и свято выполнявшей договоренности 1939 года. К сожалению, последователи В. Суворова (Резуна) не заметили, что под антисталинистской маской они фактически реабилитируют фашизм, противопоставляют его реальной агрессии предполагаемые, но не доказанные намерения Сталина, вслед за неофашистскими публицистами смешивают чисто политическое с сугубо военным.12 Спорный характер носит и сборник «Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?». Выделив эти слова в названии, в своих статьях авторы по существу говорят о воине агрессивной со стороны СССР. В любой воине агрессивной или оборонительной армия может и наступать, и обороняться, вести боевые действия в своей стране и за ее пределами. Любой генштаб обязан разрабатывать любые варианты действий, в том числе и превентивные, а государственное руководство должно, прежде всего, заботится об интересах и безопасности своей страны.
С началом 1990-х годов появилось большое количество статей, посвященных, в первую очередь, советско-германским отношениям в период и сразу же после заключения пакта о ненападении14 и изучению польской кампании Красной Армии в сентябре 1939 года.15 Это было связано с признанием советской стороной существования секретных протоколов к пакту в 1989 году. Нередко в ранних работах встречались скоропалительные выводы, к примеру, о сотрудничестве НКВД и гестапо в деле уничтожения польского освободительного движения.16 Многие подобные выводы позднее были опровергнуты дальнейшими исследованиями.17
В начале 1990-х гг. была сделана попытка написать обобщающую работу по советской внешней политике. В этом смысле монография Г. Л. Розанова была написана в духе, близком традиции советской историогра 1 Я фии. В области его внимания лежат лишь дипломатические отношения Москвы и Берлина. Исследователь постоянно подчеркивает неискренность немецкой стороны, ведущей двойную игру с СССР и западными демократиями, что особенно ярко проявилось на протяжении 1939 года. Советское согласие на заключение пакта о ненападении он объясняет безысходностью ситуации, когда Великобритания и Франция практически саботировали переговоры о военном сотрудничестве с Москвой. Автор пытается не указывать факты советско-германского сотрудничества и уделяет незначительное внимание визиту Молотова в Берлин. По его мнению, основной целью немецкого руководства было дезинформировать Кремль о дальней ших намерениях Германии и это ему удалось. В итоге советское руководство неверно определило сроки возможной войны с Германией, и страна оказалась не готовой к фашистской агрессии в июне 1941 года.
Совершенно иной взгляд на характер советско-германских отношений нам дает М. И. Семиряга. Так же как и Д. А. Волкогонов, он считает, что внешняя политика Советского Союза характеризовалась стремлением расширить социалистический базис. Поэтому Сталин был заинтересован в советско-германском сближении. Стремление к этому якобы ярко проявилось в его речи на XVIII съезде партии в марте 1939 года. Сотрудничество Москвы и Берлина в политической, экономической и военной областях было плодотворно для обеих сторон, пока их интересы не столкнулись в юго-восточной Европе. На вопрос о том, почему фашистское нападение на СССР оказалось для Кремля неожиданным Семиряга определенного ответа не дает, и вообще, данной проблеме он предпочел не уделять большого внимания.19
С середины 1990-х гг. изучение предвоенного периода в нашей стране продолжается. Положительным моментом стало начало перехода отечественной историографии на иной качественный уровень. Исследователи стали более осторожно относиться к постановке проблем, и аккуратнее формулировать свои выводы, пытаясь их доказать. Кроме работ по ранее затронутым проблемам стали появляться и другие. Так, вышли в свет тру-ды, изучающие визит Молотова в Берлин в ноябре 1940 г., а также посвященные роли восточноевропейских государств в дипломатической борьбе Германии и СССР в 1940 - 1941 годах: например, главы коллективной монографии «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939-1941 гг.».21 В это же время начинается исследование советской внешней политики в спектре геополитической методологической концепции. Появление первых работ носило в начале общетеоретический характер, с приведением в качестве конкретного примера советской внешней политики 1930-х - 1940-х годов. Однако появляются и конкретно-тематические ра-боты, написанные с геополитических позиций. Следует отметить недавно изданную монографию В. Э. Молодякова, явившуюся первым большим исследованием по истории концепции «континентального блока» Германии, СССР и Японии и усилий по ее реализации.24 Автор делает вывод о возможности такого блока не в силу воли диктаторов, но в силу общности глобальных геополитических интересов трех сильнейших стран Евразии. По мнению Молодякова, блок не состоялся в первую очередь из-за взглядов Гитлера, оставшегося верным атлантистским и русофобским настроениям своей юности.
Отдельно в историографии можно выделить дискуссию по превентивной войне Германии против СССР, где, как казалось, была поставлена точка. Однако рядом историков по-прежнему муссируется эта тема, интересующая и широкие массы населения. При этом акцент данной дискуссии постоянно смещается. С середины 90-х годов прошлого столетия можно говорить о переносе внимания зарубежных и отечественных историков в рамках этой дискуссии к проблеме советской пропаганды в предвоенный период. Однако трудов, посвященных реакции населения на пропаганду и состояние международных отношений того времени по-прежнему немного. Условно историки здесь делятся на сторонников и противников концепции превентивной войны.
К последним относятся А. Н. Мерцалов, и Л. А Мерцалова,25 которые видят в советской пропаганде того времени яркое проявление черт
сталинизма, когда руководство тешит себя раздуванием реальных успехов. Самообман и ложь вокруг достигнутых успехов превращается в уверенность в собственной силе. Боязнь высказывать свои взгляды, отличные от мнения руководства приводила к халатности и безынициативности на всех ступенях власти. Это, в конечном счете, сыграло печальную роль в неготовности страны к внезапному нападению.
Другие отечественные историки - Ю. А. Горьков, М. А. Гареев, В. Б. Маковский, В. Д. Данилов, А. С. Орлов , рассматривают советские военные планы как доказательство отсутствия агрессивных намерений СССР в отношении Германии. В частности, ими приводятся директивы советского генерального штаба и НКО военным округам накануне войны и «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 - 1941 гг.».
К сторонникам концепции превентивной войны можно отнести М. И. Мельтюхова и В. А. Невежина. Именно ими в рамках этой дискуссии по превентивной войне впервые в отечественной историографии была затронута проблема изучения советской пропаганды в 1939 - 1941 годах. Мель-тюхов построил свои выводы на анализе советских пропагандистских документов: проекты директив политуправления РККА «Об очередных задачах партийно-политической работы в Красной Армии»; «О политических
занятиях с красноармейцами и младшими командирами на летний период 1941 г.»; «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время»; а также на документах военного планирования. На их основе он делает вывод, что советский народ и, прежде всего, Красную Армию вовсе не готовили к обороне, напротив, все было направлено на пропаганду наступательной войны, кратко выраженной в известном лозунге «малой кровью и на чужой территории». Такая пропаганда органически вытекала из советской внешнеполитической концепции разжигания мировой революции. Начало широкомасштабному развертыванию такой пропаганды дала речь Сталина на выпуске военных академий 5 мая 1941 года. Подробнее на ней остановился Невежин. По его мнению, призыв Сталина не бояться военной силы Германии, делать Красную Армию самой мощной наступательной силой в мире является ярким примером подготовки Советского Союза к нападению на Германию. Правда, позднее эти исследователи скорректировали свои взгляды, в сторону смягчения оценок действий советского руководства накануне Великой Отечественной войны.28
Несколько большее внимание уделяет в своих монографиях проблеме советской пропаганды Мельтюхов. В работе, посвященной советско-польским отношениям в 1918 - 1939 гг. он рассмотрел советскую пропаганду как фактор, обеспечивающий реализацию шагов, направленных на обеспечение внешнеполитических интересов Советского Союза. Мельтюхов приводит также несколько высказываний военнослужащих, свидетельствующих о неоднозначности восприятия ими польской кампании Красной Армии и советской пропаганды. В другой монографии, где в самом названии формулируется основная идея книги, пропаганда ВКП (б) рассматривается как одно из направлений в комплексе мероприятий, направленных на обеспечение активных внешнеполитических шагов советского ру ководства. Как утверждает автор, весной 1941 г., страна усиленно готовилась к наступательной войне, где инициатива принадлежала бы Красной Армии. Об этом и свидетельствует характер советской пропаганды накануне Великой Отечественной войны.30
В 1997 г. появилась работа Невежина, полностью посвященная со 31
ветской пропаганде. Автор делает вывод, что сложная и разветвленная структура и деятельность советских пропагандистских лозунгов была призвана обеспечивать поддержку населения любому внешнеполитическому курсы руководства страны. Кардинально переориентировав свои действий с антифашистских на прогерманские, пропаганда решала такие задачи после заключения советско-германского пакта о ненападении. Параллельно с идеологическим обеспечением курса на сближение СССР с нацистской Германией пропагандистский механизм начал вести кампанию по обоснованию территориальных приращений Советского Союза. Полигоном для испытания такой пропаганды служила польская кампания Красной Армии. По мнению автора, финская кампания заставила советские политорганы временно отказаться от «освободительных» лозунгов. Невежин доказывает, что в период «странной войны» советская пропаганда вела работу по замещению образа врага, воплощенного в лице нацистской Германии, другими образами: английскими и французскими «империалистами» - «поджигателями» войны, «польскими панами», «бандами белофиннов» и т.д. Однако с весны 1941 г., когда Германия стала реально угрожать интересам СССР, советская пропаганда снова взяла на вооружение антифашистские и антигерманские лозунги, одновременно начав кампанию по пропаганде наступательной войны. Исходя из этого, автор делает вывод, что страна готовилась действовать «наступательным» образом и, при необходимости, взять инициативу нападения на противника на себя. Таким образом, Неве жин практически не затронул проблему обратной связи общественного сознания и характера большевистской пропаганды.
Их оппонентом по изучению выступления Сталина 5 мая 1941 г. является известный российский исследователь О. В. Вишлев, который напи-сал по этой проблеме ряд работ. Он сделал попытку критического переосмысления некоторых российских и зарубежных источников, в которых было зафиксировано содержание этих высказываний. Вишлев дал собственную оценку содержания дискуссии вокруг выступления. По его мнению, эта полемика сводится к тому, говорил или не говорил Сталин 5 мая 1941 г. о своем намерении развязать войну против Германии. Вишлев утверждает, что никаких призывов к нанесению удара по ней и экспорту революции из сталинских уст не прозвучало. Как представляется, историк совершенно справедливо отметил, что вышеуказанные высказывания Сталина имели самый общий характер и отражали представления советского руководства об образе действий СССР и его вооруженных сил в случае нападения Германии: сдержать и разгромить вражеские силы вторжения в приграничных сражениях, перенести боевые действия на территорию противника и нанести ему окончательное поражение. По мнению исследователя, Сталин стремился доказать выпускникам военных академий, что Красная Армия не только сможет противостоять вермахту в обороне, но и будет способной наступать.
М. А. Гареев предположил, ссылаясь на мнение Молотова, высказанное в беседе с писателем Ф. И. Чуевым, что выступление Сталина 5 мая было больше рассчитано на демонстрацию военной мощи СССР и морального подъема в армии. Гареев напрямую связал прозвучавшие в нем сталинские слова о наступательных намерениях с характером военной док трины конца 1930-х - начала 1940-х гг., которая была пропитана наступательным духом.33
В конце 1990-х — начале 2000-х гг. выходит в свет ряд монографий, где, помимо прочего, также затрагивается проблема советской пропаганды накануне войны в свете речи Сталина 5 мая 1941 г. Так, Л. А. Безымен-ский, как и Гареев, утверждает, что речь Сталина была направлена на поднятие морального состояния армии. Однако она в этом смысле носила неоправданно оптимистический и показной характер. Также, по его мнению, сталинские слова снимали табу с антигерманской и антифашистской пропаганды, что не было поддержано военными политорганами. Другой целью, как утверждает Безыменский, было подбросить измененный текст речи германской стороне с тем, чтобы убедить ее в склонности советского руководства идти на компромисс с Берлином.34
Теме пропаганды ВКП (б) был посвящен ряд статей в журналах и сборниках. Н. Ю. Кулешова рассмотрела проблему наступательной справедливой войны и степень ее освещенности в советской литературе 1930-х годов, сделав вывод, что художественная, военная и военно-публицистическая литература активно пропагандировала данный лозунг.35 В. А. Токарев, рассматривая польскую кампанию, делает вывод, что общественное сознание готовилось к войне задолго до решения советского руководства провести «освобождение» Западной Украины и Западной Белоруссии. Удачная, благодаря внешнеполитической обстановке и сочувственного к Красной Армии отношения местного населения, кампания привела к возникновению в сознании участников похода уверенности в необходимости и возможности «освободить от ига капитализма» и другие народы.36 Также перу этого автора принадлежит статья, посвященная поль ской теме в советском кинематографе. Токарев делает вывод о сращивании в большевистской пропаганде революционно-освободительных идей с историческими и национальными, что в частности проявилось в советском кино. Также советское кино, по его мнению, как и вся пропагандистская система, пыталось заместить недавний образ врага в лице германского фашизма на образ польского пана, угнетающего народ и вынашивающего антисоветские планы.37
Таким образом, на данном этапе, рассматривая проблемы внешней политики СССР в 1939 — 1941 гг., исследователи допускали цитирование некоторых оценочных суждений современников событий. При рассмотрении особенностей советской пропаганды, таких высказываний советских граждан приводилось, несомненно, больше. Однако историки не ставили целью проследить эволюцию общественных настроений, связанных с оценкой внешней политики Советского Союза. Также почему-то без внимания остался вопрос сравнения настроений в армии в рамках «освободительных походов» в Польше и Финляндии. Не затронутой оказалась проблема изучения степени психологической готовности населения к отражению агрессии сильного и опытного врага, каким оказалась фашистская Германия 22 июня 1941 года.
Следует отметить, что исследование состояния общественного сознания и общественных настроений в историческом прошлом сегодня интересует многих ученых. Однако наша тема, пожалуй, до сих пор оставалась мало исследованной. Но исследования общественного сознания и общественных настроений в СССР во временных рамках, близко стоящих к нашим все же велись. При этом такое направление как социальная история снова привлекло внимание исследователей.38 Активно стали развиваться
исторические исследования проблем предвоенного времени и Второй ми 39
ровои воины в рамках исторической антропологии.
Объектом настоящего исследования является общественное сознание в СССР накануне Великой Отечественной войны.
Предметом исследования является эволюция общественного сознания и общественных настроений под влиянием меняющегося внешнеполитического курса страны и ведущейся большевистской пропаганды.
Цель исследования — показать эволюцию общественных настроений и внешнеполитических представлений советских граждан в связи с советской пропагандой и внешнеполитическим курсом страны.
Задачи исследования:
- показать специфику большевистской пропаганды и ее связь с внешнеполитическим курсом советского руководства;
- исследовать эволюцию антифашистских настроений на протяжении 1939 - 1941 гг., в условиях меняющейся международной обстановки и изменения внешнеполитического курса Советского Союза;
- рассмотреть структуру и особенности общественных настроений в СССР накануне нападения Германии, выявить причину и характер психологической неподготовленности населения страны к отражению агрессии;
- показать специфику и особенности общественного сознания во время участия Советского Союза в локальных конфликтах (польская кампания сентября 1939 г. и советско-финляндская война 1939 - 1940 гг.).
На защиту выносятся следующие основные положения: 1) Система большевистской пропаганды была нацелена на выполнение важной геополитической задачи, а именно выхода на международную аре ну в качестве великой державы. При этом должна была быть обеспечена поддержка подавляющей части населения шагам советского руководства на международной арене, не исключающим экспансионистские методы.
2) Настроения большинства населения находились в русле ведущейся внешнеполитической пропаганды ВКП (б).
После советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 г. под влиянием перестроившейся пропаганды акцент в общественном сознании сместился с антифашистских и антигерманских настроений на антиимпериалистические, враждебные прежде всего Англии и Франции. Одна ф ко антифашистские настроения не были полностью уничтожены и после
поражения Франции в июне 1940 г. стали, вопреки действующей пропаганде, все более распространяться среди населения. Примерно с декабря 1940 г., после визита Молотова в Берлин, среди советских граждан распространяется чувство исходящей от Германии угрозы, которое усиливается с апреля 1941 г. в связи с ростом советско-германских противоречий.
4) В условиях растущих противоречий с Берлином Москва решила отреагировать на рост антигерманских и антифашистских настроений в стране новым поворотом в пропаганде, который наметился в мае 1941 года. Однако этот поворот не затрагивал характера советско-германских отношений.
• В итоге население СССР было дезинформировано относительно сроков
возможного начала «большой» войны действиями советского руководства и психологически оказалось неподготовлено.
5) «Освободительные походы» 1939 - 1940 гг. явились проверкой большевистской пропаганды в условиях военного конфликта. Причем в советско- финляндской войне, где Красная Армия встретила труднопреодолимое сопротивление противника концепция «освободительного похода» не оправ . дала себя. Последствием этого стало распространение отрицательных на строений среди граждан СССР и корректировка пропагандистских установок.
Хронологические рамки исследования. Нижней рамкой диссертационного исследования служит начало 1939 г., знаменующееся возникновением острого военно-политического кризиса в Европе. Ріменно к этому времени относится выступление Сталина на XVIII съезде ВКП (б) в марте 1939 г с докладом, характеризовавшим международное положение и имевшим большой резонанс, как в стране, так и за рубежом. Последующие события характеризуются острой дипломатической борьбой, в которой участвует большинство европейских стран и где ведущую роль играют Великобритания, Франция, Германия, а также СССР. Именно дипломатическая игра, а также военные действия в Европе, развернувшиеся с началом второй мировой войны, и участие в них Советского Союза на протяжении 1939 — 1941 годов оказали значительное влияние на общественное сознание в СССР. Верхней хронологической рамкой исследования стало 22 июня 1941 года. После этого момента общественное сознание развивалось в совсем иных условиях. До 22 июня 1941 г. Советский Союз хотя и вел военные действия, однако таковые являлись по своему характеру локальными. Военных действий с «великими державами» в этот период Советский Союз не вел, поэтому можно говорить о 22 июня 1941 года как грани, разделяющей мирное и военное время.
Методологически особенность настоящей работы связана с тенденцией гуманизации исторических исследований в отечественной науке, когда обращение к переживаниям и чувствам отдельных людей занимает внимание историка. В этом смысле методология социальной истории как нельзя лучше объясняет особенности исследования общественного сознания как предмета. Как отметил А. К. Соколов, социальная история «позволяет пролить свет на природу конфликтов, противостояний, напряжений, формы политического участия, социальной апатии, разного рода "общественных отклонений"».40 В этом смысле, в центре нашего внимания оказы вается общественное сознание как совокупность сознания конкретных людей, являющихся клеточками единого живого и развивающегося общественного организма. При этом, общественное сознание как система не совпадает с элементами ее составляющими.
Особенность нашей работы заключается в сложности изучения общественных настроений советских граждан в 1939 - 1941 гг. как предмета исследования. Дело в том, что социологические исследования в Советском Союзе не велись, поэтому об использовании источников социологического характера не может быть и речи. Нельзя говорить и об общественном мнении, которое как «состояние общественного сознания, заключающее в себе отношение различных совокупностей людей (общественности) к социальной действительности» не могло существовать при сталинизме, так как оно «возникает при условии, если общность осознает себя в качестве субъекта социального поведения; располагает свободной и доступной информацией по предмету обсуждения; способна и имеет возможность выражать свою позицию; располагает широкой сетью функционирующих каналов межперсональной и межгрупповой коммуникации».41 Советское общество не могло черпать объективную информацию из СМИ, поэтому альтернативным источником информации были слухи. В условиях жесткой однопартийной системы не могло быть и речи о выработке единого отношения групп советских граждан к социальной действительности отличного от официальной трактовки. Средства массовой информации, упоминая об общественных настроениях, следовали лишь линии официальной большевистской пропаганды. При изучении настроений советских граждан мы будем опираться на источники личного происхождения и в этом смысле, как отмечает Л. П. Репина, «главная задача исследователя состоит в том, чтобы показать, каким именно образом субъективные представления, мысли, способности, интенции индивидов включаются и действуют в пространстве возможностей, ограниченном объективными, созданными пред шествовавшей культурной практикой коллективными структурами, испытывая на себе их постоянное воздействие».42 Но существует опасность того, что, как отмечает Г. С. Кнабе, там, «где предметом познания становится индивид в его неповторимости, общественный человек во всей бесконечности его связей с окружающим, среда обитания и культуры в их непрестанной изменчивости», происходит неизбежное пожертвование целостностью и строгостью научного познания. При этом речь об ответственности перед истиной идет не как об обретении истины, а о «том направленном на нее специфическом модусе духовной деятельности, который основоположники современного общественно-исторического познания называли интенциональностью».43
Диссертационное исследование выполнено в рамках социокультурного подхода. Общественное сознание нами понимается не просто как отражение бытия, но и как система, оказывающая влияние на различные процессы в обществе, в том числе экономические и политические. Мы, несомненно, исходили из того, что общественное сознание в СССР не только подвергалось пропагандистской обработке со стороны власти, но и оказывало определенное воздействие на характер, форму и содержание идеологических установок.
Нельзя не упомянуть и о междисциплинарном подходе, так как часто используемые нами понятия "общественное сознание", "общественные настроения", "образ врага" заимствованы из социальной и исторической психологии. При этом следует сразу определиться в используемых нами терминах.
Общественное сознание — способность социальных общностей соотносить себя с окружающей средой и друг с другом, а также процесс такого соотнесения и получаемый в итоге духовный продукт. Общественное сознание позволяет группам, массам и другим социальным общностям выде лить себя из природного и социального мира и одновременно соединить себя с ним, познавая и преобразуя при этом как мир, так и самих себя. Хотя общественное сознание формируется и воспроизводится индивидами в процессе их общественной деятельности и не может существовать без сознания отдельных индивидов, оно, тем не менее, не совпадает с суммой индивидуальных сознаний, представляет собой качественно новую, надинди-видуальную систему, функционирующую по собственным законам. По составу субъектов оно подразделяется на групповое, массовое, общечеловеческое. По формам воспроизведения общественных отношений в общественном сознании выделяют два уровня. Во-первых, "общественную психологию", фиксирующую эмоции, чувства, настроения социальных общностей, имеющие зачастую ситуативный характер и представляющие спонтанную реакцию на события, попадающие в поле внимания членов этих общностей. Во-вторых, "идеологию", трактуемую как целенаправленно формируемая профессионалами система идей, выражающих и защищающих интересы общества в целом и составляющих его общностей.44
С термином общественное сознание тесно связано понятие "общественные настроения", под которым понимается преобладающее в обществе или в отдельных социальных слоях, классах, нациях, а также в социальных движениях состояние чувств, стремлений в определенный период времени, в конкретных исторических обстоятельствах и ситуациях. Вместе с тем они могут быть охарактеризованы как доминирующий, в той или иной социальной среде и в обществе в целом, тип переживаний по поводу общественно значимых событий, проблем политики властных структур, явлений духовной жизни, назревающих и формирующихся изменений в обществе, в положении тех или иных категорий населения. Через общественные настроения выявляются не только эмоциональное, но и оценочно-смысловое отношение к тому, что происходит или будет происходить в обществе. Они всегда характеризуются тональностью переживаний, состояния общест Политическая энциклопедия. T 2. М., 1999. С. 432-433. венной психологии той или иной категории людей, их социальных ожиданий и стремлений.45 Понятие образа врага в исторической психологии неразрывно связано с термином образ чужого. При этом образ чужого возникает при восприятии представителей других народов и государственных сообществ, исходя из особенностей ментальносте каждой национальной общности. Образ чужого как представления о другом народе, укоренившиеся в сознании, подсознании и ставшие предубеждением, последовательно трансформируются и перерастают в образы врага. Особенно быстро эта трансформация происходит в условиях вооруженного конфликта. Расплывчатый образ оборачивается вполне конкретными проявлениями несчастий, исходящих от «чужого». Отсюда и преобладание эмоционально-субъективного начала в оценках противника: те его качества, которые у своих оцениваются как исключительно позитивные, применительно к врагу рассматриваются, как правило, в негативном ключе. Образ врага обязательно формируется через конкретный опыт каждого человека, и личностные факторы здесь имеют большое значение, поэтому огромную роль играют условия и обстоятельства восприятия. Кроме личного опыта на формирования образа врага влияет и пропаганда.46
Безусловно, имеет место использование принципа историзма, так как процесс эволюции общественного сознания и общественных настроений нами рассматривается в исторической перспективе во всем своем динамизме.
В диссертации использовались общие методы исторического исследования: конкретно-исторический, историко-сравнительный анализ, историческое описание. В работе с источниками применялись исторический и логический методы, упор делался на изучении сопоставимых исторических источников (архивных и опубликованных документов, дневников и мемуа ров, материалов периодической печати). Причем основное внимание при работе с источниками, характеризующими отношение советских граждан к внешнеполитическому курсу страны и к международной обстановке, уделялось именно вычленению похожих мыслей, оценок и чувств. В качестве общенаучных методов использовались анализ и синтез, сравнение, обобщение.
Настоящая работа является конкретно-тематическим исследованием в рамках изучения предистории и истории второй мировой войны.
Использованные источники. В исследовании для нас очень важными становятся источники личного характера и, прежде всего, дневники, где авторы могли поведать свои мысли и чувства бумаге. Но кроме авторского отношения к действительности дневники могут содержать, и это очень важно, суждение автора о настроениях, которые, по его мнению, присутствуют или преобладают на данный момент в обществе или в определенных группах людей. Как подчеркивал Й. Хельбек, дневники «дают уникальное представление о самовосприятии людей в условиях сталинизма». Эти источники вводят «в мир ценностей, поведения и эмоциональных реакций», характеризующих человека сталинской эпохи.47 По словам Ю. Л. Бессмертного, постичь и объяснить своеобразие ментальносте поколения 30-40 годов XX века поможет именно «обобщение тех случайных и неизбежно разрозненных воспоминаний, которые еще сокрыты в забытых блокнотах».48 Среди этих источников интересен дневник В. И. Вернадского - великого русского ученого.49 Дневник Вернадского очень важен с точки зрения изучения мыслей человека получившего воспитание и образование еще в дореволюционное время и имевшего возможность знакомиться с
материалами зарубежной прессы. Другим подобным по содержательности является дневник писателя В. В. Вишневского50. Опубликованные с боль-шими купюрами в 1961 г. они, конечно, не дают полного представления о мыслях автора, но все же позволяют судить о его отношении к международным событиям. Убежденный большевик и антифашист Вишневский являлся певцом революционной и военной романтики. Поэтому к свойственным для него ожиданиям «большой войны» следует относиться очень осторожно и критически. К тому же Вишневский как редактор журнала «Знамя» был, в некотором смысле, и представителем пропагандистского
0 аппарата. Однако, в его дневниках больше индивидуальных суждений,
свойственных человеку впечатлительному и эмоциональному, каким, без сомнения, и был Вишневский.
Дневник А. Г. Манькова будущего знаменитого историка, а тогда студента исторического факультета Ленинградского университета, написан с позиции трезвомыслящего человека, критически относящегося к происходящим на международной арене событиям и пропагандистским лозунгам. Как житель Ленинграда - города, находящегося непосредственно вблизи советско-финляндской границы, Маньков оставил на страницах своего дневника свои впечатления, интересные для исследователя совет ско-финляндской войны.51
Не менее интересен дневник писателя М. М Пришвина, который стремился не только выразить свои отношение к международным событиям и предчувствия скорой войны, но и образно и выразительно показал некоторую раздвоенность общественного сознания в СССР относительно от-ношения к противоборствующим во второй мировой войне сторонам. В диссертации использованы также сведения, извлеченные из дневника яро славского студента Ю. Баранова53 и комиссара 1 полка 2 стрелковой дивизии А. Г. Старостина54.
Среди источников личного характера подробно следует остановиться на письмах советских граждан вождям. В материалах ГАРФа особый интерес вызывает фонд Р-5446 Совета Народных Комиссаров (СНК) СССР. В описи 82 этого фонда содержатся письма советских граждан председателю СНК, а с 3 мая 1939 г. и наркому иностранных дел В. М. Молотову. Письма, касающиеся внешней политики Советского Союза и хранящиеся в этом фонде, относятся к 1939 г. и большинство из них относится к моменту заключения советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 года. Письма советских граждан в адрес советского руководства, касающиеся внешней политики, хранятся также и в РГАСПИ. В этом смысле особый интерес вызывают, документы, находящиеся в фонде 77 секретаря ЦК ВКП (б) А. А. Жданова и в фонде 82 Молотова. Письма из фонда Жданова относятся к лету 1939 года и имеют интерес для исследования отношения советских людей к внешней политики СССР в момент ведущейся Москвой трудной дипломатической игры по обеспечению своих интересов и безопасности в условиях растущего военно-политического кризиса в Европе. Письма из 82 фонда относятся как к 1939 г. так и к 1940 году.
В письмах показывается отношение к советской внешней политике, дается авторская оценка международного положения и делаются соответствующие прогнозы. Причем наряду с хвалебными отзывами в адрес вождей и выражением поддержки проводимой ими политики, некоторые авторы пытаются дать совет. Интересно, что многие письма отличаются большой эмоциональностью авторов, что очень важно при оценке места, занимаемого внешнеполитическими взглядами в общей системе мировоззренческих представлений советских людей. Большой интерес как объект изучения вызывают анонимные письма. Они позволяют судить о существова нии противоречащих официальным установкам взглядов, а также охарактеризовать их. В особо интересных для адресата письмах существуют пометки, которые позволяют судить о взглядах советского руководства на те или иные внешнеполитические проблемы, а также судить о распространенности мыслей, выраженных авторами писем, в массовом сознании. Следует отметить, что в ГАРФ и РГАСПИ попали отнюдь не все и, возможно, не самые интересные письма, так как некоторые из них с соответствующим содержанием направлялись из секретариатов вождей в НКВД для рассмотрения и вероятно осели в ведомственном архиве этого учреждения.
Особую группу составляют источники мемуарного характера.55 Однако особенность этого вида источников состоит во временной опосредованное™ оценки авторами прошедших событий, из-за чего пропадает искренность и колорит чувств и оценок. В этом нельзя винить авторов мемуаров, так как они писались о событиях, происходивших в другое время, иную эпоху с позиции изменившихся, т. е. повзрослевших или постаревших, людей, знающих о последствиях этих событий.
В РГВА особый интерес для нашей работы вызывают материалы ведомственного происхождения, хранящиеся в 9-ом фонде Главного Политического управления РККА (с августа 1940 г. Главное Управление политической пропаганды Красной Армии — ГУНН КА). На материалах этого архива следует остановиться подробнее. Дело в том, что фиксация политико-морального состояния военнослужащих велась тщательным образом со стороны как политорганов, так и НКВД, а именно - особых отделов. Поэтому РГВА содержит очень богатый материал, касающийся внешнеполитических представлений рядовых красноармейцев и командного состава. Для нашего исследования это очень важно, так как численный состав Красной Армии в предвоенный период постоянно увеличивался и достиг к 22 июня 1941 г. 5 млн. 373 тыс. человек, что составляет значительную часть взрослого населения Советского Союза. Однако, являясь неотъемлемой частью общественного сознания, настроения в армии, совпадая с общественными, имели определенные особенности. Так как армия является одним из инструментов внешней политики, то, естественно, и пропаганде в ней уделялось гораздо больше внимания. В период 1939 - 1941 годов, когда Красная Армия не раз силой оружия решала внешнеполитические за-дачи, военнослужащие действующей армии имели большую возможность сравнить рисуемую пропагандой и реальную действительность. К тому же рядовые красноармейцы были оторваны от своей обычной среды (семьи, трудовой деятельности и т. д.), попадая в чуждую им и наполненную тяготами армейской службы среду. Последнее обстоятельство влияло на их политико-моральное состояние, в частности на представление о Красной Армии и о характере внешней политики СССР, инструментом которой она являлась. Интересно, что, характеризуя настроения личного состава, поли-торганы и особые отделы в своих материалах дают им оценку, называя их либо здоровыми, либо отрицательными, либо антисоветскими. В 39-ой описи собраны документы, касающиеся политико-морального состояния личного состава Красной Армии. В основном это материалы особых отделов Главного управления государственной безопасности Наркомата внутренних дел (ОО ГУГБ НКВД), направленные в ПУ РККА. В 36-ой описи собраны материалы директивного характера Политуправления РККА, а также сводки, донесения и материалы политуправлений армейских соединений и частей.
В материалах ПУ РККА обращает на себя внимание часто употребляемый термин «политико-моральное состояние». Его трактовка как бы раздваивается: с одной стороны, фиксируется внешняя реакция личного состава на официальные политические мероприятия, то есть выступления на митингах и красноармейских собраниях, посвященных важным внешнеполитическим событиям; с другой стороны, дается информация о настроениях в частях на «бытовом уровне» - о разговорах бойцов между собой без оглядки на начальство и политорганы, то есть сведения, полученные от агентуры из среды самих этих бойцов.
В плане психологическом данный информационный слой позволяет не просто понять подлинное отношение людей к тем или иным событиям, но и высвечивает внутреннюю противоречивость этого отношения, когда одобрение и поддержка «партии и правительству», высказанные на многолюдном митинге, дополняется словами недовольства в узком кругу друзей, причем, и то, и другое - вполне искренне. Что это - раздвоение сознания? Страх перед карательными органами? «Чувство локтя», когда энтузиазм массы захлестывает даже трезво мыслящего индивида? Привычка к двойному мышлению - помпезно-официальному и обыденному? Или все это вместе взятое? Впрочем, одобрение «глобального масштаба» сочеталось, как правило, с недовольством «мелкого характера» - плохим питанием, тяжелыми условиями жизни, придирками начальства и т. п. Но как только последнее выходило за бытовые рамки и приобретало политический оттенок, дело изымалось из ведения политотдела и направлялось в особый отдел.
В способах обобщения информации и выводах из нее в политсводках (что особенно видно при сопоставлении с первоисточником-донесением) проявлялись как общие подходы политорганов к отдельным вопросам, так и личные качества составителя, его образовательный уровень. В некоторых случаях оценки вполне объективны, в других - тенденциозность граничит с фальсификацией. Однако последнее обстоятельство ни в коей мере не снижает ценности источника. Напротив, эти его особенности могут быть использованы при изучении атмосферы сталинской эпохи, тех приемов и методов, которыми пользовались в своей работе идеологические структуры. Здесь также прослеживается взаимосвязь служебной документации по-литорганов с агитационно-пропагандистскими материалами.
Следует отметить, что сводки политорганов несколько отличались от материалов особых отделов. Видимо, это получалось из-за того, что политработники, на которых лежала основная ответственность за политико-моральное состояние частей, не особо желали полно информировать руко водство о недостатках в воспитании личного состава. Особые отделы же напротив стремились всюду найти проявления нездоровых и контрреволюционных настроений. Поэтому мы считаем, что при раскрытии присутствия в Красной Армии девиантных настроений, больше нужно доверять информации особых отделов.
Официальное представление о настроениях в обществе дают дела Управления пропаганды и агитации (УПА) ЦК ВКП (б), собранные в РГАСПИ, а также материалы отделов пропаганды обкома и райкомов Омской области, хранящиеся в Центре документации новейшей истории Омской области (ЦЦНИОО). Здесь собраны директивные материалы, а также проекты, черновики, переписка должностных лиц и партийных органов по вопросам пропаганды, а также материалы совещаний при УПА ЦК ВКП (б) и при омском обкоме, позволяющие судить не только о характере советской пропаганды, но и о реакции на нее населения. Также использовались некоторые материалы архива Управления ФСБ РФ по Омской области.
Советская печать того времени дает нам представление не только о содержании и инструментах большевистской пропаганды, но и показывает, какие общественные настроения должны существовать в стране. При этом особое внимание уделялось в печати описанию реакции советских граждан на важные события в международной жизни, как, например, в начале со ветско-финляндской войны. При характеристике печати также следует остановиться на одном очень важном моменте, а именно, советская печать в основном шла по пути дублирования центральных изданий. Часто передовицы «Правды» и «Известий» либо в полном объеме, либо с некоторыми изменениями перекочевывали в другие газеты. Тоже самое происходило и в Красной Армии, где армейская и дивизионная печать повторяла выдержки из главного издания Политуправления «Пропагандист и агитатор РККА». Поэтому нам представляется возможным утверждать, что характеристика статей центральных изданий распространяется на всю систему советской печати 1939- 1941 годов.
Научная новизна диссертации проявилась в самом выборе темы и предмета исследования, постановке исследовательской проблемы и в результатах исследования. В диссертации впервые в отечественной историографии предпринята попытка исследовать общественные настроения в СССР не только как реакцию населения на определенные шаги советского руководства на международной арене, но и в связи с большевистской пропагандой и внешнеполитическим курсом страны в целом накануне Великой Отечественной войны. Работа выполнена на основе корпуса источников, часть которых вводится в научный оборот впервые.
Практическая значимость заключается, прежде всего, в актуальности избранной темы. Результаты исследования доказывают важность проведения централизованной пропаганды на население любой страны. Однако это не значит, что унифицированная идеология и жесткий контроль за политическими настроениями граждан исключают полное отсутствие независимых суждений в обществе. Результаты исследования представляют интерес как для историков, так для политологов и социологов. Материалы диссертации могут быть использованы при разработке учебных пособий, спецкурсов по истории советского государства и большевистской пропаганды.
Работа апробирована на трех региональных конференциях в Тобольске и на Всероссийской конференции в Омске, результаты исследования также изложены автором в ряде статей.
Роль внешнеполитической пропаганды в СССР как части большевистской идеологии в процессе формирования тоталитарного общественного сознания
Оказавшись в результате первой мировой войны и революции на периферии международных отношений, Советский Союз стремился снова войти в клуб великих держав полноправным членом. Однако этому препятствовали геополитические противники СССР, названные пропагандой общим понятием «мировой капитал». Именно тогда, Сталин стал тем человеком, который оказался способен вывести страну из замкнутого круга, когда идти вперед на основе революционных догм было уже невозможно, но открыто отбросить их в сторону, было еще нельзя. В итоге, биполярная революционная риторика, разделяющая мир на свой и чужой и перешедшая в сферу международных отношений, стала мобилизующим людей и страну фактором. В результате, к концу 1930-х гг. сформировалась особая пропагандистская система, позволившая выстроить геополитическую идеологию, замаскированную концепцией мировой революции.
В межвоенный период системообразующим фактором в международных делах стал Версальский мирный договор (Версальско-Вашингтонская система). Как следствие, сформировалось два блока государств: Англия и Франция, представляющие собой державы-победительницы, гарантирующие этот договор, с одной стороны; Германия в качестве побежденной страны, и Япония с Италией в качестве победителей, обделенных при дележе добычи, с другой. Последние державы в 1930-е годы представляли лагерь ревизионистских держав, деятельность которых была направлена на пересмотр Версальско-Вашингтонской системы международных отношений.
Что касается России, то при заключении мирного договора «русский вопрос» был важным, но не главным. Прежде всего, потому, что контролировать события в России Антанта не могла. Среди победителей в Первой мировой войне не оказалось России, которая, в силу ряда внутренних и внешних причин, переживала острый кризис (революция и Гражданская война), что привело к ее ослаблению и снижению статуса на мировой арене до роли региональной державы. Союзником ее не считали, делиться с ней плодами победы не собирались, но и навязать ей репарации или новые границы, как побежденным державам, тоже не могли. Участие России в конференции было косвенным или опосредованным. Бесспорно одно — участники рассматривали ее как объект, а не как субъект европейской политики. Хотя большевики активно способствовали развалу Российской империи, они смогли создать на ее обломках новое крупное государство -Советский Союз — перед которым стоял выбор: согласиться со статусом региональной державы или вновь вступить в борьбу за возвращение статуса «великой державы». Советское руководство в Москве выбрало вторую альтернативу и активно вступило на путь ее реализации.
Не случайно Сталин в 1934 г. написал письмо членам Политбюро ЦК ВКП (б) «О статье Энгельса "Внешняя политика русского царизма"», опубликованное в 1941 году.57 Очень важно знать о внешнеполитических представлениях Сталина, как человека определявшего советскую внешнюю политику и пропаганду. Сегодня идет дискуссия относительно внешнеполитических представлений советского руководства, и определение «Сталин - геополитик» уже никого не смущает. В 1934 г. статья не была опубликована по разным причинам, главной из которых было опасение несвоевременности критики одного из классиков марксизма. В 1941 г. ситуация была совершенно иной. Общественное сознание было подготовлено тоталитарной системой к замене знаков "-" и "+" в любой сфере деятельности.
Формирование образа врага в советском общественном сознании и советско-германский пакт,15 марта 1939 - 1 сентября 1939 г
Советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 г. стал не только поворотным пунктом в истории международных отношений, но и оказался, пожалуй, практически самым ярким примером возможности сильной государственной системы одномоментно повернуть на 180 градусов ведущуюся пропаганду.
В Советском Союзе с 1933 г. до середины 1939 г. велась пропаганда против нацистской Германии. Наибольший размах она получила с конца 1935 г., когда нарком иностранных дел М.М. Литвинов сообщил Сталину, что в Германии достигла больших размеров антисоветская кампания, в которую были втянуты не только политические деятели и дипломаты, но «почти все органы печати». Исходя из этого, Литвинов предлагал Сталину открыть систематическую контркампанию «против германского фашизма и фашистов».113 В качестве примера можно привести заявление Молотова 29 ноября 1936 г. на VIII Всесоюзном съезде Советов: «У нас нет других чувств к великому германскому народу, кроме чувства дружбы и истинного уважения, но господ фашистов лучше бы всего отнести к такой нации, «нации» «высшего порядка», которая именуется «нацией» современных каннибалов-людоедов».114 Но еще до официального начала антифашистской контрпропаганды в СССР печатались антифашистские произведения. Например, журнал «Интернациональная литература» извещал своих читателей о борьбе с фашизмом деятелей науки и искусства зарубежных стран с 1934 года. Романы, повести и рассказы писателей-антифашистов — И. Бехера, Л. Фейхтвангера, Р. Роллана, А. Барбюса, Ж. Блока, В. Бределя, А. Зегерс, М. Андерсена-Нексе и многих других почти целиком заполняли страницы издания. Некоторые сюжеты этих произведений использовались в советском театре и кино. Были сняты, например, такие широко известные фильмы как «Профессор Мамлок» (по пьесе Ф. Вольфа) и «Семья Оппен-гейм» (по роману Л. Фехтвангера).
В советской художественной литературе со второй половины 1930-х гг. больше появлялось произведений, показывающих гипотетическую войну с Германией и ее потенциальными союзниками Италией, Японией. Сталинское руководство хорошо понимало огромное значение художественной и драматической литературы для формирования необходимых стереотипов общественного сознания, идейно нравственного воздействия на советских людей. Отношение власти к этим произведениям было весьма знаменательным. Например, роман П. А. Павленко «На Востоке» в год его выхода (1936) удостоился эпитета «замечательного» произведения. Он был включен в указатели литературы, изданные в помощь учителям, библиотекарям, комсоргам, пионервожатым, и рекомендован для самостоятельного чтения с седьмого класса. Извещение о выходе в свет повести Н. Шпанова «Первый удар» со специальной аннотацией было дано в журнале политического управления РККА «Политучеба красноармейца». Причем книга вышла в серии «Библиотека командира». Пьеса В. М. Киршона «Большой день», восторженно встреченная театральными коллективами, - была востребована не только руководством, но и гражданами. По воспоминаниям главного режиссера Большого драматического театра Б. Бабочкина, она оказалась именно той вещью, которая «нужна была тогда «позарез». Успех спектакля был грандиозным. Каждое представление выливалось в политическую демонстрацию, и командование Красной Армии, крупные военные специалисты проходили за кулисы выразить свое удовлетворение постановкой. Во второй половине 1930-х гг. большинство театров Советского Союза поставило «Большой день», в том числе филиал Большого драматического театра в Мурманске. Как и в Ленинграде, он шел там с таким успехом, что толпы народа пытались пробиться на его представления. «Даже после окончания спектакля люди собирались на улице и долго не расходились. Спектакль о надвигающейся войне с Германией волновал людей».
class3 Общественные настроения в СССР и пропаганда ВКП (б) в условиях «освободительных походов» 1939-1940 годов. class3 148
Общественные настроения и польская кампания Красной Армии в сентябре 1939 года
С началом германо-польской войны, советское общество с большим интересом следило за событиями в Польше. Советская пресса публиковала на своих страницах сводки боевых действий из германской печати. Война на территории западного соседа Советского Союза вызвала неоднозначную реакцию в советском обществе. Эта неоднозначность во многом определялась непродолжительным, но богатым событиями периодом советско-польских отношений. Война между Польшей и Советской Россией в 1920 г. рассматривалась советским руководством как неудавшаяся кампания по разжиганию пожара мировой революции. Польша также не скрывала своего недоброжелательного отношения к своему восточному соседу и составляла планы по отторжению части территории от Советской России. Хотя Польша следовала в фарватере англо-французской политики, но в 1934 - 1938 гг. пошла на серьезное сближение с Германией. В 1930-е годы советская пропаганда называла Польшу буржуазно-помещичьим фашистским государством. В итоге, начало германо-польской войны у некоторых советских граждан вызывало равнодушие и даже злорадство над ее трагедией: «Немцы поляков бьют, так им и нужно. Они в период гражданской войны нас били и грабили, а теперь пусть их бьют и грабят». Однако были и те, кто сочувственно относились к участи поляков и даже обращались к правительству разрешить «выехать в Польшу, чтобы принять участие в борьбе польского народа за свою жизнь, свободу и культуру». В начале сентября советское население, которому пропаганда постоянно на протяжении последних лет напоминала о возможности очередной империалистической войны, все же испытало определенный шок. Вот как об это событие воспринял Пришвин: «Когда ехал в метро, на руках у пассажиров была уже газета сегодняшняя, от 2 сентября. И тоже, видно было, какое-то совершилось большое событие.
Мне сунули газету, я прочитал, что вчера 1 сентября в 5.45 утра Гитлер повел германские войска на Польшу, что Англия и Франция объявили всеобщую мобилизацию. И когда, потрясенный, пораженный, поднял голову, меня встретили горящие глаза, понимающие мое душевное состояние».318 У людей старшего поколения, помнивших 1914 год, могли возникнуть ассоциации с началом первой мировой войны: «Так вот через 25 лет (мне тогда был 41 год) все переменилось в нашей стране, но я узнаю в себе возвращение того же самого чувства, того же волнения перед войной, как и тогда, в 1914 году. И тогда было сухо и стрекотали кузнечики, и теперь тоже курятся леса и стрекочут во множестве кузнечики».319
1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу. 3 сентября Великобритания и Франция объявили Германии войну. СССР вплоть до 8 сентября не определил своей официальной позиции в этой войне. Но, видимо, Сталин склонялся к военному решению польского вопроса в соответствии с секретным протоколом советско-германского пакта о ненападении. Уже 2 сентября 1939 г. в Берлин прибыла группа советских офицеров для координации действий с вермахтом, а 5 сентября Молотов при встрече с Шу-ленбургом согласился с необходимостью «начать конкретные действия»320. Однако, несмотря на неоднократные обращения германской стороны (ноты от 3, 5, 8 и 12 сентября 1939 г.) с просьбой начать оккупацию своей сферы интересов с тем, чтобы сковать польские силы на востоке, Москва ничего не предпринимала. Советское руководство стало перед выполнением огромной задачи — решением польского вопроса. Нужно было сформулировать оправдание военному вмешательству Советского Союза в германо-польскую войну как внутри страны, так и за ее пределами.
