Содержание к диссертации
Введение
Раздел I. Теоретические подходы исторической науки к исследованию взаимоотношений власти и творческой интеллигенции советской России 1920-1930-х гг. Историография и источниковая база исследования 9-62
Раздел II. Эволюция взглядов партийно-государственной элиты на место и роль творческой интеллигенции в советском обществе 1920-1930-х гг 63-117
Раздел III. Политизация культурного пространства советской России: причины, формы, последствия 118-180
Раздел IV. Формы и методы политического контроля над творчеством интеллигенции в советской России в 1920-1930-х гг 181-233
Раздел V. Направления творческого взаимодействия советской интеллигенции и русской эмиграции в 1920 1930-е гг 234-298
Заключение 299-307
Список источников и литературы 308-340
- Теоретические подходы исторической науки к исследованию взаимоотношений власти и творческой интеллигенции советской России 1920-1930-х гг. Историография и источниковая база исследования
- Политизация культурного пространства советской России: причины, формы, последствия
- Формы и методы политического контроля над творчеством интеллигенции в советской России в 1920-1930-х гг
- Направления творческого взаимодействия советской интеллигенции и русской эмиграции в 1920 1930-е гг
Введение к работе
Актуальность темы исследования определяется особой социокультурной ролью российской интеллигенции, в своем творчестве выражающей духовно-нравственные ориентиры развития нации. Активное участие людей творческих профессий в общественно-политической и культурной жизни России способствует переходу страны на качественно новый уровень развития, расширяет горизонты в организации социального бытия.
В истории России интеллигенция всегда выполняла непростую роль неформального лидера. Ее деятельность ощутимо сказывалась в сфере просвещения, культурной и духовной жизни, борьбы за права и свободы личности. Яркие представители творческой общественности с опережением выражали взгляды и настроения широких слоев населения, поддерживали духовные силы и высокое моральное состояние общества. Особенно значимо влияние интеллигенции на политическую сферу и пространство власти в России. При общем низком уровне социального сопротивления государственному этатизму, творческая интеллигенция стремилась выполнять функции, характерные для гражданских структур развитых демократических стран.
Исследуемый период 1920-1930-х гг. интересен с точки зрения идейного и духовного раскола советской интеллигенции, одна часть которой обслуживала господствующую идеологию, активно отстаивала интересы новой советской элиты, а другая выступала с традиционных позиций борьбы за свободу творчества и права человека. Итоги внутренней борьбы интеллигенции, ее противостояние и сотрудничество с властью на десятилетия вперед определили характер развития страны, уровень развития культуры и духовный потенциал общества. На современном этапе по-прежнему от взвешенной гражданской позиции интеллигенции во многом зависит судьба реформ и характер общественно-политического развития России.
Степень научной разработанности темы. Историография проблемы характеризуется крайней неравномерностью в исследовании взаимодействия
власти и творческой интеллигенции, что объясняется не только и не столько уровнем развития исторической науки, сколько меняющейся политической ситуацией в стране. В советской историографии доминировала идея о том, что творчество интеллигенции должно быть подчинено интересам Советского государства, воплощающего в жизнь великий эксперимент по переустройству «старого мира». Октябрьская революция определила приоритет классовых ценностей как высшее достижение справедливости. Всё, что было связано со старой идеологией и прежней государственностью оказалось за рамками революционной законности. В советской исторической науке долгое время сохранялись представления об инструментальной роли интеллигенции в государственном строительстве СССР.
Подлинный прорыв в изучении взаимодействия власти и творческой интеллигенции в 1920-1930-е гг. произошел в период перестройки. Отказ от идеологических штампов и введение в широкий научный оборот новых источников позволил наметить новые подходы к исследуемой проблеме. За последние два десятилетия в условиях демократических реформ произошла переоценка роли интеллигенции в обществе. В историографии утвердилось представление о том, что усиление давления на интеллигенцию в ходе «революции сверху» было связано с решимостью сталинского руководства ликвидировать всех потенциальных идейных оппонентов на решающем этапе строительства социализма. Подробный историографический обзор, проведенный в первом разделе диссертации, показал, что проблема взаимодействия власти и творческой общественности является ключевой с точки зрения строительства демократии в России. Характер ее раскрытия отражает степень зрелости научного сообщества.
Актуальность и научная значимость темы, ее недостаточная разработанность определили цель и задачи исследования.
Цель диссертации - с опорой на комплекс документов обобщить и проанализировать исторический опыт взаимодействия органов государственной власти и творческой интеллигенции Советской России в 1920-1930-е гг.
Поставленная цель требует решения следующих научных задач:
выявить основные теоретические и методологические подходы исторической науки к исследованию взаимоотношений власти и творческой интеллигенции Советской России, а также с привлечением широкого круга литературы и источников определить главные тенденции в развитии историографии проблемы;
показать эволюцию взглядов партийно-государственной элиты на место и роль творческой интеллигенции в советском обществе в 1920-1930-е гг.;
с использованием новых материалов рассмотреть причины, формы и последствия политизации культурного пространства Советской России;
раскрыть механизм партийно-государственного контроля над творчеством интеллигенции в Советской России в 1920-1930-х гг.;
- проанализировать направления творческого взаимодействия совет
ской интеллигенции и русской эмиграции в 1920-1930-е гг.
Выбор хронологических рамок. Эпоха 1920-1930-х гт. имеет исключительное значение в становлении уникальной модели взаимодействия власти и творческой интеллигенции Советской России. С конца 1917 г. до начала 1921 г. страна пережила масштабные потрясения гражданской войны, в условиях которой творческая жизнь имела известные ограничения. Поэтому говорить об оформлении советской модели взаимодействия власти и интеллигенции представляется возможным лишь применительно к началу 1921 г. Переход к НЭПу был отмечен противоречивыми тенденциями в политической, экономической и культурной жизни, борьба которых происходила при непосредственном участии творческой интеллигенции. К концу 1930-х гг. окончательно сформировалась директивная модель управления культурной жизнью, в создании которой творческая интеллигенция принимала самое непосредственное участие.
Научная новизна диссертации определяется широтой и масштабностью поставленных исследовательских задач, решением крупной научной
проблемы, ранее не подвергавшейся комплексному научному анализу. Обращение к системному исследованию взаимодействия органов власти и творческой интеллигенции Советской России позволило раскрыть механизм формирования системы директивного управления культурной жизнью страны, становления монополии государственной идеологии. На защиту выносятся следующие положения:
социальная значимость творческой интеллигенции в исследуемый период состояла в том, что в силу выполняемых функций только она могла выработать альтернативную демократическую модель. В этом заключалась главная опасность мыслящей общественности для правящей партии, которая сама создавала новые общественные ориентиры, ограничивая функции творческой элиты трансляцией готовых образцов широким народным массам;
автор делает вывод о глубоком идейном расколе творческой интеллигенции, одна часть которой пыталась сохранить лучшие культурные традиции дореволюционной России, а другая активно поддержала новую власть в реализации эксперимента по революционному переделу мира и человека, популяризировала принципы марксизма-ленинизма, выступая орудием разрушения «старого мира» и насаждения основ классового мировоззрения. Раскол интеллигенции, ярко отразивший общий кризис социума, был необходим новой власти, искавшей поддержку лояльной творческой общественности в борьбе с чуждыми социальными элементами;
реально оценивая масштаб задач молодого советского государства в сфере культуры и просвещения, большевики были вынуждены пойти на сотрудничество со старой художественной интеллигенцией в деле социалистического культурного строительства. Декларируя свободу творческой жизни, на практике партийные руководители подавляли творческую индивидуальность писателей, художников, артистов. Чистки, увольнения, запреты на ведение профессиональной деятельности, аресты и ссылки были важны даже не в силу прямого репрессивного воздействия, а потому, что вынуждали многих прибегать к самоцензуре, маскировать свои настроения, демонстрировать ло-
ялыюсть. сокращать круг общения. Сотрудничество интеллигенции и новой власти рассматривается в работе как одно из проявлений «конформизации» внутри становящегося советского общества - приспособления широких народных масс, разных социальных групп и индивидов к господствующим порядкам;
провозгласив пролетариат авангардом советского общества, лидеры партии рассматривали деятельность творческой интеллигенции как второстепенную сферу по отношению к материальному производству. В данной связи особое внимание в Советской России уделялось агитационной направленности советской культуры, которая должна была служить ретранслятором официальной линии партии, главным образом, в деле организации советского производства;
эпоха 1920-1930-е гг. рассматривается в работе как период адаптации творческой интеллигенции к требованиям новой власти, ее политическому заказу. Под воздействием аппарата управления на смену свободным объединениям интеллигенции, характерным для эпохи 1920-х гг., приходят подконтрольные власти творческие союзы 1930-х гг., являвшиеся частью государственного механизма по обслуживанию официальной идеологии.
Методология исследования. Автор исходил из гуманистической парадигмы, то есть из признания того, что главной ценностью общества является человек, а цель общества - создание условий для самореализации личности. В основе исследования лежат принципы историзма и научной объективности, сочетание формационного и цивилизационного подходов. Поставленные задачи решались на основе комплексного использования общенаучных методов - логического, исторического, структурно-системного, сравнительно - исторического.
Практическая значимость диссертации состоит в том, что собранные материалы, полученные результаты и научные выводы могут быть использованы в деятельности органов государственной власти и учреждений культуры современной России. Материалы диссертации могут использоваться при
подготовке научных и учебно-методических трудов, привлекаться в процессе преподавания в учебных заведениях, занятых подготовкой специалистов историков, культурологов, социологов и т.д.
Научную значимость исследования определяет концептуальный подход автора, который рассматривает взаимодействие лидеров ВКП(б) и творческой интеллигенции с точки зрения укрепления вертикали власти в Советской России, борьбы с политической оппозицией, свертывания НЭПа, политики коллективизации и индустриализации, подготовки к мировой войне.
Апробация исследования. Результаты диссертации изложены в публикациях автора, а также в сообщениях и докладах на научных конференциях. Наиболее ценные выводы исследования отражены в двух монографиях и публикациях, рекомендованных ВАК РФ.
Теоретические подходы исторической науки к исследованию взаимоотношений власти и творческой интеллигенции советской России 1920-1930-х гг. Историография и источниковая база исследования
Понятие «интеллигенция» является одной из важнейших категорий русской культуры. Однако» несмотря на свою распространенность, оно до сих пор остается весьма неопределенным. Каждый понимает его на интуитивном уровне, но дать четкую общепринятую дефиницию практически невозможно. Неоднозначно не только отношение к интеллигенции, но и трактовка самого понятия. Одна из причин этого кроется в том, что слово «интеллигенция» в России в разные исторические периоды имело различное значение.
Появившись в русском языке в середине XIX в., понятие «интеллигенция» быстро стало предельно мифологизированным.1 В начале XX в. интеллигенция представлялась как высокообразованная избранная часть общества, обладавшая особым мировоззрением, главными чертами которого являлись «увлеченность идеями, которым она отдавалась беззаветно», особый морализм и стремление к справедливости» нахождение между народом и мещанством (противопоставление себя им), а также интеллигентность как стиль жизни, проявлявшаяся во внешнем облике, поведении, жестах, голосе.
Однако перестройка всей социальной, политической и культурной жизни после революции 1917 г. не могла не повлечь за собой трансформации представлений о роли и месте интеллигенции в обществе. Советская власть приступила к «строительству» новой социальной структуры, иерархии ценностей и престижа, где интеллигенция как «чуждая» группа уже не могла занимать прежние позиции. Резко падает частота употребления понятия, и вопрос о русской интеллигенции из центрального превращается лишь в одно из идеологических орудий для перестройки прежней социальной структуры. К тому же, если раньше образ интеллигенции зачастую формировали сами ее представители посредством своих произведений, а также высокого положения в обществе, то отныне пресса и культура находились под жестким контролем новой власти, воспринимающей прежнюю интеллигенцию лишь как рудимент прошлого,
Одна из главных причин изменения отношения к интеллигенции крылась в марксистской идеологии с ее классовым подходом к рассмотрению общества. Интеллигенция же, являясь внеклассовой и бессословной группой, не входила в такую схему в чистом виде, потому важной задачей было «вписать» ее в классовую систему. В результате этого, появляется тезис о неизбежном смыкании интеллигенции с буржуазией. Обоснование этого можно проследить как в произведениях В.И. Ленина («бессословность нимало не исключает классового происхождения идей интеллигенции»; «материальные интересы интеллигенции привязывают ее к абсолютизму, буржуазии»;3 «не примыкая к классу, она есть нуль»), так и в других работах того времени («интеллигенция наша,..вовсе не отличается какими-то небывалыми «сверхклассовыми» качествами, а вполне и всецело примыкает к одному определенному классу - к буржуазии»). Отсюда пошло понятие «буржуазная интеллигенция», ставшее своеобразным социальным штампом, который мог быть применен в 1920-е гг. ко всем представителям дореволюционных образованных слоев, так называемым «бывшим». Поскольку советская власть носила антибуржуазный, то, следовательно, и антиинтеллигентский характер,
Трансформацию официальных представлений об интеллигенции можно схематично изобразить в виде нескольких этапов. Во-первых, необходимо было лишить прежнюю дореволюционную интеллигенцию ее привилегированного положения в обществе, «обезвредить», вытеснив из прежней социальной структуры, изменить ее статус в обществе. Это осуществлялось путем социальных ограничений, а также высмеиванием ее образа в прессе и литературе. Ее стали критиковать с марксистских позиций за враждебную буржуазную классовую психологию, отсутствие классовой борьбы, за готовность обслуживать любой господствующий класс, а также за то, что ничего не делала для развития производственных сил.
В литературе и прессе 1920-х гг. легко прослеживается новый карикатурный образ интеллигенции, содержащий множество отрицательных психологических характеристик, черт характера, которые лишь намечались в начале XX в. Интеллигент со страниц предстает как «мелкобуржуазный хлюпик», способный лишь на пустое философствование, слабый и бездеятельный, всегда страдавший бесхарактерностью, неумением работать, отличавшийся чрезмерным самолюбием, индивидуализмом, мягкотелостью и т.п. В художественной литературе высмеивание дореволюционной интеллигенции блестяще подано в образе Васисуалия Лоханкина из романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Он постоянно рассуждает о значении русской интеллигенции, непригоден в быту, ведет пустое разглагольствование, нигде не работает, стремится к жертве, не оправданной ситуацией, «однако обладает осознанием собственного величия».4
Во-вторых, поскольку без высокообразованных специалистов власть все равно обойтись не могла, то параллельно с вытеснением из социальной структуры представителей «старой интеллигенции», необходимо было создать «новую советскую интеллигенцию», сформированную уже выходцами из рабоче-крестьянских семей. Она была бы изначально воспитана в духе марксизма-ленинизма, а потому полностью послушна режиму, являясь его порождением, потому она уже не несла бы на себе штампа «буржуазная». Реализация этого стала возможной не только благодаря подавлению и «перевоспитанию» представителей старой интеллигенции, но и путем пролетаризации высшей школы, а также вследствие выдвижения рабочих на руководящие должности.
Понятие «новая интеллигенция» появляется с начала 1930-х гг., и подразумевает под собой всех работников умственного труда из рабочих и крестьян, без каких-либо дополнительных критериев. Эта новая советская интеллигенция обладала уже иными качествами, зачастую являясь антиподом прежней. На смену расхлябанности, индивидуализму, отрыву от народа должны были прийти чувство коллективизма и товарищества, восхваление труда, патриотизм, продвижение марксистско-ленинских установок в массы.
В результате, к середине 1930-х гг. заявлялось, что «старая буржуазная интеллигенция» уже практически растворилась в обществе и вытеснена «трудовой советской».5 Этот процесс смены интеллигенции был фактически зафиксирован в Конституции СССР 1936 г., закрепившей новую концепцию социальной структуры СССР. Согласно ей, новая трудовая интеллигенция «теперь является равноправным членом советского общества, наряду с рабочими и крестьянами».6 Она служит рабочим и крестьянам и выражает их интересы, являясь прослойкой между ними. Подобный взгляд на интеллигенцию был окончательно закреплен в Кратком курсе ВКП(б).
К середине 1930-х гг. произошел серьезный отход от дореволюционных представлений об «интеллигенции», и согласно официальной идеологии под «интеллигенцией» стали подразумевать всех работников умственного труда,
Революция расколола интеллигенцию. Часть интеллигенции не приняла или не поняла революцию. Им суждено было покинуть страну добровольно или принудительно. Часть сотрудничала с большевиками. Наиболее революционная часть интеллигенции активно участвовала в создании новой культуры. Другой отличительной чертой периода стали идеологизация культуры и четко выраженный классовый подход.
Одной из главных задач 1920-х гг. являлась борьба с неграмотностью, Второй важной задачей стало преобразование школы. Реорганизация системы народного образования началась уже в 1918 г. с создания единой трудовой школы из двух ступеней со сроком обучения 5 лет и 4 года.7
Плата за обучение отменялась. В 1930 г. в СССР введено всеобщее начальное образование. В 1934 г. вводилась начальная школа (с 1-го по 4-й классы), неполная средняя - с 1-го по 7-й классы, средняя - с 1-го по 10-й классы. Развивается профессиональное обучение при заводах. Открываются технические и сельскохозяйственные вузы. Широкое распространение получило высшее и среднее образование без отрыва от производства. Произошли преобразования и в области высшего образования. В 1918 г, отменены вступительные экзамены в вузы, отменена плата за обучение. При вузах создавали рабфаки (подготовительные курсы).
Политизация культурного пространства советской России: причины, формы, последствия
Формирование новой модели культурной политики в послереволюционной стране сопровождалось коренными сдвигами в представлениях и месте и роли работников культуры в общественных процессах. Советская власть воспринимала художественную культуру и искусство как неотъемлемую и важнейшую составляющую часть политики власти, направленной на воспитание человека нового типа с коммунистическим коллективистским мышлением. В этом отношении культурное пространство советского государства изначально оказывалось под жестким идеологическим контролем.
Победившая революция изначально закрепила в качестве основополагающего принципа развития художественной культуры ленинский принцип партийности литературы и искусства, который был сформулирован В.И. Лениным еще в 1905 г. в статье «Партийная организация и партийная литература». Под партийной литературой пролетариата Ленин понимал литературу, неразрывно связанную с идеями партии, способствующую утверждению «социалистических ценностей», «Литературное дело, - писал он, - должно стать частью общепролетарского дела, «колесиком и винтиком» одного единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса».196 В ленинском плане «культурной революции» большое место отводилось вопросам подчинения партийным идеологическим требованиям всей художественной сферы жизни общества.
По воспоминаниям В.Д. Бонч-Бруевича (в 1917-1920 гг. управляющий делами Совнаркома) в одной из бесед В.И. Ленин говорил ему, как «необходимы нам искусства - живопись, скульптура, театр для просвещения широких масс».1 7 В процессе формирования новой системы художественной культуры партия большевиков заботилась, прежде всего, о том, чтобы придать всем этим процессам «социалистическую направленность, высокую идейность и партийность».
VIII съезд РКЩб) в марте 1916 г. выдвинул требование, чтобы «театры, концерты, кинематографы, выставки, картины и пр.» способствовали «выработке самосознания и ясного миросозерцания», и тесно были связаны с деятельностью партии в «области коммунистической пропаганды».
Ленинский принцип партийности включал обоснование права и обязанности партии руководить развитием культуры. Коль скоро культура, литература и искусство являются составной частью социальной структуры, частью общепартийного, общенародного дела борьбы за социализм, то, по мысли Ленина, партия не может и не должна стоять в стороне от процесса развития художественной культуры. Он писал, о том, что, искусство не может быть индивидуальным делом, делом отдельных лиц или групп лиц, оно является составной частью организованной, планомерной руководимой коммунистической партией работы, связанной со всеми другими частями, частью общепартийного дела.198 Что касается не утилитарного, политического подхода к литературе, а отношения Ленина собственно к литературному творчеству, как отечественному, так и мировых классиков литературы, великих музыкантов, то это загадка, как вообще вся личная жизнь вождя.
Н. Валентинов в книге «недорисованный портрет» отмечает, что узнать Ленина «было совсем нелегко. Откровенность ему была чужда. Он был очень скрытный... «уголок», куда он никому не позволял «залезать», у Ленина был очень обширным. Домом с открытыми дверьми и окнами он совсем не был. На окнах всюду были ставни с крепким запором. В то, что он считал своей личной жизнью, никто не подпускался... из одних разговоров на партийные темы... Ленина не узнаешь».199 Поэтому Н. Валентинов приводит скупые свидетельства разных людей, знавших Ленина и общавшихся с ним в разные годы, по таким вопросам, как отношение Ленина к театру, музыке, литературе... «Разговор о театре однажды возник и тут же заглох, - отмечает Валентинов, - что же касается музыки, прекрасно помню слова Ленина, сказанные Красикову: «Десять, двадцать, сорок раз могу слушать Патетическую сонату Бетховена, и каждый раз она меня захватывает и восхищает все более и более». Н. Валентинов передает в книге свидетельства В. Воровского о художественных вкусах Ленина. Он однажды хотел узнать - читал ли Ленин Шекспира, Байрона, Мольера, Шиллера. Но в ответ «ни да ни нет не получил», но все же понял, что «никого из них он не читал и дальше того, что слышал в гимназии не пошел», «Изучая в Сибири немецкий язык, Ленин прочитал в подлиннике «Фауста» Гете, даже выучил наизусть несколько тирад Мефистофеля... Но, ни одну другую вещь Гете он не знает. Он делит литературу на нужную и ненужную, а какими критериями пользуется при этом различии -мне не ясно.
Для чтения всех сборников «Знания» он, видите ли, нашел время, а вот Достоевского сознательно игнорировал: «На эту дрянь у меня нет свободного времени». Прочитав «Записки из мертвого дома» и «Преступление и наказание», он «Бесы» и «Братьев Карамазовых» читать не пожелал. - «Содержание сих обеих пахучих произведений, - заявил он, - мне неизвестно, для меня этого предостаточно. «Братьев Карамазовых» начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило. Что же касается «Бесов» - это явно реакционная гадость..., терять на нее время у меня абсолютно никакой охоты нет. Перелистал книгу и швырнул в сторону. Такая литература мне не нужна, - что она мне может дать?».200 Далее Н. Валентинов пишет, что после того, что он услышал от Воровского, «желание «поисследовать» Ленина с помощью его отзывов о художественной литературе не уменьшилось, а, скорее, увеличилось... Так, случайно я узнал, что Ленин любит «Войну и мир» Толстого, а морально-философские размышления, которые включены в роман, считает глупостью. Это ничего не давало. Я не встречал еще ни одного русского человека, заявившего, что он не ценит и не любит это произведение. Мимолетный разговор был о романах Гончарова. «Обрыв» Ленин совсем не ценил. Отношение к «Обломову» Гончарова у него было иным, и весьма оригинальным. - Я бы взял не кое-кого, а даже многих из наших партийных товарищей, запер бы их на ключ в комнате и заставил читать «Обломова». А когда взмолятся, больше, мол, не можем, тогда следует приступить к допросу: а поняли ли вы, в чем суть обломовщины? Почувствовали ли, что он и в вас сидит? Решили ли твердо от этой болезни избавиться?».
Подобные откровенно утилитарные суждения о литературе Ленин высказывал и после октября 1917 г. Беседуя с Красиковым он говорил: «Совершенно не понимаю увлечения Маяковским. Все его писания - штукарство, тарабарщина, на которую наклеено слово «революция». По моему убеждению, революции не нужны играющие с революцией шуты гороховые, вроде Маяковского. Но если решат, что и они ей нужны, - пусть будет так. Только пусть люди меру знают и не охальничают, не ставят шутов, хотя бы они клялись революцией, выше «буржуя» Пушкина и пусть нас не уверяют, что Маяковский на три головы выше Бранже».202 Все произведения литературы Ленин оценивал только с политической точки зрения,
Например, роман Чернышевского «Что делать» он считал высокохудожественным только потому, что автор его «самый большой и талантливый представитель социализма до Маркса», и под влиянием этого романа «сотни людей делались революционерами» (он «увлек моего брата и меня, - говорил Ленин, - Он меня всего глубоко перепахал»). Из статьи Ленина «Партийная организация и партийная литература», о которой мы указывали выше, тоже следовал утилитарный вывод, что «нужной» литературой является только та, которая «сливается» с практическим рабочим движением, которая является «колесиком и винтиком» партийной организации. Чисто в пропагандистских целях Ленин делал высокопарные заявления о том, что надо учитывать стремление писателей, художников к свободе в своем творчестве, что «главная задача творческой интеллигенции - создавать высокохудожественные произведения».204
В том же духе, рассуждая о якобы демократических путях развития советской художественной культуры, мелкобуржуазному лозунгу «Искусство -для искусства» Ленин противопоставляет свой лозунг «Искусство для народа». В беседе с Кларой Цеткин он говорил: «Искусство принадлежит народу. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими. Оно должно пробуж-дать в них художников и развивать их». Эти ленинские пропагандистские штампы под партийным воздействием находили свое утверждение в решениях советских органов культуры. Так, в декабре 1920 г. в революции I Всероссийской конференции заведующих подотделами искусства губернских отделов народного образования подчеркивалось, что делегаты «считают правильными основные направления художественной политики на путях полного приобщения народных масс к искусству и художественной культуре».
Отсюда видно, что руководящие советские деятели культуры наивно были уверены в том, что слова вождей партии большевиков не могут расходиться с их делами. Поэтому они руководствовались ленинскими формулами при определении программы своей деятельности, не ведая о том, что они носили сугубо пропагандистский характер.
Формы и методы политического контроля над творчеством интеллигенции в советской России в 1920-1930-х гг
Творческая интеллигенция советской страны формировалась в условиях жесткого гражданского противостояния и кардинальных изменений в государственном устройстве. На протяжении рассматриваемого периода задачи, которые ставились большевиками перед творческими людьми, не раз корректировались, причем достаточно серьезно. Это не могло не влиять на отношения между властью и интеллигенцией. Однако достаточно жесткий контроль над культурной жизнью страны, так или иначе, присутствовал всегда. Нужно отметить, что вступление страны в реконструктивный период по времени совпало с ужесточением гонений на «буржуазных специалистов». Чем это было вызвано? В специальной литературе имеется несколько вариантов ответа на данный вопрос.
Наиболее распространенное объяснение состоит в том, что интеллигенции была уготована роль «козла отпущения» за серьезные просчеты и издержки в экономической и социальной политике. На «буржуазных спецов» власть возложила ответственность за провалы политики форсированной индустриализации и директивного планирования, падение сельскохозяйственного производства и т.п. Подобная точка зрения получила широкое распространение в современной отечественной историографии, ее придерживаются и сибирские историки.313 Другой вариант объяснения в первооснове учитывает отношение интеллигенции к политическому режиму.
Обострение всех внутренних противоречий в стране, особенно между советской властью и крестьянством, некомпетентное вмешательство в экономику не могли не повлиять на настроения специалистов, главным образом, из числа старой, сформировавшейся еще до революции интеллигенции, в большинстве своем беспартийной. Большая часть критически настроенной интеллигенции разделяла взгляды «правой» группировки партийного руководства, выступавшей за эволюционный путь развития с учетом реальных возможностей общества и интересов основной части населения страны - крестьянства. Критическое отношение к непродуманной и волюнтаристской политике «большого скачка» вызывало агрессивную ответную реакцию властей. 4
Концептуальную трактовку причин конфликта между властью и интеллигенцией предложил Ю.С. Борисов. Он считал, что усиление давления на интеллигенцию в ходе «революции сверху» было связано с решимостью сталинского руководства покончить с идейным оппонентом создания общества «государственного социализма». В реальной жизни степень завершенности этой модели зависела от силы сопротивления народа ее внедрению,
По мнению Борисова, в указанный период эта сила концентрировалась, главным образом, в крестьянстве и интеллигенции, вследствие их реального положения в обществе и выполняемых ими функций. Частное крестьянское хозяйство по сути своей было противоположностью коммунистической доктрины, экономической базой сопротивления ее насаждению. Поэтому коллективизация крестьянских хозяйств стала императивом политики «государственного социализма».
Что касается интеллигенции, то в силу выполняемых ею функций толь-ко она могла выработать альтернативную демократическую модель. Автор настоящей статьи исходит из того, что репрессивная политика в отношении интеллигенции была органично «вписана» в контекст сталинского «антинэпа» и являлась его составляющей наравне с насильственной коллективизацией и «раскулачиванием», вытеснением «нэпманов» из промышленности и торговли.
Речь шла о выверенном политическом курсе в отношении специалистов, который, применительно к исследуемому периоду, не укладывается в рамки утвердившегося в современной историографии тезиса о «мягких» и «жестких» методах воздействия на интеллигенцию с целью ее «советизации».
В данном случае правомерно говорить о «сталинизации», поскольку альтернативная программа социалистического строительства, развивавшая идеи ленинского нэпа, исходила от партийно-государственных лидеров из высших эшелонов власти - Н. Бухарина, А. Рыкова, М Томского и др.
По мере освоения масеива новых источников из рассекреченных архивных фондов все более выявляется истинная роль органов НКВД-ОГПУ в осуществлении «революции сверху».
Решающей была роль ОГПУ в организации репрессий против обвиненной во вредительстве научной и производственно-технической интеллигенции. В 1927 г. органам ОГПУ было дано предписание усилить репрессии за халатность, за непринятие мер охраны и противопожарной безопасности на производстве. При этом небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых «имелись разрушения, взрывы, пожары и прочие «вредительские акты», приравнивалась к государственному преступлению. ОГПУ предоставлялось право рассматривать во внесудебном порядке, вплоть до применения высшей меры наказания, дела по диверсиям, поджогам, порче машинных установок и т.п., совершенных как «со злым умыслом» так и «без умысла».
«Халатность» и «небрежность» возводились в ранг государственного преступления. Тогда же появились рекомендации, ориентировавшие судебно-прокурорские органы на упрощенное понимание составов контрреволюционных преступлений. В частности XVIII пленум Верховного Суда СССР 2 января 1928 г. принял постановление «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционном преступлении», разъяснявшее, что под указанными действиями следует понимать и такие, когда совершивший их и не ставил контрреволюционной цели. Такая трактовка умысла, в частности во вредительстве и диверсии, ориентировала судебную практику на возможность привлечения к ответственности лиц при недоказанности факта, что виновные действовали с контрреволюционной целью.316
Новые правовые установки были использованы незамедлительно. Летом 1928 г. состоялся первый крупный политический процесс по так называемому «Шахтинскому делу», сыгравший значительную роль в обострении внутиполитической обстановки в стране. Начиная с этого времени все более жестко формулируется тезис о вредительстве старой интеллигенции как сознательной подрывной акции против советской власти. «Шахтинское дело» обсуждалось на двух пленумах ЦК ВКП(б), где и прозвучало программное заявление Сталина: «Вредительство старой интеллигенции есть одна из са-мых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма». С этого времени политические процессы заняли ключевое место в кампании компрометации и разгрома кадров старой интеллигенции.
В начале 1930-х гг. на новый виток репрессий вывели процессы «Промпартии», «Трудовой крестьянской партии», «Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)», по которым проходили группы научно-технической интеллигенции, занятые в сфере планирования, промышленного и аграрного производства. Следствие не ограничилось выводом об углублении вредительской работы, проводимой «целым слоем буржуазных специалистов». Речь шла о создании единого фронта антисоветских сил в виде блока контрреволюционных организаций с единым руководящим центром, который ведет вредительскую работу планово и скоординировано. Такая оценка не оставляла сомнений в реальности угрозы «реставрации капитализма» в СССР.
На рубеже 1920-1930-х годов наиболее сильный удар пришелся по кадрам специалистов аграрного сектора экономики. В 1930 г. ОГПУ объявило о раскрытии контрреволюционной «Трудовой крестьянской партии» (ТКП), возглавляемой известным экономистом-аграрником, профессором Н.Д. Кондратьевым. Процесс над «ТКП» как в капле воды отразил разногласия внутри ВКП(б) о курсе социально-экономической политики, обозначенные Сталиным как «план партии» и «план Бухарина». В первом - ключом реконструкции сельского хозяйства определялся форсированный темп индустриализации, во втором - развитие индивидуального крестьянского хозяйст-ва.
Аресты по делу «ТКП» начались через две недели после завершения XVI съезда партии, который отверг предложения «правых уклонистов» о снижении темпов индустриализации, разоблачил «кулацкую» сущность «правого уклона» и признал подобные взгляды несовместимыми с принадлежностью к ВКЩб).
Судебное дело было открыто после того, как в победе «плана партии», руководимой Сталиным, не оставалось никаких сомнений. Следствие должно было подтвердить неизбежность выбора сталинского курса и в связи с этим -бескомпромиссность борьбы с «правыми уклонистами» во главе с Бухариным. В опубликованном ОГПУ сообщении утверждалось, что возглавляемая группой ученых-аграрников «кулацко-эсеровская контрреволюционная организация» готовит вооруженную интервенцию, свержение советской власти, реставрацию капитализма. Называлась предполагаемая цифра ее участников - от 100 тыс. до 200 тыс. человек.319
Девять основных подпольных групп крестьянская партия имела только в Москве: в системе сельхозкооперации, сельхозкредита, в Наркомате земледелия РСФСР, в НИИ сельскохозяйственной экономики, в Тимирязевской сельскохозяйственной академии и т.д. Кроме того, по утверждению ОПТУ, значительное число подпольных групп было создано на местах, особенно в земельных органах, среди бывших членов эсеровской партии. В регионах по делу «ТКП» в 1930-1932 гг. было арестовано более 1000 человек, затем круг репрессированных еще более расширился.320
Направления творческого взаимодействия советской интеллигенции и русской эмиграции в 1920 1930-е гг
Революционные события в России послужили причиной нескольких волн эмиграции населения империи за рубеж. Существенная часть научной и творческой интеллигенции, не принявшая изменения внутреннего жизнеустройства, произошедшие в советской стране, выезжала за границу, зачастую оставляя в России основную часть своего имущества, и оседала в разных странах Европы, Азии и Америки. При этом нужно отметить, что отношение к большевикам в эмигрантской среде было различным: от абсолютно враждебного до умеренно негативного. Многие деятели науки и искусства в эмиграции делали попытки осмыслить происходящие на Родине события и понять смысл и истоки социальных потрясений.
На начало 1920-х гг. в мире существовало несколько крупных центров русской эмиграции. В числе наиболее крупных из них был Берлин. Большое количество русских в немецкой столице объяснялось географической близостью Германии с Россией, возможностью непосредственных контактов с советскими представителями, благоприятным для германского экспорта соотношением валютного курса
По воспоминаниям В.Л. Андреева, «Берлин оказался чем-то вроде узловой станции, - куда бы ни стремился русский эмигрант, на некоторое время он задерживался в Германии в ожидании «окончательной» визы».422 Россиян в немецкой столице было так много, что им виделась «еще одна черта Берлина - это полусоветский город. Странным образом, в Берлине сразу чувствуешь себя каким-то образом в России».4 По выражению газеты «Голос России» Берлин в начале 1920-х гг. - «третья умственная русская столица». Здесь находилось «свыше 800 русских журналистов и писателей - цвет российской пишущей братии».425 Здесь обосновались крупнейшие литераторы -А. Толстой, Андрей Белый, А. Ремизов, И. Соколов-Микитов, В. Ходасевич, М. Горький. По словам Г. Струве, главной «особенностью жизни русского литературного Берлина в этот период было не повторявшееся уже после общение между писателями эмигрантскими и советскими, своего рода мост между эмигрантской и советской литературой».426
Одной из причин этого было то, что многие писатели еще не могли определить своего будущего. Не сразу А. Толстой превратился в «красного графа», Андрей Белый еще «сам не знал, возвращаться ему в РСФСР или оставаться в эмиграции».427 Многие склонны были рассматривать жившего в Берлине Р. Гуля как советского писателя.
В то же время многие писатели, фактически бывшие, эмигрантами, имели советские паспорта, периодически продлевая их, как, например, уехавший в 1921 г. в «художественную командировку» на двадцать лет И. Эренбург. Высланный из Советской России в 1922 г. Б.И. Николаевский в 1924-1931 гг. даже являлся представителем Института Маркса и Энгельса в Берлине.429 Многие писатели из Советской России свободно приезжали в Берлин. 3. Арбатов вспоминал: «Правление Союза русских писателей и журналистов в Германии считало, что Пастернак останется с нами осенью 1923 г. Но Пастернак держался в стороне от нас - эмигрантов - и больше склонялся к дружеским беседам с группой писателей, возвращение которых в Советскую Россию ожидалось со дня на день».430
Поэтому сам Арбатов жаловался на «красный туман, который одно время густо и едко окутал Берлин».431 Ярчайшей страницей культурного взаимодействия стало создание в Берлине центра «по образцу петроградского Дома литераторов», в котором могли бы свободно общаться советские и эмигрантские писатели. Так 21 ноября 1921 г. благодаря Андрею Белому, К. Богуславской, 3. Венгеровой, Н.М. Минскому, СМ. Пистраку, И.А, Пуни, А.М. Ремизову, И,С, Соколову-Микитову, А.Н. Толстому, А.С. Ященко появился Дом Искусств. Учредители заявили о принципиальной аполитичной позиции организации, «преследующей только культурные цели, защиту правовых и материальных интересов деятелей искусства и литературы как за границей, так и в самой России, связь с писателями, живущими в России».432 Появление объединения нашло отклик в петербургском журнале «Летопись Дома литераторов».433
В 1922 г. берлинский Дом Искусств послал приветствие Дому литераторов в Петрограде и Союзу писателей и получил в ответ дружеское послание, в котором говорилось: «между нами и нашими заграничными товарищами воздвиглась почти неприступная стена. Немедленное устранение ее не зависит от нашей воли. Но мы можем и должны стремиться, чтобы полное взаимное непонимание и отчуждение не стали следствием этого». Послание подписал председатель А. Котляревский и члены правления журналисты Б. Харитон и Н. Волковыский.434 Первую «субботу» Дома Искусств 3 декабря 1921 г. открыл Ремизов чтением воспоминаний о петербургской весне 1920 г. Затем Андрей Белый прочитал главу из нового романа, И. Эренбург - стихи, Н. Минский дал оценку последним стихотворным сборникам М. Кузмина и Н. Гумилева. На первой публичной лекции, состоявшейся 14 декабря 1921 г., Андрей Белый прочел свой доклад «Культура современной России».
Это выступление было отмечено в советской «Летописи Дома литераторов» в связи со словами поэта о том, что «культуры в современной России нет, но сама эта современная Россия рождает новую культуру» и есть надежда, что «через двадцать лет в России вспыхнет такой свет, что улицы Парижа покажутся темными».436 Участники объединения глубоко сопереживали тому, что происходило в России; на одном из заседаний рассматривался вопрос об оказании помощи бедствующему в Крыму М. Волошину, в январе обсуждали журнал, полученный из Петрограда, позже широко отмечалось 30-летие творческой деятельности «полусоветского» писателя М. Горького.437
Все приезжавшие из России писатели непременно приглашались в Дом Искусств. Среди них были Б. Пильняк и А. Кусиков, С. Есенин и В. Маяковский, Б. Пастернак и М. Цветаева, Общение писателей обеих сторон часто проходило в форме дружеских бесед, стихийных симпозиумов, без различия подданства присутствовавших. Первая трещина в деятельности организации появилась в связи с появлением в «Литературном приложении» «Накануне» памфлета И. Василевского (не-Буквы) «Тартарен из Таганрога: О 12 новых книгах Ильи Эренбурга».
На состоявшемся чрезвычайном общем собрании был поставлен вопрос об исключении из Дома Искусств И. Василевского и А. Толстого, который заведовал «Литературным приложением», за публикацию «статьи неприличного содержания» по адресу И. Эренбурга. Диспут по поводу этой статьи закончился тем, что Дом Искусств покинули Андрей Белый, А. Ремизов, В. Ходасевич, Н. Берберова, В, Лурье, С. Постников, А. Бахрах, С, Каплун-Сумский. Однако намеченные ранее вечера в Доме Искусств не отменялись.
В конце 1922 г. в Доме Искусств свои новые произведения читали А.Н. Толстой и И. Эренбург, В. Шкловский сделал доклад «О новой русской прозе». Приехавший в Берлин режиссер Московского Камерного театра А.Я. Таиров рассказал собравшимся «О задачах нового русского театра». Регулярные заседания, на которых присутствовали Б. Пастернак, С. Есенин, А. Куси-ков, А. Толстой, И. Василевский продолжались и в первой половине 1923 г.438 В свою очередь, покинувшие Дом Искусств Андрей Белый, В. Ходасевич, А. Ремизов, а также присоединившиеся к ним Б. Зайцев, П. Муратов, Ю. Айхенвальд, М. Осоргин, Н, Бердяев, С. Франк, Ф, Степун организовали Клуб писателей.
Ни собственного устава, ни программы у Клуба не было. Его членом мог стать любой, кто делал взносы на проведение собраний. С конца 1922 г. Клуб писателей и Дом Искусств существовали параллельно. Наиболее часто в обоих бывали В. Шкловский, И. Эренбург, Б. Пастернак. А, Бахрах вспоминал: «Возвращавшиеся в Советскую страну литераторы были всегда принимаемы (в Клубе писателей) с особенным радушием, даже теплее, чем другие... С другой стороны, теперь удивляет, что никто из отъезжающих не опасался вступать в кружок и общаться с людьми, незадолго до того давшими советским властям расписку о своей осведомленности, что, ежели они как-либо будут обнаружены на советской территории, их ожидает расстрел без суда»,439 В мае 1923 г., опубликовав «Письмо Чайковскому», уехал в Москву А. Толстой, за ним В. Шкловский, затем Н. Минский переехал в Лондон, существование Дома Искусств, в котором за два года было проведено шестьдесят различных выставок и концертов, в основном литературных прекрати 20 октября 1923 г. состоялось официальное закрытие и Клуба писателей из-за отъезда из Берлина его организаторов - Андрея Белого в Россию, А. Ремизова в Париж, В. Ходасевича и Н. Берберовой в Италию, Недолгой и скандальной была судьба созданного в мае 1922 г. содружества писателей, художников и музыкантов «Веретено». Один из организаторов А, Дроздов заявлял, что «содружество абсолютно чуждо всякой политики» и «вступило в тесную связь с родственными ему творческими силами в России»
