Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Губернская администрация и религиозные объединения в период вероисповедных реформ в России в конце XIX - начале XX в 24
1.1. Конфессиональный состав населения Ставрополья в конце XIX -начале XX в 24
1.2. Проблемы взаимоотношений местной администрации и религиозных объединений на основе российского законодательства о культах 55
1.3. Вероисповедные реформы: причины, сущность, последствия (1905 -1916 г.) 87
Глава 2. Формирование новых государственно-конфессиональных отношений на Ставрополье (1917-1929 г.) 120
2.1. Государство и религиозные организации в годы революций и гражданской войны на Ставрополье 120
2.2. Политика местных властей по отношению к религиозным организациям в начале 20-х гг. XX в 145
2.3. Организация антирелигиозной агитации и пропаганды (1923 - 1929 г.) 176
Заключение 207
Примечания 213
Список источников и литературы 242
Список сокращений 267
Краткий словарь терминов 268
Приложения 270
- Конфессиональный состав населения Ставрополья в конце XIX -начале XX в
- Вероисповедные реформы: причины, сущность, последствия (1905 -1916 г.)
- Государство и религиозные организации в годы революций и гражданской войны на Ставрополье
- Организация антирелигиозной агитации и пропаганды (1923 - 1929 г.)
Конфессиональный состав населения Ставрополья в конце XIX -начале XX в
Состав населения Ставропольской губернии по вероисповеданиям в конце XIX - начале XX в. был довольно разнообразен в соответствии с разнообразием этнографического состава. По данным Первой всеобщей переписи населения 1897 года у нас в крае проживали представители всех крупнейших религиозных конфессий. Преобладающим вероисповеданием являлось православие.
Христианство имеет длительную историю распространения на Северном Кавказе, уходящую корнями в раннее средневековье. Но наиболее быстрое распространение христианства православного толка связано с усилением российского влияния в регионе и его включением в состав империи в конце XVIII в.. В 1842 г. была создана Кавказская епархия с центром в городе Ставрополе. Ее главу первоначально именовали епископом Кавказским и Черноморским. Таким образом, Ставрополь, где в то время находилась штаб-квартира командующего войсками Кавказской линии и Черномории, стал также и кафедральным городом.
Край нуждался в грамотных и преданных своему делу православных священнослужителях. Для их подготовки в 1846 г. в Ставрополе была учреждена Кавказская православная духовная семинария. Эта семинария быстро стала заметным центром духовной жизни не только города, но и региона. Так как учредители семинарии ставили перед ее воспитанниками миссионерские цели, то в семинарии наряду с религиозными предметами, старославянским, древнегреческим и древнееврейскими языками преподавали также осетинский и калмыцкий языки, несколько позже - ногайско-татарский. Главной задачей семинарии была подготовка православного духовенства, и в первые 50 лет своего существования она подготовила 850 образованных священников (1).
К 1875 г. Кавказская епархия насчитывала уже 425 церквей, в том числе в Ставропольской губернии - 113, Кубанской области - 220, Терской области - 77 и в Черноморском округе - 15. К 1885 г. число приходов Русской православной церкви достигло 600. Стало трудно управлять таким количеством приходов, поэтому в 1885 г. Кавказская епархия была разделена на три - Ставропольскую, Владикавказскую и Сухумскую. Глава Ставропольской епархии получил титул епископа Ставропольского и Екатеринодарского. При этом Ставропольская епархия оставалась самой большой и территориально охватывала Ставропольскую губернию и Кубанскую область (2).
На рубеже веков отмечался значительный рост священно- и церковнослужителей, православных храмов. Их численность, с 1893 по 1909 гг., увеличилась более чем в полтора раза (3).
Православие было важной составной частью духовной жизни населения губернии. Религия сопровождала человека с первых дней его жизни до последнего вздоха, воспитывая и поучая, помогая пережить неизбежные в жизни горести и страдания. В ней были сосредоточены и проблемы мировоззрения, и нравственные начала жизни. Однако по мнению ряда современных исследователей, религиозные верования ставропольских крестьян во многом расходились с официальным православием, крестьяне имели самые смутные понятия об основных догматах христианства, не знали Закона Божьего (4).
В религиозных обрядах крестьян преобладали элементы первобытных верований, на что неоднократно указывало и само православное духовенство. «Учение православной церкви воспринято и усвоено прихожанами не во все его объеме, не во всей его чистоте и связано с суевериями и предрассудками, родившимися еще под влиянием языческого мировоззрения и передаваемого от отцов и дедов к детям и внукам, - писал в отчете один из благочинных Ставропольской епархии. Очень трудно искоренить эти предрассудки и суеверия, так как таковые основываются на авторитете дедов и отцов. На Рождественских праздниках еще и теперь ходит молодежь по дворам колядовать под окнами домов даже в губернских городах. При венчании браков лиц, получивших высшее образование и проживающих в губернских городах еще и теперь под постилку, под ноги брачующихся, кладут деньги, чтобы брачующиеся были богатыми. Так крепко народ, а особенно сельский, держится предрассудков и суеверий и в этом невозможно винить духовенство. Эти народные предрассудки веками укоренились в народном сознании и стали народными обычаями» (5).
Однако в то время не это тревожило священнослужителей. По их мнению «предрассудок и суеверий у простолюдина много..., но они не грозят отпадением православных чад от своей матери церкви...» (6). Важной заботой православных иерархов была борьба со старообрядчеством и сектантством, обретающим все большее влияние в регионе со второй половины XIX в.
По данным первой всеобщей переписи населения 1897 г. представители так называемого раскола и сектантства составляли 1,22 % от общего числа населения Ставропольской губернии. Для сравнения, в Терской области они же составляли 3,83 %, Кубанской области - 1,21, а в целом по России 1,72 % (7). Необходимо отметить, что статистика русского сектантства и раскола было «делом весьма темным». Помимо тайны, сохраняемой администрацией, тут дело затруднялось еще старанием сектантов-мистиков слыть за православных, вследствие чего не только официальные, но и секретные сведения правительства по отношению к ним должны считаться ниже действительных.
Характерно, что термин «раскольники» был общим для обозначения в официальных документах не только последователей Древней православной церкви, не принявших реформы патриарха Никона, но и представителей любого религиозного направления уклоняющихся от господствующей православной церкви. В толковом словаре В. Даля записано: «Раскольник - отщепенец по вере, отпадший от своей церкви, от своего исповедания» (8). Тем самым термин раскольник применялся и по отношению к сектантам. Чаще всего, в официальных документах упот 27 реблялось следующее понятие - «раскольники различных сект», а в качестве уточнения указывалось направление раскола.
Термин «секта», «сектантство» в литературе получили отрицательный, уничижительный оттенок, с исторической точки зрения неоправданный. Мы будем употреблять его для обозначения отдельных религиозных образований, выделившихся из тех или иных крупных религий.
В конце XIX века, по мнению Главноначальствующего гражданской частью на Кавказе, всех религиозных течений в России насчитывалось до 130, но при этом предполагалось, что их значительно больше. «Наименовать и перечислить все существующие в России раскольничьи толки и секты крайне затруднительно, -отмечалось в одном из официальных документов, - а еще затруднительнее точно означить черты лжеучений каждого толка или секты. Не только в различных местностях одни и те же секты называются различно, но даже в одном месте последователи какой-либо секты одними называются по имени ее основателя, другими -по той местности, где секта вначале появилась. Между тем, разные раскольнические секты, при близких столкновениях в жизни, несмотря на их взаимную друг к другу неприязнь нередко между собою смешиваются, перерождаются и даже иногда как бы совершенно поглощаются одни другими. Постоянное смешение и перерождение сект, при крайнем их разнообразии замечается и на Кавказе» (9).
В конце XIX века из всего многообразия религиозного сектантства выделялись следующие наиболее крупные направления: раскольники-старообрядцы и последователи мистических и рационалистических сект. Старообрядчество как религиозное течение никогда не было единым ни в организационном, ни в идеологическом отношении. Еще в конце XVII в. оно распалось на два основных направления: поповщину и беспоповщину. В свою очередь, поповцы разделились на бег-лопоповцев-перемазанцев и приемлющих австрийское (белокриницкое) священство, а беспоповцы на последователей поморского, федосеевского и других толков. Что же касается мистических и рационалистических сект, то к первому разряду относились: хлыстовство, шалопутство, скопчество и другие с ними сходные направления, но имеющие в разных местах свои названия. К разряду рационалистических сект принадлежали: духоборство, молоканство, штундобаптизм, паш-ковщина, толстовство. Одиноко по своему характеру стояла секта жидовствующих (10).
Вероисповедные реформы: причины, сущность, последствия (1905 -1916 г.)
Внешне, если подходить формально и руководствоваться только цифрами, религиозные конфессии вступили в революционную эпоху как мощные организации. В начале XX в. в Ставропольской губернии действовали 168 православных церквей, 11 протестантских молитвенных домов, 7 мечетей, 2 хурула, 1 костел и 1 синагога. Массовыми тиражами выходила разная по характеру религиозная литература, издавался журнал «Ставропольские епархиальные ведомости». Монастырских и церковных земель числилось 17 тыс. десятин (1).
Тем не менее, внутренние процессы в церкви, в первую очередь православной, оставляли желать лучшего. Неподвижность догмы, преобладание административной стороны над духовной, ритуализм масс и их равнодушие к духовному содержанию религии были характерны как для центральных епархий страны, так и для провинциальных.
В августе 1905 г. под председательством архиепископа Агафодора было открыто пастырское собрание духовенства Ставропольской епархии. На собрании обсуждались те необходимые изменения, которые должны были произойти во внутренней церковной жизни. Главный акцент был сделан на признании того, что «каждый священник по существу своего сана есть миссионер, обязанный следить за религиозным состоянием своего прихода и, путем неустанной проповеди, нравоучения и наставления, всячески отвращать прихожан от увлечения лжеучением, отнюдь не прибегая к посредству светской власти». Достигнуть этого предполагалось путем «совершенствования Божественной службы» и повышением авторитета приходского духовенства (2),
Последний вопрос в то время стоял наиболее остро. Ежегодные отчеты благочинных указывали на падение в большинстве приходов епархии авторитета местных церковно- и священнослужителей. «Отношения прихожан к местному духовенству самые нежелательные, - отмечалось в одном из таких отчетов. - Никогда, кажется, прихожанин не имел такого сильного недоверия к нему, как теперь. На священника, в большинстве случаев, он смотрит как на узкого эгоиста, который все делает исключительно с корыстной для себя целью. Та любовь, то уважение, которыми пользовались наши деды и прадеды среди своих прихожан, отошли в область преданий» (3).
По мнению приходских священнослужителей, основной причиной установления холодных отношений между прихожанами и духовенством был способ обеспечения духовенства - так называемые «доброходные даяния» за со 89 вершения треб. Ненормальное положение православного духовенства, поставленного в необходимость брать плату за удовлетворение духовных нужд и потребностей своих прихожан при отправлении этих треб, являлось одной из главных причин охлаждения народа к православию, подрывало его авторитет среди паствы. На этой почве создавалось немало поводов к взаимному недовольству между духовенством и прихожанами. Единственный выход из сложившегося положения епархиальное начальство видело в том, чтобы «поставить духовенство в такое материальное обеспечение в виде жалованья от казны или от прихожан, чтобы устранялась возможность возникновения нареканий на духовенство за вымогательство...» (4). Однако, до самой революции 1917 г. вопрос о введении жалованья приходскому духовенству и установления тарифов за духовные требы оставался неразрешенным.
Часто и сами священники своим безнравственным поведением и ненормальным порядком исполнения приходских треб давали повод прихожанам быть недовольными ими. Журналы Ставропольской Духовной консистории хранят многочисленные сведения о нравственном облике православного духовенства конца XIX - начала XX вв. Очень часто высшему духовенству Ставропольской епархии приходилось рассматривать жалобы прихожан на своих нерадивых священников. Чаще всего притч обвиняли в сожительстве, пьянстве, в нетрезвом совершении служб и непристойном поведении в храме. В 1916 г. дьякона Аристарха Амелина «исключили из духовного звания за нетрезвую жизнь, совершение богослужения в нетрезвом виде, за произнесение скверно-матерных слов и пение песен скверного содержания в храме» (5). 23 января 1917 г. Ставропольская Духовная консистория слушала дело по обвинению священника села Урожайного Иосифа Ремболовича в том, что он «под праздник Вознесения Господня всю ночь пьянствовал с псаломщиком, на Вознесение Господне, служа литургию, не отрезвившись от пьянства, выскочил из алтаря и захлопал в ладоши, чтобы остановить певчих, певших не то, что следует...» (6). К сожалению, подобные факты не были единичными. Нередко прихожане были недовольны тем, как местный церковный притч справлялся со своими обязанностями. 9 мая 1917г. волостное правление села Радыковского Медвеженского уезда обратилось к архиепископу Агафодору с просьбой перевести из села священника Пятницкого «дабы не было в будущем недоразумений и неприязней между прихожанами и Пятницким» (7). На сельском сходе было решено, что «отец Петр Пятницкий не соответствует интересам населения. Так, например, крещение новорожденных священником Петром Пятницким установлено еженедельно в среду и субботу и считаясь лишь с введенным им порядком, отказывается крестить своевременно, а лишь в установленные им дни слаборожденных, чем, и вынуждает прихожан, не дожидаясь означенных дней обращаться крестить таких слаборожденных детей в соседние приходы; а иногда даже были случаи, что когда обращались с просьбою окрестить слаборожденного до установленного дня, ссылаясь, что дитя очень слаб, Пятницкий все же не крестил и ребенок умирал не крещенным. Бракосочетание совершает за слишком дорогую плату, доходящую иногда до 40 рублей, за погребение также непосильно высокая плата и даже было несколько случаев, когда умирал неимущий и заплатить за похороны было или нечем или даже некому, за отсутствием и у близких средств, то в этих случаях чинились всевозможные, какие только мог Пятницкий придумать препятствия. Своими злобными поступками священник Пятницкий доводил прихожан до того, что они были вынуждены хоронить умерших лиц без отпевания...». Но, пожалуй, самым печальным фактом было то, что священника совершенно не интересовало религиозное и нравственное состояние своих прихожан. По поводу посещений вечерних богослужений Пятницкий заявлял: «Раз не ходят, то для меня все равно! Хоть век пусть не ходят...» (8).
Такое пренебрежительное отношение священнослужителей к выполнению своих обязанностей вызывало недовольство со стороны населения. Прихожане видели, что для многих священников совершение таинств основано не на идее, а в большинстве случаев только на одной торговле, вся их деятельность строи 91 лась исключительно на выгоде и интересе. Простой народ это сознавал, громко высказывал свое осуждение, а то и презрение к таким священникам.
Конечно, были и настоящие священники для радости и утешения верующих людей, но они были незаметны для начальства, их не выделяли и не поощряли, да они об этом и не заботились.
Слабость внутренней духовной жизни паствы и пастырей в значительной степени объяснялась той политической ролью, которую вынуждена была играть православная церковь как государственная. Начиная с периода правления Петра I церковь, по словам Д.В. Поспеловского, «превратилась в приводной идеологический ремень крепостнического государства» (9). Приходское, особенно сельское, духовенство фактически выполняло роль полицейского, который должен сообщать правительству имена и численность потенциальных рекрутов для армии, доносить об антиправительственных разговорах и даже пренебречь тайной исповеди, если она содержала антиправительственные замыслы. П.Н. Милюков в своих работах не раз указывал на то, что «смирение» высшего руководящего слоя русского (черного) духовенства перед верховной властью и ее представителем, обер-прокурором Синода, оставалось характерной чертой русского строя вплоть до революции 1917 г. (10).
Сейчас о предреволюционной православной церкви принято писать как о средоточии духовности и нравственности. Совсем иначе она воспринималась большинством образованных и граждански активных слоев населения конца XIX - начала XX века, а именно, - как послушная служанка деспотического режима, враждебная науке, культуре, демократии, самому достоинству человеческой личности. Назовем хотя бы такие известные имена, как В.И. Ясевич-Бородаевская, А.С. Пругавин, СП. Мельгунов, П.Н. Милюков и др. «Церковь сделалась одной из отраслей бюрократического управления, одним из многочисленных департаментов сложного бюрократического механизма, - отмечал СП. Мельгунов. - Она впитала в себя идеи старого режима и сделалась консервативной силой, охраняющей своим духовным авторитетом одряхлевшие устои общественной жизни. Она явилась врагом свободы и защитницей бесправия... Государственная власть путем полицейской опеки стремилась обеспечить неприкосновенность первенствующей церкви, в господстве которой она видела до времени твердый оплот для своих реакционных выступлений. Отсюда проистекали все репрессии против инакомыслящих. Свободы совести в полицейском государстве быть не могло» (11). Аналогичные оценки можно найти и у виднейших писателей той поры, прежде всего Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, В.Г. Короленко, А.Ф. Письменского и т.д. Симптоматично и то, что целый ряд известных религиозных философов выступал с резкими обличениями церкви за ее связь с самодержавием, за нетерпимость и духовный деспотизм. Среди них П.Я. Чаадаев, Вл. Соловьев, Н.А. Бердяев и многие другие блистательные умы.
В целом высокая степень интеграции православной церкви в государственно-административную систему Российской империи, выполнение ею ряда государственных функций, материальная и идеологическая зависимость от властей в условиях кризиса общественно-политической системы оборачивалось против церкви, делая ее объектом острой критики со стороны различных общественных сил. Выход из сложившегося положения исследователи государственно-церковных отношений начала XX века видели в коренной реформе существующей системы. «Требование об отделении церкви от государства должно быть начертано на знамени каждой прогрессивной политической партии -писал СП. Мельгунов, - никакой государственной, национальной и привилегированной религии, никакого господствующего вероисповедания. Церковь есть частное общество, не пользующееся никакими преимуществами, отсюда должно неминуемо вытекать признание всех церквей равноправными, отмена государственной поддержки исключительно лишь господствующей ныне церкви и обязательного преподавания догматов какого бы то ни было религиозного культа на общественный счет...
Государство и религиозные организации в годы революций и гражданской войны на Ставрополье
Февральская революция сняла многие препоны на пути утверждения в жизнь принципа свободы вероисповеданий. Уже в «Обращении к гражданам» от 7 марта 1917 г. Временное правительство объявило об отмене «всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений». Детально же эта мера рассматривалась в постановлении «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений», изданном 20 марта 1917 г. Оно отменяло все те статьи Свода Законов Российской империи, которые ущемляли политические, социальные и имущественные права граждан по религиозному признаку. Дальнейшее развитие вероисповедная реформа получила с принятием 14 июля 1917 г. закона «О свободе совести», в котором свобода совести рассматривалась как свобода вероисповедания (1).
Принятие вышеназванных постановлений имело огромное значение для оздоровления общественно-политической ситуации в России. Ранее «терпимые» и «гонимые» исповедания получили широкие права в их богослужебной, миссионерской и общественно-политической деятельности. Перемены коснулись и Русской православной церкви.
По традиции являясь орудием государства, православная церковь была теснейшим образом связана с царской властью. Церковь была призвана к воспитанию народных масс в духе официального православия в церковноприходских школах. Состав высшего церковного органа был подобран из лиц, готовых служить правительству и исполнять все приказания обер-прокурора. Когда появилась Государственная Дума и русское общественное мнение распределилось по политическим партиям, церковь была официально обращена на службу той политической партии - Союза русского народа и националистов, которая вела борьбу за реставрацию самодержавия.
Исходя из этого, в советской литературе издавна, еще с 20 - 30-х гг. XX в., сложилась точка зрения, согласно которой в историческом конфликте труда и капитала, эксплуатируемых и эксплуататоров, резко обострившемся к концу 1916 - началу 1917 г., церковь, особенно православная, безоговорочно придерживалась лишь промонархических позиций, верой и правдой стояла за интересы самодержавия, враждебно относилась к антицаристским настроениям в обществе (2). Однако, эта точка зрения верна лишь наполовину и, конечно, не дает всей полноты исторической картины.
Советские исследователи не принимали во внимание того, что в самой церкви в начале XX в. происходили сложные и противоречивые процессы. С приходом к власти Временного правительства православная церковь получила реальный шанс добиться некоторой автономии от государственной власти и внести либеральные поправки к установившемуся церковному строю.
Под воздействием провозглашенных свобод население Ставрополья, более 90 % которого составляли православные христиане, активно включилось в обновление внутрицерковной жизни. Весной 1917 г. архиепископ Ставропольский и Екатеринодарский Агафодор получил указ Св. Синода, в котором отмечалась «необходимость предоставить духовенству и пастве право более активного участия в церковном управлении и более свободного обсуждения и заявления своих интересов и нужд» (3). Духовная консистория должна была позаботиться о созыве в ближайшие дни «чрезвычайных епархиальных съездов духовенства с участием представителей от приходов, облеченных доверием прихожан, и представителей от местных духовно-учебных заведений для обсуждения на сих съездах не только вопросов имеющих отношение к данной епархии, но и общих вопросов о положении Православной Церкви в русском государстве, в связи с происшедшими переменами в строе государственного управления и предстоящим созывом Церковного Собора и Учредительного Собрания, а также вопро 122 сов о желательных преобразованиях в церковном управлении и церковно общественной жизни...» (4).
Конечно, как в рядах духовенства, особенно высшего, так и у представителей других привилегированных сословий при всем понимании необходимости осуществления каких-то крупных перемен в империи жили настроения о полезности сохранения в России монархического института власти, дополненного или ограниченного парламентом, Конституцией и некоторыми другими элементами «цивилизованного абсолютизма». Однако, как известно, не эти слои населения определяли к началу 1917 г. расстановку сил в обществе. В России верх брали буржуазно-демократические, антимонархические настроения средних и радикально-революционные требования низших слоев населения. Такие настроения имелись и в среде духовенства. Поэтому неправильно утверждать, что церковь в целом противилась радикальным преобразованиям в обществе.
В послании Синода «Всем верным чадам православной Российской Церкви» Февральская революция объявлялась божьим делом, верующие призывались довериться Временному правительству: «Свершилась воля Божья. Россия вступила на путь новой государственной жизни... Святейший Синод усердно молит всемогущего Господа, да благословит он труды и начинания Временного правительства» (5).
В марте 1917 г. в Ярославле, Москве, Екатеринбурге, Вологде, Тамбове, Нижнем Новгороде, Ташкенте и в других местах состоялись представительные собрания духовенства, на которых были одобрены первые преобразования Временного правительства и выдвинуты антимонархические требования (6).
Не был исключением и губернский город Ставрополь. 16 марта 1917 г. здесь, с разрешения и благословения архиепископа Агафадора, в семь часов вечера в здании образцовой школы при Ставропольской духовной семинарии состоялось открытие Чрезвычайного Собрания духовенства Ставропольской губернии. Участниками Собрания были представители благочинных округов, депутаты, уездные наблюдатели, миссионеры, городское и сельское духовенство, законоучителя средних учебных заведений. Председателем Собрания был избран священник Иоанн Гревцов, его товарищем Николай Прозоровский.
Основная цель Собрания заключалась в «ориентировке представителей духовенства в вопросах, выдвинутыми последними церковно-политическими событиями, уяснение своего церковно-политического кредо и способов проведения его в жизнь» (7).
На второй день своего заседания Собрание посылает Председателю Совета Министров Временного правительства князю Львову телеграмму следующего содержания: «Съезд духовенства Ставропольской губернии, переживая со всей великой Россией радость обновления строя государственной жизни на началах свободы, выражает полную готовность подчиниться Временному правительству, всеми силами содействуя ему в устроении государственной жизни и желает видеть в нем единую верховную власть свободную от воздействия на него какой-либо партийной организации» (8). В этом послании ярко выражена политическая позиция ставропольского духовенства, полностью поддержавшего Временное правительство и видевшего свою основную задачу в том, чтобы «внушать населению доверие к Временному правительству, необходимость борьбы с врагом до победного конца, показывая ужасные последствия поражения вплоть до лишения завоеванных народом свобод» (9).
При обсуждении, какую позицию должно занять духовенство «об установлении образа правления» и в каком направлении вести беседы с прихожанами «при неизбежных запросах по сему вопросу», Собрание постановило принять для всего духовенства епархии общее и обязательное для всех положение: «вопрос об образе правления должен быть решен референдумом» (10). Во избежание возможных эксцессов духовенство ни в коем случае не должно разъяснять с церковной кафедры программы различных политических партий и не касаться в церковных проповедях вопроса о желательном образе правления. Единственная задача момента - «это соблюсти стадо Христово в мире и единении, предохранив прихожан от политических раздоров» (11). Выполнить поставленные задачи поможет «поместная и всероссийская организация духовенства, которая по 124 заботится о создании доверия народных масс к новому правительству и подготовит их и духовенство к Учредительному Собранию» (12).
Необходимость организации духовенства виделась и в том, что «церковь и ее служители вступают на новые пути жизни совершенно неподготовленными, благодаря тому, что самодержавный режим держал все и всех в железных оковах. Предстоит тяжелая борьба. Только единение всех священно-церковнослужителей Православной Церкви может дать силы и средства выдержать эту борьбу, отстоять интересы веры и церкви, поддержать само духовенство в защите его прав и законных интересов» (13).
В итоге, 16 марта 1917г. на Собрании принимается решение об учреждении Союза Духовенства Ставропольской епархии. В задачи Союза духовенства входило следующее. Во-первых, «объединение духовенства епархии в общественно-политической деятельности», во-вторых, «защита правовых и материальных интересов церкви и духовенства перед государственными и общественными установлениями», в-третьих, «изыскание средств к умственному и нравственному возвышению духовенства и его материальному благополучию» (14).
Организация антирелигиозной агитации и пропаганды (1923 - 1929 г.)
Когда обнаружилось, что, несмотря на ликвидацию «экономической основы» религии, сама она все еще не «отмирает», государственные органы власти переходят к иным методам борьбы. С одной стороны, правительство старалось, причем довольно успешно, сделать невозможным нормальное управление церковью, арестовывая и ссылая в административном порядке епархиальных архиереев. В первой половине 20-х гг. в Ставрополь было направлено 6 епископов - Евсений, Дмитрий, Иннокентий, Иринарх, Иннокентий, Арсений, которые через какое-то время убирались местным ГПУ (1). С другой стороны, государственная власть пыталась расколоть церковь изнутри, путем поддержки так называемого «обновленческого» движения. В Ставрополе под нажимом местного ГПУ церковнослужителей всех еще действующих церквей принуждали отказаться от вероучения опального патриарха Московского и Всея Руси Тихона и становиться на платформу «новой церкви» («обновленческой»), выступающей за «социалистическую революцию». Из 13 главных церквей и храмов города 12 отошли к «обновленцам» и лишь Варваринская церковь с настоятелем Иоанникием по-прежнему оставалась «тихоновской» (2).
Однако, несмотря на то, что к 1923 г. большинство иерархов были вынуждены принять обновленческое руководство и обновленцам было передано большинство действующих церквей, на поведении верующих это отразилось весьма мало. Более того, первый опыт открытой «войны с религией» 1918-1922 гг. показал ее полнейшую бесперспективность, а то и вредность, так как порождал у многомиллионных масс верующих недоверие к политике правительства и слабо влиял на сокращение уровня религиозности масс. На XII съезде РКП(б) в апреле 1923 г. неоднократно отмечалось, что религиозные настроения масс имеют тенденцию не только к сокращению, но и к расширению и воспроизводству среди приверженцев ряда конфессий. Поэтому советское государство решает перейти к иным формам и методам борьбы с религией. На том же XII съезде РКП(б) было заявлено, что партия приступает к постановке «системати 177 ческой антирелигиозной пропаганды и агитации как одного из действенных средств расширения партийного влияния на широкие трудящиеся массы» (3).
Нельзя сказать, что до этого времени антирелигиозной пропаганды вообще не велось. В газете «Власть Советов» за 1920 - 1922 гг. публиковались многочисленные сообщения, в которых духовенство представлялось как контрреволюционная сила, противящаяся новым преобразованиям в стране. Тем не менее, лишь начиная с 1923 г. антирелигиозная пропаганда и агитация принимает систематический характер, причем направляется не только против духовенства, как представителей эксплуататорских классов, но и непосредственно против самой религии, как «орудия классового угнетения».
На первых порах ставилась задача «мирного», постепенного изживания религиозных предрассудков в сознании масс путем атеистического воспитания населения. Этот новый мотив, который все настойчивее начинал звучать в партийных документах, обязан своим появлением усилившейся тревоге партийного руководства не только в связи со слишком медленным, на его взгляд, снижением числа верующих, но и даже с ростом в ряде мест религиозных масс. Это отмечалось и в разосланном в феврале 1922 г. циркуляре ЦК РКП(б), в котором признавалось, что «существует огромный интерес масс к религии» (4). Поэтому, решившись на «суровую борьбу» с религией, можно было лишиться поддержки и доверия миллионов граждан-верующих. На XII съезде партии было заявлено, что «необходимо заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма. Нарочито грубые приемы, часто практикующиеся в центре и на местах, издевательства над предметами веры и культа взамен серьезного анализа и объяснения не ускоряют, а затрудняют освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков» (5).
Подобные тенденции в политике партии по религиозному вопросу находили поддержку у все более широких слоев коммунистов. Секретарь Северо-Кавказского Крайкома РКП(б) Микоян в статье за 1925 г. «Как не надо бороться с религией в деревне» отмечал: «Закрытием церквей и преследованием 178 попов религию не разрушить. Этот процесс долгий, который не может быстро совершиться в один или два года, или пять лет, оторванный от общего хода развития техники, культуры и науки. Поэтому глупо, если кто думает, что можно административными мерами, закрытием церквей, или простыми преследованиями попов или даже некоторыми лекциями и удачными диспутами вырвать с корнем религию из народной жизни сейчас, в ближайшие годы... Административные меры бессмысленны. Они только сталкиваются с сопротивлением верующих и наносят вред делу самой Советской власти. С религиозным дурманом надо бороться наукой и техникой. Влияние и число безбожников - неверующих может увеличиться по мере поднятия культурного уровня населения, техники и науки страны и по мере распространения этой науки среди народных масс. Эта работа куда сложнее, куда кропотливее и она требует более упорного труда и длительной работы, чем какой-нибудь ловко написанный приказ против религии, или торжественное закрытие церквей и проч. Только такая работа может дать реальный результат, в особенности, среди молодежи» (6).
Постановке антирелигиозной пропаганды в деревне партийные органы уделяли особое внимание. В Российском государственном архиве социально-политической истории в материалах Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС можно найти инструкции по организации подобной работы. Они акцентировали внимание на том, что «антирелигиозная пропаганда в деревне ни в коем случае не может быть сведена к ряду случайных эпизодических выступлений, ничем не закрепляемых эффектов, к диспутам, судам и пр., превращающими нашу борьбу с религиозными предрассудками в спорт. Постановка отдельных открытых религиозных диспутов, эпизодических докладов и лекций на специальные антирелигиозные темы должна иметь место лишь при наличии хороших специалистов докладчиков и подготовленной аудитории... Антирелигиозная пропаганда в деревне не может вестись изолированно от общей культурно- и политико-просветительной работы. Она должна составить с этой работой единую, сложную и разветвленную систему пропаганды научно-материалистического мировоззрения» (7).
Руководящую роль в организации антирелигиозной работы в деревне центральные партийные органы возлагали на агитпропы губкомов и укомов партии, которые должны были оставить за собой, во-первых, «наблюдение за ходом религиозной пропаганды и борьбы разных культов, церквей и течений, за отношением к ним крестьянства и его религиозными настроениями и движениями», во-вторых, «выработку общего плана антирелигиозной пропаганды..., регулирование хода антирелигиозной пропаганды, наблюдение и проверка работы исполнительных отделов» и в-третьих, «подготовку кадров партийных агитаторов антирелигиозников, вовлечение в работу по антирелигиозной пропаганде беспартийных культурных работников - учителей, врачей, агрономов, артистов путем объединения их в антирелигиозные кружки...» (8). За партийными органами было оставлено проведение всех ответственных антирелигиозных выступлений и кампаний.
Большое значение в борьбе против религиозной традиции и силы обычая отводилось экономической агитации в форме пропаганды «нецелесообразности затрат на непроизводительное содержание клира». Отвлечению от культа должна была способствовать и организация культурных развлечений, сосредоточение внимания на пролетарских праздниках и торжествах и т.д. Помимо этого местные органы власти обязывались заменить «религиозные отправления формами гражданского быта, как-то: религиозных праздников - гражданскими производственными праздниками (напр., праздник урожая, посева и пр.,), таинств - торжественным отправлением гражданских актов с участием культурно-просветительных организаций - как напр., гражданских похорон, панихид, брака и т.д.» (9).
Во многих популярных изданиях этого периода, посвященных постановке антирелигиозной пропаганды, указывалось, что искоренить религию можно только путем планомерной культурно-просветительской работы среди населения. Так, Антон Логинов, в своей статье «Как следует вести борьбу с религиозными предрассудками», написанной в форме популярной беседы, обосновывает необходимость именно такой работы: «...О боге говорить нельзя, о попах — бес 180 цельно, о них и без нас православные невысокого мнения...Что же ты будешь делать, лектор? "Я буду разубеждать". Так, а что такое религия? - Предрассудок. А все, что перед рассудком - то и вне его. Значит сторонник предрассудка - есть человек без рассудка, без рассуждений. Но почему же это человек, имеющий мозги - не имеет здравого рассуждения? - Значит уже такие мозги. -Так вот, ты их и сделай иными, - тогда, когда явится сознание не придется бороться с предрассудком - он сам рассеется и исчезнет. Посадите рядом двоих верующих на стульях и поставте перед ними двух лекторов и пусть первый лектор говорит о вере, оспаривает, доказывает, разубеждает - а второй говорит о том, как нужно правильно читать, писать и считать, что представляет из себя наша земля, как живут люди в других странах и проч. Кто вперед освободит своего оглашаемого от религиозных и многих других предрассудков? Конечно, второй, ибо первый будет стремиться внести изменения в понятия своего слушателя, а второй внесет изменения в его мозги, он будет шлифовать его мозги, в то время как тот будет канителиться с одной идеей» (10).
