Содержание к диссертации
Введение
I. Философия иронии: постановка проблемы 16
1. Место «иронии» Ф.Шлегеля в истории немецкой философии XVIII века . 16
2. Проблема замысла философии иронии . 24
3. К истории рецепции «иронии» Ф. Шлегеля. 34
II. Критико-философские основания философии иронии 59
1. «Критика способности суждения» и полемика о перспективах кантианства. 60
2. Ранние фрагменты Ф. Шлегеля как критика философии Фихте. 70
3. Диалектика и ирония. 100
III. Историко-эстетические принципы философии иронии 114
1. Ирония и проект «эстетической революции». 116
2. Ирония и критика «модерна». 170
Заключение 187
Библиография
- Место «иронии» Ф.Шлегеля в истории немецкой философии XVIII века
- Проблема замысла философии иронии
- «Критика способности суждения» и полемика о перспективах кантианства.
- Ирония и проект «эстетической революции».
Введение к работе
Актуальность темы диссертационного исследования
Ни одно значительное исследование философского и литературно-,
критического наследия Фридриха Шлегеля (1772-1829), как и так называе
мого раннего немецкого романтизма, не обходится без обращения к знаме
нитому шлегелевскому концепту «иронии». И для этого есть все основания.
Греческое понятие «ирония» (eironeia - букв, «притворство», «насмешка»)
вошло в историю философии в связи с диалогами Платона и ассоциируется
прежде всего с сократическим философствованием. Однако на протяжении
многих столетий «иронию» понимали исключительно как фигуру речи, как
феномен риторического искусства. Только в последнее десятилетие XVIII
века «ирония» как философское и эстетическое понятие и как жизненно-
практический феномен была заново осмыслена Ф. Шлегелем в контексте
научно-теоретической и философско-эстетической дискуссии эпохи, а также в рамках литературной практики. Благодаря Шлегелю «ирония» приобрела статус своего рода маркера «романтического» направления в литературе и в философии; как историко-культурный и философско-эстетический концепт «ирония» вошла в историю европейской гуманитарной науки и художественной культуры XIX-XX веков, оказав влияние на многие философские течения, а также на философский роман XX века, который, в свою очередь, воздействовал на теоретическую эстетику и литературную критику [115; 175]1.
Однако вплоть до последнего времени ни в отечественной, ни в зарубежной научно-критической литературе мы почти не находим целостного,
1 Здесь и далее в квадратных скобках даны указания на библиографию: первая цифра - номер исследования в списке библиографии, вторая цифра, отделенная запятой, - номер страницы. Если цитируется несколько изданий, они разделяются точкой с запятой. Если цитируется фрагмент, то после страницы указан № фрагмента.
ясного и исторически объективного взгляда на концепцию Ф, Шлегеля. Это объясняется, на наш взгляд, следующими причинами.
Во-первых, тексты Шлегеля, посвященные «иронии», сложны для восприятия: по большей части они характеризуются «несистематичностью», фрагментарностью и афористичностью; многие суждения Шлегеля воспринимаются как причудливые и неразрешимые парадоксы - и только. Во-вторых, «ирония» как философская концепция претендовала, по замыслу Шлегеля, на осуществление синтеза различных сфер опыта и познания -философии, эстетики, литературной критики, истории, герменевтики - и на тотальную интерпретацию этого синтеза.
В нашем исследовании мы исходим из того, что только на границах различных областей знания замысел «иронии» может быть раскрыт как целостный и единый, притом историчный в своих основаниях. Исследование концепта «иронии» в рамках только одной научной дисциплины заведомо обречено на односторонность: «ирония» Шлегеля в таком случае как бы «зависает» между дисциплинами, не становясь до конца «своей» ни для одной из них.
Далее, в-третьих, адекватное понимание «иронии» еще и сегодня сильно затруднено критикой, осуществленной Гегелем в 1810-1820-е годы и направленной против философии романтизма и лично против Ф. Шлегеля. В своей критике Гегель не только отказал «иронии» в самостоятельном философском значении, но оценил ее как нечто паразитарное и вредное для философии. Несмотря на то, что эта критика, как показывают многие исследования, носила пристрастный и необъективный характер, именно эта гегелевская оценка оказала решающее, можно сказать - подавляющее влияние на всю историю рецепции так называемой «романтической иронии», как и всего романтизма, на протяжении двух последних столетий (особенно в XIX веке). И хотя ревизия так называемого раннего, или «йен-ского», романтизма началась уже на рубеже XX века, тем не менее, инерция восприятия и мысли - в частности, в отечественной философии, теоре-
тической эстетике, истории литературы и истории культуры — все еще очень сильна.
Наконец, в-четвертых, исследование затруднено тем обстоятельством, что концепция «иронии», созданная молодым Ф. Шлегелем, им же самим, и довольно скоро, была поставлена под вопрос. Готовя к публикации собственные сочинения в 1828 году, Шлегель отказался включить туда свои ранние работы, посвященные, в частности, «иронии». Но, отказавшись от понятия «иронии», он продолжал, в той или иной мере, разработку основных линий своей ранней философии.
В последние десятилетия, когда было осуществлено научное издание ранних текстов Шлегеля и других мыслителей рассматриваемой эпохи, в осмыслении «иронии» Шлегеля наметились новые перспективы. В исследованиях (начиная с 1960-х гг.), ориентированных в особенности на фило-софско-герменевтическую традицию, «ирония» Шлегеля рассматривается, во-первых, как эпистемологическая, во-вторых, как философско-эстетическая концепция, возникшая в диалоге и в полемике с другими философскими концепциями в едином русле становления послекантовской философии в последнее десятилетие XVIII века. С опорой на эти исследования (в основном - немецкие) в данном диссертационном исследовании предпринята попытка пересмотреть взгляд на «иронию» как на вторичное, несамостоятельное и философски маргинальное явление.
Актуальность исследования состоит в том, что «ирония» Ф. Шлегеля впервые в отечественной историко-философской науке рассматривается и оценивается как незавершенный философский проект особого рода - проект, возникший из конкретно-исторического «разговора», или дискуссии, вокруг критической философии И. Канта и ее радикализации в «Наукоуче-нии» И.Г. Фихте. Мы анализируем философию иронии в контексте кантов-ской «революции в способе мышления», а именно в контексте развития двух важнейших кантовских идей - идеи философии как критики и идеи автономии эстетики и искусства. Шлегель применяет кантовские идеи к
сфере исторического и духовно-идеологического опыта своего поколения, опыта возрождения античной эстетико-философской проблематики в контексте узловых проблем своей эпохи - эпохи переломной для Нового времени.
В диссертации акцент переносится с относительно завершенной концепции иронии, намеченной во фрагментах 1798-1799 гг. (и ее последующей рецепции) на предпосылки и контекст этой концепции. Высказывания Ф. Шлегеля анализируются и оцениваются, скорее, как мотивированные (а не просто «детерминированные») уникальной, во многом поворотной исторической ситуацией 1790-х годов с ее особым умонастроением, в ее «моти-вационном контексте» (Г.-Г. Гадамер), на ее «диалогизующем фоне» (М. М. Бахтин). Такой подход, как нам кажется, позволяет реконструировать философию иронии как относительно целостный, методологически и исторически обоснованный взгляд на проблему диалектики конечного и бесконечного, единичного и множества, целого и фрагмента, и т. д. - диалектики, рассмотренной через призму исторического, духовно-идеологического и эстетического опыта. Замысел Шлегеля, - как показывает история рецепции его философии иронии, - остался непонятым в своих решающих импульсах, мотивах и основаниях. Он не был понят современниками Шлегеля, а также и многими позднейшими интерпретаторами и исследователями «романтической иронии», а значит, раннего немецкого романтизма в целом в его существенной связи со всей инициированной Кантом «революцией в способе мышления».
Насколько позволяют судить доступные источники, анализ «мотива-ционного контекста» и историко-философских предпосылок философского замысла Ф. Шлегеля, нашедшего выражение в философии иронии, до сих пор не был осуществлен в должной мере в отечественной истории философии и истории эстетики.
Степень разработанности проблемы
За двухвековую историю рецепции феномена раннего йенского романтизма в научно-исследовательской литературе было выработано множество разнообразных подходов к шлегелевской философии иронии. Однако за всем этим многообразием интерпретаций отчетливо проступают, как представляется, три основные линии, каждая из которых в той или иной мере успела стать традицией.
Первая, самая авторитетная и почтенная традиция берет свое начало от гегелевской критики 1800-1820-х годов. Эта критика, направленная против романтизма и философии иронии Ф. Шлегеля, на многие десятилетия предопределила оценки философского значения феномена «немецкого романтизма». Авторитет Гегеля в оценках романтизма стал непререкаемым и для многих исследователей в области эстетики и филологии. Так обстояло дело в особенности в отечественной советской философско-эстетической литературе: в подавляющем большинстве исследований именно гегелевский взгляд на немецкий романтизм не только составлял исходный пункт исследования, но в значительной мере предопределял результаты этого исследования.
Другие два направления, в которых осуществляется переоценка «романтизма», возникли фактически одновременно - в 60-е гг. XX века: несмотря на принципиальные различия философских оснований, оба направления сходятся в том, что образ романтизма в «гегелевском» прочтении нуждается в решительном пересмотре. И эти совпадения и сходства в обоих направлениях не случайны. В 1960-1970-е годы в философии, прежде всего немецкой и англо-американской, возник целый ряд школ и течений, в которых был возобновлен интерес к проблеме философских оснований современности и к проблематизации самого понятия «современность». Этот интерес был актуализирован в полемике, известной как «дискуссия о модерне» (Ю. Хабермас, Р. Козеллек, Х.Р. Яусс, Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Деррида и др.) В рамках этой дискуссии был начат радикальный пересмотр всех традици-
онных историко-философских парадигм, описывающих опыт философствования последних двух столетий новоевропейской истории. В этой перспективе с новой актуальностью встала проблема реинтерпретации немецкой философии эпохи рубежа XVIII XIX веков, когда возникли такие мощные течения как «идеализм», «романтизм», а на их почве «классическая немецкая философия», т. е. эпохи, ставшей духовно-идеологическим и культурно-историческим основанием современного «мира жизни» (Г.-Г. Гадамер), того, что в западной философской традиции получило устойчивое название «die Moderne», или «modern», то есть «современность».
Одно из направлений, ассоциирующееся с так называемым постмодернистским образом мысли, пытается дать собственную оценку романтизму и феномену иронии, но при этом усиливает все то, что стало предметом критики в «гегелевской» традиции (Р. Рорти, И. Хассан). В том, что «гегелевская» традиция в оценках «иронии» отрицает и оспаривает, «постмодернистская» узнает себя и свои философские установки и пытается по-новому обосновать и оправдать крайний «субъективизм» и творческий «произвол» «романтической иронии».
Другое направление, ориентированное на традицию философской герменевтики, переносит акцент с рецепции «иронии» Шлегеля, спровоцированной критикой «гегелевской» школы непосредственно на сам феномен раннего романтизма в горизонте его историчности и переводит напряжение полемики в иную плоскость (Д. Хенрих, М. Франк, Р. Бубнер, В. Йешке). В рамках данной традиции критике и пересмотру подвергаются истоки любой «состоявшейся», «определившейся» философской традиции, в том числе -своей собственной. Такой взгляд на историю предполагает, что прошлое принципиально не завершено, оно еще не сказало нам своего последнего слова. Такой взгляд позволяет осмыслить «революцию в способе мышления» конца XVIII века не только как подготовку и «ступень» к будущему, но как относительно самоценное событие «действенной истории» (Г.-Г. Гадамер).
Три подхода к проблеме иронии Шлегеля и, шире, к проблеме раннего немецкого романтизма, обозначенные нами, разумеется, не исчерпывают весь спектр позиций и интерпретаций. Но, насколько позволяет судить анализ доступной научной литературы, любое философское или филологическое исследование, будь то западное или отечественное, в котором речь идет о проблеме иронии, явным или косвенным образом неизбежно опирается или ориентируется на одну из трех, обозначенных выше традиций.
Назовем имена важнейших исследователей, занимавшихся философией Ф. Шлегеля. Среди западных исследователей конца XIX - середины XX века это С. Кьеркегор, К. Маркс, Р. Гайм (Rudolf Наут), В. Дильтей, Я. Минор (Jakob Minor), О. Вальцель (Oskar Walzel), P. Хух (Ricarda Huch), Й. Кернер (Joseph Korner), К. Эндерс (Carl Enders), А. Лавджой (Arthur О. Lovejoy), Ф. Имле (F. Imie), Б. фон Визе (Benno von Wiese), Ф. Гундольф (Friedrich Gundolf), В. Виндельбанд, P. Бенц (Richard Benz), В. Беньямин (Walter Benjamin), П. Клукхон (Paul Kluckhohn), Э. P. Курциус (Ernst Robert Curtius), К. Полхайм (Karl Konrad Polheim).
Важнейшие западные исследователи сер. XX - начала XXI века: Э. Белер (Ernst Behler), Ж.-Ж. Анштет (Jean-Jacques Anstett), X. Айхнер (Hans Eichner) (эти три исследователя подготовили научное издание сочинений Ф. Шлегеля), Б. Аллеман (Beda Allemann), О. Розеншток-Хюсси (Eugen Rosen-stock-Huessy), И. Штрошнайдер-Корс (Ingrid Strohschneider-Kohrs), Г. Тим (Hermann Timm), Г. Диркес (Hans Dierkes), H. Гартман (Nikolaj Hartmann), А. Гроссе-Брокхоф (Annelen Grosse-Brockhoff), Э. Штайгер (Emil Staiger), У. Япп (Uwe Japp), M. Финли (M. Finlay), Г. Шанце (Helmut Schanze) Э. Xy-re (Eberhard Huge), П. Зонди (Peter Szondi), M. Франк (Manfred Frank), Й. Хёриш (Jochen Horisch), Г. Шольц (Gunter Scholz), P. Рорти (Richard Rorthy), P. Бубнер (Rudiger Bubner), Ф. Бейсер (Friderick Beiser), С. Элфорд (Steven E. Alford).
В отечественной дореволюционной науке важный вклад в освоение философии Шлегеля внесли в философии Ф. А. Степун, в литературоведе-
ний В. М. Жирмунский, в пореволюционное время проблемой «иронии» и раннего немецкого романтизма в целом у нас занимались Н. Я. Берковский, В. М. Жирмунский, А. Ф. Лосев, В. Ф. Асмус, М. А. Лифшиц, В. В. Ван-слов, М. М. Бахтин, А. С. Дмитриев, А. В. Михайлов, Ю. Н. Попов, П. П. Гайденко, Р. М. Габитова, А. В. Гулыга. В работах указанных исследователей - философов и литературоведов - концепт «иронии» Шлегеля представлен в широком историко-культурном и философском контексте, в целом ряде работ исследуется связь философии Шлегеля и «немецкой классической философии», в особенности ранней философии Фихте. Необходимо отметить, что в подавляющем большинстве отечественных исследований этого периода решающим философским влиянием стало влияние гегелевской критики. Следствием этого стал тот факт, что феномен раннего немецкого романтизма не был рассмотрен с должным вниманием и философское значение концепта «иронии» Ф. Шлегеля не было проанализировано в должной мере. Особую линию изучения феномена немецкого романтизма и шлегелевской «иронии» в контексте проблемы «народно-смеховой культуры» Средневековья и Нового времени наметил в своем исследовании о Рабле М. М. Бахтин. Но подход Бахтина к истории культуры, в котором «иронии» в историческом контексте «прозаизации» и «романизации» мира принадлежит очень заметное место, в сущности, так и не получил до сих пор продолжения. Вместе с тем, в работах 1960-х, 1980-х годов (прежде всего в работах П. П. Гайденко, Р. М. Габитовой, А. В. Михайлова, Ю. Н. Попова) наметился поворот к переосмыслению и переоценке рассматриваемого феномена, были намечены перспективы преодоления односторонности гегелевской критики.
В последние десятилетия интерес к философии Ф. Шлегеля возобновился, в новых исследованиях заметно усилилось влияние «постмодернистской» линии в исследовании немецкого романтизма (Г. Фролов, М. Ям-польский, И. Осиновская).
В данной диссертации особое внимание уделено новейшим западным исследованиям по философии Шлегеля и так называемого раннего немецкого романтизма. В первую очередь, среди них следует назвать исследования Э. Белера, П. Зонди, М. Франка, Р. Бубнера, Ф. Бейсера, В. Йешке, Г. Нашерта. Предлагаемый в диссертационном исследовании подход формировался под влиянием работ таких отечественных исследователей последних десятилетий, как С.С. Аверинцев, А.В. Михайлов, Э.Ю. Соловьев, В.Л. Махлин, Н.С. Плотников. Названные авторы, как нам представляется, в той или иной мере ориентированы на философско-герменевтическую традицию в гуманитарных науках.
Объектом исследования является философия иронии Ф. Шлегеля как целостный философско-эстетический проект.
Предметом исследования являются философско-эстетические основания философии иронии. Эти основания, как представляется, могут быть реконструированы в рамках двух крупных научных событий последнего десятилетия XVIII века: полемики о перспективах послекантовской философии и дискуссии о философском статусе эстетики и искусства.
Цель и задачи исследования
Цель данного диссертационного исследования состоит в том, чтобы через обращение к историческим и научно-теоретическим предпосылкам и основаниям шлегелевской «иронии», то есть через анализ становления послекантовской критической философии, философской эстетики и литературно-исторической критики, реконструировать философию иронии Шлегеля как целостный проект.
Для достижения поставленной цели предстоит решить следующие задачи:
Во-первых, раскрыть критико-философские предпосылки и основания шлегелевской философии иронии Шлегеля:
реконструировать взгляды Ф. Шлегеля в дискуссии 1790-х гг. о перспективах философии;
проблематизировать шлегелевскую критическую рецепцию оснований и постулатов наукоучения Фихте;
дать анализ эпистемологического и диалектического аспектов философии иронии Шлегеля.
Во-вторых, раскрыть философско-эстетические предпосылки и основания философии иронии Шлегеля:
проблематизировать феномен «эстетической революции» 1790-х гг.;
реконструировать шлегелевскую программу «эстетической революции»;
проанализировать трактовку понятия «ирония» в контексте идей «эстетической революции»;
- дать анализ феномена «иронического сознания» в связи с проблемой
творчества.
Методологические основания исследования
Принципы методологии данного исследования следуют из поставленной в центр исследования проблемы - проблемы понимания, прежде всего.
(1) Мы говорим именно о проблеме понимания, поскольку для того, чтобы понять рассматриваемый феномен в его многослойности и много-смысленности, нельзя ограничиться реконструкцией «иронии» только как теоретической концепции, возникшей в полемике и дискуссии с другими теоретическими же концепциями. Феномен иронии предстает в философии Шлегеля как своего рода ответ на целый комплекс теоретических и до-теоретических вопросов, определяющих «болевые точки» эпохи. Без обращения, по возможности, ко всем аспектам, определившим замысел Шлегеля, как непосредственно философским, так и к антропологическим, - ре-
конструкция философии иронии как философии будет, на наш взгляд, не-
I обычайно затруднена.
(2) Во-вторых, методологические основания нашего исследования определяет следующая установка. Изучая феномен иронии в философском творчестве Ф. Шлегеля, мы стремились избежать наивного подхода, предполагающего анализ всего того материала, который текстологически связан с феноменом (то есть, в данном случае - нескольких шлегелевских фрагментов, писем и статей, в которых непосредственно упоминается ирония). В рамках нашего исследования такой исключительно текстологический метод не актуален, прежде всего, потому, что если остановиться на анализе шлегелевских текстов, посвященных непосредственно иронии, то задача реконструкции изначального замысла окажется фактически невыполнимой. Мы постараемся проследить зарождение и становление всех ходов мысли и идей, которые на определенный период, а именно в годы с
! 1795 по 1798, получили в философском творчестве Шлегеля относительно
завершенный вид.
Наиболее приемлемый метод в данном случае, на наш взгляд, - это историко-философское описание, постепенно подводящее к тем или иным сопоставлениям или суждениям. Такой метод, как кажется, можно назвать «герменевтическим» постольку, поскольку описание в исследовании строится историко-критически: в каждом конкретном случае имеет место не просто описание того или иного историко-культурного феномена, но по необходимости ставится вопрос о том, каким данный факт или феномен оказывается в общей взаимосвязи воздействий, влияний, вопросов и ответов на некоторое проблемно-философское и мировоззренческое событие.
В каждой главе, в связи с новой темой, вводимой в обсуждение, исследование осуществляется в три этапа. Первый этап имеет своей задачей реконструировать исторический и дискурсивный (культурно-речевой) контекст каждого конкретного явления, оказавшего влияние на философию иронии Шлегеля. Следующий этап - анализ точки зрения самого Шлегеля
и реконструкция его позиции по тому или иному вопросу. На третьем эта-
I пе предполагается прояснение связи полученных результатов с концептом
иронии и с замыслом философии иронии.
Научная новизна исследования отражена в следующих положениях:
проблема понимания философско-эстетического концепта «иронии» Ф. Шлегеля поставлена в связь с историческим «мотивационным контекстом» и историко-философскими предпосылками замысла философии иронии Шлегеля;
выявлено, что движущей силой и основанием для создания философии иронии стали диалектическая философия раннего Ф. Шлегеля и его радикальная критика «философии единого основания» Фихте;
показано, что философия иронии Ф. Шлегеля - оригинальная и продуктивная эпистемологическая и философско-эстетическая концепция, осно-
' ванная на диалектическом принципе и принципе историзма;
в научный обиход введено понятие «эстетической революции» как философско-эстетического и культурно-исторического феномена;
установлено, что философия иронии Ф. Шлегеля была манифестом и реализацией «эстетической революции» - философской программы обоснования автономии эстетики и искусства как особых форм познания;
осуществлен анализ герменевтического и диалогического аспектов философии иронии Шлегеля;
на примере философии иронии Ф. Шлегеля поставлен вопрос о пересмотре историко-философских оценок «раннего немецкого романтизма»: намечен подход, в рамках которого этот феномен исследуется как самостоятельное и влиятельное философское течение конца XVIII века в диалоге с другими традициями и течениями.
Апробация результатов исследования
Основные идеи данного исследования были изложены в публикациях автора и обсуждались на научных конференциях, в частности на IV Российском философском конгрессе (Москва, 2005 г.) и на конференции «Комментарий в культуре: история и современность» (Москва, ИГИТИ, 2006 г.). Диссертация прошла обсуждение на кафедре философии Московского педагогического государственного университета и была рекомендована к защите.
Теоретическая значимость исследования определяется тем, что материалы и выводы диссертации могут быть использованы при разработке новых подходов к истории немецкой философии рубежа XVIII - XIX вв., в частности к феномену так называемого раннего немецкого романтизма в связи со становлением «классической немецкой философии». Практическая значимость исследования. Положения и выводы диссертации могут быть использованы, а отчасти уже используются в ходе чтения курсов лекций по истории философии и эстетике.
Место «иронии» Ф.Шлегеля в истории немецкой философии XVIII века
В исследовании мы исходим из того, что замысел шлегелевской «иронии» не может быть понят «сам по себе», т. е. только из анализа шле-гелеских текстов об иронии. Этот замысел может быть реконструирован посредством исследования исторического и научно-теоретического контекста породившей его эпохи. Следовательно, анализ философии иронии должен начаться с тематизации основных представлений, феноменов и понятий, определивших движение эпохи в целом.
В центре исследования последнее десятилетие XVIII века, период между публикацией «Критики способности суждения» Канта (1790) и выходом в свет манифеста «романтической школы» - журнала «Атеней» (1798-1799) гг. Это - годы осмысления Французской революции и ее итогов, дискуссий о перспективах развития философии после трех кантовских «Критик», разработки философского подхода к эстетике и опыту восприятия искусства, рецепции гетевско-шиллеровских преобразований литературы, актуализации традиции искусства и философии античности. В этот совсем короткий отрезок времени произошли существенные изменения в понимании базовых представлений и понятий науки и культуры; в 1790-е гг. были поставлены под вопрос традиционные воззрения на философию, историю, искусство, возникли синтетические понятия, определившие собой новые направления исследования, такие как «философия искусства», «философия истории», «философия религии». С помощью новых научных дисциплин философия получала доступ к таким сферам человеческого опыта, которые прежде были ей или неинтересны, или недоступны. В поисках обоснования нового исторического опыта философия - в тесном контакте с искусством, религией, историей, антропологией, теологией и филологией -изменяла представление о каждой из областей познания, но вместе с тем изменялась и сама.
Радикальная трансформация и переосмысление всех сфер исторического опыта оказала мощное воздействие на всю европейскую научную и художественную культуру XIX-XX веков. Это обстоятельство дало основание исследователям еще в XIX веке говорить о «немецкой революции» в сфере всей духовно-идеологической культуры по аналогии с французской политико-социальной революцией 1789 года [31,10].
Под «немецкой революцией» мы понимаем философскую, историко-культурную, теоретико-эстетическую и духовно-идеологическую дискуссию в Германии в последние годы XVIII века - событие «софилософствова-ния» («Symphilosophieren», то есть «софилософствование», «совместное философствование», как это называл Ф. Шлегель и его друзья - круг философов, литераторов, теологов, физиков, биологов и геологов, сложившийся в 1790-е гг. в Йене). Это событие имело для научно-философской и научно-гуманитарной мысли XIX-XX веков не менее радикальные последствия, чем последствия Французской революции в общественно-политическом «мире жизни» того времени. Сама эта дискуссия и ее философская рефлексия были, с одной стороны, отражением и преломлением опыта Французской революции в духовно-идеологической сфере, а с другой стороны, -критикой и переосмыслением этого опыта1.
В чем состояла специфика «немецкой революции» и каковы были ее последствия? На эти вопросы уже дано множество ответов; в исследованиях этот сложный духовно-исторический феномен предстает в разных ракурсах. Для данного исследования принципиально найти тот ракурс, в котором замысел философии иронии Шлегеля предстал бы с наивозможной ясностью. Поэтому феномен «немецкой революции» мы рассмотрим с тех точек зрения, которые помогут нам увидеть систематическое место шлеге-левской «иронии» в общем духовно-идеологическом контексте эпохи.
1. Прежде всего, на наш взгляд, необходимо реконструировать философскую основу концепции иронии Ф. Шлегеля. Кантовская революция в философии, потребовавшая от его современников дать ответ на вызов, брошенный Кантом, сама стала основанием новых, не менее существенных преобразований в области философии. Выдающийся современный исследователь немецкой классической философии Дитер Хенрих (Dieter Henrich), занимающийся реконструкцией проблемно-дискурсивной ситуации в немецком философском сообществе в 1790-е гг., видит основания интеллектуальной революции, произошедшей в Германии, в изменении самого подхода к мышлению. Хенрих сравнивает пореволюционное время 1790-х гг. в Германии с эпохой расцвета греческой афинской культуры: «Это событие (возникновение послекантовской философии - Р. К.) можно метафорически описать как взрыв сверхновой . В истории философии никогда не было ничего подобного, даже в классических Афинах. За этим процессом можно наблюдать, но понять его можно лишь при том условии, если посредством точных описаний и объяснений удастся проникнуть в его сердцевину, как при объяснении рождения сверхновой. И если сверхновая извещает о конце какой-либо звезды, то эруптивный процесс, начавшийся в 1789 году, породил новый образ мысли и начал новую эпоху» [151, 217]. Для нашего исследования принципиально важно проследить связь между эруптивным развитием послекантовской философии и первоначальным импульсом, который был задан философией Канта.
Проблема замысла философии иронии
В 1798-1799 годах в журналах «Лицей» и «Атеней» был опубликован коллективный труд йенского кружка молодежи, получивший название соответственно «Критические фрагменты» и «Фрагменты». В этих более или менее коротких, афористичных мыслительных построениях Ф. Шлегель -основной автор фрагментов - впервые в Новое время ввел в научный и общекультурный обиход понятие иронии - чрезвычайно насыщенный, мно-госмысленный концепт, сразу же породивший острую дискуссию в Германии, а в дальнейшем, как это часто бывает с открытиями в истории научной культуры, распространившийся в XIX веке повсеместно, прежде всего в литературе, а в XX веке переживший даже «новое рождение» в жанре философского романа.
Ведущая мысль нашего диссертационного исследования состоит в том, что понятие «иронии», в качестве научно-гуманитарного открытия Ф. Шлегеля, имеет своим основанием философию иронии. Это означает, что проект «иронии» Шлегеля носил систематический, а не только мировоззренческий (непосредственный) характер, был ориентирован прежде всего на философскую и историко-культурную проблематику. Философия иронии возникла у Шлегеля в 1795-1798 годы. Этот период Шлегель по аналогии с литературной сенсацией той эпохи - романом И.-В. Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1795/1796) - называл «годами философского учения» (Philosophische Lehrjahre). Философия иронии Шлегеля, история рецепции которой насчитывает уже полных два столетия, сама была рецепцией и оригинальным развитием узловых вопросов, поставленных той поворотной эпохой.
Мы утверждаем, что все узловые вопросы эпохи нашли свое преломление, отражение и взаимосвязь в феномене иронии, занявшем 1790-е гг. центральное положение в мышлении Шлегеля. Цель исследования состоит однако не только в том, чтоб вскрыть эти взаимосвязи и проследить в каждом отдельном случае, как Шлегель приходил к идеям философии иронии, но также и в том, чтобы, исходя из исторических предпосылок и опираясь на мотивационный контекст, приблизиться к реконструкции философии иронии как целостного и единого в своем основании философско-эстетического проекта.
Введение термина «философия иронии» представляется обоснованным и оправданным по следующим соображениям:
1. В рассматриваемую эпоху, в 90-е годы XVIII века, появились философ-ско-гуманитарные проекты: философия истории, философия религии, философия искусства и др., претендующие на достижение универсализма во всех проявлениях человеческого духа. Новая, можно сказать, «синтетическая» философская терминология находила свое основание в новых когнитивных возможностях философии, разрабатываемых в кантианстве. После Канта философия начала пониматься прежде всего как философская критика; ее стали применять к таким сферам опыта, которые прежде не входили в область специальных философских интересов. Под философией иронии мы понимаем реализацию критико-философской установки по отношению к философско-эстетической и историко-культурной проблематике. Однако этот переход, как представляется, стал возможен только в контексте возобновления в специфической социальной атмосфере Европы 1790-х гг. философско-эстетической и филологической проблематики диалогов Платона как «сократических диалогов», предметное содержание которых неотделимо от фигуры Сократа и его «повивального» искусства (майевтики).
2. Несмотря на то, что у самого Шлегеля мы не найдем упоминания о «философии иронии», именно Шлегель разрабатывал в 1790-е годы проект «философии филологии» и программу «трансцендентальной поэзии», в которых основополагающим принципом было применение философской критики к нефилософским регионам знания. В зрелый период своего творчества Шлегель обращался к тому же «синтетическому» способу мышления, к которому обращались его современники Шеллинг и Гегель: три последних лекционных курса, прочитанных Шлегелем в 1827-1829 годах, носили название «Философии жизни», «Философии истории» и «Философии языка и слова». Анализ возникновения замысла и концепта «иронии» в мышлении Шлегеля убеждает в том, что и к данному историко-философскому, эстетическому и жизненному феномену Шлегель применял философско-критический метод, сохранивший свою актуальность в его поздних лекциях.
«Критика способности суждения» и полемика о перспективах кантианства.
В знаменитом предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума» 1787 года Кант заявляет о необходимости фундаментального переворота в философии, который он по аналогии с изменениями, произошедшими в математике и естественных науках, называет «революцией в спосо-бе мышления» (Revolution der Denkart) [52, 32 слл] . Предметом критического исследования впервые в новоевропейской философии становится сам «разум», то есть «способность разума вообще в отношении всех знаний, к которым он может стремиться независимо от всякого опыта» и «решение вопроса о возможности или невозможности метафизики вообще и определении источников, а также объема и границ метафизики на основании принципов» [52, 12]. Революционная перемену, которую совершил в метафизике Кант, состоявшая в обращении к творческому, конструктивному характеру человеческого познания, человеческого мышления, деятельности человеческого разума, имела колоссальные следствия для философии. В этой главе мы рассмотрим одно из таких следствий - дискуссию о фундаменте философского познания, которая развернулась в философском сообществе в Германии в последнее десятилетие XVIII века в связи с публикацией третьей критики Канта - «Критики способности суждения».
«Критика способности суждения» (далее - КСС), опубликованная в 1790 году, в отличие от других поздних сочинений Канта оказала сильное воздействие на современников. Это было связано с тем, что КСС была задумана Кантом как завершение его философского проекта «критической философии». Поэтому современники Канта ждали, что в КСС как в итоговой работе будут сняты все противоречия прежних двух «критик» - «Критики чистого разума» (1781 г.) и «Критики практического разума» (1788 г.). Однако влияние КСС не ограничивалось рамками собственно философской дискуссии. По словам Э. Кассирера, историческое воздействие КСС «должно казаться едва ли не чудом. Ибо странным образом оказывается, что этим произведением, которое как будто выросло полностью из особых требований кантовской систематики и было предназначено только для заполнения пробела в этой систематике, Кант более, чем каким-либо другим, оказал влияние на духовное формирование своего времени. Благодаря «Критике способности суждения» Гете и Шиллер - каждый на своем пути - нашли и установили свое подлинное внутреннее отношение к Канту; от нее, более чем от какого-либо другого кантовского произведения, пошло новое движение мышления, определившее всю послекантовскую философию в ее направленности» (курсив мой - Р. К.) [53,246].
«Удивительнейшим историческим парадоксом» называет Э. Кассирер то обстоятельство, что третья «Критика» начала влиять на решение задач, которые вовсе не ставил перед собой ее автор, и дала мощный импульс как эстетике, так и трансцендентальной философии [53, 247]. Парадоксальность рецепции КСС в 1790-е гг., несомненно, имеет свои систематические, исторические и общекультурные причины.
С одной стороны, философское обоснование автономии искусства, которое предложил Кант, нашло поддержку у литературных критиков и поэтов и через десятилетие получило развитие в «философии искусства», новой философской дисциплине, разрабатываемой Шиллером, Ф. Шлегелем, Шеллингом и Гегелем. С другой же стороны, КСС, заявленная Кантом как итог его философской системы, натолкнулась на острую критику в философском сообществе. «Новое движение мышления», которое породила КСС, не было естественным и прямым продолжением кантовских идей; напротив, дискуссия о путях философии после Канта возникла в связи с тем, что кантовское понимание философии не удовлетворяло его коллег и учеников. На чем же были основаны это несогласие и это неудовольствие?
Известный историк философии Куно Фишер пишет о рецепции кан-товской философии в 1790-е гг.: «Открытия критики (т. е. кантовской философии - Р. К.) были новы, ее исследования трудны и темны для понимания большинства; по отношению к признанным школьным системам она казалась разрушительной» [100, 3]. Но помимо общих трудностей, связанных с новизной кантовского подхода, вопросы вызывал сам подход Канта к философии.
Обращаясь к априорным формам чувственного познания, Кант собирался с их помощью преодолеть дуализм, который возник в его философской системе в результате работы над двумя первыми «Критиками». «...Между областью понятий природы, как областью чувственного, - писал Кант во введении к КСС, - и областью понятий свободы, как областью сверхчувственного, открывается необозримая пропасть, так что от первой невозможен никакой переход ко второй» [51, 89]. В третьей «Критике» Кант поставил перед собой задачу преодолеть эту пропасть и найти соединительное звено между теоретическим разумом и разумом практическим, которое сделало бы возможным переход «от образа мыслей согласно принципам природы, к образу мыслей, согласно принципам свободы» [51, 90].
Такое среднее звено Кант открыл в рефлектирующей способности суждения, которая участвует в процессе познания и находит для многообразия чувственных данных то или иное теоретическое понятие. При этом проблематика «суждения» не относится ни к чисто теоретической сфере, ни к сфере чисто практической; она находит себе место между двумя этими сферами. Отсюда необходимость третьей «Критики».
«Способность суждения» (Urteilskraft), по мысли Канта, дает возможность «субъекту» судить о природе на основании собственных телеологических суждений, то есть полагать природе определенные цели, как будто природа есть произведение искусства, совершенное творение Высшего разума. Именно это допущение и стало камнем преткновения и, вместе с тем, творческим импульсом для философов, читавших КСС. Соединительное звено всей системы мыслилось Кантом как регулятивная идея. Регулятивная идея, или регулятивный принцип, в кантовском смысле обращает наше познание на объект, но не конституируется объектом познания. Предметы, интерпретируемые посредством идей, получают случайные, гипотетические а не необходимые свойства; тем самым, «идея» приобретает статус познавательной гипотезы.
Ирония и проект «эстетической революции».
Новое понимание искусства в рамках философии искусства, ставшее возможным в Германии в 1790-е гг., получило свое теоретическое обоснование прежде всего в рамках духовно-исторического поворота, произошедшего в последнее десятилетие XVIII века и получившего название «эстетической революции». Феномен, охватываемый этим понятием, рассматривается в исследовательской литературе в рамках философско-эстетической традиции от Гете, Шиллера и Канта к Ф. Шлегелю, Гельдер-лину, Шеллингу и Гегелю. Среди основных документов, зафиксировавших событие «эстетической революции» (далее «ЭР») следует назвать прежде всего «Письма об эстетическом воспитании человека» (1794) и работу «О наивной и сентиментальной поэзии» (1796) Шиллера, работу Ф. Шлегеля «Об изучении греческой поэзии» (написанную в 1795 г., опубликованную в 1797 г.) и коллективный манифест «Первая программа системы немецкого идеализма», составленный, как принято считать, совместно Гельдерлином, Шеллингом и Гегелем в 1796 г. В тематизации эстетической проблематики все эти тексты являются, как пишет ученик Г.-Г. Гадамера Х.Р. Яусс, «беспрецедентным по уровню артикулированности и концентрированности примером» [160, 82]. Но первый импульс для философского переосмысления предмета и задач эстетики дала философия Канта. Если несколько переиначить мысль А. Ф. Лосева, сказавшего, что третья критика Канта -«Критика способности суждения» - стала «зерном, из которого вырастает немецкая романтическая и диалектическая философия» [61, 185], то можно сказать, что кантовская третья «Критика» наряду с шиллеровскими работами и предваряя сочинения Шлегеля и мыслителей его поколения стала «зерном», из которого возник феномен «эстетической революции».
Идеи философской эстетики Канта, а также эстетико-политический проект Шиллера оказали сильнейшее воздействие на современников. «Момент кажется созревшим для эстетической революции, благодаря которой объективное смогло бы стать господствующим в эстетической культуре современности. Но ничто великое не совершается само собой, без усилия и решимости!» - писал Ф. Шлегель в 1795 году [109, Т. 1, 127]. Установку на радикальное преобразование общества с помощью эстетического воздействия, воспринятую Шлегелем от Шиллера, фундированную в рамках кантов-ской критической философии, разделяли Гельдерлин, Шеллинг и Гегель, а также целый ряд немецких мыслителей и поэтов, сформировавшихся после 1789 г. Перед этими мыслителями и поэтами, как отмечает Х.-Р. Яусс с опорой на исследование О. Маркварта [187], встало «настоятельное требование завершить незавершенный проект Французской революции» [160, 123]. «Эстетическая революция» осознавалась, с одной стороны, как продолжение, с другой стороны, как критика и корректив революции общественно-политической.
На каком основании научно-философская, публицистическая и художественная деятельность поколения 1790-х гг. получила в исследованиях последних десятилетий столь внушительное определение? Не только ведь на основании ориентации вышеназванных мыслителей на шиллеровский или кантовский проект. Преобразования в сфере эстетики и искусства, о которых идет речь, могут быть совокупно определены как «эстетическая революция» как минимум по следующим основаниям.
Во-первых, как пишет современный исследователь немецкого идеализма и романтизма Вальтер Иешке: «Подлинно революционным преобразованием - и это раскрывает Ф. Шлегель в своем определении «ЭР» - стало новое понимание понятия искусства и философии искусства». Произошедшие изменения нашли отражение в философской терминологии: такие новообразования как «философия истории», «философия искусства», позднее - «философия религии», не могли появиться в эпоху просветительского рационализма предшествующей эпохи, в рамках которого бытовало строгое формальное разделение на различные научные и ненаучные сферы. В этих новообразованных философских терминах не просто находили выражение те или иные языковые или теоретические предпочтения - в них осмыслялся «переворот, произошедший в самой действительности» [155, 5, 7].
Во-вторых, эстетический переворот, произошедший в средине 1790-х гг., определил собой не только начало движения, получившего впоследствии имя «романтизма», но и стал началом новой эпохи в искусстве в целом, «последней, - пишет Яусс, - в европейской культуре великой эпохи, распространившейся на все искусства» [160, 82]. Развитие, которое получила эстетическая проблематика в дальнейшем у Шеллинга и Гегеля, берет свое начало в том, что было тематизировано в 1790-е гг.: ранний эстетический проект 1790-х гг. заложил основание всех крупных идеалистических систем XIX века.
В-третьих, поворот философии к искусству как к своему новому предмету, произошедший в XVIII веке, не прошел бесследно для самой философии. Под влиянием философско-эстетической дискуссии уже с начала XIX века начинает происходить постепенное переосмысление дискурсивных оснований самой философии.
В-четвертых, перелом, произошедший в 90-е гг. XVIII века в сфере эстетики и искусства дал новое направление в самоосмыслении эпохи. Это новое направление было одновременно и ретроспективным и перспективным: и в опыте прошлого, и в проектах, рассчитанных на будущее со всей настоятельностью встал вопрос об особом месте эпохи в контексте всей предшествующей истории. В рамках эстетического переворота 1790-х гг., пришедшегося по сути дела на жизнь двух поколений, поколения Ф. Шиллера и следующего за ним поколения Ф. Шлегеля, была осуществлена работа по радикальному переосмыслению философских оснований искусства и задач эстетики, а также давших новое понимание роли субъективности в искусстве; этот процесс в свою очередь катализировал процессы самоосмысления новой эпохи, получившей название «новое время», «модерн», или «современность». Проблему самоосознания новой эпохи поставил уже Ф. Шлегель, затем эта проблематика была радикализована Гегелем.
Ниже мы рассмотрим, как происходил поворот к философии искусства у Канта, Шиллера, в программном документе эпохи - «Первой программе системы немецкого идеализма», каким образом проблематика «эстетической революции» определила философию иронии Ф. Шлегеля.
