Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Игра в границах эстетики. субъект как средоточие игры 4
1. И.Кант. Игра способностей 12
1.1. Место «Критики способности суждения» в философии И.Канта 12
1.2. Субъект как средоточие способностей 16
1.3. В поисках определения игры 19
1.4. Игра познавательных способностей в аналитике прекрасного 24
1.5. Игра познавательных способностей в аналитике возвышенного 27
1.6. Сравнение прекрасного и возвышенного через понятие игры 30
1.7. Игра аффектов 35
1.8. Игра как творческое начало всех видов искусств 39
2. Ф.Шиллер. Игра как способ эстетического воспитания личности... 44
2.1. Роль игры в философии Ф.Шиллера 44
2.2. Ценность игры в оценке Канта и Шиллера 49
2.3. Искусство как царство игры и эстетической видимости 55
ГЛАВА II. Переход игры за границы эстетики. интерсубъективная сущность игры 60
1. Ф.Ницше. Игра как первопсток творчества в философии Ницше 60
1.1. «Переоценка ценностей» в неклассической философии 60
1.2.Игракак символ высшей ступени духа 65
І.З.Игра как первоисток творчества в философии Ницше 72
1.4. Ницше и Кант 78
1.5. Ницше и современность 87
2. Г.Гадамер. Интерсубъективная сущность игры 94
2.1. Гадамер и Ницше. Игра как событие подлинной коммуникации 94
2.2.3начение игры в философской герменевтике Гадамера 98
2.3.Игра как саморепрезентация 100
2.4. Игра, символ и праздник как антропологические основания искусства 105
2.5. Диалогическая природа игры. Близость феноменов игры и понимания 114
З.Л.Витгенштейн. Языковая проекция игры 118
3.1. Причины обращения Витгенштейна к языковой игре 118
3.2. Игра — «понятие с расплывчатыми границами» 121
3.3. Язык - «логический каркас» или «лабиринт путей»? 126
3.4. Языковая игра как форма жизни 132
3.5. Проблема статуса философии 138
ГЛАВА III. Игра по ту сторону эстетического. трансигра или отсутствие субъекта игры 143
1. Понятие «идеальной игры» в философии Ж.Делеза 143
2. Ж.Бодрийяр. Игровая Вселенная 152
3. Роль игры в современной культуре 158
Заключение 165
Библиография 168
- Место «Критики способности суждения» в философии И.Канта
- Субъект как средоточие способностей
- Ф.Ницше. Игра как первопсток творчества в философии Ницше
- Понятие «идеальной игры» в философии Ж.Делеза
Введение к работе
з
Актуальность темы исследования Современная культура отличается стремительно возрастающим интересом к игре, что подтверждается обилием разнообразной литературы по этой теме: культурологической, социологической, психологической, лингвистической, философской. Запреты, ранее налагаемые на игровые элементы жизни, теперь сняты, и человеку предоставлены неограниченные возможности для реализации собственной творческой активности. Однако вслед за нидерландским мыслителем Й.Хейзингой зададимся вопросом: насколько культура, в которой мы живем, развивается в формах игры? В какой мере игровой дух владеет человеком, переживающим культуру? В эссе «После оргии» французский философ и социолог Жан Бодрийяр пишет о том, что сегодня игра окончена. Игра как вызов и напряжение, как «дуально-дуэльные отношения» действительно окончена. Современным проявлениям игровой модальности недостает существенных признаков подлинной игры: «Современная культура едва ли еще «играется»; там же, где кажется, что она играет, игра эта фальшива»1. Наша культура пребывает в состоянии «духа незрелого юнца» и не способна адекватным образом реализовать игровой импульс человека, осуществить стремление ввысь. Мы сталкиваемся с явлениями, обладающими лишь видимостью игрового качества.
Игра больше не отвечает задаче целостного раскрытия сил и способностей человека, превратившись в форму манипуляции и симуляции. Так, в работе «Общество потребления» Жан Бодрийяр отмечает, что именно игровая деятельность все более управляет нашими отношениями к вещам, к людям и к культуре в целом. В данном Бодриияром портрете современности игра выступает синонимом манипуляции, с одной стороны, и симуляции, - с другой. По мнению французского философа, социальная игра в человеческие
1 Хейзинга Й Homo Ludens /І Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 2004. С. 328
отношения представляет собой гигантскую модель «симуляции отсутствующей взаимности».
Согласно Бодрийяру, мы живем в ритме вещей и все рассматриваем как объекты потребления, включая человеческие отношения. Не исключением оказалась и игра, которая редуцировалась к средству возбуждения воли. Игра превратилась в игровую зависимость, утратив свое исконное назначение -возвращать человека к его целостной природе. Мы убеждены в том, что исцеление современной культуры от обнищания ценностей глубоко взаимосвязано с возрождением духа игры. А для того, чтобы человек мог адекватно реализовать свой игровой импульс, он должен отличать подлинную игру от иллюзии игрового.
Степень разработанности темы
Несмотря на очевидную заинтересованность мыслителей в феномене игры, ситуация с разработанностью этой темы в философии двойственна. С одной стороны, литература по игре, особенно в двадцатом веке, весьма объемна и многообразна, с другой же стороны, ощущается нехватка в глубоком, историко-философском изучении этого сложного понятия. Примечательно, что еще Г.В.Лейбниц указывал на недостаточную освещенность проблемы игры в истории мысли, отмечая при этом необычайную важность в серьезном исследовании этой темы: «Было бы желательно, чтобы какой-нибудь сведущий человек рассмотрел с математической и физической точек зрения различные игры. Ни в чем другом ум человеческий не раскрывается с таким блеском, как в играх»1. Со времен Лейбница историко-философская разработанность игры все еще остается недостаточной, и данное исследование нацелено на восстановление этой «игровой лакуны» в современном интеллектуальном пространстве.
В процессе работы над диссертацией были подробно изучены концепции игры И.Канта, Ф.Шиллера, Ф.Ницше, Г.-Г.Гадамера, Л.Витгенштейна, И.Хейзинги, Ж.Делеза, Ж.Бодрийяра. В анализе
' Лейбниц Г. Переписка с Николаем Ремоном //Лейбниц Г. Соч. в 4 т.: Т.1.М., 1982. С.539
5 философских трудов указанных мыслителей существенную помощь в определении места игры оказали критические исследования философов XX века.
В теоретическом осмыслении Канта мы использовали как классические работы В.Виндельбанда, Ж.Делеза, Э.Кассирера, М.Хайдеггера, так и работы современных исследователей - А.Гулыги, Ю.Перова, К.Сергеева, Я.Слинина, Т.Торубаровой. В изучении эстетики Шиллера для нас имели наибольшее значение труды В.Асмуса, М.Хайдеггера, В.Шестакова. В понимании философствования Ницше - работы Ж.Батая, Ж.Бодрийяра, Ж.Делеза, К.Левита, М.Хайдеггера, К.Ясперса, И.Евлампиева, Б.Маркова. В анализе герменевтической философии Гадамера - работы Э.Финка, Б.Бессонова, Х.Гафарова, О.Коваль, В.Малахова. В исследовании творчества Витгенштейна - работы Д.Айдиноу, У.Бартли, Г.Бергмана, Г.Вригта, Н.Малкольма, Ф.Паскаль, Дж.Остина, Д.Эмондса, В.Бибихина, М.Козловой, В.Руднева, З.Сокулера. В интерпретации постмодерна - работы Поль де Мана, Н.Автономовой, В.Бычкова, А.Грицанова, Е.Гурко, В.Малахова, Н.Маньковской, С.Махлиной, М.Можейко, Е.Соколова, Л.Соколовой, М.Рыклина, М.Эпштейна. В вопросе о классическом и неклассическом типах рациональности следует выделить труды М.Мамардашвили.
Предмет, объект, цели и задачи исследования
Предмет исследования - процесс трансформации европейской философии из классической в неклассическую форму.
Объект исследования - понятие игры как важнейшая тема, в которой отразилась указанная трансформация европейской философии.
Цель исследования состоит в сравнительном изучении феномена игры в классической и неклассической философии. Ключевой вопрос, задающий вектор нашему исследованию, звучит так: почему феномен игры, представляющий для классической философии нечто самоочевидное и по этой причине не требующее отдельного изучения, в неклассической философии выходит на первый план?
В соответствии с целью ставятся следующие задачи:
рассмотреть изменения семантического поля игры в контексте историко-философского развития, раскрыв взаимосвязь между сменой философских парадигм и эволюцией в осмыслении игры;
обосновать различия между подлинной игрой, направленной на целостное раскрытие способностей человека, и псевдоигрой, искусно маскирующей процессы социальной манипуляции человеком;
проследить, как игра, зарождаясь в недрах классической философии, в границах эстетики, постепенно освобождается от эстетических уз и выходит за пределы эстетики в пространство языка, превращаясь из объекта исследования в стиль философского письма;
расставить следующие смысловые акценты в историко-философской интерпретации субъекта игры: субъект как средоточие игры в классической философии - интерсубъективная сущность игры в неклассической философии - трансигра или отсутствие субъекта игры в постнеклассической философии.
Теоретическая и методологическая основа исследования В исследовании использовались следующие методы:
1) историко-философский метод, предполагающий не изолированное
изучение понятия игры, а раскрытие семантической эволюции понятия игры
в контексте судьбы самой философии;
проблемный метод, организующий обширный историко-философский материал исследования вокруг проблемы игры;
компаративный метод, состоящий в сравнении различных философских концепций и выявлении как общих, так и специфических решений одной и той же проблемы;
4) герменевтический метод, основанный на единстве филологической и
философской интерпретации текста, что позволяет открыть более глубокие
смыслы изучаемых текстов.
7 Полученные научные результаты и их новизна
- Продемонстрирована взаимосвязанность темы игры с проблемой
сущности философии.
- Логика диссертационного исследования позволяет выявить
параллелизм в понимании сущности игры и судьбы философии. Структура
работы такова, что каждой из трех глав, по-разному интерпретирующей
сущность игры, соответствует определенная парадигма философского
мышления: классическая, неклассическая и постнеклассическая.
- Эволюция в историко-философском понимании игры анализируется
через две категории: категорию эстетики и категорию субъекта, - что
обусловило двойное название глав.
- На уровне первых подзаголовков «Глава I. Игра в границах
эстетики», «Глава П. Переход игры за границы эстетики» и «Глава III. Игра
по ту сторону эстетического», - изменение в понимании игры раскрывается
через отношение к эстетике, а именно, через постепенную эмансипацию игры
от связей с эстетикой. Мыслители, разбираемые в первой главе диссертации,
рассматривают игру как эстетический феномен, в то время как философы
неклассического образца мышления, анализируемые во второй и третьей
главах работы, в своем понимании игры выводят игру за границы эстетики.
- На уровне вторых подзаголовков: «Глава I. Субъект как средоточие
игры», «Глава П. Интерсубъективная сущность игры» и «Глава III. Трансигра
или отсутствие субъекта игры», - семантика игры интерпретируется в связи с
категорией субъекта. В первой главе путем сопоставления философских
взглядов Канта и Шиллера проводится идея субъекта как средоточия игры.
Во второй главе на основе текстов Ницше, Гадамера и Витгенштейна
обосновывается переход игры в пространство интерсубъективности.
Наконец, в третьей главе благодаря анализу текстов французских
постмодернистов, Лиотара, Делеза, Деррида и Бодрийяра, раскрывается идея
смерти субъекта игры, характерная для современной философии игры.
В работе показана индивидуальность взглядов Шиллера на природу игры, самобытная по отношению к идеям его предшественника - Канта.
Реализован новый подход к изложению ницшеанских взглядов: не через идею вечного возвращения, воли к власти, нигилизма, а через призму игры как символа высшей ступени развития духа.
Проанализированы довольно редкие тексты немецкого философа Финка и отечественного мыслителя Эпштейна.
Положения, выносимые на защиту
На основе сравнительного анализа трех Критик Канта выдвигается тезис о том, что игра осуществляет связь между царством природы и свободы внутри человека. Игра раскрывает механизм творческой активности человека, обнаруживая в созидательной деятельности призвание человека. Доказывается тезис о том, что виды игры у Канта соответствуют силам души: познавательным способностям соответствуют игра воображения и рассудка в случае созерцания прекрасного и игра воображения и разума в феномене возвышенного, а способности желания - игра аффектов. Игра объединяет способности души в единое целое, решая кантовскую задачу по построению завершенной системы сил души.
Сравнительный анализ концепций игры Канта и Шиллера позволяет выявить новые аспекты в понимании игры в философии Шиллера. Если Кант рассматривает человека на уровне трансцендентальных способностей: познавательной, чувства удовольствия и неудовольствия, способности желания, - то Шиллера интересует человек как целое, причем его эмпирические проявления - более, нежели трансцендентальные. Кант понимает под игрой оживление сил души для неопределенной, но согласованной деятельности, Шиллер же расширяет значение игры до особого рода эстетической активности, в которой человек свободен как от физического, так и от морального принуждения, и становится творцом эстетической видимости. В отличие от своего предшественника, Шиллер
9 отстаивает идею о том, что именно в игре, а не в закономерном деле, человек наиболее полно реализует свое назначение.
В философии Ницше игра раскрывается как метафора высшей ступени развития духа. В творчестве Ницше игра связывается с созиданием новых ценностей, что позволяет говорить о переходе игры за границы эстетики. Осуществляется сравнительный анализ Ницше и Канта, в результате которого артикулируются различия классического и неклассического типов рациональности. В качестве характерной особенности новой парадигмы мысли подчеркивается переступание границ, выразившееся в не допустимом для Канта смещении игры в область морали. Наряду с очевидным антагонизмом между двумя мыслителями в рассуждениях о морали, доказывается их идейное родство в сфере эстетики, в частности, в понимании красоты.
Исследование роли игры в герменевтическом проекте Гадамера обнаружило двойственность концепции немецкого философа, обусловленную спецификой его мышления: онтология Гадамера антропологична, а антропология - онтологична. С одной стороны, Гадамер делает акцент на онтологическом статусе игры, подчеркивая тезис о том, что субъектом игры является сама игра. С другой же стороны, представитель современной философской герменевтики раскрывает игру как возможность реализовать подлинную коммуникацию, и в этом ключе игра выступает коммуникативным действием, исполняя роль объединяющего начала на разных уровнях.
5) Обосновывается изменение семантического поля игры в философии
Витгенштейна: теперь сущность игры выводится не из феномена искусства, а
из феномена языка. Выявляются две линии понимания языка
Витгенштейном: «язык как логический каркас» и «язык как лабиринт путей».
Определение Витгенштейном языковой игры как формы жизни трактуется
как утверждение антиномичной природы игры, равно как и свидетельство
10 обращения неклассической философии к новым понятиям, в частности, к понятию жизни.
6) На основе текстов Лиотара, Деррида, Делеза, Бодрийяра, Хейзинги доказывается тезис о смерти игры в современной культуре и о превращении самой культуры в мир знаков и псевдообъектов. Угасание духа игры обосновывается следующими причинами: предельная рационализация труда, снятие запретов в культуре, усиление структур, манипулирующих человеком, утрата власти символического и др.
Теоретическая и практическая значимость исследования
На теоретическом уровне положения диссертации способны стимулировать более глубокое изучение историко-философских концепций игры в контексте классического и неклассического типов рациональности, а также открывают возможность иного взгляда на историю философии - через призму игры. Практическое значение исследования заключается в том, что данная работа, содержащая аналитические размышления о сущности и назначении игры, дает возможность отделить подлинную игру от иллюзии игрового в явлениях современной культуры и осознать процессы игровой манипуляции в социальных и политических структурах. Данное исследование может быть использовано при разработке учебных курсов по истории философии, онтологии и теории познания, антропологии, эстетике, культурологии, при составлении энциклопедических и справочных изданий по философии.
Апробация диссертации
Отдельные положения диссертации были обсуждены:
на заседании второй международной молодежной конференции «Искусственный интеллект: философия, методология, инновации». СПб., 2007;
на заседании научной сессии Государственного университета аэрокосмического приборостроения. СПб., апрель 2008;
на заседании научной сессии Государственного университета аэрокосмического приборостроения. СПб., апрель 2009;
на межвузовской научной конференции Санкт-Петербургского государственного университета кино и телевидения «Человек, коммуникация, культура». СПб., 2009.
Структура диссертации Структура работы определена задачами диссертационного исследования. Она состоит из введения, трёх глав (8 параграфов), заключения и библиографического списка использованной литературы, насчитывающего 175 наименований. Общий объём работы составляет 177 страниц текста.
Место «Критики способности суждения» в философии И.Канта
Понятие игры впервые разрабатывается Кантом в «Критике способности суждения», в контексте трансцендентальных способностей человека. Чтобы понять, какую роль выполняет игра в этом сочинении, определим место третьей критики в корпусе критических работ мыслителя.
«Критика способности суждения», по мысли Канта, должна была стать завершающим аккордом его учения и объединить в единое целое первые две критики. Предметом «Критики чистого разума» (1781) является возможность познания сущего, предметом «Критики практического разума» (1788) - возможность свободы. Появление «Критики способности суждения» (1790) было инициировано стремлением связать философию природы и философию свободы. Синтезирующая роль этого произведения заключается в обнаружении возможного перехода из царства природы в царство свободы. Кант пишет, что эту связь осуществляет способность суждения, которая содержит априорный принцип для чувства удовольствия и неудовольствия: «способность суждения делает возможным переход от области понятия природы к области понятия свободы»1. Выполняет ли игра ту же интегрирующую функцию, что и способность суждения, и как связаны между собой способность суждения, чувство удовольствия и неудовольствия и игра?
По мнению Гадамера, в свободе эстетической игры преодолевается кантианский дуализм мира чувственного и нравственного . В рамках же отдельно взятой «Критики способности суждения» свободная игра познавательных способностей служит Канту для основания априорности вкуса и гения1. Обратимся к критическим трудам Канта с целью выявления места игры в его философии.
Установление системы способностей как основы внутренней структуры субъекта является главной задачей трансцендентальной философии Канта: «Все, чем Кант занят в трех «Критиках», - это исследование субъекта, понятого как система трансцендентальных способностей. По сути ничего, кроме способностей, в субъекте, «внутри него» для Канта нет. Субъект при этом понят как средоточие, из которого развертывается система деятельностей»2. Замысел Ката- по созданию целостной системы способностей исполняет «Критика способности суждения», которая открывает связующее звено в архитектонике сил души: «если критика вкуса... рассматривается с трансцендентальной точки зрения, она, восполняя пробел в системе наших познавательных способностей, открывает поразительные и, как мне кажется, весьма многообещающие виды на полную систему всех способностей души, поскольку они в своем определении соотнесены не только с чувственным, но и со сверхчувственным.. .»3.
Одно из значений способности определено соотношением представления с объектом или субъектом. Познавательная способность направлена на выявление соответствия представления с объектом, способность желания указывает на причинную связь между ними, а в чувстве удовольствия и неудовольствия представление связано исключительно с субъектом, не случайно Кант определяет удовольствие как субъективный аспект представления, который не может стать моментом познания.
Каждая способность души обладает высшей формой, и ее поиск определяет движение мысли в каждой из «Критик». В познании активную роль выполняет рассудок, который посредством категорий приводит к единству многообразные данные мира феноменов. При помощи логической сетки понятий рассудок упорядочивает хаотический чувственный материал. С одной стороны, Кант указывает на разум как на высшую познавательную способность, но с другой стороны, он утверждает примат рассудка в качестве креативного лидера в области познания. Спекулятивная функция разума заключается в указании неполноты рассудочного синтеза и предоставлении идей для полноты знания и безусловной целостности. Первенство рассудка объясняется тем, что высший интерес разума коренится не в феноменальном, а ноуменальном мире.
В- «Критике практического разума» роль высшей формы в отношении способности желания исполняет категорический императив: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства»1. Кант полагает, что чувство уважения к нравственному закону должно быть основным побудительным мотивом поступков, ибо этот закон направлен на утверждение ценности и достоинства как моей, так и другой личности. Но воспринять требования категорического императива способны лишь разумные и свободные существа, именно к ним и обращен моральный закон.
В. «Критике способности суждения» Кант исследует вопрос о существовании высшей формы для чувства удовольствия и неудовольствия. В контексте указанной работы проблема обнаружения высшей формы для чувства удовольствия и неудовольствия формулируется Кантом следующим образом: «существуют ли представления, априорно задающие такие состояния субъекта, как удовольствие и неудовольствие?» Утвердительный ответ на этот вопрос мы можем получить в эстетике, где причиной чистого и свободного удовольствия является «отрефлектированное представление формы». Так, Делез в работе «Критическая философия Канта: учение о способностях», анализируя «Критику способности суждения» на предмет наличия высшей формы чувства удовольствия и неудовольствия, приходит к следующей дефиниции: «высшее удовольствие - это чувственно воспринимаемое выражение чистого суждения, выражение чистой процедуры вынесения суждения»1. В основе этого определения лежит кантовский тезис о предшествовании оценки чувству удовольствия или неудовольствия в суждении вкуса. Кант убежден в том, что мы сначала оцениваем предмет как прекрасный и только потом испытываем чувство удовольствия. В этом тезисе заключается ключ ко всей критике вкуса, поскольку, если бы удовольствие было первичным по отношению к оценке, то была бы невозможной всеобщая сообщаемость удовольствия и наука о прекрасном.
Субъект как средоточие способностей
Определяя высшие формы способности души, мы не затрагивали вопрос, кому принадлежат эти способности. Кто осуществляет высший синтез знания? Кто способен следовать требованиям категорического императива? И, наконец, кто испытывает чистое удовольствие? Несомненно, речь идет о трансцендентальном субъекте как о носителе априорных форм. Но он является не абстрактным, отвлеченным понятием, а человеком, взятым со стороны его духовности. Эмпирический субъект не существует обособленно от трансцендентального, но выражает собой лишь его феноменальный образ. Человек представляет единство природного и духовного, а гипостазирование этих сторон его бытия является результатом деятельности рассудка: «я как мыслящее существо и я как чувственное существо представляю собой один и тот же субъект» . Не случайно Кант в «Метафизике нравов» отмечает, что «субъект всегда только человек»: «и хотя в теоретическом смысле нам позволено различать в человеке душу и тело как природные свойства человека, все же нельзя мыслить их как различные обязывающие человека субстанции...» . На этот аспект обращает внимание Ю.В. Перов во вступительной статье к «Антропологии с прагматической точки зрения» Канта: «Его [человека] характеристики как «трансцендентального» или «эмпирического» субъекта, ноумена или феномена — это различные «проекции», «перспективы» того же самого человека, фиксирующие в первую очередь те функциональные определенности, в которых он предстает философу, самому себе, и другим людям»3.
Вопрос о сущности человека является стержневым в философской системе Канта: «Сферу философии в этом всемирно-гражданском значении можно подвести под следующие вопросы: 1. Что я должен делать? 2. На что я смею надеяться? 3. Что такое человек?
На первый вопрос отвечает метафизика, на второй — мораль, на третий — религия и на четвертый — антропология. Но в сущности все это можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса относятся к последнему»1. Несмотря на споры о том, насколько оценка антропологии, данная Кантом в «Логике» (1800), соответствует духу его критических работ, невозможно отрицать значимость проблемы человека для немецкого мыслителя. В работе «Антропология с прагматической точки зрения» философ так определяет место человека в структуре знания: «самый главный предмет в мире, к которому эти познания могут быть применены, - это человек, ибо он для себя своя последняя цель»".
В качестве основополагающего отличия человека от животного Кант выделяет способность к творческому преобразованию себя и мира: «главное не то, что делает из человека природа, а то, что он сам делает из себя; ибо первое относится к темпераменту (причем субъект большей частью бывает пассивным) и только второе свидетельствует о том, что у него характер» .
Творческая активность, основанная на гармонической игре воображения и рассудка, переживается каждым человеком при созерцании прекрасного, но только гений способен направить ее на создание произведения искусства. Гадамер указывает на такую важную особенность гения: «Искусство гения состоит в том, что он делает «сообщаемой» свободную игру познавательных способностей...»4. Благодаря способности «схватывать мимолетную игру воображения и объединять ее в понятии» гению удается сообщать свое душевное расположение свободно, без принудительности правил. Однако эта свобода не абсолютна: «Гений может дать лишь богатый материал для произведений изящного искусства; обработка его и форма требуют воспитанного школой таланта.. .»\
Кантовское понятие «свободной закономерности» содержит в себе основное требование мыслителя к искусству гения: «При виде произведения изящного искусства надо сознавать, что это искусство, а не природа; но тем не менее целесообразность в форме этого произведения должна казаться столь свободной от всякой принудительности произвольных правил, как если бы оно было продуктом одной только природы»2. Присутствие противоположных начал: свободы и закономерности, воображения и рассудка, непринужденности и целесообразности, - необходимо не только гению для создания произведения искусства, но и любому человеку для возможности переживания феномена прекрасного. Понятие свободной закономерности связывает гения с самой игрой, лежащей в основе удовольствия от созерцания прекрасного.
Кант ограничивает сферу игры эстетической активностью человека, понимая под игрой оживление сил души для неопределенной, но согласованной деятельности. По убеждению Гадамера, Кант в понимании прекрасного и искусства первым подошел к философской постановке проблемы и впервые решился «отстоять самодостаточность эстетического по отношению к практической цели и теоретическому понятию» . В «Истине и методе» Гадамер так выразил главную интенцию кантовской критики вкуса: основные усилия Канта были направлены на «создание автономной, свободной от понятийных масштабов основы эстетики»". Рассудочная деятельность с ее жесткими логическими законами не удовлетворяет критерию свободной игры, тем более очевидно давление разума в моральном законе. Лишь в эстетической способности суждения мы обнаруживаем истинное удовольствие от произвольной игры способностей: воображения и рассудка в случае созерцания прекрасного и воображения и разума в случае переживания возвышенного. По мнению Гадамера, Канту удалось показать несостоятельность эстетического рационализма и при этом избежать иррационализма с его культом гения: «То, что прояснилась суть эстетического - обладать значимостью и в то же время не быть подведенным под понятие цели, - этим мы обязаны в первую очередь Канту»3.
Ф.Ницше. Игра как первопсток творчества в философии Ницше
« - Что же в сущности произошло? Сознание отсутствия всякой ценности было достигнуто, когда стало ясным, что ни понятием «цели», ни понятием «единства», ни понятием «истины» не может быть истолкован общий характер бытия... категории «цели», «единства», «бытия», посредством которых мы сообщили миру ценность, снова изымаются нами — и мир кажется обесцененным...»1. В приведенном фрагменте из работы Фридриха Ницше (1844-1900) «Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей» немецкий философ указывает на изменения, коснувшиеся сущности философского знания и приведшие к nepe-осмыслению всей историко-философской традиции двух тысячелетий.
Последняя треть девятнадцатого века отмечена nepe-ходом к новой парадигме мысли, вызванной к жизни nepe-смотром глубинных оснований философии. На наш взгляд, важной особенностью этого перехода является преодоление всяких границ, что позволило нам назвать вторую главу нашей работы «Переход игры за границы эстетики»: «мы...видим какую-то еще не открытую страну, границ которой никто еще не обозрел, некое по ту сторону всех прежних земель и уголков идеала...»". Не случайно, Мартин Хайдеггер выделяет слово «пере-иначнвание» как ключевое в творчестве Ницше, подчеркивая этим инверсивный характер неклассической философии по отношению к классической: «Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто?»1. Читая следующие строки Ницше, трудно удержаться от реминисценций с постмодерном: «и твою «истину» мигом поставлю я вверх ногами» .
Мы намеренно выделяли в тексте приставку пере-, желая заострить внимание читателя на моменте пере-ворачивания ценностей в неклассической философии. Именно благодаря трудам Артура Шопенгауэра (1786-1861) и Фридриха Ницше стало возможным пере-шагивание тех пределов, которые были установлены классической философской школой. Категории цели, единства, истины, бытия пере-сматриваются философами нового поколения, утрачивая статус самоочевидных ценностей. На их место приходят такие понятия, как творчество, время, становление: «Злым и враждебным человеку называю я все это учение о едином, полном, неподвижном, сытом и непреходящем!...о времени и становлении должны говорить лучшие символы.. .»3.
В отличие от классической философской мысли, направленной на поиск устойчивого и самотождественного, неклассическая философия выводит на авансцену изменчивое и становящееся, апеллируя скорее к мудрости досократиков, нежели к сократическому наследию: «только одна перемена есть нечто постоянное. Умен тот, кого не обманывает кажущаяся устойчивость и кто предвидит еще к тому же направление, в каком сейчас будет совершаться эта перемена»4. Нетрудно услышать в этих словах Шопенгауэра созвучие идеям Гераклита о ценности становления. Примечательно, что и Ницше, столь воинственно настроенный против философской преемственности, почтительно выделяет из всей плеяды философов «царственно-замкнутого и самобытного Гераклита»: «Гераклит открыл, как мы уже знаем, каким удивительным порядком, закономерностью и прочностью проникнуто каждое становление; из этого он заключил, что становление не может быть, чем-то дерзким и несправедливым» . Карл Ясперс также отмечает, что за Гераклитом Ницше признает однозначное и несомненное величие, усматривая в идеях греческого мыслителя духовное родство . Современный русский мыслитель, Евлампиев И.И. также указывает на идейную связь Ницше с досократиками, выразившуюся, в частности, в признании особой ценности становления: «это представление о «пластичности», непредсказуемой изменчивости культуры и самого человека, представление, заставляющее Ницше считать важнейшим философским понятием понятие становления» .
Возрождение ценности и актуальности становления, осуществленное неклассической философией, расширило пространство мысли, обогатив философский дискурс не только концепциями творчества, времени, становления; но и исследованиями феномена игры. Хотя Ницше, равно как и Шопенгауэр, не рассматривают игру в качестве самодостаточной темы для исследования, тем не менее, именно в амбивалентности игры, сочетающей в себе противоположные начала, философы неклассического стиля мысли обнаруживают прототип идеи жизни: «Жизнь.— это как бы шахматная! игра: мы составляем себе план; однако исполнение его остается Ві зависимости от того, что заблагорассудится сделать в шахматной»игре противнику, в жизни же - судьбе: Изменения; каким подвергается при этом наш план, бывают большею частью настолько велики, что узнать его в исполнении едва можно только по некоторым главным чертам»4.
Понятие «идеальной игры» в философии Ж.Делеза
Третью главу нашей диссертации «Игра по ту сторону эстетического. Трансигра или отсутствие субъекта игры» открывает параграф «Понятие идеальной игры», посвященный французскому философу-постмодернисту -Жилю Делезу (1925-1995). Выбор Делеза, равно как и других персоналий данного исследования, не случаен, так как позволяет наиболее отчетливо проследить изменение семантического поля игры в контексте историко-философского развития. Анализируя различные философские концепции игры, мы стремились ответить на вопрос: где и почему зарождается игра, и кто является субъектом игры? Так, в первой главе диссертации «Игра в границах эстетики. Субъект как средоточие игры» мы рассмотрели, какое место занимала игра в философских трудах Канта и Шиллера. Общим для этих двух мыслителей является утверждение субъекта как средоточия игры. Далее, во второй главе «Переход игры за границы эстетики. Интерсубъективная сущность игры» мы на примере Ницше, Гадамера и Витгенштейна показали, как игра преодолевает границы одного субъекта, превращаясь в событие интерсубъективности. С обнаружением интерсубъективной сущности игры связан и ее выход за пределы эстетики. В философии позднего Витгенштейна игра окончательно эмансипируется от эстетических уз, перемещаясь в пространство языка. Именно витгенштейновская концепция языковых игр была подхвачена современными философами, взгляды которых мы излагаем в заключительной главе. Здесь, обращаясь преимущественно к текстам французских философов-постмодернистов, мы намерены продемонстрировать, как утрачивается субъект игры, а сама игра растворяется в безликой категории игрового.
Лейтмотивом нашего исследования является следующий тезис: тема игры — это тема судьбы самой философии. Поэтому при рассмотрении очередной фигуры нашего философского анализа, Жиля Делеза, мы начнем с раскрытия его взглядов на природу самой философии. Структура нашей диссертации организована таким образом, что каждой главе соответствует определенная философская парадигма, а в целом, три главы охватывают три периода философского развития: классический, неклассический и постнеклассический. Особенности неклассического стиля мышления в его отличии от классического были обсуждены во второй главе. Теперь определим характерные черты постнеклассической парадигмы мысли на примере Делеза. Согласно французскому философу, «нет ни универсального, ни трансцендентного, ни Единого, ни субъекта (ни объекта), ни Разума, есть только процессы, которые могут быть процессами унификации, субъективации, рационализации, но ничем более. Эти процессы происходят в конкретных множествах, именно множество является тем началом, где что-то происходит»1. В контексте вышеприведенных размышлений Делеза вполне ожидаемым оказывается следующее утверждение автора: «Я мыслю философию как логику множеств» .
Интерес Делеза и других постмодернистов- к понятиям множества, различия или «дифферанса» становится понятным в свете критики классических ценностей философии, таких как единство, тождество и неизменность: «Деррида в работе «Письмо и различие» (1967), Делез в труде «Различие и повторение» (1968) вступают в острую полемику с традицией, которую можно назвать мышлением тождества.. .Различие здесь мыслится вне, по ту сторону пары различие/тождество. Различие не сводится к тождеству. Неверно видеть в нем нечто подчиненное тождеству, поскольку именно различие, а не идентичность, есть первичное отношение. Различия не отсылают к подобиям, а указывают на другие различия. Мыслить различие — значит не держать перед мысленным взором идею- целого, системы, иерархии, единства» . Дел ез и Гваттари являются авторами; своеобразного манифеста эстетики постмодернизма, написанного в стиле граффити и лозунгов майско-июньских событий 1968 года во Франции: «Будьте корневищем, а не деревом, никогда не сажайте! Не сейте, срывайте! Будьте не едиными, но множественными! Рисуйте линии, а не точки!..» .
В противовес классической традиции с ее ориентацией на порядок Дёлез выдвигает на первый план понятие хаоса. По мнению французского мыслителя;, сама философия требует от нас погрузиться в хаос . Отечественный исследователь феномена постмодернизма Надежда Маньковская так комментирует эту особенность современной-мысли: «Если мир - хаос, то книга станет не космосом, а хаосмосом не деревом, но корневищем. Книга-корневище реализует принципиально новый тип эстетических связей. Все ее точки будут связаны между собой, НО-СВЯЗИ;эти бесструктурны, множественны, запутанны, они то и дело неожиданно обрываются.. Книга эта будет не калькой, а. картой мира, в ней исчезнет смысловой центр»4.
Если в классической; парадигме мысли порядок был обеспечен наличием метафизического центра системы, то в . постнеклассической философии трансцендентные начала лишаются властных привилегий; вследствие чего философия превращается в «царство коронованной анархии»і В этом мире «дрейфующего распространения», где не существует какой-либо привилегированной точки зрения, Бытие,. Единое, Целое оцениваются в качестве мифов; ложной философии5. И уже на уровне первоначал обнаруживается характерная для постмодерна черта -переворачивание оппозиций. Так, традиционное представление о незыблемости первопричин переиначивается Делезом в следующем высказывании: «Их Бытие, Единое и Целое всегда поддельны и неестественны, всегда тленны и шатки, всегда сомнительны и хрупки»1. Показательным в этом ключе оказывается выдвижение на авансцену категории бессмыслия: «Бессмыслие совсем не является абсурдом или противоположностью смысла, но тем, что выставляет смысл, производит его, циркулируя в структуре»2.
Резюмируя наши рассуждения о специфике постнеклассического стиля мышления, проанализируем следующий тезис Делеза: «Мы полагаем, что линии являются началами, образующими вещи и события» . При первичном восприятии этого суждения возникает резонный вопрос: как линия может быть началом? Ведь линия в силу своей бесконечности является скорее образом неопределенности и уж тем более не отвечает классическим критериям «точки-начала». На наш взгляд, здесь мы опять сталкиваемся с излюбленным приемом постмодернистов — опрокидыванием оппозиций: четкость и определенность больше не являются обязательными условиями мысли — напротив, «следует мыслить неопределенными, маловероятными терминами» . Не случайно и обращение философа к пространственным метафорам, так как выражает приверженность автора к «топологическому мышлению». По убеждению Делеза, апелляция к «пространственным категориям» мысли наиболее всего соответствует пониманию философии как «искусства поверхностей». Такое видение философии вступает в конфронтацию с классической интенцией на поиск глубинных основ знания и первопричин бытия. В качестве иллюстрации нашей мысли приведем слова Жака Деррида: «в отличие от философской рефлексии, требующей восхождения к истоку, для наших собственных размышлений интерес представляют такие лучи, у которых есть лишь виртуальный источник»5.
