Концепция заговора в радикальной социалистической оппозиции. Вторая половина 1840-х - первая половина 1880-х годов Исаков Владимир Алексеевич

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Радикальные варианты решений общественно-политических проблем России к концу 1840-х годов 33

1.1. Попытки организации заговоров и тайных обществ в 1830-1840-е годы и социализм 35

1.2. Петрашевцы и радикализм 40

Глава II. Интерпретация идеологии заговора А.И. Герценом и Н.П. Огаревым 69

II. 1. Заговорщический компонент в революционном движении Италии и Франции конца XVIII века — 1860-х годов в освещении А.И. Герцена 71

II.2. Оценка А.И. Герценом заговора декабристов 94

II.З. Проблематика радикальных переворотов и тайных обществ в творчестве Н.П. Огарева 104

Глава III. Состояние концепции заговора в 1860-х - начале 1870-х годов в России 131

III. 1. Элементы концепции заговора на рубеже 1850 - 1860-х годов в революционном движении и отношение к ним Н.Г. Чернышевского 131

III.2. Бакунинские проекты тайных обществ 155

Ш.З. Формула революции ишутинцев 165

Ш.4. С.Г. Нечаев и заговорщичество 175

Глава IV. Концепция заговора П.Н. Ткачева и анализ заговорщичества П.Л. Лавровым 208

IVЛ. Историческое обоснование концепции заговора П.Н. Ткачевым 217

IV.2. Революционная программа П.Н. Ткачева 237

IV.3. П.Л. Лавров и заговорщичество 253

Глава V. Народовольческий вариант концепции заговора 278

V. 1. Характеристики идеологии народовольчества 288

V.2. Заговорщичество в идеологии народовольчества 298

V.3. Проблематика власти в концепции заговора «Народной воли» 320

Заключение 335

Список использованных источников и литературы 346

• Попытки организации заговоров и тайных обществ в 1830-1840-е годы и социализм
• Заговорщический компонент в революционном движении Италии и Франции конца XVIII века — 1860-х годов в освещении А.И. Герцена
• Элементы концепции заговора на рубеже 1850 - 1860-х годов в революционном движении и отношение к ним Н.Г. Чернышевского

Введение к работе

Россия после восстания декабристов на некоторое время, казалось, впала в спячку. Но нерешенные проблемы неизбежно будоражили умы, и даже мощная полицейская система Николая I не могла остановить процесс сомнений и критики и попыток действовать практически¹. Растущая количественно в соответствии с запросами эпохи разночинная прослойка была активным участником этого процесса, как и те, кого традиционно причисляли к дворянам. Поиск выражался в разных формах. Те же, кто в 1830-е годы и особенно в 1840-е знакомились с идеями социализма, начинали увязывать решение российских проблем с реализацией в России нового учения. Большинство увлекшихся социализмом тяготели к мирным способам его внедрения. Но очевидная длительность этого процесса, как и очевидные пороки российской жизни, заставляла искать иные пути. Наряду с другими возникала идея заговора. Представляется логичным, предваряя традиционные разделы введения, дать авторское понимание понятия «заговор» в русле рассматриваемой темы.

К вопросу об определении. В России концепция революционного заговора в 1840-е - начале 1880-х складывалась как составляющая идеологии радикальных социалистов, намеренных разрешить коренные проблемы социально-политического и экономического развития страны путем заговорщической деятельности, которая должна была явиться отправной точкой в деле революции и революционного переустройства общества. Независимо от различий в решении целого комплекса проблем и, прежде всего, отношения к народным массам, деятели освободительного движения (анархисты, пропагандисты, якобинцы) при теоретической разработке средств борьбы с самодержавием почти всегда выходили на идею подпольной борьбы силами тайного общества для финального успеха в революции, то есть выходили на идею заговора, даже если не употреблялось само понятие («заговорщиками» обычно их квалифицировала власть, обыватели). Идея оправдывалась ими как неизбежная в условиях противостояния с централизованной самодержавной системой, и во многом моделировалась и задавалась этой системой, не оставлявшей никаких возможностей продуктивной легальной борьбы. Таким образом, тема настоящего исследования предполагает, что под заговором следует понимать подпольную деятельность тайного общества революционеров-социалистов, реализующего свою программу борьбы с самодержавием и доводящего дело до победы над ним и утверждения в стране социализма. Расхождения в понимании назначения и формулы заговора были очень значительными: от принципов построения общества - централизованного или федеративного, от отношения к народу - революция осуществляется его силами или подго-

товленным меньшинством, до характера власти после свержения самодержавия - будет ли она народным представительством или диктатурой этого же меньшинства. Разным было отношение и к ряду других проблем, в частности, к роли террора, способам и значению пропаганды, к возможным союзникам. В исторической литературе заговорщиками чаще всего называют сторонников захвата власти и последующего ее отправления революционной организацией через диктатуру. Такой подход суживает, с нашей точки зрения, возможный спектр вариаций заговора.

Российские заговорщики - социалисты продолжили революционную заговорщическую традицию предшествующих поколений, и отечественных, и европейских. Самое заметное различие между ними состояло в конечной цели. Если декабристы стремились уничтожить крепостное право, ликвидировать или существенно ограничить монархическую власть, польские деятели, карбонарии, а позднее Мадзини в Италии ставили себе целью создание единого независимого национального государства, французские заговорщики 1830-1840-х годов в основном боролись с монархией за установление республики, то российские социалисты, решившие бороться с властью революционным путем, мечтали о социалистическом переустройстве общества. Их предшественником был прежде всего Гракх Бабеф, пытавшийся через «Заговор равных» в самом конце XVIII столетия реализовать многовековую мечту о социальной справедливости. Примером для подражания мог стать, и в определенный момент стал, но достаточно поздно, когда российское заговорщичество самостоятельно, по крайней мере, в теории уже состоялось, Луи Огюст Бланки, который, пройдя несколько предшествующих стадий заговорщичества (бонапартист, республиканец) уже к началу 1830- годов пришел к идее соединить заговор с социалистической целью. С учетом его приоритета в такой постановке вопроса и значения бланкизма, как наиболее законченного и цельного варианта заговорщичества, в приложениях к настоящей работе дается анализ базовых вех в становлении мировоззрения Бланки.

В свою очередь революционное заговорщичество в Европе развивалось, отталкиваясь от различных примеров предшествующей истории. Масонство, корпоративные движения, дворцовые перевороты, религиозные секты, ереси - все это различными своими признаками составляло опыт революционеров первой половины XIX века. Российская история также давала пищу для размышлений в соответствующем ключе. Она, как впрочем, и во многих других странах, изобиловала примерами придворной борьбы, доходящими нередко до уровня переворотов и, что особенно важно, завершавшихся успехом. Особенность российской ситуации заключалась в том, что эта тенденция не угасала, а в силу сохраняющейся недемократичности политической системы перекочевала в новое и новейшее время, в то время как в Западной Европе утверждались постепенно демократические порядки, хотя рецидивы переворотов были, например, переворот Наполеона III.

Общественное сознание в России традиционно приписывало верховной власти огромные, почти беспредельные созидательные возможности, и нередко историческая практика подтверждала это. Таким или почти таким было впечатление от деяний Петра Великого. Во многом это обстоятельство объясняет стремление революционеров ударить именно по политическому центру, чтобы разрушить его и наделить затем этими властными полномочиями или Народное собрание или диктатуру.

В российской истории были примеры и революционного заговорщичества, прежде всего декабристское движение. Присутствовали и многочисленные примеры различных по характеру общественных объединений, в том числе и тайных, имевших политический характер².

Расширяя предложенное выше определение заговора, можно утверждать, что независимо от целей любой заговор может быть определен как подготовка и осуществление тайной организацией или группой лиц чаще всего акта насилия для последующей реализации своей стратегической цели: обеспечнения успеха личным или корпоративным интересам, смены власти, установления республики, национального государства или общества социальной справедливости. Соответственно концепция заговорщиков-социалистов строилась исходя из задачи воплотить свои — социалистические - идеалы через государственный переворот или революцию. Но, раз решившись на насилие во имя этих идеалов, они неизбежно должны были пройти дорогой предшественников: создать организацию, способную эффективно действовать в подполье, а это предполагало решение проблемы ее типа и структуры. Наиболее подходящим был вариант централизованного, иерархически выстроенного, дисциплинированного, достаточно немногочисленного союза единомышленников. Теоретически оставался вариант федеративного устройства подпольного общества, но практика отмела его как неподходящий. Другой проблемой заговорщиков, вытекающей из предыдущей, была взаимосвязь характера общества, конечной цели и практических способов борьбы. Гуманистические установки заговорщиков - социалистов входили в противоречие с насилием, как способом борьбы. Оправдание они находили в невозможности действовать иначе, в деспотизме власти и высокой цели. Деспотизм же, как и характер государственной власти в целом (иерархической, необъятной, сверхцентрализованой, претендующей на роль всеобщего патрона, с огромным мобилизационным ресурсом, с практикой преобразований, с непримиримостью к оппонентам, и с насилием как основой внутренней политики) неизбежно задавали направление идейных поисков радикальных социалистов.

Повышенное внимание революционно настроенных деятелей к идее заговора заметно в переходные исторические.периоды, длящиеся иногда десятилетия. В России заговор декабристов высветил две основные проблемы, составляющие суть длительного кризисного состояния и требующие разрешения: ликвидация крепостного права и самодержавия. Со вто-

рой половины 1840-х годов частью петрашевцев было предложено не просто их социалистическое решение, но революционно-социалистическое. Последующие идейные искания в этом плане стимулировались прежде всего объективным обстоятельством - нерешенностью или частичным решением названных проблем. В итоге почти четырех десятилетий идейных исканий концепция заговора была разработана, проявившись наиболее полно у Ткачева и в народовольчестве. Она содержала три основных элемента: тайное общество, подготовка акта насилия, реализация стратегической цели. Теоретическая мысль должна была решить и в основном решила несколько органически связанных с этим проблем: характер революционного переворота, роль народа на этапе подготовки акта насилия, во время и после его совершения, отношение к овладению политической властью и ее постреволюционнй характер.

На решение этих проблем оказывали значительное влияние социальный состав и возраст участников борьбы, в подавляющем большинстве молодых разночинцев, в то время как среди карбонариев, сторонников Мадзини, Бланки находились выходцы из разных социальных слоев и разных возрастных групп. Характеристики российских революционеров предопределяли во многом радикализм установок. Молодежи в целом не свойственны были терпеливая подготовка, теоретические нюансы. Она жаждала деятельности и готова была принести себя в жертву ради высокой цели - счастья народа. Все это не могло не отражаться в творчестве идеологов революционного движения.

В настоящей работе предполагается проанализировать не только процесс становления концепции заговора, но и отношение к ней наиболее видных представителей освободительного движения, которые относились к идее достаточно неоднозначно или даже отрицательно. Как равнозначные в работе используются понятия «концепция заговора» и «заговорщичество».

Актуальность темы. Характеристики самодержавной России, вызвавшие к жизни в революционном движении заговорщичество, сохранялись достаточно долго. Затяжная недемократичность российской политической системы, имевшая объективные объяснения, ее корневые традиции отразились после 1917 года и в советской истории. Исследования последнего времени о военном коммунизме, основах политической системы СССР после революции октябрьской 1917 года вновь и вновь доказывают потребность в осознании предыстории явления. И.А. Павлова пишет, что в большевистской партии «уже с самого начала ...имелись основания для последующего перерождения. Это не только черты, делавшие ее партией нового типа - конспиративность, жесткая централизация, идеологическая нетерпимость. Это, прежде всего, - цель, сформулированная для партии В.И. Лениным в апреле 1917 г.: захват государствен-

ной власти и последующее строительство социалистического общества, что в России неизбежно означало насаждение «социализма» традиционным российским способом - «сверху», путем насилия. Все это гигантски увеличивало роль и значение верховной власти в обществе» . Отметим, что такая точка зрения категорически отвергалась сторонниками Ленина и Троцкого. В частности, Виктор Серж, приверженец последнего писал, что «большевистский заговор был буквально вынесен колоссальной поднимающейся волной», и в результате большевики наиболее полно выражали «устремления активных масс». Эта тема достаточно спорная, и в отечественной и в западной историографии ⁴.

Советскому периоду также была присуща политическая борьба на уровне верхушки - партийные перевороты. Эта проблематика находит отражение в исследовательской литературе⁵. С учетом того обстоятельства, что в этот период в строительстве советского государства отразились предыдущие теоретические наработки, значимость темы повышается и в прикладном значении. Более того, невозможность быстро пройти период освоения демократического уклада жизни реанимирует проблему. Схемы заговорщичества применимы и к нашей действительности. Как справедливо пишут В.А. Твардовская и Б.С. Итенберг, «то ослабевая, то вновь усиливаясь, заговорщическая тенденция не ушла из движения даже в его пролетарский период. Более того, вера в возможность декретировать «сверху» новые социальные порядки, решать судьбы народа за его спиной - эти постулаты «заговорщичества» отчетливо проявились и в период господства сталинизма. Тема бланкизма, таким образом, давала пищу для размышлений отнюдь не только в 1860-1870-х годах XIX в. в России»⁶. Добавим, что этот вывод касается и новейшей истории России. В качестве примера можно привести события августа 1991 года.

Исследование процесса формирования российской концепции заговора может помочь в изучении подобных ей явлений. Европейская история XIX века изобиловала примерами заговорщичества в итальянских государствах, Франции, Польше, Испании, некоторых других странах. Как пишет Р. Блюм, «в тех странах, где еще велась борьба против феодализма, где завершались процессы буржуазных преобразований, где решались задачи национально-освободительной борьбы, политическая революционность находила новые импульсы, и именно в этих странах выдвигались радикальные революционные теории, продолжавшие традиции якобинства. Вообще якобинские идеи вдохновляли многих буржуазных революционеров на протяжении почти всего XIX века»⁷. Близкий подход содержится в работе американского автора Э. Глиссона, по мнению которого тип русского радикализма напоминает тайные общества Европы периода Реставрации и соотносится с деятельностью крайне левых в нынешней Америке⁸.

Наличие в современном мире движений, течений, некоторые характеристики которых близки русской концепции заговора, подтверждает необходимость изучения предыстории явления Успешное овладение инсургентами или заговорщиками властью с радикальными, а нередко с социалистическими лозунгами, например на Кубе, в Ливии, теория революционного очага в Латинской Америке, специфика военного менталитета, проявляемая в переворотах, все это - настоятельные доводы в пользу тщательного исследования предшествующей истории. Наличие комплексов обстоятельств, схожих с российскими в 1840-1880-е гг. XX в.: переходный характер эпохи, недемократичность системы, репрессивность ее, ломка традиционной социальной структуры, непоследовательность реформ, низкий уровень жизни граждан - усиливают необходимость изучения. Можно согласиться с мнением Б.М. Шахматова о том, что «интерес к Бланки и бланкизму (как наиболее последовательному варианту заговорщичества — И.В.) не может иссякнуть до тех пор, пока в мире существуют такие социальные и идеологические условия, при которых для решения назревших революционных задач могут быть предложены бланкистские политические программы»⁹. Подтверждением этому является факт продолжающейся теоретической разработки различных вариантов борьбы, в том числе конспиративных и террористических. Примечательно, что авторы исходят из исторического опыта России, где «коммунизм взял власть посредством государственного переворота», опыта Алжира, где маленькая группа, начавшая восстание в 1954 году, пробудила массы, а затем их «отсекла от европейского меньшинства систематическим использованием террора». Разрабатывается философия террора, применение его в городах

и сельской местности .

Не касаясь историографии, о ней речь пойдет ниже, отметим все же два, связанных с ней момента, усиливающих актуальность темы. Во первых, может показаться, что частое употребление понятия заговор (вариант -заговорщически-террористическое направление) означает изученность теоретической стороны явления - концепции заговора. Но на сегодняшний день кроме десятистраничного раздела в книге С.С. Волка от 1966 г. о заговоре (и теории и практике) есть только незначительные фрагменты в отдельных работах, которые будут проанализированы ниже. Несмотря на неоднократное приближение к теме в историографии, она комплексно не ставилась. Обращение к отдельным сторонам заговорщичества Ткачева, Огарева, ишутинцев, народовольцев происходило не в рамках одной системы координат, а изолированно, без связи одного объекта с другими. Более того, о каждом явлении заговорщичества говорилось в общем событийном контексте, и, чаще всего, все сводилось к пересказыванию соответствующих программных положений того или иного деятеля или организации.

Во-вторых, необходимость в изучении настоящей темы заключается также в том, что проявившаяся с недавних пор историографическая тенденция, воскрешающая охранительные подходы, дезориентирует общественное мнение, сводя сложнейший комплекс причин, вызывающих революционное движение, к специфическим характеристикам российской интеллигенции или ошибочности цели. На эту историографическую ситуацию следующим образом отозвался СВ. Тютюкин: «Создается впечатление, что нас хотят убедить в том, что любое радикальное движение, выходящее за рамки чисто эволюционные ... всего лишь утопия... Но так ли это?» Несколько ранее Н.А. Троицкий высказался в том же ключе: «Любой исследователь должен знать, что нет абсолютного зла... Разве могла французская революция победить без якобинского террора?»¹¹. Кровь, пролитая властью, насилия, совершаемые ею, медлительность в принятии важных решений, вопиющая социальная несправедливость в подобной трактовке оказываются в российской истории незначительными явлениями и даже просто не принимаются в расчет. Все внимание уделено бел-летризированному образу кровожадного негодяя-революционера, попирающего нормы морали. Думается, исходный пункт для осуществления властью продуктивной, динамичной политики - объективные знания о стране, в том числе и понимание исторической многомерности. Промедление с нужными реформами, пренебрежение к социальным вопросам влекут возрождение революционного движения, почва для которого — нищета большой части населения. Поэтому не позиция ублажения общественного мнения и потакания власти, а позиция исторической правды оказывается настоятельно необходимой для демократической эволюции России. Поэтому анализ теории заговора, как одного из вариантов революционного движения, к тому же наиболее последовательного и наступательного, представляется особенно настоятельным.

Историография темы. Историография, рассматривающая различные проблемы заговорщичества, имеет давнюю историю. Представляется логичным переместить разделы, посвященные конкретным субъектам, в соответствующие главы, а иногда и параграфы. Во введении же необходимо проанализировать проблематику, имеющую обобщающий характер. Представляется также логичным рассматривать зарубежную историографию, посвященную сюжетам, связанным с настоящей темой, в общем исследовательском потоке, а не выделять в специальный раздел, что напоминает эпоху идеологического противостояния. В целом же западной историографии посвящены работы В.Г. Джангиряна, Л.Г. Сухотиной, М.П. Карпаче-ва и других отечественных авторов . Сразу же отметим, что одна из базовых тем западной историографии - заимствование Лениным и в целом большевиками идейного наследия прежде всего крайних радикалов, особенно Ткачева. Необходимо добавить, что существует фундаментальная

литература, прослеживающая становление и развитие теории революционной элиты от Бабефа, О.Бланки, к Ткачеву, Нечаеву и затем к Ленину¹³.

Чаще всего исследователи высказывались в обобщающем плане, обращаясь к радикализму и наиболее существенным его проявлениям, особенно терроризму и заговорщичеству. Авторы различных идеологических направлений и в разные эпохи пытались вскрыть причины, побуждавшие часть оппозиционеров занимать крайние левые позиции и в итоге дать базовые характеристики российского радикала. Очевидно, что процесс изучения еще не закончен. Как обоснованно утверждают Р.А. Городницкий и Г.С. Кан, «история российского радикализма еще не изучена настолько, чтобы в ней не оставалось каких-либо проблем и белых пятен»¹⁴. Это обстоятельство подтверждается недавними острыми и принципиальными дискуссиями, связанными с этой большой темой¹⁵. Помимо вопроса о причинах возникновения и развития радикализма в России была поставлена неизбежная при этом проблема степени оправданности насильственных действий революционеров, возможности их оценки с моральной точки зрения.

По мнению подавляющего большинства современных исследователей, революционный радикализм был следствием прежде всего политики самодержавия, и это совпадает в основном с подходами революционно-демократического и, отчасти, либерального направления в дореволюционной историографии. Как пишет В. Гросул, «не учитывая непрекращающегося самодержавного и чиновно-помещичьего произвола, трудно понять возникновение русского революционного терроризма - одного из методов действий зарождающейся революционной армии»¹⁶. По мнению В.А. Твардовской, «серьезный просчет» - не принимать «во внимание воздействие на революционеров политики самодержавия. Речь идет не только о репрессиях. Власть, если так можно выразиться, по-своему моделирует своих революционных противников. В облике российских революционеров различимы черты самодержавной власти: они столь же жестоки и непримиримы, не сомневаются в своем праве решать за народ его судьбу». В целом же исследовательница оценила проблему так: «...власть делала все, ч, тобы убедить их (революционеров - И.В.) в возможности только насильственного способа преобразований», «революционным и социалистическим идеям власть, как всегда, смогла противопоставить лишь насилие»¹⁷. Подобный подход заметен и у К.Н. Морозова: «На наш взгляд, нельзя ограничивать спектр участников террористической вакханалии, творившейся в России, только революционными партиями». Террор «рождался лишь под воздействием целого ряда факторов взаимовлияющих и усиливающих друг друга». Оценивая работу О.В. Будницкого, Морозов пишет, что тот, с его точки зрения, «справедливо указывает на то, что нельзя из двух противостоящих друг другу лагерей - власти и революционеров - обвинять лишь одну сторону»¹⁸. Будницкий же следующим образом представил свою по-

зицию: «отсутствие видимых достижений в деревне, преследования со стороны правительства, которое упорно не желало быть «нейтральным», подталкивало революционеров к переходу от анархизма к политической борьбе, от бунтарства, которое так и осталось теоретическим, к терроризму» ¹⁹. Заметны параллели таких оценок с тем, что писали о причинах революционного движения еще до революции авторы разных направлений. Сторонник либерально-народнических подходов В.Е. Чешихин-Ветринский полагал, что «общественное движение стало все более загоняться в подполье, и там в 1866 году впервые вспыхнул зловещий огонь террора» . Такие авторы как А. Тун и Л. Барриве придерживались в целом этого же взгляда²¹. Характеристики внутрироссийской жизни были настолько очевидны, что и эсеровский публицист В. Цеховский²², и кадет А. Корнилов, писавший о «полном отсутствии свободы печати», «состоянии террора, в которое наше правительство ввергло все русское общество после 1866 г.» и «крайнем озлоблении молодежи, теснимой и оскорбляемой» , сходились в оценке причин появления радикализма.

Современная исследовательница А Е.И. Щербакова по сути повторяет эти выводы когда утверждает, что «при столкновении с жизнью» терпели крах надежды молодежи быть полезными своему Отечеству мирной деятельностью ²⁴. Авторы, пишущие ныне, отдают отчет в том, что первопричины были вскрыты давно. А.В. Воронихин апеллирует к мнению Виктора Гюго, писавшему, что: «деспотизм и нигилизм ... представляли собой две чудовищные стороны одного и того же явления», «разнузданную войну зла против зла, поединок темных сил» ²⁵. Практически также оценивает проблему американский исследователь Б. Пейерс, по мнению которого «именно деспотизм вызвал революцию. Революция и деспотизм - близнецы»²⁶.

Некоторые исследователи несколько по-другому видят причинно-следственные связи той эпохи. Признавая «неадекватность действий правительства», Е.Л. Рудницкая утверждает, что «террор, как и отторжение морали, были изначально субстанцированы в русском революционном движении. Вспомним только ишутинцев, Нечаева, Ткачева. Каким бы монстром ни был Нечаев, он был лишь крайним выражением потенций, обусловленных утопизмом идеалов, логикой борьбы, русскими политическими реалиями, неадекватностью действий правительства, социальной изолированностью революционеров. Проблема «народ и революция» - капитальная проблема русской истории второй половины XIX в. А потому «бесы» - не плод сознания великого русского писателя, а одна из глубинных ипостасей российской революционности»²⁷.

Положение о «социальной изолированности» перекликается с выводами дореволюционной охранительной историографии. А. Малынинский писал, что «пройдя почти всю Россию, агитаторы убедились в невозможности имеющимися в их распоряжении средствами произвести хотя ма-

лейшее движение в массах и пришли к заключению, что не по воле народа государственная власть может быть потрясена...»²⁸. Неизвестный русский автор записки «Нигилизм и нигилисты», предназначенной для служебного пользования высших полицейских чинов Франции, также утверждал, что «русский нигилизм является продуктом заграничного происхождения. Политическая и социальная жизнь России в действительности не содержит ни одного из необходимых элементов для его образования и развития»²⁹. Об оторванности революционеров от русской действительности и их неспособности оценить проводившиеся реформы писал еше в 1930-е годы в США М. Карпович³⁰. Тезисы об «изначальной субстанцированности» террора, «отторжении морали», «утопизме идеалов» также появились не сегодня, но они в значительной степени отвечают умонастроениям нынешней эпохи, когда настоятельно ощущается потребность понять, что происходило с Россией в течение последнего столетия, и кто виноват в ее бедах.

Продуктивными представляются размышления Е.Л. Рудницкой о том, что «судьбоносность революционного начала не была случайным фактом. Она явилась следствием своеобразия русской истории, определяющей вехой которой были преобразования Петра». В итоге образовался «глубокий разрыв» верхов и народа и идеологическое противостояние «интеллигенции и власти», как выражение разрыва³¹. Детальное объяснение этого «разрыва», думается, может привести к интересным результатам.

Развитие радикализма в России объясняется и мощным идейным влиянием, шедшим с Запада, чаще всего из Франции. Это воздействие исследователи прослеживают еще со времен декабристов. В коллективной монографии «Революционная традиция в России» утверждается, что, «объяснять генезис, эволюцию... дворянской революционности вообще, вне учета мощного и систематического воздействия передового Запада на отсталую Россию - значит не понять суть вещей» . Рудницкая также указывает на очевидное восприятие декабристами некотрых базовых для радикализма идей: «В подходе Пестеля к проблеме государства ... просматривается воздействие идей Николо Макиавелли» о «преобладании государственных интересов над частными, о заговоре, как единственной возможности установления достойных общества законов, о диктатуре, реализующей мечты народа об идеальном общественном устройстве»³ . По мнению М.А. Юси-ма, интерес декабристов «к Макиавелли является подтверждением того, что в России последнему чаще симпатизировали оппозиционные властям деятели, нежели защитники существующего строя»³⁴.

События Французской революции, по мнению Рудницкой, выразились в том, что «удар, нанесенный Французскому просвещению революционным опытом Франции, преломился в России, стал детонатором складывания

русского политического радикализма. Концепция военной революции исключала народ из непосредственного исторического действия»³⁵.

Влияние французского революционного опыта на российский радикализм в историографии давно увязывают с именем Бабефа и Бланки. Еще Герцен, прочитав «Молодую Россию», написал: «Ну, есть ли тень вероятия, чтоб русский народ восстал во имя социализма Бланки?»³⁶. По мнению же современного исследователя П.С. Ткаченко, «народники проявили внимание к бабувистской трактовке проблемы равенства с ее принципами уравнительного распределения и обязательного труда. Резкое осуждение Бабе-фом существующего строя, обоснование бабувистами необходимости социальной революции были особенно близки революционерам-разночинцам. Их внимание было приковано к высказываниям Бабефа и его последователей о путях установления социального равенства и неизбежности проведения с этой целью ряда последовательных переходных мероприятий. Выписки народников из сочинений Бабефа свидетельствуют о творческом восприятии ими его социальной системы»³⁷. Этот вывод подтверждает также Б.М. Шахматов³⁸. Пишут о постоянном внимании русских революционеров к идейным веяниям с Запада английские и американские авторы, отмечая, как например А. Вусинич, что «русские не были только имитаторами западной мысли, а существенно переделывали» заимстово-ванные теории. Е. Актон, полагает, что Герцен не копировал пассивно западноевропейские идеи. Французский исследователь А. Безансон также отмечает это обстоятельство. Он пишет, что русские революционеры перерабатывали доктрины и методы борьбы западноевропейских республиканцев, социалистов, карбонариев и создали в итоге формулу, которой Ленин обеспечил мировой успех. Инициатором этого процесса автор считает Чернышевского³⁹.

Нередко в историографии отмечалось комбинированное воздействие внешних и внутренних идейных воздействий на тот или иной субъект российского революционного процесса. Так, например, Эм. Виленская писала о воздействии на ишутинцев рассказов Худякова о западноевропейском революционном движении, взглядов Огарев и Бакунина ("самая склонность Огарева к заговорам, к конспирации могла служить почвой для более близких отношений с Худяковым»⁴⁰). Б.П. Козьмин отмечал идейное воздействие Бланки и Маркса на концепцию Ткачева, а также «Чернышевского, отчасти Добролюбова и особенно Писарева»⁴¹. Б. Горев же делал упор на то, что «и у Бланки, как и у Маркса, теория революционной диктатуры лишь слегка очерчена, между тем именно Ткачев разработал ее так подробно, с такой ясностью и силой ума, с такой неумолимой логической последовательностью, что ему по праву принадлежит роль первого действительного творца теории захвата власти революционной партией и диктаторского управления революционным государством»⁴². Подобный вывод сделал много позже и Б.М. Шахматов: Ткачев в бланкистах нашел

«скорее единомышленников, чем учителей» . Исследователь полагает, что «теоретическое обоснование своей политической программы Ткачев генетически выводил прежде всего из учения Чернышевского и других идеологов «русского социализма» и строил ее в значительной степени на материале русской истории и окружавшей его российской действительности применительно к России»⁴⁴. По словам Шахматова , в России не было 1830, 1848, 1871 гг., но был 1825, 1831 и 1863 год (Польша), революционные ситуации 1856-1861 и 1878-1881 годов, «когда русский бланкизм в наиболее яркой форме проявил себя дважды: в «Молодой России» Заич-невского (и его кружка) - в первом случае, в «Набате» Ткачева ... и в «Народной воле» - во втором»⁴⁵. Р. Блюм стоит на той же позиции, полагая, что «русские «бланкисты» в период формирования своих взглядов вряд ли были знакомы с идеями Бланки» ⁴⁶.

И. Теодорович в 1920-е годы считал, что внутренние условия России были таковы, что в русском революционном движении должна была появиться мысль о заговоре: «Нам безразлично, позаимствовали народовольцы эту идею у Бланки, у Ткачева или дошли до нее своим собственным опытом. ...Если бы не было Бабефа или Бланки, то опыт борьбы мелких товаропроизводителей в России дал бы нам своего русского Бланки»⁴⁷.

В историографии намечена также была проблема взаимовлияния различных субъектов заговорщичества. Нередко выводы были взаимоисключающими. Л. Тихомиров считал, что «якобинец Нечаев» идеологически не был связан с ишутинцами, а Б.Б. Глинский утверждал, что «не-чаевская авантюра ... связана в своем генезисе с каракозовской историей, но по своим последствиям не явилась источником, из которого последующее развитие революционного движения взяло свои питательные соки»⁴⁸.

Развитие этой проблемы прослеживается в признанном практически большинством исследователей идейном влиянии Ткачева на «Народную волю». При этом В. Чешихин-Ветринский отметил нюанс, заключавшийся в том, что народовольцы «вначале полемизировали», но потом «пришли к якобинству «Набата»⁴⁹. Е. Сельский писал об идее «строгой централизации», воспринятой народовольцами от Ткачева. Л. Барриве утверждал, что «в момент падения старого политического строя революционеры должны захватить власть и декретировать для народа новые свободные учреждения. Введение социалистического строя проходит через диктатуру революционной интеллигенции. Это якобинское учение было целиком усвоено террористами и пропагандистами на страницах «Народной воли»⁵⁰. По словам В.И. Ленина, «подготовленная проповедью Ткачева и осуществленная посредством «устрашающего» и действительно устрашавшего террора, попытка захватить власть («Народной волей» - И.В.) была величественна»⁵¹.

Западные исследователи достаточно давно, а с недавних пор и их от-чественные коллеги, пишут о том, что часть радикальных российских деятелей предвосхитила своими идейными разработками большевизм. Так, И. Берлин называет в их числе Ткачева, Нечаева и Писарева. В Фишман отразил такой подход даже в названии своей работы «Петр Ткачев - наставник большевизма», а Д. Харди отвел ему место среди «великих мятежников» от Бабефа до Ленина. Ф. Уикс, автор работы «Первый большевик. Политическая биография Петра Ткачева» отметил, что Ткачев был не просто продолжателем дела Бланки. Идя от декабристов, он развил национальную концепцию политического заговора⁵². Следует оговориться, что в свою очередь западные исследователи имели своим предшественником Н.А. Бердяева, писавшего еще в 1937 году, что Ткачев «более чем кто-либо должен быть признан предшественником Ленина»⁵³.

Еще раньше детально проанализировал и проследил это идейное воздействие Г.В. Плеханов. Вследствие развития капитализма он допускал очень малую возможность успеха заговорщиков, но при этом писал о закономерности насильственных переворотов, играющих «роль повивальной бабки истории» ⁴. Успешный же переворот революционного меньшинства закончится «позорнейшим фиаско», ведь придется «взяться за дело такой организации, для которой у нее (революционной партии - И.В.) не хватит ни сил, ни понимания»⁵⁵. Этот вывод предварял его позднейшую критику большевиков.

Помимо внешних и внутренних идейных воздействий и внутренних взаимовлияний в историографии ставился вопрос о специфических чертах радикальных участников революционного процесса. Следует отметить, что упор делается на разных характеристиках. Герцен, ознакомившись с прокламацией «Молодая Россия», выделил несколько принципиальных моментов: идейную незрелость авторов, увлечение «террором революции с грозной обстановкой», взвинченность⁵ . Объяснял он это возрастом, неопытностью, идеализмом, тем, что террор «легок и быстр, гораздо легче труда ... убеждает гильотиной», «дает волю страстям, очищая общей пользой и отсутствием личных видов. Оттого-то он и нравится гораздо больше, чем самообразование в пользу дела». Он полагал, что «неустрашимая последовательностью - одной из самых характеристических черт русского гения, отрешенного от народа»⁵⁷. Близкими к герценовским были оценки С. Булгакова. По его словам, «максимализм есть неотъемлемая черта интеллигентского героизма», герой «даже, если он и не видит возможность сейчас осуществить этот максимум и никогда не увидит, в мыслях он занят только им. Он делает исторический прыжок в своем воображении». Поэтому у интеллигенции появляется тяга к «якобинизму», «захвату власти», «диктатуре», заметен «недостаток чувства исторической действи-

тельности и геометрическая прямолинейность суждений и оценок, пресловутая их принципиальность»⁵⁸.

Если в оценках Герцена заметно сочувствие и некая причастность, то у Л. Тихомирова после отхода от революционной деятельности этого не было. Он писал, что «основу революционно-интеллигентской души, крайне расшатанной, потерявшей уважение к авторитету, не поддерживаемой ничем, кроме идеи в какое-то всеобщее освобождение и составляло стремление к революции в прямом, бунтовском смысле. Но этой борьбы... интеллигент не находил нигде, кроме терроризма: это было некое подобие революции»⁵⁹.

Значительно позднее подходы при объяснении типических характеристик русских радикалов заметно изменились. На примере нечаевщины авторы коллективного исследования «Революционная традиция в России» попытались определить эти черты. Они писали о «незрелости тогдашнего революционного движения, его организационной и идейной слабости, узости его классовой базы», «выпячиванию в центр народной революции собственного «я», о неизбежности появления «в условиях самодержавного строя, господства узкого «заговорщичества», кружковщины, сектантства, этим элементам в отдельные периоды создается раздолье, иногда они становятся и во главе движения, обрекая его на экстремистские акции и катастрофические неудачи». Эти характеристики объяснялись, по мнению авторов монографии, «неосознанным следованием традициям самодержавно-феодального угнетения, неспособности психологически преодолеть их в процессе борьбы с этим же угнетением»⁶⁰. Близко к этим выводам стоит утверждение Рудницкой о том, что «фактическое движение русской революционно-социалистической мысли утвердило абсолютный приоритет начала, когда личность приносится в жертву коллективизму, его абсолютное торжество над индивидуальным началом»⁶¹. Рудницкая также отметила несколько парадоксально сочетающихся характеристик: «чистейший альтруизм и прагматизм, жертвенность и беспощадность, утилитаризм и идеализм, нравственный релятивизм вплоть до принципиального отрицания приложимости морали к делу революции» . Начало формирования таких характеристик исследовательница связывает во многом с теоретической деятельностью Огарева еще на стыке 1850-1860-х годов: «именно в разработках Огарева, закрепленных в конспиративных документах, в написанных им прокламациях и нашедших отражение на страницах «Колокола», были впервые обозначены исходные организационные принципы -конспиративность, централизация, жесткая дисциплина и соподчиненность снизу доверху, которые прочно войдут в русскую революционную практику и станут дополнительным фактором нравственной деформации революционеров»⁶³. Исследовательница констатирует наличие этих принципов и позднее: «Общность идей и конечных целей обуславливала и общность стремления к сплочению революционных сил и создание единой, центра-

лизованной организации революционеров: эта установка равно присуща и Лаврову и Бакунину и Ткачеву»⁶⁴.

Перекликаются с позиций Рудницкой выводы Р.А. Городницкого и Г.С. Кана, полагающих, что в «экстремистско-тоталитарной» тенденции в революционном движении присутствуют «утопические, максималистские идеи, абсолютизация насильственных методов их воплощения в жизнь, нетерпимость к инакомыслию, аморализм, отрицание демократических ценностей и принесение индивидуальной свободы в жертву безликому коллективизму»⁶ . Подобные подходы развивают выводы еще дореволюционной историографии. В частности, Чешихин-Ветринский писал о «нечаевщи-не», что это «фанатическое максималистское бунтарство во имя непродуманной социальной утопии»⁶⁶.

Наличие объективных причин для возникновения радикализма отражается в историографии и иной позицией. Н.А. Троицкий пишет, как уже цитировалось, что «любой исследователь должен знать, что нет абсолютного зла (как, впрочем, и добра абсолютного), что в зависимости от условий, места и времени любое зло может (часто ли, редко и насколько - это другой вопрос) обратиться в добро и любое добро - во зло. Разве Великая французская революция XVIII века могла победить без якобинского террора? ... А, победив, она ускорила ход мирового исторического процесса и стала точкой отсчета величайших достижений. Разумеется, это не освобождает нас от критики излишества, крайностей, жестокостей ее террора»⁶⁷.

Итак, почти полуторавековой процесс изучения российского радикализма показал, что основной причиной его зарождения и развития были внутренние условия: деспотизм власти и репрессивная политика, что зеркально отражалось в радикализме, отсутствие возможностей реализовать стремление служить народу, его тяжелое положение. Особенно продуктивным представляется соображение о том, что власть по сути моделировала своих оппонентов. Крайняя неудовлетворенность внутренним положением страны и перспективами толкала наиболее радикальную часть оппозиции на поиск крайних средств. Из анализа историографии следует, что объективно поиск стимулировался российскими властителями дум и наличием разработанных западноевропейских революционных концепций, таких как бабувизм. Имели значение, и это доказано большинством исследователей, внутренние идейные взаимовлияния в радикальной среде.

Необходимо, с нашей точки зрения, продолжить разработку сюжетов, связанных с идейными влияниями, которые испытывали российские террористы и заговорщики. Особенно это касается западноевропейских радикальных идей. Когда, в каких обстоятельства, из каких источников, в какой интерпретации попадали эти идеи к российским радикалам? И как они преломлялись в их теоретических построениях и практических действиях?

Характеристики, которые давались исследователями конкретным деятелям радикального толка и радикализма в целом, заметно отражали пар-

тайные позиции. Тем не менее, совокупность этих характеристик позволяет сделать вывод о том, что удалось охватить основное. Большинством признавались максимализм, нетерпимость, альтруизм, решительность, сектантство или отрыв от народа. Некоторые признаки получили почти противоречивые оценки. Герцен писал о незрелости движения, а Тихомиров об изначальной надломленности его участников. Ценно соображение Рудницкой о том, что эти характеристики стимулировали поиск организационных форм и принципов: иерархичности, централизма, конспиративности. Думается, исследования в этом направлении должны быть более конкретными. Далеко не всегда некоторые характеристики приложимы ко всем радикалам. Трудно, в частности, говорить об идейной незрелости народовольцев.

Источники. Тема работы предполагает привлечение не только источников, в которых разрабатывалась идея заговора, но и реакцию на нее в радикально-социалистической среде, часто критическую.

Настоящее исследование опирается на опубликованные и архивные источники. Среди первых выделяются несколько базовых групп: программные документы; издания революционного характера; следственные и судебные материалы, разнохарактерные материалы революционного движения из соответствующих сборников: исповеди, некрологи, записки, завещания, наброски документов и др.; письма; мемуары.

К первой группе опубликованных источников следует отнести непосредственно партийные программы, работы ведущих деятелей революционного движения, заявления, открытые письма и иные публикации программного характера, Следует выделить также внутреннюю подгруппу, состоящую в основном из исторических работ Герцена, Огарева, Ткачева, «Набата» с проблематикой заговора. Практически все программные работы были опубликованы. Примыкают к ним революционные издания (Набат, Вперед, Земля и воля, Народная воля, Вестник «Народной воли», и др.) и революционно-пропагандистская публицистика: прокламации, брошюры, обращения, листки. В них базовые программные идеи в различных рубриках популяризировались, многократно повторялись.

Эта группа отразила позиции идеологов и организаций на момент написания того или иного документа и в этом смысле наиболее точно передала их реакцию на сложившуюся ситуацию. Другая особенность этого блока заключается в том, что практический все они предназначались для огласки и ознакомления с ними общества и власти, но, прежде всего, революционных кругов. В этом их не только пропагандистское, но в большей степени мировоззренческое значение.

Документ, известный в литературе как подписка Николая Спешнева, стоит в этом ряду первым. Опубликована подписка в период деятельности петрашевцев не была (первую публикацию осуществит в 1861 году в «Полярной звезде» Герцен), но петрашевцы знали о ее содержании. Мы

имеем дело с документом, который позволяет определить степень радикализма в ту эпоху: согласие на насилие, подготовка к нему в рамках тайного общества, обязательства вступающих в общество членов, наличие «Распорядительного комитета», определяющего, когда начать выступление «воо-руженною рукой» . Дополняют этот документ в основном показания петрашевцев во время следствия.

Программный характер носят «Записка о тайном обществе» и некоторые другие работы Огарева, которые он начал создавать в конце 1850-х годов, когда возникла потребность быть готовыми к возможной борьбе. Отсутствие устоявшейся теоретической традиции в вопросах подобного рода привели к появлению проекта создания рыхлого, на федеративных основах общества, которое вряд ли смогло бы действовать. Но и эти документы несут в себе некоторые признаки возможного усиления централизации структуры и ужесточения способов борьбы. Так, предполагалось присутствие в обществе руководителей высшего звена - «апостолов» и «бессознательных агентов, употребляемых», по мере необходимости⁶⁹. В работах Огарева содержалась информация по основным проблемам заговорщичества: роли народа и меньшинства, политическим переворотам, «толчковом характере» исторического движения, тайным обществам. Практически любое направление революционного движения могло найти разделы, созвучные своим мыслям и настроениям. Это было тем более возможно, что взгляды самого Огарева эволюционировали на протяжении 1860-х годов в сторону радикализма вплоть до сотрудничества с Нечаевым.

Герцен не создавал, как Огарев, проектов тайных обществ. Но в его работах с конца 1840-х гг. тоже постоянно присутствовала проблематика заговора. Он обращался к деятельности итальянских революционеров и, прежде всего, Мадзини, конспирирующих во имя свободной Италии, французских заговорщиков 1830-1860-х годов с Бланки и Барбесом во главе, боровшихся за республику. У Бланки он отмечал социалистический характер его программы. Наиболее масштабно проблематика отразилась в работах, посвященных декабристам: «О развитии революционных идей в России», «Русский заговор 1825 года», «Исторические очерки о героях 1825 года и их предшественниках», некоторые другие. Критически анализируя многие проявления заговорщичества, прежде всего, оторванность от народа, Герцен не ставил окончательно крест на этом направлении, по-скольку, по его словам, в России еще есть для этого условия . Используя разнообразную информацию, он, как и Огарев, высказался практически по всем сюжетам, имеющим отношение к заговорщичеству.

Документом, созданном почти в то же время, когда разрабатывал свои проекты тайного общества Огарев, была «Молодая Россия» П.Г. Заичнев-ского. Прокламация отразила уже другой уровень предполагаемой борьбы. Расчет делался на активные действия революционной партии, ее решающую роль, безжалостность в борьбе, возможную диктатуру впоследствии.

Прокламация программно оформила настроения наиболее радикальной части революционеров. Достаточно отчетливо просматриваются пункты о необходимости «насильственных переворотов», централизованных тайных обществ, террора, как способа осуществления государственной политики .

Документально подтвержденные тенденции заговорщичества, и, прежде всего, планы по созданию тайной организации, в окружении Чернышевского нашли отражение не столько в документах «Земли и воли», сколько в воспоминаниях и других документах. У многих не вызывало сомнений, что впереди возможен «насильственный переворот»⁷². Ответ «Ве-ликоруссу» содержал четко сформулированную потребность в «тайных союзах», как единственно действенном средстве борьбы⁷³. Осмысливалась роль «образованного меньшинства» в скоро предстоящих, как казалось, революционных событиях⁷⁴.

Бакунинские проекты тайных обществ («Программа организации», «Катехизис интернациональных братьев», «Международное тайное общество освобождения человечеств»), созданные в середине 1860-х годов, подтвердили необходимость в этих обществах, их неизбежный жестко конспиративный характер и наличие в них властного центра. И все это несмотря на постоянные заявления Бакунина о неприятии авторитаризма как организационного принципа. Особенность проектов Бакунина заключалась в их ориентированности на международный уровень.

В среде ишутинцев не было создано полновесных программных документов. Их идейные искания почти полностью отразились в следственных и судебных материалах, отчасти в мемуарах и характеризуются тяготением к жестким организационным формам, повышенным вниманием к роли меньшинства и возможностью диктатуры в будущем.

Иная ситуация с наследием Ткачева, который в середине 1870-х годов в серии статей изложил в эмиграции свою революционную программу (Задачи революционной пропаганды в России, программа журнала «Набат», Революция и государство» и др.). К моменту, когда он оказался за границей, Ткачев уже смог в подцензурных работах в России заявить некоторые важнейшие пункты своих воззрений: о решающей роли меньшинства, о необходимости помочь народу, а не ждать от него этой помощи, о первоочередности политической революции. Изложенная в эмиграция программа развивала и дополняла эти идеи и строилась на заговоре, осуществляемом тайной организацией, состоящей из профессиональных революционеров. Захват государственной власти для социалистических преобразований силами революционной диктатуры был целью заговорщиков. Ткачев не только изложил свою программу, но и многократно повторил ее в своих работах. Со второй половины 1878 года эти установки подверглась значительной корректировке в связи с событиями в России. Это изменение отразила прежде всего его статья «Терроризм как единственное средство нравственного и общественного возрождения России». Таким

образом, имеющиеся в нашем распоряжении работы Ткачева позволяют проследить становление его революционной программы и проанализировать ее во всех сочленениях.

Написанная в России совместно с Ткачевым «Программа революционных действий» обозначила основной вектор исканий Нечаева. Заговорщические установки просматриваются также в ряде его прокламаций, и особенно в последней работе, названной «Основные положения». Некоторые моменты, такие как структуру организации, способы ее действий, помогает раскрыть знаменитый «Катехизис» Нечаева. Совмещение теоретических моментов с заметными практическими проявлениями позволяют провести анализ нечаевских взглядов.

Эпопея народовольчества отразилась в программных статьях публиковавшихся в «Народной воле», «Вестнике «Народной воли», других изданиях. Иногда тенденции заговорщичества отслеживаюся еще с землевольческого периода, и тогда необходимо привлечение землевольческих документов. Устав «Земли и воли» позволяет проследить начальную стадию процесса становления централизованной подпольной организации. «Программа партии «Народная воля» дополнялась в основном статьями Тихомирова - ведущего автора народовольческих изданий. Практически все нюансы выработки народовольческого варианта концепции заговора отражены в этих источниках: отношение к народным массам, роль меньшинства, характер постреволюционной власти. Возможно, несмотря на отсутствие статьи «Программы» о самом захвате власти, восстановить некоторые его показатели.

Программные документы нередко опирались на работы исторического характера. Герцен и Огарев много внимания уделили декабристскому движению, западноевропейским революционным событиям, особенно Великой французской революции. В частности, это работа Герцена «Русский заговор в 1825 года», Огарева «Разбор книги Корфа». Ткачев помимо названных сюжетов писал о Крестьянской войне в Германии, своих недавних предшественниках в России: петрашевцах, ишутинцах, Нечаеве. Можно выделить его статью «Французское общество в конце XVIII века», рецензию на книгу В. Циммермана «История крестьянской войны в Германии». Историческая тема была отражена и в революционной печати, в частности, в «Набате» была рубрика, посвященная заговорам. Исторический срез в работах теоретиков служил не только пропаганде, но и привлекал внимание к проблемам, касавшимся непосредственно российского революционного движения. Неизбежно возникал вопрос о соотношении действий меньшинства и народа, о характере подпольной структуры, о способах борьбы и видении будущего устройства общества. Исторический материал ставил проблему выбора между постепенным эволюционным движением и, по словам Огарева, «толчковым» движением или, по Ткачеву, «историческими скачками».

Изложенные в программных документах положения отражались в различных ракурсах и подтверждались в революционных изданиях, усиливая программные заявления, а временами нюансируя их. Особенно выделялись на этом поприще «Набат», «Народная воля». Одноразовые же издания, чаще всего прокламации, обычно подавали концентрировано одну-две мысли и уже имели целью их пропаганду. При этом не обязательно это были подконтрольные организациям издания. Таков был «Летучий листок» со статьей Михайловского, в котором он анонимно говорил о вероятности появления «комитета общественной безопасности».

Материалы следствия, судебных процессов и административно- законодательные документы дают обычно двойной срез: оценку события властью и показания революционеров, которые могут носить программный характер, но иногда, как в случае с раскаивавшимся народовольцем Рыса-ковым, содержат элементы анализа, несмотря на очевидную установку оправдаться. Большинство же обвиняемых народовольцев пользовались возможностью, чтобы заявить о своей программной позиции, подкрепляя ее отступлениями в историю разработки того или иного положения, как это делал, например, Желябов. Показания же ишутинцев нередко противоречивы. Большинство из них явно желало оправдаться. Программных развернутых установок практически не было заявлено, и лишь совокупность конкретных показаний позволяет сделать обобщения. Примечательно, что эту работу первыми проделали следователи и судьи, что позволяет увидеть события с противоположной стороны. Следственные и судебные материалы имеют разное значение в каждом конкретном случае. Для анализа базовых установок петрашевцев и ишутинцев они, за неимением достаточных источников другого характера, оказываются определяющими, чего нельзя сказать о Ткачеве, и тем более, о Герцене и Огареве.

Материалы революционного движения объединяют разнохарактерные источники, в которых содержится дополнительная, чаще всего уточняющая, информация. Это записки личного характера, исповеди, некрологи, завещания, другие документы из сборников и т.п. Нередко в них содержатся серьезные обобщающие оценки, как например, в «Исповеди» В.И. Кельсиева, когда он писал, что «Колокол» пробудил к деятельности «пропасть лучших сил образованного меньшинства, эти силы просят дела». То же самое можно сказать об ответах М.Н. Полонской на предложенные журналом «Былое» вопросы, названные при публикации «К истории партии «Народной воли». Показания». Ответы значительно уточнили время, когда большинство членов ИК встало на заговорщические позиции. Нередко эти документы несут высокий эмоциональный заряд, как в «Завещании» И. Гриневецкого, или стихотворном завещании Ю. Богдановича, что однако не мешало им изложить главную идею, совпадающую с программой партии - необходимо разбудить народ для активного действия.

Письма являются чрезвычайно важным источником, поскольку обычно наиболее точно передают умонастроения авторов, не обязанных соблюдать в данном случае партийную дисциплину и фиксируют позицию автора на конкретный момент. В них чаще всего нет пропагандистско-агитационной подоплеки. Авторы обычно были зрелыми деятелями, поэтому использовались аргументы, которые вряд ли годились бы для публикуемых программных документов. Нередко присутствовали сомнения, также непозволительные для заявления публично. Необходим обязательный учет времени написания писем, как и в случае с мемуарами, поскольку временное отстояние неизбежно сказывалось на оценках. Например, письма Каспара Турского и его жены историку Бурцеву в 1924-1926 гг. после полувекого интервала от событий явно преследовали цель представить в выгодном свете деятельность и личность Турского и принизить значение Ткачева. Письма же Герцена Огареву почти всегда носили уточняющий характер и предельно откровенны. Многие письма ценны фактической стороной. Так Мадзини писал Герцену, что его вдохновлял пример декабристов. Письма же Нечаева позволяют представить его интеллектуальный уровень, обычно оцениваемый как очень невысокий. Письмо Ткачева Лаврову от 21 июня 1874 года уже после написания работы «Задачи революционно пропаганды в России» показывает, что сомнения были присущи и ему, решительному в публичных заявлениях. Он высказывает сомнения в силе революционеров, чего он никогда бы не сделал в печати. Письмам, как источнику, доступна нюансировка, часто невозможная ни в программных документах, ни в мемуарах. Вместе с тем, они возможны к использованию предпочтительно с другими видами источников.

Значительный интерес представляют мемуары, которые начали выходить с конца 19 века и вплоть до начала 1930-х годов с последующими переизданиями. Помимо огромного количества фактов они неизбежно содержат оценки идей и событий. Чаще всего эти оценки защищают партийные программы. Мемуары требуют особой осторожности с учетом того обстоятельства, что обычно они создаются значительно позже описываемых событий, часто по памяти, без привлечения источников и нередко с задачей оправдать те или иные действия или отстоять память погибших товарищей, что неизбежно делает их субъективными. В то же время они ценны своей приближенностью к событиям, будучи написанными непосредственными участниками. Они лучше программ передают процесс идейного поиска, их динамику и нюансы, дополняя финальные документы. Так, «Из воспоминаний прошлого» Л.Ф. Пантелеева, «Записки революционера» В. Берви-Флеровского, «Н.Г. Чернышевский в Астрахани» и «По поводу воспоминаний о Н.Г. Чернышевском» Н.Ф. Скорикова, «Николай Гавриловича Чернышевский на каторге и ссылке» В.Н. Шаганова помогают продвинуться в анализе непростой позиции Н.Г. Чернышевского по отношению к заговорщической борьбе. А многочисленные мемуары

народовольцев: А.Н. Баха «Записки народовольца», М.Р. Попова «Из моего революционного прошлого», А.П. Прибылева-Корба «Народная воля». Воспоминания, Е.Е. Лиона «От пропаганды к террору», В.Н. Фигнер «Из автобиографии», О.В. Аптекмана « Общество «Земля и воля» 70-х гг.» и многие другие работы позволяют конкретизировать многие вопросы, в частности, существенно уточнить эволюцию отношения к террористической борьбе и ее соотношения с заговорщической деятельностью. Статья 3. Рал-ли-Аброре «Сергей Геннадьевич Нечаев» дает информацию об истоках идейного формирования этого революционера, в частности, о восторге перед фигурой Бабефа. Записка Семена Серебрякова о Нечаеве раскрывает его отношение к народу. С учетом недостаточного объема источников другого характера значение приведенных воспоминаний о Нечаеве повышается.

Архивные материалы представляют собой блок разнохарактерных документов, которые большей частью не использовались до настоящего времени, и которые являются в высшей степени ценными источниками. Изыскания проведенные в ГАРФ, РГАЛИ, РГИА, Рукописном отделе Российской библиотеке, Национальном архиве Франции позволили существенно дополнить работу. Привлечены донесения российских дипломатов на французском языке в 1830-1840-е годы о состоянии дел в европейском революционном движении, особенно о его польской составляющей, и о распространении среди заговорщиков социалистических и коммунистических идей и опасности этого явления для России. Материалы архивов позволяют вносить существенные уточнения. Так, из письма Заичневского Арги-ропуло видно, что их вдохновлял пример революционной Италии, и что они ориентировались на деятелей типа Анри Барбеса, известного французского заговорщика.

Комментарии И. Липранди к следствию по делу петрашевцев представляют ценный аналитический материал, необычный для эпохи, в котором указываются механизмы возникновения радикальных движений и причины радикализма в целом.

Материалы Национального архива Франции касаются российских эмигрантов в Англии, Швейцарии, Франции в 1880-1890-е годы. Чаще всего это полицейские документы, в которых содержится информация о кружках, направлении их деятельности, связях. Нередко речь идет о чрезвычайных событиях, например, о захвате французской полицией склада бомб, подготовленных, по одной версии, для терактов против высокопоставленных российских правительственных деятелей, по другой - для использования во Франции. Событие увязывалось с заявлением российских эмигрантов в Лондоне о необходимости беспощадности и применения силы для полного освобождения человечества. Переписка по этому и другим подобным поводам шла на уровне министра внутренних дел и директора «Suite generate». Полиция обратила внимание на историю Льва Тихо-

мирова, покинувшего ряды революционеров и на волнение, охватившее вследствие этого русских «нигилистов» во Франции. Примечательно, что полиция была в курсе относительно роли Тихомирова в «Народной воле» и его редакторских полномочий в «Вестнике Народной воли». В докладе министру от 9 июня 1887 г. утверждается, что народовольцы во главе с Лавровым не смогут договориться с террористами и анархистами, признающими за своих руководителей Кропоткина и Гартмана. Такая информация необходима для выяснения позиции Лаврова относительно террористической борьбы.

Другая группа документов из национального французского архива касается деятельности местных бланкистов в условиях легальности, когда требовалось найти свое место в политическом спектре Франции. Привлечение этих материалов помогает отчетливее понять причины затяжного характера российского радикализма в целом и заговорщичества в частности.

В целом, имеющиеся в распоряжении группы источников позволяют провести исследование возникновения и последующего развития концепции заговора и всей связанной с ней проблематики.

Предметом исследования является идеологический поиск радикальной социалистической оппозицией адекватных ее планам тактики и стратегии борьбы в исследуемый период.

Целью настоящей работы является исследование процесса генезиса и развития концепции заговора в радикальной социалистической оппозиции со второй половины 1840-х до первой половины 1880-х годов XIX века.

Для выполнения поставленной цели необходимо решение следующих задач:

проанализировать историографию темы, определив основные подходы в решении базовых проблем и степень их изученности

- рассмотреть основные группы источников с точки зрения их продуктивно
сти для исследования

- разработать структуру работы, исходящую из цели исследования

определить этапы процесса формирования концепции заговора русскими революционерами и совокупность ее признаков

проанализировать вклад в создание концепции заговора наиболее значимых субъектов радикальной социалистической оппозиции и основные направления критики концепции в этой же среде

выявить внутренние и внешние причины обращения теоретической мысли к проблематике заговора

- соотнести теоретическую постановку базовых проблем с наиболее сущест
венными практическими проявлениями

определить варианты концепции заговора

выяснить основное направление эволюции заговорщической идеи

выяснить генетические линии в разработке концепции заговора

- оценить последствия воздействия концепции заговора на общественно-
политическую мысль России

- выявить причины исчерпанности идеи в завершении исследуемого перио
да к середине 1880-х годов

В исследовании автор исходит из широко понимаемого принципа историзма, что предполагает прежде всего анализ событий и фактов в их историческом контексте, а не оценку их с позиций потомков. Это предполагает также следование принципу объективности и комплексности. Факты должны рассматриваться не изолировано, а во взаимосвязи и взаимовлиянии. Идейные искания радикальной социалистической оппозиции, являясь фактом общественно-политической мысли, предполагают использование цивилизационного подхода, что в свою очередь требует применения сравнительно-исторического и социокультурного методов.

Научная новизна исследования заключается в комплексном подходе и факте самой постановки темы. Впервые разработано понятие заговора и отслежено формирование концепции заговора как единого в своей основе процесса, объясняемого комбинацией внутренних и внешних причин при однозначном приоритете внутренних. Значительно глубже, чем это делалось в историографии, показывается генетическая связь различных субъектов процесса. Предложена периодизация идейного поиска радикальными социалистами адекватной тактики борьбы. В работе автором разработана типологизация концепций заговора, исследованы различия и схожие характеристики различных вариантов. Указываются основные пути эволюции заговорщической идеи и механизмы идейных взаимовляний различных субъектов процесса. Новизна состоит также в сведении воедино и анализе основной исследовательской литературы и базовых источников. Некоторые традиционные источники неизбежно потребовали объективного переосмысления, некоторые впервые введены в научный оборот. Привлеченные архивные материалы позволили дать принципиальные оценки некоторым базовым явления. Определены причины кризиса заговорщичества к середине 1880-х годов.

Практическое значение диссертационного исследования состоит в возможности использовать его для выяснения общей картины общественно-политической мысли России в 1840-1880-е годы, для уточнения позиций радикализма. Материал и выводы работы могут быть использованы в преподавании отечественной истории, особенно освободительного движения.

Возможен вариант применения результатов работы в политологии и при решении некоторых проблем внутренней политики.

Апробация работы. Значительный объем фактического материала, предлагаемые гипотезы, основные выводы и положения были изложены в монографии, опубликованных статьях, тезисах, в докладах и выступлениях на научных конференциях и семинарах. Диссертация обсуждалась на кафедре отечественной истории МГОПУ им. М.А. Шолохова, одобрена и рекомендована к защите.

В основу структуры заложен проблемно-хронологический принцип. Это позволяет сохранить целостность идейного процесса в каждом конкретном случае и отслеживать развитие его во времени и в связи с другими проявлениями. В итоге работа состоит из пяти глав. Первая посвящена радикальным вариантам разрешения кризисных российских проблем в 1840-е годы и состоит их двух параграфов, в которых разбирается постдекабристская заговорщическая тенденция в 1830-1840-е гг. и сближение ее с идеями социализма, которая особенно отчетливо проявилась в радикализме части петрашевцев.

С учетом огромного вклада Герцена и Огарева в процесс информирования российского общества о различных проявлениях заговорщичества как в России, так и на Западе, их отношению к идее заговора посвящена вторая глава. В трех ее параграфах анализируются взгляды мыслителей на движение декабристов, бабувизм, бланкизм, деятельность Д. Мадзини и рассматриваются проекты тайных обществ Огарева. Эти сюжеты увязы-лаются с состоянием дел в российском освободительном движении.

Третья глава посвящена временному отрезку с рубежа 1850-1860-х годов до начала 1870-х. В ней рассматривается формула революции в радикальном варианте с опорой на тайное общество, разрабатываемой в социалистической среде, в том числе в окружении Чернышевского. Анализируются проекты тайных обществ М.А. Бакунина и идейные искания ишутин-цев. Замыкает этот ряд анализ заговорщичества С.Г. Нечаева.

Концепции заговора ПН. Ткачева рассматривается в четвертой главе, и здесь же исследуются воззрения на заговор наиболее последовательного его оппонента - П.Л. Лаврова. Анализу революционной программы Ткачева предшествует параграф об историческом обосновании им своей концепции.

Основную часть исследования завершает пятая глава о народовольческом варианте заговора. В ней рассмотрены базовые проблемы, связанные с неоднородностью народовольческой идеологии, собственно заговорщическая концепция и проблема будущей власти.

Помимо заключения работа содержит в приложениях раздел, посвященный О. Бланки. Необходимость этого раздела заключается в том, что российские деятели, особенно в эмиграции, испытывали его влияние, что

отражалось уже в их идейных поисках. Также в приложениях помещен раздел о взглядах Н.К Михайловского на проблемы связанные с проблематикой заговора. Последним элементом приложений являются материалы Национального архива Франции, затрагивающие тему настоящей работы. Завершает работу список использованных источников и литературы.

В.М. Бокова, автор работы «Эпоха тайных обществ. Русские общественные объединения первой трети XIX в.». М., 2003. обоснованно утверждает, что «и радикальные настроения, и популярность идеи тайного общества в начале николаевского царствования продолжали быть налицо» (С.591). Более того, «тайные общества несомненно эволюционировали в сторону тайной организации, основанной на принципах иерархичности, централизации и дисциплины» (С. 610).

² См.: Бокова В.М. Указ. Соч. С. 557-610, 620-623. Автор другой работы, посвященной
близким сюжетам, писал, что разгром декабризма означал крах его «тактических
принципов - узкого заговора, опирающегося на армию», «для нового поколения борцов
становилось более или менее очевидной необходимость поисков новой тактики борь
бы..., новых организационных форм, новой силы». См.: Федосов И.А. Революционное
движение в России во второй четверти XIX в. (Революционные организации и кружки).
М., 1958. С. 46.

³ Павлова И.В. Механизмы политической власти в СССР в 20-30-е годы // Вопросы ис
тории. 1998. № 11-12. С. 49; См. также: Коган Л.А. Военный коммунизм: утопия и ре
альность // Вопросы истории. 1998. №2. Автор оправданно утверждает, что «культ вла
сти как якобы самостоятельной панацеи, тенденции к подмене демократии олигархией
и охлократией, тяга к безудержному чиновному администрированию, силовому реше
нию проблем, рецидивы ксенофобии, культивирование образа «врага», неприятие «чу
жих», привычная готовность к гражданской войне, этический релятивизм («цель оправ
дывает средства»), нигилизм по отношению к духовной культуре, вытеснение естест
венного отбора кадров искусственным, произвольно-волюнтаристским подбором их
«сверху», бесчисленные аналоги былых директив и декретов - все это в определенной
мере завещано нам «военно-коммунистическим» прошлым». (С. 133). Добавим, что в
значительной мере именно так и представляли себе постреволюционное развитие сто
ронники заговорщической методы.

Victor Serge: L'an premier de la revolition russe. Volume 3. Paris, 1970. P. 77-78; Альфред Росмер, симпатизирующий большевикам, писал, что работа Ленина «Государство и революция» вызвала бурную реакцию. «Это не марксизм,-кричали одни,- это смесь анархизма и бланкизма - бланкизма под татарским соусом... В то же время этот бланкизм ... был для революционеров, стоящих вне влияния ортодоксального марксизма, синдикалистов и анархистов, приятным открытием». В бланкизме обвинил Ленина и К. Каутский. См.: Alfred Rosmer. Moscou sous Lenine. Volume 1. 1920. Paris, 1970. 3. 71-72, 88. Но постоянной была и защита Ленина европейскими левыми авторами от упреков его в бланкизма, в диктаторстве. См.: Nina Gourfinfel. Lenine. Paris. 1968.P.118,142; Помимо обобщающих характеристик делались и конкретные уточнения и оценки. Так М. Левин писал о последствиях октябрьской революции: «Захват политической власти в отсутствие соответствующей инфраструктуры, диктатура пролетариата почти без пролетариата, захваченная одной партией, в глубине которой он был в меньшинстве... всемогущество огромной бюрократической государственной машины... Бюрократия стала социальной базой власти». См.: Moshe Lewin. Le dernier combat de Lenine. Paris,

1967. P. 112, 127. Таким образом, проблема расширяется. Эта историографическая тенденция отразилась во многих работах о характере социалистических режимов. Например, Grilles Martinet. Les cinq communismes. Paris, 1979. P. 12,23,25; Yvon Boudet. L'autogestion. Paris, 1977. P. 11,47,86. Ведущей идеей была та, что базировалась на утверждении о диктаторском, авторитарном характере коммунизма Ленина, черпавшим свои идеи прежде всего у Ткачева. Такой подход не был изобретением западных коллег, а привнесен эмигрантами из России. В частности об этом писал в своей достаточно известной работе Давид Шуб. CM.:David Shub. Lenine Paris, 1972. P. 10. ⁵ См.: Шубин A.B. Вожди и заговорщики. М., «Вече». 2004. Автор полагает, что «Сталин имел основания опасаться заговора» (С. 372), а в целом «ситуация 30-х годов могла поставить перед системой две основные задачи: устранение элиты, саботирующей преобразования и представляющей потенциальную угрозу для системы, или (и) разгром реально складывающегося заговора с целью устранить вождя и изменить курс» (С. 6).

Твардовская В. А., Итенберг Б.С. За изучением революционного движения в России (к столетию со дня рождения Б.П. Козьмина)// Революционеры и либералы в России. М., 1990. С. 8.

⁷ Блюм Рэм. Поиски путей к свободе. Проблема революции в немарксистской общественной мысли XIX века. Таллин, 1985. С. 68-69.

⁸См.: Gleason. A young Russia. The Genesis of russian Radicalism in 1860-s. N.Y.,1980. P. 383. Отметим также, что присутствие «богемных настроений», «ультралевых идей», тяготени к экстремистским акциям среди определенных слове в развитых странах создают почву для заговорщичества. Об этом убедительно пишет Ю.Н. Давыдов, указывая на то, что в истории это почти «всеобщий тип» «богемной революционности». См.: Давыдов Ю.Н. Эстетика нигилизма. М., 1975. С. 29-36.

⁹ Шахматов Б.М. Л.О. Бланки и революционная Россия (отзывы, влияния, связи)// Французский ежегодник. М., 1981. С. 57. См. также: Хорос В.Г. Идейные течения народнического типа в развивающихся странах. М., 1980. С. 83-84, 111. См. также: Regis Debray. Revolution dans la revolution. Paris, 1972. P. 13-23. Анализируя развитие революционного процесса в Латинской Америке в основном после второй мировой войны Режи Дебре подробно останавливается на теории революционного очага, и хотя пытается доказать, что она не имеет ничего общего с бланкизмом, то есть с классическим заговорщичеством, приведенные им же факты опровергают этот подход. Он цитирует Че Гевару, который писал, что «не всегда надо ждать, чтобы были выполнены все условия для революции. Их может создать повстанческий очаг», то есть постоянно действующее революционное меньшинство». С. 13.

После второй мировой войны наблюдалась значительная «активная политическая деятельность военных, их участие в определении послевоенного устройства стран латинской Америки», - пишет А.Ф. Шульговский. Нередко ими ставились и социально-реформаторские цели, в основе чего лежала оценка армии, как самодостаточной силы. См.: Шульговский А.Ф. Армия и политика в Латинской Америке. М., 1979. С. 26, 49. Переворот, осуществленный ливийскими.офицерами в 1969 году после нескольких лет подготовки под лозунгом «Свобода, социализм, единство» по основным своим характеристикам совпадает с классическим заговором. Спецификой его было абсолютное преобладание в рядах заговорщиков именно военных и сопряженность основных лозунгов с исламом. См.: Егорин A3. Ливийская революция. М., 1989. С. 14-31. ^! Delmas Claude. La guerre revolutionnaire. Paris, 1965. P. 72, 86, 77, 87. 92. ¹¹ Тютюкин СВ. От декабризма до посткоммунизма// Отечественная история. 2002. №6. С. 149-150; Троицкий Н.А. Дилетантизм профессионалов (письмо в редакцию

журнала «Родина»)// Освободительное движение в России. Вып. 16. 1997. Саратов, С. 186.

¹² См.: Джангирян В.Г. Критика англо-американской буржуазной историографии М.А.
Бакунина и бакунизма. М., 1978; Сухотина Л.Г. Проблемы русской революционной де
мократии в современной английской и американской буржуазной историографии.
Томск, 1983; Карпачев М.Д. Истоки российской революции. Легенды и реальность. М.,
1991. В этих и других работах, несмотря на неизбежные для своего времени идеологи
ческие установки, содержится большой фактический материал историографического
характера, значение которого сохраняется до сих пор.

¹³ Histoire generate du socialisme.T. 3. Du 1875 a 1918. Paris, 1974: P. 42; Histoire des idees
politiques.T. 2.. Du XVIII siecle a nos jours. Paris, 1975. P. 450, 469, 470, 576, 577, 598 724-
725; Wolfgang Abendroth. Histoire du mouvement ouvrier en Europe. Paris, 1973. P. 12,19;
Albert Camus. L' homme revoke. Gallimard. 1975. P. 211.

¹⁴ Городницкий Р.Г., Кан Г.С. Рец. на: Революционный радикализм в России: век де
вятнадцатый.

Документальная публикация под ред. Е.Л. Рудницкой. М., Археографический центр. 1997.// Отечественная история. 1998. № 6. С. 185.

¹⁵ См. Бер Ю.А. Страницы биографии революционера (С.Г. Нечаев)// Вопросы истории.
1989. №4; Есипов В.В. Был ли Нечаев революционером // Вопросы истории. 1990.
№11; Минаков А.Ю. Феномен нечаевщины должен быть переосмыслен // Вопросы ис
тории. 1990. №11. Продуктивной оказалась дискуссия в № 2 «Отечественной истории»
в 1999 г. после выхода 16-го выпуска в 1997 г. «Освободительного движения в Рос
сии». Излагались точки зрения как оправдывавшие революционное движение, так и и
осуждавшие его.

¹⁶ См. Гросул В. Здоровый традтционализм саратавцев. Освободительное движение в
России: современный взгляд или приверженность традициям/ Круглый стол// Отечест
венная история. 1999. №1. С. 5

¹⁷ См. Твардовская В. Без революционного движения история России остается непол
ной и непонятой// Там же. СП; Твардовская В. А. Николай Морозов: от революционе
ра-террориста к ученому-эволюционисту// Отечественная история. 2003. №2. С. 54, 51.

Морозов К.Н. Рец. на: «Кровь по совести»: Терроризм в России: документы и биографии. Предисловие, составление, прим. О.В. Будницкого. Ростов на / Д. 1994 //Отечественная история. 1995. .№6. С. 195.

¹⁹ Будницкий О.В. Эпоха «Земли и Воли» и «Народной воли» / Революционный ради
кализм в России. Век девятнадцатый. М., 1997. С. 385.

²⁰ Чешихин-Ветринский В.Е. Общественное движение в царствование Александра II/
Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Исторический сборник под редакцией
В.В. Каллаша. Т. YI. М., 1911. С. 117

²¹ См. Тун А. История революционного движения России. Женева, 1903. С. 104; Бар-
риве Л. Общественное движение в царствование Александра Второго. Исторические
очерки. М., 1911.С. 141.

²² См. Цеховский В.Ф. Сергей Геннадьевич Нечаев // Историческая библиотека. Выпуск
11(41). Спб., 1907. С. 643-654.

²³ Корнилов А.А. Общественное движение при Александре П. 1855-1881. М., 1909.
С.200.

²⁴ Щербакова Ек. «Отщепенцы». Социально-психологические истоки русского терро
ризма// Свободная мысль. 1998. №1. С. 90

Цит. По Воронихин А.В. Вера Фигнер: путь в террор. // Освободительное движение в России. Вып. 16. 1997. Саратов, С. 85

²⁶ Pares В Russia betveen Reform and Revolution. N.Y., 1962. P. 184.

²⁷ Рудницкая E. Главное - преодолеть научное сектантство/ Освободительное движение
в России: современный взгляд или приверженность традициям/ Круглый стол
//Отечественная история. 1999. №1. С. 7-8

²⁸ Малыпинский А. Обзор социально-революционного движения в России. Спб., 1880.
С. 278.

²⁹ Archives nationales. Paris, F 7. 12520. Автором осуществлена публикация данного
документа в "Историческом архиве", № 2. 2004. С. 166-171.

³⁰ Karpovich. Imperial Russia. 1801-1917. N.Y., 1932. P. 40-44.

³¹ Рудницкая E. Предисловие «Русский радикализм» // Революционный радикализм в
России: век девятнадцатый. М., 1997. С. 7. Далее: Рудницкая Е. Предисловие...

³² Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986,
С.87.

³³ Рудницкая Е. Предисловие... С. 8.

³⁴ См. ЮсимМ.А. Макиавелли в России. М., 1998. С. 146, 147.

³⁵ РудницкаяЕ. Предисловие...С. 8.

³⁶ Герцен А.И. Молодая и старая Россия/ Собр. соч. в тридцати томах. Т. 16. М., 1959.
С.204. Критика Герценом положений «Молодой России» привлекла внимание Уолтера
Лейкера, который отметил, что тот выделил влияние Бабефа, Бланки и Фейербаха.
Собственный вывод автора заключается в том, что Заичневский был предшественни
ком террора 1870-х гг. См.: Walter Laqueur. Terrorism. Boston-Toronto, 1977. P. 30-31.

³⁷ Ткаченко П.С. Восприятие революционными разночинцами идей западноевропейско
го утопического социализма // Вопросы истории. 1990. №3. С. 48.

³⁸ Шахматов Б.М. Л.О. Бланки и революционная Россия (отзывы, влияния, связи)//
Французский ежегодник. 1981. С. 61

³⁹ Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. The Quest for a General Sience of Society/
1861-1917. London, 1976; Acton E/ Alexandre Herzen and the role of the Intellectuel Revo
lutionary. Cambridge, London, N. Y., Melbourne. 1979. P. 13; Alain Besancon. Etre russe au
XIX siecle. Paris, 1974. P. 140.

⁴⁰ Виленская Эм. Худяков. M., 1965. С. 93.

⁴¹ Козьмин Б.П. Вступительная статья к: П.Н. Ткачев. Избранные литературно-
критические статьи. М.-Л., 1928. С. 14.

⁴ Горев Б. К вопросу о бланкизме вообще и русском бланкизме в частности// Воинствующий материалист. 1925. Кн. 4. С. 110.

⁴³ Шахматов Б.М. Л.О. Бланки и революционная Россия. - Французский ежегодник. М.,
1981.С. 63.

⁴⁴ Шахматов Б.М. Л.О. Бланки..., С. 62-63.

⁴⁵ Там же. С. 64.

⁴⁶ Блюм Рэм. Поиски путей к свободе. Проблема революции в немарксистской общест
венной мысли XIX века. Таллин, 1985. С. 190.

⁴⁷ Теодорович И. Историческое значение партии «Народная воля». 1930. С.112.

⁴⁸ См. Тихомиров Л. Несколько мыслей ... С. 114; Глинский Б.Б. Революционный пери
од русской истории. 1913. Т. 1. С. 484.

⁴⁹ Чешихин-Ветринский В.Е. Общественное движение в царствование Александра II/
Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Исторический сборник под редакцией
В.В. Каллаша. Т. YI. М., 1911 С. 124.

⁵⁰ Барриве Л. Общественное движение в царствование Александра Второго. Истори
ческие очерки. М., 1911. С. 146-147.

⁵¹ Ленин В.И. Что делать // В.И. Ленин. Поли. собр.соч., Т.6. С. 173.

⁵² См.: Berlin I. Introdiuction to: Ventury F. Roots of Revolution. N.Y., 1966. P. ХПІ; Fish-
man W. Peter Nikitich Tkachev - Tutor of Bolshevism|| History today. 1965. V. 15. P. 118-
125; Hardy D. Nrachev and Marcsists|| Slavic review. 1971. № 3. P. 22-23; Weeks A/ The
first Bolshevik. APolitical Biographie of Peter Nkachev. N.Y., 1968. P. 27-31.

⁵³ Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 58.

⁵⁴ См. Плеханов Г.В. Новый защитник самодержавия или горе г. Л. Тихомирова (ответ
на брошюру «Почему я перестал быть революционером») / Избранные философские
произведения в пяти томах. Т. 1. М., 1956. С. 390.

⁵ Плеханов Г.В. Наши разногласия/ Избранные философские произведения в пяти томах. Т. 1. М, 1956. С. 345, 334, 169.

⁵⁶ См. Герцен А.И. Молодая и старая Россия. Т. 16. С.202; Его же. Журналисты и терро
ристы. Т. 16. С.221.

⁵⁷ См.:Герцен А.И. Журналисты и террористы. Т. 16. С. 221; Герцен А.И. Молодая и
старая Россия. Т. 16. С. 203

⁵⁸ Булгаков С. Героизм и подвижничество. Из размышлений о религиозной природе
русской интеллигенции / Вехи. Сб. Статей о русской интеллигенции. М., 1990. Ре
принтное издание. С. 43,45.

⁵ Тихомиров Л. Несколько мыслей о развитии и разветвлении революционных направлений// Каторга и ссылка. 1924. № 3(24). С. 119-120.

⁶⁰ Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986,
С.210, 211,219.

⁶¹ Рудницкая Е.Л. Предисловие. С. 10.

⁶² Там же. С. 14.

Там же. С. 13, 14.

⁶⁴ Там же. С. 20.

⁶⁵ Городницкий Р.А., Кан Г.С. Рец. на: Революционный радикализм в России: век де
вятнадцатый. Документальная публикация под ред. Е.Л. Рудницкой. М., Археографи
ческий центр. 1997.//Отечественная история. 1998. №6. С. 186.

⁶⁶ Чешихин-Ветринский В.Е. Общественное движение в царствование Александра II/
Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Исторический сборник под редакцией
В.В. Каллаша. Т. YI. М., 1911 С. 121.

⁶⁷ Троицкий Н. А. Дилетантизм профессионалов (письмо в редакцию журнала «Роди
на»)//Освободительное движение в России. Вып. 16. 1997. Саратов, С. 186.

⁶⁸ ГАРФ. СА. Ф. 109. Оп. 1. Д. 65. Л. 289.

⁶⁹ Огарев Н.П. Идеалы/ Н.П. Огарев. Избранные социально-политические и философ
ские произведения. Т. 2. М., 1956. С. 54-55.

⁷⁰ См.: Герцен А.И. Былое и думы. Т. X. С. 153

⁷¹ См.: Молодая Россия/ Революционный радикализм в России. Век девятнадцатый. М.,
1997. С. 142-149.

⁷² Граждане!; К молодому поколению/Революционный радикализм... С. 152, 104.

⁷³ Ответ «Великоруссу»/ Революционный радикализм в России. Век девятнадцатый. М.,
1997. С. 117.

⁷⁴ Кельсиев В.И. Исповедь//Литературное наследство. Т. 41-42. С. 312.

Попытки организации заговоров и тайных обществ в 1830-1840-е годы и социализм

Постдекабристская эпоха не была, как это нередко представляется, застывшим временным пространством под недремлющим оком Николая I и его полиции. Брожение в умах продолжалось. Причиной были, прежде всего, глубинные внутренние процессы, а также информация, поступавшая различными путями, несмотря на охранительные меры правительства, из Западной Европы. В июньском номере журнала «Русская старина» от 1903 года приводится цифра в 200 000 томов западноевропейской литературы, завезенной в Россию только в 1832 г., и 6 млн. томов за период 1832-1844 гг. . Власти располагали дипломатическими донесениями, подтверждавшими опасения относительно пагубности, с их точки зрения, идейного воздействия Запада на российское общество и заразительности революционных примеров. Чаще всего речь шла о заговорщической деятельности польских эмигрантов различных политических направлений и тайных обществах во Франции, Италии, Германии. Нередко отмечались связи участников этих обществ с Россией. По мнению же властей, в самой России были люди готовые на решительные действия, в том числе и на создание тайных обществ. Бенкендорф писал в «Обзоре общественного мнения за 1827 г.», что «молодежь, то есть дворянчики от 17 до 25 лет, составляют самую гангренную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух..., тенденции, незаметно внедряемые в них старшими..., превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев. Все это несчастье происходит от дурного воспитания. Только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ. Мы видим уже зарождение нескольких тайных обществ». Николай I сделал здесь приписку: «Где, кто персонально?»14. Совокупность внутренних и внешних обстоятельств приводила к тому, что, как пишет М.В. Яковлев, «после разгрома движения декабристов среди передовой части университетской молодежи наблюдается довольно сильная тяга к созданию кружков и тайных обществ»15. Одним из подтверждений этой тенденции было сообщество молодых неравнодушных людей вокруг Герцена и Огарева, а несколько ранее кружка Сунгурова. Сам Герцен об этих событиях писал: «В 1832 году, под предлогом, что это тайное общество, арестовали дюжину студентов и тут же отправили в оренбургский гарнизон», а «в 1834 и нас, моих друзей и меня, бросили в тюрьму. Нас обвинили в намерении (последнее подчеркнуто у Герцена - И.В.) создать тайное общество и желании пропагандировать сенсимонистские идеи»16. Примечательны два обстоятельства. Первое заключается в том, что власть действует упреждающе, и наказываются даже намерения, что указывает на предполагаемую степень опасности от тайных обществ, к чему, без сомнения, власть пришла, прежде всего, на основе декабристского опыта. Второе обстоятельство было принципиально новым: в социалистических идеях была обнаружена не меньшая опасность, чем в заговорщичестве. Особенно опасным представлялось соединение этих явлений. Выводы власти относительно намерений, по сути, подтвердил и сам Герцен, когда писал в «Былом и думах», что «неотлучная мысль, с которой мы вступили в университет» была в том, «что здесь совершатся наши мечты, что здесь мы бросим семена, положим основу (последнее подчеркнуто у Герцена) союзу. Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней»17. Герцен, разбирая события тех лет, отметил еще несколько характеристик, которые усиливали оппозиционные настроения, подводили их к рубежу, за которым могло последовать радикальное действие. В статье «Старая и молодая Россия» он писал, имея в виду и свою молодость, о присутствии этого явления позднее в «Молодой России». Речь шла об «одной из самых характеристических черт русского гения» - «неустрашимой последовательности», которая проявлялась «в наготе отрицания, в логической беспощадности, и мы с какой-то радостью произносили те последние крайние слова (два слова подчеркнуты Герценом - И.В.)), которые губы наших учителей едва шептали... Да, мы произносили их громко в ожидании бури, которую мы вызовем...»18. Оправдывая такой подход для времени своей молодости, Герцен отвергает его для начала 1860-х, поскольку он увидел возможности мирного созидательного действия. Эпоха же 1830-х годов подвигала к «неустрашимой последовательности».

Подобные настроения, бесспорно, улавливались властью, которая, сопрягая их с информацией из-за рубежа, чаще всего полученной от дипломатов, делала вывод об опасности положения для устоев самодержавия. В 1836 году посланник в Турине Обрезков писал в своем донесении о «подрывных и цареубийственных» планах революционных клубов в Лондоне, которые первыми жертвами наметили Луи Филиппа, Д. Карлоса и «нашего августейшего самодержца». Отмечалось, что революционные клубы Франции, Германии, Италии и России подчинены комитету Директории, в который входят некоторые поляки.19 Очевидно, было, что посланник имел довольно смутное представление о состоянии эмиграции в Лондоне, путаясь в фамилиях, обещая узнать поточнее, но, тем не менее, широкими мазками набрасывая чуть ли не всеевропейскую систему соподчиненных революционных организаций, включающую и российский компонент. Остаться незамеченным такое сообщение не могло. Одно лишь упоминание о возможном покушении на императора придавало донесению особую ценность. И это был, помимо сведений о заговорщичестве и социализме, еще один пункт, который крайне настораживал власть.

Заговорщический компонент в революционном движении Италии и Франции конца XVIII века — 1860-х годов в освещении А.И. Герцена

Анализ оценок Герцена по проблеме исследования представляет определенную трудность, исходящую из того, что в его работах чаще всего слиты воедино частности и обобщения, логика и чувство, объективное и субъективное. Тем не менее, можно утверждать, что бесспорным было его постоянное внимание к Италии и Франции, включая и заговорщический компонент в революционном движении. Герцен давал характеристики личностей Д. Мадзини, О. Бланки, А. Барбеса, других деятелей, затрагивал проблему их идейного становления и анализировал основное в их программах, отмечая при этом недостатки. Он обращался к их практической деятельности, обращая внимание на успехи и просчеты. Выводы на основе анализа разнообразной информации нередко проецировались на состояние дел в России. Это последнее обстоятельство имело особое значение, поскольку содействовало оснащению оппозиции в России разнообразными сведениями, стимулирующими в том числе и становление радикализма.

Обострение социально-экономических проблем в России в течение 50-х годов XIX века и особенно после отмены крепостного права логическим следствием имело интенсификацию идейных поисков тех представителей общества, которые полагали необходимыми перемены. Герцен писал, характеризуя эту эпоху: «...время размышлений пришло, волнения в душе не сдержишь» . Помимо анализа внутренней жизни страны, обращения к ее истории, участники освободительного движения внимательно приглядывались к опыту других стран. И здесь огромное значение имела деятельность именно А.И. Герцена. В его публикациях в «Полярной звезде», «Колоколе» в 1850-1860-е годы, в изданиях отдельных работ, в колоссальной переписке отразились разнообразнейшие сведения о Западной Европе, основанные на личных контактах с ведущими деятелями эпохи, собственных наблюдениях, знакомстве с литературой, наукой. Герцен, понимая, как необходима широкая информированность российского общества о состоянии европейских дел, полагал все же, что России нужен свой путь. В известной работе «Русский народ и социализм», написанной в 1851 году и переведенной на русский язык в 1858, он утверждал, что «прошлое западных народов служит нам поучением и только; мы нисколько не считаем себя душеприказчиками их исторических завещаний»8. Но эта базовая установка не означала полного неприятия западноевропейского опыта. Особенно большое внимание в работах Герцена занимали, как отмечалось, Франция и Италия. Творческое наследие мыслителя отразило богатство его контактов с итальянскими деятелями. Сотни раз упоминаются имена Д. Мадзини, Ф. Орсини, К Медичи, М. Квадрио, А. Мордини, К. Пизакане, Э. Козенц и других известных итальянцев. Оценивая этот факт, исследовательница жизни и творчества Герцена Н.М. Пирумова констатировала, что «симпатии Герцена к итальянцам были так велики, что он не раз сравнивал их с русскими»9. По мнению Герцена, события в Италии и России к началу 1860-х годов являлись чрезвычайно значительными. В письме к сыну в феврале 1861 он писал: «4 марта - провозглашается освобождение с землей (доля земли неизвестна). Это, наверное, с освобождением Италии -важнейшие события в последние двадцать пять лет» Далее он сообщал, что «вчера обедал у нас Мадзини» (в параграфе дается современное написание фамилии, Герцен же писал «Маццини»). Имя этого деятеля освободительного движения Италии в 1830-1860-е годы упоминается Герценом значительно чаще других. Их личное знакомство состоялось весной 1849 года после падения Римской республики. Но Герцен знал о нем гораздо раньше и уже тогда давал ему восторженные характеристики. «Великая, святая личность и огненная натура», - написал он о Мадзини в своем дневнике еще в России в 1843 году . Очевидно, что его привлекали в знаменитом итальянце ярость борца, вера в свою правоту, то есть качества необходимые для борьбы.

Другой европейской страной, постоянно привлекавшей внимание Герцена, особенно в силу ее революционных традиций, была Франция. А.И. Герцен на протяжении многих лет в своих работах - письмах, публикациях в «Полярной звезде» и «Колоколе», издании отдельных трудов и, прежде всего, «Писем из Франции и Италии», «Былом и думах» многократно обращался также к революционной программе Г. Бабефа, деятельности О. Бланки и его единомышленников, характеризуя их как социалистов - государственников, сторонников радикального силового разрешения социальных проблем. Необходимость одновременного рассмотрения бабувизма и бланкизма проистекает из того, что в России сторонники революционного заговора и революционной диктатуры, получившие не совсем правильное, но объяснимое название «якобинцы», нередко апеллировали именно к этим двум ключевым фигурам западноевропейского революционного движения11. Герцен же был авторитетным интерпретатором данных явлений и значительным источником соответствующих сведений. Надо отметить, что все базовые оценки Герценом и бабувизма и бланкизма были сделаны в основном до активизации революционного движения в России в начале 1860-х годов и, таким образом, могли существенно повлиять, учитывая авторитет Герцена и размах его издательской деятельности, на оформление соответствующей идеологии и практики в России.

Несомненно, Герцен знал гораздо больше того, что излагал на страницах своих опубликованных произведений. Так, например, его многолетнее знакомство с Пьером Леру, основателем знаменитой газеты социалистического направления «Le Globe» и автором понятия «социализм», с которой в 1830 году сотрудничал молодой Опост Бланки, позволяло располагать информацией об оттенках его воззрений в период их формирования12. Видимо, в личном общении Герцен делился этими сведениями. Естественно, он был не единственным источником информации подобного рода. Например, «Спешнев пояснил на допросе, что, будучи за границей в 1845 г., он интересовался устройством тайных обществ (от древних христианских общин до современности) и начал писать «Рассуждение о тайных обществах и наилучшей организации тайного общества применительно к России...»13. Примечательно, что судьба самого Спешнева, судя по неоднократным упоминаниям его имени в переписке, интересовала Герцена на протяжении многих лет14. Несомненно знали в России о Бабефе, Бланки, Барбесе, других заговорщиках от тех, кто возвращался из-за рубежа, из судебных отчетов в прессе. Бабувизму в отличие от бланкизма уже была посвящена некоторая литература. В.М. Далин писал, что «изучение истории бабувизма начинается по существу с опубликованной в 1828 г. замечательной книги Буонароти «Conspiration pour PEgalite, dite de Babeuf» (Заговор Бабефа во имя равенства или короче «Заговор равных» Бабефа - И.В.), сыгравшей, как известно, совершенно исключительную роль в распространении коммунистических идей и возникновении необабувизма 15. Таким образом, тема проникновения в Россию идей заговора для совершения коммунистического (социалистического) переворота и революционной диктатуры представляется масштабной и заслуживает отдельного исследования. Пока же речь идет о роли Герцена в этом процессе.

Элементы концепции заговора на рубеже 1850 - 1860-х годов в революционном движении и отношение к ним Н.Г. Чернышевского

Ситуация с оценкой взглядов Чернышевского в чем-то схожа с ситуацией вокруг Герцена и Огарева. Долго и устойчиво он квалифицировался в историографии, особенно в советской (но и в западной тоже)1, как последовательный революционный деятель и, более того, как общепризнанный лидер революционных сил России. Одним из подтверждений была прокламация «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», авторство которой приписывалось Чернышевскому2. К этой общей оценке добавлялся нюанс, заключавшийся в том, что при этом он был противником «либерально-реформаторских иллюзий» и «революционного авантюризма»3. Существовала точка зрения, зафиксированная сначала в воспоминаниях ишутинцев, а затем заявленная Ю. Стекловым о том, что Чернышевский в основе своей был бланкистским, то есть наиболее последовательным заговорщиком4. Такая позиция присутсвует и у некоторых западных авторов. П. Терюель-Манья утверждает, что «Чернышевский вдохновлялся бабувизмом и бланкизмом. После 1857 года он сам будет вдохновлять революционное народничество, главным противником которого была частная собственность» 5. Еще один нюанс при признании или отрицании Чернышевского революционным мыслителем и деятелем был в том, что он являлся сверхосторожным человеком, и мы никогда не узнаем точно о его взглядах и планах, тайна «унесена им в могилу»6.

Другой подход, разрабатываемый В.Ф. Антоновым, строится на том, что прокламация «Барским крестьянам...» написана не Чернышевским, «Земля и воля» 1860-х гг. была оппозиционной, но не революционной организацией, а сам Чернышевский был «просветитель, демократ, социалист»7.

Как и в случае с Герценом и Огаревым, выяснение реального отношения Чернышевского к тайным обществам, заговорам, конкретным представителям этой тенденции в революционном движении и планам в этом ключе должно содействовать определению его общей позиции. При этом необходимо учитывать настроения, присутствовавшие в его окружении и в радикальном крыле освободительного движения, наиболее полно отразившиеся в прокламации П.Г. Заичневского «Молодая Россия».

Досоветская историография наметила некоторые проблемы, связанные с этим документом и фигурой Петра Григорьевича Заичневского. Речь шла о его видении заговора, диктатуры, созидания социалистического общества, трактовке террора и отношения к народным массам. Л. Барриве определил Заичневского как «революционера - якобинца»8, и это совпадало с характеристикой данной ему автором публикации «Дело Заичневского»: «Представитель совершенно особого течения в русской революционной мысли, — «якобинства». И добавлялось, что течение это не имело большого влияния9. Л. Тихомиров отмечал, что Заичневскии «был страстный поклонник французских якобинцев и признавал государственный переворот путем заговора и захвата власти революционной партией»10. В этом же ключе писали С.Г. Сватиков и К.А. Пажитнов11. Бланкистский характер документа, «якобинский» по терминологии эпохи, признавался всеми, а первым на это обратил внимание еще А.И. Герцен сразу же после появления «Молодой России».

Писавшие о Заичневском отмечали специфику воззрений революционера. Л. Тихомиров утверждал, что Заичневскии «считал русских революционеров недозревшими до ... якобинского понимания революции». Более того, он не принимал террор народовольцев. Его основными идеями был заговор и переворот12. К.А. Пажитнов же, пересказав подробно содержание «Молодой России», настаивал, что «террор признавался одним из надежных средств»13. Данное противоречие возникло из-за разной трактовки террора. Заичневскии выступал за применение насилия в ходе революции и после нее, но отвергал терроризм на предшествующем этапе, поскольку это было распылением сил, более того, этим самым революционеры себя обнаруживали, и подготовка переворота переставала быть тайной, что было одним из главных условий успеха.

Несмотря на однозначную революционность, основная масса оппозиционных сил отнеслась к ней критически. Причина заключалась в отношении к народу, которое Бакунин назвал «безумным и истинно доктринерским пренебрежением» 14. И это было созвучно критике прокламации Герценом и отношению к ней Чернышевского.

Итак, дореволюционные авторы отметили заговорщический, бланкистского варианта характер воззрений Заичневского и его повышенное внимание в проблемам власти, выразившемся в лозунге о диктатуре. Принципиальным было его отношение к террору, также отмеченное в литературе. Констатировалось неприятие большинством революционных деятелей оценки народных масс Заичневским.

В послеоктябрьскую эпоху Заичневского охарактеризуют как представителя «малоизученного течения русского революционного движения — русского якобинства-бланкизма»15. В это время понятия «бланкизм» и «якобинство» используются одновременно как равнозначные. Под ними понималось политическое заговорщичество узких групп социалистов-революционеров ориентированных на переворот без участия народа и декретирование диктатурой нового социального устройства. В литературе формулируется потребность осмысления особенностей российского варианта бланкизма. В это время несколько расширяется источниковая база благодаря публикации воспоминаний о Заичневском, и материалов о его деятельности16. Выделяются исследования Б.П. Козьмина, посвятившего много работ истории бланкизма в России, и раннего его периода, в частности. Б.П. Козьмин предложил следующее объяснение подходов Заичневского: «Учитывая исход французской революции 1848 года, авторы «Молодой России», не боясь упреков в якобинстве, высказывались за сосредоточение руководства народным движением в руках революционной партии»17. Параллельно В.П. Алексеев отмечал, что в кружке Аргиропуло и Заичневского изучали работы как отечественных, так и западноевропейских мыслителей по истории революций и революционных организаций, политике, а «исключительным вниманием кружка пользовалось социалистическое учение. Особенно им увлекался П.Г. Заичневский»18. Отмечались также его ненависть к угнетению, склонность к решительным действиям19, но тема эта не была развита, хотя здесь были возможны интересные наблюдения, поскольку всех бланкистов объединяли сходные характеристики.

Похожие диссертации на Концепция заговора в радикальной социалистической оппозиции. Вторая половина 1840-х - первая половина 1880-х годов

А.Д. Михайлов в революционном движении 1870-х - 1880-х годов Пелевин Юрий Александрович

Влияние государственно-церковных отношений на развитие народного образования в России 1880-1905 годов (На материалах Московского учебного округа) Фидченко Ольга Владимировна

Общественно-политические взгляды и публицистика В.В. Розанова (1880-е годы - 1914 г.)Ломоносов Алексей Васильевич

ГОРОДСКОЙ МУЗЕЙ И ВЛАСТЬ: 1880-е – 1930-е ГОДЫ (ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОРОДСКОЙ МУЗЕЙ, МУЗЕЙ СТАРОГО ПЕТЕРБУРГА, МУЗЕЙ ГОРОДА)Петрова Людмила Ивановна

Развитие золотодобывающей промышленности Башкортостана в период двух модернизацийМакарова Вера Николаевна

Роль исторического романа советских писателей в утверждении в массовом сознании официальной концепции отечественной истории в 1930-е - первой половине 1940-х годовГордина, Елена Дмитриевна

Концепция пролетарского государства и политика советской власти в отношении рабочего класса в годы НЭПа (1921-1929 гг.)Шипов Роман Борисович

Концепция "пролетарской культуры" и монументальная лениниана как отражение идеологических и ментальных установок в обществе в первые годы советской власти, 1917-1927 гг.Андрианова Наталья Юрьевна

Концепция социально-организованного опыта А. А. Богданова и ее роль в становлении советской модели социализма в 1920-х-сер. 1930-х годовАлексеев Владимир Валерьевич

Концепция Н. Я. Данилевского в оценках современниковЕфремов Александр Валентинович